Этот мужчина ей нравился. Нравился с первой минуты, как только она увидела его у
своей двери. Сходство его с ее покойным сыном сразу бросилось ей в глаза. Но даже не это привлекло в незнакомце внимание дамы. Было в его облике что-то неуловимое, нечто, сразу вычленявшее его из толпы. То ли манера стоять, то ли то, как он откидывал голову, чуть расправив плечи. Что-то, что делало его осанку непринужденной и... она затруднялась найти для этого подходящее слово: такой индивидуальной.
Его едва уловимое смущение, с которым он к ней обратился, умилило старушку. "Этот молодой человек чувствует себя в городе не на своем месте."– промелькнуло в ее голове. Она повнимательнее вгляделась в незнакомца. Среднего роста, широкоплеч, с тонкой талией. Легкая куртка не скрывает фигуры, хотя, пожалуй, кажется, что он привык к другой одежде. На вид - лет тридцать. Длинные черные волосы перехвачены сзади: в прическе - ничего необычного, так причесывается половина мужского населения земного шара; длинные волосы нынче в моде, а это не всегда удобно. Лицо не просто напоминает ей сына: оно поражает сходством еще с кем-то. Какой-то, прекрасно знакомый ей человек... Она видела его много раз... Даже у себя в доме...
Узнавание пришло, как только она подумала о своей квартире. Одежда! Вот что мешает ей! Эти волосы должны падать на кружево воротника и обрамлять бледное, овальное лицо. А вот глаза, глаза не дают сомневаться: это тот самый человек, что является ей в ее собственном доме. Как привидение, но, тем не менее, вежливо пропуская ее в дверь.
Ежедневный поход в булочную подождет! Она должна выяснить, наконец, что происходит вот уже несколько лет в ее апартаментах, расположенных в старинном доме на улице Феру.
Дом очень стар: таких старых домов в Париже не много осталось. Что могли, снесли еще при бароне Османе, когда реконструировали улицы. То, что осталось, облагородили, перестроили внутри. Оставили только перекрытия. Да и те укрепили по особой технологии. Квартира, в которой она жила, стала в два раза больше за счет того, что в ней объединили два этажа.
Мадам Рено всегда было интересно, кто жил в ней за те, без малого 700-800 лет, что простоял здесь дом. Дом испокон века был купеческим, а улица, благодаря близости к Люксембургскому дворцу, достаточно благополучной. Но, тем не менее, на ней то и дело вспыхивали драки. В особенности, когда в округе стали селиться мушкетеры Его Величества. Так продолжалось не один десяток лет. В середине 19 века дома начали перестраивать, облицовывать фасады камнем.
Этот дом принадлежал предкам мадам Рено, но ей, в конечном итоге, досталась всего-навсего одна квартирка. После гибели сына она осталась совсем одна. Ей и не требовалось больше, однако, с некоторых пор, в квартире стало тесно. Присутствие посторонних не просто ощущалось: в доме явно жил еще кто-то. По ночам хлопала входная дверь, и чьи-то неверные, тяжелые шаги, слышались на лестнице, а потом и в комнате. Вначале она дико пугалась, думала, что это воры; потом списывала все на галлюцинации. Шло время. Она обращалась в полицию. Потом искала ученых, которых это могло заинтересовать. Увы! Она со своими страхами никому оказалась не нужна.
И тогда она смирилась и решила познакомиться поближе со своими жильцами. И, словно услышав ее желание, они стали доступны для наблюдений.
Постоянных жильцов было двое: как она поняла, молодой дворянин со слугой. Молодой человек был мушкетером и друзья его тоже служили в этом привилегированном полку. Их было трое. Кроме них и их слуг в квартире не бывал, за редким исключением, никто. Пару раз собиралась шумная компания: и все. Сам же постоялец, как и его слуга, отличался редким немногословием. Казалось, квартира вымерла, хотя она знала, что молодой человек дома: она умудрялась даже слышать его прерывистое дыхание, бульканье вина, переливаемого из бутылки в стакан и звуки шагов, когда он принимался ходить их угла в угол. Слугу его почти не слышно было в доме, так бесшумно он двигался.
