Преподавательница одного из курсов теоретической физики педагогического института - совершенно одинокая, непоколебимо и без особой взаимности влюблённая в науку старуха - пробегала, звонко стуча каблучками, по коридору к небольшой аудитории, рассчитанной только на поток физиков, вспархивала на подиум перед доской и начинала лекцию.
Прикрыв глаза и вернувшись мысленно на несколько десятков лет назад, можно очень отчетливо припомнить её подсушенную возрастом фигурку, облаченную в модное для того времени, но единственное платье из джерси – вероятно, приобретённое к началу учебного года - с мелким синим рисунком на белом фоне, и в коротких полусапожках. Всегда одинаково стриженые седые волосы зачёсывались назад и свободно распадались на прямой пробор.
Аудитория - маленькая и тесная. И не понять было, как мы, целых три группы сумасшедших от весны и обалдевших от ярких солнечных утренников студенток, туда вообще втискивались. Да-да, именно студенток! Поскольку парней, даже на физмате - по пальцам пересчитать.
Изучаемый курс был сложным ещё потому, что старуха и сама недостаточно понимала и помнила то, что ей нужно было прочитать. Записав на всех сторонах доски длинный вывод нескончаемой формулы, она вдруг спохватывалась, снимала одни очки и заменяла их на другие с толстыми стёклами, сверяла нацарапанное на доске с рукописью в своей тетради, затем замирала, прикладывая испачканную мелом кисть правой наманикюренной ручки ко рту и ахала…
Потом просила всё перечеркнуть и начинала заново.
В начале семестра это всех выводило из себя и обескураживало. Чуть позже перестало злить, а скорее - смешить. Ближе к сессии, надеясь на старухину доброту во время экзаменов, девчонки на лекциях откровенно скучали. Некоторые - спали на последних рядах. Кто-то - строчил любовное письмо. А одна – безутешно плакала, рассказывая подруге о чем-то очень личном и сокровенном, только что пережитом или ещё вообще не пережитом, а только предстоящем.
Старуха не помнила материал, но прекрасно помнила всех своих студенток по именам – в группах ею велись ещё и семинары. Слинять с её занятий значило для всех – перевести успешное окончание семестра в разряд иллюзорной мечты.
Иногда она поворачивала голову в сторону аудитории, и тогда властный прокуренный голос - идущий в разрез с её хрупкой фигуркой - гулко прокатывался, как на тарантасе, по столешницам, отрывая от любовных писем, пробуждая от крепкого сна, отвлекая от слезоточивых разговоров:
- Вытри сопли, милочка, - в старухином возрасте уже всё было допустимо и прощаемо, – жизнь очень быстротечна! Не стоит тратить её на всяких козлов!
Она поднимала наманикюренную ручку с зажатым в пальчиках мелом и продолжала:
- Лучшие мужчины – это Шрёдингер и Гейзенберг! И тех стоит предпочесть только в бумажном варианте.
А мы уже мечтали поскорее сдать сессию и рвануть на север, где в небольшом городке нефтяников почти десяток лет размещался самый лучший в мире, наш студенческий строительный отряд – сорок задорных, влюблённых в целину девчонок-отделочниц.
С Катей Чёрной мы познакомились намного раньше, чем поехали вместе в стройотряд, в нашем общежитии. Она частенько захаживала к нам в комнату поболтать - о том, о сём - попить чайку, поучаствовать в подготовке разных стройотрядовских мероприятий, которых было - вагон и маленькая тележка не только на целине, но и во время учебного семестра. Стройотряд жил круглый год! Рисовали газеты, сочиняли поэмы, встречали общих друзей.
Всегда с красивой улыбкой - из ровных белых, как на подбор, зубов - и очень добрым лицом. Даже если постараться представить Катю надутой и злой, то ничего не выйдет. Она постоянно улыбалась или громко-громко, как-то очень по-девичьи пронзительно и беззаботно, смеялась по всякому поводу. Это так разряжало обстановку! Особенно - в самые горячие минуты, когда мы дорисовывали, дописывали и страшно опаздывали к нужному часу что-то закончить.
Она всегда держала одну руку за полой кофточки или халатика – прятала от посторонних глаз. Делала это умело и привычно - почти никто не замечал, что Катя очень стеснялась своей беспалой руки. Только близкие люди знали об этом калечестве, нисколько не мешавшем ни в каком деле!
