Струны понимания: Основы сюнетологии.
Посвящается памяти Ханны Арендт
Часть первая. Принципы смысловой реальности.
Введение.
1. В нашей жизни трудно увидеть какую либо систему. Да и нужна ли такая система? Что толку приладить внешнюю, искусственно созданную и заданную структуру к стихийному потоку дел, чувств, встреч и событий? Если структура хлипкая, ее снесет течением и покатит дальше, как спичку в ручье. А если она солидна и прочна, то это лишь создаст дополнительные трудности потоку и будет способствовать стагнации и загниванию воды.
2. И все же люди строят лодки и корабли. Зачем они это делают? По внутренней потребности создать себе маленький уголок свободного пространства, который позволил бы человеку не захлебнуться в ближайшем водовороте и помог бы ему достичь дальней пристани.
3. Сознание, а точнее опирающееся на него размышление позволяет человеку преодолеть волны, течения и ветры поверхностной данности и достичь подлинной реальности, лишь тогда, когда оно способно построить себе корабль, то есть создать некое устойчивое смысловое единство, которое обладает собственной внутренней структурой. Такие корабли могут дать течь, их может разбить о камни и все таки плыть в них надежнее и безопаснее и шансов на то, чтобы достичь цели гораздо больше.
4. Сюнетология (от греческого слова сюнесис понимание) это не столько отдельная наука, сколько своего рода метод или практическое искусство постройки и управления такими внутренними кораблями.
5. Корабли конечно могут быть очень разными в зависимости от традиций и потребностей различных индивидов и групп. Но в любом случае размышления на тему общих принципов и правил внутреннего кораблестроения могут пригодиться тем, кому нужны эти корабли.
6. Сюнетология таким образом может рассматриваться, как одна из разновидностей практической философии. Как всякая практическая философия она сочетает в себе некие общие принципы и правила и анализ их применения к разным конкретным ситуациям и проблемам.
7. В качестве практической философии сюнетология является философией, основанной на жизненном экзистенциальном опыте, как личном (автора этой книги), так и в особенности историческом (разных личностей, обществ и культур). Разумеется этот опыт должен выдержать проверку внутри категориальной структуры понятийного мышления и его использование является выборочным, я сосредотачиваюсь на тех его гранях, которые являются наиболее экзистенциально значимыми, оставляя в стороне все остальное.
8. Принципы сюнетологии в сочетании с использованием контекстограммы (матрицы идентичности), конкретной разработкой применения которой к анализу исторических реальностей я занимаюсь в других своих книгах, таких, как Время смыслов, Свиток и Сапог, Числа и идентичность) дают уникальную возможность по настоящему осмыслить этот опыт.
9. Именно поэтому я начинаю эту книгу с небольшого рассказа об одном из ключевых событий собственной жизни, а затем перехожу к анализу различных аспектов гораздо более существенного исторического опыта человеческого общества в плане его осмысления для нужд наших современников.
Глава 1.
1. В июле 1977 г я провел пару недель в маленьком поселке Верхние Роки с южной стороны Кавказского хребта, где тогда строился известный Рокский туннель между Северной и Южной Осетией. До того, как (несколько лет спустя) закончилась постройка этого туннеля главным способом наземного сообщения оставалась тропа через расположенный на высоте 3 тысяч метров над уровнем моря Рокский перевал. Геологическая экспедиция, в которой я тогда был рабочим и копал шурфы, занималась изучением склонов ущелья, ведущего из Верхних Рок в Нижние и должна была подготовить строительство дорожной трассы от туннеля на юг, в Джаву и в столицу Южной Осетии Цхинвали.
2. Этот перевал мне показали снизу сразу же в день моего приезда, он виднелся небольшой освещенной солнцем травянистой выемкой на гребне горного амфитеатра.
3. В следующее воскресенье мы вдвоем с Леной, которая работала в экспедиции поваром, решили отправиться на перевал. Нам рассказали, что подьем занимает несколько часов, что повидимому не должно было представить особых затруднений для двух здоровых молодых людей (мне было тогда 19, а Лене кажется 18). На всякий случай мы захватили с собой ледоруб и кирку.
4. Мы начали с поисков самой тропы. На прилегающем к ведущему непосредственно к перевалу ущелью небольшом холме мы нашли какую то маленькую тропку. Она виляла, спускалась с одного пригорка и поднималась на другой и вела в другом направлении, уходящем от того места, где наверху виднелся перевал.
5. У нас не было сомнений в том, что мы ошиблись и что настоящая тропа должна была располагаться выше, там, где кончалось ведущее к перевалу ущелье. Мы вернулись к этому ущелью и с помощью кирки и ледоруба начали трудный подьем по крутой каменистой осыпи.
6. Часа через два мы закончили этот подьем и уткнулись в голые скалы. Никакой тропы наверх здесь не было. Лазать по скалам мы не умели, у нас не было с собой даже веревок. Для очистки совести я сделал небольшую попытку, и сразу отломил большой кусок известняка, который упал мне на ногу. Надо было спускаться вниз, назад в поселок. День был потрачен напрасно.
7. По правде сказать даже спускаться вниз с этакой высоты мне не привычному к горам было страшновато. Но Лена была родом с Кубани и горы не были для нее новостью, как для меня москвича. Она легко, ловко и быстро двинулась вниз, а я за ней. Вскоре мы уже были в поселке.