Трое друзей заходили каждый день, и она очень быстро научилась различать их по голосам. Всех перекрывал громкий баритон, который нередко сопровождался и песней. Задорный говор южной Франции, характерный для Гаскони, почти сразу натолкнул ее на мысль о некоем искателе приключений, явившимся завоевывать Париж. Поэтому, когда до нее впервые донеслись хорошо знакомые имена, она уже не слишком поразилась: она была почти готова к тому, что узнала. Нежный, вкрадчивый голос четвертого из друзей мог принадлежать только Арамису.
Сенсация с появлением четырех мушкетеров в их мире состоялась много раньше, так что у нее не без оснований зародилась мысль: а не является ли ее дом тем Порталом, через который можно путешествовать из одного мира в другой?
Теперь уже она не спешила сделать подобное открытие достоянием научных кругов: пуще всего дорожила она своим покоем. Страшно подумать, что может начаться здесь, сообщи она об этом феномене. От ученых, журналистов и просто любопытных не будет отбоя. Ей намного спокойнее со своими приведениями, которые ей не столько мешают, сколь развлекают. Пресса и ученые со своими приборами создадут ей неразрешимые проблемы, так что лучше пусть все остается, как есть.
Постепенно, через какое-то время, она заметила нечто новое: теперь не только голоса звучали в квартире; она иногда улавливала, как неясные тени перемещаются из комнаты в комнату. Несколько раз ее даже в дверь пропускали первой. Это было уже совсем непонятно. И она подумала: а не происходит ли совмещение двух пространств-времен, не сближаются ли они настолько, что готовы слиться? Она, сама того не подозревая, была близка к истине: при наложении одной структуры пространства-времени на другую и возникала возможность проникновения из одного времени в другое. Только это требовало колоссальных затрат энергии, недоступных для технического уровня человечества. Тут просматривалось чьё–то мощное влияние.
Но мадам Рено были недоступны такие истины, до времени сокрытые для большинства. Поэтому она довольствовалась тем, что с некоторых пор могла созерцать молодого мушкетера, проживавшего в этой квартире с 1622 года. Странный это был человек. Все свободное от службы время он проводил либо дома, либо в кабаках в обществе троих друзей. Дома он читал и пил, не без успеха совмещая эти два занятия. Иногда ( правда это бывало редко) до нее доносился звук оплеух: мушкетер поколачивал слугу. Бывало, это сопровождалось божбой. В остальном же постояльца не было видно и слышно. И, что самое удивительное: никогда не доносился до мадам звук женского голоса. Это было уже само по себе непонятно: молодой человек был мушкетером, а о любовных победах солдат господина де Тревиля ходили легенды. Этот же, обладая внешностью истинного аристократа, причем самых голубых кровей, ничем и никогда не выдавал своих любовных историй. Она, как невидимый и неслышимый наблюдатель его жизни в доме, могла бы знать об этом. Но, увы! Ничто не говорило о том, что у господина Атоса была дама сердца.
Иногда голоса и сами жильцы исчезали: она поняла, что они сопровождают короля или влазят в какое-то очередное приключение. Но, что-бы не происходило, со временем молчуны возвращались на улицу Феру. После одного из таких исчезновений она смогла увидеть мушкетера очень явственно; они буквально столкнулись на пороге и он остановился, пропуская ее в двери первой. Жест, доведенный у воспитанного мужчины до автоматизма, показал ей, что он воспринимает ее, как такое же непонятное, но привычное явление, каким воспринимала и она все происходящее. Молодой человек был очень мрачен; скорее, он выглядел даже угнетенным. Он поднял на нее глаза и мадам Рено не прочла в них особого удивления. Значит, и он тоже видел ее не в первый раз, и тоже, наверное, списывал на счет пьяного бреда. Но сейчас он пьян не был. Мрачное, даже трагическое выражение лица сделало его лет на двадцать старше. Смесь ненависти и какого-то удовлетворения сделала это лицо неприятным. Это выражение просто не шло к нему. Что могло заставить человека испытывать такие эмоции? Кто сумел повлиять так на внешне спокойного мушкетера?
