Друг мой, ты попросил меня прислать тебе мои впечатления, приключения и в особенности любовные истории с той африканской земли, которая привлекала меня так давно. Ты много смеялся поначалу над моими «чёрными нежностями», как ты их называл, и уже видел, как я возвращаюсь в сопровождении высокой женщины цвета эбенового дерева, повязанной жёлтым платком, в ярких одеяниях.
Черёд мулаток, несомненно, настанет, так как я видел не одну из них, из-за которой мне хотелось погрузить перо в чернила, но для начала я хочу остановиться на более интересной и особенной теме.
В своём последнем письме ты мне писал:
«Когда я узнаю, как любят в какой-то стране, это значит, что я узнаю саму страну, хотя я никогда её не видел». Знай, что здесь любят неистово. С первых же дней испытывают страстную дрожь, подъём, резкое напряжение желания, нервное возбуждение в кончиках пальцев. От всего этого приобретают необычайную силу наши возможности в любви и физические способности, начиная с прикосновения рук и заканчивая той безымянной потребностью, которая заставляет нас совершать столько глупостей.
Объяснимся. Я не знаю, может ли существовать под небом то, что вы зовёте любовью сердец, любовью душ, этот сентиментальный идеализм и платонизм, - я в этом сомневаюсь. Но другая любовь, чувственная, в которой есть много хорошего, в этом климате расцветает чудовищно. Жара, этот горячий обжигающий воздух, удушающие порывы ветра с юга, волны огня, приходящие с близкой пустыни, этот тяжёлый сирокко, который наносит больше опустошений, чем пожар, когда целый континент горит до самых камней под огромным пожирающим солнцем – всё это воспламеняет кровь, приводит в безумие плоть, превращает человека в животное.
Но – ближе к теме. Я не буду рассказывать о своих первых днях пребывания в Алжире. Посетив Бон, Константин, Бискру и Сетиф, я приехал в Бужи через Шабе, по дороге, проходящей через кабильские леса, которая стелется вдоль моря на расстоянии 200 метров от него и вьётся по горному серпантину до великолепного залива Бужи, столь же красивого, как залив Неаполя, Аяччо и Дуарнене – самые красивые заливы из всех, известных мне. Я не включаю в сравнение бесподобную бухту в Порто из красного гранита, где живут фантастические и кровожадные гиганты из камня, которых называют «дохляками» из Пианы – это на западном берегу Корсики.
Издалека, очень издалека, перед тем, как обогнёшь большой резервуар со спокойной водой, можно заметить Бужи. Этот город построен на склонах высокой горы, поросшей лесом. Это белое пятно на зелёном фоне, похожее на пену в каскадах морских волн.
Едва я вступил в этот маленький и очаровательный городок, я понял, что останусь в нём надолго. Взгляд всюду падает на крючковатые вершины, на причудливые рогатые кружевные вершины, которые столь густы, что закрывают море, а залив имеет вид озера. Голубовато-молочная вода восхитительно прозрачна, а небо густо отливает лазурью, словно его покрыли краской в 2 слоя. Кажется, что вода и небо смотрятся друг в друга и посылают друг другу отражения.
Бужи – город руин. Когда приезжаешь, на набережной видишь такие великолепные развалины, что вспоминаешь оперные декорации. Это древний сарацинский порт, захваченный плющом. И в горных лесах вокруг города всюду видны руины, осколки римских стен, куски сарацинских памятников, остатки арабских построек.
Я снял в городе маленький домик в мавританском стиле. Ты знаешь такие дома, их часто описывают. В них окна никогда не выходят на улицу, зато ими испещрена стена во внутренний двор. В них есть большая прохладная зала, где жильцы проводят дни, и верхняя веранда, где проводят ночи.
Я перехожу к обычаям жарких стран, то есть, к сиесте после обеда. В этот час в Африке наступает невыносимая, удушающая жара, когда улицы, равнины и дороги пусты, все спят или пытаются уснуть, сняв с себя всю возможную одежду.
Я поставил в своей зале, убранной в арабском стиле, большой мягкий диван, покрытый ковром. Я растягивался на нём почти в костюме Адама, но не мог отдохнуть, мучимый своим целомудрием.
