Тёплым июньским вечером, когда на улице вовсю пели соловьи, Розочка пришла домой из гостей необычно возбуждённая и взволнованная. В прихожей она порхнула на шею мужу, поцеловав его, и обвив тонкими руками. Порхнула в гостиную к окну, и, встав на цыпочки, посмотрела протяжно в даль прекрасного вечера. Потом опять к мужу, и сделала заговорщические глаза, словно собираясь сообщить ему страшную тайну.
– Эллочка сказала, – начала она, понизив голос до шёпота, – Скоро нас будут бить, – и посмотрела на мужа с важной торжественностью, – Они уже собирают чемоданы. Эллочка думает, что нужно отсюда ехать, и чем быстрее – тем лучше. Из города, а по возможности – из страны.
– Милая, – он погладил жену пальцами по тонкой коже шеи, – Эллочка думает… Чтобы думать – ум иметь надо.
По глубокому убеждению Моше – подруга Эллочка была обычной дурой. Она развлекала себя круглосуточной болтовнёй, говоря без перерыва, как репродуктор. Муж подруги был не лучше – он занимался тем, что продавал какие-то капли, не помогающие ни от чего, которые, кажется, были обычной водой. Нельзя в тридцать лет жить продажей фальшивых капель, и больше ничего не уметь. Да, для его Розы эта семья была не лучшими друзьями. Пусть едут куда хотят, и пакуют свои чемоданы – если человек бесполезен, то он будет бесполезен где угодно. А полезного человека никто никогда и пальцем не тронет, а если и будут кого-то бить – то, скорее, Эллочкиного мужа за его фальшивые капли. Моше же был зубным техником – хотя и молодым, но уже известным и уважаемым в городе. К нему записывались в очередь за месяц, и дорого платили за его высококлассные услуги. Некоторых важных людей, впоследствии могущих оказаться полезными, в том числе представителей власти, он обслуживал без очереди – и, похоже, люди гордились этой дружбой. Ну кто и когда будет бить того, кто всем нужен? У людей одинаково болят зубы при любом общественном строе, даже самом причудливом – у богатых и бедных, у умных и глупых, у офицеров и уголовников. И поэтому нам ничего не грозит – какие бы сумасшедшие бури не бушевали вокруг. Но сложно объяснить это женщине, которая, несмотря на её острый ум, уникальность, и единственность в мире – ни дня нигде не работала.
– Солнце моё, – прошептал он жене со всей нежностью, на которую был способен, – Я тут подумал… Почему бы тебе не заняться чем-нибудь интересным и нужным? Нет, я не заставляю тебя, и не гоню – я бы никогда не стал заставлять тебя что-либо делать. Я буду заботиться о тебе всю жизнь, и делать для тебя всё. Но, милая, пойми – жизнь непредсказуема. Если ты освоишь медицину, счетоводство, или хотя бы научишься шить – твоё занятие сможет защитить тебя от многого. Милая, я за тебя боюсь – а вдруг я умру. Вдруг меня и вправду посадят в тюрьму – никто не знает, за что лет через десять станут сажать. Мне хочется, чтобы ты в любой ситуации, которая может возникнуть в жизни, была способна прокормить себя, и будущих детей. Я научу тебя сам всему что умею. Найду лучших преподавателей. Оплачу любые курсы…
Розочка, прижавшись к мужу, и сидя у него на коленях – кажется, засыпала, слушая не слова, а паузы между слов, как слушают музыку. Зря он завёл этот разговор – он бы никогда не заставил делать что-либо этого милого, маленького, и хрупкого человека насильно. Захочет – скажет об этом сама.
– Милая, – он попытался вложить в простые слова утешения всю любовь и заботу, существующую в мире, – Если кто-то соберётся тебя когда-нибудь бить – ему придётся иметь дело со мной. У нас впереди – долгая счастливая жизнь, самая счастливая из всех на свете. Если же возникнут проблемы – у меня есть хорошие друзья в НСДАП, и они очень влиятельны.