А как кипела у неё работа на целине! Ломовая лошадка, привычная к труду – выносливая, безотказная, крепкая, хоть и среднего росточка, девчонка с физмата.
Была она откуда-то совсем из глуши – вроде бы из небольшого посёлка лесозаготовителей, расположенного в таёжном районе Томской области, но всё-таки невдалеке от железной дороги. Её привязанность к родным местам, семье была искренней и даже редкостной. Особенно, она обожала отца. Он у Кати работал на железке - очень им гордилась, приводила в пример его дисциплинированность и семейственность.
Наверное, Природа когда-то задумала её именно такой: «Она и без этих лишних пальчиков обойдётся, приспособится! Отдам-ка я пальчики вон той, что без них не выживет!» И сделала она нашу Катю сильной физически, а вот сердце получилось нежным, робким, нуждающимся в защите. Судьба же не знала об этой душевной утонченности и обрушила на Катю с избытком испытаний.
Многие думали, что Чёрная – и есть Катина фамилия. Прозвищем это совсем не могло быть! Ну, какой была Катя? Да вовсе не чёрной! А даже - русой и светлокожей сибирячкой. Тропинка к разгадке вела как раз с первой её целины.
Девчат нашего отряда связывали крепкие дружеские узы с ребятами из Татарстана. Иногда казалось, что черты разделения между нами и вовсе нет. Места в столовой – рядом. Палатки – на одном «проспекте Дружбы» в студенческом лагере. Костровище – единое. Праздники – общие. Немногочисленные девчата, как по ошибке попавшие в отряд из сотни суровых казанских ребят, работали в наших бригадах – отделочницами.
Да, на первый взгляд, отряды жили единым мощным организмом. Но у каждого из нас на целине, одновременно с появлением большого числа общих приятелей, зарождались уникальные дружеские отношения, настолько тёплые и искренние, что они и до сих пор, через десятки лет, остаются прочными. Ведь настоящих друзей не надо много! Это люди – близкие по духу, интересам, складу характера и ещё Бог знает чего!
Серёга, Колька, Рафаэль, Ринат, Ревкат - почти все родом из Узбекистана. Работали по-чёрному в одной бригаде с названием «Чёрные». В праздники и на построении не очень отличались от синей массы – у ребят была особенная, почти десантная форма и такие же береты. А вот в будни эти узбеки ходили в чёрных сатиновых, расшитых золотой нитью, тюбетейках и халатах на ватной подкладке – очень подходящая, между прочим, одежда для холодных северных вечеров. Под руководством главного бобожона бригады – Ревката – они готовили великолепный «палов» в огромном казане и угощали на праздники весь лагерь – полторы тысячи студентов с разных концов страны.
А в будни узбеки отвечали за вечерний костёр.
Возможно, обожая послушать песни, да и просто погреться у высокого, почти до небес, горячего целинного пламени, или пытаясь найти эти самые уникальные дружеские отношения, Катя бежала после работы к костру одна из первых. И как-то совсем незаметно, по крохотной капельке, наполнялся сосуд искренности в общении «чёрных» с нашей хохотушкой. Может, была и любовь помимо дружбы – нежные чувства не афишировались на целине, иногда уже после прощального банкета вдруг ребята и девчата соединялись попарно. Что уж говорить: скромными мы были в те советские времена. Если откровенно: очень не хватает у современной молодёжи этого качества.
Приняли ребята Катю неформально в свою бригаду. И с тех пор стала она Катей Чёрной. Многие понятия не имели, какая у Кати фамилия на самом деле. Просто – Катя Чёрная, ни с кем не спутать.
В конце лета Катя возвращалась со своей первой целины – восторженная, счастливая, влюблённая. Её зелёная стройотрядовская курточка была увешена всевозможными значками и эмблемами. На русой головке – голубой берет, полученный в подарок от самого лучшего парня в мире. За плечами – рюкзачок, как важная и последняя деталь, достраивающая её образ до романтического. В общем, Катя возвращалась победительницей!
