Роковые испытания часть 1

                РОМАН
               
                предисловие
 
На его страницах я хотел показать жизнь тридцатых, сороковых, начало пятидесятых годов XX века в одной из самых отдаленных частей России - Приморском крае: Владивостоке, Спасске-Дальнем и других. Его содержание скреплено исключительно реалистическими фактами. А также все персонажи имеют своих реальных прототипов. Главный герой - мальчонка от младенческого до юношеского возраста. Страстный, увлекающийся с горячей любовью к жизни, но которая, точно злая мачеха, грубо отталкивала его от себя и подставляла под тяжелые удары жестокой судьбы.
               
                1
 
  Пароход, груженый солью и несколькими пассажирами, вошел в залив Авачинский. Но подойти к причалу не смог - мешала высокая прибойная волна. Восточный ветер, налетавший с просторов Тихого океана нарастал и обещал приближение ураганного шторма, о котором также часом раньше предупреждала радиограмма Дальневосточного пароходства. Поэтому якорь пришлось временно бросить на рейде и обратиться в портовую службу, чтобы помогли переправить на берег пассажиров. Портовики тотчас откликнулись и выслали к судну рыболовецкий кунгас, буксируемый катером. После швартовки их к борту судна, матросы, за неимением специального трапа для подобных случаев, в спешке выложили две широкие доски и в данной  в суматохе закрепили их как смогли.

Пассажиры, измученные за время пути, собрались на палубе и, толпясь, готовились к пересадке на другое, необычное плавсредство. Некоторые - с детьми, многие с узлами, чемоданами, пошатывались от качки, сутулились, прячась от колючего, промозглого ветра в свои воротники.

Громоздкие, мрачные тучи ползли так низко над головой,что казалось намереваются всех этих усталых, обессиливших людей смести с палубы и бросить в холодную, пенящуюся морскую пучину, но ни в коем случае не пустить их на эту, мало обжитую, неприветливую землю с громким названием - Петропавловск-камчатский, который виднелся вдали  с береговыми постройками на фоне припорошенной снегом сизой сопки, упиравшейся своей покатой вершиной в мрачный, свинцовый небосвод.

Судно с кунгасом раскачивало из стороны в сторону, отчего доски со скрипом двигались между собой над набегавшей крутой волной. Люди с затаенным ужасом в сердце и дрожью в ногах поочерёдно становились на этот ненадёжный  трап и, как канатоходцы, ловя на ходу равновесие, перемещались на борт беспалубного кунгаса и устраивались со своими пожитками, кто как мог, на его ребристом днище.


Молодая женщина, закутанная теплым вязаным платком, в зимнем пальто и стареньких подшитых валенках, с узлом в руках, дождалась своей очереди, ступила на эти скрипящие,двигающиеся доски, с опаской прощупывая ногами их прочность, и, преодолев страх, легко и быстро перескочила на борт кунгаса. Не поворачиваясь и, пряча лицо от ветра, присела на свой узел с краю, теснившихся людей. И вдруг в испуге застыла, услышав за своей спиной что-то невразумительное: переполох, крики, сливавшиеся с шумом рокочущего моря.


Она вздрогнула, обернулась и увидела пустой трап с одной доской, у которого растерянно суетились матросы. Пассажиры в панике, толпясь, с тревогой уставились за борт. Женщина так и обмерла. Муж, который должен был проследовать сразу за ней, барахтался за бортом в ледяной воде: то скроется с головой, то вновь всплывёт, пытаясь ухватиться за доску трапа, которая свалилась вместе с ним, и всякий раз руки соскальзывали с доски.


Рядом, перекатываясь с волны на волну, плавали его шапка и небольшой, продолговатый узел. Матросы бросили спасательный круг, и утопающий тут же ухватился за него. Загребая в воде изо всех сил свободной рукой, пытаясь подплыть к борту судна, где также матросами был сброшен шторм-трап.


Но волна, раскачивая и обдавая его брызгами, будто радовалась его тяжести и неповоротливости, снова и снова откатывала его от борта со спасительной  лестницей. Зимнее пальто и валенки напитались водой и разбухли, что и вовсе сковывали его движения и настойчиво тянули под воду. Сбросить, освободиться от них он тоже не имел никакой возможности. Выпустить из рук спасательный круг - это значит сразу, утюгом пойти на дно. Уходили силы, а тут еще судорогой свело ногу и ему уже казалось, что он не сможет выбраться, и еще несколько секунд и отправится рыбам на съедение. Матросы кинули выброску - швартовый шнур. Выброска легла прямо на круг, но ее тут же смыло волной. Матросы быстро выбрали ее и снова запустили. На этот раз удачно. Свободной рукой он крепко ухватился за неё, и матросы стали подтягивать его к борту. Руки совсем обессилили и окоченели, но он  сумел перехватиться за продольные веревки трапа и вцепиться в них мертвой хваткой. Так, вместе со шторм-трапом, промокшего до нитки и продрогшего до костей матросы втащили его на палубу.


Но женщина почему-то не радовалась спасению мужа. В безумной панике металась в кунгасе: махала руками, показывала в сторону моря, туда, где волны уносили шапку мужа и сверток, и кричала не своим голосом, порываясь сама броситься за борт. Какая-то женщина удерживала ее, успокаивала, что-то говорила. Шум ветра, рокот моря, возбужденные голоса людей - все смешалось в какой-то единый, чудовищный гул, в котором безнадежно тонули рыдания обезумевшей женщины.


-Чего это она кричит, как сумасшедшая? Мужика спасли. Чего ей надо - жалко узла с тряпьем, что ли? Подумаешь, тряпье. Был бы мужик жив, здоров, а тряпье наживется,- пробурчал немолодой мужчина, заросший седой щетиной, в старом ватнике и потрепанной ушанке, сидевший на громоздком чемодане, стиснутый со всех сторон.


- Вот чудак. А может у нее там - золото с брильянтами, - усмехнулся из-за воротника старого овчинного полушубка сосед с роскошными черными усами, в кубанской папахе, натянутой на самые уши.
- Какой дурак с таким богатством будет вербоваться к черту на кулички, - угрюмо обрезал его, сидевший слева на узле, худой, носатый мужчина в легком демисезонном пальто и меховой шапке, туго завязанной под подбородком.


- Оно и верно, - поддержал щетинистый мужчина в старом ватнике, и тут же добавил с сомнением: - А чего же она так изводится тогда, лезет в океян, и про мужика совсем забыла?


- Хм... а чо ей мужик,- опять усмехнулся усатый в овчинном полушубке. - Ну, утоп бы, так думаете, она долго б переживала за ним. Ага, ждите. Вытерла бы в одночасье подолом слезы и сейчас же другого нашла. Баба вон, молодая, видная. А там уплывают её сарафаны, без которых, известно, не сможет околпачить другого мужика. Все бабы едины. Я их знаю.


- Оно и видно. Наверно, какая-то прищемила дверями твое это... мужское достоинство, теперь и выливаешь злобу на всех, - одернул его носатый в легком пальто.
- Ой-Ой... смотрите-ка, какой бабский защитничек выискался. Я сейчас умру от смеха, держите меня, - желчно рассмеялся мужчина в овчинном полушубке, и тут волна ударилась о борт, накрыла их брызгами, мужик замолчал и спрятался в своем воротнике по самую верхушку папахи.


Кунгас загрузился до отказа  пассажирами и тяжело осел в воде. Затем буксир отшвартовался от судна и, зарываясь носом в волнах, потянул его за собой.
Ветер усиливался, разъяренным коршуном налетал на измученных людей, нещадно трепал их одежды, словно пытался забраться по глубже, вонзить свои острые ледяные когти в их изможденные тела и до последней кровинки выпить оставшееся тепло.


Потом снова взмывал и с воем, яростно набрасывался на пенящиеся волны, которые, казалось, пытались высвободиться из-под его неукротимой власти, повернуть обратно, в океан, где могли бы разгуляться во всю его безбрежную ширь и насладиться необъятной свободой, вздымая до самых облаков свою величаво-клокочущую пену. Срывал с них шапки брызг и накрывал, сжавшихся от страха и качки пассажиров, в перегруженном кунгасе. Никто уже не обращал внимания на несчастную женщину, которая вцепившись в его борт руками продолжала надрывно скулить, вглядываясь жадными глазами на убегающие волны, уносившие далеко ее загадочный, драгоценный багаж.


На причале работали грузчики: укладывали ящики, упакованные рыбой, катали бочки с икрой - готовили к погрузке на судно. Затем бригадир дал им команду - на перекур. Грузчики разбрелись по причалу, укрываясь за штабелями от пронизывающего ветра.
Двое - один постарше, высокий, широкоплечий, с рыжей бородой, живыми, колючими глазами, в сером парусиновом плаще с капюшоном, в шапке из собачьего меха и добротных яловых сапогах.
Второй - совсем еще молодой, розовощёкий, тоже в меховой ушанке, в старом засаленном ватнике и резиновых сапогах, - уселись на самом берегу, за разбитой баржей с подветренной стороны, но откуда хорошо просматривался пароход на рейде и отделившийся от него буксир с кунгасом.
Свернули цигарки. Закурили. Табачный дым сорвался с губ и тут же рассеялся в холодном ветреном воздухе.


- А я приехал летом. И море было спокойное. Не то, что сейчас. Наверно, их там здорово укачало, - сочувственно кивнул парень в сторону буксируемого кунгаса, который с берега был похож на  диковинное морское животное, всплывшее на поверхность моря по чьей-то чужой воле и теперь тяжело, нехотя тащился за катером, то и дело, зарываясь носом в волнах, словно порывался снова уйти в глубину своей родной морской стихии.


- Да, конечно, нелегко им,- подтвердил рыжебородый, затягиваясь цигаркой.- А что поделаешь. Нужда гонит людей. На большой земле теперь ведь тоже несладко. Вот и едут. А кто может быть и - за длинным рублем. Всякое бывает, сынок.
- Да вообще-то, у нас ни то, чтобы - несладко. Лишь бы картошка с кукурузой, помидорами, огурцами, капустой родили. Ну, еще коровка с молочком, то и жить можно. И речка у нас рыбная. В августе к нам горбуша приходит метать икру. Ну вот, только не ленись - будет тебе и икра, и рыба. Делай с ней что хочешь. Вари, соли, копти или вяль. А еще, тайга рядом. Кедровые орехи, дикий виноград, ягоды, всякие грибы.


- Что-то знакомые места. Где это - у вас?- с заинтересованным любопытством спросил рыжебородый. - С тайгой, да еще и с горбушей?
- Ну, у нас, в этом... В Уссурийском крае. В Имане. Река у нас называется Вака. Она впадает в Уссури, а Уссури - в Амур. Ну вот, значит, эта горбуша и приходит к нам с моря по Амуру метать икру.


- О, сынок, так я же там воевал в гражданскую, мать честная! - с удивлением пробасил рыжебородый и, рассмеявшись, по-отцовски прижал парня к себе за плечи. - Земляк, значит. А зачем ты тогда приехал сюда, если у вас там так сытно, - длинный рубль поманил?


- Да нет. Ни то, что поманил, хочу, знаете, домишко себе поставить, - робко произнес парень и смущенно улыбнувшись, добавил: - И еще хочу... хочу невесте на свадьбу хорошее платье подарить.
- У тебя есть невеста?! - Совсем оживился рыжебородый. - И ждет?
- Да вроде, ждет.


- И письма пишет?
- Пишет. И очень часто.
- Это хорошо, мать честная, замечательно, что у тебя такая невеста! - Рыжебородый широко улыбнулся и, пригладив рукой бороду, тут же погрустнел. - А я вот, так и остался бобылем. Была у меня подружка в Спасске и, что называется, крепко любили друг друга, мать честная. Да вот, дурака свалял. Поверил... и кто...- лучший друг! За родного брата его считал. А он оказался самым настоящим подлецом. Ей наговорил гадостей на меня, а мне - на нее. Как говорится, одурачил обоих!


Женился на ней, а потом она застала его с другой, ну и ушла от него, пришла проситься ко мне. Но я не смог уже принять ее. Как-то гадко было после всего этого. Вот и завербовался сюда на три года, а потом... потом продлил ещё на пять. - Он глубоко затянулся, выпустил носом дым, сплюнул в сторону и продолжил: - А теперь душа как-то усохла и не манит на женитьбу. Вот и балуюсь то с одной, то с другой. Так и тяну эту свою паршивую долю, мать честная, рыба камбала морская!


- Дядь Михей, а может лучше бы вы, женились. Выбрали бы какую-нибудь из них, - дети бы пошли и, глядишь, ваша душа и отмокла бы. Вы же еще нестарый и такой крепкий, здоровый. А тут незамужних и красивых девок - хоть отбавляй.
Рыжебородый весело рассмеялся.


- Ну, ты даешь, сынок. Красивые, незамужние. А ты знаешь, что женская красота очень обманчивая штука. Она ведь больше служит приманкой для дураков. Дети - это другое дело. Я к ним особую нежность имею. А жена... жена не надо, чтобы она была красивой.  Надо всего лишь, чтобы была приятной и любила тебя, какой ты есть, вот тогда и дети будут в радость и мы - детям. Вот такие, брат дела. –


Он замолчал, поправил на голове шапку, снова глубоко затянулся и продолжил: - А вот, насчет друзей... я тебе вот что скажу - выбирай их с большой оглядкой. И никогда не доверяй даже самому близкому другу то, что тебе очень дорого. Понимаешь, друзья иногда бывают опаснее самых заклятых врагов. Врага ты знаешь в лицо, и всегда будешь остерегаться его. А вот, друг - это, ну, понимаешь, вроде мины, которая может взорваться в любой момент из-за твоей оплошности и навредить тебе так, что ты долго будешь приходить в себя.


А особенно не доверяй любимую женщину. Потому что у таких друзей любовь друга к твоей женщине всегда рождает этакую зависть, которая рано или поздно заставляет их совершить какую-нибудь подлость. Коварную. Против тебя. Понял, сынок, мать честная. Конечно, я не говорю, что все друзья обязательно - подлецы. Есть такие друзья, что и голову сложат за друга.


Такой у меня тоже был, когда воевали. - Он замолчал, затянулся еще пару раз, заплевал окурок, бросил на землю и энергично раздавил его каблуком сапога. Посмотрел на залив, выпрямился и весело выдохнул: - Эх, сейчас бы спиритинского грамм этак сто. Больше не надо. Только для согрева души. Ну, ничего, после работы, вечерком догоним в нашем магазинчике. А ты, сынок, как к этому относишься?


- Да не так, чтобы очень, бывает. С получки или по праздникам.
- Смотри, дружок не увлекайся. Это непростительно, я и то держусь. А еще побаивайся этих красивых незамужних, а то будет тебе и домишко, и красивое платье для невесты к свадьбе. Я уж тут за пять лет нагляделся. Вот она сопка, видишь? Так вот, не зря ее ведь назвали Сопкой Любви.


- Ну что вы, дядя Михей, я это очень хорошо понимаю, - с твердостью обронил парень.
- Вот-вот, сынок, так и держись. Больше будешь похож на настоящего мужчину.
Парень тепло, доверчиво улыбнулся и перевел взгляд на залив.
Катер с кунгасом все ближе продвигался к причалу. Пробежав глазами по неспокойному заливу с белыми барашками, парень вдруг увидел какой-то плывущий предмет, вскочил на ноги и стал напряженно вглядываться. Потом неуверенно произнес:


-Дядь Михей, там что-то плывет. узел какой-то, что ли. и вроде, прямо к нам. Интересно, что это может быть?
Рыжебородый бросил короткий взгляд на залив, и, ничего не заметив, безразлично бросил:
- Тебе, наверно, показалось.


- Да, нет. Не показалось. Правда! - настойчиво возразил парень. - Вон он, вон он! Опять скрылся за волной. Сейчас, подождите, снова покажется Вон он, показался, смотрите.
Рыжебородый уперся руками в колени, выправился и, приложив руку ко лбу козырьком, стал вглядываться в залив.


- Да, в самом деле, что-то плывет, похоже, какой-то вербованный бедолага выронил свои шмотки, и плывёт ведь прямо к нам,- сочувственно пробормотал он и тут же воскликнул: - ну-ка, сынок, сбегай, найди багор, а то мы его так не выловим.
Парень сорвался с места и убежал. Через несколько минут вернулся с пожарным багром в руках.

- Крепко кому-то не повезло, - покачал головой рыжебородый.- А вообще-то, уже бывало такое и не раз.
Из-за штабелей ящиков показался бригадир и обветренным с хрипотой голосом прокричал:


- Вы там не обкурились, случайно, а то и пора совесть иметь!
Рыжебородый в ответ махнул рукой, а парню сказал:
- Успеем. Сначала надо вытащить из воды этот узел. – И весь сосредоточился на плывущем предмете, который плавно перекатывался с волны на волну и все ближе подвигался к берегу.


Ветер не унимался, гудел и с рокотом разбивал в брызги о причал накатывающиеся волны. Катер с кунгасом уже подошел к причалу и начал швартоваться. Из-за штабелей снова показался бригадир, погрозил кулаком и выругался трехэтажным матом.


- Ну, вы у меня получите! Потом не жалуйтесь...
- Слушай, ты, начальник липовый,- вспыхнул рыжебородый,- много берешь на себя! Тут люди пострадали, мать честная! - И, повернулся к парню, засмеялся: - Я ведь тоже был бригадиром, а потом отказался. Всем не угодишь.


Наконец, сверток прибило к пирсу, но выловить его было не так-то просто. Волна, словно дразнила грузчиков, то разбежится, неся его на своем пенящемся загривке, ударится о причал, рассыплется в брызги, обдав их своим фейерверком, и снова со своей добычей откатывается назад.


Грузчики метались по берегу и никак не могли подцепить его багром, у которого острие крючка было обломано, и каждой раз соскальзывало с тугой натянутой ткани узла. Грузчик рычал, с веселым злом матюкался и снова, и снова старался подцепить его багром. Но волна, словно насмехалась над ним и его беспомощностью, каждый раз накрывала его  веером своих брызг и с рокотом откатывала назад, не собираясь отдавать ему свой драгоценный трофей.


- Дядь Михей, дядь Михей, - кричал парень, - вы не так. Вы бросьте багор, как гарпун, чтобы он воткнулся и тогда он зацепится!
- А если там - бутылочка со спиритинским, останутся одни стекляшки. Э - э... нет. Так негоже!
Наконец, крюк зацепился за край складки свертка и рыжебородый с облегчением выдохнул;
- Ну вот, и попалась рыбка. Сейчас мы разберемся - что это такое, мать честная!
Он вытащил сверток на берег и начал вертеть в руках, отыскивая у него начало.


Несчастная женщина, пока плыла на кунгасе, не упускала из виду свою драгоценную потерю, которая почти одновременно прибилась к берегу. Вся заплаканная, не дожидаясь, пока закрепят к причалу кунгас, выбралась из скученной толпы и, рискуя сама оказаться за бортом, выпрыгнула на берег, бросила свой узел и бегом устремилась туда, где два рослых мужика вертели в своих грубых руках непонятный им багаж. Она бежала по причалу, махала им руками, что-то кричала, но шум ветра и рокот моря заглушали ее голос, поэтому грузчики ничего не могли понять и только пожимали плечами. Она подбежала и сквозь рыдания выкрикнула:


- Да як же вы дэржитэ! Цеж ввирх ногамы!- Выхватила у них сверток, перевернула нижним концом вверх и дрожащими руками, кое-как, с трудом расстегнула булавки, откинула уголок стеганого одеяльца, затем - простынку с кружевной каймой, из-под которой вдруг показалось розовое личико грудного младенца. Лицо женщины тут же озарилось неописуемой радостью и, переполненная чувством благодарности, запричитала:


- Ой, спасыбочки вам! Ой, спасыбо...
Грузчики так и остолбенели, вытаращив на лоб глаза. А младенец, как ни в чем не бывало, вертел по сторонам своими сероватыми глазенками щурился на свету. На пухленьких, розовых щечках поблескивало несколько капель морской воды. Наконец, рыжебородый разжал рот:
- Вот те раз, мать честная, рыба камбала морская! Да как же это а?!
- Ой, ны спрашивайтэ, - отмахнулась она, глотая слезы радости.
- Прямо фантастика, ха-ха-ха... - весело зашелся рыжебородый. - Кому скажи, так и не поверят. Скажут - заливаешь, брат.
Парень, разглядывая личико малыша, спросил:


- А это - мальчик или девочка?
- Хлопыць, хлопыць, - продолжая захлебываться от радости, ответила женщина.
Тут, рыжебородый и вовсе пришел в восторг.
- Так это же совсем другое дело!- воскликнул он и заржал от всей души. - Гляньте, гляньте, да он еще и лыбится. Настоящий пират, мать честная!
- А сколько ему... месяцев? - спросил парень.
- Да уже тры. Ни, тры с половыною.
- Рыжебородый, широко улыбаясь, наклонился к личику младенца, весело, ласково произнес: - Ай-гу-гу-гу, пират.


Он выпрямился,сдвинул на затылок мохнатую шапку, и пророчески произнес:
- А знаешь, мать, он у тебя будет обязательно мореходом и не простым, а настоящим морским волком. Вспомнишь мои слова. Ведь это морское крещение послала ему сама судьба.


- Ой, да я боюсь цего моря, як черт ладана. А тэпэр ще бильше.
- Это ты боишься, - торжествующе засмеялся рыжебородый, - а ему оно будет по колено, как настоящему великому мореходу.
- Да, ны кажить так, а то и правда, нагадаитэ,- сказала она, улыбаясь уже высохшими глазами и, освободив одну руку, убрала под платок, выбившуюся на лоб светлую, шелковистую с колечками прядь, и примирительно добавила: - А, що будэ, то и будэ. Щоб тильки був хорошей людыной.


- Ты что, мать, - с Украины? – спросил рыжебородый.
- Да ни. Цэ наши батьки - з Украины. А мы - з Дальнего Востоку, Уссурийского краю. Там е такий город – Спасск - Дальний.
- Да-ну, вот те на, мать честная! Еще одна землячка. Я ж там воевал в партизанах, штурмовал этот самый Спасск. Там же меня и ранили. А потом так и остался...


Тут, сбежалась вся бригада. Грузчики обступили женщину с младенцем тесным кольцом и с удивлением стали разглядывать этого необычного мореплавателя. А потом с веселым задором стали смеяться, подшучивать над малюткой, осыпая его крепкими мужицкими комплиментами, и тоже пророчили ему морскую судьбу. И им не было дела до того, что выгрузка пассажиров с кунгаса уже закончилась и женщине пора быть там со всеми, не замечали ее усталости. А она едва держалась на ногах, и так хотелось скорее добраться до пристанища и отдохнуть.


Да еще тревожило ее состояние мужа. Как он там, может, простудился, заболел? Но в силу своего характера, она несмела, прервать веселое возбуждение этих грубоватых, обветренных людей, боясь показаться не благодарной за спасение ее ребенка. Терпеливо переминалась с ноги на ногу и улыбалась своими усталыми, вымученными  глазами. И тут, ее выручил сам великий мореплаватель - начал кукситься и крутить головкой. Женщина тут же спохватилась:
- Ой, да его ж пора кормыть...

                11               
 
 Третьи сутки моросил мелкий, густой, монотонный дождь.Старые, высокие, пушистые вербы, выстроившиеся вдоль двора с приусадебным огородом, нахохлились, тяжело обвисли мокрыми ветвями и застыли в неподвижности, будто заснули вечным сном, пропитанным насквозь мрачной, набухшей сыростью. Даже мохнатый цепной пес Шарик глубоко забился в своей конуре, пристроенной к коровнику - во дворе, свернулся клуб¬ком и не желал высовывать наружу свой нос. Мимо, по улице, сгорбившись, с капюшонами - из кульков - на голове, редкие прохожие месили дорожную грязь, скользя и застревая в ней по самые щиколотки.


Владька, удобно устроившись на чердаке у приоткрытой дверцы на старой отцовской шубе и пуховой подушке, весь был поглощен содержанием книги.
Для многих такая погода была сущим наказанием, но только не для Владьки. Для него она была, вполне можно сказать, настоящим счастьем. Не надо было бежать ни на работу и сидеть со щетками за шарманкой, поджидая очередного клиента с нечищеными сапогами, ни на дальний огород с матерью, ни на речку с пацанами, ни на поляну пинать футбол, ни гонять по крышам голубей.


Хотя ко всему этому, кроме, конечно, огорода, он имел не меньшее пристрастие. Но книги все равно оставались на первом месте. Что бы он ни делал, как бы ни развлекался, но всегда помнил, что дома его ждет интересная книга. Он читал все. Но самой любимой темой было море, надутые ветром паруса, несущихся по волнам кораблей, морские путешествия, захватывающие приключения отважных моряков.


Рядом, в противоположном углу, на насестах, устроенных его руками, кублились,  ворковали голуби. Им тоже не хотелось высовываться под мокрое серое небо, и чистили, приводили в порядок свои перья. И это их живое присутствие наполняло этот маленький чердачный мирок каким-то необъятным, безграничным умиротворением и спокойствием, которые еще больше обостряли его чувства и воображение.


Сердце то замирало, то порывисто вздрагивало и начинало биться, точно буревестник в клетке, рвущийся на свободу, на простор безбрежного океана, где под распахнутым голубым небом плещутся и катятся в необозримую даль пенистые волны. Он на минуту откладывал книгу, закрывал глаза, чтобы ярче представить ожившую на страницах картину.


Море Владьке снилось, чуть ли не каждую ночь: то загадочное, тихое и ласковое, то бушующее и властное, то величественное и гордое, но всегда страстно зовущее его на свои синие просторы. Иногда наяву его охватывала такая тоска и жажда прикосновения к нему, что не мог заснуть до утра. Как оно далеко от него - Море! Он даже не может при¬коснуться к нему ладонью и нежно погладить его прозрачную синеву. И только книги, словно добрый волшебник, приближали его к нему так близко, что порой он даже чувствовал его брызги на своем лице.


Из его друзей никто не испытывал особого влечения к морю, если не считать поверхностного восхищения морской формой. Потому Владька и не старался обнажать перед ними свою мечту. И только при обсуждении какого-нибудь фильма на морскую тему, он забывался и входил в азарт.
Бывало, еще в четырех - пятилетнем возрасте, когда жили ещё в пожарке, увидит моряка, проходящего мимо двора, тут же бросает своих сверстников, игру и увязывается  за ним, пока, где-нибудь по дороге не потеряется. Потом ищут его всем двором. Бывало и такое, когда те же моряки приводили его за руку и вручали матери. Мать в этих случаях всегда вспоминала камчатских грузчиков недобрым словом:
- Шоб воны сказылысь! Нагадалы хлопцю болячку, тэпэр вин и сходэ з ума!


Но грузчики ли виноваты в том? А может на него повлияло то морское крещение, когда оказался за бортом, и волна, ласково убаюкивая своей бурной песней, передала его младенческой душе свою манящую энергию? А может наследственность, гены? Но весь Владькин род происходил из украинских крестьян, переселившихся с Украины на Дальний Восток в начале двадцатого века. Только бабушка, мать отца, была полячкой, католического вероисповедания, мещанка. Моряков в роду никогда не было.


Отец матери - Дмитрий Величко, Владькин дед - рос¬лый, смирный, трудолюбивый и малоразговорчивый человек поселился со своей семьей - женой и первенцем Платоном - в селе Дубовское, которое обживалось исключительно украинскими переселенцами. Находилось оно в шести километрах от районного городишки Спасска. Тогда еще то¬же небольшого поселения.


Дед Величко, кроме крестьянства, занимался еще и гончарным ремеслом. На краю села присмотрел подходящую глину для своего промысла, там и поселился, поставил свою усадьбу. Невдалеке - раскорчевал свободный участок земли, обзавелся лошадкой, двумя коровами и всякой другой мелкой живностью. Обрабатывал землю, а все остальное время отдавал гончарному ремеслу.


Лепил всевозмож¬ные горшки, кувшины и всякие детские игрушки, свистульки. Свою продукцию сбывал по соседним селам, ярмарочным базарам в Спасске. Росли доходы, обеспеченность. Появились дочери. Первая Федора,  вторая Александра - будущая Владькина мать. Затем - сын Федот. С ростом семьи решил расширить земельный участок - прирастить к своему полю еще кусок свободной целины. Раскорчевал, вспахал и засеял ее. Старший Платон подрос и был уже неплохим помощником. Все шло на лад. Хозяйство процветало.


Правда, работать приходилось день и ночь, то на поле, то в гончарной. Однажды к нему пришел односельчанин, успевший уже крепко разбогатеть, имеющий двух взрослых сыновей и троих батраков, - и предъявил ему претензию, что тот раскорчевал и занял его деляну. Дед, молча, выслушал и выпроводил его со двора. После этого пошли угрозы. Но дед не обращал внимания. Но вот, как-то под вечер он возвращался с поля один. Претендент со своими сыновьями перегородил ему дорогу и кольями забили насмерть.


Мать, Владькина бабушка, не перенесла этого, стала чахнуть,  угасать с каждым днем и вскоре умерла. Дети остались одни. Неуправляемое хозяйство стало разваливаться. Затем все дети пошли батрачить, кроме самого младшего - Федота. Владькиной матери исполнилось семь лет, когда она вступила в наемную трудовую жизнь: нянчила маленьких деток, водила под уздцы на пашне лошадь, пасла гусей, убирала в доме. Маленький братец оставался без присмотра.


Таким «морем» была жизнь по материнской линии, голос которой должен был хотя бы самым малейшим отзвуком отозваться в его душе. Однако оно, это крестьянское море с домашними огородами для него было больше наказанием, нежели попутным ветром на полевых просторах.


По отцовской линии - прадед, Петро Забара, был  чумаком. С обозом, на волах из Крыма по Украине развозил, рыбу, обратно - соль, хлеб и другие товары. Это был сильный, крепкий, невысокого роста, человек.  С сухим обветренным лицом, прокуренными пшеничными усами, свисавшими к твердому подбородку, и своеобразным, жестким, крутым характером. Не верил ни в бога, ни в черта.


Бывало, на коротком отдыхе между скитаниями по дорогам, под колокольный звон выйдет из дома во двор, набьет табаком люльку из кисета, обопрется о плетень и ядовито усмехается прихожанам вслед, тянувшимся к церкви: "Поплэлысь попу руку лызать, дурни скаженны. Нэ поп, нэ бог нэ поможе, колы працюваты линь. Одных до работы заклыкае калач, а инших – каргач, да поповска ряса..." Пробабка, жена его была знахаркой. Собирала травы, настаивала, лечила в округе бедноту. Было у них три сына: Архип, Леонтий и Давид. Став  взрослыми, обзавелись семьями и все трое двинулись по переселению в дикие, необжитые края Уссурийского края со многими своими соотечественниками - украинцами. Владькиным дедом был Давид. Тоже крепкий, кряжистый, невысокого роста, с густыми русыми усами.

 
Много украинцев не задержалось тогда в Уссурийском крае, и двинули искать счастье за морями, в частности в Канаде. Дед Давид со своей красавицей женой - полячкой, Владькиной бабушкой, и маленькой дочкой Катериной тоже решили поискать счастье в Канаде. Но не нашли. Больше того, дед заподозрил свою жену в любовной связи с английским моряком. Вскоре она забеременела.


И тогда дед решительно уложил вещи и отправился с семьей на пароходе обратно в Россию. На пути  во Владивосток, бабушка родила сына. Дед был убежден, что этот ребенок не имеет к нему никакого отношения. Тем более, сколько он не присматривался к младенцу, но так и не обнаружил, ни единого признака сходства со своим родом. И   впал в ярость.


Сгреб в охапку это маленькое, голенькое существо и вознамерился бросить его за борт, в открытое море. Но бабушка и их уже подросшая дочка Катерина кинулись к его ногам и, заливаясь слезами, стали умолять его - пощадить бедное дитя. Дед смирился, смиловался. Но младенца на веки заклеймил своим проклятием. Этот младенец потом  стал Владькиным отцом. Он действительно не был похож ни на одного из своих ближайших предков: выше среднего роста, хорошо сложен, подтянут. Только некоторые черты лица угадывались - от матери.


Дед тогда со своей семьей остался в Уссурийском крае, в селе Александровка - в двадцати километрах от Спасска. После у них родился еще сын, в котором дед уже не сомневался.
В первую мировую, в четырнадцатом году был призван в армию и отправлен на фронт. В шестнадцатом вернулся по ранению. Но в селе не остался. Уехал во Владивосток, и устроился на службу в портовую таможню. Семье помогал регулярно.   Часто приезжал на побывку.


После у них родились еще двое: дочь и сын. В восемнадцатом году был убит контрабандистами и похоронен во Владивостоке на городском кладбище, рядом с тюрьмой. В тридцатых годах это кладбище было снесено, а на его месте возведен Парк Культуры и Отдыха. На могиле деда и нескольких других была сооружена танцевальная площадка, на которой под звуки духового оркестра танцевали, веселились новые поколения.
Отец Владькин учился в церковно - приходской школе. Был забиякой, шаловливым подростком. Исключили из четвертого класса за жестокую шутку над священником, который вел в классе урок богословия.


Это был щупленький, маленького росточка человек. Ему очень приглянулась на отроке серая солдатская папаха, которую после возвращения подарил тому его отец, и предложил сменять на свою овчинную потертую боярку. Отрок лукаво прищурил глаза, подумал, и, улыбнувшись, согласился. На другой день, окруженный одноклассниками, подошел к попу  и сказал, что дома ему крепко попало, и теперь он хочет вернуть папаху  обратно.  Сдернул  с его головы, а  боярку, зацепив от самой его бороденки, протянул на голову через все лицо, которое покрылось толстым слоем черной сажи, с мерцавшими сквозь нее маленькими, тупо застывшими, растерянными глазками.


Оказывается, отрок поспорил со своими приятелями на охотничью берданку с несколькими патронами. Нагреб в печке полную боярку сажи, и пари выиграл Но навсегда расстался со школой, за что дома был крепко наказан.
После убийства его отца, уехал во Владивосток, к тетке - старшей сестре его матери, Владькиной бабушки. Это была богатая полячка, Софья Межинская. Владела восемью большими домами и сдавала их внаем. У нее было три сына: два взрослых и один маленький. Старший - железнодорожный инженер, большевик, революционер. Средний - царский офицер, белогвардеец. В гражданскую войну - воевали по разным сторонам баррикады.


Отец нянчил ее маленького Севу, и она щедро ему за это платила. Через - некоторое время из Александровки приехала двоюродная сестра по отцу - Нина. Стройная, красивая девушка восемнадцати лет. Но тетка не приняла ее. Сослалась на то, что она - не кровная родственница, по сути, ей - никто. Домой, в село она не вернулась, и несколько дней шаталась по Владивостоку без гроша за душой, пока не набрела на публичный дом, который приютил и стал средством ее дальнейшего существования. 


Владивосток в то время был оккупирован американскими и японскими войсками, их молодчики часто захаживали в эти дома развлечься с молоденькими иноземками. Однажды с группой молодых приятелей забрел туда один американец - военно-морской фельдшер и безумно влюбился в Нину. А когда они покидали дальневосточное Приморье, влюбленный фельдшер спрятал ее на корабле и нелегально увез с собой. Вот так ей здорово посчастливилось. Ни то, что некоторым городским девушкам, обещавшим их возлюбленными вечную любовь и счастье в своей далекой гостеприимной Америке, куда, чтобы добраться, надо было сначала спрятаться в контейнерах на причале и терпеливо ждать, когда их погрузят на корабль. Чего не сделаешь, на что не пойдешь ради вечной любви и счастья в далекой цветущей Америке, а уж просидеть некоторое время в заколоченном ящике тем более ничего не стоит.
Прошло несколько часов, как корабли с их возлюбленными снялись с якоря и взяли курс к своим родным берегам, оставив на причале свой запечатанный драгоценный груз. А когда совсем стемнело и с моря потянуло сырой прохладой, груз в контейнерах стал оживать, и понеслись по всему порту воющие, визжащие, рыдающие женские голоса. Сбежались рабочие порта, грузчики и вскрыли эти контейнеры. Это была настоящая трагикомедия. На следующий день смеялся весь город.

От тетки отец уехал в свою деревню Александровку и принялся за крестьянство. Он был из мужской половины в доме старшим. Рос лихим, веселым парнем. В гражданскую войну некоторое время был связным в партизанском отряде. Его увлечением на всю жизнь стала тайга, охота на крупного зверя. Не упускал и сезонную охоту на диких уток и гусей. Потом женился. Родился сын Анатолий. Вскоре развелся и женился на другой, которая и стала Владькиной матерью.

III
               
Владька насыпал кукурузы на бабушкин сундук, который стоял справа,  голуби  тут же слетелись, стали дружно, звонко долбить по его крышке. Лишь сидевшие на гнезде, так и остались на месте, и только участили свое зовущее гудение. Корм на сундуке быстро исчез. Владька поймал своего любимого Сиреневого, пощупал зоб, нежно погладил головку и, набрав в рот воды, взял клюв голубя в рот, напоил его и Выпустил. Подлил воды в банку, стоявшую тут же на сундуке, и ушел на свою половину чердака, где распологалась его постель. Забрался под  отцовскую шубу и снова принялся за книгу. Но тут, внизу за забором у калитки раздался свист, на который лениво из будки пару раз тявкнул Шарик, Владька нехотя отложил книгу и высунулся в дверцу чердака.

- А-а... это ты Лукан.
- Слазь, давай.
- Зачем?
- Чо, я тебе кричать буду?
- Ладно, сейчас. - Владька снял с гвоздя серую байковую курточку, накинул на плечи поверх тельняшки, смахнул на бок темную косую челку,  спустился с чердака по лестнице и подошел к калитке.
- Здорово, - Владька протянул ему руку.
- Привет. Ты чо, спал что ли?
- Да нет. Читал.
- А что ты читаешь?
- "Любовь к жизни"  Джека Лондона.
- Интересная?
- Очень.
- Ну, тогда и мне дашь, хорошо?
- Конечно.
- А "Дети капитана Гранта" прочитал?
- Да, прочитал! Еще бы!


Лукан придвинулся ближе к Владьке и полушепотом спросил:
- А пахана нету дома?
- Ну, он же бывает только по выходным. Если бы он был дома, ты думаешь, я бы сейчас читал?
- Ой, черт! За шиворот капает, - Лукан оттолкнулся от забора, съежился  и посмотрел вверх на густые ветви вербы. - Как она надоела  эта погода, правда. Дождь, слякоть, когда это кончится!
- Не-а. Мне хорошо на чердаке, - улыбнулся Владька. - Лежи себе читай, гулины воркуют. Хорошо!

-Да ну тебя! Слушай, мы же давно на рыбалке не были. Давай закатим, как только дождь кончится. Клев после дождя отличный должен быть. Возьмем еще Ваську Козлова. На Серебрянку, да? С ночевкой.
-Вообще-то можно. Только я не знаю… в выходной-то я не смогу. Пахан будет дома. А в такой день - мне же на работу надо.
- Подумаешь, на работу. Ну, опоздаешь немного, ты же сам там хозяин.
- Ладно. Что-нибудь придумаем, - согласился Владька  и добавил: - А может,  еще Шведа с Янкой возьмем?
- Да ну их, они только мешать будут, - сказал Лукан, скривив недовольно лицо.
- Ну ладно. Как хочешь.
- Червей накопаем у тебя в огороде, да?
- Конечно. Ты же знаешь, у нас их полно. - И Владька перевел разговор: - А ты что сейчас читаешь?
- А разве я тебе не говорил? Сказки Андерсена.
- А-а... Я их уже читал. Еще в первом классе.
Лукан - Ленька Лутченко - Владькин одногодок. Перешел в седьмой класс. Светло-русый, с тонким лицом, серыми глазами и независимым, несколько упрямым характером. Отец его служил в милиции. На фронт призван не был. Имел бронь. Мать работала буфетчицей в воинской столовой. В семье было всего двое детей: Ленька и младшая сестренка Рая. Из всей компании приятелей на их околотке только Ленька еще увлекался книгами и поэтому они с Владькой внутренне друг другу как-то были ближе остальных. Всегда обязательно обменивались книгами, и делились впечатлениями о прочитанном.

Когда Владька пошел в школу, не знал ни одной буквы. Дома считали: в школе научат. Отец вечно был занят, а мать и сама едва читала по слогам. В детстве об учебе ей и думать нечего было. Батрачила. Потом вышла замуж. Время было очень трудное. А тут еще засуха. Тайга совсем зачахла, и звери ушли на юг, в Китай. Отец хоть и был заядлым охотником, но часто возвращался пустой. Однажды  до него дошёл слух, что на Камчатке водится какой-то огромный загадочный медведь. И как раз туда шла вербовка рабочих. Завербовались и они, несмотря, что только родился Владька. Прибыв на место, Мать устроилась на конвейер по разделке крабов и рыбы. Владьку часто оставляла дома одного, если не считать охотничью собаку Найду. Но в течение дня наведывалась, чтобы накормить его своей грудью.

Отцу повезло. Ему всегда везло. Он уложил несколько этих великанов с ценным жиром и дорогой медвежьей шкурой.
Потом переехали на северный Сахалин, в город Александровск. Затем снова вернулись в свой Спасск-Дальний.
Спасск - это маленький, грязный городишко, прославившийся в гражданскую войну партизанским движением и Штурмовыми ночами.   Спасск-Дальний  расположен на Приханкайской низменности, в 20 км от озера Ханка, в 243 км к северо-востоку от Владивостока. Железнодорожная станция. Районный центр. Население около 50 тыс. человек.

Основан в1886 году как село Спасское, близ которого в 1906 была построена станция Евгеньевка Уссурийской железной дороги. В 1917 село было преобразовано в город Спасск. В 1926 в состав города вошел пристанционный поселок Евгеньевка. На базе месторождений высококачественных известняков и глин близ Евгеньевки был построен цементный завод.

Владька родился здесь, на улице Пролетарской. Город состоял в основном из одноэтажных, по большей части индивидуальных, частных домиков. За исключением некоторых школ в два этажа в разных концах города и в центре - несколько старых административных кирпичных зданий с выбеленными стенами. Улочки в центре - вымощены по краям дощатыми тротуарами, местами выбитыми и зиявшими опасными для пешеходов расщелинами.

По Авиационной улице, начиная от шестой школы и части Советской, тротуары были выложены небольшими квадратными бетонными плитами, которые от времени с перекосом торчали вверх сколотыми углами и тоже местами зияли широкими щелями. Дороги в колдобинах и ямах, в которых после дождя долго стояли большущие лужи. И только центральная улица Советская была вымощена булыжниками, и тянулась от вокзала до самого цементного завода,расположенного на юге, несколько на отшибе от города, отделенный пустырем. Там был свой поселок.

Небольшой, одноэтажный вокзальчик с рестораном, выбеленными стенами, на фасаде которого красовалась вывеска - тогда еще - Ст. Евгеньевка. У вокзала разбит небольшой сквер с ветвистыми тополями и скамейками.

В центре города расположено несколько продуктовых и промтоварных магазинов, ларьков, Парикмахерская, фотография, чайная, столовая, поликлиника, аптека. На улице Андреевской, рядом с железнодорожным виадуком, ведущим в гарнизон, в длинном двухэтажном здании по соседству с взрослой и детской библиотеками расположился городской драматический театр. Параллельно на улице Советской - райисполком, дом учителя, милиция, нарсуд. Внизу, у речки Кулешовки располагались баня и конная пожарная с высокой деревянной каланчёй, пристроенной к штабу, и длинной конюшней в большом дворе.

На улице Кооперативной - напротив шестой школы - колхозный рынок, куда, особенно, по выходным дням, из окружающих деревень, на груженых повозках всякой сельской продуктовой всячиной, съезжались колхозники,крестьяне. В осенний период часто здесь устраивались ярмарки. Ниже рынка, начиная с улицы Набережной и кончая берегом Кулешовки, раскинулся городской сад - в основном из толстых, уже посидевших, но могучих и кудрявых берез; с широкими песчаными аллеями, дощатой танцплощадкой, огороженной высоким штакетником, откуда по вечерам звучал духовой оркестр, разносясь по всей округе города. Рядом, у входа в парк - ресторан, слева  кинотеатр "Аврора".

Речка Кулешовка делила город на две части: городскую и сельскую. Сельская сторона была более озеленена. Все дворы обсажены тополями, вербой, черемухой, березой.
Временами, после сильных дождей, эта маленькая речушка своими наводнениями приносила людям очень много бед. Восточная сторона меньше страдала. Она была на некоторой возвышенности и до центра вода не доставала. Зато западную равнинную часть, заливала до самой так называемой Зенитки - сопки, на которой стояли зенитные орудия, охранявшие небо. Она губила приусадебные огороды, затапливала белые хатки по самые окна. Люди со своим скарбом перебирались на чердаки. Плавали по улицам на лодках, на плотах.

Дальше, на запад и север раскинулась необозримая равнина с пшеничными, соевыми, рисовыми полями. Вплоть до озера Ханка, западную часть которой,пересекает государственная граница с Китаем.
На востоке города, сразу за широкой паутиной железной дороги с паровозным депо, на огромной площади расположился воинский гарнизон со стрелковыми, артиллерийскими, танковыми и авиационными частями с аэродромом.  К югу от центра города,  вдоль южной насыпи железнодорожной магистрали Москва - Владивосток, занимал огромную площадь с подземными резервуарами, высоким колючим забором, караульными вышками и прожекторами, бензиновый склад, обеспечивающий смазочно-горючим  дальневосточную армию.

Несколько правее, на восток, метрах в двухстах, расположился другой склад, так называемый двести третий, снабжавший армию продовольственными и промышленными товарами. Между ними, ближе к южным воротам бензосклада, возвышается небольшая сопка, южная сторона которой разработана карьером. Ее так и называют "Разбитка".  У подножья, со стороны нетронутой части по окружности, стояли разбросанные, полуразрушенные надгробные памятники с братскими и одиночными могилами, надписи на которых были на многих языках: английском, чешском, японском, русском. Будто весь мир собрался в этом далеком чужом краю, чтобы под какой-то неизвестной, поросшей диким кустарником сопочкой, сложить свои головы.

Далее, за военным гарнизоном, на восток потянулся лесочек с разбросанными деревушками, за которыми и начинается знаменитая Уссурийская тайга, которая, перемежаясь сопками, уходит вдаль, где возвышается, упираясь в самый небосклон, волнообразно вычерчивая горизонт, размытый, словно акварелью, тянется с юга на север, затаившийся Сихотэ-Алинский хребет. Люди, проживающие там, называют его Синие сопки.

На первое время: отец с семьей остановился у старшей сестры, тети Кати, которые жили тогда в городской пожарке. Муж ее Каллистрат работал там конюхом. У них было трое детей: две дочери - Полина и Василиса, старше Владьки, и сын Сашка - сверстник его. Отец тоже устроился в пожарку. Вскоре его послали на курсы, после чего получил должность инспектора пожарной охраны, и стал курировать район. Затем в двухэтажном деревянном доме, расположенном здесь же в хозяйственном дворе с конюшней и депо для пожарных карет, получили однокомнатную квартиру с кухней на две семьи. Здесь мать впервые начала посещать вечернюю школу для взрослых так называемый Ликбез. Но училась не долго. Пришлось прервать. Родилась одна дочка, потом другая.

Хоть мать  и научилась читать по слогам по-русски, но так и осталась «хохлушкой», говорила на украинском  шуржике.
Росла семья и отец решил обзавестись собственным домишкой. Получил участок за речкой, в конце Красноармейской улицы, упиравшейся в большую поляну. Купил в селе Зеленовка рубленый домик, разобрал и по частям на подводе перевез на свой участок. Он неплохо разбирался в плотницком деле. Взял отпуск и вместе с матерью стали восстанавливать его на своей усадьбе. Работали до позднего вечера. Владьке пришлось нянчиться с малышами. Младшую, Валю мать кормила грудью, поэтому он должен приносить ее вовремя к ней на стройку. Но, а другая, Рая, волочилась за ним чуть ли, ни на привязи. Особенно после того, как однажды потерял ее. Нашли поздно вечером на берегу речки. Она сладко спала, подложив под голову ручонки.

Этой же осенью Владька пошел в первый класс. Записали его во вторую школу - на Советской улице. Хотя были школы и ближе. Но красная - она единственная была из красного кирпича, не беленная - считалась лучшей школой в городе.
Купили ему пузатый ранец с ремнями, букварь  и коробку цветных карандашей. Мать решила, что они ему в школе обязательно понадобятся, так как среди других предметов там есть и урок рисования, к которому и сама была не равнодушна.

Когда-то, еще на Камчатке, он ходить не умел, в его руках оказалась фотокарточка. Он отбросил все свои игрушки, часть из которых были уже искорежены его ручонками, и долго, внимательно разглядывал ее, а потом и спать с ней лег. На другой день тоже ни на минуту не расставался и обращался с ней так бережно, что даже не посмел нанести ни малейшей царапины. А в другой раз, когда он уже стал на ножки, остался один дома, нагреб из печки сажи и разрисовал в квартире все стены и все, что мог достать. Соседи посмеялись и сказали, что он будет у вас художником. Мать тогда и подумала, что пусть лучше будет художником, чем моряком. И теперь помнила об этом всегда.