Она давно чувствовала, что это его спокойствие,- не более чем результат не столько редкого хладнокровия, сколь весьма явного пренебрежения ценностью собственной жизни. Это подтверждали и его редкие, долетавшие до нее высказывания о ничтожности человеческой жизни, и язвительные насмешки над восторженными замечаниями товарищей о красоте очередной дамы. Казалось, он все познал, все видел и во всем разочаровался. Интерес к этой личности был у мадам Рено так силен, что она рискнула пойти на мелкие уловки, не простительные для щепетильного человека, но понятные со стороны одинокой, любопытной старухи. Чем –то она должна была скрасить свое существование, и этим стала слежка за мушкетером. Сам же виновник столь пристального внимания ничего не подозревал, продолжая свой невеселый образ жизни.
Старая дама обратила как-то внимание, что толстый слой штукатурки со стороны ее спальни отслоился. Многочисленные перестройки, переделки и ремонты добавили толщины старым стенам. Но, едва она наклонилась, чтобы рассмотреть получше, что происходит со стеной, как ей почудилось, что она смутно видит какую-то комнату. Кровать с пологом показалась ей не совсем обычной. Совершенно инстинктивно, так, как поступает человек, сцарапывающий засохшую грязь с оконного стекла, чтобы рассмотреть, что же происходит за ним внутри дома, Рено ногтями подцепила кусок отслоившейся штукатурки и, о чудо! Она увидела спальню и все, что в ней было, лучше, чем если бы заглянула в замочную скважину.
Господин мушкетер был дома и, как обычно, не в духе. Он был уже в постели и рядом с кроватью, на приступке, она увидела бутылку. На сон грядущий он читал, не забывая прикладываться, время от времени, к бутылке.
Неожиданно он отбросил книгу в сторону и сел в постели, прижав ладони к лицу.
- Ах, проклятье!- она слышала его так хорошо, словно стояла рядом.- Вино не действует. Интересно, что я еще должен сделать, сколько выпить, чтобы не помнить, не видеть, не чувствовать? Кажется, мне уже ничего не помогает... Если бы у меня хватило духу пренебречь своим христианским долгом! Я разделался с ней, но как мне сладить с самим собой?
Женщина ощутила, как краска стыда залила лицо. Подсматривать за молодым человеком, да еще в его собственной спальне! Но любопытство оказалось сильнее мук совести. К тому же, королевский мушкетер был не только чертовски красив; он был еще окутан ореолом таинственности. После недолгой борьбы в душе мадам Рено любопытство победило, и старуха с удвоенным интересом приникла к открывшейся лазейке в мир прошлого.
Естественно, у нее сразу же возник вопрос:"А к какому периоду относится все, что происходит на другой стороне? И насколько все ТАМ соответствует книге?!" Разобраться со всем этим ей поможет, конечно же, то, что она надеялась продолжать свои наблюдения и дальше.
Молодой человек загасил свечу и она уже ничего не могла увидеть. Зато слышала - отлично. Он ворочался в постели, пытаясь уснуть, наконец, не выдержав, вскочил с кровати. Какое-то время метался по комнате от стены к стене, потом, видимо, отворил окно и уселся на подоконнике с бутылкой в руке. Она видела его светлый силуэт на фоне дома напротив. Потянуло холодом.
- Дьявол! В Париже даже ночь не спасает от от этой вони с улиц!– в голосе досада и какая-то невероятная усталость.- Как же я соскучился по Берри! Господи! Дай мне увидеть хоть издали, на минуту, мой дом!
Старушка прижала пальцы к губам. "Что же ты натворил такого, мальчик, что просишь у бога помощи только для того, чтобы увидеть свой дом? Чем провинился так страшно, что не решаешься войти в него, а только просишь разрешения издали посмотреть на его? Неужто и ты, как тот, книжный Атос, совершил похожую глупость?" Этот Атос, как и тот, обладал особой харизмой, которая притягивает людей. Такие лица, до поры скрытые от окружающих толпой, неожиданно выступают из полумрака и уже не отпускают от себя.
