В этот раз прическа новоявленного соседа смахивала на мочалку. А у его спутницы, напротив, голова сверкала как бильярдный шар. При этом лопухообразные уши обоих оттопыривались как у разозлившегося африканского слона.
- Хоть бы прищепками их прищепили!
Виталика и Сережку пробило на безудержный смех. Они переглядывались друг с другом и поминутно прыскали в ладони, стараясь сохранить хоть видимость приличия. Но то, как эта чудная парочка шла, держась за руки, чуть подпрыгивая, словно кто дергал их за веревочки, и то, как они тонюсенькими голосами что-то лопотали друг дружке, когда отпирали калитку в своем высоком заборе, было так забавно, что и мертвый бы не устоял.
Наблюдательный пост Виталика и его собутыльника Сережки - уютный уголок под развесистым кустом цветущего шиповника неподалеку от коричневого забора из профлиста. Они уже четвертую субботу покупали по двухлитровой фляжке пива, устраивались на вытертых временем серых досках лавочки и ждали очередное шоу. С тех пор, как участок огородили, соседи приезжали на белой машине неизвестной никому модели каждую субботу в одно и то же время - в 13-00, в одной и той же одежде - серебристых облегающих костюмах, что-то типа спортивных трико, но с разными, очень странными прическами. В прошлый раз мужик был лысый, а у бабы его на голове покачивалось сооружение из волос и птичьих перьев - то ли гнездо аиста, то ли перья к ней в голову набились из подушки.
***
Забор поставили так быстро, что никто из жителей улицы Первомайской не смог этот процесс засечь, чтобы потом со вкусом обсудить. Как говорится, не успели и глазом моргнуть. И ни щелочки, ничего не рассмотреть, что там - за блестящими на солнце новенькими панелями. Участок этот прежде принадлежал одной бабке. Несколько лет назад она сгорела вместе с сыном. Дом выгорел почти дотла, от него остался невысокий холм, густо поросший сорняком. Темная история. Толком об этом приятели ничего не знали, так как Виталик с женой и сыном переехал сюда три года тому назад, а Сережка стал обитателем Первомайской всего как года полтора, с тех пор, как женился на Катьке из тридцать первого. И что-то такое теща ему рассказывала, что мол, ведьма там жила. И что сгорела и сына с собой на тот свет утащила. Но кто ж в наши времена в такое верит? Бабы все врут, им лишь бы языком потрепать.
- Вот что они говорят? По-русски или нет, не пойму, - отхлебывая из пластикового стакана, спросил Сережка, дождавшись, когда соседи закроют за собой калитку.
- Да хрен разберешь, когда они почти на ультразвуке буровятся, - ухмыльнулся Виталик.
- Слышь, а у мужика-то на голове видал что? Гыыы... - заржал Сережка и едва не выронил стакан, - Тьфу, блин! Откудова они такие взялись? И все-таки, что у них там за забором? - продолжил он тему, которая не давала покоя не только ему с приятелем, но и почти всей улице Первомайской, за исключением парализованного Николая Егорыча да малолетних детей.
- Может, они уже и дом поставили. Мы ж на работе, могли и не увидеть, - отозвался Виталик.
- Да ну... Было бы все равно заметно, что строятся...
И в самом деле, возле соседского забора зеленела высокая трава, не наблюдалось никакого строительного мусора, даже следов от грузовых машин. К тому же в заборе и ворот не было - всего лишь калитка, грузовику со стройматериалами пришлось бы стоять рядом, и тогда все видели бы, что вот - люди строятся.
Уже с утра припекало как следует, а к полудню стало совсем жарко. Приятелей разморило от пива, разговор не клеился, пока Сережке, молодому и шустрому, не пришла в голову идея:
- А пошли глянем, че у них там.
- Как? - округлил глаза Виталик. - Там метра три - не подпрыгнуть, а лестницы у меня нет.
- У Федорыча попросим, я ему как-то с завода кое-чего приносил, он мне должен.
Прежде чем отдать лестницу, Федорыч несколько минут пытал Сережку расспросами: от парня на километр несло пивом, мало ли что удумает, а то может и вовсе сломать. Сережкины россказни насчет "нужна по хозяйству" звучали неубедительно (какое там хозяйство - после смены только пиво пьет, а Катька с матерью на огороде пашет), и Федорыч уже было стал закрывать дверь, но последний аргумент "дядь, ну ты ж мне должен, гля, в другой раз не проси" перевесил.
Лестницу приятели решили приставить со стороны сада тетки Зины, той по выходным не бывает - в деревню мотается к родне, а ее калитку открыть пара пустяков. Улучив момент, когда улица опустела, исследователи с горем пополам отковырнули щеколду калитки и быстро втащили лестницу на двор соседки. Стараясь сильно не стучать - лестница металлическая - подтянули к забору и аккуратно приставили к краю. Кому лезть первым и вопроса не стояло - Сережке, он проворный, еще даже брюшка не наел, а Виталик будет держать лестницу, чтоб не скользила по краю, и заодно типа как на шухере постоит. Сережка и не сопротивлялся, знал, что Виталик трусоват и на рожон старается не лезть.
Катька любила рукодельничать, сейчас вот шила крестнице подарок - одеяло из лоскутков, так что термины швейные знакомы были Сережке. поэтому слово "пэчворк" - первое, что пришло на ум охотнику до чужих тайн, когда он залез наверх и посмотрел на соседский участок за коричневым забором: травяной покров был счищен, и почти весь участок пестрел разноцветными пятнами вышедших на поверхность пластов разноцветной глины - красной, серо-голубой, желтой и белой, а там, где стоял прежде дом, зияла огромная яма (выбранный грунт окаймлял забор изнутри), а в центре ямы, словно начинка огромного разноцветного беляша, сверкал на солнце крупный - размером со стиралку - валун удивительного голубоватого оттенка. И никого на участке, ни души - странных соседей нигде не было видно. И вдруг Сережке показалось, что валун стал поворачиваться вокруг своей оси. Парень оборотился к приятелю и уже было открыл рот, чтобы сказать ему про чудеса, творящиеся на улице родного города, как вдруг лестница задрожала, Сережка потерял равновесие и, даже не ойкнув, будто не по своей воле свесился через край и повалился вниз головой за соседский забор.