Она прекрасно вышивала, а особенно вязала кружева.
Сама изобретала узоры, чертила на бумаге, а потом вывязывала нитками. В комнате все было в ее кружевах: на окнах кружевные занавески, кружевные прошвы на наволочках подушек, по краям простыней.
До последнего дня, как идти в школу, Владька и спал с букварем, и дни казались такими длинными, скучными, неинтересными. Наконец наступило это долгожданное утро. Тепло и радостно светило сентябрьское солнышко. Все люди вокруг казались ему счастливыми, потому, что он идет в школу. Теперь он тоже научится и читать, и писать, и считать, и рисовать. Он вышагивал рядом с матерью. В новеньком костюмчике с пузатым ранцем за спиной, гордый, с высоко поднятой головой, и широко улыбался встречным прохожим, которые отвечали ему той же улыбкой. Никогда еще не было ему так хорошо, и не чувствовал, что жизнь может быть такой светлой и радостной. Даже дух захватывало от этого солнечного, праздничного, огромного ХОРОШО!

В школьном дворе собралось много девчонок и мальчишек. Мальчишки-старшеклассники были с волосами, аккуратно постриженные под бокс, с челками на лбу или зачесанными на бок. И только младшие вместе с Владиком  ровненько обкатанные под машинку.
Многие девчонки и мальчишки - в красных галстуках, которые, как огненные языки костра, ярко пламенели на их груди под утренними лучами солнца. Владька с завистью поглядывал на них и думал - ничего! Он тоже будет пионером, и тоже на его груди будет пламенеть такой же красный галстук!

Потом всех вызвали по спискам и распределили по классам. Владька попал в первый  класс  «А», в котором учительницей была Елена Исаевна. Молоденькая, невысокого роста, кругленькая, как пампушка, с коротко подрезанными сзади светлыми волосами, пухлыми розовыми щеками и красивыми ясными улыбающимися голубыми глазами. Она вся светилась, словно, солнечный зайчик. Ласковая, добрая, заботливая, как настоящая любящая мать. Она так и сказала: "С сегодняшнего дня, как только вы переступили порог школы, считайте что вы - мои дети". Через день она уже знала всех по именам, и когда обращалась к кому или вызывала к доске, то фамилию добавляла в том случае, если совпадали имена. Владькиной соседкой по парте стала Иза Балюра. Маленькая, нежная девочка со светлой, челкой на лбу и короткими косичками с большими белыми бантами на затылке.

В первую очередь Елена Исаевна выяснила - кто знает наизусть азбуку и умеет читать. Таких оказалось меньше половины класса. Владькина соседка тоже была в этом ряду, и Владьке стало немножко стыдно, что он совсем безграмотный. Затем учительница отобрала из класса наиболее способных учеников и закрепила за ними тех, кто не знал ни одной буквы, чтобы после уроков и в свободное время те помогли им изучить алфавит  и первые навыки чтения.
Владьку закрепила за Вовой Тарасовым. Плотненький, темноволосый, как и Владька, круглощекий, с полными яркими губами. Он был один у родителей. Это были интеллигентные и очень гостеприимные люди. Жили в частном доме около горбатого моста, не доходя речки.

Первое время Владька очень стеснялся их, но постепенно освоился и потом приходил с удовольствием. Часто угощали чаем с печеньем и конфетами, а затем садились за изучение данного предмета, который Владька усваивал буквально на лету.  Нравилось ему и на уроках в классе: склонившись над партой с тетрадью, старательно, скрупулезно выводить карандашом всякие палочки и крючочки. И когда они получались такие ровненькие, чистенькие, на сердце становилось так радостно и светло, словно внутри у него сияло яркое солнышко. Иногда, чтобы убедиться, он заглядывал в тетрадь соседки, и удовлетворенный своей работой, гордо выпрямлялся.

К Октябрьским праздникам их всем классом приняли в Октябрята. Теперь Владька на груди у сердца носил большую красную звезду. Тут  и переехали в свой дом. Владька распрощался в пожарке со своим двоюродным братом, Шуркой Степаненко, сыном тети Кати и старыми друзьями. Теперь здесь на околотке за речкой появились новые друзья.  В классе – тоже. С Вовкой Тарасовым почему-то друзьями не стали. Но Владька его очень уважал. Ходить заниматься к нему давно перестал. Он прекрасно все усвоил, и во второй половине учебного года перешел уже от чтения по слогам к почти беглому чтению да еще с четким выражением чувства. Превзошел даже Вовку и других. Елена Исаевна была очень довольна Владькиными успехами. Теперь на уроках чтения, когда по установленным учительницей правилам кто-то из учеников должен выходить к ее столу и перед всем классом читать вслух какую-нибудь книгу или сказки, то весь класс, не сговариваясь, требовал Владьку.

 
Она не уставала повторять: "Дети, любите книги. Книги - это самое большое богатство на земле, которое создали люди. Они не только дают людям знания, они еще могут формировать личность, характер человека; совершенствовать вкус, культуру, отличать прекрасное от безобразного; делать человека сильным и духовно богатым. Книга лучший спутник в жизни. Она никогда не подведет. Даже в самую трудную минуту жизни она может поддержать вас. Но есть книги и просто пустые. 

 У нас в городе - хорошая детская библиотека. Можете записаться. А библиотекарь всегда поможет выбрать, посоветует. Но книги нужно читать обязательно, и относиться к ним также нужно с любовью. Если вы будете относиться к ним без любви, она вам не поможет, и вы останетесь бедными людьми. Даже высоко образованный человек, который не любил художественную литературу, относился к ней с пренебрежением, он навсегда останется внутренне обедненным, ущербным духовно, с узкими  профессиональными. приземленными взглядами и ограниченной культурой. Любите, дети,  книги!

Урокам пения и рисования она тоже придавала большое значение. Говорила: "Знаете, дети, необязательно, что вы должны стать певцами, музыкантами, художниками. Но каждый культурный человек должен понимать искусство. Ибо настоящее истинное искусство - есть высший элемент духовной культуры, который несет в себе энергию прекрасного. Вам, конечно, сейчас все это непонятно. Дальше мы с вами поговорим о великих музыкантах, композиторах, писателях, и, вообще, - о прекрасном".
Часто прохаживаясь по проходу между партами, она ласково, на ходу поглаживая своей мягкой теплой рукой чью-нибудь головку, горячо, увлеченно рассказывала интересные истории из тех же книг или сказки. Дети с замиранием слушали ее теплый бархатный голос, звучавший в тишине класса нежным звоночком, который глубоко западал в их маленькие чувственные сердца и жадные, восприимчивые воображения.

Однажды она рассказала сказку о буревестнике, который впервые вылетел из гнезда, расправив свои еще неокрепшие молоденькие крылья, чтобы воспарить над морским простором и, разрезая необъятное пространство и даль, наслаждаться безграничной свободой полета. Но налетел злой ветер, который словно поджидал за скалами, и с ожесточенной яростью бросил его на острые прибрежные камни. И как ни силился, как ни напрягался, как ни старался взлететь, но так и не смог. У него было повреждено одно крыло. И теперь с безысходной тоской и печалью он смотрел в не доступную, безбрежную морскую даль.  Весь класс глубоко переживал эти страдания и муки гордого буре¬вестника. Некоторые девочки, в том числе и его соседка по парте - Иза Болюра - даже плакали. А Владьке приснился сон - будто он хочет спасти этого буревестника, карабкается по скалам, весь исцарапанный в кровь, но добраться до него никак не может. Потом срывается со скалы и летит куда-то вниз, в какую-то темную бездну. И... проснулся. На сердце было тяжело, горько и обидно.


Во второй класс, среди немногих, Владька перешел почти отличником. Но с некоторыми замечаниями по поведению. Иногда не выдерживал до конца урока и начинал вертеться. На переменках вихрем носился по коридорам, что было строго запрещено. Зато, когда в класс приходили белые халаты с прививочными уколами, которых даже мальчишки боялись, как огня и прятались друг за друга. Владька мужественно выступал вперед и подавал всем пример,  решительно, сдергивая с себя по пояс одежонку,  подставлял им свою маленькую спинку с узенькими лопатками.
На родительских собраниях Елена Исаевна говорила его матери о нем всегда с нежной теплотой: "Очень способный мальчик. Буквально все схватывает на лету. И столько энергии, что хватило бы на троих. А это, к несчастью, часто мешает на уроках. Выходит за рамки общепринятой школьной дисциплины. Но было бы большой ошибкой - строго винить его за это. Что поделаешь - природа, и нам взрослым надо быть очень осторожными, чтобы не навредить. А вообще-то он послушный, умненький мальчик".

                IV
               
               
Когда переехали в свой дом, отец сразу ушёл из пожарки. Его пригласили  в военную часть заведующим пособного хозяйства. Оно находилось в южной стороне,  за горнизоном, у подножия сопки, называемой Корейской. Имело стадо коров, свиноферму, птичник, несколько рабочих лошадей, пастбище, наделы лугов для покоса сена, а также землю. Выращивали картофель и другие овожи, а также арбузы, дыни. Урожаи  были  очень хорошие. Много молока, яиц, творога, сметаны. Обслуживали это хозяйство исключительно   наёмные рабочие.
За короткое время отца дважды премировали за хорошую работу. Дома завели и собственную корову. Отпуск отец брал всегда только зимой и уходил в тайгу.
 Владька давно хотел записаться в городскую библиотеку. Много раз бывал около нее, но зайти, никак не осмеливался. Боялся. А вдруг скажут - маленький еще. Подрасти немного, потом придешь. Такое ему уже приходилось слышать. Но какой он маленький! Вон уже, какую толстую книжку прочитал - "Цусима"! И тут же поймал себя на мысли.  Стало стыдно перед самим собой. Как он читал -прыгал через несколько страниц, и мало что понял. А книжка интересная! Про море, про войну. Но он все равно ее прочитает, как положено.Этой книгой премировали отца, когда он работал еще в пожарке. Книга тогда была новенькой и приятно пахла типографским клеем и краской. Потом ее красивые твердые обложки отец пустил на пыжи. Он вообще был к книгам равнодушен,  а иногда и критичен.
Расстрепанная книга долго валялась, где попало. Наконец, Владька прибрал ее, подклеил обложки и присвоил. Это была  первая книга его будущей  собственной библиотеки.
                Владька проснулся, как всегда, рано утром, под свою любимую музыку,                которая неторопливо, плавно выплывала из черной тарелки - радиодинамика - на противоположной стене комнаты - и живительным родником проникала в его жадную детскую душу, заполняя ее ослепительным светом необъятной радости жизни.
Обычно, прослушав ее, и перед началом гимна, снова засыпал. Но сегодня ему было не до сна. Наконец он решился навестить городскую библиотеку и попробовать записаться. Неотступно волновали мысли: "Запишут или не запишут?!"

 После уроков, не сказав никому  ни слова, выскочил из школы и помчался  по улице, то и дело, натыкаясь на прохожих. За спиной, в ранце прыгали учебники с тетрадями, тарахтел пенал с карандашами.
Миновал аптеку, райисполком, свернул вправо за угол, на Кустовиновскую. Пробежал еще несколько метров и остановился на следующем углу с Андреевской перед высоким бетонным крыльцом. Над голубой двухстворчатой дверью висела черная стеклянная вывеска с золотой надписью: "Спасская городская детская библиотека". С минуту постоял, перевел дыхание, потом поднялся по ступенькам, отряхнул варежкой с валенок снег и робко постучал в дверь. Прислушался. Но в ответ ничего не услышал. И он с силой потянул на себя дверь за ручку.

Она легко отворилась. И на него пахнуло теплом с каким-то устоявшимся, слегка затхлым, но манящим запахом. Переступил порог и замер, как околдованный. Он никогда еще не видел столько книг. Даже школьная библиотека теперь казалась какой-то не настоящей. Большущие стеллажи - чуть ли не до потолка, тесно заполненные книгами в разных переплетах и разных объемов, тянулись  внесколько рядов с узкими проходами между ними.

Забыв обо всем, он шагнул к первому проходу и, словно зачарованный, стал жадно бегать глазами по ним снизу вверх. И вдруг ему показалось, что все эти книги так же жадно смотрят на него и страстно зовут его в свои загадочные, неизведанные миры приключений, безбрежные моря и океаны, таинственные острова со скалистыми берегами. Нетерпеливо и радостно забилось сердце. Ему тут же захотелось кинуться к ним, раскрыть все сразу и утонуть на их волшебных
страницах. Но тут вдруг услышал:

-Мальчик, ты принес менять книгу или хочешь записаться?
Он испуганно встрепенулся и сдернул с головы шапку. И только сейчас обратил внимание на молодую женщину с черными, короткими сзади волосами и  челкой на лбу. Она сидела за столом у большого светлого окна.
- Я хочу...хочу  записаться. Можно? -  слегка заикнувшись, робко спросил он.
Библиотекарь тепло улыбнулась.
- Ну а почему нельзя. Конечно можно. Подойди ближе. Как тебя зовут? -  спросила она.
- Владька.
Она опять улыбнулась и поправила:
- Не Владька, а Владик или Владислав... а в каком ты классе учишься?
Владька поднял глаза и умоляюще посмотрел на нее.
- Я...я во втором классе...
- Ну и прекрасно,- засмеялась она,- У нас даже первоклашки есть.
- Правда?! - Владька широко радостно улыбнулся,- Тогда и меня запишите?
- Конечно... приходи с мамой или с папой. Только обязательно  пусть не забудут  свой паспорт и - добро пожаловать! Станешь нашим постоянным читателем. Книги у нас очень хорошие. Большой выбор. Тебе понравятся, если ты по-настоящему любишь книги. Приходи.
- А когда - можно? - без смущения, радостно спросил Владька.
Когда твоим родителям будет удобно. - И она указала на распорядок работы библиотеки.
- Спасибо, тетенька!
- Постой Владик. Меня зовут Нина Ивановна. Запомни.
- Спасибо, Нина Ивановна! До свидания!- радостно, весело воскликнул он и, нахлобучил на голову шапку, выскочил на улицу. Домой летел, не чувствуя под собой ног, чтобы скорей поведать матери о своей радости.

Но в этот день матери было не до него. С охоты вернулся отец. В коридоре штабелем лежали туши диких кабанов: три больших и одна маленькая. А сам он ушел в баню. Он всегда по возвращению из тайги любил хорошо попариться.
Мать на кухне жарила, парила, варила, тушила. Сестренки - четырехлетняя Валюшка и шестилетняя Раюшка - сидели тут же за столом и что-то весело жевали.
И все-таки, Владька не выдержал:

- Мам, а я записываюсь в городскую библиотеку. Только ты тоже нужна  и твой -паспорт.
-Ладно, ладно. Тильки ты сычас ны мышай. Бачишь - николы. Гости прыдутьа у мэнэ ничего ныготово. Писля побалакаем.
Владька надулся.
-Ага - писля... после будет воскресенье, а потом - понедельник, а в понедельник библиотека закрывается на выходной.
-Ны умрэшь до вторныка.Да, нэ путайся тут пид ногамы! Хочешь исты  - иды садысь.
- Владька, не лезь к маме, не мешай,- сердито фыркнула Раюха.
-Не месай маме. Видис, ей некогда, - подражая старшей сестренке, пискнула Валюшка.
- А Вас не спрашивают! Сопли вон сначала свои утрите, а потом будете трезвонить, -  разозлился Владька.
- Мама, а Владька на нас лугается. Сказы ему, стоб не лугался, - обиженно пропищала Валюшка.  Владька кинул на нее сердитый взгляд.
-Ты тоже ябедничать учишься, да! Лучше бы училась разговаривать, как следует.
Валюшка надула губы и плаксиво пропищала:
- Ма- ма, а цё он длазнится?
- Ему робыть ничего,- без всякого значения сказала мать и поставила перед Владькой миску с тушеной картошкой и мясом.- На, ишь. Хлиба сам отрыжешь.
Владька взял в руки  вилку, поковырял в миске и с обидой произнес:
- Опять эти гости... лезь на нары...
- Нычего, за одну нычь ны умрэшь на цих нарах,- бросила через плечо мать, подкладывая в раскаленную печь березовые поленья.
Владька страшно не любил, когда в доме собираются гости. Хоть бывало это и не часто. Но каждый раз приходилось лезть на нары, которые висели над кухонной плитой.
В доме было всего две комнаты: спальня родителей и чуть побольше проходная комната с одним окном. В комнате стояли шкаф для одежды, стол с четырьмя  стульями; на стене висели часы в светлом футляре, старинное зеркало с треснутым уголком и рядом - радиодинамик. У стен, углом одна к другой стояли две койки для детей с половиками из кабаньих шкур.

В этой комнате и происходили все торжественные и праздничные мероприятия. Порой всю ночь напролет. Поэтому отец и смастерил нары на кухне, над плитой, где они размещались все трое.
Отец пришел из бани с березовым веником под мышкой, весь раскрасневшийся, веселый. Мать повернулась от плиты.
- С лэхким паром.
- Ты знаешь, Саша, так хорошо попарился, кажется, целый пуд с себя сбросил, - с удовлетворением выдохнул он. Кинул в угол веник, сумку с бельем. Снял с себя полушубок с шапкой и повесил здесь же у дверей на вешалку с ситцевой занавеской.  Подбежала к нему Валюшка и обиженно залепетала:
-Папа, папа, а  Владька налугал нас с Лайкой.
Причесываясь, отец повернулся и, напустив на себя строгое выражение, сказал:
- Правда? Ах он такой - сякой! Ну, я ему всыплю. Больше не будет.
- Ага, Владька, будес знать...
- Я же говорил, что ты ябеда, - буркнул Владька сквозь надутые губы.

Отец сел рядом с Раей на скамейку у окна, погладил ее густые белесые волосы, небрежно подрезанные вокруг головы - под горшок, и засмеялся.
-Вся в мамкину породу.
Она смущенно опустила головку, надула свои кругленькие, розовенькие щечки и ткнула пальчик в нос.
- А - я? - назойливо прощебетала Валюшка.
- Ты? Ты - в папкину. – Он взял ее на руки, посадил на колени и взъерошил на ее головке так же коротко подрезанные шелковистые, темные волосы.
-  А в какую полоду - Владька? - не унималась она.
- Владька тоже - в папкину, - сказал он и, думая уже о чем-то другом, добавил: - Ладно, иди, гуляй. Папке покурить надо.

Он ссадил ее с коленей, достал из кармана папиросы со спичками,  закурил и обратился к матери:
- Слушай, Саша, сколько ж человек у нас будет?
- Хиба я знаю. Ты же сам их прыглашав, - не поворачиваясь, ответила она, гремя кастрюльными крышками.
Он, молча, пересчитал в уме, потом - по пальцам и сказал:
- Да я думаю, всем хватит места. А если не хватит, поставим этот стол, положим доску на две табуретки, застелишь чем-нибудь, то тебе и - скамейки.
Мать, не поворачиваясь, бросила через плечо:
- Може и хватэ. Если ты нэ вись Спасск тут созвав.
- Какой - Спасск, шо ты выдумываешь. Только лучшие знакомые. Только один новенький и будет - майор из военкомата. Я с ним на Сантахезе познакомился осенью, когда на уток ездил. Хороший мужик. Может пригодиться.
- У тэбэ вси хороши. А потом матэрышь - на чим свит стое, - усмехнулась мать.
- Ну шо ж поделаешь, бывает...
Он выглянул в оттаявшее окно, выпустил изо рта дым и снова повернулся.
- Алешка еще должен заехать за твоим родычем  - Гришей Кухтой. Да чтоб скрипку не забыл.
- А вин биз нэи ны куды нэ ходэ,- сказала мать.
- Как он играет на ней, чертяка! Прямо всю душу выворачивает! Может он его сразу и привезет.
- Да вин же на роботи.
- А я сказал, чтоб и на работу заехал. Вот только жеребец у него что-то захромал. Должен  сначала поехать на подсобное и  сменить его на Липу. Да и оглобля у кошовки разболталась. Надо, чтобы закрепил. А то может, придется ночью развозить гостей по домам.
- Это на  ций Липе Владька верхом биз седла от быка убигав и набыв соби задныцу,  шо цилу нэдилю потом в раскорячку ходыв?
Отец засмеялся.
- Нужно почаще садить его верхом - пусть привыкает, - и повернулся к Владьке: - Правда, сынок.
-Да - а, я с удовольствием! Я очень люблю лошадей, - ответил Владька, широко улыбаясь, - Они такие умные - разговаривать только не умеют.

Отец на минуту задумался. Потом снова заговорил:
- Жалко - Петьки не будет. Давно я его не видел. Брат называется. Ну, ничего. Разделаюсь тут со всем и съезжу в Александровку. Надо будет отрубить ему хороший кусок. Заднюю лопатку.
- Шо, в лис дрова повэзэшь? У него своего не хватае?- усмехнулась мать.
- Так-то ж, домашнее. Дикое-то - лучше. Да и сеструхам надо по куску отрубить - Кате с Нюрой.
- Твое дило. Як хочешь, так и робы, -  безразлично бросила мать.
Владьке надоело слушать их пустой разговор, и стал, молча натягивать на себя пальтишко.
- Ты - куда?- спросил отец.
- Пойду на лыжах покатаюсь.
- Трепать пальто? Тебе для чего его купили? Чоб в школу по-людски ходил. А на что оно уже похоже, - проворчал отец и тут же добавил: - А лыжи, откуда - у тебя?
- У Шурки взял на время, - надувшись ответил Владька.
- Да ны прыставай ты к хлопцю. Хай идэ, - вступилась в защиту мать.
- Можно и дома посидеть. Не обязательно шлындрать по улицам. Лыжи... уроки бы вон лучше учил.
- Уроки я завтра сделаю. Завтра целый день выходной вот и... - с обидой произнес Владька,  боком толкнул дверь и выскочил в коридор.
- Ты ему потакаешь, балуешь. Потом плакать будешь,- сердито проворчал отец.
- Ну, шо ты кажешь!  Сосидски хлопци бигають, гуляють, а наш должен дома на прывязи сыдить? Тоби ны жалко его?
- Ничего. Надо загружать его дома какой-нибудь работай. Пусть приучается, а то вырастет дармоедом,- не унимался отец.
К вечеру все приглашенные, вместе со своими женами, были в сборе, кроме майора - из военкомата: он уехал в командировку.
В комнате, за дверью было довольно шумно: звенели стаканы и возбужденные веселые голоса, наперебой поздравлявшие отца с удачной охотой.
Валюшка, лежавшая в середине, - между Раюхой и Владькой, - вдруг разревелась:    
- Я хоцю на по-ол… тут сильно залко... хоцю воды-ы.
- Мне тоже жарко. Перестань. Сейчас дам воды. Лежи спокойно,- оборвал ее Владька и спустился на пол по лестничке, пристроенной к нарам. В темноте, на кухонном столе, рядом с ведром нащупал кружку, зачерпнул из него воды и поднялся наверх.
- На, пей, каприза вредная.
Валюшка отпила прямо из его рук несколько глотков и, успокоившись, облегченно выдохнула:

- Узе. Больсе не хоцю.
- А ты, Раюха, будешь? - спросил Владька.
- Буду, буду, давай. Где?..
- Осторожно,  а то разольешь и Вальку искупаешь.
Он снова спустился, сам тоже попил, поставил на место кружку и вернулся на нары. И только положил голову на подушку, как Валюшка протарахтела ему в самое ухо:
-  Владька,  ласказы сказку, тогда я леветь не буду и буду клепко, клепко спать!
- Ну и вредная же ты Валька, - вспылил Владька, - Тебе давно спать пора!
- А я не хоцю спать,- пропищала она, как бы дразня его.
- А я тебе тогда никакие сказки не буду рассказывать. Никогда, никогда, поняла.
- А я тоже хочу сказку, - подала голос Раюха.
- Вы мне прямо жить не даете, а еще называетесь сестренками.  Какие вы вредные! - вспылил Владька.
- А цё,  тебе залко,  да?
- Ничего мне ни жалко. Просто я спать хочу.
И тут Раюха сменила надоедливый тон и вкрадчиво спросила:
- Владька, а  ты тоже будешь охотником?
Владька тут же потеплел и гордо ответил.
- Нет. Я не хочу – охотником. Я буду моряком.
- А как это - моряком? - переспросила Раюха.
- Ну... плавать по морям на кораблях.
- По каким молям? - удивленно спросила Валюшка.
- По таким...  ну, большим, синим, в которых воды много, премного. Где берегов совсем не видно и только одно небо, и чайки летают, а в воде плавают огромные, преогромные акулы с большими острыми зубами,  которые могут съесть даже человека.
- Ой, Владька, не надо - моляком,- заплакала вдруг Валюшка.
- Почему? - удивился Владька.
- Они тебя съедят и тебе будет больно,больно, и блатика у нас больсе не будет такого холосего.
Владька рассмеялся.
- Ох ты и хитрая, Валька!  Где ты так научилась? Хочешь, чтобы я сказку рассказал, да?
- Не нузна мне твоя сказка. Мне плосто залко тебя, - всхлипнула Валюшка...

Шум в комнате нарастал. Мужские и женские голоса разгорячено весело смеялись, спорили, перебивая друг друга, звенели посудой, стаканами. Потом стали просить отца – рассказать, как это ему удалось за такое короткое время завалить столько кабанов? В ответ отец самодовольно посмеивался и уходил от вопроса, все больше разжигая любопытство гостей.  Потом решил, видимо, позабавить их охотничьей байкой, произнес:
 - Хотите, расскажу вам, как один мой знакомый охотник - из Красноармейского района, охотился на тигра?
- Давай, валяй, Давидович.
- С удовольствием послушаем, как он охотился за ним.

- Ну, хорошо, - начал отец, - Значит так... Вышел, говорит, из своего барака за дровишками и глядь - на снегу следы,  да такие свеженькие, тепленькие еще, будто, говорит, только испеченные. Я так весь и загорелся. Забыл про свои дрова и - за ним, за этим тигром иду, говорит, настроение - будто рядом со мной шагает моя Нюська и что-то сладкое шепчет мне на ухо, будто медом льет за во¬ротник. Вот так, иду и пою потихонечку, а сам глаз не спускаю со следа.

По сторонам смотрю, назад оглядываюсь и вдруг глядь - другой след точно такой же,  даже еще свежее - за мной, сзади. Ага, говорит, я за ним иду, а он - за мной. И так кружим, друг за другом, будто соревнуемся, - кто кого обхитрит, и кто первый из кого дух выпустит. Не-ет, думаю, тигровая твоя душа! Ничего у тебя не выйдет. Ты - зверь, а я - человек, потому я умнее тебя, и я первый выпущу с тебя дух и спущу твою красивую шкуру. А он, сволочь такая, будто разгадал мои мысли, и как начал таскать меня по сопкам - с одной, да на другую, и до того измотал, что под конец, говорит, я весь был в мыле, не осталось никаких сил. Сел на валёжину, закурил и думаю - это ж он меня специально изматывает, чтоб врасплох захватить, тепленьким взять.

Вот стервец, думаю, обхитрил меня. Вот те и зверь. Сижу, говорит, и рассуждаю сам с собой, и вдруг только тут спохватился - да так, что по моей спине мурашки забегали,  кожи на своем лице не чувствую. Ну, думаю, все! Пришел мой конец. Надо прощаться с жизнью. Теперь не я с него буду снимать шкуру,  а он - с меня. И конечно же не побрезгует, стервец, что она у меня насквозь прокуренная. Кручу, говорит, по сторонам своей пустой башкой и думаю, где же он, сволочь такая, притаился? Откуда он занесет над моей бестолковой жалкой бащкой свою тяжелую когтистую лапу? И с какого места в первую очередь станет драть с меня шкуру? Щупаю себя, ищу - где у меня может быть такое место.

Наконец, нашел. Это, говорит, оказалась задница. Там ведь больше всего у меня мякоти, чем можно было ему поживиться. Сам-то я, говорит, весь костлявый. И мне стало так жалко себя, представил, как он будет закусывать моим постным седалищем. А потом вспомнил и Нюську свою, ее тоже стало жалко. Думаю, что же она теперь без меня делать-то будет?! Вот так, говорит, сижу и жду своего конца, и уже вижу, как остатки моих постных костей растаскивают по тайге лисицы, хорьки и всякие другие лесные твари. А он, сволочь такая, представляешь, говорит, что он делает, тигриная его душа! Увидел, что уморил меня до седьмого пота, до последней немочи, вышел впереди меня на тропу, посмотрел в мои глаза, и мне показалось, говорит, что он даже усмехнулся, потом повернулся ко мне задом, махнул хвостом и спокойно пошел себе в сопки.

И тут, будто, я воскрес заново, даже помолодел, и Нюська моя стала мне еще милее и дороже. А все дело в том, говорит, что я был без берданки. Забыл ее в бараке чертяку и пошел за тигром с пустыми руками - бестолковая моя башка...
- Ну и брехня! - рассмеялся мужской голос.
- Ты  сам  придумал,  Васька,  или  тебе, правда,  кто-то рассказал? - подхватил второй голос.
- Ну, не хотите, не верьте, - засмеялся отец.
- Да сбрехал, Васька, так и скажи…
- Он бы ему и шагу не дал бы сделать - разодрал бы на части.
-А я вирю. Це - правда,- рассмеялся звонкий женский голос. -  цей тигр, его ны тронув, бо то був нэ тигр, а тыгрица. А охотник-то самэц. Нашо ж вона его будэ трогать. Самцив вона нэ трогае.

Поднялся дружный смех. Потом - сбивчивый, возбужденный, смешанный разговор мужских и женских голосов. Затем прохрипел чей-то простуженный бас:
- Ладно, Давыдыч, про тигра набрехав. Тэпэр нэ увиливай, давай сбреши - як ты завалыв своих кабанив.
- Давай, давай Васька! - выкрикнул чей-то высокий голос. - Выкладывай. Или ты боишься выдать какой-то свой секрет?
- Шо вы морозите. Какой секрет? - продолжал смеяться отец.
- Да брехни ты им, Васька,- выкрикнул тонкий женский голос. - Хай, мужики успокоятся. А то ж собираются - на кабанов, да дорогу в тайгу не знают. И не знают, что делать, когда встретится им этот кабан.

- Пусть собираются. Я с удовольствием им покажу и тайгу, и как охотится. А самое главное, покажу, как таскать готовые туши к бараку, а потом - к трассе. Раз побывают, потом и десятому накажут. Будут обходить тайгу десятой дорогой. Были у меня уже такие охотники. Только и могут поймать на мушку... - отец расхохотался: - чужую бабу.
- Чужую бабу-то оно, конечно, проще, - со смехом произнес хриплый бас. - А вот…
Но ему не дали договорить шутливо-возмущенные женские голоса. А когда слегка поутихли, отец продолжил:

- А вообще-то тайга - это такая капризная и строгая дама, что не каждого может принять и дать хозяйничать в ней. Тайгу нужно любить, тогда - и охота будет удачливой. Хотя иногда тоже дает передышку и мне. Приходишь домой пустой. А в этот раз… значит так. Алешка отвез меня на санях до сорок восьмого километра. Там от трассы до моего барака - около пятнадцати километров. Пока шел по тайге, столько встретилось следов: и зубриные, и кабаньи, и тигриные, и рыси, и даже медвежьи. Кто-то поднял беднягу из берлоги. Настроение было - хоть песни пой. Все обещало удачную охоту. К бараку пришел – еще было светло. Растопил буржуйку, вскипятил чаю, подкрепился. Приготовил на завтра все необходимое.

Проснулся - только светать начало. Чувствую легкость на душе и бодрость в теле. Ну, думаю, это к удаче.Застегнул компас на руке и толкаю дверцу барака, а она, зараза, не хочет открываться. Я сильнее поднажал. Выползаю в расщелину, а там все завалило снегом. И никаких следов. Куда девалось мое хорошее настроение!  Мало того, теперь придется становиться на лыжи - будь они прокляты! Не лыжи, а целые сани. После них ног не чуешь. Полоз подшитый козьим мехом, щетиной назад, чтобы не скатываться, когда поднимаешься на крутую гору. Ну вот, значит, плюнул со злости и стал собираться. Направился на юго-восток, на дальнюю сопку, там за перевалом есть хороший дубняк. Ну, думаю, и этот табун, следы которого я видел вчера по дороге к бараку, придет туда. Ан, нет, чушки мои там не появлялись.

Целый день проходил и все зря. В барак пришел - разбитый весь, настроение гадкое. Занялся мелкой работой, чтобы хоть немного отвлечься: починил патронташ, заменил стельки и подвязки у ичигов, перечистил еще раз берданку, попил чаю и повалился на бок. Сон был дурной, тяжелый. Поднимаюсь чуть свет и опять отправляюсь. Но опять пусто. И только на пятый день вышел на след того табуна. На сердце сразу отлегло. Но он меня еще три дня таскал по тайге и только потом привел к тому дубняку. Обхожу сопку, с подветренной стороны. Залегаю. Смотрю. Штук пятнадцать роется в снегу.

Огромный секач стоит на бугре, боком ко мне и задрал рыло вверх, водит им по сторонам. Учуял меня, стервец. Спокойно прикладываюсь, беру на мушку его ухо и нажимаю курок. Он крутанулся на месте и тут же рухнул на бок, дрыгнул несколько раз ногами и застыл. Табун взвизгнул, выскочил на небольшую рядом полянку и заметался по ней, натыкаясь друг на друга, как слепые. Тут я и начал их щелкать, пока не разбежались в разные стороны. Но я успел завалить еще троих и одного поросенка. Загреб их снегом, чтобы спрятать их с виду и подморозить. Мерзлые туши легче тащить. И на зав¬тра волоком перетащил их все к бараку. Потом приехал Алешка, как мы с ним договорились, конем выволокли их к трассе, погрузили на сани и вот они здесь.

- Да - а, чтоб она сгорела такая охота! - кто-то из мужчин бросил с облегченным вздохом. - Меня и под пушкой не заставишь идти туда.
- А мясо любишь? - кто-то из женщин со смехом упрекнул его.
- Ну и что... да я лучше выкормлю домашнюю чушку! - отпарировал он.

 - Давыдыч, а у тэбэ ныколы ны було случая, шоб на тэбэ напав якийсь звэрюга? - спросил женский голос.
- Да  были. Раз секач чуть не подцепил на свои клыки, да я успел вскочить на дерево. А вот случай, когда я встретился с огромным бурым медведем, запомнился мне на всю жизнь. Мы только собирались с Сашей пожениться. Я и отправился в тайгу, думаю, принесу к свадьбе мяса. Было это осенью. Листья с деревьев уже осыпались и по утрам подмораживало. Тоже несколько дней бродил по тайге, чувствую, чушки  где-то рядом, а выйти на них никак не могу.  На следующий день опять пошел. Выследил изюбра, но он ушел от меня. Даже и выстрелить не пришлось. Под вечер возвращаюсь к своему бараку и вдруг слышу справа, недалеко треск. Я стал за лиственницу и выглядываю. Смотрю, метрах в тридцати в мелких зарослях, у толстого кедрача, в ложбинке возится огромный бурый медведь. Ага, думаю, берлогу готовит себе на зиму. А туша - ну, с хорошую корову, а то и - быка. И меня охватил та¬кой азарт - столько мяса!

Ну, думаю, мне крепко повезло. Прикладываюсь - бабах! А он, стервец, как поднимется на дыбы, да как заревет. Я дергаю затвор, чтобы перезарядить бердану, а у меня там патрон застрял в патроннике. Я еще раз дернул - и только на третий раз он выскочил. А медведь повернулся, стал на четыре лапы и ушел с ревом в лес. Я - за ним. Думаю, где-нибудь сляжет. Мне показалось, что я его неплохо зацепил, потому что оставлял за собой слишком кровавый след. Да и рев подавал все слабее и слабее. Но ложиться он не собирался и ушел от меня далеко в тайгу. И меня такое зло взяло, что чуть не хрястнул  бердану об дерево, да удержался.

Ну ладно, думаю, завтра его все равно найду. Утром встал пораньше, сходил за дровишками (они у меня тут же под наружной стенкой  сложены), чтобы чайку вскипятить.  Потом еще раз вышел за щепками и сухим хворостом - для растопки. Отошел от барака метров на девять, собираю, как вдруг слышу, из-за барака такой треск, что у меня сердце похолодело. Поднимаю голову, а он, вчерашний мой знакомый, встал на дыбы раскинул в стороны передние лапы и прёт прямо на меня, будто хочет обнять, и ревет таким жутким ревом на всю тайгу. Внутри у меня так все и оборвалось, по спине пробежал мороз. Я же был безоружен. Бердана - то осталась в бараке. И я не могу туда попасть.

Медведь был как раз между мной и бараком. Что делать?!  На поясе у меня висел хороший охотничий нож. Но что такое нож - против такого великана. Он же не даст мне нанести ни одного удара, как сгребет в охапку и переломает все мои кости, перемелет их в муку. Далеко убежать от него я тоже не смогу. Ну, думаю, все - женился, отпраздновал свадьбу. Рядом росла старая двуствольная береза - рогатиной раздваивалась от самого корня. Помню, я как-то хотел срезать ее на дрова, но почему-то оставил. Ну, так вот, я - к ней, выхватил нож и стал между стволами чуть позади нее. А он, эта озверевшая животная махина, чуть ли не в полтора раза выше меня, ревет и движется стеной   на мою березу.   И еще этот жуткий, оглашенный рев - волосы дыбом поднялись на голове.

Крепко держу нож в руке и думаю:  будь, что будет!  Приближается, медленно размахивая растопыренными лапами, на которых уже вижу толстые, острые, черные, чуть загнутые когти, будто хочет огрести в свою охапку стволы березы вместе со мной. И вот тут, когда он обхватил своими когтистыми лапами оба ствола берез, я изо всей силы втыкаю ему в брюхо нож по самую рукоятку. Потом повернул нож лезвием вверх и двумя руками, как пилой, стал вспарывать ему живот. Все это длилось несколько секунд. Он откачнулся от березы и заревел еще бешеннее. Сложил вместе лапы, как будто понял, что меня можно взять только так, но тут же рухнул на спину и стал бешено кататься по земле и раздирать когтями свой живот, пока не вывалилась наружу вся его требуха. И он затих. А я сел поблизости на пенек, и весь  обмяк. Стал, как ватный. Потом начала колотить сумасшедшая  дрожь. Все руки, лицо в крови, и никак не могу разжать пальцы, чтобы выпустить нож. Будто окостенели, -  закончил отец и засмеялся. - Вот так-то было. Хотя всё это он сам придумал.
      
 С минуту в комнате стояла тишина. Потом кто-то из мужчин произнес:
- Ну, ты даешь, Давыдович! Я такого еще не слыхал. Крепко тебе повезло.
Кто-то не согласился:
- Да, повезло. Если бы сам не растерялся…
Тут вставил другой мужской голос:
- А я думаю, нужно поклониться той березе. Она тебе, Василий Давыдович, помогла.
- Это судьба, - вставил хриплый бас. - Вот она-то и не дала тебе спилить березу, знала, что когда-то станет твоим спасением.
- Выходит, ты плохо его подстрелил? - вставил другой мужской голос.
- Да, выходит, - ответил отец. - Пуля скользом прошла по лопатке, для него это  комариный укус, но достаточно для того, чтобы прийти в такую ярость.
- Васька, а то был медведь или медведица? - звонкий женский голос  тонким лезвием, со смехом врезался в грубые мужские голоса.
- Медведица, - серьезно ответил отец, - а что?
- Ты же не понял ее. Она пришла к тебе с объятиями, приласкать хотела, а ты ей - нож в брюхо, вместо горячего поцелуя.

Раздался дружный громкий смех. Затем послышался другой, мягкий и чуть приглушенный женский голос:
- Ой, Марья, да шо цэ ты кажешь, - нащо ему здалась та медведыца, колы его ждала в сэли така тигрыца?
- Кто - тигрица?  Сашка?  Какая она - тигрица? Да она больше похожа на домашнюю зайчиху, - рассмеялся первый женский голос и тут же обратился к матери: - Ты не обижаешься, Саша?

- Да, ну - у...  кажите, шо хочитэ. До мэнэ нэ прэлыпнэ, - весело ответила  мать.
- А ты, Сашка, не боишься, что твой Давыдович может завести там, в тайге, в своей берлоге какую-нибудь молоденькую медведицу или тигрицу в юбке? - подхватил грубоватый женский голос.
- Ну и хай соби... мэни ны холодно, ны жарко, - опять весело, беззаботно отшутилась мать.
- Вот это жинка! -  выкрикнул кто-то из мужчин. - Были б все бабы такие.
- Ишь чего захотел! - взвизгнул грубоватый женский голос – Дай волю, так вы и черта притащите в хату на наших глазах. На  вот  выкуси!
- Ой, кума, ты слишком высоко взяла, - хохотнул чей-то мужской голос.
- Слышь, кума, так сильно боишься? - подхватил первый женский голос,
 - Да ты посмотри на них, на этих наших мужиков. Кому они нужны! Может только какой-нибудь облезлой кошке.
Опять последовал дружный взрыв смеха и шутливо-обиженный ропот мужчин, который перекрыл тот же женский грубоватый голос:

- Слушайте, бабы, а и в самом деле, ведь они нас совсем не понимают эти мужики. Мы всегда к ним - с душой, а они что.... опомниться не успеешь, а он уже дрыхнет без задних ног.
Новый взрыв смеха сотряс комнату. Потом опять заговорил первый женский голос:
- Нет, Анна, ты плохо знаешь мужиков и баб тоже.
И тут перешли к анекдотам, сопровождающими новыми взрывами смеха. Затем снова - звон стаканов и возбужденные, бесперебойные разговоры...

- Владька, ты уже придумал сказку? - прозвенел рядом в темноте Раюшкин голос.
- Нет еще, - ответил он неохотно.
- Ну, плидумай. Ты зе обесял, - плаксиво протянула Валюшка.
- Ну ладно.  Хорошо. Что же вам рассказать? Эту уже рассказывал. Эту - тоже. Может вот эту? В общем, так, слушайте. Жил, был маленький мальчик. Он очень хорошо играл на скрипке. Так играл, что когда играл, к нему со всего света собирались все звери и слетались все птицы…

Раюшка оборвала его:
- Ой, ты уже про этого мальчика рассказывал. Давай - другую.
- Плавда, Владька, я тозе узе знаю эту сказку. Давай - длугую, -          поддержала Валюшка старшую сестренку.
- Ну ладно, - Владька с минуту подумал и начал: - Значит так,  жил, был богатый царь, а счастья у него не было. И он решил его поискать на белом свете. Построил огромный корабль весь из чистого золота и отправился в дальнее плавание по морям, по океанам. Долго плыл, а счастье все ему не встречается. И вот встретилась ему рыба-кит и говорит: "Господин богатый царь..." - Но тут Владька услышал ровное сопение сестренок, с облегчением вздохнул и замолчал.
 
 
    В комнате все стихло, и зазвучала скрипка. Это играл дядя Гриша. Ради этих  звуков Владька прощал гостям их сбор, шум, и готов был бесконечно терпеть эти нары под кухонным потолком, только бы слушать скрипку дяди Гриши.  А пока он ждал этого момента, ему казалось, что эти волшебные, сладостные звуки спят вместе с ней своим чудесным сном в скрипичном футляре, придавленные сверху тяжелым, плотным шумом разгоряченных гостей.

    
И вот, наконец, смычек коснулся ее струн, и звуки проснулись, расправили свои нежные, трепетные крылья и в притаившейся тишине комнаты с онемевшими голосами взлетели куда-то высоко-высоко, точно в поднебесье,  и там, купаясь в золоте солнечных лучей, пронзительно залились трепещущим жаворонком.


Потом вдруг, рассекая солнечное пространство, стремительной ласточкой прошлись вниз и понеслись над тихой серебристой водной гладью, чуть касаясь своими трепетными крыльями ее сверкающей поверхности. Затем снова взмывают вверх, останавливают на пути властный ветер, замирают, и опять срываются и с веселой пляской проносятся по верхушкам деревьев, шелковистым травам. Затем снова взлетают к солнцу и звенят какой-то высокой, светлой, необъятной радостью жизни. Потом уносятся куда-то, вдаль и там затихают... В комнате дружно захлопали в ладоши. Кто-то  из женщин выкрикнул:
- Ну, Гришка, ты и правда - настоящий музыкант. Твоя скрипка прямо до сердца достает!
- Знай наших! - Кто-то ответил ей из мужчин  и попытался что-то запеть, но тот же женский голос со смехом оборвал его:
- Перестань Микола. У тебя все равно ничего не получится. Вон, пусть Сашка... - и тут же обратилась к матери: - Ну-ка, Саша, покажи как надо.

Мать всегда, во всех застольных компаниях начинала первой и вела за собой весь хор. У нее был красивый звонкий голос и тонкое чувство мелодии. Брала самую высокую ноту. Отец напротив. У него со слухом было неважно, хотя в застолье страшно любил петь, часто выскакивал вперед, чем портил весь строй песни.

Пели в основном украинские песни. Но первой всегда была – "Распрягайтэ, хлопци конэй". Потом шли: "Мисяченько",  "Дэ ж ты, хмэлю, зыму  зымовав?" "Ой ты, Галю"…  Из русских песен самые любимые у них были: "Шумел камыш" и "Ты гуляй, мой конь".
Потом некоторое время через кухню на улицу и обратно началось движение, сопровождаемое стуком и хлопаньем дверей. Но вскоре Владька заснул и ничего больше не слышал.

На другой день все кабаньи туши вытащили во двор, осмолили, а затем отец стал рубить топором по частям и раздаривать друзьям и знакомым. Для них у него всегда душа была нараспашку - не так, как для собственной семьи. Через месяц мяса в доме уже не было. И так было всегда. Мать крутилась, экономила, как могла, чтобы растянуть на дольше.Вскоре в семье появился еще один малыш. Назвали Вовой. И тогда отец перевез от своей старшей сестры, тети Кати, свою мать, чтобы она присматривала за маленькими детьми.

Тихая, молчаливая, всегда повязанная серым платком, под который прятала красивые, без единой седины, темные вьющиеся волосы. Немного глуховатая. При разговоре с ней требовалось напрягать голос. Зато зубы ровные, белые, с чуть сточенным прикусом. Никогда в жизни она не знала зубной боли. Никогда не брала в рот горячее после холодного и – наоборот. А после еды всегда тщательно прополаскивала рот водой.

Овальное лицо с мягкими неглубокими морщинами хранило следы былой женской красоты. Она редко улыбалась. Но перед Владькой часто высвечивала свой жемчужный рот. И вообще, из всех своих внуков, какие были и от других детей, только к Владьке питала какую-то скрытую, глубокую и нежную любовь.


Тоже любила книги и не могла без них жить. У нее даже был целый сундук собственных книг. Она была очень набожной и книги у нее были только религиозные. Разные, в тяжелых кожаных переплетах, с застежками, с глубокими тесненными заголовками  под массивным крестом с распятием и другие - в мягких переплетах. Все они – на церковно-славянском языке и были хорошо иллюстрированы. В школе никогда не училась. Читать научилась самостоятельно. Все свободное время проводила за книгой. Отцу это очень не нравилось. Часто ворчал:
 - Вам шо, мамо, делать нечего? Опять взялись за книжку.
Она, молча, закрывала ее, поднимала на лоб очки, но спустя некоторое время, снова опускала их на глаза и открывала книгу.


Владька пытался проявить интерес к ее  библиотеке, и она восприняла
это с большим удовлетворением и старалась помочь ему понять их. Но они ему показались слишком мудреными и скучными. Вроде, как сказки для взрослых. И он быстро охладел к ним.
Ко всему, она была еще и очень брезгливой. Однажды отец решил накормить ее медвежатиной, к которой она относилась с особенной брезгливостью. Когда-то она видела убитую освежеванную, без шкуры медведицу и ей показалось, что она очень похожа на голую женщину.


Однажды мать приготовила жаркое из  медвежатины и подала на стол. Отец сказал:
- Это - дикая свинина. Пробуйте, мамо.
Она сначала взяла на язык, потом на зуб, а затем стала с аппетитом уплетать за обе щеки. А когда поела, вытерла губы, отец, посмеиваясь, спросил:
- Ну, шо, мамо, понравилось,  вкусно?
Она согласно кивнула головой.
- Мамо, вы сейчас ели не свинину, а медвежатину.
Бабушка тут же  подскочила с табурета и едва дошла до умывальника - все вырвала.
Она очень скучала по Украине. И когда рассказывала что-нибудь о ней Владьке, то всегда мечтательно произносила: "У нас в Росее..."


Иногда, когда в доме бывало тихо - Вовка спал в кроватке, сестренки играли во дворе - она откладывала в сторону книгу и с какой-то грустной задумчивостью неподвижно, долго смотрела в пол. Однажды Владька застал ее в таком положении и спросил:
- Бабушка, а что ты такая? Какая-то печальная?
Она подняла голову, пристально посмотрела на него и сказала:
- Да хиба ж... снова прибачився младший мий Мыкола. Дядька твий, биднэнький, так мало пожив и счастья нэ бачив, ушел... 


Дядя Коля - самоотверженный комсомолец, патриот, энтузиаст первой пятилетки. Воздвигал Спасский цементный завод. С такими же молодыми, отчаянными парнями и девушками днем и ночью, в дождь и в снег, по колени в студёной воде, в мороз и в стужу в открытых котлованах и карьерах работали, не жалея ни сил,  ни  здоровья.  Там  он и приобрел болезнь туберкулез кости в правой ноге. Дважды ампутировали, но кость продолжала  разрушать все выше. Умер совсем молодым парнем. ХолостякоМ

                V

В третий класс Владька перешел круглым отличником. Он очень любил школу и бегал туда, как на праздник. Ему очень нравилось и писать, и читать, и считать, и рисовать, петь хором, выстроившись всем классом у доски. И еще ему очень нравилось сидеть за одной партой с Изой Балюра. Чувствовать рядом ее хрупкие локоточки и большие накрахмаленные белые банты на её светленькой головке. Очень любил слушать ласковый, нежный голос Елены Исаевны, видеть ее теплую, мягкую улыбку. Он даже не представлял - как бы он мог жить теперь без всего этого. Но случилось непредвиденное. Самый яркий луч из этого солнечного круга выпал - Елена Исаевна рассталась с ними. Ее мужа перевели в другой город. Он был военным летчиком.