Она представила себе кабак, полный людей. В глубине, у самой стены, толпятся мушкетеры, гвардейцы. Идет азартная игра, ставки растут. Появляется кто-то новый, и военные расступаются, давая ему усесться среди игроков. При этом она четко различает бледное лицо в рамке длинных волос. Лицо, явившееся из мрака и винных паров. Безупречный овал, на котором надменно вздернутая бровь смотрится, как четкий черный росчерк. Глаз не видно: длинные ресницы надежно скрывают взгляд. К нему обращаются с каким-то вопросом; молодой человек не спеша поворачивается к собеседнику, демонстрируя классический профиль и поднимает глаза. Пристальный, внимательный взгляд, который еще не затуманило выпитое вино. Пальцы небрежно тасуют карты, а в глазах - полное безразличие к горке монет перед ним. Все внимание и неожиданно приветливая улыбка - вновь пришедшему.
Женщина выпрямилась, едва не потеряв равновесие: она не заметила, сколько простояла скрючившись: непростительная глупость в ее годы. Как жаль, что молодость, а с ней и красота, канули в бездну лет. Этот молодой аристократ ( породу видно невооруженным глазом) начинал ее привлекать не на шутку. Хорошо, что невозможность реальной встречи делала ее неуязвимой для его насмешливого взгляда. У нее была полная свобода смотреть, представлять и размышлять, не боясь быть пойманной на нескромности.
С этого дня и началась ее новая жизнь. Она усаживалась поудобнее перед окном в прошлое, которое ей удалось расширить до размеров оконца и начинала свои наблюдения. Молодой мушкетер поставлял ей обильную пищу для размышлений и сопоставлений. Прежде всего, ей удалось определиться с периодом его жизни. Дело было вскоре после событий с подвесками королевы и, значит, дАртаньян уже был в курсе его истории с женитьбой. У Атоса шла черная полоса в жизни, которая и так была беспросветна. Он казнил себя с поражающей настойчивостью за то, что многие бы просто сочли нелепой историей.
Этот же ненавидел себя так, как может ненавидеть только человек с обостренным чувством долга и чести за то, что совершил постыдный и бесчестный поступок.
В тот вечер шел снег и было необычайно холодно. Приближалось Рождество. Точно такая же погода была и на стороне Парижа 17 века. Заглянув в окно прошлого, женщина увидела, что предмет ее неослабевающего интереса сидит на подоконнике с бутылкой в руках. Окно было распахнуто настежь и холодный морозный воздух чувствовался даже у нее в спальне. Она не придала этому значения, только инстинктивно поежилась и потянулась за теплой шалью на спинке ее стула. Внезапно ее осенило: если она ощущает, как тянет холодом с ТОЙ стороны, значит, туда можно и проникнуть... додумать она не успела. Дверь открылась и вошел Гримо.
Увидев, что хозяин сидит перед окном без камзола, он только головой покачал; взял халат с кровати и накинул молодому человеку на плечи. Тот, очнувшись от своей задумчивости, чуть нахмурился, но возражать против заботы своего слуги не стал: поплотнее закутался в халат, но позы не изменил: продолжал сидеть, изредка делая несколько глотков из бутылки и не спуская глаз с луны в редких разрывах туч. Гримо топтался в углу, не решаясь притворить окно. Наконец, и до Атоса дошло, что холод в комнате становится невыносим и он медленно повернулся, ища взглядом слугу. Ему даже не понадобилось делать знака; Гримо проворно прикрыл оконные створки и даже занавеси задернул. Потом бросился растапливать камин. Мушкетер прошелся по комнате, словно во сне касаясь мебели, занавесей, балдахина. Остановился перед зеркалом, с неприкрытой иронией рассматривая свое отражение. Рука его дернулась, на мгновение мадам Рено показалось, что он готов ударом кулака разбить собственное изображение, но он сдержался. Только с губ сорвалась какая-то фраза. Вроде, латинское изречение- она в любом случае не поняла, о чем; наверное, что-то злое и ироничное, если судить по тому, в какую презрительную улыбку сложились его губы.
Засвистел чайник, сообщая хозяйке, что она может согреться горячим чаем. Она любила это старинное приспособление, находя в нем особое очарование. Посвистывание прибора напоминало ей молодость, когда они с мужем усаживались по–воскресеньям за утренний завтрак.