Первое, что она хотела в тот момент - похвастаться отцу: «Я это сделала! Я смогла! Я выдержала всё – тяжёлую работу, холодные северные ночи в сырой палатке, строгость командиров!» Подходя к родительскому дому, напевая одну из сотни полюбившихся за целину песен, звонких и задорных, родившихся в кругу друзей – застала у ворот похоронную процессию…
Накануне этого дня совершенно нелепо и трагически погиб под колёсами поезда отец, так и не успев поздравить дочь с её трудовыми подвигами…
Это событие крайне надорвало душевные силы, но Катя постепенно переболела и выкарабкалась из депрессии.
И снова мы услышали её неповторимый смех – жизнерадостный, очаровывающий. Иногда мне казалось, что она им прогоняет не до конца ещё покинувшую её тоску.
После окончания института, Катя работала в одной из школ нашего района учителем математики.
И однажды, случайно встретившись в Районо и необычайно обрадовавшись друг другу, мы решили вместе рвануть в свой огромный учительский отпуск куда-нибудь в неизведанные места. Тем более, было этих мест на просторах нашей необъятной Родины – видимо-невидимо.
Выбор пал на Таллин и Ленинград.
Что такое профсоюзные путёвки в восьмидесятые годы прошлого советского времени? Это значит: сам покупаешь билеты, добираешься до места, сам ищешь, где бы между делом перехватить пирожок. Нас ждали только: простенькое жильё - где-нибудь в рабочем или студенческом общежитии - и экскурсии. И этого вполне достаточно! А что нам, не избалованным деревенским интеллигенткам, ещё было надо? Молодые, лёгкие на подъём, задорные по характеру, слепленные из особой стройотрядовской глины, обожжённой целинными кострами!
И вот мы с Катей уже летим в самолёте в Таллин, как два Нильса на одном диком гусе, врываемся в белую вату облаков и рисуем в своём воображении старинный город, которому в то время шёл уже восьмой век от роду. Почти ничего заранее не прочитав о его истории, мы всё же находимся в предвкушении увидеть средневековые замки, мощённые булыжником площади, Старого Томаса, крутящегося на шпиле в центре древнего Таллина, холодное Балтийское море.
Таллин встретил сонно и несколько сурово…
Получив багаж, мы долго перебегаем в аэропорту от одного эстонца к другому с вопросом: как доехать до остановки «Маяк»? Оказывается, здесь все не говорят по-русски! «Нихт ферштеен», ёлки-палки! «Я тебя не понимэ»! Задаём вопрос по-немецки – ухмыляются и молчат, проклятые курраты! И где тот, кто двадцать лет кряду убеждал нас, живущих в самом центре Родины – Сибири, что дружная советская семья давно трансформировалась в единую нацию – «советский человек»? Нет его! А если бы он нам попался тогда, голодным и уставшим от многочасового перелёта, то уносил бы ноги, сверкая пятками и не оглядываясь.
По кривым взглядам местных было легко догадаться, что мы не очень красиво и модно одеты, не культурны, не воспитаны, недостаточно образованы и вообще ещё сорок раз - не! Эстонцы и тогда чувствовали себя европейцами, а не советскими людьми, хотя Советский Союз предоставил им шикарный по тем временам достаток. Да что уж сейчас об этом судить!
Слава Богу, нашелся один русскоговорящий и там: «Девчонки, а вы ударение в слове «маяк» ставьте на первый слог! Так звучит это по-эстонски. Можно спросить и по-немецки, только ударение поставьте правильно!" Спасибо доброму человеку! И мы, после нескольких часов метаний, всё-таки добрались до нужного места.
Каждое прекрасное прибалтийское утро бежали мы под зонтами в малюсенькое кафе, где давали в это раннее время только пончики и кофе с молоком. Но пончики были горячими, только что выпеченными, а кофе - настоящим «капучино». И мы с Катей были совершенно счастливы!
Незабываемая поездка во дворец Кадриорг…
Прогулка в кадриоргском парке…
Представьте, что и там на указателях – ни слова по-русски! Но это было так романтично! Первая почти заграница! И наши фантазии перенесли нас в какой-то сказочный мир, где текло совершенно другое, какое-то тягучее, время. Там жили другие люди, и трава на подстриженных газонах была иной: гладкой и шёлковой, как короткая модная стрижка на чисто промытой с бальзамом голове какого-нибудь стиляги, только что вышедшего из салона красоты. И мы млели от всей этой выдумки, медленно гуляя по тропинкам и представляя себя героинями сказок Сельмы Лагерлёф.