Это случилось в последний день учебного года во втором классе. Она вдруг неожиданно объявила, что должна покинуть их, своих милых, дорогих цыплят. Дети сразу не поверили. Думали, что учительница шутит. Такого быть не может, чтобы Елена Исаевна могла уйти от них. Они были уверены, что она всю жизнь будет рядом с ними, будто это была их родная мама.

Облепив ее со всех сторон, всхлипывая, со слезами, по-детски они уговаривали ее остаться. На ее глазах тоже выступили слезы, но она старалась улыбаться, гладила их по головкам и говорила:
- Цыплятки вы мои, вы должны понять, что это невозможно. Ничего не поделаешь, так устроена жизнь. Нужно всегда быть готовым ко всякого рода неожиданностям. Я буду помнить о вас, милые вы мои, хорошие. Не расстраивайтесь. У вас еще будут хорошие учителя, которых вы, может быть, полюбите ещё больше. Но они и слушать не хотели,  заливаясь слезами. Владька и его друзья стояли с краю круга и тоже терли кулачками свои мокрые глаза, умоляюще смотревшими на нее.

Третий класс начался с новой учительницей - Тамарой Федоровной. Она была несколько старше Елены Исаевны и выше ростом. С темными волосами, заплетенными в тяжелую косу, уложенной на голове высокой короной. Продолговатым лицом с резко очерчёнными тонкми губами и темно-зеленными глазами, блестевшими, словно льдинки. Голос звучный с высокими властными нотками. Когда она впервые вошла в класс, дети, как по команде, вскочили с мест и замерли, уставившись на нее с напряженно - настороженным вниманием. Она одарила их своей мимолетной улыбкой и, придав голосу теплоту, произнесла:- Здравствуйте, дети.
   - Здравствуйте, - нестройно, в разнобой, с некоторой настороженностью ответили они
   
    - Садитесь. Я ваша новая учительница, - сказана она и, сделав короткую паузу, как-то подчёркнуто произнесла свое имя и отчество. Быстро прошла к столу, положила журнал и снова подняла к классу глаза. Улыбка с лица исчезла и уже строгим голосом добавила: - Запомните дети. Для меня, прежде всего, важна дисциплина. На уроках не вертеться, не разговаривать, соблюдать в классе строжайшую тишину и быть предельно внимательными к моим урокам. Всегда быть опрятными, чистыми, а так же на переменах не бегать по коридору. Если вы будете соблюдать все эти правила, вы заслужите мое уважение, и нам с вами будет легче учиться и работать… все уяснили?.. Чего молчите? Ну-ка, все вместе - три-четыре...- Да!.. Что-то не организованно. Ну ладно. А теперь я должна познакомиться с вами – с каждым в отдельности. - Она села, открыла журнал и стала, называть по фамилиям, задерживая на каждом свой взгляд. Дети, скованные робостью, как-то опасливо поднимались с мест и отвечали глухими, неуверенными голосами: "я".


    После появления ее в классе, с детьми произошла непонятная перемена: в глазах светилась какая-то безысходность, движения скованны. На уроках сидели настолько неподвижно, что казалось, даже не дышат. На переменах передвигались, чуть ли не на цыпочках, и разговаривали почти шепотом.  Сверстники из других двух параллельных классов сначала удивленно поглядывали на них, а когда поняли - в чем дело, стали сочувствовать.

Вскоре Владька попал в ее неизменную немилость. Началось с того, как однажды на уроке он с шумом уронил на пол книгу и, не спросив разрешения, нырнул за ней под парту. К тому же книга оказалась не учебником, а художественной - из библиотеки. А такие книги приносить на урок она строго запретила. И если только книга - не учебник - оказалась в классе, то до конца уроков не должны вынимать ее из портфеля или ранца. Иначе будет наказание.
   

    Она тут же конфисковала у Владьки книгу, а его поставила в угол. А однажды, на перемене он бежал со двора и в дверях столкнулся с ней. Да так столкнулся, что у самого из глаз чуть не посыпались искры. Он отскочил и замер на месте, со страхом глядя на нее. Потом, заикаясь, дрожащим голосом стал просить прощения. Но она не слышала, ни его испуганного голоса, ни его извинений, а с гневным раздражением заявила, чтобы не приходил в школу без родителей.

    
     С тех пор по всякому поводу, даже самому незначительному, а то и вообще без повода, на каждом шагу делала ему замечания. Даже на уроке пения выставила его из класса. Но не потопу что он шалил, а потому что у него нет слуха, и он сбивает с мотива песни остальных. А ему так хотелось петь! Поэтому, приходя домой, закрывался в комнате матери и давал полную волю своим чувствам и голосу.
   

     Всех учеников в классе она называла по фамилиям. И только Ларису Василенко, Изу Балюра и Вовку Тарасова - по именам. Они стали любимчиками, за что в классе получили прозвище Подлизы. И все-таки Изу Балюра Владька исключал из этого ряда и не считал подлизой. Просто она действительно была настоящей отличницей и хорошей, смирной девочкой.
      

    Приближался Октябрьский праздник – 7 ноября. А у Владьки восьмого ноября еще и – день рождения. Двойной праздник. Но главное, ни в этом. Накануне должны были принимать весь класс в пионеры. Все, в том числе и Владька, с нетерпением, замиранием сердца ждали этого волнующего, счастливого дня, чтобы встретить праздник уже в красных галстуках на груди. Однако для Владьки этот день так и не наступил.

    
      Был теплый солнечный день. Все ученики высыпали на перемене на школьную полянку. Бегали, играли кто в пятнашки, кто в жучка. И тут он увидел как заносчивый, высокомерный Борька Потапов - сынок подполковника - подставил на бегу Изе ножку, та со всего маху упала на землю и сильно ушиблась. Села и плачет, потирая больное колено. Владька подскочил к нему и со всей силы саданул ему кулаком в нос, который оказался очень слабым, и Борька весь залился кровью. На уроке учительница увидела его перепачканным, спросила - что это значит? И он, подняв высоко голову, указал на Владьку. Она подскочила к Владьке, вытащила из-за парты и поставила его у классной доски.
   
 - Вот вам, полюбуйтесь, настоящий пример хулигана! - вскричала она. - Скоро праздник Великого октября, будем принимать в пионеры. Но хулиганам среди них нет места. Владимир Ильич Ленин тоже не принял бы хулигана в пионеры! - И, повернувшись к Владьке, выкинула руку на дверь. - Вон из класса! Без отца не приходи! Но не вздумай приводить мне свою мать. Она мне не нужна - эта…  эта безграмотная  женщина!
   

    Дома Владька рассказал матери все, как было. Мать слегка скривилась и задумчиво покачала головой.
    - Шо вона так взъилась на тэбэ? Та учителка нэ могла нахвалытця, а ця - шо ты ей зробыв таке?
    - Ничего я ей не зробыв! - со злостью бросил Владька. – Просто сама... как ведьма какая-то.
   -Знаешь шо, сынок, батьке нэчего казать нэ надо. Пиду сама и скажу, шо батька уихав в тайгу, а колы будэ - нэ знаю.
   

    В длинном коридоре второго этажа, по одну сторону, в линейку выстроилась пионерская дружина с красным знаменем, по другую - три третьих класса. Прозвучал горн. Вышла директор школы в сопровождении учителей, произнесла короткую напутствующую речь, затем школьная пионервожатая торжественно объявила о принятии Красных октябрят в пионеры… Владька забился в темный угол под лестницей первого этажа, рядом с ведрами и половыми тряпками уборщиц и вытерал слезы, нескончаемым потоком катившиеся по его щекам. Ему казалось, что для него остановилась жизнь, погасло солнце, наступил вечный мрак!

   
    Все дни каникул и праздники просидел дома за чтением книг. Родители ходили по гостям, бабушка занималась малышами или тоже читала, и он полностью был предоставлен сам себе.
    Как-то пришел Швед и долго свистел под окнами, вызывая Владьку на улицу. Владька послал Раюшку, чтобы сказала, что его нет дома. Она с удовольствием выполнила его поручение, сказала Шведу:
  - Владька сказал, что его нету дома. Он читает книжку.
               

Швед погрозил кулаком в окно и ушел.
  "Цусиму" на этот раз Владька прочитал до конца и с огромным интересом, после чего долго находился под ее впечатлением. Ему даже приснилось, что он - на огромном стальном корабле, охваченном огнем и дымом, вместе с отважными русскими моряками принимает участие в жестоком морском бою.
    

    Море! Оно никогда его не покидало, всегда жило, плескалось в его мечтах и страстно манило на свои безбрежные просторы. И тем большую тоску теперь нагоняла мысль о школе. Не так, как раньше: проснется и сразу все думы о школе. И так светло и радостно становилось вокруг, что казалось, вырастали за спиной крылья, и хотелось летать. Теперь все наоборот. Как подумает о школе, так внутри становится такая пустота, как в сыром холодном трюме пиратского корабля, которым командует злой одноглазый Билли Бонс.

    
Он никак не мог смириться, что ему не дали звание пионера. Однако с красным галстуком не расставался. Правда, носил он его в ранце, втайне от всех, даже от друзей. И надевал только дома, перед зеркалом. Покрутится, повертится перед ним, полюбуется и опять сложит аккуратно, и поместит на самое дно ранца.
   

    Наступил новый год. Этот праздник Владька любил больше других. А тут еще отец принес пригласительный билет на детский утренник в воинскую часть, которой принадлежало подсобное хозяйство, где работал отец.
 Владька был безумно рад. Зато сестренки подняли такой рев, что в ушах звенело: им тоже очень хотелось поехать на елку. Мать стала уговаривать их - на улице мороз, холодно, а у них нет хорошей теплой одежды, и по дороге могут околеть, превратиться в ледяшку. Но они не слушали ее и продолжали голосить. Вмешался Владька - если они перестанут реветь, он привезет им подарок, а если не перестанут, то ничего не привезет. Раюшка замолчала и, шмыгая носом, спросила:
   
 - А ты не врешь?
 - Честное слово! Во, даю зубатку, - и Владька щелкнул ногтем большого пальца, зацепив им за верхние передние зубы.
 - Владь, а цё там будет в твоих подалках? - тоже успокоившись, спросила Валюшка.
 - Ну что... наверное, конфеты, пряники и еще что-нибудь, - ответил Владька.
 - Ну, смотли, если навлёс и сам съес, мы тебе никогда, никогда больсе велить не будем.
 - А я тогда пол подметать не буду, и ты меня не заставишь. Сам будешь подметать,     - твердо заявила Раюшка.
 - Ну, сказал - привезу, значит, привезу.

     Ехали в легкой кошевке, запряженной молодым черным жеребцом. Навстречу, по бокам улиц проносились молчаливые заснеженные дворы с голыми заиндевевшими деревьями и избами с роскошными белыми шапками на крышах.
     Отец был в черном полушубке, в шапке-ушанке, завязанной на затылке, и в серых валенках. Он сидел рядом с Владькой на мягком сидении  свежего пахучего сена и то, и дело, подстегивал  вожжами жеребца, который бежал  веселой рысью, выбрасывая из под копыт дорожные затвердевшие снежные крошки.
    Владька был в зимнем пальтишке с цигейковым воротником, цигейковой шапке с длинными ушами и подшитых серых валеночках. Кроме этого был укрыт спереди старым полушубком, под которым было тепло и приятно. Только нос и щеки пощипывал морозный ветерок.
   

   У переезда несколько минут пришлось постоять. Набирая скорость, проходил пассажирский поезд "Москва - Владивосток". Затем въехали в военный гарнизон и вскоре остановились у больших металлических ворот с красной звездой. Рядом стояла полосатая будка с часовым - в длинном тулупе и винтовкой у ноги.
     Отец привязал к столбу лошадь, кинул ей охапку сена и подошел к часовому, показал ему какую-то книжечку и тот без слов пропустил их на территорию части с длинными, одноэтажными кирпичными зданиями. У двери одного из них они остановились, оббили снег с валенок и отец дернул на себя ручку. Тотчас изнутри на них обрушился взрыв звонких детских голосов с клубами теплого воздуха, окутанного паром. Прошли в раздевалку. Владька снял с себя пальто, переобулся в ботиночки, оглядывая незнакомые лица.
   - Ну, так. Ты оставайся, а я поеду на подсобное хозяйство. Потом заеду за тобой. Не стесняйся. Иди в зал, - сказал отец и ушел.

   
 Владька нерешительно шагнул в помещение. Нарядная, сверкающая елка стояла посередине и упиралась серебристой граненой звездой в самый потолок. У стен, вокруг нее столпились дети разного возраста.
Многие были со своими мамами, некоторые с папами - в военной форме с командирскими отличиями в петлицах. Дети весело шумели, смеялись. Многие - в маскарадных костюмах. Владьке вдруг стало как-то неловко за свой простенький морской костюмчик, который мать сама скроила и пошила по его просьбе.
   

Он обвел глазами весь зал и ему показались знакомыми несколько мальчишек и девчонок. Он видел их в школе. Но они были настолько далекими и чужими, что еще острее почувствовал свое одиночество. Стало совсем ни по себе.
   Появился дед Мороз со Снегурочкой, трижды ударил об пол тяжелым посохом, и тотчас заиграла музыка: баян, мандолина и гитара. Он громко, весело пригласил всех взяться за руки, и дружным хороводом закружили вокруг елки с песенкой: "В лесу родилась елочка".
 

     Вскоре Владька забыл о своей неловкости и одиночестве. Стало просто, легко и весело. И все эти мальчики и девочки теперь ему казались давно знакомыми. Потом были игры, загадки, викторины, затем опять хоровод с песенками. Потом дед Мороз объявил выступление участников на лучшую премию: кто - с танцем, кто - с песней, кто - со стихами. Словом, кто, что умеет. Тут же из мам и пап было выбрано жюри. Желающие выступить не заставили себя ждать. Премии вручала Снегурочка под общие аплодисменты. В основном они состояли из разнообразия игрушек и детских книжек.

   
Владька долго колебался. Он очень хотел выступить, но все не решался. Желающих становилось все меньше. Наконец он осмелился. Протиснулся вперед и выкинул вверх руку. Дед Мороз заметил, подошел, спросил - с чем он хочет выступить, подвел к елке и объявил его номер. И тут Владик растерялся, увидев, уставившихся на него множество притихших взглядов. Он опустил глаза, кое-как собрался и неуверенно, робко, неузнаваемым для себя голосом, произнес:

Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом!
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?..

И тут он почувствовал, как будто внутри у него что-то широко распахнулось, и голос сам по себе рванулся и зазвучал свободно и разливисто, складываясь в чеканные слова, которые словно чайки, то взлетали вверх, то опускались к пенящейся волне:

Играют волны, ветер свищет,
И мачта гнется и скрипит…
Увы! Он счастия не ищет
И не от счастия бежит!
Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой!..
А он, мятежный просит бури,
Как будто в бурях есть покой

Он замолчал и кинул по кругу глазами. И тотчас раздался взрыв аплодисментов с возгласами: "Молодец!.." Он видел перед собой широкие улыбки, которые с восхищением светились со всех сторон. У самых дверей стоял отец и тоже улыбался, но с каким-то удивленным видом.
    
     Жюри присвоило ему первую премию, которая состояла из двух книг: "Остров сокровищ" Р. Стивенсона и "Робинзон Крузо" Д. Дефо. От такой премии с ним чуть не случился удар. Это было для него превыше всякого счастья. Он забыл и про подарки, которые начали раздавать. Выскочил в коридор, к отцу. Но тут его поймала за плечо Снегурочка.
    - Эй, парус одинокий! Ты куда это? А больше ничего не забыл?!
    Дед Мороз встретил его с громким веселым укором:
   - Ты что это, отрок, так быстро испарился? Ветром сдуло? Негоже, негоже! Ну-ка подойди сюда. - Достал из большого фанерного ящика четыре кулька и протянул Владьке. - Держи, Младшеньким своим привезешь от деда Мороза и Снегурочки эти сладости-радости.
- Большое спасибо! - выпалил Владька смущенно и расплылся в счастливой улыбке.
   

    Отец ждал его на улице, у кошевки с дымящейся папиросой в руке. Владька радостно подбежал к нему и воскликнул:
  - Смотри! Мне дали целых четыре подарка: на Райку, Вальку и на Вовку.
  - Я знаю, - загадочно засмеялся отец и добавил: - Давай, залазь, поехали.
Владька опустил свою ношу в кошевку и огорченно пробурчал:
  - А-а… это ты - все...
  - А ты думал, это тебе - за красивые глаза? - сказал отец и выплюнул окурок.
    Владька, молча, забрался в кошевку, укрыл полушубком ноги, натянув его до самого подбородка. Отец сел рядом, хлестнул вожжи
  - Но - о! Пошел, Чернявый!

    Конь сорвался с места и легкой рысью помчал по укатанной промерзшей снежной дороге. Зашуршал морозный ветерок, покалывая своими иголками незащищенное лицо. Мимо проплывали длинные кирпичные казармы. Голые деревья с разбросанными на снегу тенями от яркого зимнего солнца, сверкавшего с чистого голубого небосклона, словно из ледяной гигантской проруби. Урча мотором, пронесся навстречу ЗИС-5, высоко груженный сеном. Следом промчались сани, полные молодыми людьми, - парнями и девушками, - с раскрасневшимися лицами, горланившими какую-то веселую задорную песню.
    Владька подумал о подарках и обратился к отцу:
   - Пап, а Вовке - зачем?
   - Что - зачем?
  - Ну, подарок. Он же еще маленький. У него нету даже зубов. Он же еще сосет мамкину грудь. Как же он будет… грызть конфеты?
  Отец усмехнулся,
- Совершенно верно. Вот ты, как старший и примешь нужные меры.


Но тут же Владька переключился мысленно на свою премию. Эти книги были для него дороже всех подарков. Хотя "Остров сокровищ", он уже читал. Но все равно он был ей рад. Теперь она будет его собственной, и он сможет дать почитать огольцам. И в первую очередь, конечно, Лукану. А вот "Робинзон Крузо"!.. Он столько за ней охотился в библиотеке, а она все ускользала от него. А теперь и эта книжка его собственная.
   
 - Сынок, а где ты научился так рассказывать стихи? - вдруг спросил отец. Владька подумал и с нежностью в голосе ответил:
 - Это наша бывшая учительница, Елена Исаевна научила.
 - Молодец. Ну, прямо, как настоящий артист, - он помолчал, потом снова заговорил: - Ничего, сынок, вот скоро подрастешь, и пойдем в тайгу. Я из тебя такого охотника сделаю - всем чертям назло!
    Владька, не задумываясь, коротко отрезал:
   Я не хочу – охотником.
 - Ну и дурак! - усмехнулся отец и со злостью стеганул лошадь.

      
На следующий день Владька побежал на новогодний утренник в школу. Тоже было весело. Нарядная елка, дед Мороз, Снегурочка, игры, песни, подарки. Но больше всего его захватил кукольный театр, который был приглашен дирекцией в школу. Выступал он с Пушкинскими сказками: "О рыбаке и рыбке" и "О попе и о работнике его Балде".
   

 Это было так увлекательно, интересно и смешно, что надолго осталось в памяти у всех мальчишек и девчонок… А потом полетели веселые, беззаботные зимние каникулы. Отец сразу после нового года ушел в тайгу, и Владька чувствовал себя более свободно и раскованно. Единственная обязанность по дому была на нем - это не забывать почистить во время коровник и с матерью напилить дров. Остальное время - или на речке играли с пацанами в хоккей, гоняли консервную банку самодельными сучковатыми клюшками, или на лыжах.

    
Вечерами сидел на кухне с книгой, пока усталость окончательно не сморит, и не заснет тут же у керосиновой лампы. Электричества тогда еще за речкой в частных усадьбах не было.
  Отец относился к книгам с некоторым пренебрежением. Считал, что книги - пустое занятие, баловство. Напрасная трата времени. А иногда и говорил: "Книжки кормить не будут!"


Поэтому Владька старался поменьше попадаться ему на глаза с книгой. А если такое случалось, то приходилось выкручиваться, говорить, что он делает домашние уроки, читает учебник. Хотя учебники по домашнему заданию он никогда не брал в руки и выполнял - только письменные. Ему достаточно было прослушать учительницу с новым материалом, чтобы запомнить дословно и понять суть.
   

 Каникулы промелькнули так быстро, что он и не заметил, и даже ни разу не вспомнил о школе. Но в последний день мысль о ней вдруг, как острый ржавый гвоздь, вонзалась в самое сердце и нагоняла такую тоску, от которой школа показалась настоящей тюрьмой с острова Иф, с которой бежал граф Монте-Кристо. Никто из его одноклассников не испытывал такого ощущения.

  Все после каникул были с веселым блеском в глазах и радостно возбуждены. Однако и им надолго этого не хватило. При первом появлении в классе Елены Федоровны, радость сменялась напряженностью, и в глазах угасал веселый блеск. Только Вовка Тарасов и Лариса Василенко чувствовали себя всегда превосходно.

    Лариса пришла в класс к концу второго года, и Елена Исаевна посадила тогда ее за одну парту с Вовкой. Они сразу подружились и никогда не расставались. В школу и со школы ходили всегда вдвоем. Оба были круглыми отличниками. Одевались лучше всех и чуть ли не каждый день меняли свои наряды.
    Тамара Федоровна не переставала восхищаться ими вслух перед всем классом и ставить их в пример.

  Первое время они еще как-то общались с одноклассниками, то в третьем - старались держаться в стороне от всех, обособленно. Даже с некоторым высокомерием. Кроме того Лариса была очень красивой девочкой - с томными лучистыми глазами серовато-голубого цвета. В классе ей не было равных. Все мальчишки были в нее тайно влюблены, но выражали чувства к ней всякими задиристо - насмешливыми выпадами, а к Вовке - нескрываемую ненависть. Девчонки тоже очень завидовали Ларисе и поэтому ненавидели ее. Вскоре у них появились еще прозвища - Задавалы и Жених и Невеста. Дразнили на каждом шагу. Не давали прохода ни на переменах, ни после уроков. Часто мальчишки сопровождали их со школы всей гурьбой с издевательскими насмешками. В который раз их родители приходили в школу и жаловались учительнице на хулиганские выходки одноклассников против их детей.

     После каникул у Владьки потянулись в школе еще более тяжелые и мрачные дни. Все больше он чувствовал себя в классе лишним, ненужным. Учительница как будто нарочно старалась не замечать его. Спрашивала уроки реже других, да еще с таким видом, будто выполняла какую-то неприятную грязную работу. За диктанты, которые он очень любил и писал всегда без единой помарки и ошибок, она выше отметки Хорошо никогда не ставила. И его охватывала такая обида и злость, что так и хотелось выкинуть какой-нибудь номер, от которого бы ей всю ночь снились злые пираты, чтобы засадили ее в железный сундук и пели над ним до самого утра: "И бутылку рома на сундук мертвеца…"
   
Это стало постоянным желанием, которое все больше толкало его на непредвиденные поступки, выходящие за пределы всех норм поведения школьной дисциплины. Лишь бы как можно больше разозлить ее и показать одноклассникам, что он ее нисколечко не боится и получает от этого полное удовлетворение. Не проходило ни одного дня, чтобы учительница не выставляла его из класса, и не посылала за родителями.

Но скоро она и в родителях разуверилась в их полезном действии. Знала, что отца не дозовется, а с матерью, этой безграмотной, скромной женщиной с украинским говором, которая очень смущалась при встрече с ней и не находила, ответных слов, разговор бесполезный.
    Она даже ставила на педсовете вопрос об исключении его из школы. Но ее никто не поддержал, так как слышали от прежней учительницы об этом ученике только хорошее. И тогда она решила дотянуть до конца учебного года, а там обязательно избавится от него.

    Мальчишки в классе никак не могли успокоиться и ломали головы - как покруче насолить этим училкиным любимчикам, Вовке и Ларке. Думали, спорили. Даже кто-то предложил подсунуть в их портфели дохлых крыс. Но и это отпало. Во-первых, никто не знает - как их раздобыть, а во-вторых, их страшный, омерзительный вид вызывает тошнотворное отвращение, от которого даже холодок пробегает по спине.
   
 Остановились на том, чтобы как можно интереснее нарисовать и подложить учительнице в журнал. Пусть полюбуется своими любимчиками. Рисовать выпало Владьке. У него это получалось лучше всех из класса. Тут же сообща придумали сюжет - они должны были обниматься и целоваться. Рисунок получился очень выразительным. Под каждой фигуркой Владька вывел их имена. Но это мальчишек не удовлетворило, и они настояли - написать сверху: Подлизы и Жених и невеста. Подложить учительнице в журнал на одной из перемен взялся Васька Синевич.
Прозвенел звонок. Вошла учительница, все вскочили с мест. Она
прошла к столу, окинув класс своим обычным строгим взглядом  и сказала:
 - Садитесь.

     Дети с шумом, стуча крышками парт, опустились на свои места, и наступила необычайная тишина. Девчонки тоже знали о затее мальчишек, которые, низко облокотившись на парты и, затаив дыхание в напряженном ожидании, поглядывали на нее исподлобья.
Учительница еще раз скользнула по детским лицам, опустилась на стул и открыла журнал. И тут ее лицо стало меняться до неузнаваемости. Сначала перекосилось и побледнело, потом густо покраснело, на лбу выступила испарина. Потом она медленно, тяжело подняла голову. Глаза сверкали жутким, гневным недоумением. Она подняла над столом тетрадный листок и на весь класс прошипела срывающимся гортанным голосом:
- Кто это сделал?!
За партами никто не шелохнулся. И рты у всех были, словно зашнурованы. Она обожгла холодным пронзительным взглядом Владьку, вскочила из-за стола и, размахивая над своей головой листком, пробежала между рядами парт.
- Молчите! Хорошо! - она резко села к столу и по одному, в алфавитном порядке стала вызывать к доске. Дети, втянув голову в плечи, со страхом выходили на лобное место и на все ее угрозы и запугивания твердили только одно: "Не знаю". Даже девочки стойко выдерживали ее гневную словесную экзекуцию. Наконец дошла очередь до Васьки Синевича. Он встал, весь сжался. Вышел к доске с видом великомученика, поглядывая на нее с глубокой мольбой, словно заранее просил пощады.
- Может ты, скажешь - чья это работа?!
Васька глянул в класс, весь покраснел и, опустив голову, спрятал глаза.
- Ну-ну, я жду! Я же вижу - ты знаешь! Говори, если не хочешь быть исключенным из школы!
Он открыл рот, как рыба, что-то невнятно промямлил и снова замолчал.
- Я ничего не слышу! Повтори! - выкрикнула она.
Васька испуганно вздрогнул и, запинаясь, произнес во всеуслышание: - Это... это... Владька. За... Забара.
- Я так и знала! - со злорадством выпалила она и подскочила к Владьке. Схватила за ворот, выволокла из-за парты и с силой выбросила за дверь, выкрикнув вслед: - Не приведешь отца, считай, что ты исключен из школы! Мать мне твоя не нужна! Можешь ей так и передать!
Ваську Синевича после уроков пацаны крепко поколотили. А Владьке на этот раз не удалось отвертеться - пришлось привести отца.
Разговор состоялся после уроков в классе. Она встретила отца с явно пренебрежительным любопытством в глазах, как бы сравнивая - далеко ли откатилось яблоко от этой яблони.
Он был в сером драповом пальто с черным барашковым воротником, черных галифе и хромовых сапогах. Руки с шапкой держал за спиной. Темные волосы гладко зачесаны назад. Он держался уверенно с выражением вопроса на строгом продолговатом лице.
Оценив его на свой взгляд, учительница бесцеремонно бросила:
- Наконец я могу познакомиться с отцом самого отъявленного хулигана во всей школе.

Отец сразу даже и не понял, что это относится к нему. Но в классе кроме них двоих никого не было. И он почувствовал, будто на его голову вылили ведро ледяной воды. Растерянно моргнул глазами и с виноватым смущением произнес:
- Что он, сукин сын, тут натворил?
Она язвительно усмехнулась.
- Натворил? Да нет. Больше, чем натворил. Я хочу сказать, у вас растет законченный моральный урод. А вы не замечаете. Вот, полюбуйтесь! - И она протянула ему рисунок. Он взял в руки, взглянул и чуть покраснел. Потом сказал:
- Ну, я ему покажу!
- Что вы ему покажете? - она с сомнением покачала головой. - Сколько раз я беседовала с вашей женой, а воз и ныне там. Никаких результатов.
Отец нервно дернул плечами.

- Но я помню, жена часто говорила, что его хвалят в школе, что он способный мальчишка - и с ним легко заниматься.
Учительница раздраженно тряхнула головой.
 - Это огромная ошибка Елены Исаевны, их первой учительницы. Она избаловала его. Да и не только его, а и весь класс, а мне теперь приходится расхлебывать. Вы не представляете, как мне теперь с ними трудно. А с вашим - у меня и вовсе нет никаких сил. Это - не ребенок, а сущий чертенок.
- То-то последнее время я стал замечать, что она... жена что-то молчит. Спрашиваю - как в школе? Говорит - все хорошо. И опять молчит.
- Правильно. Жена скрывает от вас, - сказала она и начала в самых
   ярчайших     красках рисовать владькино  невыносимое поведение со всемИ его проступками, давними и недавними, значительными и незначительными, что было и чего  не было. И даже приписывала ему чужие проступки, только бы поглубже поразить воображение родителя несносного ей ребенка. И ей это удалось. Настолько поразила родителя, что ему показалось – это происходит в кошмарном сне. Ему не верилось. Неужели это его сопляк? Неужели он способен на такие выходки? Он стиснул зубы так, что вздулись скулы и задвигались желваки, а в серых глазах, под сурово сдвинутыми на переносице бровями, сверкнул зеленый огонек. Потом разжал губы и густым подавленным голосом произнес:


- Вон, оказывается какие тут дела! А я и не знал. Ну, я ему покажу - где раки зимуют!
- Я рада, что мы нашли общий язык, - с облегчением вздохнула она. - Он заслуживает самого строгого наказания. Такого, чтобы надолго запомнил, и перед тем, как что-то совершить, подумал.
- Совершенно верно. - Он кивнул головой. - Стервец! Совсем отбился от рук. Да тут еще и мать ему потакает. Да я и сам, наверно, виноват. Носился с ним, как с писаной торбой!  Никогда даже пальцем не трогал.
- А вы знаете, мы часто спорим с учителями на эту тему. Одни выступают против физмер в воспитании детей, другие - наоборот. Я придерживаюсь взгляда - физических мер. Хотя педагогическая наука  тоже отвергает систему физического воспитания. Ставит целью лишь морально-психологическое воздействие. Однако жизнь доказывает другое. Есть дети совершенно неуправляемые и без физического вмешательства им ни что не поможет. Примером этому может служить ваш ребенок. Вы сами видите.

Он вынул из кармана пачку с папиросами. Повертел в руках, но закурить не решился, сунул их обратно, и на минуту перевел нахмуренный взгляд за окно, где в это время в ста метрах от школы, стуча колесами, набирал скорость в сторону Владивостока длинный состав с товарными вагонами. Затем резко повернулся и отрывисто бросил:
- Придется самому взяться за его воспитание. Я выколочу из него эту дурь. - Секунду помолчав, усмехнулся: - Нас тоже когда-то драли, как сидоровых коз.
- Я очень рада нашему знакомству и что вы меня поняли. Думаю, с сегодняшнего дня дело пойдет на лад, -  удовлетворённо ухмыльнулась она.

Пока Владька был в семье единственным ребенком, отец безумно любил его. Эту любовь усиливало еще то, что он видел в нем свое повторение, чистую копию. Все свободное время  уделял Владьке. Бывало на первомайские или октябрьские праздники украсит по кругу спицы колес велосипеда красными лентами, сунет ему красный флажок в руки, посадит на раму, и покатили вдвоем на демонстрацию, без матери. Или посадит на плечи, и гуляют среди веселой праздничной толпы. Отец что-нибудь рассказывает, а Владыка весь заливается хохотом. Он тоже очень любил отца. И очень скучал, когда отец задерживался, уезжал в командировку или на охоту. Из тайги всегда приходил с кедровыми шишками и вкусным сладким кишмишом. Иногда с большим снопом беличьих шкурок. Бывало, накроет ими Владьку с головой посреди комнаты и тот со смехом взахлеб выбирался из них, как из шалаша.
    Однажды летним жарким днем Владька с Шуркой, двоюродным братом, сыном старшей сестры отца, тети Кати, подсмотрели на соседней улице как развлекались мальчишки постарше. Выбив в сучке на бревне гвоздем отверстие и, накрошив туда серы со спичек, вставляли гвоздь и сверху били по нему молотком. Раздавался звучный выстрел.

    Владьке тогда шел седьмой год. Шурка на полгода младше. Вот и они решили попробовать. Стащили дома спички, нашли большой гвоздь, молоток заменил увесистый камень. Примостились на штабеле строительных брусьев, которые были сложены на краю двора, рядом с большим стогом сена, предназначенного для пожарных лошадей.
     Получалось не хуже, чем у тех мальчишек, пока гвоздь не завалился в щель между брусьев. Но остались спички, которые ждали своего дальнейшего применения, и они решили попробовать - будет сено гореть, или нет. Ткнули горящую спичку в стог, и оно тотчас воспламенилось. Они испугались, но не убежали, а стали кричать во все горло: "Пожар!" Тут же сбежались пожарники, раскатали пожарные рукава, подкатили ручной насос и стали заливать огонь. Примчались и матери этих маленьких вредителей. По пути выломали по хворостине, поймали их за руки и тут же, рядом с полыхающим огнем, испуганно плача, стали полосовать их щупленькие попки в коротеньких штанишках. Владькина мать сквозь слезы выговаривала: "Боже мий, шо ж вы наробылы, нэхристи полосатые? Батьку ж тэпэр посадять! Боже мий!.. Боже мий!.. Як же ш вы додумалысь до цего?.. Батька прийдэ вин тэбэ ще всыпле!"

    
Владька пораньше с вечера лег спать, чтобы не встретиться с отцом, который должен приехать с командировки в этот день. А утром проснулся и лежал с закрытыми глазами, прикидываясь спящим, пока отец не ушел на работу. Но перед обедом столкнулся с отцом прямо в дверях.
     - Ты куда это разогнался, диверсант? Враг народа! - произнес отец суровым тоном, в котором мелькнула легкая тень насмешки. - Ну-ка, пошли. - Следующие слова он произнес на кухне, за обедом: - Ну, рассказывай, герой, как это вам с Шуркой пришло в голову – устроить такое вредительство Советской власти? Захотели послужить на руку врагам?
      Владька стоял посереди кухни, тер кулачком мокрые глаза и слегка всхлипывал.
     - Ишь, распустил нюни. Ты шо, думаешь, тебе помогут слезы? Не-ет, брат, Москва слезам не верит, - продолжал отец. - Слезы - это маска для шпионов. Вот посадят вас с Шуркой в тюрьму, прикуют к стенке цепями и будете выглядывать через решетку, через которую видно только маленький кусочек неба. А знаешь, чем там кормят арестантов? Дохлыми лягушками и навозными червями.
  - Ну, хватэ хлопця пугать, - сказала мать, посмеиваясь и, ставя перед отцом на столе тарелку с горячим зеленым борщом. - Вин уже свое получив.
  - Ничего, ничего. Пусть отвечает по всем законам, раз натворил, - сказал отец и плотно сжал губы, чтобы не улыбнуться.Тут из комнаты приоткрылась дверь и на пороге появилась босоногая, в короткой белой рубашонке, белокурая сестренка Раюшка. Она только что проснулась и, потирая кулачком носик, капризно пропищала:
   - Мама, я сиси - ням, ням... бай, бай не хоцю, - и сунула в рот большой палец.
   - Ой, как нехорошо! - брезгливо скривив губы, сказал отец. - Такая большая девочка и сосет палец. Тебе не стыдно? Она покрутила головкой.
- Не - а, - и снова настойчиво пропищала: - Мама, я сиси – ням, ням. Мать взяла ее на руки, села в угол и расстегнула ворот. Малышка жадно уткнулась носиком в полную, теплую, нежную грудь матери и с удовлетворенным спокойствием громко засопела.
   

- Слушай, Саш, когда ты ее отучишь от себя? Уже ж не маленькая. Второй год идет. Пора, наверно, - сказал отец, нарезая хлеб.
    - Хай сосэ. Молоко е. Хиба жалко. Владьку вон, до трех лит кормыла - ты шо, забув. - Тут мать взглянула на него каким-то продолжительным, загадочным взглядом и улыбнулась.
   - Не понимаю. Чего - ты? - с недоумением насторожился отец.
   - Да … хтось ще будэ у нас скоро. Може дивка, а може хлопэц.
   - Да - ну?! - он с удивлением выпрямился за столом.- Когда?
   - Дэсь в дэкабри.
     Отец на минуту задумался, потом серьезно оказал:
  - Надо строить свою хату. А то куда ж мы их будем размещать? Да и своя - лучше, чем казенная. Да и хозяйство нужно будет заводить. Корову. - И повернулся к Владьке, мягко, весело произнес: - Ну, все. Хватит. Вытри слезы. Скажи спасибо, что у нас начальство понимающее, а то бы засадили твоего батьку в тюрьму. Вот только теперь весь город будет смеяться: пожарка сама себе устроила пожар. - Притянул Владьку к себе и ласково потрепал по голове. - Ладно, иди к своему Шурке. Только на этот раз, смотрите, конюшню не подожгите.
 Владька радостно улыбнулся и побежал к двери.
   

Вскоре появилась еще одна сестренка Валюшка. У родителей прибавилось забот. Отец занялся строительством своей избы, и теперь у него вообще не было времени уделять внимания ни Владьке, ни остальным. Да и Владьку он считал, что тот уже вышел из того возраста, когда мог забавлять его. Но по-прежнему относился к нему с отцовской вниманием...
   
   Чем ближе отец подходил к своему дому, тем большая власть слов учительницы овладевала его чувствами и вызывала яростный гнев. Я тебе покажу!.. Довел до такого позора!.. Шкуру с тебя спущу. Мерзавец!.. Сукин сын!.. Бандит!.. Это все она виновата! Мать!.. Потакает ему во всем!.." - В ритм нервных, торопливых шагов звучало у него в голове. Влетел в коридор, с силой дернул дверь в кухню и гаркнул на весь дом:
  - Где он, бандит?!
 Быстро снял пальто, расстегнул на поясе ремень и шагнул в комнату. Владька сидел за столом с учебниками, будто занимался домашними уроками. Но когда услышал грозный голос отца, а затем и свист ремня над головой, сжался весь в комок. Мать бросилась защищать его. Воспользовавшись некоторым отцовским замешательством, Владька выскользнул из его рук и нырнул под стол. Однако пару хороших, жгучих хлыстов он все-таки получил.
   Итак, желание и благословение Елены Федоровны осуществилось, что стало первым Владькиным крещением и наступлением новой эпохи в его жизни…


                V I
               
Ванька Корниенко курил уже по-настоящему, как взрослый, и очень гордился этим. Он был в компании старше всех - тринадцать лет. Его овальное лицо с русоволосой косой челкой на лбу всегда носило выражение  превосходства.
Все Владькины друзья жили по соседству с ним, - у большой поляны. И очень завидовали Ваньке, который так умело, трубочкой выпускал изо рта дым или из носа в две ноздри. Им тоже очень хотелось научиться этому. И Ванька с удовольствием взялся за уроки. Уходили на речку, и там он показывал,  как нужно затягиваться, а потом выпускать дым. Вскоре их распирала гордость, что они теперь тоже - настоящие курильщики. Только Лукан не смог усвоить эту привычку. Его сразу стошнило и чуть не вырвало. Теперь на всех курящих он смотрел с глубоким отвращением.


Стоял жаркий июнь. Как всегда, в хорошую погоду пацаны всей ватагой резвились на речке: купались, загорали, играли во всевозможные подвижные игры, и никто не спешил домой. И только Владька подхватился, быстро выжал трусы, натянул маечку, свистнул с берега и, помахав рукой, исчез.
Он торопился, чтобы успеть появиться дома раньше отца, который в этот день был на покосе и должен скоро вернуться.
С тех пор отец очень переменился. Не было больше того отцовского тепла в нем. Часто был хмур и сердит. Даже запретил Владьке без дела выходить на улицу. Он так и говорил: "Нечего шлындрать по улицам, баклуши бить с друзьями. Они тебя кормить не будут. Вон, лучше матери помогай дома".


А тут, еще остался на второй год в третьем классе. Вообще стало невыносимо.
Он бежал, а на душе было так тоскливо, безрадостно, что ноги не хотели нести его. Прежде, если дома ждала хорошая книга, он и сам старался поскорее избавиться от друзей. А теперь и книги как-то мало радовали. Все вокруг казалось черным и не интересным. И лишь только спасали  его мечты о море, кораблях и мужественных моряках, среди которых он видел и себя.

Подбегая ко двору, он увидел, что опоздал. Стог сена стоял уже на месте, у сарая со стороны огорода. Наверху с вилами топтался отец, принимая снизу от матери остатки сена, заканчивал стоговать. Увидев сверху подошедшего Владьку, приостановил движения и проворчал каким-то потуплено -  раздраженным тоном:
- Ты где шляешься?
Владька насупился и виновато посмотрел на мать и вдруг увидел на ее глазах слезы. Он растерянно уставился на нее. Дело в том, что мать никогда  не   показывала    никому своих слез. Всегда, если приходилось, оставляла их в каком-нибудь уголочке. Поплачет, потом выйдет и улыбается, как будто ничего не произошло. Она опустила вилы и сказала дрожащим голосом:

- Война... сынок.
- Какая - война? - не понял Владька.
- Нимцы  напалы на нас.
Владька сначала удивился, но тут же весело выпалил:
- Ну и что! Вот и получат! Бежать будут без оглядки. Красная армия покажет им - где раки зимуют!
Мать покачала головой и всхлипнула.
- Батьке тоже повистку прынэслы.
- А что, разве Красная армия без нашего папки не разобьет врагов? -Несколько умерив пыл, спросил он.
 И вспомнил, как отца однажды брали в армию на курсы переподготовки и как он приезжал домой на побывку в военной форме: серой шинели, буденовке и с четырьмя красными угольниками в петлицах. И подумал, что он тоже боец Красной армии и тоже будет геройски громить фашистов. Владьку охватила гордость. Он поднял вверх глаза и посмотрел на отца с глубоким уважением…

На фронт отца не отправили. Оставили в Спасске. Присвоили звание младшего лейтенанта - с кубиком в петлице и направили начальником военной пожарной охраны на бензосклад, который обслуживал Дальневосточную армию. Отец Лукана служил в милиции, и его тоже оставили в тылу. Ушли на фронт  отцы только Витьки Шведа и   Васьки Козла. Владька им очень завидовал. Их отцы били фашистов. И очень стеснялся, что его отца оставили в тылу, и каждое воскресенье он бывал дома.

Однажды утром Владька проснулся, услышав сдавленно - глухие стоны матери. Он с испугом бросился в ее комнату, но она успокоила его, и сказала, чтобы немедленно отправился к отцу и сообщил ему, что у нее начались роды. Августовское солнце палило уже с утра. До бензосклада - кило¬метра три. Владька вывел старый отцовский велосипед, сунул ногу в раму, так как не доставал сверху до педалей, и помчался, сколько было духу.
Все обошлось хорошо. Отец вовремя доставил мать в роддом. На другой день Владька узнал, что у него появился еще один братик. Отец назвал его Василием в свою честь. Он имел в виду, если призовут на фронт, и он погибнет, то это имя сына останется памятью о нем, как бы продолжением жизни его самого...

Новый учебный год Владька начал в другой школе, седьмой - около пожарки. Ему было стыдно оставаться там, где начинал, и где теперь его школьные друзья, девчонки будут учиться на класс впереди.
Проучившись с неделю в новой школе, как успел подраться с одним из пацанов в классе, третьегодником. Тот держал в устрашении весь класс. Хотел навязать свою власть и Владьке, но получил отличный отпор в придачу с хорошим синяком под глазом.

С некоторых пор, еще в прошлом году, при Елене Федоровне он стал терять всякий интерес к школе, хотя не отставал ни по одному предмету. Но Тамара Федоровна все-таки занизила ему годовую отметку по математике и оставила на второй год. Таким образом, избавилась от него в четвертом классе, что надломило его окончательно.  И теперь он бегал в школу не учиться, а так: развеять скуку, встретиться с друзьями, развлечься. Но часто с какой-то щемящей тоской, вспоминал Елену Исаевну и те золотые, светлые школьные дни. Иногда ему казалось, что ничего этого не было. Это был просто приятный, красивый сон.

В седьмой школе проучился с полмесяца и перешел в четвертую, в которой учились все его друзья с околотка. Да и расположена она была недалеко от дома, по эту сторону речки, сразу за поляной.
Учительница в новом третьем классе - молодая, красивая, с черными волнистыми волосами до плеч, с большими, улыбчивыми, черными глазами и теплым бархатным голосом - Наталья Васильевна с первого дня заворожила его всего. Он чувствовал к ней какое-то волнующе-магнетическое притяжение. И теперь бежал в школу с огромным желанием. На уроках сидел тихо и даже одергивал, сердито шикал на непоседливых. Первую четверть закончил отличником. Но это ему не составляло ни¬какого труда. Ведь он знал весь материал за прошлый год. И все равно Наталья Васильевна была удивлена - почему его оставили на второй год? Затем предложила своим ученикам - избрать его старостой класса.  Но как-то спросила его, почему она никогда не видела на нем пионерского галстука? Он сначала растерялся, но тут же нашелся и сказал, что залил его чернилами, а другого нет.

Оставшись на второй год, вместе с разочарованием о школе, он избавился и от горечи, которая внушала неполноценность отвергнутого пионерским званием. Теперь он этим не страдал. Но зато еще больше укрепилась в нем мечта о мореходном призвании и дальних морских походах. Он бы уже сейчас удрал из дома,  уехал  во Владивосток и устроился бы на какой-нибудь корабль, если бы знал,  как это делается.

На октябрьский праздник пришел домой отец. Владьке как раз исполнилось одиннадцать лет. Отец был в приподнятом праздничном настроения и преподнес Владьке подарок - целую кучу больших краснобоких яблок. Владька так и обомлел, ослепленный таким богатством этих самых вкусных плодов на свете, как он всегда считал, и удивленно поднял на отца глаза.
- Это все мне?
- Тебе. Ты же у нас сегодня именинник, - весело засмеялся отец, Владька разложил яблоки на столе и пересчитал: оказалось двенадцать штук. Секунду подумав, спросил:
- А можно я поделюсь со всеми?
- Что хочешь, то и делай - сказал отец. - Они же твои.
Вовку с Васькой сразу исключил из доли. Они еще маленькие, и яблоки грызть не смогут. Остаются только бабушка, отец, мама и Рая с Валюшкой. И он раздал всем по одному яблоку.

И тут, ему стало как-то неловко, даже немного стыдно, что у всех только по одному, - а у него их целых семь штук. И тут же, не задумываясь, решительно раздал еще по одному. Теперь было у всех по два, и у него - тоже. И ему стало легко, радостно, весело, будто освободился от какой-то неприятной тяжелой ноши.
- Молодец, сынок! - Отец весело потрепан его по голове.
Владька расчувствовался веселым расположением отца, и преподнес ему свой табель с отличными отметками за четверть.
Отца будто сразу подменили. Небрежно взял в руки табель, бросил по нему беглый взгляд и без всякой радости, даже несколько язвительно произнес:
- Шо ты мне показываешь. На второй год может и дурак быть отличником. -  И сунул ему его обратно.

Жизнь вокруг становилась все трудней. Сводки с фронта по радио были очень тревожными. Каждый день Красная армия оставляла свои города. Стали поступать похоронные извещения о погибших отцах, мужьях, сыновьях, братьях. Полки магазинов совсем опустели. Начались перебои с хлебом. Ввели хлебные карточки: на неработающих, так называемых иждивенцев, старых и малых – триста  граммов на день; работающим -  пятьсот.

В школе не хватало тетрадей. Вход пошли даже брошюры со сталинскими докладами и изображением его профиля на корочке из мелованной бумаги. Книжные магазины и киоски Союзпечати тоже быстро опустели.
Но в декабре появилось радостное извещение, а вскоре и документальный фильм, называвшийся "Разгром немецких войск под Москвой". Люди ожили, повеселели, обрели надежду.

Отец в части получил комнату. Питался в солдатской столовой. Кроме того, получал на месяц командирский паек, который приносил матери. Но на семью,   детям из этого пайка почти ничего не перепадало.      Только иногда по выходным, когда отец бывал дома. Семью от голода спасали   корова, куры, картошка и кукуруза с загородного огорода, который почти сама мать разрабатывала весь. Если не считать Владькиной помощи. Особенно много садила картошки и кукурузы. Кукурузу толкли в ступе и получали из нее крупу и муку Из них мать готовила супы, каши, мамалыгу, пекла лепешки, заменявшие хлеб.

Ступа непосредственно входила в обязанности Владьки, как и многое другое по хозяйству. Ежедневно чистить  коровник, носить воду из колодца - через дорогу, пилить с матерью дрова. Правда, колоть поленья мог еще только небольшие.
Бабушка была неважным помощником матери. Часто прибаливала. У нее болела спина. В основном она смотрела за малышами.