Глава 2.
1. Эта маленькая неудача оказалась последней каплей, переполнившей чашу моего внутреннего отчаяния. Два дня спустя я сделал попытку покончить с собой, ударив себя ножом в грудь вблизи сердца.
2. Несколько месяцев, предшествовавших этому событию, я не жил, а барахтался в каком то немыслимом тупике. Общество, в котором я жил, не признавало существования Бога и духовной реальности, которая была для меня центральной, и потому повседневная действительность в ее видимом отрыве от духовных корней представлялась мне совершенно безнадежной, а моя собственная жизнь внутри этой действительности лишенной будущего. Девушка, которую я любил, мною не интересовалась и воспринимала меня в лучшем случае как друга. Я чувствовал себя абсолютно беспомощным. “Красивая” смерть была единственной доступной мне формой протеста против этого положения вещей.
3. Как то солнечным апрельским утром проснувшись я ясно представил себе этот удар ножом в грудь. Я потом часто воображал себе эту картину, убеждая себя в том, что это безопасно, поскольку на самом деле я конечно не сделаю этого, так как мои религиозные убеждения были несовместимы с самоубийством. Но вышло иначе. В какой то роковой момент сочетание усталости, разочарования и алкоголя сорвало мой предохранитель и мои фантазии были пущены в ход.
4. Эта книга является не автобиографией, а философским сочинением и я опускаю многие подробности и детали не существенные для целей моего изложения.
5. Нож попал в какую то крупную вену, я потерял много крови и провел несколько следующих дней на койке в бараке, в котором жили шоферы. Ни я ни они не были заинтересованы в том, чтобы обратиться в больницу: меня могли бы положить в психушку, а их обвинить в том, что рану мне нанес кто либо из них в пьяной драке. Единственным моим лекарством была великая травка подорожник, чьи листики постепенно вытягивали гной из раны.
6. Любой кашель причинял мне боль и я, только что сделавший попытку вырваться из жизни, теперь больше всего на свете боялся умереть от моей раны. Таковы парадоксы душевного раздвоения. Не только отдельная человеческая жизнь но и весь человеческий мир как целое полны такими парадоксами. Там где паруса действительности не направляются опытными и ответственными моряками, ветры обстоятельств и настроений несут людей, как былинки в разные стороны.
Глава 3.
1. Днем я выходил из барака, чтобы пообедать в соседней столовой. По радио там на полную громкость крутили песню с припевом: “ Не надо печалиться/Вся жизнь впереди/Вся жизнь впереди/Ты надейся и жди”. Когда я услышал этот как будто мне адресованный припев, я не смог удержаться и слезы закапали в борщ.
2. К вечеру рана была более чувствительна и становилось совсем тоскливо. В один из таких вечеров я обратил внимание на небольшую стопку книг, которые были у шоферов. Среди них я обнаружил книгу немецкого писателя Ханса Фаллады под актуальным для меня названием “Каждый умирает в одиночку” и взялся ее читать. Очень скоро я до такой степени проникся сочувствием к главному герою, пожилому немцу который после смерти сына на фронте вместе с женой начинает борьбу с нацистским режимом, а затем попадает в тюрьму и гибнет, что мой собственный страх и тоска впервые отступили. Я вдруг понял, что вот эта горизонтальная связка сочувствия, участия и поддержки, которую мне помогла нащупать книга Фаллады, и есть главное измерение человеческой жизни и что ее присутствие в глубине моей экзистенциальной реальности важнее, чем физическое выживание моего тела.
3. Это был один из самых значимых моментов в моей жизни. Я впервые по настоящему осознал разницу между поверхностной данностью и подлинной экзистенциальной реальностью. С того вечера мои дела пошли на поправку. Рана постепенно затянулась и через неделю я вернулся к работе, а спустя еще несколько дней мы с моим приятелем Игорем, также приехавшим работать в экспедицию, а также местным осетинским мальчиком Юрой (который наотрез отказался вернуться домой несмотря на наши уговоры и присоединился к нам) и принадлежавшей Юре маленькой собачкой наконец взобрались на Рокский перевал.
4. Та отвергнутая мной и Леной маленькая тропинка, ведущая в обратном от перевала направлении и вначале двигающаяся почти горизонтально, спускающаяся и поднимающаяся с холмика на холмик, и оказалась настоящей, ведущей к перевалу тропой. Это был еще один урок разницы между подлинной реальностью и мнимой очевидностью.
5. Вскоре после этого я еще раз, самостоятельно, в одиночку перешел перевал и пешком, а затем на попутках и автобусах добрался до столицы Северной Осетии Владикавказа (тогда Орджоникидзе). По дороге я познакомился с милым интеллигентным стариком, осетинским инструктором по горному туризму и у нас состоялся интересный разговор. Этот провинциальный городок с домиками 19 века, подворотнями для лошадей и русскими книжками в букинистическом магазине сразу пленил мое сердце. Я как будто попал домой. В сумерках, сидя на вокзальной скамейке я начертил лирическое письмо друзьям в Москву и бросил его в почтовый ящик. Жизнь, сделав крутой виток, возвращалась в норму на новом, более глубоком уровне.