На одной из таких тропинок был обнаружен столик с предлагаемыми для туристов напитками и лёгкими винами. Худая и высокая, как жердь, эстонка отмерила нам в маленькой рюмке по сто граммов белого вина и перелила его в гранёные стаканы.
- Что Вы - что Вы? Нам, пожалуйста, подайте в этих маленьких рюмочках! - мы почти испугались. Как в такой сказке можно пить белое сухое вино из грубых деревенских гранёных стаканов?
- Это мой мерка! – эстонка сдвинула брови и недовольным голосом вернула нас в действительность.
И мы потом долго хохотали друг над другом: «С возвращением на землю!»
Были потом и Старый Томас, и Длинный Герман с Толстой Маргаритой, и мошенники, разведшие нас на целых пятьдесят советских рублей за «фирменные футболки», произведённые на свет, где-то в таллинской подворотне.
Были солнечные тёплые дни с удивившими нас регулярностью дождями. Даже они оказались - по-прибалтийски педантичны до минуты.
Были новые знакомые с разных концов нашей Родины…
Но Ленинград! Он перекрыл сполна все сказочные впечатления от «заграницы».
С раннего утра и до темна – экскурсии… экскурсии… экскурсии…
Петергоф… Эрмитаж… Летний сад… Русский музей… Памятники истории… Дворец графа Юсупова…
Казалось, что мы только кончиками пальцев, очень робко, буквально - слегка, прикасаемся к ценному, важному, необыкновенно дорогому каждому русскому сердцу - к истории нашего государства.
Мы буквально заразились огромным желанием раскрыть книги и начитаться всласть, проникнуть в глубину и попытаться рассекретить истинные тайны…
А каким вкусным оказалось ленинградское мороженое-пломбир на палочке, облитое шоколадом! За ним можно было час простоять на каменных, уставших от пеших походов ногах, лишь бы ощутить ещё и ещё разок этот вкус и потом запомнить его на всю жизнь.
Хорошо, что мороженое продавалось до глубокой ночи рядом с нашим общежитием, гостеприимно приютившим туристов со всех краёв, уютно набившим по десять душ в одну крохотную комнатёнку.
Да и ночью-то ленинградские сумерки было не назвать! Скорее - продолжением пасмурного дня.
В той самой очереди и случилось непредвиденное, как с неба свалившееся – Катя влюбилась!
И в кого бы вы думали? В африканца – совершенно экзотической внешности! Вероятно, исходя из экономии, этот студент не уехал в летние каникулы на свой солнечный континент. А это был, без сомнения – молодой студент: под два метра ростом, невероятно длинными ногами, плоским носом, курчавыми волосами, пухлыми губами, огромными чёрными глазами, выступающей вперёд челюстью и кофейным цветом кожи – типичный потомок прародителей человечества!
Катя глаз не сводила с объекта своих воздыханий! Искала его распахнутыми, как окна – настежь, глазами в толпе, мечтала о знакомстве.
- Кать, он ведь и по-русски, скорее всего, говорить толком не умеет! Зачем тебе это приключение? – досадовала я, смотрящая на вопросы знакомства со своей, отработанной поколениями, точки зрения.
- Да что ты понимаешь в неграх?! Он – мой таинственный незнакомец! Моя мечта! Возможно, это настоящий принц!
- У них там принцев – пруд пруди! И все – нищие!
Но Катя полностью ушла в идею знакомства с этой высоковольтной опорой и мысли не допускала, что уедет из Ленинграда, не коснувшись его чёрной шевелюры хотя бы мизинцем.
Дни пролетали с бешеной скоростью, не оставляя свободными даже пары часов. К концу отведённой туристической путёвкой ленинградской недели, мы поняли: придётся упрашивать коменданта общежития оставить нас (за дополнительную плату, естественно, лично в руки…) ещё на денёк в этом прекрасном городе – с учётом расписания нашего поезда, на который мы по своей беспечности ещё и билетов не приобрели.
И тут, как раз в наш последний ленинградский день, отключили горячую воду. Не сомневаясь в очень долгой дороге домой, мы поспешили с Катей в ближайшую баню. Катя, обожавшая парную, застряла в ней на целый час. И, как выяснилось, неспроста.