Моше вспомнил этот разговор двухлетней давности, глядя на пасмурное небо начинающейся весны сквозь дыру между досок лагерного барака. Здесь никто не говорил – все предпочитали молчать, чтобы сэкономить последние силы, не тратя их на речь. Высоко снаружи летели клином неизвестные чёрные птицы, пересекая небо насквозь. За стеной из-за угла барака раздались мерные, как метроном, шаги охранника. Моше оторвался от стены, его голова закружилась, и поплыла – отчего он упал на деревянные нары, где и остался сидеть, пытаясь сфокусировать cознание. В дальнем углу барака новички, прибывшие месяц назад, копали пальцами земляной пол, пытаясь найти под землёй траву, коренья, что-нибудь съестное. Голод начинает со всей мучительностью чувствоваться через месяц. После же остаётся только слабость и головокружение, и нужно просто экономить силы. Их же забирает всё – работа, речь, ходьба. Если не работать, быть бесполезным – тебя могут убить. Поэтому, экономя силы, здесь в основном молчали.
В дальнем углу барака, засыпанный тряпьём так, чтобы был не виден от двери, умирал старик. Его прятали, ставя каким-то обманом выходы на работы – но он всё равно умирал. Если не можешь помочь себе, если не можешь помочь близким – помоги хотя бы кому-нибудь. Если у тебя ничего нет – помоги хотя бы словом. В этом месте слово имеет огромную ценность. Моше встал, и, опираясь на стены тонкими пальцами, прошёл к старику, и, сев рядом с ним, взял в свои руки его ладонь. "Если бы это было тебе полезным, я бы мог вылечить тебе зубы", – с нежностью сказал он старику, – "Но у тебя нет зубов, они все выпали". "А я ведь был учителем", – вдруг прошептал умирающий в бреду, – "Что же случилось с миром? Может, я учил не так? Может, я учил не тому?", – и, тихо закрыв глаза, отошёл.
Моше, спотыкаясь, и хватаясь за стены, снова встал, и выглянул в щель досок. На улице, сидя на табуретках, сидел капо из надзирателей, и толстый повар, и играли на земле в кости. К ним подошёл Шавка – юркий вертлявый поц и шнырь, кажется, из бывших уголовников, тоже чем-то помогавший в администрации. Он присел на корточки рядом, и наблюдал за игрой. Иногда надзиратель поворачивал головой – у него была массивная боксёрская челюсть, то ли с рождения, то ли он специально её выпячивал, чтобы казаться важней и внушительней. Оглядываясь вокруг, он напоминал бабуина в саванне. Мимо них, не обращая на них внимания, молча сновали туда и сюда солдаты, и поминутно несли то ящики, то пакеты. Что-то странное происходило снаружи – их уже давно должны были выгнать на работы. Или хотя бы покормить водой с плавающим в ней капустным листом. Но не происходило ни того, ни другого. Солдаты носили по двору какие-то ящики, и закидывали их в большой фургон. Другие запрыгивали в кузов крытого грузовика. Машины тронулись, и, выехав в ворота с надписью "Труд облагораживает", покинули лагерь. За ними, поднимая пыль, устремились два мотоцикла с колясками.
На улице наступила удивительная тишина, и в этой тишине слышались звуки откуда-то издали – будто бы работает цех огромного завода, или стучит далёкими выстрелами артиллерийская канонада. Моше вдруг понял, что на улице никого нет – все солдаты уехали, оставив их в лагере. "Посмотрите", – удивлённо прошептал он, и, как смог, рассказал о новости тем, кто находился рядом. Шёпот понёсся по бараку, возникая, как ветер в листве, то в одном углу, то в другом.
Дверь с шумом распахнулась. За ней стоял надзиратель-капо, и толстый повар. У обоих на плече были автоматы наперевес. За их спинами, пытаясь выглянуть, смешно подпрыгивал шнырь. Его карманы были набиты автоматными обоймами – так, что он был похож на абрека.
– Выходи по одному, – скомандовал надзиратель.
Люди остались на месте, никто не вышел наружу. Вокруг висело ожидание и молчание. Не получив желаемого, администрация сама вошла внутрь, и встала возле входа барака.
– Куда все уехали?, – спросил кто-то.
– Когда нас будут кормить?, – раздалось просительно из глубины.