О, друг мой, на этой земле существуют 2 пытки, которых я не желаю тебе знать: нехватка воды и нехватка женщин. Какая хуже? Не знаю. В пустыне можно совершить любое преступление ради стакана свежей холодной воды. А чего люди не совершают в приморских городах ради красивой свеженькой девушки? Ведь в Африке нет недостатка в женщинах! Наоборот, они кишмя кишат, но, чтобы продолжить своё сравнение, я скажу, что они так же пагубны и гнилы, как вода в колодцах Сахары.
Итак, в один из дней, будучи более взвинченным, чем обычно, я тщетно пытался уснуть. Мои ноги дрожали, словно их кололи изнутри, я постоянно крутился на ковре от тоски. Наконец, я не выдержал, встал и вышел.
Был июль, жаркое послеобеденное время. Мостовые были так раскалены, что на них можно было печь хлеб, потная рубашка мгновенно прилипала к телу, а по всему горизонту веяло маленькое белое облако, жаркое дыхание сирокко.
Я спустился к морю и, обогнув порт, пошёл по берегу вдоль красивой бухты, где расположены купальни. Гора, поросшая зарослями леса, высокими ароматическими растениями с сильными запахами, окружает эту бухту полукругом, а в воде купаются камни коричневой скалы.
Никого не было вокруг, ничто не шевелилось, не было слышно ни одного звука: ни крика животного, ни хлопанья птичьих крыльев, - даже море не плескалось, словно застыло под лучами солнца. Но в обжигающем воздухе мне слышался шум огня.
Внезапно за одной из скал, которая наполовину купалась в бесшумной тени, мне почудилось лёгкое движение, и я, обернувшись, увидел высокую обнажённую женщину, которая думала, что находится одна, и купалась, зайдя по грудь в воду. Она повернулась в открытое море и спокойно плескалась, никого не замечая.
Ничто не могло быть поразительнее этого зрелища: эта красивая женщина в воде, прозрачной как стекло, под ослепительным светом. А она была поразительно красива, эта женщина, с телом как у статуи.
Она обернулась, вскрикнула и, наполовину поплыв, наполовину пойдя по дну, спряталась за скалой.
Так как ей рано или поздно нужно было бы выйти, я сел на берегу и стал ждать. Тогда она осторожно высунула голову с распущенными чёрными волосами. У неё был большой рот с пухлыми губами, большие испуганные глаза, а всё тело, покрытое лёгким загаром, казалось старой слоновой костью, прочным и нежным, из белой расы, затемнённым негритянским солнцем.
Она крикнула мне: «Уходите!» Её голос, как вся она, был сильным и звучал немного гортанно. Я не шевельнулся. Она добавила: «Нехорошо оставаться там, сударррь». Звук «р» звучал у неё во рту, как раскаты колёс телеги. Я опять не двинулся. Голова исчезла.
Прошло 10 минут, и волосы, потом лоб, потом глаза показались опять, медленно и осторожно, как у детей, которые играют в прятки и высматривают водящего.
На этот раз она казалась рассерженной и крикнула: «Из-за вас я заболею! Я не выйду, пока вы там». Тогда я встал и ушёл, часто оглядываясь. Когда она посчитала, что я ушёл достаточно далеко, она вышла из воды, наполовину согнувшись, повернувшись ко мне спиной, и исчезла в щели в скале, завешенной юбкой.
Я вернулся на следующий день. Она опять купалась, но в костюме. Она рассмеялась, показывая сияющие зубы.
Через неделю мы были друзьями. Ещё через неделю наши отношения стали более близкими.
Она называла себя «Маррока» (псевдоним, без сомнения), и произносила это слово так, словно в нём было 15 «р». Она была дочерью испанских колонистов и вышла замуж за француза по фамилии Понтаблез. Её муж был государственным служащим. Я никогда не узнал, какие именно обязанности он выполнял. Я знал только, что он был очень занят, и мне не нужно было знать больше.
Тогда, поменяв час купания, она начала каждый день приходить на сиесту в мой дом. Какая сиеста! Вот это я называю «отдыхать»!
Это была восхитительная женщина, немного животного типа, но великолепная. Казалось, её глаза всегда сияли от страсти; в её полуоткрытом рте, в острых зубах, в самой улыбке было что-то чувственное и животное, а её странные груди, продолговатые и прямые, остроконечные, как груши, и упругие, словно в них были спрятаны стальные пружины, придавали её телу те же животные черты, пробуждая во мне мысли о древних богинях, чьи свободные ласки простирались среди травы и листвы.