Когда она вернулась, Атос уже лег. Он еще долго ворочался в постели, пока уснул. И тишине ночи слышалось только неровное дыхание: если он и спал, то ему явно снились кошмары. А она сидела и слушала, как этот, во внуки годящейся ей человек, с тоской и ненавистью произносит имя какой-то Анны. Да нет, не какой-то: она совершенно была уверена теперь, что это – та самая Анна!
Утро началось бурно: у мушкетера пропал кошелек с деньгами. Сначала он искал его не спеша, методично проверяя карманы. Но, чрезвычайно аккуратный и даже педантичный в мелочах, он просто не мог бросить его где попало. Однако, кошелек с только недавно полученным жалованием не находился. Атос точно помнил, что он был при нем, когда он накануне вечером вернулся домой. Украсть его попросту было некому: ну, не Гримо же мог совершить эту кражу!
- Решительно, пора бросать пить,- пробормотал себе под нос Атос.- Если я уже не помню, куда подевался этот проклятый кошелек, дела мои плохи! Неужто я был до такой степени пьян?- вопрос, против обыкновения заданный вслух, повис в воздухе.
- Я бы этого не сказал!- на пороге возник д'Артаньян.– А что у вас случилось, мой дорогой?
- У меня завелось привидение!- без тени улыбки сообщил Атос.- Иначе, я и не знаю, как еще можно объяснить то, что у меня исчез кошелек.
- Там было много?- обстоятельный гасконец прежде всего интересовался суммой.
- Жалование за месяц.
- И что вы намерены делать?
- Одолжить у вас десять пистолей, мой друг и пойти играть!
- Атос, вы с ума сошли! А если вы проиграете?
- Значит, придется заложить что-нибудь! Но я выиграю!
Д'Артаньян только головой покачал, не уверенный в таком исходе предстоящей игры. Атос, если он играл на честное слово, долг возвращал уже на утро. Откуда он доставал деньги, друзья не предполагали. Правда, Арамис кое о чем догадывался, но он был не из тех, кто делится подобными наблюдениями. В конце-концов, мушкетерскую эпопею Атоса окружающие воспринимали, как причуду вельможи.
Мадам Рено, вздыхая, оторвалась от своего наблюдения. Ей страстно хотелось помочь молодому человеку, но она не видела никаких вариантов добыть где-то деньги. К тому же монеты были золотыми, что делало задачу вообще нереальной.
Атос, между тем, собрался уходить. Убедившись, что в доме ни крошки, и, что самое плохое, не осталось ни глотка вина, мушкетер попытался принять свой обычно-безразличный вид. Но в этот раз даже это не получалось. Чем больше он злился на себя, тем больше понимал, что вино делает его зависимым. На какое-то мгновение он замер, и Рено увидела, как по лицу его проскользнуло выражение страха." Кажется, я спиваюсь!"
- Помочь! Да-да, помочь, как угодно! Если я чувствовала ветер, значит, можно и через это оконце что-то посущественнее пропустить! Интересно, а вдруг кошелек мыши утащили?
Мысль показалась ей интересной. Мыши тащат все, что плохо лежит, когда есть хотят. О том, что мышам не по силам утащить кошелек, полный золота, она не подумала.
"Конечно, это не мыши. Скорей всего, он потерял его по дороге. Интересно, а гасконец даст ему взаймы? У него есть уже опыт с игрой на лошадей и на алмаз. Это никак его не воодушевляет. К тому же д'Артаньян достаточно бережлив, чего о господине Атосе не скажешь. Но ведь он где-то берет деньги на игру?"
Мадам понимала, что у этого аристократа в подполье могли оставаться еще какие-то источники доходов. Ей стало интересно, как он выкрутится, но мушкетер уже ушел. Звон шпор затих на лестнице, Гримо тоже был на улице - подавал лошадь хозяину: у нее было время решится на что-то. Медленно, так медленно, словно она двигалась во сне, она поднесла круассан к Порталу. И едва успела отдернуть руку. Странная субстанция едва не утянула ее в образовавшуюся воронку. Спустя мгновение круассан обнаружился по ту сторону стены. А по эту - кошелек господина Атоса.