Какая-то бабуля решила крепко попарить мою спутницу. И попарила её с толком и знанием дела.
Я уже вымылась, оделась, высушила свои длинные, ниже пояса, волосы (и где же теперь моя русская краса?), прочитала все инструкции по технике безопасности, развешенные на облезлых стенах раздевалки. Были уже припомненны все витиеватые словосочетания, коим обучила меня ещё одна добрая душа, вошедшая навсегда в мою жизнь на доблестном физмате и заслужившая моего отдельного рассказа - и с быстро утекающей последней каплей терпения ждала Катю, когда кто-то закричал: «Тут девочке совсем плохо! Попросите аптечку у банщиков!»
Две обнаженные женщины вытащили из моечного отделения мою полуживую Катю. Вся она была покрыта мелкими кровоподтёками от веника, с кожей цвета варёного рака и почти безжизненным лицом…
Целый час приводили Катю в чувства, а потом мы с ней ещё долго сидели в маленьком парке, что вблизи общежития, и пили прохладную газированную воду, приходя в сознание: Катя - от парной, а я – от стресса.
А в это время на дорожку, ведущую к нашей скамейке, вышел тот самый потомок прародителей человечества, Катькина кофейная мечта, настоящий принц своего африканского короля.
Надо здесь добавить, что наше стояние с ним в одной очереди за мороженым, наполненное электричеством Катькиной влюблённости, не прошло даром. Принц стал с интересом поглядывать в нашу сторону, одаривая Катю многозначительными улыбками, растягивая до гигантских размеров свои пухлые губы.
Чудо должно было уже свершиться!
Решительным шагом принц направился в нашу сторону с явным намерением познакомиться. Бедная, полуживая Катя, покрытая багровыми кровоподтёками, чуть не умерла второй раз за день! Стремглав бросившись в кусты, она в мановение ока исчезла из его поля зрения, оставив наедине со своим плоским носом, в полном смущении и непонимании случившегося.
- Ам сори… Гоод лорд! Чито сручилость? – спросил он на почти неизвестном миру языке и, пятясь, удалился восвояси.
И пока вблизи скамейки ещё витало облако его иноземного аромата, Катька не показалась из кустов.
Вот так не сбылась Катькина мечта, растворившись горьковатой кофейной пенкой в чашечке пасмурного ленинградского вечера.
Добравшись на следующий день до Москвы, мы надолго застряли на Казанском вокзале в длинной очереди за билетами до Томска. Три часа стояния, и вот уже замаячило долгожданное окошко кассы.
Поглощённая мыслями о хлебе насущном, так необходимом в дальней дороге (где-то надо его ещё прикупить) и том, что скоро мы, наконец-то, впервые за две недели по-настоящему выспимся, я не сразу заметила, что подруга перестала отвечать на мои вопросы. Стою и разговариваю, как ненормальная, сама с собой. Покрутив головой направо-налево, я с недоумением обнаружила, что Катя исчезла! Сумка на месте, а её самой - нет.
Не предупредив, отправилась в туалетную комнату? Отошла к киоску с журналами? Нет Кати пять минут, нет – двадцать. Потеряв смысл в покупке билета, предчувствуя беду, я со всех ног бросилась в комнату милиции. Вернее, со всех ног - никак не удавалось, поскольку пришлось тащить и Катину сумку, и свою.
Очередь потеряна, время потеряно. Да что тут говорить про время? Катя потеряна!
Со всей ясностью я поняла в тот момент, что Катя осталась маленькой девочкой - безмерно доверяющей людям, рядом с которой обязательно должен быть взрослый, который её оберегал бы, советовал, иногда даже наставлял и отчитывал за легкомыслие. Поскольку, с Катькой могло случиться, что угодно!
В комнате милиции посоветовали объявить Катю по громкой связи. Видя, что я в полной растерянности, милиционер пошёл вместе со мной, чтобы помочь это сделать.
И вдруг! Из-за колонны вокзала выруливает моя Катя, которая всё время наблюдала за происходящим, и хохочет своим необыкновенно сочным, по-девичьи молодым и задорным смехом, буквально – со слезами на глазах и держась за живот, надо мной - бледной и растерянной, с округлившимися от ужаса глазами! А я, онемев от неожиданности, не в состоянии вымолвить даже слова, автоматически тащу обе сумки в конец трёхчасовой очереди за билетами до Томска…
Но на неё невозможно было долго сердиться. Она просто так пошутила, не имея никаких намерений меня рассердить…
В этом была вся тогдашняя Катя.