Ни у одной женщины не было столько ненасытных желаний. Её горячая страсть с пылкими объятиями, стонами, скрипом зубов, судорогами и укусами, мгновенно сменялась крепким мертвецким сном. Но она просыпалась в одну секунду в моих объятиях, готовая к новым ласкам, с распухшим от поцелуев горлом.
Её разум, однако, был прост как дважды два – четыре, а звонкий смех заменял ей мысли.
Гордая от инстинктивного осознания своей красоты, она ненавидела самые лёгкие покровы, и ходила, бегала, скакала по моему дому со смелым безрассудством. Когда она, наконец, насыщалась любовью, уставала от криков и движений, она спала рядом со мной на диване крепким спокойным сном, а удушающая жара орошала её бронзовую кожу мелкими каплями пота и вызывала из подмышек и всех тайных складок тот первобытный аромат, который так любят мужчины.
Иногда она возвращалась вечером, когда её муж отсутствовал по службе. Тогда мы растягивались на земле, едва укутанные тонкими тканями Востока.
Когда большая луна всходила на небе, освещая город и бухту в круглой раме гор, мы замечали на всех остальных террасах словно армию бесшумных призраков, которые то лежали, то меняли место, а затем ложились вновь под томным небом.
Несмотря на яркий свет африканских вечеров, Маррока настаивала на том, чтобы всегда лежать голой под луной; её не заботило, что её могут увидеть, и порой она издавала долгие пронзительные крики в ночи, которые заставляли выть собак вдалеке, хотя я просил её этого не делать.
Однажды вечером, когда я дремал под огромным звёздным небом, она встала на колени передо мной и приблизила свои пухлые губы к моему рту:
- Тебе надо прийти спать ко мне, - сказала она.
Я не понял:
- Как к тебе?
- Да, когда муж уедет, ты займёшь его место.
Я не удержался от смеха:
- Почему? Потому что ты приходишь ко мне?
Она ответила, говоря мне прямо в рот, дыша на меня тёплым дыханием из глубины горла, увлажняя мне усы: «Это чтобы у меня осталось воспоминание».
Я не уловил её мысли. Она обвила мою шею руками.
- Когда ты уедешь, я буду думать о тебе. И когда я буду обнимать мужа, мне будет казаться, что это ты.
Я прошептал, расчувствовавшись и развеселившись:
- Ты сумасшедшая. Я лучше останусь у себя.
Действительно, у меня не было никакого желания иметь с ней свидание под супружеской крышей; это мышеловка, в которую ловятся дураки. Но она умоляла меня и плакала, говоря: «Ты увидишь, как я буду любить тебя».
Её желание казалось мне таким странным, что я даже не пытался его объяснить. Затем, поразмыслив, я пришёл к выводу, что она питала глубокую ненависть к мужу и испытывала острое наслаждение, обманывая его, и хотела изменить ему в его доме, на его кровати, на его простыни.
Я спросил:
- Твой муж очень плохо с тобой обращается?
Она казалась рассерженной:
- О, нет, очень хорошо.
- Но ты не любишь его?
Она воззрилась на меня удивлёнными глазами:
- Наоборот, очень люблю, очень, очень, но не так сильно, как тебя, сердечко моё.
Я больше ничего не понимал и, стараясь догадаться, почувствовал на губах её поцелуй, силу которого она знала очень хорошо, а потом она прошептала:
- Так ты придёшь?
Я колебался. Тогда она внезапно оделась и ушла.
Неделю она не показывалась. На 8-й день она пришла, важно остановилась на пороге моей комнаты и спросила:
- Придёшь сегодня вечером спать ко мне? Если нет, я уйду.
Неделя – это долго, мой друг, а в Африке неделя стоит целого месяца. Я закричал: «Да!» и открыл объятия. Она бросилась мне на шею.
*
Ночью она ждала меня на соседней улице и повела меня.
Они жили возле порта в маленьком низком доме.
Вначале я пересёк кухню, где обычно ели, и попал в спальню, побеленную известью, чистую, с фотографиями родственников и бумажными цветами под стеклянными колпаками. Маррока, казалось, сошла с ума от радости: она прыгала и повторяла: «Ну, вот ты и у нас, ну, вот ты и дома».