Мать не запрещала Владьке гулять на улице. Лишь бы не забывал о своих обязанностях. Владька успевал, и  по хозяйству, и на коньках с пацанами на речке погонять в хоккей - консервную банку, и на лыжах с горы покататься. А вечером - посидеть еще с книгой у керосиновой лампы на кухне, пока не свалит сон. Самый тяжелый и ненавистный день у Владьки было воскресенье. В этот день всегда отец был дома и заваливал его еще и своей работой. Из войлока или картона рубить пыжи для патронов к охотничьему ружью или  на специальном приспособлении крошить на мелкие кусочки, отлитые свинцовые проволочки, которые потом небольшими горстями насыпать в специальную посуду, похожую на сковороду, и намертво прикрепленную к табурету; затем накрывать сверху тяжелой крышкой с вертикальной ручкой с боку и вращать ее до тех пор, пока бесформенные обрубки свинца не превращались в россыпь идеальных шариков – настоящую дробь.

Это была очень нудная, однообразная работа, да еще под давлением тяжелого отцовского взгляда со всякими поучениями на моральную тему, от которой начинала болеть голова и пощипывать в горле.
После такого выходного Владька всегда ждал понедельника, как праздника. Бывало, проснется и лежит с закрытыми глазами, прислушиваясь - когда стихнут в доме отцовские шаги и стукнет во дворе калитка. Тогда он живо подхватывался и собирался в школу, которая, после такого домашнего рабства, тоже казалась настоящим домом отдыха.

В четвертый класс Владька перешел тоже с неплохими отметками. Но и опять разочарование! Наталья Васильевна вышла замуж и куда-то уехала, оставила их. В класс пришла новая учительница Антонина Михайловна. Тоже молодая, чернявая с серыми глазами и каким-то постным, неподвижным лицом. Всех называла только по фамилиям. Занятия вела сухо, безынтересно. На шалости учеников во время уроков редко обращала внимание и делала замечание, будто это ее не касается.
Владька сидел в среднем ряду за четвертой партой вместе с Таней Здор - тоненькой, тихой девочкой с русыми косичками. До этого она училась в параллельном классе, а теперь перевели к ним. Владька, сам не понимая - почему,  с первого дня  проникся к ней глубокой нежностью, и ужасно ненавидел Жорку Горового, который постоянно приставал к ней на переменах. Жорка был второгодником и теперь попал в их класс. Его старший брат Борис учился в седьмом классе. Оба были круглолицыми, плечистыми крепышами. Только старший - светловолосый, младший темноволосый. Но оба были с вызывающими, наглыми повадками и держали в страхе всю школу. Школа-то была всего семилеткой. И некому было поставить их на место. Их так и звали:  старшего Бога,   младшего Гога.

Однажды, на большой перемене Владька с приятелями выскочил на улицу, курнули за углом школы, перебросились снежками, и с гамом, наперегонки помчались обратно. И тут в коридоре второго этажа, у окна - напротив своего класса, он увидел, как Гога вцепился в Танины косички и, понукая, точно вожжами, с силой дергал за них и громко весело смеялся. Таня, закрыв  лицо  руками,  беспомощно дергала головкой и больно плакала. Владьку так и передернуло, он весь напрягся, сжал кулаки и, не осознавая, решительно шагнул к нему.

 -Ну-ка, отпусти! - жестко процедил он сквозь зубы.
От  такой   неожиданности  и удивления у Гоги округлились глаза, и он на мгновение застыл.   Ему  не  верилось,  что  кто-то  вот  так,  запросто мог набраться смелости и помешать ему веселиться. Не выпуская из рук Танины косы, он самодовольно, громко расхохотался.
- Смотрите на эту шмакодявку! Просит, чтобы я ему выпустил красные сопли, ха-ха...
В коридоре замерло движение, и все устремили на них напряженные взгляды, тайно сочувствуя и жалея Владьку, который еще сильней сжал кулаки и приготовился к обороне.

- Ну, давай... - повторил Владька тем же тоном.
Гога отпустил Танины косички и с прежней самоуверенностью, ядовито усмехнулся. - Плохо просишь! Ты лучше попроси. - И он повернулся к окружающим, которых около них выросла уже целая толпа. - Смотрите, ха-ха-ха... а он просит. Может дать ему, чтобы больше не просил?
Владька гордо вскинул голову.
- А ну, давай, посмотрим: кто - кому!
Гога подпер руками бока и устрашающе,  медленно двинулся на него. Но тут прозвенел звонок на урок и Гога с облегчением  выдохнул:
- Вот!.. Скажи спасибо, что кончилась перемена, а то бы я из тебя сейчас котлету сделал.
Но Владька был уже весь собранным, и отступать не собирался, твердо заявил:
- После уроков стукнемся один на один.
Гога опять повернулся к толпе и рассмеялся:
- Смотрите, а он все-таки просит. Ну ладно, придется дать ему понюхать... - и он поднял свой увесистый кулак.   
К концу уроков знала уж вся школа об этом необычном поединке, драке из-за какой-то Таньки Здорихи. Все жалели Владьку.

Владька тоже переживал, но не столько из-за страха быть битым, сколько из-за страха потерпеть поражение и – позора. Все-таки,  Гога был крупней и сильней его.
Коля Козуб, одноклассник и друг Владькин, уговаривал его отказаться от этого поединка. Но Владька и слушать не хотел. Он сам, при всех, вызвал его, а теперь - на попятную?  Нет! Это не в характере Владьки. Он будет драться, лишь бы не вмешался - его братуха.
 
Кончились уроки. Владька со своими друзьями вышли из школы первыми. Отошли   подальше и остановились на дамбе.  Мимо пробежали два газогенераторных ЗИС-5,  доверху загруженные мерзлой сахарной свеклой. Потом проковыляла белая лошадь, запряженная в сани, на которых сидели две розовощекие девочки и женщина с мрачным, задумчивым лицом. Все они были в черных полушубках и закутанные серыми платками.  А вскоре из-за угла школы показалась огромная толпа мальчишек и девчонок. Впереди всех с грозным показным видом, высоко подняв голову, вышагивал Гога. На правой руке, поверх рукава пальто, чуть ли не до самого локтя, была натянута беспарная, светлая, вязанная дамская перчатка с вышитыми цветочками на тыльной стороне. Он лихо размахивал ею на ходу, как бы подчеркивая свою несокрушимость и предвкушение легкой победы.

Владька вынул из-за пояса свои учебники, перетянутые резинкой, и передал друзьям, которые снова уговаривали - отказаться и сейчас же уйти домой. Но Владька уже не слушал их. Весь собрался и приготовился к встрече. Не замедляя шага, Гога подошел к нему, обнажил крепкие белые зубы своей наглой, самодовольной улыбкой, и хвастливо вскинув руку в модной дамской перчатке, грубо сдавил пальцами Владькино лицо. При этом громко самоуверенно рассмеялся:
- Ха-ха-ха, ну, сопля, держись! Сейчас я тебе разукрашу морду, что и мамка не узнает - чей это сы... - но договорить он не успел. Неожиданный удар в зубы заставил Гогу отшатнуться, и привел в   замешательство. Улыбка на лице исчезла, словно сглажена горячим утюгом. В глазах мелькнула растерянность, затем злоба и он снова двинулся на Владьку. Вокруг столпилось плотное кольцо болельщиков с поклонниками Гоги в первом ряду. Кто-то из них выкрикнул:

- А ну, Гога, дай ему!..
Но тут Гога получил второй удар. Потом – третий. Затем Владькины кулаки замелькали в воздухе с такой быстротой,  что Гога не успевал изворачиваться. Вместо того, чтобы послать Владьке ответный удар, втянул голову в плечи, низко спрятал лицо и махал руками, как утопающий, который не умеет плавать. Пытался перехватить Владькины кулаки и не дать им больше месить свою губастую подушку,  которая уже окрасилась   алым цветом, окрасив и его знаменитую, щегольскую дамскую перчатку. И тут все поняли, что Гога совсем не умеет драться, только напускал на всех страх своими увесистыми кулаками. 
В окружающей их толпе поднялся смех и подбадривающие веселые выкрики:
- Молодец, Владька!
- Проучи его, эту жирную морду!
- Так его! Чтоб надолго запомнил!
- Давай, давай, Владик!..
Кто-то из Гогиных приятелей вдруг бросился к ним, чтобы вмешаться и помочь Гоге, но тут на него загудели со всех сторон:
- Не лезь, а то и ты получишь!
- У них честная драка - один на один!
- Да это же  Гогин кореш. Тоже просит по соплям!
         
   Гога уже не махал руками. Согнулся пополам и плотно обхватил ими голову, защищая  лицо. Это очень затрудняло попаданию в цель Владькиным кулакам,над ловкостью которых, казалось, сама природа поработала. И тогда, улучив момент, резким толчком колена снизу, он нанес еще один неожиданный и сильный удар, который окончательно сплющил окровавленный мясистый Гогин нос и порядком уже вспухшие губы. Гога взвыл не своим голосом, цепко ухватился за Владькины бока и, уткнувшись головой в живот, повис на нем мешком. И тут Владька поскользнулся,  связанный  его тяжестью, и вместе с ним повалились на обочину дамбы, а затем клубком покатились вниз. Наконец Владьке удалось высвободиться из его цепких объятий. Поднялся на ноги и стал над Гогой в ожидании - когда он поднимется. Но Гога подниматься не собирался. Он лежал рачком, уткнувшись головой в снег, обхватив ее руками, и ждал Владькиных ударов. Но Владька честно придерживался неписанного закона - лежачих не бьют.

И вдруг в это время на дамбе появился Бога, Гогин брат. Он был на лыжах. Увидев такую картину, сначала это его ошеломило, потом привело в ярость и он прямо с дамбы со всей силой запустил во Владьку лыжную бамбуковую палку. Владька пригнулся, и палка пролетела над ним. И тут вся толпа наблюдателей поединка взорвалась. Мальчишечьи и девчачьи голоса смешались в один и со страстным осуждением набросились на  Богу, -  что он не имеет права! Драка была честной - один на один! И вообще, - они их больше не бояться! Хвастуны! Задиры! А драться мамка не научила! Они наступали на него стеной. Бога растерянно и даже с некоторым испугом оглядывался по сторонам и, согнувшись от стыда, скатился на лыжах вниз к Гоге. Поднял его. Оттер снежком окровавленное лицо. Прихватив брошенную палку и, не оглядываясь, братья, втянув головы в плечи, с позором отправились домой. С дамбы, в след им понеслись издевательские смешки, улюлюканье, свист, взрывы смеха.

Три дня Гога не появлялся в школе. А когда пришел, то на лице еще оставались следы засохших кровавых ссадин, подтеков и синяков.
После этого для многих в школе наступило полное спокойствие и благодать. Никто никого не боялся, никто ни к кому не задирался, и таких шумных поединков больше в школе не было, если не считать по мелочам. Но без этого среди пацанов не бывает. А Гога потом даже набивался Владьке в друзья. И Владька - мягкий по натуре - не отвергал. И вообще, он никогда не навязывал никому своей власти, как и не терпел ее сам от других. Хватит и дома, отцовской. И очень ценил искреннюю, равноправную дружбу, и так же глубоко презирал предательство.
Солнце пригревало все ярче. Рыхлился и подтаивал ноздреватый снег, выжимая из-под себя серебристые ручейки. Наступала первая военная весна.
 Мать все скрупулезней экономила картошку и кукурузу. Хотела растянуть,  как можно на дольше. Часто урчало в пустом животе и постоянно хотелось есть. Иногда и даже очень часто выручала тетя Нюра - младшая сестра отца. Она работала старшим поваром в ресторане - напротив кинотеатра "Аврора" у входа в городской парк. По вечерам, в назначенный час Владька приходил к черному входу ресторана с кастрюлькой - в сумке. Тетя доверху наполняла кастрюльку густыми белыми клецками, и он быстро возвращался домой, где его все ждали с большим нетерпением.
Кто-то из горожан обнаружил на полях, под снегом сою, не убранную с осени колхозами. Эта весть стремительно разнеслась по всему городу, и люди толпами потянулись на ее промысел. Дети даже пропускали школу - с котомками, сумками, кульками уходили на поля.
Жесткие колючие стебли со стручками, в которых были заключены драгоценные, сытные зерна,  густо переплетались, стелясь,  под тяжелым мокрым снегом. Разгребая и выбирая из-под него, напитавшиеся талой влагой набухшие стручки, часто коченели руки, не слушались пальцы. Но предвкушение вкусной, сытной, поджаренной россыпи жирных злаков, облегчали все эти трудности.

Владька с друзьями тоже решили отправиться на поля. Толька Горох отказался. Он не голодал. У него была своя соя. Кроме сои - мясо, домашний  выпечки  хлеб и даже мед. Его отец не был призван на фронт, и работал старшим агрономом в колхозе "Спасский".  Швед тоже не  голодал. К ним часто приезжал дядя Павел. Большой друг отца. Привозил на санях, запряженных гнедой кобылой, много всякого съестного добра: сало, пшено, рис, гречку, мед, сметану, и огромные караваи домашней  выпечки хлеба.

Это был хромой на правую ногу, кряжистый, рыжеволосый человек с  круглым красным лицом и добрейшими, голубыми глазами. Семьи своей не имел. Работая пасечником от Нововладимировского колхоза на сорок втором километре по таежному шоссе. Там у него был свой дом, хозяйство, приусадебный участок земли, сад.
Когда-то, в Гражданскую войну он с Витькиным будущим отцом  были в одном партизанском отряде. Однажды их вдвоем послали в разведку, и они напоролись на засаду. Витькиного отца ранили. Возвращаться, в отряд было далеко. А в селе Славянка, совсем рядом, у дяди Павла была невеста, но там тоже стояли белогвардейцы. Ее дом стоял на краю деревни - это позволило ему рискнуть под покровом ночи пробраться к ней и оставить там отца под ее присмотром.  Другого выхода не было. А сам вернулся в отряд. Так, невеста дяди Павла ухаживала за Витькиным отцом до самого   выздоровления, после чего стала его женой и Витькиной матерью. Дядя Павел, конечно, долго и больно страдал, но дружба оказалась сильней, и он простил ему.
Во время штурма Спасска осколком снаряда был тяжело ранен и дядя Павел, и теперь отец Шведа вытаскивал его на себе из боя.
Больше у него женщин не было, и он навсегда остался холостяком.

Швед - это Витькино прозвище от фамилии Шевчук. Тоненький, длинненький, с редкими веснушками на смугловатых щеках и остреньком носу. Веселый, но с некоторых пор в его глазах появилась какая-то озабоченность,  даже тревога. Очень любил своего отца и гордился им. Приходившие с фронта от него письма, всегда вся вторая половина их была посвящена Витьке. Он тут же бежал к Владьке и делился с ним своей радостью.
Больше всех голодал Янка Мисарош. Безобидный, всегда на его круглом лице сияла светлая широкая улыбка. Даже когда ему было очень трудно, он все равно улыбался, только немного грустно. У него были худые острые плечи и чуть выпуклая грудь.

Он жил через дорогу от Владьки, наискось, на углу улиц Красноармейской и Торговой. Мать маленькая, высохшая до костей, лежала без движений - разбитая параличом. Три старшие сестры: Тамара, Лена и Зоя. Они были обрусевшими венграми. Отец их прошел всю гражданскую войну - с запада на восток. И даже был героем революции. Потом занимал в районе какой-то высокий пост. Но в тридцать седьмом году приехали какие-то люди, подняли с постели среди ночи и увезли. И только позже мать узнала, что его арестовали и объявили врагом народа, и с ней сразу случился удар. Сестры бросили школу, и пошли работать. Тамара окончила курсы счетоводов и работала бухгалтером. Лена  - в пошивочной мастерской.  Зоя - в парикмахерской.

У них был хороший, просторный, рубленный, собственный дом и большой приусадебный огород, который, к сожалению, никогда сестрами не обрабатывался, и он весь зарастал сорной травой. В доме тоже было все запущено. Грязные, полупустые комнаты, в которых очень редко мылись полы, и постоянно стоял какой-то острый специфический запах. Зимой замерзали от недостатка дров. И вообще, чем жили, как питались - не понятно. Хлеб по карточкам. Брали за два дня вперед и все сразу съедали.

Если бы в магазине было позволительно отоваривать карточки на большее количество дней вперед, они бы и тогда забирали и съедали за один раз. Сестры почему-то не были приспособлены ни к чему. И Янка вечно голодный перебивался то у Владьки, который бывало, тайно заведет его к себе на кухню и накормит каким-нибудь варевом, приготовленным матерью на семью, или Толька Горох отломит кусок с маслом, Ленька Леонов часто подкармливал. Он тоже жил, относительно, неплохо. Мать приторговывала на спекуляциях. Иногда Лукан со Шведом, что-нибудь  подбрасывали. Так и жил мальчишка. Школу бросил сразу, как война началась.
И вот, принес эту сою домой, нажарил и объелся. Едва отходили. И как только чуть полекчало, широко улыбнулся и сказал: "Ничего,  братцы, все нормально. Будем жить".
 

Наступил весенний охотничий сезон на диких уток и гусей. Побережье озера Ханка и реки Сантахеза со своим раздольем рисовых полей, которые пересекали орошаемые канавы и небольшие озерца,  служили водоплавающим птицам конечным перелетным пунктом для гнездования. Владькин отец и другие командиры из его части, любители-охотники, чуть ли не каждый вечер отправлялись на служебном грузовике на вечерний перелет уток. Часто возвращались с большой удачей. Но семейный котел от этого не становился жирнее и гуще. Все шло на рынок. Отец собирал деньги на мотоцикл, который должен дать ему право независимости в передвижении, как между службой и домом, так и к месту охоты.

Однажды ночью с субботы на воскресенье он вернулся с несколькими подбитыми утками и черной охотничьей собакой породы легавых.  Мать увидела ее утром во дворе и с изумлением воскликнула:
- Боже мий, да це ж наша Найда, шо на Камчатке була!
Собака была привязана в углу двора на недосягаемом расстоянии от Шарика, который, неистово визжа и размахивая своим лохматым хвостом, рвался к ней с цепи. Она не обращала на него никакого внимания. Лежала на животе, положив голову на вытянутую лапу, и смотрела куда-то в сторону неподвижными грустными глазами.

На крыльцо высыпали Раюха с Валюшкой. Валюшка увидела незнакомую собаку и с удивлением ткнула в нее пальцем:
- Ой, Рай,  смотри,  какая черная собака!
- Ну и что, что черная, - безразлично заметила Раюха. - Зато вон, уши, какие длинные,  аж до земли.
- Ну и пусть, длинные, - обиделась Валюшка, - зато черная. Не такая
как наш Шарик, - И обратилась к матери: - Мам, мам, а чья это собачка?
- Тэпэр наша будэ.
- А она не кусается? -  спросила Раюха.
- Да ни, должно будь. Таки собаки ны кусаюца.
На крыльцо вышел Владька и тоже замер от изумления.
-  Ой, какой песик!  Какой хороший! А как его зовут?
- У батьки надо спросить, -  сказала мать и топнула ногой на рвавшегося с цепи Шарика. - Да пошов на мисто! Надоив уже.


Шарик поджал хвост и полез в свою будку. Развернулся, нехотя лег и высунул наружу голову, продолжая отрывисто повизгивать.
Пушистый серый кот Борька сидел на краю коридора и тоже внимательно наблюдал сверху за этим незнакомым черным чудовищем, появившимся во дворе неизвестно откуда. Что ему тут надо? Неужели не хватает вон, того лохматого дурака, который умеет только гавкать?  И тоже, наверно, злюка. Теперь и вовсе не пройдешь по двору. Ну, ничего. Пусть только попробует. Вон, этот лохматый раз попробовал, так потом целый день сидел в своей будке и зализывал свой нос. Теперь не очень-то кидается, стороной даже обходит и нос свой прячет.

Владька подошел к собаке, присел на корточки и погладил ее по голове, ласково приговаривая:
- Хорошая собачка, красивая, умная.
Собака не моргнула даже глазом и продолжала смотреть в одну сторону. Владька нежно стал гладить ее спину, причесывая тонкую черную шерсть. Потом обеими руками взял  за голову, приподнял и заглянул в ее печальные мокрые желтые глаза, и у него так и вырвалось из груди:
- Мам, а она плачет!
- Навирно, жалие за хозяином, - ответила мать и тоже посмотрела на ее глаза. - Ничего, привыкнэ.

Владька обнял ее голову, прижал к груди и, чуть ли не целуя ее нос, нежно, ласково промолвил:
 - Не плачь собачка, не плачь. Я никому не дам тебя в обиду. И Райке с Валькой не дам кататься на тебе. Пусть катаются на Шарике.
- Ой, ты, подумаешь! - сердито фыркнула Раюха. - Никто и не собирается на ней кататься.
Владька снова заглянул в ее глаза, и она ответила доверительным взглядом, и дважды шевельнула хвостом. Ему даже показалось, что она улыбнулась сквозь свою печаль. Он обрадовался и воскликнул:
- Мам, мам, а она меня понимает!
Мать улыбнулась и сказала:
- У нас на Камчатке була  Найда - чисто похожа на ии. Тоби шов тоди четвертый годык. Ны на шаг от тэбэ ны отходыла. Даже спала с тобой. А раз из болота вытащила. Мы вси на роботи булы, а тэбэ с Найдой оставылы. Ну и понис тэбэ чёрт в болото. Люды побачилы, бигають по берегу, крычать,  а зробыть ничего ны могуть, сунуця в болото бояця, або засосэ. Одна голова тильки и торчитъ из воды. Тут Найда и выволокла тэбэ за шиворот на бириг. Во, яка умна собака була. Ну и ця ж, навирно, така.
Вышел отец, остановился посреди двора, закурил и, обращаясь ко всем, спросил:
- Ну, что, нравится  собака?
- Да! Конечно! Глаза-то  у нее какие умные! только почему-то печальные, - сказал Владька.
- Хороша, то хороша, да кормыть тэпэр обидви трэба, а - чим? - С сомнением произнесла мать.
- Ничего, прокормим, - усмехнулся отец.
- А как ее... или это он - как зовут? -  спросил Владька.
- Альфа. Это - сука, - сказал отец, выпуская изо рта дым, и тут же поведал, что купил за пятьдесят рублей у одного охотника, который через два дня уезжал на фронт. Он даже даром ему отдавал, но отец заставил его взять, что нашел в своем кармане.

Несколько дней собака не принимала даже пищи. Неподвижно лежала на месте и часто поскуливала. Потом начала принимать и то только из Владькиных рук. Вскоре привыкла к новому двору. Спустили с привязи. Но Шарика к себе не подпускала. Отец был очень ею доволен. Не было ни одной потери на охоте. Вытаскивала из воды, находила в густой траве ускользающих подранков и приносила к его ногам.

Многие спассчане до войны обходились без загородных огородов. Достаточно было приусадебной земли. Но пережив голодную зиму, люди с лопатами кинулись на загородную целину, которая привольем лежала между сопками и на их спусках.
Со стороны районных властей не было никакого учета. Каждый занимал - где хотел и сколько хотел.
Отец отмерил себе пятьдесят соток у подножья сопки "Корейская",  на вспаханных землях бывшего подсобного хозяйства, которым он когда-то заведовал, и который теперь был расформирован.

Участок располагался с восточной стороны, недалеко от бензосклада. Он пригнал лошадь с плугом и бороной. Перепахал, взборонил землю, и на этом его миссия была закончена. Всем остальным занимались мать с Владькой. Сажали картошку, кукурузу, тыкву, сою, фасоль и все остальное. Раюху тоже брали с собой. Младшие оставались под присмотром бабушки. Но теперь у Владьки еще прибавилось забот. Он обзавелся голубями - парой сизых птенцов первого весеннего выводка. Он выменял их у Жорки Садовника, заядлого голубятника, за круглый солдатский котелок кукурузы.

Они еще не летали и не могли сами клевать зерна. Владька кормил их с рук. Разжимал пальцами клюв, как показал Жорка, вставлял в него кукурузное зерно и тот без усилия, жадно сглатывал и потом уже сам широко открывал клюв, пищал, безудержно трепыхал крыльями, просил еще. И так, пока зоб не был полным и тугим. Затем со рта напаивал их водой. Все это доставляло Владьке огромное удовольствие, и с нетерпением ждал - когда они научатся летать и поднимутся в небо. Матери они тоже очень нравились. Она даже выделила для них кукурузный корм. Отец тоже, чего Владька никак не ожидал, отнесся к голубям весьма благосклонно. Только, в который раз, предупредил - осторожно на чердаке со спичками. И лишь после этого Владька смело смастерил в углу чердака для них место с насестами. Вырезал наружу с обеих сторон - по  квадратному  отверстию - летки.  Приделал к ним полочки, с которых они могли бы взлетать и - садится, чтобы вернуться домой, в чердак.

Наконец, Владька увидел - они начали летать. Все смелей и выше. Потом часто и долго со своими друзьями - Шведом и Янкой - любовался красивым парением и кружением их высоко в воздухе. И все чаще мечтал о большой стае голубей. Но однажды утром они взлетели, покружились над крышами домов и уже шли на посадку, как увидели в стороне какую-то пролетавшую мимо стаю, примкнули к ней и улетели. Весь день Владька с тревогой, вглядывался в небо. Наступил вечер, а они так и не вернулись. Не вернулись и на следующий день.

Опечаленный своей потерей, Владька не выходил со двора даже на вызов друзей. Ему не хотелось ни на речку, ни играть в футбол. Мать с беспокойством поглядывала на него, тяжело вздыхала и советовала завести других. Если надо - она поможет. Но ему казалось, что лучше его сизарей нет на свете, и никакие другие голуби их не заменят.

На четвертый день, рано утром, солнце только поднималось, Владька вышел из избы и сел на крыльцо. Не было уже никакой надежды на возвращение голубей, и он подумывал о предложении матери - завести других. И вдруг прямо перед ним, у самых его ног на двор опустились его милые, незаменимые сизари. Он так и окаменел, ошеломленный их внезапным появлением! Секунду спустя, заметил, что крылья у них как-то неестественно приспущены и концы их волочатся по земле. Присмотрелся и увидел - несколько самых больших перьев в крыльях были связаны  в  один пучок.  Он тут же поймал их и развязал.

Позже он узнал, что их поймал Пашка Остапенко, заядлый голубятник.  Он жил недалеко от Владьки, за поляной с левой стороны, у мельницы. Владькины сизари прибились к его стае, а затем оказались в его ловушке. Пашка по их длинным еще не заросшим ноздреватым клювам определил, что они еще совсем молодые и приучить их к своей голубятне можно в короткий срок. Для этого достаточно сделать им связки, чтобы на какое-то время парализовать взмах их крыльев. Спасские голубятники - в основном это были мальчишки старше Владьки на четыре - пять лет - поддерживали между собой тесную связь: обменивались голубями, делились опытом и в то же время всячески старались навредить друг другу, конкурируя между собой. А если голубь кого-либо из них попадал в ловушку соперника, то хозяин этого голубя обязан был принести за него выкуп: за одного голубя - один круглый солдатский котелок, доверху наполненный каким-нибудь зерном.

Бывало и так - пойманные голуби сразу не объявлялись. Если это были молодые, им делали связки, а если взрослые - то дербаши: выдергивали по три - четыре самых больших крайних пера в каждом крыле. Новые перья в крыльях отрастают очень медленно - около месяца, а то и больше. Делалось это для того, чтобы они успели забыть свою голубятню и привыкнуть к новой. И после объявления потерпевшему хозяину и первого выкупа, они не раз еще могли вернуться к новому - и столько же раз старый хозяин внес за них выкуп. Это могло продолжаться до тех пор, пока старый хозяин не терял терпение и не отрывал им головы, и не варил из них суп.

Но бывало и так - пойманные голуби прельщали нового хозяина и он наотрез отказывался с ними расставаться. И тогда старый хозяин объявлял ему настоящую голубиную войну. Охотился за его голубями с рогаткой, подсыпал отравленное зерно, подбрасывал в голубятню одичавших голодных котов или ночью, если удавалось, забирался с приятелем в его голубятню и устраивал там настоящую живодерню. Уничтожали голубей всех до одного, которых душили, а которым прямо на месте отрывали головы.

Пашка на этот раз крепко просчитался. Владькины гулины, хотя и были молодые, но умнее, чем он думал. Родной чердак и руки, которые их выкормили, не давали им успокоиться и смириться с Пашкиным пленом в его уютной голубятне. Так, связанные, с огромным трудом, перелетая с крыши на крышу встречных изб, добрались до своей. А когда совсем повзрослели, окрепли и стали настоящими хозяевами в воздухе  своей округи,   то перетаскали в свой чердак - ловушку всех Пашкиных голубей, который только и успевал приносить за них выкуп.

                V I I
               
С гамом и фейерверком брызг, сверкающих под жарким июльским солнцем, ватага пацанов выскочила из речки и тут же повалились на зеленую, бархатную, прибрежную травку.
- Фу! Вы как хотите, а я досыта уже накупался, -  выпалил Толька
 и, прикрыв ладонью глаза, вытянулся на спине.
- Я - тоже, - сказал Васька .
- И - я, -  бросил Швед.
- А я бы еще побарахтался.  Все равно дома делать нечего, - сказал Лукан и перевернулся на живот. - Владька книжку не дает. Зажимает.
- Да я ее еще не дочитал, - бросил Владька с укором.
- А что ты читаешь? - спросил Толька.
- "Белеет парус одинокий".  Валентина Катаева.
- Интересная?
- Интересная.
- А про что? - спросил Швед.
- Про море, про огольцов таких, как мы: как они помогали революционерам.
- А мне дашь почитать? - спросил Толька. - Потом, после Лукана. Забиваю очередь.
- Не знаю. Уже срок истекает. Нужно тащить в библиотеку.
- Все - с Луканом! - С деланной обидой произнес Толька и повернулся на другой бок. - Хоть бы раз дали что-нибудь почитать.
- А ты никогда не просил, - ответил Лукан.
- Да ну вас, с вашими книжками! - Вмешался Васька. – Лучше давайте потолкуем  про футбол. Будем сегодня гонять?
- А как же. Обязательно. Жара к вечеру спадет, и погоняем, - ответил Янка за всех. - Теперь у нас - настоящий футбол, с настоящей – камерой.
- Спасибо Владику, а то гоняли бы покрышку, набитую соломой, всю жизнь, - сказал Лукан.
- А может, спасибо нужно сказать не Владьке, а его матухе?  Она же нашла эту саблю в огороде, - поправил Толька.
- Тогда и Ваньке нужно сказать спасибо, что нашел этого дядьку железнодорожника, который захотел махнуть камеру на саблю.
- Что вы ее называете саблей? Она не похожа на саблю, - возмутился Швед. - Вон, у Чапаева сабля, так сабля! А эта... сама короткая, а рукоятка длиннющая.
- Это, наверно, китайская или японская. Вы же видели около ручки на лезвии какие-то ихние закорючки, - уверенно произнес Толька.
- А блестит - то, как новенькая. Ни одной ржавчинки. Как будто совсем не лежала в земле, -  дополнил Васька.
- А тут, говорят, когда еще не было Спасска, бродили всякие китайские хунхузы. Вот они, наверно, и потеряли, - заключил Лукан.
Владька приподнялся, оперся на локоть, повертел по сторонам головой и обеспокоенно спросил:
- Как вы думаете, сколько сейчас времени?
- А зачем тебе - батя должен приехать? - спросил Лукан.
- Да нет. К Жорке Садовнику нужно. Он обещал по дешёвке продать гулина. Поймал недавно. Говорит, чужак, наверно, издалека  прилетел. И, знаете, всего - за полкотелка кукурузы.
- Одного, что ли, без пары? - спросил Васька.
- Ничего, самочку потом достану.
Ванька оторвал голову от травы, небрежно сплюнул сквозь зубы и язвительно усмехнулся:
- Ты что, собираешься их на мясо разводить?
Владька воспринял это как оскорбление и отпарировал:
- Тебя нужно на мясо!
- Ну, вот обиделся. Просто, я думаю, начерта они сдались, эти гулины. Возись с ними, а толку?..
- Толку… мне нравится с ними возиться. Нравится гонять, свистеть и смотреть, как они красиво летают.
- И мне нравится, - подхватил Янка.
Васька хлопнул его ладонью по бедру и засмеялся.
- А что же ты сам не разводишь?
- А мне хватит и Владькиных. Правда, Владик? - поворачиваясь, ответил он.
Владька неопределенно кивнул головой. Тут Ванька опять съязвил: 
- А как это пахан не гоняет тебя за них, за этих гулинов?
- А почему он должен меня гонять?  - Владька   сделал удивленные глаза.
- Так он же тебя за всякую ерунду мутузит. На улицу не пускает, когда дома. Только и выходишь, когда его нету, - продолжал Ванька.
- А, правда, Владик, он тебе что - неродной? - спросил Толька.
- Почему – неродной? Родной.
- Свистишь, наверно, - вставил Васька. - Так родные паханы, не издеваются над своими детьми.
- Ну и что. - безразлично бросил Владька.
- Ничего себе   - "ну и что"! - рассмеялся Ванька и продолжил:
- А знаешь, я его как-то раз видел в городском саду вечером. На танцплощадке играла музыка, люди танцевали, а он и еще какой-то молодой лейтенант подцепили под руки двух девок, и сначала гуляли по аллеям, а потом ушли через ворота.

Владьку так всего и передернуло. Обида, злоба и стыд переполнили его. Он сжал кулаки,  и чуть было не кинулся на Ваньку,  но сдержался, и процедил сквозь стиснутые зубы:
- Ты все это заливаешь!
Ванька выкатил невинные глаза, зацепил ногтем большого пальца за верхний зуб, щелкнул и провел по шее.
- Во, зубатку даю! Можешь спросить у Михи,  моего двоюродного братухи. Мы вместе с ним были.
Владька весь покраснел и ничего не ответил. Но тут Янка аппетитно, мечтательно чмокнул губами и увел разговор в другую сторону:
- Эх, сейчас бы мандрухи с буханочку, да еще с такой поджаристой корочкой, вот бы весело было, правда, огольцы!
- Да-а! я бы тоже не отказался! - не поворачиваясь, произнес Лукан.
- Ну, даете! С поджаристой корочкой захотели, - вздохнул Васька и проглотил слюну. - Да мне бы сейчас - кусманчик черствой ржанухи и можно загорать, и ни о чем не думать- Конечно, и от черствой ржанухи сейчас бы никто не отказался, - продолжал Янка, лёжа поглаживая  впалый живот с резко обоз¬наченными по бокам ребрами. - А скажите, целая буханка поместится в этом брюхе? Свежая, конечно, с поджаристой корочкой.
- Смотря, какая буханка, - заметил Швед, приподнимаясь и смахивая со лба темную челку.
-Да в его брюхе любая поместится и не одна, -  съязвил Ванька.
- А чо, может и поместится, - весело засмеялся Янка. - А я попробую когда-нибудь. Как карточки отменят, наберу целых три, нет четыре буханки…
- Ну и лопнешь, - сказал Васька. - Помнишь, как ты чуть не сдох, обожрался бобой?
- Так-то боба. А это же мандруха, хлеб. От него ничего не будет, - с уверенностью произнес Янка.
- Когда это будет, - вставил Владька, несколько уже успокоившись. - Карточки не отменят, пока не кончится война. А война еще не скоро кончится. Я, вон, слышал в магазине, как один безногий фронтовик говорил другому, безрукому, что эта война затянется надолго и, что много еще, он сказал, поляжет нашего брата.

Наступило короткое молчание, прерванное  Толькой. Затем произнёс:
- А япошки еще? Зачем заставляют всех копать около дома в огороде бомбоубежища? Потому что ждут самурайские самолеты с бомбами, которые должны бомбить нас. А потом придут ихние солдаты. И все, нам конец! Будут из нас делать дрова и топить паровозные печки. Как в гражданскую войну сожгли Лазо, Сибирцева и-и... еще других.
- Да пусть только попробуют к нам сунутся! - вскипел Янка и приподнялся. - Мы им такое покажем, что на всю жизнь запомнят. Уйдем в тайгу, в партизаны и будем громить их беспощадно.
- Да их к Спасску не допустит Красная армия! - Подхватился Швед. - Как фашистов к Москве! Помните,  кинуху показывали? Как она называется?
- "Разгром немецких войск под Москвой" - подсказал Лукан, и продолжил: -  Ох, им там и дали! Сколько фашистов валялось на снегу убитых. Не сосчитать. А сколько разбитых, покореженных пушек ихних и танков?..
- Где-то там сейчас и мой пахан воюет! - с гордостью произнес Швед. - Бьет фашистов.
- А он  пишет тебе письма и, наверно, интересные - как громит этих подлых  фашистов?   - спросил Толька.

Швед изменил лежачую позу, сел, поджав колени к груди и, положив на них подбородок, обхватил ноги руками, помолчал и грустно ответил:
- Уже три месяца - нету от него ничего. - И тут же улыбнулся, с уверенностью  добавил: - Некогда, наверно. Часто идут бои, вот, и не пишет.
Наступило молчание. Из речки неслись звонкие голоса купающейся ребятни. Рядом, под легким колебанием свежего ветерка, шуршали кусты. Прилетела огромная стрекоза, покружилась над ними и улетела. В воздухе носились резвые ласточки: то стремительно падали вниз, к воде, то так же стремительно взмывали вверх.

 -Эх, пошла она к черту эта война! - первым подал голос Янка. - Нету мандрухи, зато есть папиросы. Давайте лучше пофаним. Или, як кажуть хохлы: "Покурым, шоб дома нэ журылысь!"
Возражать никто не стал. Янка на четвереньках подполз к одежонке, сваленной в общую кучу, нашел свои штаны - латка на латке - вытащил из кармана пачку "Прибоя"  с изображением на ней сине-зеленой чайки,  парящей  над волной, и  вытряхнул из нее по папиросе - каждому. Только Лукан продолжал лежать на спине, прикрыв ладонью глаза, и мурлыкал какую-то песенку.

Ванька достал из своих штанов кресало - обломок от плоского напильника - кремневый камешек и жестяную  баночку из-под обувного крема, в которой был уложен ватный фитиль с обугленным концом. Приложил его к кремню и стал высекать искру. Через минуту потянуло едким дымом. Обугленный конец фитиля начал тлеть, и Ванька дал всем от него прикурить. Затем, снова вложил его в баночку и плотно закрыл крышкой. Остальные,- развалившись под кустами и, держа на виду между двух пальцев дымящиеся папиросы, демонстративно, с подчеркнутой независимостью и достоинством затягивались, а потом с деловитой важностью, точно настоящие взрослые курильщики, выпускали изо рта, уже профильтрованный легкими, сизый табачный дым.
Несколько посторонних мальчишек вылезли из речки, с завистью обступили их и с нетерпением ждали бычка,  чтобы тоже хоть пару раз затянуться и почувствовать себя настоящим мужчиной.

Если бы взрослые курильщики видели сейчас эту картину - пацанов с папиросами в руках, то не поверили бы своим глазам. Решили бы, что это - сон. Невозможно, чтобы в такой табачный голод какие-то сопляки могли так шиковать! Ведь полки магазинов со всеми табачными изделиями давно опустели. Нет ни папирос, ни махорки. Даже самосад, который только начал входить в жизнь курильщиков, расхватывался на рынке мгновенно.

    Однажды рыжий, Ленька Леонов, Янкин сосед - через забор, - завел его к себе в кладовую коридора и показал сундук, доверху упакованный "Прибоем".  Янка попытался выпросить пачку, но Рыжий, хоть и был порядком младше него, однако оказался не сговорчивым. Янка поделился своим открытием с Владькой. Решили никому из пацанов об этом не говорить. И, выбрав время, когда дома, кроме Рыжего, никого не было, устроили в его дворе с густым палисадником игру в прятки. Улучив момент, Янка незаметно прокрался в кладовую, набил до отказа свою пазуху этими папиросами, перескочил в свой двор, разгрузился и тут же не замеченным вернулся обратно.

Потом долго были настороже. Ждали, когда мать Рыжего обнаружит пропажу и на всю улицу устроит скандал. Но все было тихо. Однако  после  этого  рыжий к себе во двор больше никогда никого не пускал.
Его мать была ясновидящей и весьма предприимчивой женщиной. Она сразу, как только объявили о начале войны, стала по магазинам скупать всякие бытовые мелочи, в том числе спички и папиросы. И теперь с усердием и  благоговением подсчитывала на базаре свои барыши. Поэтому и не стала поднимать шума. Боялась, что может дойти до милиции, и ее обвинят в спекуляции, придут с обыском.

Толька выпустил со рта дым, сплюнул, протянул недокуренную папиросу мальчишке, присевшему рядом - в ожидании и, подняв голову, застыл в изумлении.
- Во,  смотрите, огольцы! -  выдохнул он.
Все разом повернули головы. Напротив, в нескольких шагах стоял парень лет двадцати пяти и Женька Королев, Владькин одноклассник. Парень был раздет до пояса, и в белых, тщательно отутюженных парусиновых брюках, стрелки которых строго опускались на носки новых, модельных, светло-коричневых туфель. Его, слегка загорелое, коренастое, сбитое, мускулистое тело было до пояса разрисовано цветными татуировками.
Женька увидел Владьку, подошел к нему, поздоровался, потом, самодовольно улыбаясь, с гордостью произнес:
- Это мой  братуха. Он моряк торгового флота - я уже тебе говорил. Плавает в Америку. А сейчас приехал в отпуск, вот.
Братуха засмеялся.
- Сколько раз я тебе буду говорить - не плавают, а ходят. Плавает только дерьмо.
Пацаны обступили братуху со всех сторон и с восхищением и завистью стали разглядывать его нательные картинки. На груди, на фоне пурпурного заката рассекал синие волны красивый парусный корабль. На правом плече - румяная, голубоглазая, пышноволосая красотка в – берете,   На другом - обнимающаяся влюбленная парочка.  На правой руке, ниже локтя, с тыльной стороны - большая алая роза. На левой руке русалка с длинными вьющимися волосами и изогнутым рыбьим хвостом. На запястье правой руки - большой якорь.  На левом - восходящее красное солнце над синими волнами моря. На спине - огромный букет цветов в красивой вазе.

Все это было выполнено настолько мастерски, с тончайшими переходами, светотенями, что казалось это настоящие живописные картины, которым не хватает только рамок.
  -Ну что, нравится? - широко улыбаясь, спросил братуха.
Ответили сразу несколько голосов:
- Еще бы!
- Конечно!
- Как здорово!
Кто-то из пацанов наслюнил палец и спросил:
 - Можно…
- Попробуй, - сказал  братутха.
И тот потер смоченным пальцем по рисунку на его руке.
- Эх ты, балда! -  усмехнулся Женька. - Всю жизнь будешь тереть и никогда не сотрешь. Это же настоящие наколки! Это в Америке только такие делают. У нас не умеют, правда, Лева? - обратился он к брату.
-Да, правда, - ответил братуха. - У нас такие не делают. Даже в тюрьме.
- А знаете, сколько они стоят? - продолжал Женька.
- Сколько? - спросил кто-то.
- Аж целых шестьдесят долларов! Вот.

Мальчишки переглянулись между собой, потоптались на месте, пожали плечами, не зная, что ответить. Для них эта арифметика показалась, опутанной какой-то чужой и не понятной паутиной, да еще доллары, которых они никогда в глаза не видели и не знают, что они собой представляют. И только Владька мало придал значения этой денежной формуле. Он был весь заворожен как этими красивыми, изящными картинками, так и тем, что перед ним стоял настоящий моряк, который бороздит моря и океаны, ходит в Америку и другие заморские страны. Его так и подпирало изнутри - броситься к нему и просить, чтобы он взял его к себе на корабль и устроил юнгой. Он не боится никакой работы и будет делать все, что ему скажут. И тут же поймал себя на мысли, - если бы он сейчас сделал это, то пацаны подняли бы его на смех и сказали, что он чирикнутый. И он глубоко, разочарованно вздохнул.

Братуха небрежно бросил на траву свою голубую шелковую рубашку, которую держал в руке, вынул из кармана брюк пачку сигарет с изображением верблюда и, чиркнув зажигалкой, закурил. Ванька потянул носом и с восхищением произнес:
- Ой, как пахнет вкусно!
Женька опять не преминул с гордостью вставить:
- Это - американские! Называются... называются... - он сдвинул, к переносице брови, но вспомнить никак не мог.
- "Кэмэл" - пришел на помощь ему братуха, и обвел веселым взглядом, окруживших его пацанов,  не  отрывающих  страстных, любопытствующих глаз от него и его сигареты. - Что, салажата, хотите попробовать? Ладно, черт с вами. Вот пара штук - на всех. А ты мне, Женька, смотри! Шею намылю.
Он снял брюки и остался в туго обтягивающих, голубых, шелковых плавочках. Передав окурок кому-то из пацанов, разбежался и прыгнул с обрывистого берега в воду.

Владькина компания после этого знакомства долго еще была под впечатлением. Часто вспоминали его вкусные ароматные сигареты. Но больше всего будоражили их воображение его наколки. Как хотелось бы и самим иметь такие. Пусть даже и не цветные. Хотя бы, как у Васьки Приходько, который недавно пришел из тюряги, и живет напротив Лукана. И они решили обратиться к нему и попросить, чтобы он им тоже сделал какие-нибудь наколки. Но Васька отказался. Сначала засмеялся, а потом выругался и сказал: "Чтобы ваши матухи потом поколотили меня? Или упекли еще на один срок. Нет, сосунки, у меня и без вас хватает всякого шухера!"  Однако рассказал, как это делается.
      
  Нашли резину, стекло, кто-то принес кроху сахара, кто-то - две иголки, как было положено, связали их вместе, и пошли к речке. Там, в кустах разожги резину, и стали коптить стекло. Потом эту копоть соскоблили в алюминиевую столовую ложку, накапали воды и бросили туда сахар, который нужен был для того, чтобы вода стала клейкой и легче соединялась с сажей,   иначе она будет плавать на поверхности и никогда с водой не соединится. Самый главный процесс поручили Владьке, так как он лучше всех рисовал, поэтому у него и должно получиться лучше, чем у кого-либо из них. Выбор сюжета пока был один - инициалы. Один Ванька решил изобразить свое имя полностью. И только Владька ушел от общего стандарта, но на том же месте - на тыльной стороне кисти, с боку, выколол себе якорек, А когда наколотая ранка зажила и слезла кожа, то якорек был едва заметен. И он решил повторить. Но уже сам, без приятелей. Устроился у себя в огороде, в зарослях кукурузы. Разжег резину и стал коптить стекло. Теперь должно получиться, думал он.

Он сделает раствор по гуще, и колоть будет поглубже. У него будет настоящий морской якорь, Вот бы еще достать тельняшку! Но это он считал несбыточной мечтой. Он однажды видел, как тетка на базаре продавала, просила за нее аж целых двести рублей. А где ему взять такие деньги? У мамки нету. А с папкой вообще бесполезно разговаривать на эту тему. Тут он услышал голоса сестренок:
- Эй, Владька, ты - где? - вполголоса позвала Раюха, - Спрятался, да?  Думаешь, не найдем? Мы видели, как ты пошел куда-то сюда в огород.
Владька недовольно буркнул про себя: "Опять - они. Никакого покоя от вас нету!"
- Рай, а может он на улицу убежал? И сейчас с мальчишками на поляне в пудбол играет? - пропищала Валюшка.
- Не пудбол, а хутбол, -  поправила ее Раюха.
- Ага, а мама говорит: "путбол"', - рассердилась Валюшка.
- Ну и что... это мамка не знает, что хутбол - это хутбол, а не
путбол. Вон, Владька всегда смеется, когда она говорит: "путбол".  И все мальчишки, я слышала, говорят: "хутбол", а не путбол, понятно. - Раюха  остановилась, повертела головой и,потянув носом, громко ¬ выдохнула: - Ой, а чо-то дымом пахнет!
- Наверно, пожар? - Валюшка подняла на нее испуганные глаза.
- Никакой это не пожар. Это Владька что-то придумал и теперь палит, - убедительно произнесла Раюха и, раздвинув ветви кукурузы, вышла прямо на Владьку. - О, а чо ты тут делаешь?  Огонь палишь, а зачем?
- Ни зачем! Проваливайте отсюда! - с раздражением бросил Владька.
- Ух ты, какой злой... вот и не уйдем, - возразила Раюха и, сморщив круглое личико, потерла кулачком нос. Валюшка вышла из-за ее спины и стала рядом.
- Владь, а чо это тут вон, у тебя - кружка с ложкой? Чо ты ими делаешь?
- Не ваше дело! Надо, значит! - отрезал он.
- Ой, а какая рука черная и кровь вон, идет! - с изумлением уставилась на него Раюха.
- Где? - спросила Валюшка.
- А вон, на Владькиной руке.
- Ой, Владька, у тебя черная кровь, а я и не знала! - удивилась Валюшка, - А у меня красная. Мажет только в носу, а на руке тоже черная?
- Дуры вы обе круглые! Катились бы колбаской по улице Спасской, и не мешали мне тут!
- А вот и нет, - упрямо заявила Раюха. - Не уйдем, пока не скажешь - чо ты тут делаешь.
Владька беспомощно покачал головой и со злостью усмехнулся:
- Разве от вас куда спрячешься. - С минуту подумал и, несколько, смягчившись, сказал: - Ладно. Черт с вами. Мамке не скажете?
- Не - ет, - обрадовавшись, разом протянули они.
Он обмакнул тряпку в кружке с водой и промыл черно-красное  место на руке.
- Смотрите, видите?..  Это-якорь! Как у всех настоящих моряков, - с гордостью произнес он. - Теперь мне не надо каждый раз рисовать его чернилом. Он не смывается, и теперь будет всегда.
Раюха протянула ему руку, сжатую в кулачек и сказала:
- Нарисуй и мне такой якорь.
- И мне тоже... - сказала Валюшка и последовала примеру сестры. Владька весело расхохотался.
- Ну, даете!.. Якорь им нарисуй... вы видели когда-нибудь якоря у девок? Тоже мне, морячки!
- Чо ты смеешься? Ну, раз нельзя якорь, тогда нарисуй чо-нибудь другое, - с неотступным упрямством повторила Раюха.
Владька перестал смеяться и серьезно произнес:
- А вы знаете - как это больно. Вы ни за что не вытерпите.
- Ага, тебе не больно, ты вытерпел, а мы не вытерпим. Ишь, какой хитрый. Давай рисуй. – И Раюха снова протянула руку.
- А если мамка увидит - ты знаешь, что нам будет,- продолжал сопротивляться Владька.
- А мы ей не покажем, - пропищала Валюшка.
- А что бабушка делает? - спросил он.
- Книжку в хате читает, - ответила Раюха.
- А Вовка с Васькой?
- Они спят, - протарахтела Валюшка, опередив сестру.
Владька помолчал, потом махнул рукой.
-  Ладно. Черт с вами! Выколю. А что же вам выколоть, а? Может... может,   а давайте я вам выколю ваши буквы: "Р" и "В".  Хотите?
- Хотим, - в один голос ответили сестренки. И Валюшка первая
протянула ручку.
- Подожди, - Владька отстранил ее, - сначала Райке. Она старшая.
- Да, сначала мне. Я старшая, - серьезно повторила Раюха и протянула Владьке свою, - зажатую в кулачек,
- Ну, терпите.  А если будет больно, и вы взвоете - я не виноват.
И они терпели. Сжав до побеления кулачки и стиснув зубы, не произнесли ни одного звука и даже стона. Зато теперь у них тоже есть,  хоть и не якорь, и немножко корявые, но на буквы похожие.