Надзиратели молчали, обводя заключённых взглядом. Один из узников сделал в их сторону осторожный шаг.
– Не приближаться!, – заорал капо, – Оставаться на месте!
– Я-то останусь, – ответил заключённый, – Но кажется, живыми вы теперь отсюда не выйдите.
– Что ты смотришь?, – крикнул надзиратель толстому повару, – Стреляй!, – и вокруг, отражаясь от стен барака, запели автоматные очереди.
Началась давка и паника. Моше почувствовал, как на него падает свежий труп, как костяшка домино – от этого сам упал под нары, и, кажется, что-то сломал, хотя и не почувствовал боли. Пространство под нарами тут же оказалось заваленным трупами. Где-то наверху работали автоматы системы "Шмайсер", буднично добивая людей. Сколько он пролежал под нарами – он не знает. В голоде, стоит только не поесть хоть один день воду с капустным листом – и можно впасть в некое подобие сна, особенно, если ты окружён мертвецами. Иногда ему казалось, что люди вокруг – живые, он трогал их снова и снова, пытаясь убедиться в этом. Но что бы не случилось – нужно жить дальше. Проделав щель в телах, Моше увидел в дверь, что прямо посреди двора стоит танк с советскими звёздами на броне. На табуретах невдалеке сидели – надзиратель, толстый повар, и Шавка. На них были неизвестно откуда взявшиеся лагерные робы, они если вилками из банок, по очереди нахваливая, солдатские консервы. Рядом стоял командир в пыльной зелёной форме, и по-деловому наблюдал за тем, как они едят.
Кое-как расчистив себе дорогу от мертвецов, Моше хотел крикнуть, или позвать на помощь – но понял, что обессилел совсем, и язык его больше не слушается. Он выполз, и цепляясь за доски пола костяшками, пополз в направлении выхода.
Надзиратель, вдруг увидев выползающего из барака Моше, зацепившегося костлявыми крючьями пальцев за дверной косяк – открыл от удивления рот. Его лицо вытянулось, как у нашкодившего подростка. Из многочисленных карманов шинели, накинутой на него солдатами поверх найденной им где-то лагерной робы, торчали жестяные крышки армейских консервов. Первым опомнился Шавка – подскочив к советскому офицеру, поц схватил его за рукав, прыгая вокруг него мелким бесом. Другой же рукой он указывал, трясясь, на Моше, молча ползущего к ним в серой пыли.
– Герр лейтенант! Герр лейтенант!, – орал Шавка, скача вокруг офицера, – Это – очень плохой человек! Он дружил с наци!
– Стукач, – сказал капо брезгливо, – Сдавал нас всех.
Солдат подошёл к лежащему в пыли заключённому, от бессилия лишённому дара речи, и встал над ним, возвышаясь. Моше, подползя, вместо слов заплакал, и обнял солдатский сапог.
– Рядовые, разберитесь с пленным, – приказал офицер.
Сам же медленно пошёл рядом, похлопывая капо по плечу, и о чём-то с ним разговаривая. Рядом с ними молча и важно шёл толстый повар, сзади семенил Шавка, подпрыгивая, и стараясь уловить суть разговора. Дойдя до лагерных ворот, советский командир долго прощался за руку с каждым из них, и торжественно произнёс на прощание, – "Не забывайте армию, которая вас освободила". Троица вышла за территорию, и скрылась за пределами лагеря.
По улице не виденного им уже два города, на которой снова слышались трели соловьёв, шел Моше, с руками, связанными за спиной верёвкой. Два конвоира сопровождали его в штаб, чтобы решить его судьбу. Поняв, что преступник настолько слаб, что не может ни причинить им вреда, ни убежать – солдаты вели себя легко, и обменивались шутками. Проходя мимо одного из домов, стены которого скрывали садовые деревья, он попросил конвой остановиться. Поднявшись по низким ступеням, Моше постучал в дверь. Конвой ждал в отдалении, не выпуская его из вида. Дверь открыла женщина.
– Роза, – еле слышно сказал он.