Виталик курил, присев на нижнем порожке лестницы, дожидаясь, пока приятель наглядится и слезет, чтобы поделиться увиденным.
Когда лестница затряслась, он подскочил, схватил ее, чтобы удержать, поднял голову вверх и успел увидеть, как Сережка тряпичной куклой валится на ту сторону.
- Серый! - приглушенно воскликнул Виталик, испугавшись, - Ты что? Серый, ты где? Эй! ...Сереж!
На первом порыве он полез было посмотреть, что случилось с приятелем, но на середине лестницы его догнала обычная осторожность, он приостановился, постоял, посмотрел еще раз вверх, а затем, настороженно вслушиваясь в происходящее за забором, медленно и тихо слез. Так же медленно и тихо сложил лестницу и потащил ее к калитке. У него и не было особого желания заглядывать за этот дурацкий забор. Нахрен ему сдалось. Сережка сам виноват - все ему надо знать.
Поздним вечером Виталик приволок к дому Федорыча лестницу, постучал в окно и быстро ушел, чтобы Федорыч и не знал, что Виталик был замешан в этом деле.
Сережку нашли на злополучной лавочке под облетевшим уже шиповником ранним утром в сентябре. Он сидел в тех же трениках и сланцах на босу ногу, и в той же вытянутой черной майке. Лицо его ничуть не изменилось: не бледен, не худ, побрит, как будто с того момента, как он пропал, прошло пару часов. Единственно, что было новым - теперь он не мог объяснить, где был и почему так долго не возвращался.
***
Легенда о памятнике.
Из всех жителей улицы Первомайской только один парализованный Николай Егорыч знал, что это за валун. Но никто его не спрашивал, а если бы и спросил, Николай Егорыч не смог бы ответить - он лежал пятый год овощем. За ним ухаживала его племянница, терпеливо дожидая конца и законного наследства.
Когда Николай Егорыч был румяным юношей, а это было ни много ни мало лет восемьдесят назад, на лугу недалеко от улицы Первомайской (которая тогда звалась по-другому - Выгонной) стоял цыганский табор. Многие ходили туда вечерами посидеть с цыганами у костра - кто погадать, кто послушать разные истории. Цыгане ведь мастера врать.
И вот, однажды старая цыганка, по виду сущая карга, шамкая беззубым ртом, поведала гостям, среди которых затесался и юный Коля, престранную историю.
Будто бы есть такой Синь-камень, который бродит по свету, точно ромалы, не имея пристанища или места, где бы ему остановиться на веки вечные. А если принести подарок по его каменной душе, да положить ему в подбрюшие, оставался Синь-камень в тех местах некоторое время и служил людям службу добрую - исполнял их заветные желания, но лишь один раз в году - в ночь летнего равноденствия. В древние времена клали ему жертвы, омывая его синие бока кровью человеческой, дарили золотые монеты, ожерелья драгоценные. Но последующие поколения, отвратившись от язычества, стали пренебрегать силою Синь-камня, позабыли о его могуществе. Обиделся на род человеческий Синь-камень и ушел в землю глинистую. Но, говорят, что если найти тот камень да взять немного голубой глины из-под его подбрюшия, и сделать из нее игрушку-свистушку, то обладатель той игрушки станет могущественным магом и чародеем, а часть силы Синь-камня к нему перейдет. Дунет чародей в свистушку, и все станет как он захочет.
И будто бы (тут старая карга оглядела слушателей, озаряемых всполохами цыганского костра, внимательным взором) лежбище Синь-камня, говорят, где-то в этих краях, да как бы и не рядом с ними - теми, кто сидит тут да слушает. А памятником сего места -участок почвы, где глина разноцветная выходит пластами - красная, желтая, белая и голубая. Так мать-сыра земля отметила место покоя сына своего.
И тут, в конце своего рассказа, цыганка как бы невзначай спросила у присутствующих жителей Выгонной, не слыхали они, у кого есть такая земля? И, поняв, что ничего ей не добиться от неразумных юнцов, замолчала она и закурила трубку с длинным коричневым мундштуком.
Коля, впечатленный столь необычной историей, на другой день на свидании со своей любезной - русокосой да сероглазой Дусей, чья семья недавно перебралась к ним в город из Брянских лесов, рассказал ей все что услышал. И не заметил юный Николай Егорович, как изменилась в лице Дуся, как закусила губу, как закрутила кончик пушистой косы в нежных пальчиках. А через неделю отказалась Дуся идти на свидание с Колей, а потом и вовсе запретила к ней ходить. А еще спустя некоторое время пронесся по улице Выгонной слух, что Дуся умеет болезни заговаривать, людей привораживать, наводить порчу и прочее, что делать христианской душе не по чину.
***
Сережка после трехмесячного отсутствия стал дурной - смотрел в одну точку и мычал что-то невразумительное. Катька по наущению матери быстро определила его в психушку. Да и что ей оставалось? Девка-то молодая, в самом соку, а мужика вроде теперь как и нет. Виталик благоразумно помалкивал о том, что стало причиной пропажи приятеля, а на расспросы, знает ли он что, отнекивался как мог. К забору же из коричневого профлиста он с тех пор ни шагу, и чтоб никому впредь неповадно было, и лавочку сломал.