Жорка отдал Владьке Сиреневого - как договаривались. Однако большой радости Владька не испытал. Голубь выглядел каким-то вымучено - болезненным,  дряхлым. Обшарпанные  перья слиплись и топорщились в разные стороны. Весь какой-то грязный и на Сиреневого вовсе не  похож.
 Принес  к себе на чердак и посадил на бабушкин сундук. Голубь тяжело осел на лапки и беспомощно склонил на бок головку, прикрыв белесыми веками свои тусклые рубиновые зрачки.  Владька насыпал перед ним зерно и поставил баночку с водой.  Но голубь не проявил никакого внимания, казалось, вот-вот упадет и перекинется вверх лапками.

Зла на Жорку у Владьки не было, что тот подсунул ему больную, полудохлую птицу. Теперь он больше переживал за голубя,  а как помочь ему - не знал. И первое, что пришло ему в голову, укутал его тряпками, оставив снаружи головку, и посадил в угол чердака. Сам улегся на свою постель и достал из-под подушки книгу, но в голову она не пошла. Опять стал думать о несчастном голубе. Потом поднялся, раскутал его и стал насильно разжимать клюв, и толкать в него зерна кукурузы, как совсем недавно кормил своих беспомощных птенцов. Голубь пытался сопротивляться - вертел немощной головкой, уклонялся, но несколько зерен все-таки проглотил. Потом Владька насильно со рта напоил его водой. И так он проделывал несколько раз в день. Проснувшись на четвертый, - утром и тут увидел, как Сиреневый топчется на сундуке и что-то долбит клювом. Владька вскочил, насыпал перед ним зерно и тот стал долбить еще оживлённее. Слетели с жердочки и сизари и за компанию с Сиреневым дружно стали отстукивать клювами по крышке сундука. Потом Сиреневый сглотнул из баночки воды и, широко распустив хвост, стал кружить вокруг сизарки, гулко, перекатисто воркуя.

Но сизарь не потерпел такого нахальства  - ухаживания соперника за его самочкой, и отогнал его. Тот взмахнул крыльями, сел на летку и вышел из чердака. И тут Владька пожалел, что не сделал ему связки, и теперь боялся, что он сможет улететь. И он тут же, следом за ним выгнал сизарей. А когда спустился с чердака, то они все уже были в воздухе. Сделали несколько кругов, потом Сиреневый вырвался вперед и полетел куда-то по прямой. Сизари - за ним. Вскоре скрылись из виду. И Владька по-настоящему испугался, решил, что Сиреневый не вернется, при этом увел еще и его сизарей. Но прошло совсем немного времени, и он увидел, как они возвращаются обратно, и опять Сиреневый впереди. Несколько покружившись, они стали опускаться и тут Владьке бросилось в глаза - как красиво Сиреневый держит крылья, когда планирует. Не в прямой плоскости, горизонтально, как многие голуби, в том числе и его сизари, а вверх по диагонали, парашютом. Причем, так же первым сел на свою крышу. Недавняя Владькина тревога теперь сменилась бурной радостью.

Спустя несколько дней, Сиреневый совсем оправился и стал настоящим красавцем. Перья очистились, стали гладкими, шелковистыми, и ярко лоснились, предавая им истинно сиреневый цвет. Пышная, упругая шейка отсвечивала золотистыми переливами. Головку держал прямо, гордо, искристо поблескивая рубиновыми зрачками. На лапках передвигался не торопливо и твердо.
Теперь Владька был вполне уверен, что голубь привык к его голубятне и никуда не улетит. Но знал, что без пары он жить не сможет. Ему обязательно нужна самочка. Он и так постоянно обхаживал сизарку, которая, правда, и сама вертела перед ним хвостом. Но тут всегда вмешивался ревнивый сизарь и начиналась драка. Сиреневый был крупнее сизаря, а значит и сильнее, то сизарь и оказывался часто битым.

Однажды, как всегда, Владька своим пронзительным свистом поднял их в воздух. Они покружились над околотком и снова Сиреневый повел их куда-то вдаль. И опять Владьку охватила тревога. Долго ждал. Наконец показались, но только сизари, Сиреневого с ними не было. И Владька загоревал. Он уже не представлял своей голубятни без Сиреневого, и радовался тому, какие должны быть красивые птенцы от него, если бы достать ему еще и красивую самочку. И вот, его больше нет. Наверное, вернулся к старому хозяину. Погоревал с ним и Янка.

Прошло около месяца. Владька стал уже забывать о нем. Но однажды утром, сыпанув сизарям зерна, спустился с чердака и, вдруг на коньке крыши своей избы увидев Сиреневого,  да и не одного. С ним был еще какой-то белый, чернохвостый голубь с чубчиком на голове и лохматыми лапками. Сиреневый распустив широко хвост, и, низко склонив перед ним свою головку, отчаянно ворковал. У Владьки перехватило дыхание! Тем более, он понял, что этот чубатый, лохманогий красавец - самочка, о какой он и мечтать не смел.
Так, воркуя и, раскачивая перед ней головкой, Сиреневый настойчиво наступал на нее. А когда она оказалась на краю конька, он вспорхнул и сел на полочку летки. Она с минуту покрутилась на месте, потом слетела к нему. Сердце у Владьки так и зашлось! Держа в руке шнур от хлопушки на летке, он затаил дыхание и ждал - когда голубка войдет в летку. Но она не спешила. Прошлась по полочке туда - обратно, подошла к летке, постояла, затем настороженно сунула в нее головку и тут же отпрянула назад, приготовившись взлететь. В летке снова показалась головка Сиреневого. Уркнул несколько раз и опять скрылся. Она повернулась и медленно, боязливо вошла в чердак, но еще несколько секунд хвост ее торчал наружу. Больше Владька ждать не мог, с силой дернул шнур и летка захлопнулась. Тут и Янка появился,

- Ты чо, поймал кого-то?
- Поймал! - счастливо бросил на бегу Владька. - Сиреневый прилетел и привел с собой белую, чернохвостую самочку. Да еще и чубатую, и лохманогую.
- Сиреневый?! -  с радостным удивлением воскликнул Янка и поспешил за Владькой на чердак.
Поймав на чердаке голубку, Владька протянул ее Янке:
- Держи. Хорошо держи. Мы ей сейчас дербаши сделаем.
Он еще никогда не дергал голубям крылья. Это впервые. Голубка беспомощно трепыхалась в Янкиных руках. Глаза ее стали мокрыми. Владька понимал, что ей очень больно и до того чувствовал эту боль на себе, что ему казалось - он ни перья дергает у голубя, а сдирает с себя собственную кожу. И, успокаивая скорее сам себя, чем голубя, шептал:
- Ничего... ничего... потерпи... все будет хорошо...

Голубка теперь долго не могла летать, а только прыгала, усиленно хлопая своими укороченными крыльями, выходила на летку и не более. Сиреневый тоже долго не кружил в воздухе. Быстро возвращался к ней. А вскоре Владька заметил - Сиреневый начал, таскать в клюве в чердак солому и всевозможный пух. Через некоторое время в дальнем углу чердака появилось гнездо. Потом - два яичка, на которых они стали сидеть попеременно. Владька так этому обрадовался и начал с нетерпением ждать появления на свет первых птенцов в его голубятне.

После Владька узнал, что эта голубка принадлежит голубятнику по прозвищу Жлоб. Это он тогда поймал Сиреневого, сделал ему дербаши и спаровал с этой самочкой, решив, что от них должны получиться красивые птенцы. Присвоил. Но крепко обмишурился. Как только у Сиреневого отросли крылья, он тут же упорхнул и увел с собой одну из его лучших голубок.
Жлоб - самый заядлый голубятник в городе. Лет девятнадцати - двадцати. Высокий, худой, с темными, глубоко посаженными глазами. Его не  взяли в армию и - на фронт из-за какой-то болезни. Жил вдвоем с матерью - по Садовой улице, рядом с городским садом. Домик их стоял в глубине двора. Во дворе - большая цепная собака. Крыша его домика всегда была облеплена массой разновидных и разнопородных голубей. А когда поднимались они в воздух, то это была настоящая туча. Содержать такую стаю ему было нетрудно. Большей частью, зимой и летом, они кормились на элеваторе, который находился метрах в пятистах - сразу за центральной железной дорогой.

После того, как пропала его голубка вместе с Сиреневым, на которого он возлагал большие надежды, обошел в городе всех голубятников, обещая большой выкуп за голубку или взамен другим голубем. Конечно, кроме Владьки, который был еще неизвестным. А кто и знал, то не считал его настоящим голубятником. Даже Пашка Остапенко, который не раз давал ему выкуп за своих голубей. Владька был младше их всех и выглядел совсем еще шкетом, потому его всерьез и не воспринимали. Наконец, в гнезде Сиреневого с Чернохвостой появились птенцы. Маленькие, совсем голенькие, присыпанные желтым пушком, с большими клювами и писклявые. Родители то и дело спешили накормить их - брали их клювы в свои, погружали в горло и с судорожными отрыжками перекачивали содержимое своих зобов в их ненасытные желудки.
Теперь Владька не мог дождаться, когда они подрастут, оперятся, и вместе со всеми взлетят в воздух.

                V111
               

Взрывы ребяческого смеха то и дело сотрясали зал. Демонстрировался  фильм "Старый двор" с участием знаменитого циркового клоуна Михаила Николаевича Румянцева--«Карандаша». А  когда закончился фильм, включили свет, возбужденная ребятня толпой кинулась к выходу, продолжая неудержимо хохотать и споро, горячо, перебивая друг друга, пересказывать отдельные, особо острые моменты из фильма.
Владька со своими друзьями, толкаясь, стиснутые со всех сторон, тоже все еще хватались за живот и вытирали слезы от душившего их смеха.
- Какую же кинуху нам теперь покажут в следующий раз? - проглотив свой хохот, выкрикнул Янка, усиленно работая локтями и пробиваясь вперед.
- Какую-нибудь покажут! - отозвался Лукан - рядом с Владькой.
- Вам хорошо. А я не знаю. Может я и не смогу, - перестав смеяться, с грустью вымолвил Владька. И с глубокой завистью посмотрел вокруг на толпившихся, бледных, осунувшихся, но беззаботно разгоряченных и веселых пацанов, для которых Дом Красной армии  устраивал этот бесплатный кинопоказ - специальные кино¬сеансы для детей, куда каждое воскресенье к десяти часам утра чуть ли ни со всего города стекались мальчишки и девчонки. И только Владьке нечасто удавалось вырваться из домашнего воскресного плена, потому что почти всегда дома бывал отец. Лишь в редких случаях, или когда его не было, или придумывал какую-нибудь хитрую причину - удавалось вырваться. А иногда, рискуя быть наказанным, убегал самовольно...

- А где - Толян? - спросил Швед, повертев головой.
- Да он уже, наверно, на улице, - ответил Васька.
И тут почти рядом Владька увидел Мишку Черпака и Толю Самойленко - бывшие друзья - одноклассники во второй школе.
- Здорово, Владик! - тоже увидев его, выкрикнул Мишка и помахал рукой через плечо Лукана.
- Привет! - с радостным  удивлением ответил Владька.
- Куда ты пропал? - последовал Толин сипловатый голос.
- Да - а. Никуда. Так... - виновато отмахнулся Владька.
- Спартака не видел? - спросил Мишка.
- Нет. А что, он тоже здесь? - Владька поднял голову и начал вертеть по сторонам.
- Да, мы вместе были, - сказал Мишка,  и добавил с нескрываемой гордостью: - А сейчас идем на бокс. Заниматься.
- Правда?! - у Владьки так и загорелись глаза, - А куда?
- В седьмую школу, - ответил Толя.
- А мне можно с вами, записаться там?! - со страстью выкрикнул  Владька.
-  Не знаю. Вообще-то тренер сказал, что хватит, - ответил Мишка.
- Ну почему! - вмешался Толя, протискиваясь ближе к Владьке. - Он же сказал, если кто с хорошей фактурой придет, тогда может и возьмет.
- Так-то с хорошей фактурой, - скривился Мишка, - а какая у Владики фактура? Он тощее меня.
- Ну и что. Все равно можно попробовать, - настойчиво произнес Толя.
Владька первый из всех них протиснулся к дверям и выплыл на улицу. Моросил мелкий дождь. Он стал под густой серебристый тополь, ожидая остальных, и тут увидел, как какой-то пацан ростом с каланчу в нескольких метрах кулаком долбил по спине, согнувшегося и спрятавшего голову, Толяна. Не раздумывая, Владька сжал кулаки и кинулся на "каланчу". Тот отпустил Толяна и повернулся к Владьке.
- А и ты хочешь! Да я тебя сейчас соплей перешибу, - самодовольно усмехнулся он и схватил Владьку за грудки, но тут получил резкий, удар под дыхало, а второй под глаз.
- Ах, ты шмакодявка! - со злом выругался он и дал Владьке по носу своим кулачищем с такой силой, что он улетел на землю под самый тополь, из-за которого трусливо выглядывал Толян. Владька подхватился и, утирая красный ручей под носом, снова кинулся на "каланчу".  Тут как раз подоспели Толя Самойленко, Мишка Черпак, Спартак и Лукан с Янкой, и гурьбой навалились на "каланчу" и стали отчаянно колошматить его. Наконец он вывернулся и убежал.

- За что он - тебя? - спросил Спартак.
- Да не меня, - закидывая назад голову и вытирая кровь под носом, сказал Владька. - Вон у Толяна спросите.
- А кровянка из твоего носа течет, а не из Толяна, - усмехнулся Мишка.
- Я знаю, - сказал Лукан, - Толян всегда задерется, а сам потом пятки смазывает. Вот и сейчас Владька, наверно, за него отдувался.
Расставшись со своими  соседскими друзьями, Владька отправился с бывшими, школьными друзьями в секцию бокса.

В небольшом зале находилось несколько незнакомых Владьке пацанов. Все они были в майках и трусах. Встретили его пренебрежительными взглядами и даже послышались высокомерные усмешки. А один из них, более крупной комплекции, коренастый, лет пятнадцати, подошел   и бесцеремонно пощупал мышцы на Владькиных руках.
-Одно молочко, - язвительно рассмеялся он.
-Да ты не обращай внимания, - сказал Владьке Спартак и повернулся к насмешнику. - А у тебя уже сметана?
- Не твое дело! - огрызнулся тот.
Вошли еще трое и стали тоже раздеваться до трусов. Вскоре появился и сам тренер. Он был в спортивном темно-синем костюме. Среднего роста, но с крепкими, могучими плечами и широкой грудью. Лицо скуластое с крупным широким подбородком и теплым доброжелательным взглядом.  Воевал. После ранения демобилизовали. До войны был чемпионом края в полутяжелом весе. Теперь организовал детскую секцию.
- Здорово, мальцы! - весело поприветствовал он.
- Здравствуйте, Виктор Иванович! - нестройными голосами ответили   мальчишки.
- Все в сборе? Становись на разминку.
- Тут Спартак,  Толя и Мишка подвели к нему Владьку.
- Виктор Иванович, запишите этого пацана. Это - наш друг, - сказал Спартак.
Тренер бросил на Владьку короткий взгляд и засмеялся.
- Ну что вы мне привели.  Я же говорил...  да еще в весе мухи. У нас этого и так перебор. Хотя бы чуточку поплотнее.
- Виктор Иванович, ну пожалуйста, - взмолился Спартак, - не пожалеете, честное слово!
Огорченный Владька собрался уже уходить. Тренер, еще раз глянул на него и в его глазах сверкнул загадочный огонек.
- Хорошо. Ну-ка, дайте перчатки. Юра ты тоже готовься. - Это тот Юра, который щупал Владькины мускулы.

Все вокруг поняли - предстоит развлекательное зрелище, а для новичка и его друзей - поучительный урок, после которого тот навсегда забудет сюда дорогу.
- Как тебя зовут?
- Владька.
- Значит, Владик - Владислав. Хорошо. Ну-ка, давай примерим, - Владька вытянул обе руки.
- Ба-а, это что такое?! - подняв вверх широкие брови, с удивлением спросил тренер, глядя на якорек на его руке. Владька стыдливо опустил голову. - И когда же это ты успел испортить свою руку? - И мягко улыбнувшись,  добавил: - Значит, морская душа? Ну что ж, посмотрим, на что годится эта морская душа. - Он затянул шнурки перчаток на тонких Владькиных запястьях и спросил:
- Не туго?
- Нет, - твердо ответил он. Но был удивлен тем, что перчатки - чуть ли ни с его голову.

Тренер вышел на середину и дал команду сходиться. Потом махнул рукой и объявил бой. В то же мгновенье жесткий, эластичный удар резко сотряс и откинул Владькину голову назад, а глаза ослепил яркий сноп радужных искр. Еще секунда - и Владька овладел собой, вихрем налетел на противника. И не обращая внимания на встречные удары, начал молотить с такой энергией и быстротой, что его перчатки мелькали в воздухе, словно заведенный автоматический механизм, который ничем остановить было невозможно, пока сам собой не кончится завод и не ослабнет пружина. Наконец противник не выдержал и закрыл перчатками свою голову - ушел в защиту, как учил тренер. Но и это ему не помогло. Владька молотил, не уставая,  как попало,  "по-уличному", по-своему, без всяких правил, как умел. Вывел его из защиты, и тот совсем растерялся, а затем бросился в бегство по рингу. Владька - за ним. Догоняя, долбил его, то в затылок, то в спину. В зале поднялся неудержимый хохот. Наконец тренер остановил и, тоже весело смеясь, сказал:
- Молодец! Ты и впрямь - морская душа, ничего не скажешь. У тебя прекрасная динамика и отличная реакция. Считай, что ты зачислен в нашу секцию. Поздравляю!

Дома с радостью поведал матери, что его приняли в секцию бокса. Мать слышала о боксе, но что это такое - толком не знала. Владька разъяснил ей. Мать покачала головой.
- Боже мий, кто ж цэ таке прыдумав, щоб ны с того ны  сего быть морду прилюдно? Хиба якись сумасшедший с вавкой в голови.
Владька рассмеялся.
- Да нет, мама. Это же такой спорт. Понимаешь, ну... чтоб человек мог стать таким сильным, закаленным и смелым, вот.
- Ну, ходы, ходы. Закаляйся. Як свырнуть нос на бок, будэшь тоди сыльным и смилым, що дивки любыть ны будуть.
- Фу! Нужны мне твои дивки.
- Ну, а як же... без цего в жизни ны бувае.
- Ну и не надо. Подумаешь, дивки! Проживу и без них, и нос мне никто не свернет, не бойся.
- А що батько скаже, як узнае?

Владька скис и замолчал. Это его больше всего пугало. Но его опасения оказались напрасными. Как-то, сидя за столом, мать неуверенно заговорила о новом Владькином увлечении.
Отец сначала  нахмурился, потом усмехнулся.
- Хай, хай, это ему полезно. Может раз, другой набьют хорошо морду, поймет - что это такое, и сам откажется.
Но Владька не собирался отказываться и втянулся еще больше. Считал, что бокс - это просто веселая игра по мордасам.
Теперь у него совсем не было свободного времени. А тут еще начался сезон прополки огородов на заимке, где картофельные грядки были такими широченными и длиннющими, что глазам становилось больно, а в душе такое сгущалось тоскливое смятение, что вся жизнь становилась не в радость. Начинались они с пологого низа, подножья сопки и тянулись до самой верхушки, которая, была сплошь покрыта шапкой колючих зарослей, называемых чертовыми целебными деревьями - элеутерококком, но почему-то их никто не копал. И вот теперь,   вокруг картофельных кустов вырубай тяпкой сорную траву.
После прополки начиналось окучивание их той же тяпкой. И так, целыми днями вдвоем с матерью, под жарким солнцем. А хотелось еще с пацанами и футбол погонять, и с голубями повозиться. Теперь у него их шесть пар. Птенцы оперились и стали настоящими красавцами. Он таких еще не видел никогда. Оба белые, но с какими-то легкими дымчатыми пятнами, и чернохвостые. Причем оба чубатые и лохманогие. Уже летают.

Книгам оставался вечер. Он и засыпал с ними на своем чердаке у керосиновой пампы, чем очень рисковал. Было еще у него одно увлечение - рыбалка. Часто с друзьями уходили на Сантахезу, на Серебрянку или на рисовые канавы с ночевкой - у костра. Но больше он любил уединенную рыбалку. Под вечер, накопав червей, бегал на свою Кулешовку в трех километрах, за дамбой. Расставлял закидушки,  переметы  и с темнотой возвращался домой. Рано на рассвете мать будила его. Прополоскав глаза, свежей водой, он бежал на место, проверял снасти. И именно в эти ранние часы он испытывал какое-то удивительно прекрасное ощущение. Грудь поднималась легко и свободно, вдыхая напоенную свежестью сладостную предутреннюю тишину, с просыпающимися голосами птиц и шороха кустов, густо нависших по берегам    над темной,     бледнеющей гладью, которая тихо и таинственно несла свои воды куда-то в далёкую, загадочную и волнующую неизвестность.
Иногда бывал  очень удачный улов: сомики, караси, окуни.

Домой возвращался, когда мать выгоняла корову на пастбище, в стадо. Потом был настоящий пир и уха и жареха. Все были сыты и очень хвалили его, особенно сестренки.
Секцию бокса теперь перевели в ДКА. Занятия проходили три раза в неделю. Тренер им был очень доволен и часто уделял ему внимания больше других.
Однажды тренер объявил, что начнут готовиться к публичному выступлению на ринге - на сцене ДКА. Это будет товарищеская встреча среди своей команды. Главная задача - показать зрителям и начальству технические навыки, красоту движений, защиту, уходы,  уклоны, ближний бой и на дистанции. Однако это выступление так и не состоялось. У тренера открылись фронтовые раны и его уложили в госпиталь.

Потом на землю обрушились сильные дожди. Они лили днем и ночь. Кулешовка вышла из берегов и затопила всю левобережную равнину с ее усадьбами. Вербы, черемуха, серебристые тополя теперь стояли в желто-мутной воде. Посеревшие избы со своими замеревшими, тусклыми оконцами тоскливо выглядывали из-за их набухших, уныло свесивших сизовато-зеленых ветвей, наблюдая, как мимо, по улицам проплывают поленья дров, доски, бревна и другие предметы из домашнего хозяйства.
Когда вода еще только начала подступать ко дворам, люди с семьями и скарбом, какой можно было унести из дома, переселялись на  чердаки. Мелких домашних животных размещали на сараях или так же брали с собой. Коров уводили в недоступные для наводнения места.
Владька давно обжил свой чердак, а теперь мать подселила к нему и маленьких сестренок и братишек. Альфу он тоже забрал к себе, которая тут же облюбовала место на бабушкином сундуке. Кота Борьку оставил на сарае. Он и раньше не подпускал его близко к чердаку. Боялся за своих голубей, при виде которых Борькины глаза всегда загорались хищнически-алчным огоньком. Да и с Альфой часто дрались.

Бабушку отец отправил к тете Кате, своей старшей сестре. Мать убрала все в огороде, что можно было спасти.     Наготовила детям картошки в "мундирах", мамалыги, кукурузных лепешек, закисшего молока и, оставив Владьку за старшего, сама заткнула за пояс с боку подол юбки,  и под моросящим дождем, меся босыми ногами дорожную грязь, тоже погнала свою корову вместе с дворнягой Шариком со двора.
Для всех это наводнение было настоящим стихийным бедствием, но только не для Владьки. Он в каждой луже видел море. А тут, перед таким раскинувшимся водным раздольем, и вовсе радости его не было предела.

Успокоив капризных братишек - сунул одному соску с молоком, другому - морковку, а сестренкам пообещал, как закончится война и отменят карточки, накупит хлеба много-много - горячего, белого, мягкого, вкусного, и они будут, есть сколько захотят. Перед таким соблазном сестренки не могли устоять и дали слово - не реветь, пока его не будет. Затем выпустил Альфу прогуляться на крыше коридора. Она подбежала к краю его, глянула вниз и жалобно заскулила. Потом покрутилась вокруг, обнюхала крышу, присела в одном месте и сделала по-маленькому. Закончив, подскочила к Владьке, отчаянно виляя хвостом и, словно извиняясь, лизнула его руку, и тотчас убежала на чердак, на свое прежнее
место. Теперь Владька был вполне свободен. Он заранее присмотрел широкий толстый брус, который до этого лежал во дворе под поленьями дров, у забора. А теперь был прибит течением к воротам - на улицу. Там же плавал длинный шест, которым мать подпирала веревку во время сушки белья после стирки.  Это как раз то, без чего не могло быть никакого плавания.

Раздевшись до трусов, Владька спустился по лестнице и, поежившись, прыгнул по самую грудь в холодную мутную воду. Но освоить это плавающее средство ему не сразу удалось. То и дело соскальзывал с него, переворачивался, больно ушибаясь и оцарапываясь о дровяные поленья, которые плотной массой сбились вокруг. Наконец, опираясь на шест, он взобрался на брус и, удерживая равновесие, стал отталкиваться от ворот, раздвигая на пути тяжелые поленья. При этом представлял себя отважным капитаном - на мостике большого красивого корабля, который держит курс в открытый океан. Преодолев дровяной затор, пересек двор и выплыл в огород. Здесь было больше простора. Но труднее, оказалось, владеть шестом. Он часто застревал в мягком илистом дне и потому еще не раз оказывался за бортом. Но он вновь и вновь взбирался на палубу своего корабля и мужественно преодолевал все трудности в своем кругосветном плавании.  Хотя весь уже посинел от холода, но он твердо говорил себе: "Настоящий моряк должен быть закаленным".

Наконец, решил передохнуть и проведать малышей. Подогнал к лестнице плот и поднялся на чердак. Малыши тихо сопели под своими одеялами. Он обрадовался - хоть сейчас докучать не будут, и он еще сможет поплавать. И тут подняв голову, замер на месте. То, что представилось его глазам и во сне бы не приснилось. И если бы кто-то сказал, он не поверил и твердо заявил бы: "Так не бывает!"
Он стоял неподвижно, словно боялся спугнуть, и смотрел во все ширь своих глаз на эту картину, граничащую с невероятным чудом! Альфа, свернувшись на сундуке калачом и, прикрыв свои умные глаза, спокойно посапывала своим мокрым черным носом. Кот Борька каким-то образом переправился с сарая на чердак и теперь, бесцеремонно свернувшись клубком, устроился на ее мягком теплом боку и безмятежно мурлыкал себе под нос. Но это еще не все. Замыкал эту живую, невероятную пирамиду Сиреневый. Он сидел на Борьке и под миролюбивое мурлыканье этого своего коварнейшего, смертельного врага, без всякой опаски топтался на его мягком пушистом боку, беспечно кублился, зарываясь всей головкой в свои перья. Так продолжалось несколько минут. Потом Сиреневый встряхнулся, раскрыл крылья, оттолкнулся лапками от Борькиного бока и вспорхнул на летку.  Борька щелочкой приоткрыл один глаз, но тут, же закрыл и продолжал спокойно, сладко мурлыкать... 

-Вот это да-а! - очнувшись от изумления, с восторгом прошептал Владька. И очень пожалел, что нет фотоаппарата, а так ему теперь никто не поверит. Огольцы еще поднимут на смех, скажут – заливаешь. Так не бывает, чтобы собака с котом жили мирно, да еще вот так кот спал на ней. Да и гулина он бы сразу слопал. И тут, как бы продолжая спор, Владька - вслух возмутился: "Как это не бывает! Когда я, вот… своими глазами видел!"
 Вот, и тучи развеялись. Заблестело солнце, и спустя три дня вода ушла. Вернулась мать с коровой и Шариком и все стало на свои прежние места. Вот только в домашнем огороде все, что было посажено, пропало. Хорошо, что имелся заимок, куда вода не доставала.

Уборкой урожая занимались в сентябре. Учебный год в школе теперь начинался в октябре. Но Владька не очень скучал по ней. Он бы и рад был, если бы ее и совсем не было. Но в данном случае - лучше школа, чем огород. Теперь он пропадал там с матерью с утра до позднего вечера. В этот год стали брать с собой и Раюху. Остальные оставались под присмотром бабушки, которую отец привез сразу после спада наводнения.

Уборку начали с картофеля. Раюха вместе с Владькой помогала выбирать клубни из-под лопаты матери. В конце дня приезжал отец на подводе запряженной черным старым мерином, который выделили ему в части, и грузил на телегу мешки с картошкой. Сверху усаживались обессилившие за день, усталые мать и Владька с Раюхой, и под скрип медленных колес с удовольствием дремали, пока ехали домой. Остальной урожай -  кукурузу, капусту, тыкву, свеклу, морковь, снопы сои, подсолнухи - вывозили на ручной двухколесной тележке, так как на казенную лошадь постоянно рассчитывать не приходилось.

Тележку эту сделал дядя Петя, брат отца, которого расконвоировали и работал на цементном заводе.
Это была ни тележка, а настоящая телега, в которую можно было впрячь даже лошадь, на которую вмещалась целая гора набитых тяжелых мешков. Впрягались в нее Владька с матерью и тащили через весь город - с одного края на другой.
Некоторые люди запрягали в телеги своих коров, чтобы вывезти урожай с огорода. Владькина мать даже мысли не допускала о том, чтобы запрячь свою Розку. С горечью осуждала тех, кто так безжалостно относился к своему скоту.

Когда убрали огород, для Владьки наступил настоящий праздник. А тут еще взлетели его подросшие птенцы. Праздник – вдвойне.
Из госпиталя выписался тренер и возобновил занятия в секции бокса. Вскоре состоялась товарищеская встреча на сцене ДКА перед полным залом зрителей. Владька одержал свою первую публичную победу по очкам на ринге.
Однажды, придя из города, мать сообщила, что с фронта пришло извещение о гибели дяди Гриши скрипача. Для Владьки это был страшный удар. А как же теперь его скрипка? Неужели Владька никогда больше ее не услышит?  Он никак не представлял, что дядю Гришу могут убить. А может это не правда? Там перепутали, ошиблись, - успокаивал себя Владька, но слезы так и просились наружу.
Потом произошла еще одна потеря. Исчезла Альфа. Утром мать собралась покормить ее. Звала, звала, но она так и не появилась.
В доме ее беспредельно все любили и теперь были ужасно расстроены. Это была очень умная собака, людей понимала с полуслова. Причем никто никогда не слышал, чтобы она рычала со злом. А если лаяла, то только в том случае, когда ей было очень весело или что-то радовало. При этом ее  заостренная черная мордашка с длинными болтающимися ушами и коричневыми глазами часто казалось светится неподражаемой человеческой улыбкой. Потом у нее обнаружилась еще одна характерная привычка - по ночам шастать по чужим дворам и таскать домой от них трофеи.

Как-то рано утром мать вышла доить корову, и была крайне удивлена. Во дворе, недалеко от крыльца стоял  чугунок литра на два, доверху наполненный какой-то застывшей массой. Альфа лежала рядом, вытянув вперед лапы, и пристально смотрела на мать, словно ожидая поощрения. В чугунке оказалось топленное  свиное сало. В другой раз притащила большой, толстый шмат соленого тоже свиного сала. А однажды даже приволокла огромную буханку белого хлеба домашней выпечки. Буханка была чуть надрезана с краю, но не тронута ее зубами. Но когда мать отщипнула горбушку и бросила ей, она тут же, не жуя, проглотила ее с голодным аппетитом…

 И вот теперь она пропала. Может ее кто увел. Она была очень ласковая  и доверчивая к людям. А может, и убили, поймав ее на месте нового  преступления.
Целыми днями Владька ходил по улицам, заглядывая в чужие дворы, и беспрестанно кликал: "Альфа!.. Альфа!.. Альфа!.." Но она так и не отозвалась. Исчезла навсегда.
Появилась еще одна забота - корм для голубей. Если раньше мать выделяла им кукурузу наравне с курами, то теперь голубей прибавилось, и на материн корм рассчитывать было стыдно. К тому же у пары Сиреневого с Чернохвостой опять скоро будут птенцы. Сидят снова  на гнезде.

Как-то, Владька с Янкой под вечер, прихватив с собой вещмешки, отправились за село Спасское на колхозные поля, где  была местами застоявшаяся,бесхозная,  не убранная кукуруза. Без всяких помех и труда набили свои вещмешки, что едва подняли на плечи и, согнувшись, как грузчики под тяжелой ношей, кряхтя и сопя, но радостно и весело, не чувствуя под босыми ногами осенней охлажденной земли, возвращались домой. По дороге договорились еще пару раз сходить.и тогда хватит этого корма гулинам надолго.

Домой пришли поздно - времени было уже около двенадцати. В чистом осеннем небе светила яркая холодная луна. В домах уже все спали, плотно закрыв на окнах ставни. Где-то лаяли собаки. Шарик зарычал, но узнав своих, лениво повилял хвостом и вернулся в свою конуру. Они втащили вещмешки на чердак, обмолвились еще раз о следующем походе, и Янка убежал домой. Владька закрыл за ним на крючок калитку, скакнул через перелаз в палисадник,  постучал в ставень комнатного окна и вернулся на крыльцо. Хотелось ужасно есть. В животе урчала пустота. И он представил, что на столе на кухне  ждет его голубая эмалевая кружка, полная свежим вечерним молоком, ломтик хлеба и кукурузные лепешки, которые мать всегда оставляла ему, когда он допоздна забегается на улице с друзьями. С каким смаком он сейчас проглотит все это и усталый, но безмерно довольный, завалится на свою постель и утонет в глубоком сладком сне.

Прошло несколько минут, но за дверью - никакого движения. Он решил пойти постучать еще раз. Наверное, мать не слышала. И только сдвинулся с места,  как внутри скрипнула тяжелая кухонная дверь. Он подождал еще минуту, но опять - застывшая тишина. И тут он почувствовал, что в коридоре, за дверью кто-то стоит. Обычно мать сразу, подходя к двери, спрашивала: "Хто?" Внутри у Владьки так все и оборвалось и похолодело, ноги под ним обмякли, на лбу и под мышками взмокло от пота. Наконец крючок в коридоре звякнул и дверь распахнулась. Пред ним стоял отец, которого Владька никак не ожидал сегодня. Он был в белой нательной рубашке, в галифе и хромовых сапогах.

 Молча, пропустив Владьку вперед, защелкнул на двери крючок и шагнул следом за ним.  Владька все сразу понял и, в страхе втянув, голову в плечи, остановился посреди кухни. Отец сел на скамейку у стола и, подозрительно прищурив глаза, отсвечивающие холодным блеком при свете керосиновой лампы на кухонном столе, неторопливо, с натянутым спокойствием начал:

- Ну, рассказывай, где ты до сих пор шлялся?
Владька низко опустил голову и напряженно сопел.
- Шо, язык в задницу втянуло - так и будешь молчать? - продолжал он ровным, сдержанным тоном.
Владька очень хорошо изучил отца. Если он, начиная сходу угрожающе отчитывать его, то такая гроза проносилась мимо над его головой. Но если он начинал неторопливо, с затаенным спокойствием, как теперь, то это значит, пощады не будет. Под таким спокойствием всегда скрывалось заранее обдуманное действие, исключающее всякое прощение.

- Я спрашиваю, где ты был? - растягивая слова, снова спросил он. Владька потоптался на месте,  глянул на отца исподлобья, и срывающимся на шепот с хрипотцой в пересохшем горле голосом, заикаясь, выдавил из себя:
- Мы… мы… играли с пацанами... на поляне.
- И шо же это за игра такая - до ночи?
- Ну - у... это... ну, футбол, - ответил Владька - что первое пришло в голову.
- Футбол, значит? - в голосе отца мелькнула ядовитая усмешка. - Да еще и ночью.      Ну, хватит! - Прорвался его голос и задребезжал металлическими нотками. На скулах задвигались желваки. - Что ты из меня дурака строишь! Арапа заправляешь! Райка шукала тебя кругом, и на поляне, но тебя там и близко не было. Футбол!.. Шо ты брешешь, как тот пес шелудивый. Какой ночью - футбол! С босяками связался, с бандитами! Шляешься ночами. В тюрьму - захотел! Меня с мамкой - опозорить!

Владька весь съежился, еще больше втянул голову в плечи.И тут, отец резко вскочил со скамейки и на отмаш ладонью заехал по его худенькой щеке так,что он полете и угодил своим щупленьким задом пряммо в ведро с водой, кторое мать принесла с вечера и поставила рядом с плитой. Ведро перевернулось и потоком залило Владьку всего с ног до головы. И не смотря на это, отец тут же заложил кочергой дверь из комнаты, чтобы бабушка с матерью не мешали ему исполнять свой отцовский долг. И в ту же минуту над владькиной головой засвистел широкий офицерский ремень с ажурной звездой в металлической пряжке и начал полосовать по чём попало его худенькое тело.      
 
Извиваясь и корчась в луже воды, Владька всячески пытался увернуться . Но хлесткий и жгучий ремень каждый раз метко настигал его. А когда обрушилась тяжелая пряжка  раз по спине, другой - по плечу,  Владька взвыл.
- Ой, больно!..
- А-а... больно! - в ярости прохрипел отец, и пряжка снова взметнулась над его головой. И  с каждым взмахом ремня отец  выкрикивал: - Правильно учительница говорила!..  Только так вас нужно воспитывать!.. Другого вы не понимаете!.. Драть вас, как сидоровых коз!.. Шкуру с тебя спущу!.. Позоришь папку с мамкой! Я научу тебя, как любить жизнь и слушаться родителей!.. Будешь у меня, как шелковый!..

В дверь давно уже стучали мать с бабушкой, взывали его к милосердию. Хором завыли дети. Но отец никого и слышать не хотел и продолжал исплнять совет одарёнейшего" педагога Тамары  Федоровны. Потом резко остановился, бросил ремень на скамейку и сказал;
- Вставай!
Владька весь мокрый, тяжело и медленно поднялся с пола. Из носа сочилась кровь.
- А теперь вон из хаты!
- Ку... куда? - с недоумением и еще большим испугом спросил Владька.
- Куда хочешь! В нашей хате бандитам нет места!

Владька толкнул дверь и переступил порог. Посреди двора остановился, ежась от осеннего холода, не зная, что делать, куда идти. Потом прошел в огород и, обхватив себя ручонками, прижался к стогу сена. Все тело горело от побоев, в голове гулко шумело. Спустя некоторое время, услышал бабушкин голос:
- Владенька, внучек, дэ - ты?
Владька вышел из-за стога и сквозь всхлипывания отозвался:
- Я тут, бабушка.
Согнувшаяся в пояснице, она подошла к нему и протянула сухие штаны и рубашку с байковой курточкой. Он тут же переоделся.
- Спасибо, бабушка.
Она прижала его к себе и начала причитать:
- Биднэнький ты мий. Шо ему надо от тэбэ. Халера б его забрала. Хиба забув, шо сам вытворяв, бисова душа, колы був таким малым. Шоб ты сказывся. Хоче хлопца совсим изуродовать. Пишлы в хату.
- Я не пойду домой, бабушка. Уйду навсегда куда-нибудь. Уеду во Владивосток... устроюсь на корабль.
- Да хто ж тэбэ возьме на ций корабель. Ты ж совсим ще малый.
- А меня юнгой возьмут…
Тут выскочила мать, и они обе начали уговаривать его, успокаивая и убеждая в том, что батька уже присмирел. Владька заплакал и со злостью бросил:
- Я сказал, что никогда больше не вернусь домой! Перелез через забор и скрылся на холодной ночной улице, обрызганной светом бледной луны.

Одну ночь провел на сарае у Шведа. Он даже хорошо подкормил Владьку. На другой день, узнав, что мать ходит по дворам и ищет его, ушел на окраину, подальше от людей и, как загнанный волчонок, прятался по кустам. Перебивался то картошкой, то свеклой, испеченными на костре, то морковкой с маком, неубранными еще с огородов.Спасибо ещё Шведу за спички. Ночи проводил в окраинных стогах сена или на сараях. К концу недели больной и голодный пришел в свой огород, на то место, где расстался с матерью и бабушкой. Рано утром мать вышла доить корову и сначала направилась надергать ей сена из стога, и тут нашла Владьку в жару и беспамятстве.

                I X
               
Всюду на улицах, в магазинах, на базаре, на вокзале - только и говорили о победе Красной армии под Сталинградом. Люди торжествовали. Лица их сияли радостными улыбками. В глазах ожил блеск твердой уверенности в окончательной победе над фашистскими захватчиками. Учителя в школе тоже открыто, безудержно ликовали, поздравляли своих учеников и не замечали их бурного оживления на уроках. Ведь у большинства из них отцы были на фронте.

Спустя месяц после этой жизнерадостной вести отец пришел домой в новом форменном обмундировании. На голове вместо прежнего буденовского шлема - пушистая серая меховая ушанка. На плечах - хорошо скроенная и подогнанная по его фигуре шинель стального цвета с золотыми погонами, вместо прежних красных петлиц. На каждом погоне сверкали по две звездочки. С введением новой формы ему повысили и звание. Теперь он был не младшим лейтенантом, а лейтенантом, и назывался не красным командиром, а  офицером.
У него было отличное настроение. Глаза сверкали веселым блеском. Даже отпустил Владьку в театр, при этом дал денег на билет.
В театре в это время ставился спектакль "Русские люди" Константина Симонова.
С некоторых пор Владька очень привязался к театру и старался не пропустить ни одного спектакля. Правдами и неправдами, всяческими ухищрениями пробирался в зал и устраивался там как мог.

Многие из его приятелей, побывав один раз на спектакле, на другой -идти не имели никакого желания. И часто упрекали Владьку - что он там хорошего нашел?  Ходят по сцене люди, сидят, о чем-то говорят, смеются, бегают. Нисколько неинтересно. Вот кинуха - это да!.. Владька выходил из себя, доказывал, что кинуха - это одно, а постановка - совсем другое! В кинухе люди, как на картинке, а в театре - прямо перед тобой настоящие живые артисты. Ему доказывали, что Чапаев на своем белом коне не развернется на сцене, и как он будет там скакать, чтобы бурка развевалась на ветру, а Александр Невский и эти... псы – рыцари, как они будут проваливаться на сцене под лед, да еще со своими конями, закованными в железо?  Нет, кинуха лучше, чем твой задрыпанный дрантеантер!  Владька не знал, что ответить, сердился и  упрямо повторял: " Все равно кинуха - это кинуха, а театр - это театр!"

Секция бокса распалась навсегда. Тренер уехал и не оставил замену себе. Мальчишки очень сожалели, но больше всех Владька. Он отдыхал там душой. Ему очень нравилось заниматься гимнастикой, колотить подвешенную грушу с опилками, встречаться на тренировках с товарищами по секции. И вот больше этого нет.
В школу ходил по-прежнему без всякого желания. На уроках вертелся, пошаливал, но не больше других. Правда иногда изобретал  какие-нибудь шутки и смешил весь класс. Часто пропускал уроки. И ему всегда сходило с рук. Может, потому что, когда бы ни спросила его учительница, он всегда был готов и отвечал даже лучше многих других, которые неустанно корпели над учебниками.

А получалось у него это очень просто. Он сам изобрел эту хитрую систему. Каждый раз, когда учительница объясняла новый урок, он должен был обязательно присутствовать на нем и быть предельно внимательным. После этого, до нового материала, ему не надо было заглядывать в учебники и, разбуди его среди ночи, он ответит слово в слово.
Отец последнее время охладел к его учебе и почти никогда не спрашивал о ней. Его больше интересовало - как он помогает матери по дому. И это Владьку вполне устраивало.

Домашние уроки выполнял только письменные и те - на скорую руку. Нужно было успеть и матери помочь, и на лыжах с сопки покататься или погонять на коньках за машинами, зацепившись за  борт проволочной клюшкой,  и лететь на всех скоростях против ветра, высунув из-за нее, сзади свой красный нос. Дух захватывало. Особенно на прямой укатанной дороге, где машина развивала самую крайнюю скорость. Мальчишки даже соревновались между собой - кто окажется проворнее и ловчее и сможет зацепиться на  ходу за борт автомобиля. Тут во многом зависело еще и от коньков, у Владьки были "дутыши", которые он приобрёл у одного голубятника за котелок кукурузы. Дома от родителей он не имел возможности заиметь собственные ни коньки, ни лыжи. Выкручивался сам, как мог. "Дутыши" не очень годились для подобного трюкачества по зимним дорогам. У них очень тонкие полозья, которые  врезались в укатанную заледенелую твердь дороги, как ножи и тем мешали маневренности. Они приспособлены всего лишь для катания на льду и игры в хоккей. Но потом ему удалось  сменить их на коньки для фигурного катания, да еще с ботинками - по  ноге. Правда, в придачу к "дутышам" пришлось отдать птенцов последнего осеннего выводка от Сиреневого и Чернохвостой чубатки. Владька, конечно, очень жалел их, но успокоил себя тем, что весной у него сядут на гнезда все три пары.
Теперь на этих "фигурках" он никому не уступал. Но еще хотелось и на льду на них покрутиться, как он видел в кино. Научиться делать всякие виражи…

Наступила весна. Отсадили огороды. Экзамены Владька, сдал за четвертый класс успешно, без всяких трудностей. Перешел - в пятый.
Многие подростки вообще бросали школу и шли работать. И их переполняла гордость, что наравне с взрослыми могли приносить домой не только денежный заработок, но еще и хлебную рабочую карточку на пятьсот граммов. Решил и Владька заработать рабочий кусок. Переговорив с матерью, а та в свою очередь с отцом, который воспринял эту новость весьма положительно, и Владька с группой таких же подростков устроился в Спасскую сапожную мастерскую на летний сезон чистильщиком обуви. Сам смастерил себе "шарманку" - подставку для ног, которая одновременно служила и ящиком для банок с кремом, щеток, бархоток, а так же для тайного хранения книжек.

Обосновался у гарнизонного ДКА. За это место даже пришлось подраться с пацанами.Расположился В тени под раскидистым тополем, перед входом в здание ДКА. Это было самое доходное место в городе. Здесь всегда было много военных. Свою "шарманку" и табурет, чтобы не таскать каждый раз за собой, договорился с дежурными ДКА - оставлять в пустом гардеробе в темном уголочке. Быстро освоил эту профессию и вскоре виртуозно орудовал щетками в две руки. Вычистить пару хромовых сапог стоило три рубля.
Однажды подошел к нему плотный с красным круглым лицом и широкими белесыми бровями ефрейтор в кирзовых сапогах, бухнулся на табурет и, взгромоздив своё сапожище на "шарманку", пробубнил строгим басом.
- Ну-ка, пацан, начисти так, чтоб блестели, как бараньи яйца. Понимаешь, получил увольнительную, иду к своей марухе. Так, чтоб не опозориться, понял?
- Понял, ответил Владька и недоуменно пожал плечами. - А как это - чтоб, как бараньи яйца?
- Ладно, не разговаривай. Делай свое дело. Вырастешь – узнаешь. Я тороплюсь.
Владька знал, что кирзовые сапоги никогда не начистишь до блеска, однако на сей раз не стал жалеть крема, и тер их щетками до того, что сам весь взмок от пота и пыхтел, как паровоз. Наконец закончил, стукнул по привычке щеткой по "шарманке" и выдохнул:
- Все!
Ефрейтор встал с табурета, посмотрел сверху на свои сапоги, сдвинув на переносице брови, недовольно пробасил:
- Слушай, пацан, так они ж не блестят.
Владька помялся и виновато проговорил:
- Так это же кирзухи. Они никогда не будут блестеть.
- А, не будут! Тогда и получи, что заработал, - отрезал ефрейтор и сунул ему два рубля в смятку.
Владька, разглаживая рубли руками, крикнул ему вслед со злом:
- Я не знаю, как блестят у барана яйца, а вот твои, чтоб стали сморщенными кирзухами,  пока дойдешь до своей марухи!
Ефрейтор резко остановился и вернулся обратно, сверкая гневными глазами.
- Что ты сказал?  Ну-ка сплюнь сейчас же! А то в щепки разнесу твою бандуру вместе с банкамаи и щетками.
"Во, чирикнутый, - подумал Владька, - и правда еще раскидает". И, повернувшись в сторону, сплюнул.
- Да не один, а три раза!
Владька сплюнул три раза.
- А теперь три раза стукни по своему ящику.
Владька постучал.
- Вот так и дыши, - сказал ефрейтор остывшим голосом и пошел своей дорогой. Но вдруг замедлил шаг. Остановился. О чем-то подумал и опять подошел. Протянул Владьке еще рубль и как-то на один бок кисло улыбнулся:
-Держи. А то и правда не повезет. - Уверенно развернулся и удалился широким шагом.