– Дорогая, кто там пришёл?, – раздался из глубины комнат могучий мужской бас, – Если это снова нищие – скажи им, чтобы убирались, а не то я разберусь с ними через комендатуру.
Присмотревшись, Моше увидел, что Роза беременна на последних сроках. Когда женщина в положении, если её живот заострён, и глядит вперёд – она ждёт мальчика. Если же её разносит в стороны – она ждёт девочку. Кажется, Роза ждала девочку. "Хорошо", – с болью подумал Моше, – "Дочь вырастет, и станет такой же красивой, как и она".
– Мазаль тов. Что ещё я могу для тебя сделать?, – спросил он, а слёзы текли из раскрытых глаз, и падали ему на колени.
Женщина молча опустила голову, зашла внутрь дома, и закрыла за собой дверь. Моше вернулся к солдатам. В штабе советской армии командир допрашивал его, не веря, и пару раз ударил по лицу. Узнав, что Моше – зубной техник, офицер процедил что-то вроде, – "Зубы это хорошо, с зубами у всех проблемы", – и его отправили в Россию, привязав за руки к броне танка. После, на таёжном лесоповале, он отморозил себе пальцы ног. Моше выпустили, и дали инвалидность третьей группы – а в восьмидесятых реабилитировали. Он проработал остаток жизни в районной поликлинике, в стоматологическом кабинете, дожил до пенсии – а сейчас шёл по пыльной улице города, помогая себе тростью.
Центральный проспект города был перекрыт – на нём шла подготовка к празднику. Люди выгружали из кузова грузовика какие-то плакаты. Другие, кажется, организаторы – стояли поодаль, наблюдая за происходящим.
– Молодой человек, – спросил Моше, подойдя к одному из них, – Что здесь готовится?
– Акция "Бессмертный полк", в память о ветеранах. Если хотите поучаствовать – приходите, начало завтра в десять.
Моше стоял и смотрел, задумавшись… Через пару часов на вахте городского акимата увидели благообразного дедушку с тросточкой – он вошёл, немного хромая, отодвинув стеклянную дверь.
– Молодой человек, – обратился он к охраннику в форме, – У кого я могу получить разрешение на акцию?, – охранник звонил кому-то по телефону, пожимал плечами, и провёл Моше длинными коридорами.
– Религия – нет, – объявил ему сразу чиновник в кабинете, – Политика – только после выборов. Деревья посадить можно, уборка мусора – опять же можно… В чём заключается суть вашей акции?
– Ни то, ни другое, ни третье, – ответил Моше, пытаясь заинтересовать чиновника, – акция будет называться "Бессмертный барак". Люди, которые прошли через незаслуженное нечеловеческое страдание, жили, и выжили – соберутся на улице вместе. Разные, старые и молодые – а ведь такие тоже встречаются. Они будут подходить друг к другу, обниматься, здороваться, и говорить друг другу, – "Прости". Другие будут отвечать, – "Ты уже прощён, мне не в чем тебя прощать". После этого все возьмутся за руки, и пойдут по улице маршем.
– Странная какая-то акция, – задумчиво произнёс начальник, и посмотрел на старика с жалостью, – Ну что ж, пишите заявление. Как будут новости – мы вам позвоним.
Сам же, проводив глазами посетителя, положил бумагу в стол – вряд ли кому-нибудь стоило показывать эту бредовую писанину. Прошло время. Как-то чиновник, копаясь в ящиках стола, нашёл заявление, которому когда-то не дал ход. Долго читая и перечитывая, он думал весь день, а вечером сел в служебную машину. Он набрал номер квартиры на домофоне – нет ответа.
– Вы кого-то ищете?, – спросила женщина, открывая дверь ключом.
– Да, – ответил чиновник, – Здесь дедушка живёт. Он обращался в наш департамент по поводу одной инициативы, которую, конечно, не разрешат – но я хотел помочь, так сказать, неофициально. Может быть – просто поговорить.
– Жил, – поправила женщина, – Умер он месяц назад.
– Значит, всё-таки разрешили, – задумчиво сказал посетитель, – И он уже марширует, где-то там, наверху, вместе с себе подобными…, – чиновник сел в машину, и укатил по дороге двора.