"От перестановки мест слагаемых сумма не изменяется"- пронеслось в уме, как молния.– "Неужели для того, чтобы найти деньги, стоило всего лишь закинуть эту булочку? "
Уже потом она сообразила, что кошелек молодой человек, раздеваясь, просто уронил у стены и его затянуло в воронку разностью давления между средами. Своим круассаном, заброшенным в соседний мир, она просто восстановила, выровняла, скорее всего, давление в сообщающихся сосудах, какими представлялись ей теперь эти миры.
Она осторожно открыла кошелек. Новенькие, прямо от казначея, монеты. Золото... их не так уже и много, но вес - приличный. И еще: записка. Подчерк мужской, четкий, как у делового человека. Поверенный господина графа извещал его, что Его сиятельству приготовлена условленная сумма и он может завтра прислать своего доверенного человека.
Мадам Рено, вздохнув с непонятным ей самой облегчением, осторожно отправила кошелек назад, туда, где ему и положено быть: по ту сторону стены. Она не без удовольствия отметила, что-таки сумела помочь молодому человеку.
Атос лежал в постели, мучительно соображая, мерещится ему кошка на подоконнике, или и вправду хозяйская любимица проникла в его квартиру, куда ей вход был строго-настрого заказан. Животное облизывало шерстку так методично и с таким изяществом, что он невольно залюбовался грацией ее движений. Наконец, коротко мяукнув, она в два прыжка перескочила на кровать и, прежде чем он успел ее оттолкнуть, оказалась у его руки. Пальцы неосознанно коснулись нежной шерстки, он провел рукой по спинке животного, почесал за ушком. Кошка прикрыла глаза и заурчала. И мгновенно пришло воспоминание: в домике священника жила почти такая же кошка. Этого ему оказалось довольно: в спальне прозвучало такое властное: "Гримо!", что с того сдуло последние остатки сна.
Мадам Рено приникла к своему окну.
- Откуда здесь кошка?– слова были не нужны, настолько выразительно было лицо мушкетера.
Гримо только сделал движение в сторону кошки, как та, смертельно напуганная резким переходом от ласки к угрозе хватания за шкирку, воспользовалась открытой дверью и мгновенно исчезла.
- Мыши.- коротко объяснил Гримо.
- Да?!– хозяин ограничился только этим полуутвердительным-полувопросительным словом. И сделал знак поискать кошелек вновь.
Гримо, вздыхая так, что мог бы разжалобить и стены, полез искать то, что уж никак не могло быть на месте. Но под стеной, у столика, он увидел кошелек. Изумление было столь велико, что он заговорил: - Вот он, Ваша милость. Цел и невредим!
- Что?- Атос подскочил на постели.- Быть того не может! Это шутка?
- Правда, господин! Вот он!- и Гримо, торжествуя и недоумевая, подал хозяину злосчастный кошелек, означавший, что на ближайшее время вся четверка мушкетеров не будет нуждаться ни в чем.
Мадам Рено торжествовала: она не только спасла четверку друзей от голодной смерти; она нашла, как можно сообщаться с другим временем. У нее медленно созревала опасная идея: взять под опеку непутевого соседа. То, что Атос абсолютно одинок, говорило не только его, достаточно безалаберное, существование. Кроме троих друзей, он ни с кем тесно не общался. Он не имел любовницы, вся его теперешняя жизнь была на виду. Он не получал писем (записка от поверенного не в счет!), он не брал отпуск, если это не был отпуск для каких-то, совместных с друзьями, дел. Наконец, наступил день, когда она поняла, что попалась в свои же собственные сети: она уже и дня не могла прожить, не видя, что происходит с ее мушкетером. Нравилось ей это, или нет, но пришлось признаться себе самой: она влюбилась. Влюбилась страстно, безоглядно. Так влюбляются в двадцать лет, когда никакие доводы рассудка не способны удержать человека от пагубного увлечения. А увлечение мадам Рено было пагубным, потому что не имело никакого шанса стать реальностью. Все, что ей оставалось, это наблюдать за объектом своей страсти, проклиная свой возраст и временную пропасть. Хотя последнюю, из-за первой причины, ей бы следовало благословлять.