Владька помахал ему в спину рукой, достал из "шарманки" Жюль Верна, вытянулся на траве тут же в тенечке и только открыл страницу, как услышал над собой голос:
- Молодец! Не теряем времени - совмещаем полезное с приятным?
Владька поднял голову - перед ним стояли два молодых офицера в запыленных хромовых сапогах.
Владька подхватился и сел на свое рабочее место.
- Ну-ка, покажи нам - какой ты волшебник, - весело улыбнувшись, сказал высокий лейтенант с тонким смуглым лицом, сел на табурет и поставил на "шарманку" ногу.
-Да-ну, какой я волшебник? - засмущался Владька. Взял мягкую щетку и стал смахивать с сапога пыль. Потом с восхищением произнес:
-У вас, дяденька, джими - что надо! Такие чистить - аж душа поет! И блестят  потом, как зеркало.
-А что бывают и хуже? - спросил приятель лейтенанта – невысокий плотный старлей с веселыми прищуренными глазами, стоявший рядом.
-Еще и как бывают! - сказал Владька и поведал им всю историю дословно, которая произошла у него с ефрейтором несколько минут назад. Это вызвало у офицеров такой смех, что они хохотали долго и до слез. Старлей всё время хватался за живот.
Владька теранул последний раз бархоткой и выпрямился.
-Все, дяденька.
Лейтенант перестал смеяться, осмотрел свои сапоги со всех сторон и сказал:
-Ну вот, а говоришь, ты не волшебник, - достал из верхнего кармана гимнастерки пятерку и протянул Владьке. - Сдачу не нужно. Это тебе за отличную работу и за того ефрейтора - чтобы ему повезло.
Следом на табурет сел старлей. По окончании - тоже дал пятерку.
-Это тебе за твою отменную, старательную работу и за то, что ты нас так здорово повеселил. Прямо, настоящий анекдот. - И он опять расхохотался.

Другие офицеры так же нередко баловали Владьку пятерками. Особенно молодые. Поэтому он всегда выполнял план и даже перевыполнял, за что на производстве был отмечен благодарностью и денежной премией.
Получку отдавал матери. Лишние откладывал у себя на чердаке в копилке. Наконец его мечта, казавшаяся ранее неосуществимой, теперь должна исполниться, и он купит себе настоящую  морскую тельняшку!

С некоторых пор отец запретил Владьке спать на чердаке. И теперь он спал в комнате на своей койке: посредине - между бабушкиной и малышей, стоявших у трех стен буквой "П".
Просыпался, как и прежде, под первые звуки  любимой волшебной музыки по радио, которая осторожно, вкрадчиво и нежно заполняла спящую, предутреннею темноту комнаты с запахнутыми ставнями, и завораживали его сердце. Проснувшись, он, как всегда, лежал с закрытыми глазами, неподвижно, словно боялся вспугнуть ее, и видел перед собой - то несущийся сверкающий поток, превращавшийся постепенно в огромный океан, залитый яркими солнечными лучами, которые весело прыгали по его вольнолюбивым волнам ослепительными зеркальными зайчиками. И ему становилось так светло и радостно и в то же время ужасно тесно, что хотелось тут же в одно мгновение превратиться в легкокрылую чайку, улететь и свободно парить над его бескрайним голубым простором. То видел себя на большом красивом  корабле  с трепещущими, раздутыми под порывами веселого ветра парусами, несущегося по волнам навстречу огромного яркого солнца, поднимающегося над океаном. А когда музыка умолкала, и начинался гимн "Интернационал"  снова засыпал и видел счастливые радужные сны.

В этот день Владька проснулся позже всех. Его никто не разбудил, Оказывается, на улице моросил дождь и ему ненужно идти на работу. Это его даже обрадовало: он сможет забраться на чердак и немножко повозиться с голубями, а потом засесть или залечь там с новой книгой. Но сразу после завтрака мать объявила, что он будет помогать ей сегодня дома - делать одну работу. Потом принесла из кладовой старую клеенку, которой когда-то застилали стол, банки с красками, оставшиеся от прошлогодней покраски пола, ставень, оконных рам: коричневую, зеленую, синюю и белую. Затем - четыре кисти разного размера из конского волоса. В своей спальне, на полу расстелила клеенку и с помощью Владьки, натянула и прибила по краям гвоздями. Выпрямившись, вздохнула:
-Може шо и получиться...
Владька недоумевающе округлил глаза.
-Мам,  а что ты собираешься делать?
-Рисовать.
-Рисовать?  -  удивился Владька.
-А шо  ж,  хиба нэ смогу?
-Не знаю. Ну, ты ж никогда не рисовала.
-Ну и шо, шо ны рысовала. - Она помолчала и добавила: - А кружева я ж рысую. Ныхто за мэнэ их нэ рысуе. И цэ попробую сама.
-А чо ты хочешь нарисовать?

-Да цей... як его... ковер с лэбидем на озэри,  ще камыши, дэрэво на бэрэгу и лис в долыне, який я бачила на базари. Я бы купыла его и нэ морочила б сычас голову, да грошей нэ було. А вин просив чи ма¬ло, - она убрала, упавшую с боку на лоб, прядь волос и добавила: - У тэбэ, бачишь, хоть якийсь на стинке сытэц высыть, а у дивок вона совсим гола. Цэ ж я и подумала...
Раюха с Валюшкой с открытыми ртами, непонимающе смотрели то на мать, то на клеенку. Владька протянул матери карандаш, и она опустилась на колени. С минуту сосредоточенно смотрела на ее поле, потом перегнулась,  уперлась одной рукой в свободное место, другой - стала чертить по клеенке карандашом.  Проведет линию, другую - выпрямится, посмотрит, зачеркнет и наносит новую.

Раюха с Валюшкой устали стоять на ногах, присели рядом на пол и, молча, с интересом стали следить за движением руки матери. Наконец, она закончила, выпрямилась, оглядела, исчерченную карандашом, клеенку и сказала:
-Хай будэ так. Шо получиця. Тэпэр надо закрашивать краской. – Она выбрала одну из кистей и подала Владьке. - Будэшь красить  ций щеткой, - дэ я скажу.
Владька не утерпел поправить мать:
-Мам, это - не щетка. Это - кисть.
-Ну хай будэ кысть,яка тоби разныця.

Спустя несколько минут, Владька рядом с матерью старательно закрашивал отдельные части клеенки и представлял себя тоже художником. А когда ковер был готов, он поднялся с пола, глянул на него сверху и с восхищением воскликнул:
-Мама, ты и правда, настоящая художница! Смотри, как здорово получилось. Лебедь, как живой, и дерево...
Мать засмеялась и махнула рукой.
-Шо ты придумав. Яка я художница. Цэ всякий може намулюваты.
-А вот и нет! - воспротивился Владька.
-Ну, хай будэ по - твоему, - не стала спорить мать и удовлетворенно вздохнула. - Як бы там нэ було, а тэпэр  и у нас будэ куртульно, Владька весело рассмеялся.
- Мама, да не куртульно, а культурно. Сколько раз я тебе уже про это говорил, А ты продолжаешь, да еще и - по-деревенски. Как тетя Федора - в Дубовской и ихние Нюрка, Надька и Колька с Володькой. Папку своего называют татой…
- Цэ ж нэ по-дэрэвэнски...
-Ну, по-хохлатски, -  перебил ее Владька.
-Ну, шо ж тэпэр зробышь. Мы ж тоже хохлы.
-Хохлы? А почему, тогда, в наших метриках написано : русские? И в ваших паспортах с папкой тоже написано: "русские"?  Я же читал.
-Ну и шо, шо русские. А у сестры Федоры моей и у всий ии семьи записано - "украинци". И диты ии учаця в украинський школи. Цэ ж колысь наши батьки приихалы з Украины и заселыли вси тут дэрэвни кроме Спасска. А колы прышла Совицька Власть, вона построила украинськи школы для ихных дитэй. Тэпэр воны вси и балакають чисто по украинськи. Нэ так, як я. У мэнэ говор уже сломався.
Владька подумал и сказал:
- А наша учительница, Елена Исаевна, говорила, что русские, украинцы и белорусы - это одна славянская нация.
-Я цего нэ чула. Може воно и так. Говор - то похожий. - И тут же оборвала: - Ну, хватэ. Отчепысь. Матайтэ вси отсиля. Хай сохнэ.
К вечеру дождь перестал моросить, и на закате вышло яркое солнце, обещая на завтра хорошую погоду.

Неожиданно прибежал Швед и вызвал Владьку за калитку. Он был крайне расстроен и чуть не плакал.
-Все, Владик, я отрываюсь с хаты - глотая слезы, протарахтел он.
- Куда? Зачем? - удивился Владька.
-Понимаешь, я с мамкой поругался. Оказывается, она уже целый год обманывает меня. Получила извещение, что папку убили, а мне ничего не сказала. А теперь еще и замуж хочет выйти за дядю Павла, ну, папиного друга. Который спас его в гражданскую войну, который сейчас к нам все время ездит. - И он отчаянно махнул рукой. - А я не верю, что папку убили! Это они там что-то перепутали - написали это извещение.  Я уеду на фронт и найду его там. Не хочу, чтобы дядя Павел стал моим папкой.

И он рассказал Владьке, как однажды, проснувшись среди ночи,  услышал на кухне между дядей Павлом и матерью такой разговор:
-Ну, зачем ты себя мучаешь? - говорил дядя Павел. - Ты же прекрасно понимаешь - он не воскреснет.
-Я не верю этой бумажке, - сквозь слезы говорила мать. - Это какая-то ошибка.  Ей богу, ошибка! Не правда. Он живой!
- Если бы он был живой, он бы писал, - говорил дядя Павел. - Скоро уже год, да? А от него нету ни одного письма. Подумай, Мария.
-Ой, не знаю, не знаю, Пашенька. Хороший ты человек. Но что мне делать, я не могу забыть своего Степана.
- Эх, Мария, Мария! А я тебя не могу забыть. Всю жизнь только тебя и люблю. Сколько лет уже! - продолжал дядя Паша. – Из-за тебя ведь я и не женился. А сколько баб было и хороших, а вот ни одна и не прельстила. Потому что мое сердце занято только тобой. Ты же прекрасно это знаешь.
-Да, Пашенька, знаю. А ничего с собой не могу поделать. Люблю Степана и все!
-Ну, ты же любила меня. Ты же помнишь, как ты любила меня!
-Помню, Пашенька, помню. Любила, пока ты не притащил тогда ко мне раненого Степана, и я спрятала его от беляков. Стала ухаживать за ним, лечить и вот... полюбила. Да так крепко полюбил, что про тебя совсем забыла. Вот, Пашенька. Ты уж прости меня.

-Ладно, Мария, я подожду еще, - с тоской произнес дядя Павел, - Не буду терять надежду. Больше ждал.
Она помолчала и промолвила колеблющимся голосом:
-А что я скажу Вите? Оля уже большая. Сама скоро станет невестой. И не так привязана к отцу, как Витя. Он больше всего на свете любит его,  и   не сможет перенести этого, я знаю.
-Вите нужно сказать правду. И вообще, за детей ты не беспокойся. Я заменю им отца. Они мне будут, как родные. - Он замолчал, потом едко, задумчиво усмехнулся. - Вот судьба! Была моей невестой, а стала женой друга. Если бы тогда не ранило Степана, и я не притащил его к тебе, наверняка, это были бы мои дети.
-Да, Пашенька, наверно, так и было бы.

Витька продолжил:
-А вчера они посадили меня рядом с собой и сказали, чтобы я был мужественным, и взял себя в руки, и показали извещение о папкиной гибели. Потом сказали, что хотят с мамкой пожениться и он, ну, дядя Павел, заменит нам отца. И будет любить нас крепко, и все такое. Понял! А я не хочу! Я не верю! Папка живой! Его не убили! Я знаю! Я поеду прямо на фронт и найду его там! - Он глянул своим печальным влажным взглядом Владьке в глаза и, помолчав, произнес с мольбой: - Давай - вместе, а?..
Владька шмыгнул носом и сплюнул в сторону.
-Знаешь, я бы оторвался с тобой, да это... ну, понимаешь...
-Понимаю, - оборвал его Швед, - не хочешь, дрейфишь!
-Да нет. Совсем и не дрейфлю, - Владька скривился и пожал плечами, не находя убедительного ответа,
-Я все понял, - с укором произнес Витька. - Оказывается, ты только трепаться можешь. Помнишь, ты говорил, когда  ночевал у меня на сарае, что уехал бы  во Владик или  даже на фронт, или на Черное море, чтобы там устроиться юнгой на какой-нибудь военный корабль, если бы было с кем - на пару, а теперь на попятную- да?
-Понимаешь, Витёк, я тебе честно скажу - мамку жалко.
-Эх ты, жалко! А я так надеялся на тебя - с глубокой обидой бросил Швед, повернулся и медленно пошел от калитки, низко опустив голову.

Последний раз Витька провел с отцом трое суток на рыбалке. Отец был тогда в отпуске. Поехали они не на Сантахезу, как обычно, а на озеро Ханка, хотя там была запретная зона, так как некоторую часть озера с  западной стороны пересекала граница с Китаем. Пограничники иногда задерживали рыбаков, которым потом долго приходилось доказывать, что они не шпионы. Поэтому редкие рыбаки отваживались рыбачить на этом озере, которое буквально кишело всякой пресноводной рыбой. А если и рисковали, то всегда были начеку. Пограничники шныряли вдоль берега на быстроходном глиссере. Это и предупреждало рыбаков. Их мотор был слышен очень далеко, и рыбаки успевали затаиться в прибрежном лесочке, который широкой полосой тянулся по берегу.

В этом же лесочке они с отцом и разбили палатку. Было солнечно и жарко. Ханка сверкала, как огромное зеркало, отражая в себе бескрайную прозрачную глубину чистого голубого неба. Порывавшийся ветерок иногда пробегал и рябил ее зеркальную поверхность, слегка замутив голубое отражение, но тут же разглаживал и упархал в лесочек, где весело, под звонкий гомон и пение птиц играя, шуршал и курчавил его густые зеленые ветви.
Когда Витька впервые увидал Ханку, был очень удивлен - почему её называют озером, а не морем. Ведь совсем не видно противоположных берегов.

Первый на его удочку попался огромный карась. Даже удилище выгнулось дугой, когда он тащил его из воды. И его охватила такая радость, что хотелось кричать на всю Ханку. Но жаль, отец был далеко и не услышит. А вот пограничники могли услышать, и Витька оставил свою радость при себе, тем боле, что вытащил потом еще, и ни одного. А к концу дня был уже с хорошим уловом. Отец от души похвалил его, хотя сам поймал столько, что у Витьки глаза разбежались.
Наступил вечер. Садилось солнце. Оно было красное, раскаленное, как огненный шар. Витька еще никогда его таким не видел. А может, просто, не замечал или не было времени за играми, беготней поднять голову, и теперь до глубины души был поражен этим величественным видением. Даже, казалось, полыхала вся Ханка, объятая ярким пламенем. Потом солнце скрылось за ее тихой прозрачной гладью, в которой ещё долго отражался край неба, располосованный пурпурными всполохами.
Костер жгли только до сумерек, чтобы не навлечь пограничников. Отец успевал приготовить и уху, и еще жареху. Зато потом, после вкусной, аппетитной еды, приготовленной отцовскими руками, как здорово лежать на траве и смотреть в небо, где с постепенным приходом темноты загораются звезды, словно выкупавшиеся в теплой воде. Шуршит под ветерком лесочек, слышится из озера всплеск рыбы и звенящие у самого берега лягушачьи ансамбли.

И только самое неприятное и крайне надоедливое - это комары и мошкара. Очень спасала от них мазь, которую отец сам изобрел. Правда, очень вонючая, но лучше переносить ее запах, чем эту атаку комарни с  мошкарой. Но и все равно, если бы не было этой мази, Витька был бы счастлив. Потому что рядом с ним был его любимый отец. Самый лучший! Лучше всех на свете! Он такой большой и сильный, добрый и ласковый. Витька никогда не видел его сердитым. Говорил он всегда ровно и мягко. А когда улыбался, его белые ровные зубы обнажались целиком, и весь он изнутри светился каким-то ярким, согревающим светом, от которого вокруг сразу становилось тепло и уютно. А сейчас особенно Витька почувствовал, что отец - неотделимая часть этого огромного прекрасного мира. И если бы не было его, то и всего этого тоже ничего не было. Не было бы этого прекрасного мира: неба, звезд, леса, озера, пения птиц. Все вокруг было бы холодно и мрачно. И при одной этой мысли он глубоко сморщился.

Улов был очень хороший. Витька ловил на одну удочку и то поймал несколько сомиков, карасей, трех толстолобиков и одного большого леща. Отец ловил на закидушки - по несколько крючков на одной. Забросит и вскоре проверяет, и всякий раз, вытаскивает с какой-нибудь рыбой на каждой закидушке. Наживу использовали разную. Сом, например, не разбирается, цепляется за всё: на червяка, на лягушку, на тухлое мясо. Щука - только на живца. Карась - на червяка. А вот сазан не идет ни на какую. Кроме жмыха или поджаренной сои с подсолнечными семечками, истолченными в муку. Мука завязывается в узелок из марли и цепляется рядом с голым крючком. Сазан бросается на этот узелок и начинает сосать. Крючок болтается у самого его носа и мешает. Тогда он берет его в рот и пропускает через жабры, чтобы избавиться от этого мешающего предмета, и в результате оказывается на этом самом крючке.
Чтобы пойманный ранее улов не пропал, отец часть рыбы засолил, часть завялил.

На третьи сутки отец разбудил Витьку рано на рассвете. Пора настала собираться домой. Поручив Витьке разбирать палатку, сам отправился по берегу собирать снасти с последним уловом. И тут Витька вспомнил о цветке, который видел в озере у берега, когда они приехали в первый день. Он бросил все, побежал, сорвал и потом показал отцу:
-Смотри, папа, какая большая и красивая кувшинка. Я таких цветов еще никогда не видел. У нас есть там,  на карьерном озере, но они совсем не такие.
Отец взял его в руки, повертел и сказал:
- Это лотос. Говорят, он приносит счастье.
- Правда? Вот здорово! Я его отвезу маме. Вот обрадуется. Она же любит цветы. А этот еще и  к счастью.
- Попробуй, сынок. Может и довезешь. Не пропадет.

На Востоке, над Синими сопками разгоралась утренняя заря. Потом показалось солнце. Оно было раскаленным докрасна. Точно такое, как первым вечером, окрасив все вокруг своим пламенем.
-Да - а, сынок,  нам надо поспешать. Видишь, какое солнце. Это на плохую погоду, -  сказал отец, освобождая мотоцикл от веток. – Знаешь, как моряки говорят? - "Солнце красно с вечера - моряку бояться нечего". "Солнце красно поутру - моряку не по нутру". Чтоб не застала она нас в дороге.

И только он проговорил, как налетел ветер. Пронесся по земле, прилизывая траву, затем взъерошил кудри деревьев и тут же стих. Но не прошло и минуты, как он снова налетел и с еще большим порывом, сорвал с головы отца кепку и кувырком понес ее в сторону, где зацепилась за кусты. Отец подскочил, схватил и, отряхивая о свое колено, весело рассмеялся.
-Вот проказник!
Теперь ветер не стихал, а нарастал с каждой секундой, лохматил деревья, причесывал и гнул их в одну сторону. С запада потянулись тяжелые темные тучи, нависая над Ханкой, которая как-то сразу зарябила, заволновалась и окрасилась в какой-то мрачный желтовато-серый цвет.

Коляска мотоцикла была загружена до отказа. Поэтому Витьке пришлось сесть на заднее сидение и держаться за широкую отцовскую спину. Ехали по тому же бездорожному полю, по кочкам и ухабинам вдоль рисовой канавы. Наконец выбрались на проселочную укатанную дорогу. Ветер уже гудел, завывал. Срывал с дороги клубы пыли и вихрем кружил в воздухе. Вскоре черные тучи заволокли солнце, и все вокруг погрузилось во мрак.
Витька уверенно сидел за широкой отцовской спиной, и все ему было нипочем. Он только и думал о том, что расскажет пацанам - как здорово порыбачил и ни где-нибудь, а на самой Ханке. Вот позавидуют!
До дому доехали более-менее благополучно. Дождь не успел их захватить в пути и расквасить дороги в непролазную грязь. Он начал накрапывать, когда отец загнал уже мотоцикл во двор.

Но тут ждало другое. Мать с Ольгой - Витькиной сестрой, выскочили на крыльцо в слезах. Мать кинулась к отцу с какой-то бумажкой в руке.
-Война! - проговорила она дрожащим голосом. - Германцы на нас напали.
-Когда? - тихо спросил отец.
- Вчера. Передали по радио. А сегодня утром принесли тебе, вот, повестку, - глотая слезы, проговорила она.
Отец притянул ее к себе за плечи и спокойно произнес:
-Ну чего ты. Перестань. Успокойся. Все будет хорошо.
Витька стоял в сторонке и тихонько про себя удивлялся – что это они с Ольгой развесили свои нюни? Ну и что, что германцы напали. Подумаешь. Да Красная армия так даст этим германцам, что бежать будут без оглядки и навсегда забудут дорогу в нашу страну! Красная армия сильнее всех на свете. Он это хорошо знает по кинофильмам, и в школе тоже часто говорили. И нужно не плакать, а гордиться, что их папка тоже будет громить этих германцев. Он же в гражданскую войну громил и беляков, и япошек. Всех перебили. Он даже орден имеет за это. Вот и германцам такое будет!

Отец побрился, переоделся и ушел в военкомат. На третий день все новобранцы с котомками, вещмешками за плечами собрались на перроне вокзала. Мужское разноголосье гудело вперемежку с женским плачем, рыданиями, звуками гармошек, балалаек. К перрону подогнали поезд с товарным составом, и сразу же раздалась команда - по вагонам! Мать прижалась к отцовской груди и, рыдая, причитала сквозь слезы:
-Степушка, милый, что же мы теперь будем делать без тебя?!
-Ничего, ничего. Все будет хорошо. Успокойся, - тихо отвечал отец.
Ольга прилипла с боку и, уткнувшись лицом между ними, тоже вздрагивала всем телом и повторяла срывающимся плачущим голосом:
-Папочка, родненький, возвращайся скорей...
Витька стоял рядом с растерянными чувствами, в смятении. Прежняя уверенность исчезла, и он не знал, как себя вести теперь.
Отец взял руками голову матери, слегка отстранил и, заглядывая в ее, залитые слезами глаза, проговорил:
-Мария, родная, если будет трудно, продашь мотоциклет. Ну и... Павел вас тоже не оставит в беде. Поможет.
Потом притянул к себе Витьку и крепко обнял.
-Сынок, ты теперь остаешься в хате один за мужика. Слушай маму, помогай ей во всем.
К Витькиному горлу подступил ком и на глазах выступили слезы. Только сейчас он понял, что происходит что-то страшное, и он надолго расстается с отцом.
Раздался предупреждающий гудок паровоза. Отец шагнул к дяде Павлу, который стоял тут же, коротко перебросились словами, и крепко обнялись.
Лязгнули колеса вагонов и поезд тронулся. Отец еще раз обнял всех, быстро перецеловал и побежал вместе с другими новобранцами к своему вагону, затем обернулся на ходу и крикнул:
-Сынок, вся надежда на тебя. Не подведи. Расти настоящим мужчиной.
Дядя Павел смахнул со щеки слезу и отчаянно, вместе со всеми стал махать рукой, уходящему на запад поезду. Скрылся последний вагон. На перроне остались убитые горем, плачущие женщины, дети и притихшие старики. Витькина мать стояла рядом с Ольгой и, закрыв лицо руками, вздрагивала от внутренних рыданий. Ольга плакала в голос. По Витькиному лицу тоже ручьем текли слезы.

                X
               
Владька босой, в засученных ниже колен штанах, с поднятым кверху носом, счастливо вышагивал по пыльной улице. Гордость его так и распирала. Ведь на нём была  новенькая, настоящая, морская,полосатая  тельняшка. У него их теперь даже целых две. Когда принес с рынка и померил, то тельняшка висела на нем до самых колен. Но хорошо, что мать умеет шить, и с одной - сделала две. Вообще-то, она всем своим детям и себе шила сама. Отец, когда Владька был еще маленький, выменял за медвежью шкуру ручную швейную машинку "Зингер". С тех пор она и научалась, и кроить, и шить.

Владька направился к заведующему сапожной мастерской, чтобы получить у него крем для работы. Но заведующий сказал, что крема нет и неизвестно - когда будет. Поэтому все чистильщики получают расчет. А кто желает работать постоянно, может остаться учеником сапожника.  Владьку это не устраивало. Он мог работать только сезонно. Удерживала школа. Он бы с огромным удовольствием бросил ее и пошел учиться на сапожника, но как посмотрит на это пахан?

Теперь у него было больше времени для развлечений - погонять с пацанами футбол, покататься на велике, который отец оставил дома, купив себе новый. Снял седло, так как ноги не доставали до педалей, а вместо него намотал на раму мешковину и теперь лихачил, сломя голову, изобретая на ходу всякие трюки. Чаще гонял голубей. Теперь у него их стало больше, целая стая. Многие птенцы подросли и стали взрослыми голубями. Прошлогодние выводки сами уже сидели на гнездах. Вот только сизари, его первая парочка, здорово удивляли и разочаровывали. С весны трижды садились на яйца, но из каждого выводка выживал только один птенец. Второй - уже через неделю погибал. Владька стал присматриваться и заметил, что сизарка не кормит их, отказывается. Самец кормил только одного, поэтому второго - убивал голод. Сизарка оказалась ленивой и беззаботной. Настоящей вертихвосткой. Даже, сидя на яйцах, она всячески старалась побыстрее соскочить с гнезда. Только сядет, подменив самца, который не успел еще встряхнуться, глотнуть водицы, как она тут же начинает гудеть: "У-у... у-у... у-у…" - звать его. И он, бедняга возвращается, и снова садится на гнездо. Шустрая, подвижная, не медля ни секунды, выпархивает в летку, затем на крышу к другим голубям, где начинает вертеться около чужих самцов, за что ей часто попадало от других самок.

Спасские голубятники теперь признали Владьку, но больше - благодаря Сиреневому, который был вожаком его стаи, и который стал настоящей грозой для них. Чуть ли ни всех их голубей перетаскал в свою голубятню, за которых потом Владька получал выкуп. И сколько не пытались они заманить к себе Сиреневого, всегда выходило наоборот - их голуби оказывались во Владькиной ловушке.
Больше всех выходили из себя от злости и зависти к нему Жорка Садовник и Жлоб. Первый никак не мог простить, что не разглядел тогда в хилом, болезненном Сиреневом красивого и умного голубя и отдал Владьке почти даром. Второй - за свою чернохвостую самочку, которую Владька присвоил и спарил с Сиреневым.

И тогда они стали охотиться за Сиреневым с рогатками. Подкрадывались к самому двору. Но тот всегда чувствовал опасность. Если он в это время сидел с голубями на крыше, то сразу поднимался в воздух, увлекая за собой всю стаю. А если сидел на летке, то тут же нырял в чердак. Наконец поняли, что этот труд напрасный, и они решили забраться ночью на Владькин чердак и передушить всех его голубей. Но как раз в эту ночь дома был отец. Услышал какой-то шорох во дворе. Насторожился. Шарик почему-то молчал. Вытащил из кобуры револьвер и тихонько вышел.

Шарик у своей будки увлеченно грыз какую-то кость и никакого внимания - по сторонам. Жлоб с Жоркой уже сидели на крыше коридора и ломиком срывали замок с двери чердака. Отец крикнул: "стоять на месте, пристрелю!" и выстрелил в воздух. Они с перепугу попрыгали в палисадник и кинулись через забор. Жорке удалось скрыться, а Жлоб повис, зацепившись, на колючей проволоке. Отец сразу же отвел его в милицию, которая была недалеко - по этой же улице, только перейти горбатый мост и ещё метров сто. На другой день его выпустили. Но он еще больше озлобился на Владьку и решил, во что бы то ни стало, отомстить ему за все. И он пошел на коварнейшую хитрость.

Договорился с Пашкой Остапенко, который когда-то поймал Владькиных молоденьких сизарей, и потом они улетели от него в связках, чтобы тот любыми путями уговорил Владьку - подпустить под его, Жлоба, голубей своего Сиреневого. Пашка пришел к Владьке и стал жаловаться на Жлоба - будто он поймал его самую ценную, белоконцую самочку и не отдает ни за какие выкупы. И Пашка слезно стал просить Владьку и обещать, если его Сиреневый приведет и Владька поймает гулина Жлоба, за которого он обязательно обменяется с Пашкой, то Пашка дает Владьке целых два котелка ячменя, да еще и с верхом. Владька долго колебался. Но два котелка ячменя с верхом так и маячили перед глазами. И он согласился.

Владька поймал на чердаке Сиреневого, сунул его  за пазуху и они отправились. Для отвода глаз Пашка тоже взял своего старого Краснопоясого. По дороге, пока они шли, он был какой-то суетливый. То ускорял шаги, то замедлял. Вышли на Набережную, которая вела прямо к городскому саду, где за углом, на Садовой жил Жлоб. Но тут Пашка остановился и сказал, что лучше идти через базар, а там,  через проходной двор. С той стороны они смогут подойти к двору Жлоба незаметно.

Время перевалило на вторую половину дня. По небу плыли пушистые облака - то открывая солнце, то закрывая. В воздухе резвился свежий летний ветерок. На базаре уже никого не было. Только две или три колхозных повозки, которые тоже собирались выезжать, да кучка пьяных фронтовиков-инвалидов под длинным навесом, азартно выкрикивая и матерясь, играли в карты. Владька с Пашкой проследовали мимо и вошли в проходной двор, к серому, облупленному домику, и выглянули из-за угла. Крыша голубятни Жлоба вся была усажена голубями. Вокруг - никого.

Осталось подойти поближе, спугнуть, поднять их в воздух и подбросить к ним своих. Владька вытащил из-за пазухи Сиреневого и, пропустив его лапки между пальцами, крепко удерживая в руке, спрятал за спину. Пересек дощатый тротуар, переступил замусоренный кювет и вышел на избитую ухабами пыльную дорогу. Пашка почему-то отстал. Но Владька не придал этому значения и, глядя на крышу с голубями, приостановился, решая, как лучше подойти ко двору и поднять их в воздух, и вдруг за спиной в руке он почувствовал сильный рывок. И его словно молнией обожгло.

Он в ту же секунду взметнул руку с Сиреневым в верх. Но голубь, беспомощно трепыхая крыльями, подлетел метра на два над Владькиной головой, брызгая на лицо какими-то теплыми капельками, упал у самых его ног. Несколько раз дернулся и застыл с безжизненно распростертыми крыльями в толс том слое дорожной пыли. Из шейки Сиреневого ручьем струилась кровь. И тут только Владька увидел, что голубь был без головы. А рядом стоял Жлоб с вытянутой рукой, на ладони которого лежала окровавленная головка Сиреневого.

- Ха-ха-ха...- злорадно расхохатался он.- Вот и все с твоим Сиреневым. На! Засушишь голову его на память. Под подушку себе положишь. А его,  - он поддел носком ноги  мёртвого, распластанного голуб на земл,,  - оттащи мамке, пусть суп сварит, да, ха-ха-ха... не забудет накормить твоего пахана.
Несколько в стороне стояли Жорка с Пашкой и тоже с удовлетворением посмеивались.
Перед Владькой все померкло. Сердце готово было разорваться на части. Какое-то время он стоял, словно окаменелый, отнялись руки, ноги, язык. Бледное лицо и полосатая тельняшка были забрызганы капельками крови. Потом его начало трясти и закипела такая  злоба, что если бы в его руках сейчас оказался топор, он бы не раздумывая, раскроил пополам голову сначала Жлобу, а потом Пашке с Жоркой. Они постояли еще с минуту, посмеялись и довольные пошли по безлюдной улице.

Владька остался один. И только теперь из его глаз хлынули слезы. Он присел на корточки, сложил голубю крылья, осторожно, бережно поднял с земли и, опустив голову, медленно пошел домой. Мать, бабушка и сестренки тоже были глубоко и горько опечалены. В конце огорода, в углу он выбрал место и похоронил Сиреневого. Вскоре прибежал Янка, вместе погоревали. Потом, отвлекая Владьку, сказал, что на овощную базу на лето требуются Рабочие. Мастерить тарные ящики под овощи, которые будут отправляться на фронт. Сделать один ящик - стоит пятьдесят копеек. И предложил устроиться туда вместе. Сразу Владька воспринял это как-то рассеянно, но на другой день подумал и посоветовался с матерью.

База находилась в гарнизоне, не доходя до Славянского моста, и занимала большую территорию с приземистыми тесовыми складами, выстроившимися в один ряд. По правую сторону от них громоздились штабеля уже готовых ящиков, около которых шевелились, пилили, стучали старики, женщины, подростки. У одного из них Янка, соскочив с  багажника Владькиного велика,  спросил - где найти заведующего. Владька тоже соскочил с велика и дальше вел его в руках.

Заведующего, Доцко Николая Викторовича, нашли в складе, забитого свежераспиленными рейками и досками. Он сидел у широких, точно ворота, распахнутых настежь дверей за конторским столом с бумагами и, щелкая костяшками счетов, что-то записывал. На нем была черная кепка с длинным козырьком, старенький, темно-синий пиджак и, наглухо застегнутая у самой шеи, серая косоворотка. Он поднял сухое желтоватое лицо с впалыми глазами и откашлялся в кулак. Владька с Янкой робко подошли к его столу и сказали, что тоже хотят устроиться на работу. Он опять откашлялся, достал из кармана носовой платок, вытер сухие, бесцветные губы и потребовал их документы, которые составляли всего лишь справку с места жительства и метрики. Он просмотрел их, опять покашлял, кивнул положительно головой и сиплым равнодушным голосом стал знакомить с условиями работа.

 Самое главное не допускать брака. Каждый брак будет вдвойне вычитаться из заработка. Инструмент: молоток и ножовку - иметь свои. Затем предупредил, что ввиду сезонной работы на их производстве, дополнительного рабочего пайка к хлебным карточкам не предусмотрено. Потом взял с края стола большую книжку, похожую на классный журнал, вписал туда их данные и сказал, что завтрас утра могут приступать к работе. Тогда и покажет им их рабочее место. На выходе остановил Владьку и спросил - ни его ли это отец, тот самый известный охотник? Владька не очень понял вопрос, но кивнул головой положительно. На работу Владька поехал на велике  без Янки. Оказывается, он так и не смог достать ножовку. На подъезде к базе, по дороге он догнал много знакомых пеших пацанов. Даже двоих одноклассников, которые сразу начали хвастать - сколько они уже сколотили ящиков.

Заведующий отвел ему место с самого краю - рядом с молчаливой, хмурой женщиной, отгородившейся небольшим штабелем.
Первый ящик Владька запорол. Получился какой-то кособокий. Он разобрал его и снова слепил. Потом все пошло на лад, и он даже ув¬лекся, и около него тоже начала расти штабелёк готовых ящиков. Но однажды, к концу рабочего дня, Владька спрятал свой инструмент, и уже собирался вывести на дорогу велик, как вдруг выскочила из-за своего штабеля молчаливая, хмурая соседка и с визгом, воплем набросилась на него:
- Ах ты, ворюга! Откуда ты взялся такой! Ну-ка, верни мне сейчас же мои карточки!

От неожиданности Владька так и остолбенел, растерянно выпучив на нее глаза. Потом с изумлением спросил:
- Какие карточки?
- Еще спрашиваешь - какие! Какие украл! Хлебные! - кричала она, выходя вся из себя.
- Вы что, тетя, смеетесь, что ли. Я не брал никаких карточек, - с растерянным смущением Владька пожал плечами.
- Ах, ты мерзавец!  Да тут кроме тебя никого не было! – продолжала она вскрикивать со слезами в голосе. -  Карточки были в кармане, вот в этой кофте! А кофта висела вот здесь! Тебе только руку протянуть! Негодяй! Верни сейчас же!

- Да не брал я ваши карточки! - со злой обидой выкрикнул Владька. И тут с ней случилась страшная истерика. Заламывая руки, она стала кричать визжащим, раздирающим  голосом на всю базу:
- Ой, помогите, люди добрые! Украли! Все карточки украли! Ай-ай-ай! Что же теперь делать! До конца месяца еще две декады! Детки остались голодными! Целых двадцать дней без куска хлеба! Аи-ай-ай! Помогите!..
  На ее крик сбежались работники базы, которые еще не успели уйти после работы . 

Столпившись вокруг, с недоумением, наперебой выясняли друг у друга:
- Что с ней?
- Что она хочет?
- Да просит какой-то помощи.
- А может она сума сошла?
- Кто его знает?
- А може, шо и сошла.
- Бедная тетка, смотреть жалко.
- А я видел один раз сумасшедшую. Везли в машине. Так она танцевала в кузове и пела: "А я оченьки, а я оченьки..." Поет, поет, а потом хохочет, а потом закроет лицо руками и плачет, а потом опять поет и хохочет. Так говорили, будто она получила с фронта три извещения сразу, в один день о гибели двух сыновей и мужа.
- Сойдешь. У вас бы уперли все карточки и оставили голодными кучу детей, -  прохрипел сердитый старческий голос с боку.
- А - а... вон что - карточки украли! Какая же это беда.
- Ой, несчастная тетка. А кто же это посмел?
- Да вроде бы вон тот пацан.
- Ну, а кто же еще, -  уверенно повторил старик с боку.

- Она поймала его? - спросил, только что подошедший молодой фронтовик на протезе, с палочкой.
- Не поймала. Так он рядом тут с ней работает. Больше - некому, - не унимался старик.
- Ну, знаешь, дедуля, это еще надо доказать,- усмехнулся фронтовик. - Не пойманный - не вор.
Тут, она упала перед Владькой на колени и сменила крик на тоскливую рыдающую мольбу:
- Хлопчик, миленький, ради бога, пожалей! Верни! Ноги твои расцелую! Богу за тебя молиться буду! Трое деток без хлеба остались! Мужика на фронте убили! Пожалей, ради бога!..

В горле у Владьки навернулся ком, глаза застелила мокрая пелена, и стало невыносимо больно, горько, стыдно видеть перед собой на коленях рыдающую женщину и вокруг - ропчущую толпу. Стоял, как вкопанный, и в оправдание беззвучно шевелил губами:
- Я не брал...
Расталкивая толпу, появился заведующий.
- Что тут случилось? - спросил он.
- Да вон у тетки свистнули хлебные карточки, -  произнес коренастый мальчишка, уступая ему дорогу.
- И никто-то, а вон тот пацан, - опять уверенно прохрипел старик. - Ишь,  глаза спрятал, мерзавец.
- Дедусь, а ты знаешь его? -  спросил мальчишка.
- Ну, не знаю. Ну и что?
- Не знаешь, а чо ж тогда бухтишь! -  укоризненно бросил мальчишка.
-  Может она сама где-то их потеряла, а теперь прет на этого огольца.
- Ух ты, шалопай! - вспылил старик, - Да ты с ним - заодно. Вас обоих нужно в каталажку.

Мальчишка спрятался за рядом стоявшую женщину и, выглядывая из-за её спины, язвительно пропел:
- Старый пень, корявый  пень с башкой трухлявой набекрень.
- Я те покажу –«старый пень»! - фыркнул старик и погрозил кулаком.
Заведующий поднял с колен женщину, она взвыла еще сильней?
- Ой, обокрали! Обокрали, голубчик! Хлебные карточки – аж четыре штуки! Мужика убили на фронте! Бедный Ванечка, где-то он там сейчас похоронен и не знает, что его детки остались совсем голодными!
- Да успокойтесь же! - нетерпеливо выкрикнул заведующий. - Объясните толком - что случилось?

Она на секунду замолчала. Потом снова взвыла и сквозь рыдания стала подробно излагать о происшедшем, указывая на Владьку. Когда она закончила, он повернулся к толпе и строго скомандовал - расходиться. Женщине и Владьке приказал следовать за ним. В конторе - складе заведующий указал Владьке место, где поставить велосипед. Обыскал его с ног до головы и, откашлявшись, строго произнес?
    - Значит так. Если ты украл карточки...
   - Он! Он! - С плачем перебила его женщина.
Он не обратил на нее внимание и повторил сначала:
- Если ты украл карточки и где-то спрятал или передал друзьям, то лучше отдай по-хорошему. А если не отдашь, значит, и вело свое не получишь, и тогда я передам тебя в милицию. Там быстро из тебя вытряхнут их. Да еще позвоню твоему батьке.  А он у тебя мужик суровый, я знаю. Так что, иди и подумай.  Два дня сроку. - И повернувшись к женщине, стал её успокаивать.

Дома обо всем случившемся Владька рассказал матери. Она не усомнилась в его искренности, и очень испугалась. Если отец узнает, то он ни за что ему не поверит и тогда, - даже страшно подумать. И она решила сама попытаться уладить. На другой день, пасмурным утром принарядилась; надела праздничную белую блузку, темно-серую юбку и черные туфли с ремешком, на низком каблуке. Аккуратно причесала свои светло-русые волосы, ровно подрезанные чуть ниже затылка, воткнула в них сверху большой изогнутый гребешок и вместе с Владькой отправились на базу. Работа там уже кипела вовсю. Заведующий был на своем месте. Мать застенчиво поприветствовала его и, со смущением подбирая слова, неуверенно заговорила о случившемся, оправдывая Владьку.

 Он не стал слушать ее. Сказал, что карточки украл Владька. Пусть вернет, и тогда заберут своё вело, и он сможет продолжать работать. Мать постояла еще с минуту, повернулась и медленно вышла на улицу. Лицо ее стало белым, как мел. Глаза как-то отрешенно смотрели в одну сторону, и казалось, она ничего перед собой не видит. Владька испугался и дернул ее за руку. Она посмотрела на него тем же отсутствующим взглядом и ничего не сказала, только как-то растерянно покачала головой. Вышли на безлюдное шоссе. Навстречу протарахтела телега, запряженная черной, низко¬рослой, лохматой лошадкой – монголкой, бежавшей рысью в сторону Славянского моста.

Потом газогенераторная полуторка, гремя бортами, обогнала их - в сторону города. И вдруг матери стало плохо. Она покачнулась, и начала медленно оседать на ноги, и упала на дорогу. На губах выступила пена. Владька в испуге кинулся к ней и стал трясти ее за плечи.  Но она не  подавала никаких признаков жизни. А вокруг - ни души. Низко над головой в сторону аэродрома, на поля пронеслась большая шумная стая воробьев, потом пролетела ворона, каркая на всю округу. И тут Владьку охватил жуткий страх, и он вскричал не своим голосом:
- Мамочка, миленькая, не надо! Зачем ты это! Прошу тебя! Вставай! Родненькая моя! Пожалуйста, ну открой глаза, мамочка! Как я пойду без тебя домой! Как же мы  будем жить без тебя! Миленькая моя, родненькая моя мамочка! Ну, вставай же! Ну, очнись! Ну, скажи, хоть слово!..

Он тряс ее изо всех сил и заливался горючими слезами. Так длилось несколько бесконечных минут. И совсем отчаявшись, он взвыл, как беспомощный волчонок, у которого по живому выворачивали наружу все внутренности. Потом, точно захлебнулся и бессильно, в полусознании уронил голову матери на грудь. Она пошевелилась. Владька очнулся и замер. Она приподняла голову и посмотрела вокруг мутным взглядом. Владька радостно, сквозь рыдающие слезы воскликнул:
- Мамочка, миленькая моя мамочка, все будет хорошо! Вот посмотришь! Вставай! Ты самая лучшая на свете, мамочка!
Он вскочил на ноги и помог ей подняться. Её бледное лицо как-то сразу осунулось и стало неузнаваемо. Она постояла, оглядела себя каким-то отрешённым, пустым взглядом и вялым движением руки провела по юбке, как бы отряхивая её, и тихо проговорила:
- Пишлы, сынок.

Дома, молча, накормила всех обедом - постным зеленым борщом, в котором плавали, гоняясь друг за другом, несколько рисовых крупинок, позаимствованных из офицерского отцовского пайка, и порционными ломтиками хлеба. После убрала, помыла посуду и ушла на приусадебный огород. Малыши играли во дворе. Васька уже вовсю бегал и произносил некоторые слова. Вовка, хоть и был на полтора года старше, но на ногах не стоял – мог передвигаться только на четвереньках или ерзая, сидя. Совсем не умел говорить, и плаксиво, беспрестанно мычал. Это был плод застольных оргий отца.

Владька сидел в комнате, за столом с книгой. Бабушка, ссутулившись с очками на носу и библией в руках, сидела рядом, на своей койке. Голова ее, как всегда, была повязана неизменным серым платком, из-под которого на висках выглядывали темные, не тронутые сединой, волосы.
Владька рассеянно смотрел в книгу и никак не мог сосредоточиться. В голове неотступно теснились беспокойные, сверлящие мысли: "Ну, почему такая несправедливость? Ведь ясно же, что я не брал эти... позорные карточки! А этот еще... заведующий... взрослый дядька, а - настоящая балда! "Верни!" - говорит, и все. А где я ему возьму, если я их и близко не видел... еще и велогон забрал. Тоже мне... верблюд чахоточный!

Ему нужно работать мильтоном в милиции, а не на той базе. Кого хочешь, ни за что засадит в каталажку... и зараза, еще и пахана знает. Он точно позвонит ему. Ну, тогда все! Берегись! Пахан же тоже ни в жизнь не поверит мне, и устроит такую мельницу, что мои ребра затрещат, как сухие сучки на дереве, и потом долго еще буду чихать красными отрубями». - Владька с горестью взглянул на бабушку, словно хотел найти в ней спасительный ответ, но тут же отвернулся и решительно подумал: - «А что, если... до субботы еще - целых три дня, когда должен приехать пахан, и тогда лучше прямо сейчас оторваться с хаты... Уеду во Владик, а там... а там подойду к какому-нибудь капитану попрошусь к нему на корабль юнгой. Хоро¬шенько, хорошенько попрошусь. Скажу, что у меня никого нет, и очень хочу плавать на корабле, и что буду делать все, все, что не скажете. Он увидит мои глаза, и как я буду просить. Сразу поймет, что я не могу жить без моря, и возьмет - никуда не денется.» -
 Владька кинул за окно мечтательный взгляд и тут вспомнил о голубях. Подумал и твердо решил:  «Янка будет ухаживать за ними. Матушка разрешит ему. Вот только ее жалко. Она же будет очень переживать... ну ничего. Я ей потом напишу письмо, чтоб не беспокоилась, и, что я - на большом, красивом корабле, на котором мне очень хорошо. Моряки все меня любят, и я их очень уважаю. Еще, что наш корабль плывет по волнам в дальние страны, а вокруг блестит синее,синее море, и чайки, как голуби, все время кружатся над нами».

 - Он улыбнулся про себя. Потом грустно шмыгнул носом и повернулся к бабушке. С минуту подумав, произнес:
- Бабушка, а бабушка.
Она подняла голову, оттянула рукой у уха платок и наморщила лоб.
- Шо ты сказав?
Владька напряг голос:
- Помнишь, ты говорила, что папка, когда был таким, как я, вытворял что-то такое, что ему тоже здорово попадало?
Бабушка покачала головой.
- Ой було, дитка, було. Таке вытворяв, шо тоби и во сни нэ снилось... Як-то раз у школи, дэ вин учився, взяв да и вымазав сажей морду попу, який читав у ных Закон божий. Его и выгналы из школы. Тоди батька, дид твий, крипко всыпав ему, писля чего довго чесався. Пока ще шось нэ натворыв... А якось взяв из бэрданы да и застрэлыв сосидского порося. Ой, шо було!.. А курылы с Петькой пид стогом сина и чуть нэ сожглы. Петька еще був малый, так вин же его подбывав, - Она вздохнула, - Да хиба мало ще було. А тэпэр забув...
- Бабушка, а он говорил, что батрачил, кормил всю семью.
- Батрачил... ну и шо с того. Катерина тоже батрачила, тетка
твоя. Нянчила панских дитэй, на полях робыла. А колы бандиты убилы батьку, дида твого, вин уихав у Владивосток до моей сэстры. Нянчив еи дытя, тоди и присылав якись копийки...