Я действительно вёл себя как дома.
Признаться, я был слегка смущён, даже встревожен. Так как я колебался раздеться в этом незнакомом жилье, потому что без некоторых видов одежды удивлённый мужчина становится равным образом неловок и смешон, и неспособен на какие-либо действия, она раздела меня силой и увлекла в соседнюю комнату.
Наконец, ко мне вернулось самообладание, и я доказал ей его так хорошо, что по истечении 2-х часов мы ничуть не думали об отдыхе, как вдруг послышались сильные удары в дверь и громкий мужской голос закричал: «Маррока, это я!»
Она подскочила: «Муж! Быстро прячься под кровать». Я искал брюки, но она толкала меня и повторяла, задыхаясь: «Быстрее, быстрее!»
Я лёг на живот и проскользнул под кровать, на которой так хорошо проводил время.
Тогда она пошла на кухню. Я услышал, как открылся, а потом закрылся шкаф, затем она вернулась с каким-то предметом в руках, которого я не рассмотрел, но она быстро положила его куда-то. Её муж терял терпение, и она ответила громко и спокойно: «Не могу найти спички». Затем сказала: «Нашла, открррываю». И открыла.
Мужчина вошёл. Мне были видны только его огромные ступни. Если остальное тело было пропорционально ступням, он был колоссом.
Я услышал поцелуи, шлепки по голому телу, смех, а затем он сказал с марсельским акцентом: «Я забыл кошелёк, пришлось вернуться. Но я думал, что ты спишь без задних ног». Он прошёл к комоду и долго рылся в нём, затем Маррока растянулась на кровати, словно смертельно устала, он подошёл к ней и, без сомнения, попытался ласкать, так как она рассерженно отшила его.
Ноги находились так близко от меня, что я испытал безумное, глупое, необъяснимое желание потихоньку тронуть их. Я сдержался.
Так как мужчина не преуспел в своих планах, он обиделся. «Ты сегодня настоящая злюка», - сказал он. Но он собрался уходить. «Прощай, малышка». Прозвучал новый поцелуй, затем огромные ступни повернулись, я увидел огромные гвозди на подмётках, ботинки пошли в соседнюю комнату, и входная дверь закрылась.
Я был спасён!
Я медленно выполз из своего укрытия, смущённый и пристыженный, тогда как Маррока, всё ещё голая, танцевала жигу вокруг меня, хохоча и хлопая в ладоши, а я тяжело упал на стул. Но я сразу же подскочил: что-то холодное коснулось моей кожи, а я был одет не больше, чем моя спутница, и этот контакт меня обжёг. Я обернулся.
Я сел на маленький топорик для колки дров, заточенный, как нож. Как он попал сюда? Я не заметил его, когда входил.
Маррока, увидев мой прыжок, задыхалась от смеха, прижимая руки к животу.
Я нашёл это веселье неуместным. Я только что пережил большое потрясение, у меня до сих пор холодок шёл по спине, и этот безумный хохот меня слегка обидел.
- А если бы твой муж увидел меня? – спросил я.
Она ответила: «Ничего страшного».
- Как это? Ему было достаточно наклониться, чтобы обнаружить меня.
Она больше не смеялась, а только улыбалась, внимательно глядя на меня своими большими глазами, где зарождалось желание.
- Он бы не наклонился.
Я настаивал.
- А если? А если бы он уронил шляпу и захотел бы её поднять, тогда… хорош бы я был в таком виде!
Она положила руки мне на плечи и, понизив голос, словно говорила мне: «Обожаю тебя», прошептала: «Тогда он бы уже не разогнулся».
Я не понял:
- Как это?
Она хитро подмигнула мне и протянула руку к стулу, где я только что сидел, и её вытянутый палец, складка щеки, полуоткрытые губы, острые зубы – всё указало мне на топорик для колки дров, у которого сияло заточенное лезвие.
Она протянула руку, чтобы его взять, затем привлекла меня к себе левой рукой, вложив топорик мне в руку, а правой рукой сделала такое движение, словно обезглавливала человека, стоящего на коленях!..
Вот, мой дорогой, как в этом краю понимают супружеский долг, любовь и гостеприимство!
2 марта 1882
(Переведено 13 сентября 2017)