Так продолжалось не один месяц, пока, в один из дней, она не увидела Атоса после возвращения из Ла Рошели. Осада продолжалась долго, около года, и за это время он приезжал с друзьями несколько раз на пару дней. На этот раз король вернулся с победой и предстояло спокойное время в Париже.
- Атос, мы не опоздаем?- Арамис был чем-то озадачен, но старался не показывать этого.
- Друг мой, главное, чтобы Портос не опоздал или не передумал в последний момент.
- И не рассчитывайте на это!- веселый голос д'Артаньяна буквально взорвал тишину и покой дома.- Наш дю Валлон никогда не упустит своего шанса, друзья. Атос, я догадываюсь, что вам не по душе, что наша холостяцкая компания уменьшится на одного человека, но – "такова жизнь!"
- Да нет, вы не правы, дружище! Я просто размышляю о суетности бытия и предвижу, что за ним последуют и другие.
- Атос, вы что, считаете, что Арамис способен жениться на своей герцогине?
- Упаси его бог от такой беды!- с чувством глубокой убежденности в правоте своих слов произнес мушкетер и Арамис, против обыкновения, не возмутился шуткам друзей.
- Я намерен следовать своему призванию!- кротко вставил он.
- И как скоро?- спросил лейтенант королевских мушкетеров.
- Никто не знает, когда его призовет на службу наш Господь!- мрачно изрек Арамис и бросил исподтишка взгляд на старшего друга. Атос, стоя перед зеркалом, застегивал последние крючки камзола. На слова молодого человека он слегка закусил губы, задавив вздох.
- Вы готовы, господа?- Атос прицепил шпагу, накинул плащ и повернулся к друзьям.
- Мы ждали только вас, господин граф !- ответил д'Артаньян, не рискуя обратиться иначе к тому, кто сейчас совсем не выглядел простым мушкетером Атосом. Атос знал, что невесте Портоса польстит, если она увидит в числе друзей мужа не только просто однополчан. Перешучиваясь, компания удалилась. Атос вернулся часа через три в странном состоянии. Пьян он не был, но походка не была твердой. Он словно задыхался, ему как будто стало тесно в квартире. Не имея возможности высказать все, что поднялось в нем при взгляде на бракосочетание друга, он метался теперь по квартире. Мрачный, томимый давящими воспоминаниями и предстоящей разлукой с друзьями.
Мадам Рено видела все это, душа ее наполнена была сочувствием, но помочь было не в ее силах. Изо дня в день наблюдала она, как все больше замыкался в себе Атос, как со временем даже д'Артаньян не мог вывести его из оцепенения. Пил он беспробудно. Наконец, наступил день, когда Гримо стал собирать вещи. Была снята прикованная к стене шпага, старательно упакован портрет, и знаменитая бронзовая шкатулка времен Ренессанса покинула свое место на каминной полке, где простояла столько лет.
Атос в последний раз оглядел спальню. Сколько тяжких, бессонных ночей знала эта постель! И, тем не менее, он уходил из этого дома с чувством сожаления. Мадам Рено приникла к окну в его мир, не понимая, что плачет. И вдруг увидела, как по лицу графа прошла судорга. Плечи дрогнули, он словно пытался сдержать наконец-то прорвавшиеся сквозь ледяную кору безразличия эмоции, которых видить не должен был даже Гримо. А вот непрошенный свидетель его прощания с домом увидела. И поняла, что вместе с ним уходит ее самая большая и непонятая любовь. Любовь, для которой нет ни возраста, ни пространства.
- Месье интересуется домом, в котором я живу? О, это очень старый дом! Таких в нашем городе почти не осталось. Месье хотел бы осмотреть его? У месье с этим домом связаны какие-то воспоминания?
- Да, и очень непростые.- молодой человек чуть улыбнулся.- Но мне неловко просить вас о таком.
- Я не боюсь незнакомых людей, а вы мне не внушаете подозрений.
- Если вы настолько любезны, мадам, я обязан вам представиться.
- Я помогу вам, молодой человек: вам незачем представляться, я вас знаю.
- Но мы никогда с вами не встречались!- поразился незнакомец.
