Один мальчик говорил так:
– Я и раньше думал, только мысли у меня теперь тяжелые. А раньше, когда был маленький, мысли были легкие.
Много тяжелых неразрешимых взрослых мыслей приходят мне в голову.
«Легкие» мысли были такие: «Работа нужна, учеба нужна, а развлечения – вроде в награду, в придачу». Это вроде как: «Хлеб, суп, молоко – это еда, а конфеты и фрукты только вкусные – и, значит, не обязательные». Раньше люди думали именно так. И только потом поняли, что все по-другому. Если бы мы не пренебрегали ребенком, его чувствами и потребностями, а значит, и играми, мы бы поняли, как правильно он поступает, что с одним водится охотно, а другого избегает. Только ленивый человек, который не любит думать, говорит: «Все они такие». Неправда, каждого надо узнать особо и особо оценивать, и узнавать не поверхностно, а основательно. Я заметил, что только дураки хотят, чтобы все были одинаковы.
Я заметил, что больше всего дети сердятся, когда им мешают играть. Раньше я думал, что это пустяки. Только очень сердился, когда кто-то кому-то мешал учить уроки: выхватывал тетрадь, ручку, дразнил, что не отдаст. Если то же самое делали во время игры в мяч, я считал, что это шутка, и обижаться не надо… Даже на обман во время игры, казалось мне, не стоит обращать внимания. Наконец, однажды в колонии я понял. Случилось это так. На веранде было много народу: двое ребят играли в шашки, еще один строил домик из кубиков, один читал, один играл в мяч. Вдруг заходит один прилипала, которого никто не любит. Сначала раздразнил тех, которые играли в шашки, – начал подсказывать и вмешиваться. Потом принялся хватать кубики и донимать того, что строил домик. Наконец, прицепился к тому, что читал.
– Ступай прочь, – говорят ему.
– А что, и посидеть с вами нельзя?
Назло мутит всех и выводит из равновесия. Один такой писклявый и вредный портит всю игру. Присмотритесь, как все дети стараются его обезвредить! Нельзя допускать, чтобы один – хоть бы и в невинной форме – отравлял жизнь всем. Разные есть дети – и дружные, и действительно злобные… Эгоист называет доброту глупостью, и злостно настаивает, что не стоит быть добрым.
Я часто думал о том, что значит быть добрым. Мне кажется, добрый человек – это такой человек, который обладает воображением и понимает каково другому, умеет почувствовать, что другой чувствует. Я знал мальчика (теперь он уже большой), который собирал на дороге камешки и относил в лес: там их никто не потопчет.
Плохо, что именно хорошие дети всегда такие робкие, а бесстыжим на все наплевать. Я знаю, даже злюке и буяну драка не по вкусу, если он знает, что получит на орехи. Досадно: тихие ребята не учатся отстаивать свои права, а хулиганье командует и наглеет. Несколько человек безобразничают, остальные забились в угол: все равно из игры ничего не выйдет.
Теперь все чаще вместо настырного эгоистического «мне» слышишь благородное «нам», и вместо произвола встречаешь предписания и законы игры. Бывает, и судьи, к сожалению, не всегда справедливы. Часто эгоизм отдельных личностей сменяется одинаково неприятным и низменным эгоизмом партии, группы, лагеря.
Много у меня архитяжелых мыслей на тему: что делать, чтобы дерзкий кулак заменить справедливостью. Я пробовал по-разному…
Я писал эту книгу в полевом лазарете под грохот орудий, во время войны; одной только терпимости было мало.
Что это? Зачем?
(Из книг «Как любить ребенка» и «Правила жизни»)