И тут Владька услышал треск мотоциклетного мотора, приближавшегося к их двору. Он повернулся к окну и увидел отца - явился, словно легкий на помине.
Мотоцикл он купил недавно с рук, подержанный "ИЖ-8".  И теперь мог приехать в любое время. Владька этого не знал. Сердце у него так и оборвалось. Засосало под ложечкой. На лбу и на ладонях выступил пот.

Мотоцикл заглох. Во дворе стукнула калитка, и в ту же минуту в коридоре раздался взбешенный голос отца:
- Где - он, бандит?!
Владька понял, что никакого привычного, хитрого отцовского предисловия не будет. Шквал, словно камнепада, обрушится на Владькину голову и его хрупкое тело сразу. И ему на мгновение показалось, что это даже лучше, чем длинный, нудный, подготовительный разговор, только после которого начинается вулканическое извержение отцовского гнева.

Он влетел в комнату со сверкающими глазами и на отмаш рукой звезданул Владьку по уху. Владька вместе с книгой и табуретом, на котором сидел, отлетел от стола на пол. Бабушка соскочила с койки и бросилась на защиту, пытаясь как-то помешать его разбушевавшимся движениям. Но он жестоко отталкивал ее и продолжал яростно пинать Владьку ногами, почем попало, словно футбольный мяч, выкрикивая в припадке бешенства.
- Вор! Бандит! Опозорил меня. Я офицер, член партии! А сын вор! Бандит! Разбойник! Ограбил бедную женщину! Детей оставил голодными, нищими! Куда ты их девал? Спрятал или уже успел продать, или друзьям передал?! Где - они?!

Владька вертелся у его ног волчком, закрывая голову и лицо руками, пытаясь защититься и увернуться от его крепких яловых сапог. Но очередной тяжелый удар доставал его каждый раз, ослеплял глаза ярким фейерверком искр и вызывал во всем его содрогающемся теле оглушительную, звенящую, тупую боль, которая эхом отдавалась в его беспомощно-надрывающемся голосе оправдания:
- Я не виноват!.. Я не вор!.. Я не брал!.. Я не видел!.. Я не знаю!.. Они все врут!..
Бабушке, наконец, удалось заслонить собой Владьку. Но отец, скрежеща зубами, с гортанным шипением произнес:
- Не мешай, мамо! - и с силой отбросил ее в сторону. Она отлетела и упала правым боком прямо на табурет и, застонав, не смогла больше подняться на ноги, и защитить Владьку. Владька улучил момент и спрятался под столом. Но отцовские сапоги доставали его и там. Тут на шум, с огорода прибежала мать и кинулась к отцу.
- Шо ты робышь, Васька! Да ты ж его загубишь! Хлопец совсим нэ виноватый!

-А  не виноватый! Это ты все! Это твое воспитание! - с рыком вскричал он, оставив в покое Владьку, повернувшись к матери. - Вырастила бандита!  Теперь расхлебывай! Целуй его в задницу! Опозорил! Как я буду теперь смотреть людям в глаза!  Если завтра не вернет женщине карточки, я убью его! - с этими словами он быстро вышел, сел на мотоцикл и уехал к себе в часть.

На другой день, утром Владька едва встал с постели. В голове стоял мутный звон. Тело гудело, ныло, щемило, будто оно всю ночь вертелось в тяжелых жерновах с каменными шипами. Клейкая, густая слюна была окрашена кровью. Он глянул в зеркало и не узнал себя. Лицо было круглое, как мячик, синее, в подтеках. Бабушка и вовсе не могла подняться, так больно ушиблась боком.

Мать пыталась сделать Владьке примочки, но он наотрез отказался. Сестренки тоже старались всячески проявлять к нему свое глубокое сочувствие, опекали, совали всюду свой жалостливый нос. Это его еще больше злило, он с раздражением фыркал на них, отправлял к бабушке, чтобы лучше ухаживали за ней.
В самые трудные минуты своей жизни Владька всегда поднимался на чердак к своим голубям, где и отводил душу. Разговаривал с ними, они отвечали ему своим воркованием, садились на руки, на плечи, на голову. Он кормил их с ладони, нежно гладил, целовал головки, клювы.

Вот и теперь забрался туда, чтобы оттаять душой и побыть в маленькой радости наедине с любимыми голубями. Спустя некоторое время, он услышал лай Шарика, потом - разговор у калитки. Мать беседовала с женщиной, голос которой Владьке показался знакомым и в то же время ужасно неприятным. Затем мать с каким-то растерянным изумлением в голосе позвала его:
- Дэ ты там, Владя? На хати? Иды, к тоби пришлы.
Владька выглянул в дверцы чердака. У калитки, с наружной стороны стояла та самая, пострадавшая женщина. Увидев ее, ему сразу стало дурно, и он истерически во весь голос закричал:
- Я не брал ваши карточки?!
Она покрутила в ответ головой и   произнесла каким-то потупленным, виноватым голосом:

- Нет, нет. Я не за этим. Я не за карточками. Слышишь, хлопчик, я пришла просить прощения у тебя. Я виновата перед тобой.
Услышав эти слова, он так и обмер. Потом спустился по лестнице и подошел к калитке. Она увидела в упор его лицо и испуганно вскрикнула:
- Боже мой, что же я натворила! – и, закрыв лицо руками, разрыдалась, - Прости, меня! Прости дуру такую. Голова заморочена! Мужика убили на фронте - места не нахожу! Господи, прости! Хожу, как безумная. Спрятала карточки дома за зеркало и забыла. Думала - взяла с собой. А оно вон как вышло! Такой грех, такой грех взяла на свою душу! Всю жизнь буду каяться! Прости, господи! Прости, меня миленький хлопчик.

Мать положила руку на ее плечо поверх калитки и стада успокаивать:
- Нычего, нычего. В цей жизни всэ бувае. Хорошо, шо карточки нашлысь, и то счастье.
А женщина еще сильней заголосила:
- Будь она проклята эта война! Сколько людям горя принесла. Сколько беды натворила, сколько деток осиротила, оставила с бедными вдовами, сколько здоровых, крепких мужиков погибло, а сколько   покалечила - без рук, без ног! Чтоб они там все эти Гитлеры передохли, как тараканы! Чтоб их чума взяла! Столько горя! Столько горя принесли!

Мать гладила ее плечо и все успокаивала:
- Да, натворыла ця война, будь вона проклята. Ну тэпэр ничего нэ зробышь. Надо жить, дитэй ростыть, шоб булы здоровы. Того уже нэ вэрнэшь. А война скоро кончится. Наши там пруть нимцев - по радиу кажный дэнь пэрэдають.
Женщина стала затихать и, вытирая слезы носовым платочком, снова посмотрела на Владьку и снова разразилась радениями:
- Прости! Прости меня, дуру такую! Как же я буду теперь жить с таким грехом! Боже мой! Боже мой...
Владька, переступая с ноги на ногу, поднял на нее припухлые заплывшие глаза, полные искреннего оправдания, и с глубоким сочувствием произнес:
- Тетенька, я нисколько не обижаюсь на вас. Наоборот, я очень рад, что нашлись карточки.
Она захлебнулась в рыдании и тут же на ее лице проступила, как через промокательную бумагу, вымученная улыбка.
- Спасибо! Спасибо, миленький! Век буду помнить твою доброту, и молиться за тебя.

Владька вернулся на чердак, выпустил на улицу голубей и присел на бабушкин сундук. И только тут его прорвало. Слезы в два ручья покатились по его вздутым в ссадинах щекам, и все вокруг сразу обрело какие-то пустые и бесцветные формы. Жизнь потеряла последнюю радость, а с ней и всякий смысл. Но ни женщина со своим ошибочным ложным наветом была этому причиной. И даже не побои, которые все еще щемили и ныли. А отец, который не затруднил себя заставить разобраться и так жестоко расправился с ним, чем окончательно растоптал последнюю веру и уважение к себе, и теперь в душе Владьки кипели, клокотали, перемешанные со слезами, горькая невыносимая обида и глубочайшая ненависть. В субботу он опять должен приехать с ночевкой на выходной. Но Владька всем сердцем почувствовал, что не может его видеть. Видеть, как он ходит по комнате, по двору. Слышать его даже мирный голос. Ко всему этому примешивалось еще и какое-то острое чувство стыда за него самого - здорового, крепкого мужика, который, вместо фронта, воюет дома со своим собственным безвинным сопляком, не задумываясь, что может сделать его калекой на всю жизнь.

Владька провел рукой по голове, осторожно ощупывая шишки с засохшими ссадинами и слипшимися на них волосами. Потом вытер рукавом глаза и вышел на коридор. Голуби, рассевшись по коньку крыши, весело ворковали, кублились, чистили свои перья на солнце. Он свистнул и взмахнул руками, подняв голубей в воздух, а сам быстро спустился по лестнице и направился к Шведу. У его калитки тоже пришлось свистнуть и не один раз. Через какое-то время Витька появился на крыльце.
- А, это ты. Чо ты хотел?- сухо спросил он.
- Слушай, Швед, мне потолковать надо с тобой.
Тот подошел к калитке и, увидев Владькино лицо, смутился.
- Ой, ты!.. Это кто - пахан, да? А за что это он тебя так?
- Да. Не обращай внимания,- отмахнулся Владька.
Витька вышел за калитку, и они стали у забора под черемухой.
- Ты что сегодня делаешь? опросил Владька.
- Не знаю. Наверно, поеду на пасеку с дядей Павлом.- Витька опустил глаза и грустно добавил:  - На папкином мотоцикле. В этот выходной они собираются пожениться.
- А ты?..
- А чо – я. Я не хочу, конечно.
Владька посмотрел по сторонам и, приглушив голос, спросил:
- Ты уже передумал?
- Насчет чего?
- Ну, насчет того, чтобы рвануть на запад, на фронт к пахану?
Витька склонил голову на бок и скривился.
- Да - а... одному неохота.
Владька оперся плечом о забор.
- Ну, а если вместе? Я- тоже.

Витька оживился и широко открыл глаза.
- Ну - да?! А ты не свистишь?
- А зачем мне свистеть. Я тоже хочу пробраться на фронт, туда, на Черное море. Там у меня двоюродный братуха воюет. Моряк. Мишка Кухта. Мамкин племянник с Дубовской. Может, я его найду, и он возьмет меня к себе на корабль юнгой.
У Витьки загорелись глаза.
- Когда?!
- Что - когда?
- Ну, когда оторвемся?
Владька подумал и сказал:
- Давай - в эту субботу. С утра. Только знаешь, нам надо на дорогу заготовить какую-нибудь жратву.
- Ой, Я это беру на себя! - с радостью воскликнул Витька. - Мандрухи домашней, меду, сала, луку, ну еще чо-нибудь. Слушай, Владик, наверно, нужно и самосаду?
- Конечно. Если ты можешь, обязательно. Плохо только, что спичек нет, -  сказал Владька. – Ну, ничего. У меня кресало есть.
- Я и спичек достану. Стырю у дяди Павла.
- Тебе хорошо - ты все можешь,- отворачивая глаза, виновато произнес Владька. - А я ничего не могу, кроме огурцов и помидоров с грядки.
- Да, ладно тебе! - укоризненно бросил Витька и торжествующе добавил: - Вот хорошо! Пусть женятся без меня. Найду папку, все ему расскажу.
- А я тоже... пахан приедет вечером в субботу, а я – тютю! Пусть знает!.. Мамке записку оставлю, что когда устроюсь, тогда, и напишу ей письмо, чтоб не беспокоилась.

- А  как мы поедем, на  поезде? - как-то неуверенно спросил Витька.
- Ну, а как же еще. Конечно на поезде, который - "Москва-Владивосток". Я уже на нем ездил один раз, когда хотел во Владик оторваться. Да в Манзовке меня ссадила проводница, вредная такая баба.
- А как же мы теперь?  Нас тоже без билета ссадят где-нибудь.
- Не дрейфь. Я теперь знаю. Спрячемся. Можно залезть под нижнюю полку. А можно в угольном ящике под вагоном. Но там очень грязно. Вылезем оттуда как чушки. Лучше всего сверху, на вагоне. Правда, я еще не пробовал. Но один раз видел, как пацаны какие-то ехали на крыше. Там никакой  проводник не найдет и мильтон не достанет, можно запросто драпануть по вагонам, если заметят.

- Все, договорились, держи петуха, - Витька протянул ладонь. Владька крепко, по-мужски пожал ее и твердо ответил:
- Договорились. Ну, пока! – Отошел несколько шагов, потом повернулся. - Подожди. Слушай, Швед, только смотри, никому не проболтайся. Никому из наших огольцов ни слова про это не говори, понял? А Янке я скажу в последний день вечером, что завтра утром  уезжаю на несколько дней в Дубовскую, чтоб смотрел за гулинами.               -            

                X I
               
               
С утра прошёл небольшой дождь, слегка окропив землю. К полудню тучи развеялись, вышло яркое солнышко и снова стало сухо и тепло.
Владька провел ночь опять на окраине этого чужого города и в том же стоге сена, что и предыдущие. Теперь бродил по базару и голодными глазами пожирал, ломившиеся от всяких вкусных вещей, прилавки: пончики, пирожки, всякие коржики, жареная рыба, вареная картошка, политая постным маслом с поджаренным луком, вареная кукуруза, сметана, молоко, творог, дыни, арбузы, сливы. Пошли уже третьи сутки, как во рту у него ничего не было. Живот притянуло до самой спины. Иногда кружилась голова, и темнело в глазах.

Он ходил вдоль прилавков, толкаясь среди людей, и испытывая страстное желание - схватить что-нибудь и убежать. Но каждый раз ему не хватало смелости. Так, ни с чем он снова ушел на окраину с надеждой поживиться там в каком-нибудь огороде. Правда, последний раз его здорово напугали. Не успел добраться до грядки с морковкой, как, откуда не возьмись, появился мужик с вилами и чуть не приколол его на месте, но Владька успел увернуться и перескочить обратно через забор. И все эти три дня ходил голодный, и не решался сделать новое нашествие.
По дороге его обогнали мужчина с женщиной. Мужчина был в старой военной фуражке и выцветшей гимнастерке. Сильно прихрамывал. Наверное, фронтовик после ранения. Женщина средних лет - в стареньком, заношенном ситцевом платье. Они шли не торопясь и мирно беседовали между собой.
- Хорошо, хоть наша речка рыбой не оскудела. Можно еще поймать что-то, -  говорила женщина.
- Что ты, Нина, конечно. Я каждый день утром снимаю неплохой улов,- отвечал мужчина.
- Скоро уже нерест начнется, лососина пойдет?
- Да. Со дня - надень. Придет горбуша. Нужно готовиться. Наверно, она уже - в Амуре, а может и в Уссури. Где-то скоро появится и в нашей Ваке.
-   Что не говори, -  громко вздохнула женщина, - а все ж большая подмога. Все будут и с рыбой, и с икрой.

Владька отстал и не слышал их дальнейшего разговора. Потом свернул за угол. Прошел несколько шагов вдоль невысокой изгороди огорода с кукурузой, за которой тут же открылась грядка с большими перезрелыми помидорами и грядка с морковкой. Огляделся по сторонам, окинул взглядом весь огород и решительно перемахнул через за¬бор. Но только оказался в огороде, как рядом, во дворе громко и яростно залаял огромный цепной пес. Владька скакнул обратно. Опять не повезло.  Опустив голову, уныло побрел дальше. Скоро кончились дворы с огородами, и он вышел на высокий обрывистый берег реки - справа от железнодорожного моста. И тут ему в нос ударил какой-то зловонный запах, поднимавшийся откуда-то снизу. Он бросил туда взгляд и увидел, большую разложившуюся свинью, которая лежала в воде у самого берега.

Вокруг нее как-то неестественно колыхалась вода, бурлила, закипала. Его охватило любопытство. Морщась и прикрывая нос, он спустился вниз по берегу. От того что он увидел, его чуть не стошнило, но ему нечем было рвать. Огромные сомы, с головами равными солдатскому котелку, тесно облепили ее со всех сторон и, нетерпеливо, с настойчивым упрямством толкаясь между собой, жадно всасывались и раздирали на части ее бесформенную, разложившуюся  тушу с плавающими на поверхности взбухшими зловонными внутренностями. Владька быстро поднялся наверх и зашагал прочь, думая о том, как же он раньше не знал, что они жрут такую падаль, и ел их, считая одной из самых вкусных рыб. Вон как распотрошили дохлую чушку. И не боятся. Хочешь, бери их голыми руками. А кому они нужны такие обжоры падали. Например, он бы сейчас ни за что не взял бы даже в рот, как бы вкусно зажарен не был. Несколько подумал и заколебался: а может, съел бы? Нет, ни за что. Нет, ел бы! Еще и пальчики облизал, и забыл бы про эту дохлую чушку. Он аппетитно провел языком по сухим потрескавшимся губам и твердо решил, если бы сейчас у него в руках оказался зажаренный кусок этого сома, он бы съел его и не подумал бы о вонючей чушке.

Он вышел на широкую зеленую улицу и снова стал заглядывать в огороды. Но здесь чаще стали встречаться люди. Около дворов бегали ребятишки. Он безнадежно вздохнул и, уныло уронив голову, бесцельно побрел дальше. И вдруг в нос ему ударил душистый, щекочущий, вкусный запах горячего хлеба. Он аж задохнулся, и даже приостановился. Как давно он не слышал этого запаха! Во рту накатилась густая, клейкая слюна. Он жадно сглотнул ее и поспешил на этот запах, словно его там ждали с распростертыми объятиями и хорошим сытным ломтем с горячей поджаристой корочкой. Свернув за угол, увидел хлебный магазинчик, у которого стояла крытая хлебная повозка. Запряженная в нее тощая, сивая, слепая на один глаз лошадь стояла неподвижно, понуро опустив голову. Только чуть-чуть вздрагивала жиденькой холкой и то, и дело взмахивала растрепанным хвостом, отгоняя от себя надоедливо жужжащего овода.

Владька подошел, остановился у раскрытой створки двери магазина и жадно впился голодными запавшими глазами в то, как однорукий возчик выгребал из повозки в дверцу пышные, пропеченные круглые буханки горячего белого хлеба, поддерживая их культей, подавал в оконце магазина. Ловкая, подвижная продавщица в белом замусоленном халате принимала их внутри и складывала на полки.

На левой стороне груди выцветшей гимнастерки возчика позвякивало несколько медалей. На правой стороне груди были красные и желтые нашивки, обозначавшие легкие и тяжелые ранения. На седеющей голове, сдвинутая чуть на затылок, сидела старая военная фуражка с треснутым глянцевым козырьком. На ногах - давно не чищенные и порядков обшарпанные кирзовые сапоги. Лицо худое, хмурое с глубокими морщинами по бокам рта.

Он приостановился, смахнул культей со лба пот и, подозрительно покосившись на Владьку, сердито проворчал:
- Тебе чего,- хлопец?  Ну-ка, проваливай! Тут тебе - не театр. Владька жадно потянул носом, вздохнул и пожал плечами:

- Я вам мешаю, что ли?
- Не мешаешь. Но и нечего так глазеть - пробурчал возчик и снова полез в дверку повозки за буханками.
В помещении магазина, в ожидании столпилось несколько женщин, судача между собой:
- Оно-то, конечно, так. Да кто знает...
- А чо поделаешь. Война есть война.
- Эх, бабы, бабы, чо не говори, а без мужиков жизнь никудышная.
- Когда война кончится – неизвестно, и сколько еще поляжет там наших мужиков?
- А вон, Дуська и Верка вчера, в один день получили похоронки о своих мужиках.
- Чтоб они там все передохли эти фашисты! Только жить вроде бы стали по-человечески, а тут это проклятая война! Доведут нас, да еще у кого такая орава. Придется по чужим дворам таскаться с сумой.
- А ты думаешь, в этих дворах тебя ждать будут? Там такие же несчастные и голодные. Им бы кто подал.
- Да что вы, бабы, по дворам! Вон посмотрите на Маруську Липко. Приняла какого-то старшину, местного защитничка. Он ей и - хлеб, и муку, и рис, и сахар.
-   И правда. Ноченьку нежную, сладкую, ласковую и ха-ха... баба не обижена. Все у нее есть. Сытая и беззаботная.
- Нуда, мужик там воюе на хронте, кровушку свою проливае, а она тут с чужим кобелем в его постели харится, как сука последняя.
- А знаете, Танька Подкорытина, стала ее как-то стыдить, а она смеется и говорит:  "Война все спишет".
- Эх, была б моя воля, я бы подвесила ее на первой осине.
- А как бы ты ее подвесила - за шею или за ноги?
- За манду!
- Ха-ха-ха... ну дает баба. Какая ж ты злая.
- А вы чо, не слышали? Да этот защитничек давно ушел от Маруськи. К этой... как ее... к Соньке Листьевой.
- Но этой простительно. Она вдова.
- Ну, конечно, простительно, вдова. На прошлой неделе получила извещение, и еще мужик ее там не остыл, а она уже приняла другого.
- Тоже сука хорошая!
- Знаете, бабы, а я ни за что не приняла бы в свою постель чужого мужика. С голоду буду умирать, а не приму. Не могу забыть своего Гришулю. Ужасно противно.
- Это ты сейчас так говоришь. А как припечет, так и забудешь своего Гришулю.
- Верно. Как взвоет твоя нехочу: "Ой, хочу мужика!" Так и забудешь о своем Гришуле. Будешь рада даже вонючему козлу.
- Что ты плетешь, дура! Это может ты готова спать с вонючим козлом, а я никогда!
- Да не обижайся. Она же просто пошутила.
- Я не обижаюсь. Но пусть думает, когда хочет пошутить.
- А, правда, бабы, хорошо, что еще огороды нас выручают. Вон моей соседке письмо пришло из Томска, так там люди с голоду пухнут.
- В огороде, кроме картошки, ничего не растет. А тут ещё и картошка не уродилась. Вот, зубы и - на полку. Разве на эти триста грамм выживешь.
- Это правда. Да еще хлеб был бы как хлеб, а то одна - забава. Вата и есть вата.
- Скажи спасибо американцам, что хоть такой дают.
- Ох, и надавали! Вон, говорят, второй фронт не хотят открывать. Все думают - как бы повыгодней...
- На то они и американцы, что без выгоды и пальцем не пошевелят.
- Правильно. А где можно облапошить, так и облапошат.
- Эх, бабы, нашенской бы сейчас пшеничной или ржанухи! Правда?
- Да дэ ж еи взяты. Ржаний конично, сытний. Так на хронт же треба. Нашим мужикам. Им треба сылы бильше, чем нам тут. Хай уже будэ и такий, американьский. А самое добре - кукурузы намолов, да мамалыги наварив, вот тоби и хлиб и всэ.
- Верно. А то вон японцы, как придут, так вместо хлеба и  вместо кукурузных лепешек, опилки заставят жрать.
- Ой, горе! Они ж, эти проклятые самураи, никого не пожалеют. Ни старого, ни малого. Будут нами паровозные топки топить, как - в гражданскую войну.
- Чо ты несешь, дура. Они только партизан в топках сжигали и тех, кто им сильно насолил.
- Как, например, Сергей Лазо и еще с ним двое...
- Александр Луцкий и Всеволод Сибирцев.
- А я видела их, все троих. Я жила тогда там. Совсем еще девкой была. Тогда еще станция называлась Муравьев-Амурский. Это после ее назвали Лазо. Все трое такие молодые, красивые, вот и сгорели в паровозной топке за революцию, за свою Родину. А ведь бывшие царские офицеры. Теперь там, на станции стоит памятник Лазо.

Возчик снова повернулся к Владьке и с более настороженным вниманием оглядел его снизу доверху.
- Ты все стоишь, хлопец? А ты не босяк, случаем?  Весь какой-то поцарапанный, замурзанный, как поросенок. Тужурка грязная, как на свалке побывала. Тельняшка - все полосы сравнялись, не различишь - где белая, где синяя… Ладно, что это я с тобой болтаю. Давай проваливай, а то шибко ты меня смущаешь, стоишь тут. - И, перегнувшись, скрылся по пояс в повозке, выгребая буханки из ее дальних углов.

 Владька ещё раз жадно, разочарованно потянул носом и хотел уже уходить. Но в этот мамонт из рук возчика выскользнула одна буханка, ударилась о его сапог, затем колесом прокатилась в сторону Владьки и легла плашмя у самых его босых ног. Секунду он стоял, как заколдованный. Потом наклонился, поднял и собирался протянуть ее возчику. Но руки не слушались, буханка, точно прилипла к ладоням, и своим теплым, душистым запахом шокирующе пронзила его насквозь.  По  телу пробежала судорожная дрожь. Невольно, крепко стиснув буханку, он прижал ее к груди. В голове пронесся вихрь неразборчивых мыслей. Сердце подскочило к самому горлу и затарахтело с такой силой, что вот-вот готово было выпрыгнуть наружу. Во рту стало жарко и сухо. И тут ноги сами сорвались с места и понесли его прочь от магазина. Возчик тут же спохватился, окликнул продавщицу, чтобы та присмотрела, а сам кинулся в погоню. Следом, из магазина выскочили всполошившиеся женщины, столпились у повозки и подняли галдеж на всю округу:

- Вот бандюга! Средь бела дня! Где это видано...
- Вон он, вон он, смотрите, ловите его!
- В тюрьму  - его!
- Да лучше сразу голову отвернуть и - на помойку, собакам!
- Это ж надо - да таких нужно на месте убивать!
- Да що це вы, бабы, поспятылы, чи що. Да який же вин бандюга. Совсим малый хлопец, бачитэ. Ай-ай-ай, за буханку хлиба - убывать, в тюрьму! Да що ж вы таке кажитэ. Хиба це дило. Може хлопец с голоду помэрае, исты хоче. Як вам нэ стыдно!
- И правда, бабы, мы уже совсем сума посходили. Нашли бандита.
- В самом деле, чтобы украсть у всех на глазах буханку хлеба, это нужно быть таким голодным, что и...
- Верно, верно. Лучше замолкните, бабы. Пусть мальчишка отведет душу.
- И, правда, мы же ничего не теряем. Нам нашу норму по карточкам все равно отпустят.
- Нам-то все равно. А вот Ивану Николаевичу не все равно. Вычтут с него, еще и накажут, что не углядел, увели из-под самого носа. А у него тоже куча таких же голодных голодранцев...

Возчик, задыхаясь, топал тяжелыми сапогами сзади и  умоляющим, надрывистым голосом взывал к Владьке:
- Сто - ой!.. Стой, хлопец! Брось буханку... остановись!.. Ты же всех моих ребятишек оставил голодом.  Поимей совесть!.. Слышишь, оставь буханку, брось на землю. Я не побегу за тобой... честное слово, только брось... пожалуйста, слышишь!.. Я понимаю, ты голодный, но мои пацаны тоже хотят жрать, как цуцики!.. Пожалей их... пожалей и меня - фронтового калеку...

Задыхаясь, Владька летел, точно подраненная птица. Тяжелый топот и хриплый, отчаянный голос за спиной свинцовым эхом отдавались где-то под сердцем и поднимали бурю смешанных чувств, которые секундами вызывали парализующую растерянность. Но горячая буханка сладко, с невероятным обворожительным томлением грела его тоненькую, исхудавшую грудь и пустой, истощенный живот, и еще больше обостряла жажду голода, который все решительней и сильней натягивал свою удавку и душил эти раздирающие его чувства, с неотступной силой гнал его вперед.

Он свернул за угол. Здесь кончились усадебные дворы со своими огородами и начинались загородные заимки, обгороженные колючей проволокой в три ряда. Владька оглянулся - возчика уже не видно было, и он нырнул под нижний ряд изгороди. Ползком прошмыгнул на картофельную грядку, вскочил и тут же оказался в зарослях кукурузы. Ломая под собой на бегу ее стебли, он пробежал еще насколько шагов, выскочил на морковную   грядку и тут споткнулся, упал, зарывшись носом в ее мягкую бархатистую ботву. Но руки не разжал. Они по-прежнему прижимали буханку к груди. Затаив дыхание, прислушался к окружающей тишине, но ничего подозрительного не услышал, кроме оглушительного частого стука своего сердца и листьев кукурузы,  лениво шелестевших под  легким,  набегающим ветерком. И совсем успокоился. Не спешил подниматься. Решил немного передохнуть. Потом уйти подальше и найти укромное место, где бы он мог, не озираясь по сторонам, свободно устроить себе настоящий пир! И тут он на мгновение припал губами к золотистой корочке и с наслаждением потянул в себя носом ее теплый, душистый, ароматный запах. От удовольствия он даже закрыл глаза. И вдруг, как гром среди ясного неба:
- Ах ты, мерзавец! Ах ты, негодяй! Самим жрать нечего! Последнюю морковку  хотите вырвать! - с диким воплем и, размахивая над головой серпом, выскочила из кукурузы взбешенная женщина  и кинулась прямо на Владьку. От неожиданности и испуга он вскочил на ноги и бросился  бежать, не заметив даже, что буханку оставил на грядке. Женщина  кинулась за ним вдогонку с криком, бранью, угрозой:
- Всю картошку выкрали, гады! Кукурузу чуть не всю выломали! Теперь добрались до моркови!.. Сопледуй проклятый, догоню сейчас и отстригу серпом голову по самые плечи! И мне ничего не будет... поймала в своем огороде!.. Ишь, повадились мерзавцы!.. Чтоб вам - ни дна, ни покрышки!..

Владька на бегу хотел возразить ей, оправдаться, крикнуть, что ему не нужна ее морковка, что он случайно попал в ее огород, но язык его, словно отнялся от испуга, и он только повторял:
- Тетя, я не... тетя, я не... тетя, я не...
Миновал следующую проволочную изгородь, отделявшую соседний огород. При этом сильно оцарапался в кровь и оставил на ней клок от своей курточки. Пробежал еще несколько шагов по картофельной грядке и, запутавшись ногами в ее ботве, кулем рухнул на землю. Подниматься и бежать дальше - не было уже никаких сил. И тогда он весь скорчился, съежился, втянул голову в плечи и, обхватив ее руками, стал лихорадочно ждать удара острого серпа по шее. Он слышал и раньше, что убивали людей, поймав в чужом огороде. И тут же представил, как его, отделенная от туловища серпом окровавленная голова, покатится по борозде, оставляя на ней кровавые следы. И даже мать не будет знать, что он так бесславно погиб в этом чужом незнакомом городе, на этой чужой картофельной грядке. И он еще сильнее сжался. Но прошла минута - другая  кругом - ни звука. Он открыл и поднял голову. Никого...

Женщина давно повернула обратно. Пришла на свой огород и тут вдруг увидела на смятой морковной грядке буханку хлеба. Она так и оторопела от изумления и с каким-то суеверным чувством подумала: "Откуда ей тут взяться? Мерещится уже, дура".  Она протёрла глаза, наклонилась и со страхом прикоснулась к ней рукой. Потом подняла ее с грядки и радостно воскликнула: "Господи, боже мой! Да он же совсем свежий, теплый еще! Да такое ж может только во сне присниться. Вот счастье-то привалило! - И тут ее осенило: - Боже мой, какая же я дура. Это же, наверно, мальчишка оставил. Я его спугнула, а он оставил и убежал. - Она посмотрела по сторонам и решительно махнула рукой. - Ну и пусть. У меня тоже- дети. И такие же голодные. Бог простит".

Владька освободил затекшие руки и перевернулся на спину. И тут ему стало как-то все безразлично. Не было никакого страха ни перед возчиком, ни перед этой женщиной. Пусть приходят и делают с ним, что хотят. Ему было все равно. Никуда он не побежит, а будет лежать и просто смотреть в небо, где наползают темные тучи и прячут это уже нежаркое сентябрьское солнце, отчего все вокруг становится серым и мрачным. Вскоре это безразличие сменилось какой-то тяжелой липкой дремотой. Он закрыл глаза и тут же провалился в какую-то глубокую черную пустоту. А когда очнулся, уже смеркалось, и накрапывал мелкий дождь. Было очень зябко и так трясло, что не попадал зуб на зуб. Сжавшись весь в комочек, он лежал на сырой земле и некоторое время не мог сообразить: где - он, и что -  с ним? Наконец рассеялся в голове туман, и прояснилась память. Но подниматься очень не хотелось. Так бы и лежал, скорчившись и дрожа от холода до конца, пока вертится земля. Все равно идти некуда. И тут, он почувствовал, что ему вообще жить не хочется.

Умер бы прямо сейчас, здесь, на этой чужой грядке, и ничего не надо - никакой жратвы, ни хлеба, никакого тепла, ни внимательного, заботливого участия людей, их хороших и ласковых слов. Ни о чем не надо было бы думать. Все было бы тихо и спокойно. Но тут, же представил, как какие-то чужие люди найдут его здесь мертвым и скажут: "Какой-то беспризорник сдох у нас в огороде. Чей - он? Есть у него кто или нет? Бедняга". И зароют, как приблудную собаку, на каком-нибудь далеком и чужом кладбище, что не будут знать ни мать, ни бабушка, ни сестренки, ни друзья.

При этой мысли его еще больше стал колотить озноб, и он покрутил головой, произнеся вслух:- Нее! Так не пойдет! - И тут вспомнил литературных героев Джека Лондона, Жюль Верна и других писателей, герои которых мужественно боролись, никогда не сдавались и выходили из самых трудных и безвыходных положений, а потом были благодарны сами себе, собственной воле. И ему стало как-то легче на душе, и даже немножко стыдно, когда сравнил свое положение с их невероятными ситуациями. И больше не раздумывая, и превозмогая слабость во всем теле, заставил себя подняться на ноги. Потемнело в глазах, закружилась голова. Но это ощущение ему уже привычно. Выломал три кочана кукурузы, очистил и сунул их за пазуху. Один оставил в руке, и двинулся дальше наугад, грызя и пережевывая жесткие, затвердевшие сырые зерна.   

Вскоре невдалеке, на краю заимки он увидел старый сарайчик. Это его очень обрадовало - лучшего ночлега ему не найти. К тому же сарайчик оказался с чердачком и сеновалом на нем. Он обошел его вокруг и наткнулся на хромую перекошенную лестницу, которая лежала сбоку у одной из стен. С трудом подтащил к чердачному проему и забрался наверх. Осмотрелся и стал устраивать себе гнездо в  углу. Старое, залежалое сено пахло гнилью и плесенью. Трухлявая пыль сверлила в носу и вызывала нестерпимое желание чихнуть.

Зарывшись в сено с головой, он продолжал грызть безвкусную кукурузу. Остальные кочаны положил рядом.
На улице уже совсем стемнело, и перестал моросить дождь.  Немного согрелся, и подумал - может ночью пойти на то место, где он потерял буханку. Может тетка не заметила ее, и она еще лежит там. А если заметила, ну тогда он надергает морковки. Морковка все-таки лучше, чем эта сырая кукуруза. Ночью тетка сторожить не будет. Она побоится сидеть там одна. Но сможет ли он среди ночи, в темноте тащиться по этим огородам, если ему даже сейчас не хочется шевелиться, и найдёт ли там это место, где оставил буханку?

И тут,  вспомнил свой дом: как там сейчас хорошо! Как там матушка с бабушкой? Наверно, сильно переживают. И Раюха с Валюшкой тоже жалеют его. Вспомнил и свою голубую эмалевую кружку, с которой всегда по вечерам сидел на крыльце и ждал, когда матушка подоит корову и нальет в нее доверху теплого, пенящегося, парного молока. Потом вспомнил, что не забрал у Лукана книгу и не отнес в библиотеку. Теперь библиотекарь, наверно, очень сильно ругает его. Вспомнил о голубях. Как там Янка - ухаживает за ними, кормит? Да и матушка не оставит их голодными. Покормит. Вспомнил всех своих друзей и горько, до боли в душе позавидовал им. Спокойно сейчас живут дома, гоняют футбол, и не о чем не думают.
От всех этих мыслей ему стало так грустно, что слезы выкатились на глаза.

Скоро уже  неделя, как он находится в этом чужом городе, Имане. Но о возвращении домой и не помышляет. И не потому, что там - несправедливый и жестокий отец. За это время как-то все сгладилось, расплылось в его сознании и не вызывало больше той ненависти к нему. Остался всего лишь неприятный осадок отчуждения и какого-то неловкого стыда за него. И вообще по натуре Владька не был злопамятным.

Швед - вот причина его невозвращения. А так бы он давно уже был дома. Если он попал под поезд, то что он там будет им говорить, как оправдываться? Они все там знают, что Швед оторвался из дома вместе с ним. Да еще скажут, что Владька и подбил его. И во всем будет только он виноват, даже в Витькиной смерти. А может ему показалось, что Швед попал под колеса вагона? Но тогда он приехал бы на следующем поезде, как договаривались, а договаривались так: если в дороге может случиться, один уедет, а другой отстанет, то тот сойдет на первой станции и будет ждать. Тем более, вещмешок с продуктами остался с Владькой.
Три дня подряд Владька встречал все поезда на станции, но Швед так и не приехал.
      
   В Спасске они сели в поезд "Владивосток-Москва", прибывший поздно вечером. Зашли с беспосадочной стороны и через разбитое окно запертой двери незаметно проникли в тамбур. Им повезло. Он оказался неконтролируемым и не имел сообщения с другими вагонами, так как и остальные двери со всех сторон тоже были заперты, кроме отопительного тамбурочка. Там, в углу, в немыслимой тесноте, за круглой чугунной печуркой они и устроились. Поджав ноги к груди под самый подбородок и, склонив головы, друг к другу, под стук колес и ритм, раскачивающегося вагона, уносившего их от родного дома все дальше в неизвестность, быстро задремали.

Проснулся Владька далеко за полночь. Сомлели ноги. Тихонько поднялся, чтобы не беспокоить Витьку. Отодвинул дверь и вышел в грохочущий тамбур, по которому разгуливал свежий ночной сквозняк и дрожащий тусклый свет огромной бледной луны, плывшей с боку вагона, изредка разбавлявшийся мгновенными вспышками огней встречных полустанков, стал пытаться пройти по нему, чтобы как-то размять ноги. Но вагон так раскачивало, что его кинуло сначала в одну сторону потом в другую. Тогда он стал в угол и, придерживаясь за дверь, одной рукой начал прыгать то на одной ноге, то на другой, делать присядку. Вдруг из вагона отворилась дверь, и быстро выскочили в тамбур два каких-то человека. Дверь за собой тут же заперли на ключ. Они были в черных униформах, гимнастерки которых по солдатски заправлены под ремень, и в черных фуражках. Это оказались фэзэушники. Старше Владьки года на четыре. Ехали из Сучана на побывку домой на станцию Ружино, тоже безбилетные. Имели самодельный собственный ключ с треугольным отверстием, который подходил к дверям всех вагонов.

Обступив Владьку, они стали с любопытством расспрашивать его. Владька, конечно, наврал им с три короба, сказал, что едут с братом в Хабаровск к тетке. Они отнеслись к нему дружелюбно и предупредили, что в передних вагонах пограничники и мильтоны е ревизором начали проверять у пассажиров документы и билеты. Они всегда на этом пути проверяют. Скоро железная дорога будет проходить недалеко от китайской границы. Пограничники обшаривают все углы, даже заглядывают под нижние полки.
Но до станции Ружино осталось совсем недалеко, и они не успеют дойти до этого вагона. Поэтому Владька со своим братухой должен, как только остановится поезд, соскочить с этого вагона и бежать в самые передние.  Но чтобы знали, что поезд стоит всего одну минуту. Они открыли ему дверь на другую,беспосадочную сторону, а сами приготовились к выходу на перрон.

Владька разбудил Витьку, который уже умудрился вытянуться на полу, вокруг печурки и беззаботно дрыхнуть под стук колес. Он нехотя привстал, вялый, полусонный, с закрытыми глазами и снова лег. Владька начал тормошить его изо всех сил. Но он не поддавался. Тогда Владька влепил ему пощечину. И только после этого Швед подскочил.

Поезд замедлил ход. попрощавшись и, пожелав счастливого пути, фэзэушники открыли дверь на вокзальную сторону и спрыгнули на перрон.  Владька соскочил с подножки на противоположную сторону, принял у Витьки вещмешок с продуктами и, сгибаясь под его тяжестью, побежал вперед вдоль вагонов. Витька следовал за ним. Раздался паровозный гудок, и через несколько секунд поезд тронулся с места. Владька бросился к ближайшей подножке. С трудом дотянулся рукой до ее поручня, скинул на подножку тяжелую ношу и следом забрался сам. Затем крепко держась руками за поручень и, придерживая коленями тугой выпуклый мешок, подвинулся к левой стороне, чтобы освободить рядом место для Витьки. Поезд заметно набирал скорость, но Витька даже не пытался дотянуться до поручня. Как-то беспомощно размахивал руками на бегу между подножками двух вагонов и взвывал плаксивым, дрожащим от страха голосом:
- Не могу, Владик... не могу... чо делать?..
- Да ты смелее! Ну, давай, давай! Ну, хватайся, ну... -  перекрывая стук колес, с беспокойством, растерянно кричал Владька. Витька начал отставать. Тут его догнала подножка следующего вагона и сильным толчком в спину бросила под себя.
- Па-па-а... - дикий крик резанул Владькины уши и тут же утонул в грохоте колес. Владька дрогнул в испуге. По спине пробежали мурашки. Он крепче вцепился в поручни и так, с ужасом в сердце проехал на подножке весь пролет до станции Иман.

                X I I


Владбка неохотно приподнялся, шурша трухлявой соломой, чихнул и выбросил в проём чердачка пустой качан из под кукурузы и подумал;"Конечно, жрать сырую кукурузу не очень-то приятно. Но что делать? Не подыхать же с голоду в этом чужом незнакомом городе! Нет, настоящие моряки просто так не сдаются! Всё  равно доберусь до моря!"  И тут он твердо решил - уехать не на запад, а во Владивосток. Завтра же он пойдет к тому стогу сена, где оставил пустой вещмешок. Потом ночью пройдет по огородам, набьет его морковкой, картошкой, кукурузой. Уйдет подальше в лесок на берегу речки, разожжет там костер и напечет на дорогу картошки с кукурузой. Морковка и так сойдёт.

Это решение его даже подбодрило и на душе стало немного веселее. Но тут, опять вспомнил Витьку, и тот последний содрогающийся момент, и ему снова стало жутко. Потом примешалось еще и какое-то неотвязное чувство вины: будто Витька попал под поезд только из-за него. Вспомнил и то, как он тогда хлестнул ему пощечину, чтоб разбудить, и что после всю жратву его съел сам, и ему стало до того жаль Витьку и стыдно за самого себя, что даже горло сдавил спазм. И тогда решил, что если он будет продолжать думать обо всем этом, то ему станет еще хуже. Ему и так уже нехорошо от этой сырой кукурузы. В животе появились какие-то колики и даже слегка подташнивает.

Он повернулся на спину, помял руками живот и вдруг услышал приближающийся разговор. Похоже, какие-то пацаны. Но что они тут делают? Уже поздно. Совсем стемнело. Остановились у самого сарая. Владька понял, что их - двое. Один из них сиплым, точно простуженным голосом удивленно произнес:
- Валек, я же убирал утром лестницу, когда мы уходили. Помнишь?
- Кажется, убирал, - с сомнением ответил второй мальчишеский голос. - Может кто-то побывал уже здесь? А ну-ка, где у нас фонарик. Я сейчас полезу присвечу...


        Заскрипела лестница. Владька зарылся еще глубже и затаил дыхание. Затем метрах в трех от себя увидел сквозь сетку соломы в проеме чердака на фоне темного неба небольшого роста черную фи¬гурку по пояс, и тут же вспыхнул яркий луч фонарика, который заскользил по углам чердачка, дважды ослепив Владьку, и погас.
- Все нормалец. Наш "люкс" свободен. Давай, канай, Серый, -  прозвенел рядом веселый голос.
Внизу брякнула какая-то посудина и следом - простуженный голос снизу Серого:
- Держи котелок. Смотри, не пролей, осторожно.
- Не боись. Я не меньше твоего люблю молочко, - засмеялся на верху Валек. - Та-ак... все. Теперь, давай сидор.
- Держи...
Через минуту на чердаке появился и Серый.
- Давай на старом месте, вот здесь. Потроши сидор – сказал Серый и с напевом добавил: - Жрать хочу - кишка кишке протокол пишет!
- А я, ты думаешь, барана съел, -  усмехнулся Валек.
Зашуршала бумага и тут же по всему чердаку распространился запах каких-то вкусных вещей. А еще через минуту Владька услышал их аппетитное чавканье, жадно потянул носом и проглотил накатившуюся  слюну.
- Знаешь, Валек, я думаю, нам пора отваливать отсюда. Тут одна нищета, - пережевывая пищу, произнес Серый.
- Да. И "мусор" нас засек уже. Я заметил, когда мы пасли ту маруху, он так и сек за нами,
- Может, не будем заезжать в Лесозаводск и в Спасск, а сквозанем прямо во Владик? Как раз завтра утром идет "Пятьсот седьмой"  "Москва-Владивосток". Это самый лучший мойдан. Не зря же его назвали - Пятьсот веселый.
- Нет. Я думаю, в Спасск нужно заехать. Там балочки по выходным как настоящие ярмарки. Со всех деревень съезжаются колхозники. Не протолкнешься. И толпа еще не битая.
- Слушай, Валек, почему ты называешь базар балочкой, а не тучей"?  "Балочкой" называют только фрайера.
- Ну, пусть будет туча. Какая разница. Лишь бы навар был.
- А сколько у нас осталось?
- Ничтяк. Куска полтора. Пока хватит...

Наступила пауза. Лишь слышалось их аппетитное безостановочное чавканье. Молчание нарушил Серый:
- Знаешь, Валек, мне кажется, я страшно невезучий. Вот ты, как щипанешь, так сразу куш. А я... вон вчера наколол у штрунди мозоль, а там всего - трояк. Или сегодня у фрайера-лопатник. тоже всего - червонец!
- Чо ты паникуешь. Это так бывает. Помнишь, в Хабаровске: мне тоже не везло. А тебе всю дорогу валила удача...
Тут у Владьки невыносимо засверлило в носу, и он чихнул на весь чердак.
Пришельцы в испуге вскочили на ноги и хотели уже прыгать с чердака, но остановились на самом краю, и Валек приглушенно спро¬:
- Кто - здесь?! Ну-ка, вылазь! - и в ту же секунду посветил фонариком.
- Вылазь! - угрожающе повторил Серый.
Владьке ничего не оставалось. Он разворошил на себе копну и приподнялся, прикрывая глаза рукой от луча фонарика.
- Да это же шкет! - засмеялся Валек.
- Откуда ты тут взялся? - строго спросил Серый.
Владька секунду помолчал, и неуверенно ответил:
- Просто... переночевать залез.
Они успокоились. Уселись на прежние места и поочередно стали расспрашивать его. Владька, конечно, нафантазировал им, что у него никого нет, и, что убежал из детдома и хочет уехать на запад.
- Так ты, наверно, шамать хочешь? - спросил Валек.
Владька робко пожал плечами. Серый выкрикнул:
- Ладно, не строй из себя мамзель! Ползи сюда и лопай. Мы - уже. Осталось только подымить.
Владька подвинулся и стал уплетать, разложенные на газете, пирожки с картошкой, лепешки, домашнюю колбасу, яйца, сало, вареное мясо, жареная рыба.
- Лопай, не смотри на нас, -  сказал Валек.
Он уже не смотрел. С жадностью, торопливо, почти не пережевывая, глотал и глотал, словно боялся, что каждую минуту все это могут у него отнять, и он опять останется голодный, будет грызть сырую кукурузу. Но никто ему не помешал, а еще и дали запить молоком.
Насытившись до отказа, он с трудом выдохнул?
- Спасибо.
- Прокурору скажешь спасибо, - бросил Серый со злой усмешкой. Владька удивился, но промолчал.
- Слушай, шкет, или как там тебя. Ты, наверно, понял, что мы ... мы урки? - спросил Валек.
Владька замялся.
- Ну-у,  не знаю, может не совсем.
- Ну, так запомни, мы - воры, - сказал Валек,- а ворам спасибо не говорят.
- Почему? - вырвалось у Владьки.
- По кочану! - отрезал Серый. - Подрастешь - узнаешь.
Потом каждый стал вить себе в сене гнездо. Владька, тяжело пыхтя, полез на свое место. Вскоре все стихло. И вдруг раздался голос Серого:
- Эй ты, фрайерок, а ты не побежишь к мусорам, пока мы тут будем кемарить, и не заложишь нас тепленькими?
Владька так и взвихрился:
- А ты знаешь меня?!  Сам скорее побежишь!
Серый подхватился и с места прохрипел:
- Чо ты сказал?! Да я тебя сейчас примочу!
- Да ладно, Серый. Не тусуйся. Он же совсем еще малолетка,- с полусонной усмешкой проговорил Валек.
Серый во всеуслышание скрипнул зубами и злобно пробурчал:
- Смотри,  в другой раз и пикнуть не успеешь. В раз заделаю! Сопля вонючая - блатному хамить. Он успокоился и больше не подавал голоса. А вскоре оба засопели.
      
         Владьку всю ночь мучили кошмары. Тяжело было дышать. Часто просыпался и подолгу не мог сомкнуть глаз. И только под утро крепко заснул. Проснулся, солнце поднялось уже высоко. Рядом никого не было. Вокруг весело гомонили воробьи. Но ему было не очень весело. В животе стояла такая резь, словно он проглотил бритву. Рот стянуло знойной сухостью, и очень хотелось пить. Рядом лежали остатки еды, накрытые холщевой сумкой, и стоял пустой котелок.