- Пройдемте в дом. Стоять на снегу холодно, да и ветер усилился,– она распахнула перед гостем дверь.
Лестничный марш остался таким же деревянным и скрипучим, как и в былые века; это придавало ему романтичности. Она нажала кнопку и теплый свет залил пролет. Они не спеша поднялись на второй этаж и старуха отворила дверь. Старым, обычным ключом, который стал уже редкостью в ее мире.
- Проходите и располагайтесь у камина. Он у меня остался тем же, что и в старом доме. Не правда ли?- она лукаво взглянула на гостя.
- Вы думаете, я смогу уловить разницу, если она существует?- выдавил из себя тот.
- Господин граф, я думаю, для вас это не составит труда. Я узнала вас, не удивляйтесь.
- Я скоро шагу не смогу ступить, чтобы остаться неузнан
ым!- с досадой ответил тот.- Я, собственно, пришел на эту улицу только для того, чтобы понять, что произошло здесь во времена, когда я еще квартировал в этом доме.
- Вы думаете, я смогу вам помочь?
- Думаю, только вы и сможете ответить мне, куда мог задеваться мой кошелек?
- Но при чем здесь я?- мадам готова была возмутиться, но граф только улыбнулся.- Если вы узнали меня, то и я узнал вас! Мы с вами так часто встречались на лестнице в былые времена! Если уж наши эпохи соприкоснулись так тесно, должно было быть этому и какое-то материальное подтверждение.
- И вы решили, что я позаимствовала на время ваше жалование, а потом вернула его?
- Мадам, если бы в те времена уже придумали папашу Ноэля, я бы списал это деяние на него. Мой слуга скорее бы умер, чем взял у меня хоть денье. На кого я должен был это думать?
- На кошку, которая могла играть вашим кошельком!- неожиданно мадам сообразила, как это все могло быть.
- Так вы видели?- он несколько секунд внимательно рассматривал старую даму, не зная, возмутиться ли такой беспардонностью или просто рассмеяться неуемному старческому любопытству. И тем не менее, краска бросилась ему в лицо.- Я должен понимать ваши слова таким образом, что вы за мной следили?
Теперь уже покраснела она:- Вы должны мне простить этот грех. Я так одинока и мне так скучно было! А тут вдруг открылось окошечко в другой мир, где живут наши предки! Ну, как мне было устоять, скажите на милость? Вот я и стала посматривать в эту дверную скважину. А потом, когда я увидела, в каком вы отчаянии были, когда пропал этот кошелек...- и она, спеша и спотыкаясь на словах, рассказала все, что произошло.
- Значит, вы знали многое обо мне?
- Сначала из книги, а потом мне было любопытно: что из того, что я узнала, соответствовало тому, что я читала.
- Ну и как, соответствует?- хмуро спросил гость.
- То, что я ...- она судорожно сглотнула,- подсмотрела, в книге не написано. Это осталось за "кадром".
- Вам многое удалось увидеть?- у графа окончательно испортилось настроение.
- Не надо об этом, пожалуйста!- она не знала, куда деваться от неловкости.- Я раскаиваюсь. Но у меня была причина для такого любопытства.
Гость только плечами пожал, отказываясь понять услышанное.
- Мне вас просто стало жаль! Вы были так одиноки!- слова вылетели, но они были именно теми, которые произносить нельзя было.
- Вот как! Жаль? Значит, по-вашему, меня следовало пожалеть?- он встал, сильно побледнев.- Я был настолько омерзителен, что вызывал чувство жалости? Благодарю вас, мадам, за урок. И за то, что прояснил для себя все, что меня могло интересовать. Рождественской сказки не получилось, мадам! Действительность оказалась достаточно неприглядной.
Он коротко поклонился, прощаясь и, прежде чем она успела что-то сказать, его быстрые шаги уже слышались на лестнице. Мадам Рено еще долго стояла, глядя в окно и глотая слезы. А желтые камни мостовой уже давно скрыл слой снега, на котором даже не осталось следов графа. То ли во сне привиделся ей необычный гость, то ли и вправду сидел он напротив камина и сполохи огня освещали четкий профиль пришельца из прошлого…