Расставшись на целых семь лет, мы окунулись – каждая - в свой поток жизни.
Уехав в другую область, я навещала родное село раз в год.
Мы с Катей потеряли друг друга из вида. Но однажды, приехав на несколько дней к больной маме, я совершенно случайно встретилась с Катей в больнице. Вернее она, увидев меня возле дверей приёмного отделения, вылетела из больницы, как вихрь, заключила меня в своих жарких объятиях. И мы расплакались с ней от чувств, не отрываясь какое-то время друг от друга.
Катя лежала в детском отделении со своим маленьким сыном, надолго отойти от ребёнка не могла, поговорить у нас не было никакой возможности. Условившись, что я провожу маму домой и на следующий день навещу Катю, мы расстались.
Как оказалось, навсегда.
Утром Катю с сынишкой выписали из больницы. Опаздывая на автобус, они ушли, не дождавшись моего прихода.
А я возвратилась в свою Тюмень и долгие годы совсем ничего о Кате не слышала.
Найдя её в «Одноклассниках», с интересом рассматривала на снимках. Та же Катя! Очаровательная - почти детская - улыбка, очень искренний взгляд.
Катя Чёрная, на самом деле, никогда не была чёрной. Она осталась светлым и добрым человеком.
Никакой черноты!
Чем ты жила, подруга, все эти годы?
Говорят, что судьба не раз испытывала твоё нежное сердце на прочность, что река жизни бросала твой кораблик: то в бурный поток, то успокаивала тебя в тихой заводи, то дарила тебе новую встречу, то отнимала близких тебе людей. Возможно, все водовороты случались лишь потому, что маленькая девочка так и не нашла взрослого, сильного плеча, способного помочь, когда штормило, когда впереди виделся водопад.
А остановить, обнять у самой кромки водопада, предостеречь от падения в пенный поток было, просто, некому… Некому было спасти от крайних обстоятельств - вытеснивших тебя так рано из жизни, бросив к последнему деревянному причалу…
Чем ты жила все эти годы, Катя?
И вопрос летит куда-то в пустоту…
Через несколько лет, я сама, претерпев некоторые грустные изменения в своей жизни, попыталась спрятаться от тоски и одиночества в родном Томске.
Вновь знакомясь с изменившимся до неузнаваемости городом моей весёлой молодости, гуляла по Комсомольскому проспекту вблизи педагогического института, который теперь именуют университетом. Новые дома, многочисленные рекламные вывески, разноцветные огни над непривычными названиями магазинов и кафе, новые люди в новых одеждах… Я смотрела вокруг и не угадывала во всём этом разнообразии моего города. Он был моим и чужим одновременно. Он вёл меня той же улицей, но уже в совсем ином времени, на множество витков выше моего комсомольского прошлого, тёплым октябрьским вечером под иконоликой луной, в свете жёлто-красных дорожек, падающих накосо от фонарей…
Неожиданно за спиной зазвучал молодой, задорный, по-детски беспечный, девичий смех! Настолько заразительный, настолько знакомый, что невозможно было не оглянуться и не полюбоваться той, что так искренне напомнила мне о безвременно ушедшем.
И будто клинок вонзили в грудь! По самую рукоять!
Ноги сами повели к двери институтского корпуса, на третий этаж…
Триста двадцать пятая аудитория…
Пустая…
Занятия уже прошли, дверь не заперта.
С колотящимся от волнения сердцем я вошла в тёмное помещение, оставив широкую щель для света, присела за крайний стол, прикрыла глаза… и стала перелистывать, страницу за страницей, потрёпанную книгу моей памяти…
Через несколько мгновений мне вдруг показалось, что в коридоре застучали каблучки, и кто-то вспорхнул на подиум.
Властный прокуренный старушечий голос прозвучал гулко, будто тарантас прокатился по столешницам:
- Вытри сопли! Жизнь быстротечна! Не стоит тратить её на всяких козлов…
В качестве иллюстрации выбрана картина неизвестного мне художника.