Корчась от боли в животе, Владька спустился с сарая, чтобы найти питьевой воды. Но где ее искать, он не знал. Местность была совсем незнакомой. Он пошел вдоль огородов и вскоре, выйдя на одну из улиц, увидел колодец. На воротке была цепь, но не было ведра. Пришлось идти обратно за котелком. Потом полный котелок свежей холодной воды принес с собой на сарай. Он пил и пил, и никак не мог утолить жажду.  И все казалось, мало.  Зато прошла резь в животе, но и к еде наступило полное отвращение. А еще через некоторое время он почувствовал жар во всем теле, потом озноб, а потом провалы сознания, беспамятство. И только к вечеру почувствовал некоторое облегчение. И сразу же захотелось есть. Своих новых знакомых он уже не ждал. Решил, что они уехали. Но когда совсем стемнело, вернулся Валек. Один. И рассказал, что с ними случилось.
- Серый сгорел.  Повязали мусора. Я успел сквозануть. - И он язвительно усмехнулся. - Сгорел! И на чем сгорел? На верхах у марухи... Теперь ему корячится взросляк. Восемнадцать уже исполнилось. И не завосьмерит - борода уже вовсю растет. Это я еще могу катиться по малолетке. Но через год и мне уже светит взросляк.
Он достал портсигар, свернул цигарку, прикурил от зажигалки, и спросил:
- Ты куришь?
- Да-а... когда есть, -  засмеялся Владька.
- Ладно. Я тебе сорок оставлю. - Он еще несколько раз затянулся и подал окурок Владьке. - Держи. Только смотри, кругом - сено.
Владька сделал затяжку и тут же закашлялся. Голова пошла кругом. Потом сделал еще несколько затяжек, и окурок тщательно заплевал на ладони.
-Так ты, говоришь, из детдома отвалил?  А из какого?
-Из Спасского, - не подумав, ответил Владька, и тут же пожалел.
- А родился тоже там?
Владька помедлил.
- Ага.
- И останутся, как в сказке, как манящие огни, штурмовые ночи Спасска, волочаевские дни, - продекламировал он и засмеялся. - Эту песню нас заставляли петь в колонии. Я ведь уже два срока оттянул по сто шестьдесят второй В. Это вольная кража называется. По ней дают от года до трех. А карманникам больше не дают. Домушникам и мойданщикам - тоже. Вот, я и схлопотал уже пару раз по этой статье. Серый тоже будет через год на воле. Он подлетел это уже третий раз. А вообще - то, я с ним больше пароваться не буду. Слишком понтовитый. Часто из-за этого и горит. Хотя щиплет неплохо. - Он сделал паузу, затем с гордостью произнес: - А я - из Ростова! Который,  на Дону. Знаешь, такой город - на западе? Ростов - папа, Одесса - мама!
- Ага. Слышал,- буркнул Владька.
- Мы в Одессе до войны были со своим паханом. Были еще в Киеве, Харькове, Симферополе, Ялте. Несколько раз были в Питере и в столице. Пахан   у меня тоже босяк. Вор в законе. Хотя ворам семьи не положены. Но сына иметь  можно. Где-то чалится сейчас у хозяина. Сел на три года, а там размотал на всю катушку. Примочил какую-то мразь и рванул в побег, но ушел недалеко, повязали мусора. А как тебя зовут? Может и кликуха есть?
Владька покрутил головой.
- Нет. Кликухи у меня нету. А зовут Владькой.
-   Но лучше мы тебе кликуху придумаем. Меня ведь тоже зовут не Валькой, а Коляном, а Валек – это моя кликуха. А хочешь, я тебя щипать научу? Из тебя может получиться неплохой щипач. Может даже и Золотой  Знаешь, как воры тебя будут уважать тогда.  фрайера будут шестерить тебе, ходить перед тобой на цирлах, чистить твои колеса на зоне, ну и все такое.  А пока будешь просто в паре со мной. Притирать мне и брать на  пропуль, понял. Подумай. .

У Владьки все перемешалось в голове. На мгновение представил себя настоящим вором-карманником, обкрадывающим простых, а иногда бедных, несчастных людей. А что скажет мать, когда узнает обо всем этом? А друзья, знакомые? А потом еще и тюрьмы, детские колонии. И тогда прощай море навсегда! И ему стало как-то не по себе, даже зябко,  Но тут же представил, что он уедет и Владька останется снова один, беспомощный и никому ненужный, и ему станет еще более жутко. Мысли метались в голове, раздваивая его пополам, не находя выхода. И тут на память ему пришел Диккенсовский Оливер Твист, который и помог сделать выбор.   

Владька должен  дать согласие Вальку. Во-первых, с ним легче будет добираться до Владивостока. Он очень опытный в этом деле. А там, как приедут, он сразу оторвется от него, проберется в порт и будет проситься на любой корабль, чтобы взяли юнгой.
- Ладно. Я согласен, -  кивнул головой Владька.
- Ну, значит, завтра в пять утра мы должны быть на бану.  Как раз в это время идет майдан Хабаровск-Владивосток. В Лесозаводске сделаем остановку. Там денек тусанемся, а потом - в твой Спасск. На воскресенье. Там тоже - денек, а потом - прямо во Владик. Он достал карманные часы и присветил зажигалкой. - На моих бочатах сейчас без пятнадцати одиннадцать. Пора ложиться кемарить. А то рано завтра вставать... А ты был во Владике?
- Нет. Ни разу.
- Ну вот, теперь Владик первый раз поедет во Владик. Во как! Владька помялся и возразил:
- А я хочу сразу - во Владик. В Лесозаводск и Спасск - не хочу. Валек громко расхохотался.
- Эй, урки, посмотрите на этого фрайеренка, он хочет! - и тотчас оборвал смех. - Дал согласие быть со мной в паре и научиться щипать,  теперь не чешись. Будешь делать все, что я скажу, понял, шкет? - он опять рассмеялся. - Вот тебе и кликуха - Шкет. А чо? - Мне нравится. Ничтенка. - И он смягчил тон: - Ты не обижайся, что я надавил на тебя. Ты должен понять меня, и все будет нормалец.

Приехали в Лесозаводск. Утро было солнечным, но прохладным. Дул свежий ветерок. И только теперь Владька как следует, разглядел Валька. Он был выше Владьки на полголовы и на много шире в плечах. Из -под серой восьмиклинки с маленьким козырьком выглядывала серая  челка. Круглое лицо с зоркими, бегающими голубыми глазами и вздернутым кверху широким носом было слегка усыпано веснушками. Полные губы постоянно полуоткрыты, из-за которых выглядывали большие передние зубы. Темно-синий шевиотовый костюм, хоть и был по плечу, однако висел на нем мешком.

Валек тоже разглядел Владьку и рассмеялся.
- Ну, у тебя и видок! Тельник, как в кочегарке побывал. Купим сороку, а его выбросишь.
- Ничего я выбрасывать не буду! - возмутился Владька. - Я постираю его.
- Как хочешь. А сороку все равно нужно купить. Сверху наденешь. А то тельник здорово  рисуется на глазах. Клифт тоже заменить нужно. Ну, шкеры сойдут пока. Ещё колеса нужны. А там посмотрим.

Базар только начал оживать. Они прошлись вдоль толкучки, где торговали вещами. Купили Владьке серенькую рубашонку и черный вельветовый пиджачок. Зашли в парикмахерскую, подстриглись оба под бокс. Выйдя из парикмахерской, Валек остановился, натянул на глаза кепку, метнул по сторонам своими голубыми зрачками и произнес с серьезным значением:
- А теперь поканаем на труды!
По дороге на рынок Валек строго наказал Владьке:
- От меня не отставай. И как увидишь, что я пасу наколку, сразу подтусовывайся и притирай меня, чтобы со стороны не было видно, как я работаю. И всегда будь на стреме, чтобы принять от меня на пропуль. Особенно, когда фрайер или маруха щикотнутся, понял?
Владька скорее догадался, чем понял. Однако ему все больше это не нравилось. Но старался сдержать и успокоить и себя, и свою бунтующую совесть со страхом.


На рынке Валек сразу ринулся туда, где было большее скопление людей, и стал толкаться между ними, как бы, проявляя  любопытство к тому, что там продают. Заглядывал через плечи, а сам в это время ловко ощупывал их карманы. Потом, как бы, разочарованно махнул рукой и, в то же время весело подмигнув Владьке, отделился от толпы и быстро пошел в сторону, шепнув на ходу:
-Канаем в сортир.
У туалета пришлось несколько минут постоять, пока он освободился. Затем пропустив Владьку вперед, закрыл за собой полуобвисшую дверь и, осторожно переступая с ноги на ногу, Валек крепко выматерился:
- Козлы вонючие, никакой культуры! Учат их, учат, воспитывают, а они могут навалить даже на свой стол, на котором едят! У нас в колонии даже учили культуре. Смотри, не уделай свои колеса. - И тут же достал из кармана только что похищенные деньги, быстро пересчитал и самодовольно улыбнулся. - Ничтяк! - Потом достал другие купюры, которые имел при себе, перемешал их вместе, и спросил у Владьки: - Знаешь, для чего это?
Владька пожал плечами.
- Это для подстраховки. Вдруг маруха хватится и поднимет понт на всю балочку и срисует нас. То, когда обшманают нас, ее монеты у нас не найдут. Пусть тогда доказывают. У нас только свои.  Понял?
Они снова вернулись на рынок. И тут он крепко дернул Владьку за руку.
- Стой! Вон, видишь фрайера в галифе? У него целый пресс светится из верхов? Так. Пасем. Смотри, притрешь меня. А когда щипану   возьмешь на пропуль и сразу отваливай.

Долго Валек ходил за ним, а Владька за Вальком. Наконец, высокий, плотный мужчина в галифе подошел к толпе и, проявляя азартный интерес, втиснулся в нее. Валек тут же прилип к нему сзади, кивнув Владьке, чтобы тот прикрыл его, а сам, толкаясь, будто тоже сгорает от желания увидеть - что там за диковину продают, хладнокровно выуживал деньги из его широкого кармана. Не прошло и нескольких секунд, как он толкнул Владьку в бок. Владька скосил вниз глаза и увидел в руке Валька толстую пачку красных тридцаток, которую он настойчиво совал ему. Владька задрожал весь от страха и, приняв от него эту пачку, совсем растерялся. Не знал, что делать дальше. Круто повернулся лицом к базару, держа перед собой открыто на виду толстую пачку денег, и стоял, точно окаменевший.
- Ты чо делаешь?! -  бешено зашипел Валек.- Ну-ка, притырь сейчас же! И быстро отваливай!
-       Не могу! – с испугом прошептал Владька и тут же, мелькнуло у него в голове:- «Это по страшней той буханки». Валёк выхватил у него деньги, которых оказалось целая пачка и, спрятав под полой пиджака, быстро зашагал в сторону. Владька последовал за ним. Вышли за ворота рынка и, остановившись за углом, Валёк  вынул из-под полы деньги и сунув за пазуху, самодовольно произнёс:

-       Нечтяк пресс! Около трёх кусков. Но нужно по быстрому отваливать. Мы засветились. И видно – здорово. Сейчас сквозим на бан. Узнаем, когда идёт наш мойдан.
  Отсюда нужно сваливать, чем скорее, тем лучше.
  Поезд на восток прибывал в Лесозаводск только во второй половине  ночи По убеждению Валька - оставаться на вокзале и ждать прихода поезда рисковано.  Их наверняка срисовали и теперь ищут. Ведь куш-то - не  маленький.
Выскочили на привокзальный базарчик отовариться чем-нибудь съестным и тут мимо, не торопясь, дважды прошел милиционер и внимательно, с подозрительным любопытством скосил на них глаза. Валек заметил, но не подал вида, скупился, что было у бабок на прилавке, и мимолетно шепнул Владьке:
- Рвем когти. Нас пасет уже мусор. Только спокойно, не понтуйся.
      
 Они покинули базарчик, прошлись вокруг, как бы, прогуливаясь в ожидании, жуя на ходу, только что купленные пирожки. Потом, крадучись, пересекли железнодорожные пути и быстро зашагали по направлению к реке Уссури. Там, на высоком берегу, с западной стороны железнодорожного моста - через реку, в мелких кустах и расположись. Валек сразу же взялся пересчитывать эти ворованные деньги. А когда закончил, радостно восклик¬:
- О, нечтенка!  Три с половиной куска!
Но Владька не испытывал никакой радости. Напротив, его все больше охватывала тягостная тревога. Хотелось сорваться и бежать! Бежать от Валька! Бежать - куда глаза глядят! Только подальше и от него, и его ворованных денег. И в то же время чувствовал, что связан по рукам и ногам какой-то мерзкой, липкой паутиной, висящей над темной бездонной  пропастью, и не может выпутаться из нее, потому что уже стал таким же вором-карманником, как и сам Валек.

То, что раньше он лазил по огородам, не считал это воровством. Просто, мелочной и безвредной крадешкой, хотя тоже опасной. Единственным своим настоящим воровством он считал - буханку хлеба. Да и то, которой не попользовался.
Владька, молча, поднялся и пошел к краю берега.
- Ты - куда? - сворачивая цигарку, спросил Валек.
- Хочу искупаться.
- Так вода уже холодная.
- Ничего, не замерзну.
Ему действительно очень хотелось окунуться в холодной воде - то ли остудить себя, то ли смыть с души эту тягостную тревогу. Раздевшись догола, он спустился по крутому берегу и прыгнул в реку. Сентябрьское солнце уже не прогревало воду, и она была по-настоящему холодной, что тут же спрессовало его худенькое тело, на мгновенье, превратив его в безвольную ледяшку. Но вынырнув, он тряхнул головой, фыркнул и напряг все свои внутренние силы, стал барахтаться, кувыркаться, нырять с головой. Сильное течение то и дело сносило его. Но он не хотел сдаваться, выплывал и снова, и снова пытался покорить его.

Валек сидел на краю берега и, дымя цигаркой, подшучивал сверху:
- Слушай, Шкет, смотри, не отморозь свой писюнчик,  а то марухи любить не будут.
Наконец, Владька устал. Вылез на берег, часто дыша и дрожа от холода, взял тельняшку и снова спустился к воде, стал стирать ее.
- Плохо без мамы, правда, - снова съязвил Валек, и тут же серьезно добавил: -       Да выбрось ты ее. Тоже мне - мореман. Она уже у тебя на портянку похожа, а ты все с ней возишься.
- Не твое дело! - бросил Владька снизу, полоскаясь в воде, и успокаивающе подбодрил себя: "Ничего, ничего. Только - до Владивостока. А там - пошел ты к черту!" Затем вылез на берег и повесил тельняшку на куст сушиться. В это время мимо, со стороны города прошли с удочками два рыбачка - подростка и как-то подозрительно покосились на них. А потом всю дорогу оглядывались и что-то оживленно обсуждали между собой.
- Та-ак. Кажется, нам пора отваливать. По-моему, мы точно крепко засветились, - озираясь по сторонам, скороговоркой произнес Валек.

Владька серьезно воспринял его беспокойство, снял с куста мокрую тельняшку и торопливо натянул на себя, сверху так же поспешно - всё остальное.
Уходили крайними улицами. Стороной. Подальше от центра и вокзала. Потом вышли на железнодорожное полотно и пешком зашагали в сторону востока до первой станции, пропуская на пути встречные, и попутные товарные поезда. Валек был в приподнятом настроении. Бодро шагал по шпалам и весело напевал блатную Мурку: - Здравствуй, моя Мурка, здравствуй, дорогая. Здравствуй, моя Мурка и прощай! Ты зашухарила всю нашу "малину", а за это финку получай!".
- А что за малину она зашухарила, эта Мурка? - перебил его Владька.
Валек оборвал песню и с удивлением посмотрел на Владьку.
- Ты, чо, не знаешь, что такое - малина?
- Да я слышал, но...
- Эх ты! Малина - это хата, где урки тусуются.  А вообще-то, Шкет, ты должен знать всю блатную феню. - И Валек весело хохотнул. - Знаешь, как один фрайер говорил: "Люблю блатную жизнь, но воровать боюсь. Зато по фене ботаю и нигде не работаю".  Ну, это я просто так. Чо тебе еще не понятно, говори.
- А что такое - мозоль? Я слышал, когда вы с Серым на сарае говорили.
- А-а, это узел. Ну, носовой платочек, куда марухи завязывают свое галье,  вместо кошелька. А сами дуры не знают, что мозоль легче тащить, чем   рассыпуху.
- А галье - это деньги?
- Ну-да.
- А лопатник - это что?
- "Лопатник" - это фрайерской кошелек, бумажник.
- А-а,  теперь понятно.
-      Чо тебе еще не понятно?  Ну вот, например, смотри сюда, - он похлопал руками по боковым карманам пиджака, - это - верха. Вот эти, в шкарах - тоже верхатура. А вот этот сзади, это жопник.                - Затем, он отвернул полу пиджака и указал на нутряной карман. - Это называется скула. А вот этот, самый маленький, верхний у клифта - чердачок. Да, вот еще, я забыл тебе показать. Вот этот маленький карманчик в шкарах, где фрайера носят  карманные бочата, называется пистончиком.  Ну, бочата, ты знаешь, – это часы.
- Это я уже знаю. - И Владька перечислил, что он уже усвоил: - Балочка - базар, мойдан - поезд, бан - вокзал, ну что там еще...
- Все правильно. Скоро станешь настоящим блатным. Только, мне кажется, щипачь из тебя ни хрена не получится. - и он  усмехнулся:-  блатным фрайером будешь.

Владька задумался. Громко шмыгнул носом и умоляюще произнес:
- Ну, давай не будем заезжать в Спасск, а сразу прямо - во Владик. Тебе, что, все мало? У тебя и так уже этих де... галья девать некуда.
- Дура! Карманный урка должен работать каждый день, чтобы пальчики не отвыкли. Они должны быть всегда натренированными. Даже, если у него этого галья, как навоза, как - в банке, а он все равно должен щипать. Тем более, до Владика еще далеко, а Спасск -   рядом. Так почему мои бедные пальчики должны столько скучать. - И он пошевелил ими перед собой,  в воздухе. И снова весело стал подпевать в такт шагов: "По шпалам, по шпалам. Один ворованный пиджак и шкары, и шкары".

На станцию пришли лишь к вечеру. Самый ближайший по времени пассажирский поезд "Иркутск-Владивосток" прибывал в три часа ночи. Товарняки здесь не останавливались. Поэтому им ничего не оставалось, как ждать трех часов.
В зале ожидания было совсем мало людей. Хватило бы пальцев, чтобы сосчитать их. А тут еще иногда прохаживался дежурный милиционер. И Валек решил, хоть ксивы у него  в порядке, но лучше подстраховаться. Ушли в привокзальный сквер. Там, в  дальнем, темном углу и устроились на траве под деревом. Их тут же сморила усталость, подкрепленная голодом, и они задремали. Но ненадолго. Вскоре пробудила их колотившая дрожь, исходившая от постели сырой промозглой земли и холодного покрывала сентябрьской ночи. Пришлось вскочить и побегать, чтобы согреться.

 И только перед самым прибытием поезда вошли в вокзал, чтобы взять в кассе билеты. А когда прибыл поезд, они благополучно вошли в вагон, забрались на верхние полки и спали до самого Спасска. Разбудил проводник. Спросонья, наскоро протерев глаза,
они соскочили с полок и с несколькими пассажирами вышли на перрон, залитый осенним утренним солнцем. Сердце у Владьки так и заколотилось. Все вокруг казалось таким милым, близким и родным, что все остальное, даже Владивосток, море, корабли, чайки в его сознании отодвинулись куда-то далеко на задний план и там утонули в небытие.

И он почувствовал острое, страстное желание - прямо сейчас сорваться с места и без оглядки помчаться домой, который находился совсем недалеко. Стоило только пробежать немного по улице Комсомольской, через мост, по дамбе, до поляны, а там - налево, и он - дома, где все это время горюет матушка, а с ней и его любимая бабушка - неустанная его защитница от отца, непослушные, но милые сестренки, и еще маленькие братишки. И, конечно же, где его ждут несравненные, ласковые, звонкие голуби, книги, библиотека. Как он соскучился за всем этим! Сердце так и разрывалось в груди.

Но он не может вернуться. То, что произошло с Витькой, останавливало его и даже не позволяло думать о возвращении домой. И в который раз он начинал казнить себя. Почему он тогда не спрыгнул с подножки? Может быть, и спас бы Витьку, и теперь все было бы по-другому - не знал бы этого проходимца, Валька, который хочет из него сделать такого же карманника, как сам.

Центральный спасский воскресный базар был уже в полном разгаре и был похож на настоящую ярмарку. В правом ряду от самых ворот и до самого низа стояли колхозные повозки, телеги с коровами, телятами, свиньями, поросятами, всякой домашней птицей, а так же с полевыми культурами: арбузами, дынями и всякими другими овощами. Левую сторону занимал длинный навес, где местные хозяйки торговали молочными продуктами и разной стряпней. Посередине базара тянулись еще несколько открытых прилавков с торговцами - всякими вещами, барахлом, домашними хозяйственными принадлежностями.

Люди, чуть ли не давя друг друга, тискались, толкались между собой, останавливались у прилавков, приценивались, и снова продирались дальше сквозь тесную толпу. Кругом стоял гул разноголосья. Словом, этот базар был настоящим вавилонским столпотворением и раем для карманников. Люди здесь еще не совсем прозрели и легкомысленно относились к бдительности своих карманов и кошельков. Хорошо подкрепившись сметаной и пончиками под навесом, Валек нырнул в толпу, увлекая за собой Владьку. Иногда он останавливался, на мгновенье замирал, потом проталкивался дальше. Владька не отставал. Как бы там ни было, но он не хотел его потерять. Тут Валек прилип к какому-то офицеру с погонами майора и задержался около него на некоторое время. Затем резко повернулся и стал отрабатывать обратный ход,   шепнув Владьке:
- Ничтенка! Лопатник - настоящий паровоз. Быстро отваливаем.
Протиснувшись к воротам, Валек сразу направился к кирпичному остову недостроенного кинотеатра "Аврора", где он должен был выпотрошить бумажник. Владька - за ним. И вдруг, повернув налево голову, так и остолбенел. Прямо на него шли Лукан и Толька Горох. Увидев Владьку, они обрадовались и кинулись к нему, засыпав вопросами:  где он пропадает, и что с ним?
Валек отошел в сторону. Минуту подождал, потом бросил:
- Ты - скоро?
Владька махнул рукой.
- Иди. Я - сейчас.
- А кто - это - спросил Лукан.
- Да,  так, один кореш.
- Слушай, Владик, - перебивая друг друга, снова заговорили они. - Матушка твоя уже сбилась с ног - ищет тебя. Чуть не плачет. Говорит, что, если увидите его, скажите ему - отец никогда его больше не тронет пальцем.
Владька грустно опустил голову.
- А... Витька?
- Какой Витька? Швед - что ли? - переспросил Толька.
- Ну – да.
- Да он давно уже дома, - ответил Лукан.
- У него теперь новый пахан, - подхватил Толька. - Он его и привез из этого... как его...
- Из Ружина, - подсказал Лукан. - Морда вся побитая. Говорит,
с поезда прыгнул на полном ходу. Удирал от мильтонов. А про тебя сказал, что ты сдрейфил прыгать и тебя, наверно, схватили.
Сердце Владьки трепетно и радостно заколотилось. Недослушав их, сорвался с места и помчался быстрее ветра, повторяя про себя на бегу "Домой!.. Домой!.. Скорей домой!" Мама!..Бабушка!.. Раюха с Валюхой!..Гулины!..Огольцы!.. Футбол!.. Библиотека!..Книги! Ура-а!..

                X I I 1

 Заведующий сидел за столом и что-то писал.
-       Здравствуйте, - войдя, робко произнес Владька.
Тот не ответил на приветствие, а только глянул на него исподлобья и коротко буркнул, кивнув на велосипед, который стоял на прежнем месте: - Забери.
Велик пришлось вести в руках. Шины были совсем спущены. Но только дома он разглядел его как следует. Велик был раскурочен до основания: снято заднее крыло, покрышки заменены на совсем стертые; вместо камер - лоскуты от них с торчащим штуцером для отвода глаз, и даже шарикоподшипники в осевых втулках были переполовинены. Отец вскорости восстановил его. Велик стал еще лучше - легче на ходу.

Теперь отец резко изменил к нему отношение. Стал мягче и внимательней. Но иногда все равно позволял себе поворчать.
Владька снова с азартом гонял голубей, бегал с пацанами, восстановился в библиотеке. И снова в его воображении ожили море, корабли, дальние плавания. И только школа оставалась в тягость. Она всегда ему напоминала учительницу Тамару Федоровну. И он все чаще говорил матери, что бросит учебу и пойдет работать. Вон, мол, многие пацаны побросали школу и теперь зарабатывают деньги и еще получают рабочие карточки на хлеб. Мать вздыхала, пожимала плечами и говорила, что она -  непротив. Тильки - як батька?

Пришла ранняя весна, напоенная чистым прозрачным воздухом, и прогретым ласковыми солнечными лучами. Вся поляна покрылась, словно бархатным зеленым ковром, молодой шелковистой травой, и соблазнительно манила на свое широкое раздолье. Первой отклик¬нулась на этот ее зов большая дружная и самая нетерпеливая и своевольная компания из четвертой школы, стоявшей рядом - за дамбой. Сбежав с уроков, они умчались на ее гостеприимный зеленый простор. Сбросив в одну кучу свои портфели, сумки, учебники и понеслись резвиться - стряхивать с себя застоявшуюся зиму с морозами и метелями,  томительными школьными уроками, замечаниями и порицаниями учителей. Кувыркались, бегали, боролись, весело хохотали и ни о чем не думали.

Даже о том, что в животе пусто и очень хочется есть. Играли в чехарду,  жучка,  казаки-разбойники" и в слона. Тоже на две команды. Команда, которой выпал жребий быть слоном, сгибается в поясе, и крепко держась, сзади друг за друга, выстраиваются плотной цепью. Другая команда с разбегу по одному запрыгивает на их спины и усаживается верхом, оставаясь на том месте, куда допрыгнул. Передвигаться запрещают правила игры. Поэтому, если кто-то слабо прыгнул, и не хватило сзади него остальным места верхом  на спине слона, меняются ролями. А если все - в порядке, то седоки начинают весело подшучивать, улюлюкать, понукать, при этом мешать, свесившимися ногами, двигаться слону. И если слон не дотянет до отметки финиша, завалится на полпути, то все начинается сначала. И так до тех пор, пока не преодолеет назначенный маршрут. Затем меняются местами.

Владька с Луканом были в одной команде. Опять настала их очередь быть слоном,  все уже запрыгнули и с улюлюканьем, и взрывами смеха принялись понукать. Владька стоял сзади Лукана и, согнувшись, крепко держался за его поясницу. И только тронулись с места, как вдруг Лукан, как-то необычно вскрикнул и, как подкошенный, со стоном повалился на траву, увлекая за собой всю свою слоновую команду. Сразу никто ничего не понял. Седоки, придавив их сверху, весело, победоносно гоготали и не спешили подниматься, предвкушая следующий, заезд. И тут только  Владька сообразил,  что с ним произошло что-то необычное. Заголил его штанину и все увдели, что нога Лукана тут же опухла и посинела. Владька подскочил и воскликнул: 
-       Кто- со мной?!- и помчался к своему двору. Часть ребят, сообразив, кинулись за ним. Распахнув ворота Владькинрго двора, выкатили огородную тележку. На крыльце появилась мать.
- Куды ты ии покатыв? - с удивлением крикнула она. - Хиба сегодни нэма урокив в школи?
Владька махнул рукой.
- Потом, мама!..   
Двое впряглись в оглобли, третий подталкивал сзади, бегом покатили на поляну. Стонущего Лукана осторожно подняли и посадили на тележку. Рядом - свалили в кучу все свои ученические принад¬лежности, и, облепив тележку со всех сторон, вовсю прыть, с грохотом по грунтовой дороге Красноармейской улицы, через горбатый мост, покатили в больницу. У него оказался закрытый перелом голени. Он быстро поправился и вышел из больницы. Кость срослась, как надо. Вскоре он уже снова играл в футбол - бегал так, словно у него не было никакого перелома. Янка даже однажды пошутил: "Лукан теперь носится быстрее, чем раньше. Не догонишь. Надо и себе сломать ногу".

Радио каждый день вещало радостные фронтовые новости. Красная армия наступала. Уверенно продвигалась все дальше на запад, освобождая от фашистских захватчиков города и села. Но часто эти радостные вести омрачались почтальонами, приносившими в дома страшные извещения о гибели сына или отца, мужа или брата. Особенно,часто это было слышно  в школе, в том или ином классе. У кого-то из учеников погиб отец или брат. Или у учителей - тогда в этом классе прекращались уроки.
       
Приближался праздник 1 Мая. Но люди больше готовились не к празднику, а к весенней полевой страде на своих заимках, которые давно стали существенной надеждой на выживание, особенно многодетных семей.
Мать уже предупредила Владьку, что нужно будет пропустить школу дня на три. Да он бы с радостью пропустил и больше, только бы позволили ему. Но и к огороду он не питал приятных чувств. Но если ему представили бы выбор: школа или огород. Он выбрал бы школу. Там хоть с пацанами можно побегать. На перемене  зоску  покидать  ногами, в чику поиграть. А на огороде - что? Сплошное скучище. Мать копает лопатой лунки, а ты иди следом и кидай в них картошку. Хорошо, когда попадется нерезаная, кругленькая, то можно и не наклоняться. Бросай себе, стоя, и все в порядке. А это бывает так редко. Ведь мать всю семенную картошку разрезает пополам, чтобы на посадку хватило и на еду еще осталось. Вот теперь и иди за ней, кланяйся, сгибайся, мучайся, как папа Карло. Да еще и поправляй каждую картофелину, чтобы она обязательно легла резаной частью вниз, а ростками вверх.


Кукурузу легче высаживать. Бросай зерна в лунку, и сгибаться, поправлять не надо. Хорошо, если б матушка и Раюху брала сюда. Можно б было по переменке кидать. Так она с тех пор, как Раюха пошла в школу, не берет ее на огород. Только - по воскресеньям. Какая несправедливость. Он может пропускать уроки, а Раюха нет... Ну и не надо! Другой бы спорил, а он промолчит. Подумаешь, школа. Он все равно бросит её. А вот если бы он устроился на корабль, и там была школа, вот там он бы учился на совесть. Всем этим отличникам бы утер нос. Не пропустил бы ни одного урока, и все предметы знал бы на зубок! Эх, если бы...

Однажды, на большой перемене, во дворе, за школьным угольным сараем пацаны собрались поиграть в чику. Сложили свои монеты в стопку и поставили на землю. Затем отсчитали пятнадцать шагов и стали поочередно метать в неё свинцовый барнач - круглая шайба, специально отлитая для этой игры - пятьдесят миллиметров в диаметре и десять - толщиной. Каждый старался тщательно прицелится, чтобы попасть в стопку и загрести с кона всю мелочь. Но пока никому не удалось. А там, где падал барнач, делали отметки, которые потом определяли очередность бить по стопке, его ребром. Перевернувшиеся монеты на орла, становились выигрышными. А если - орешка, то "барнач" передается очереднику.

Подошла Владькина очередь метать барнач. Он вышел на дистанцию, повернул на голове кепку козырьком назад и, чуть согнувшись в поясе, выбросил вперед руку с барначом и стал целиться. Вдруг кто-то крикнул: Атанда! Легавый! Все кинулись в рассыпную, не забыв прихватить с собой всю мелочь, И тут же Владька почувствовал крепкий ухват сзади за воротник, и он мгновенно сунул руку с барначом в карман.
Это был военрук. Прозвище Легавый он получил в школе за то, что всюду совал нос,  вынюхивал, следил, чуть ли не за каждым учеником. Лет тридцати пяти. Рыжий. Стриженый - под ёжика, с обрюзгшим желтоватым лицом, мясистым носом цвета зрелого помидора и тонкими белесыми губами. На фронт не взяли, будто по какой-то болезни. Хотя никто никакой болезни в нем не замечал, если не считать частый перегарный винный запах. На своих уроках кроме, как – «Шагом марш, ать тва, кругом, стоять, смирно!» -   он ничего не знал.
- Та-ак! Ну-ка, давай сюда! - он вывернул перед Владькой вверх ладонью свою мясистую лапу.
- Чего - давай? - вытаращив на него глаза, Владька прикинулся удивленным.
- Ты смотри, какой шустряк! Он не знает. Ну-ка,  выворачивай карманы!
- Зачем?
- Ах, ты, муденок сопливый! С кем это ты разговариваешь! - Брызнул он слюной и дал Владьке подзатыльника так, что у того с головы слетела кепка. Владька наклонился, поднял ее с земли, выпрямился и тут неожиданно для военрука, резко, со всего маху  двинул ему в пах носком ботинка, а сам, что есть духу, дал деру. Военрук с перекошенным лицом перегнулся пополам и схватился обеими руками за свое драгоценное тыловое мужское хозяйство.

Дома Владька категорически заявил матери, что в школу больше не пойдет. Пусть отец делает с ним,  что хочет, но он туда и носа не покажет. С него хватит и этих пяти классов. Лучше он пойдет работать.
Все обошлось, как нельзя лучше. Отец не очень-то обеспокоился, когда мать объявила ему о Владькином категоричном решении.
Он подумал и сказал: "А шо, в самом деле. Не хочет учиться, пусть идет работать. От его школы, я смотрю, все равно толку не будет. А тут, хоть какая-то польза. Да и сейчас много таких, как он побросали школы, и пошли работать на производство. Закончите с огородом, и отправляй его -
пусть ищет работу. Я тоже только четыре класса закончил. Правда, то было время другое, царское. И я учился в церковно-приходской  школе, и как видишь..."

Владька устроился учеником в Спасскую артельную сапожную мастерскую, в которой в прошлом году работал чистильщиком обуви. Это был огромный цех с низкими верстаками в два ряда, с проходом посередине. За верстаками на таких же низких табуретах с парусиновыми сидениями сидели мастера. Человек восемь. Часть из них были инвалидами. И несколько - учеников Владькиного возраста, и чуть постарше. Владьку прикрепили к безногому мастеру за третьим верстаком справа. Он занимался только ремонтом. Бывший фронтовик. Лет сорока. Молчаливый, с мрачным видом. Беспрестанно дымил толстой самокруткой, которую почти не выпускал изо рта, и лишь передвигая ее языком из одного уголка рта, в другой, пока не припечет губы. Тогда он сворачивал новую, высекал крисалом огонь и снова морщился, щурился от едкого табачного дыма.

Он усадил Владьку рядом на такой же низкий табурет с продавленным сидением из замусоленной парусины, спросил - как его зовут, и загрузил  работой - пороть изношенные кирзовые сапоги.
Напротив, за этим же верстаком сидел другой мастер со своим учеником - чуть постарше Владьки. Занимался он пошивом новых сапог. Ученику доверял пока только тачать голенища. Работая, мастер все время мурлыкал себе под нос какую-то песенку, то  и дело, надувая широкие ноздри на бледном лице.
Владька с завистью поглядывал на мальчишку, которому так повезло, и он скоро научится шить настоящие сапоги.

Спустя неделю получил дополнительные талоны на хлеб двести граммов к его трехсотграммовой иждивенческой карточке, и он сразу же почувствовал себя старше. Домой спешил порадовать мать. Теперь он тоже будет получать рабочую карточку на пятьсот граммов. Высоко подняв голову, он широко, с достоинством вышагивал по улице. Но мать встретила его несколько взволнованно, поведав о том, что приходила завуч школы, преподаватель ботаники, Анна Ивановна. Это была высокая, сухая, не привлекательным лицом женщина с коротко подрезанными на затылке гладкими, темными волосами. Очень строгая, никогда не улыбалась. Ученики ее прозвали Жирафой.

Она сказала, что очень жалеет, что Володя бросил школу. (Она называла Владика Володей). Надо, во что бы то ни стало, повлиять на него, чтобы он вернулся. Он очень способный мальчик. Ему обязательно нужно учиться, дисциплина хромает, но это пройдет. Владька хмыкнул, сунул матери талоны и молча полез на чердак, там его ждал другой интерес - со дня на день должны вылупиться в гнездах еще птенцы. Ведь на гнёздах теперь сидят все пары. Даже прошлогодние выводки. И, правда, в гнезде сизого белоконцего и рябой самочки шевелились голенькие комочки. Разинув свои большие желтые рты, пищали на весь чердак, сливаясь с пищащим хором других, ранее вылупленных птенцов, родители которых в это время чистили на крыше свои перья или разминали крылья в воздухе после долгого, терпеливого, посменного сидения на гнезде. Тут, в летке показался дымчатый лохманогий, прошлогодний выводок от Сиреневого и Белой чернохвостой самочки. Он заменил в стае своего отца. Усвоил по наследству все его повадки. Стал настоящим вожаком.

Соскочив с летки, он направился к своему гнезду, где сидела на гнезде его подружка и беспокойно гудела, звала на подмену. Владька сыпанул на сундук зерна. Дымчатый, тут же, вспорхнул и сел на него. В летке показались еще голуби и, слетевшись на сундук, стали отбивать торопливую веселую дробь своими клювами по его крышке     .
Владька поймал Дымчатого, нежно погладил его, напоил изо рта, потом растянул во всю длину его красивое широкое крыло и с какой-то внутренней теплотой провел по его перьям губами. Тут, он услышал - на улице у калитки свист. Он выпустил голубя и вышел на крышу коридора. У калитки стоял Швед и оживленно махал ему рукой.
- Слазь скорее! У меня для тебя есть очень важная новость.
Владька не спеша спустился, подошел к калитке.
- Что за новость? - сухо спросил он, давая понять, что не питает к нему больше дружеских чувств.
Швед сделал вид, что не заметил этого и продолжал с тем же воодушевлением:
- Я видел в городе объявление, что набирают пацанов в морское училище. Ну и вот...  думаю - побегу, скажу тебе.
Владька сразу переменился, глаза загорелись.
- Где?!  Когда?!
- Где-то в райисполкоме. В каком-то кабинете. Ну, ты сам там найдешь. Кажется, на втором этаже.
- Сейчас, наверно, уже поздно,- заволновался Владька. - А ты что - раньше не мог?!
- Ну, ты ж на работе.
- На работе.
Всю ночь Владька провел в беспокойстве. Боялся опоздать на прием. А еще хуже, - если уже опоздал, и набор закончился. Набрали столько, сколько нужно было, и он окажется лишним. Снились какие-то кошмары.
Утром на ходу выпил кружку молока, забежал по пути в сапожную, отпросился у мастера и стремительно помчался к зданию райисполкома. Там на втором этаже, как раз над аптекой, нашел этот самый кабинет, на двери которого висело объявление о том, что здесь производится прием подростков в морское училище. Владька нетерпеливо приложил к двери ухо.
- До свидания, -  услышал он изнутри женский голос. - Как я вам благодарна!  Ах, как благодарна! Их четверо у меня. Мужик погиб на фронте. Теперь и не знаю - что делать. Осталась одна. Тяжело. Сами понимаете. Сейчас такое время. А у вас он будет под строгим присмотром.

-  Не беспокойтесь. Мы сделаем из вашего сына настоящего героя. Еще и гордиться им будете, - ответил мужской голос. Дверь отворилась. Из кабинета вышла полноватая черноволосая женщина и мальчишка Владькиного возраста. Владька сразу же влетел в кабинет и остановился посередине. Плотный, седовласый мужчина в темно-синем кителе, сидевший за письменным столом, приветливо улыбнулся.
- Ну чего стал? Проходи, садись.
Владька робко шагнул к столу, сел на стул против него, и дрожащим голосом выдавил из себя:
- Я тоже хочу поступить в ваше училище.
Что ты говоришь7 - засмеялся мужчина, и внимательно посмотрел на него. - А сколько тебе лет?
- Четырнадцать... осенью будет, - со страхом произнес Владька.
Тот кашлянул, прищурился и еще раз в упор посмотрел на НЕГО.
- Осенью, значит. А мы ведь принимаем - кому уже исполнилось четырнадцать.
Владька с испугом ерзанул на стуле и, гордо вскинув голову, дерзко бросил:
- Да я уже работаю! И даже получаю хлебную рабочую карточку !
 И могу... я все могу...
- Я понимаю, понимаю, - улыбнулся мужчина и опять окинул его пристальным взглядом. секунду помолчав, сказал: - Хорошо. А какие у тебя есть документы с собой?
- Только метрики.
- Маловато. Нужны еще справки об образовании, о здоровье,  надеюсь, у тебя со здоровьем все в порядке?
- Да, конечно.
- Отлично. Ну и еще справку с места жительства.
- И все?
- И все. Значит, я запишу тебя сейчас, но чтобы завтра все эти бумажки были у меня на столе. Не подведешь?
Владька горячо замотал головой.
- Нет, нет! Ну, что вы...
- Значит, договорились. - Обмакнув перо в чернила, он внес его фамилию в свой описок, и с удовлетворением откинулся на спинку стула. И только тут Владьке бросилось в глаза, что на его темно-синем кителе пуговицы, - как у железнодорожников и фэзэушников, - белые, на которых изображены гаечный ключ накрест со слесарным молотком, вместо желтых - с якорями, какие должны быть у моряков. Проглотив, накатившуюся жирную слюну, Владька встал со стула и задом попятился к выходу, монотонно повторяя:
- До свидания... до свидания...
- Желаю успехов. Да. Забери свои метрики. Принесешь вместе со  всеми справками.
- А... ага. - Он вернулся, взял их со стола и выскочил из кабинета. За дверями его сразу охватило смятение, в голове запрыгали подозрительные мысли: "Что это - за морское училище с фэзэушными пуговицами? Разве такое может быть? Не-ет... тут что-то не так. Если бы это было морское училище, то и пуговицы у него были бы морские, с якорями".  Домой ушел в полной растерянности, и весь день провел в терзающих его сомнениях. Потом все-таки, решил оформить справки, но в кабинет не отдавать, пока точно не узнает - что это за моручилище с такими пуговицами. Однако спросить не у кого было, и тогда он принял решение - затереться среди пацанов на вокзале, сесть с ними в поезд и доехать до места,  где все и выяснится. Если это - настоящее моручилище, тогда он и отдаст им свои документы.

Наконец, набор закончился, наступил день отъезда. Поезд "Хабаровск-Владивосток" - прибывал поздно вечером. Владька заранее пришел на вокзал. Вскоре все собрались. Оказалось человек тридцать , разного возраста - от четырнадцати до семнадцати лет. С котомками, вещмешками, фанерными чемоданами. Некоторых - провожали матери. Владька потолкался среди них и тут встретил троих знакомых: Леньку Комендратова, Сеньку Лапченко и Пашку Коробейко, и он сразу повеселел.
Сопровождающим был - другой человек, не тот, что сидел в кабинете.  Этот высокий, моложавый мужчина с впалыми щеками, в офицерской гимнастерке и нашивками на ней, обозначающими легкие и тяжелые ранения. И наградные колодочки. Перед самым прибытием поезда, он вышел на середину перрона и громким, басовитым голосом объявил перекличку. Пацаны тут же окружили его, и он начал выкликать всех по фамилиям. И вдруг Владька услышал свою фамилию. Этого он никак не ожидал, и жутко обрадовался. Теперь он может ехать на общих основаниях, не прячась. Вот только матушке ничего не сказал. Опять будет беспокоиться. Но он напишет ей в тот же день, если устроится. А если нет, то сразу вернется домой. На работе ведь он тоже не рассчитался.

Подошел поезд. Владька одним из первых прошмыгнул в вагон и занял места для своих знакомых. Пассажиров было немного. В основном женщины, старики, дети и несколько инвалидов-фронтовиков.
Когда все разместились и тронулся поезд, сопровождающий объявил:
- Так, внимание, ребята! На станции Угольной будет пересадка на другой поезд. Приедем мы туда рано утром. В пять часов. Так, что имейте в виду, когда вас будут будить.
Это известие окончательно вызвало у Владьки подозрение и ещё примешались досада и разочарование. Значит, они едут не во Владик! А куда же тогда?..
Кто-то из пацанов спросил со средней полки:
- А почему, дядя? Разве мы едем  не во Владивосток?
- А куда мы едем, дядя? -  раздался звонкий голос с другого конца вагона.
- А я знаю - куда! - Торжествующе пробасил голос с верхней полки в середине вагона. - Мы едем в бухту Находку! Со станции Угольной туда идет другая ветка.
Это Владьку несколько успокоило. Бухта Находка, хоть и не Владивосток, но там тоже есть море, а значит, может быть и училище.
- Дядь, а дядя, мы в Находку едем, да? - опять послышался со средней полки первый голос.
- Когда приедем, тогда и узнаете! - раздраженно бросил сопровождающий. - Давайте укладывайтесь. Поспите, а то потом не разбудишь вас!

Вскоре в вагоне запахло густым дымом крепкого самосада. Кто-то из женщин выкрикнул из дальнего угла:
- Сопляки, обкурили! Дышать нечем. Тут маленькие дети. Постеснялись бы, что ли.
- Тетя, не шуми! Не нравится - шмаляй в вагон некурящих, - пробасил голос в середине, на верхней полке. Раздался взрыв смеха его товарищей.
- Как вам не стыдно! - послышался женский голос в другом конце вагона. - Еще и хохочете. Вон, тут безногие фронтовики выходят курить в тамбур, а вы!..
Тут, поднялся сопровождающий, и строгим, приказным тоном, подавил  необузданное, грубое веселье, вырвавшихся из под домашнего надзора недорослей.  По вагону поползло настойчивое ворчание стариков.               
Наконец, пацаны угомонились. На рассвете их подняли. Заспанные, заторможенные, неорганизованной толпой они вывалили на перрон. Вскоре сели в другой поезд - "Владивосток-Находка" - где и удалось продлить прерванный сон. На место приехали поздним утром. Было пасмурно и ветрено. Сопровождающий построил всех на привокзальной площади и сделал перекличку. Все были в сборе. И тут по шеренгам пробежал ропот. Затем кто-то выкрикнул во весь голос:
- Братцы, так это же - Сучан! Вон, смотрите! На стенке - вывеска, вон там, смотрите, шахтерские вышки, видите! Это же – шахтерский город. Моря здесь и близко нету!
- Да-а! Я тоже знаю. Здесь одни шахты, и нету никакого моря! - подхватил другой голос,
- А-а! Нас надули! - вскричал басовитый голос, перекрывая остальные. - Нас привезли в фазанку, а не в моручилище. Отдайте мои документы, мой паспорт! Я не хочу в фазанку! А не отдадите, я и так уеду.

Обступив плотным кольцом сопровождающего, подняли на всю площадь  галдеж с протестом и требованием возврата им их документы. Владька стоял в сторонке и самодовольно ухмылялся, ощупывая в кармане свои бумажки. Не зря он тогда заметил эти пуговицы. Теперь его ничто не связывало. Он мог спокойно повернуть и уехать обратно.
Некоторое время сопровождающий моргал глазами и не находил слов для ответа. Наконец не выдержал и вскричал:
- Ну-ка, прекратите!
Голоса осеклись и в течение минуты совсем умолкли. Сопровождающий смягчил тон.
- Во-первых, у меня нет ваших документов. Их отправили раньше, вместе с инспектором, который вас набирал. У меня только – ваш список с сопроводиловкой и путевым циркуляром для вашего проезда по железной дороге. Но я вам вот что посоветую. Прежде всего, успокойтесь. Не надо поднимать такого шума. Вы же смешите людей. Гляньте, как на вас смотрят. Наверно, думают, откуда их привезли таких? Из какого зверинца? Ну, так вот, давайте прибудем на место и там разберемся во всем.
- А вы разве не начальник? - кто-то спросил из толпы.
- Я военрук. Буду вашим воспитателем. Еще есть вопросы? Ну, тогда в две шеренги становись!
Шли долго по улицам с такими же хатками и дворами, как в Спасске. Ветер гнал по дороге навстречу клубы пыли. Наконец пришли к небольшому выбеленному зданию. Там их завели в просторный зал длинными скамейками в два ряда и проходом между ними. Впереди занимала небольшая сценическая площадка с порталами по бокам, на которых висели узкие, вертикальные плакаты с цитатами Ленина и Сталина. У самого левого портала стояла коричневая трибуна с цветным изображением герба РСФСР. Посередине сцены - продолговатый стол, накрытый зеленым сукном, и сдвинутыми под него стульями. В глубине, на задней  стене висел большой портрет И.В. Сталина.

Располагайтесь, отдыхайте. Я сейчас... - сказал сопровождающий и ушел. Спустя некоторое время вернулся с двумя мужчинами. Один из них был уже знакомый - инспектор, принимавший в Спасске у мальчишек документы. Второго видели впервые. Тоже был в форменном темно-синем кителе и с такими же пуговицами. Среднего роста, с глубокими залысинами на лбу, крупным носом и с ямкой на подбородке. Он остановился у прохода между рядами. Спутники его - чуть позади.
- Привет, хлопцы! - весело бросил он и сверкнул маленькими, острыми, энергичными глазами. - Ну, как... как доехали?
Пацаны сразу догадались, что он - главный в этой конторе и, сначала робко, потом так раскочегарили свое негодование, что нужно было некоторое усилие, чтобы остановить их. Перебивая друг друга, они требовали объяснения - почему их так обманули: говорили, морское училище, а привезли в Сучан, где нет никакого моря. А разве может быть морское училище, где нет моря?! Да тут только, вон, одни шахтерские каланчи и еще, наверно, - фазанки! Если бы они знали, что их хотят затянуть в фазанку, они бы ни за что не поехали. Пусть сейчас же отправляют  во Владик и устраивают в какую-нибудь мореходку или отдают документы, и они уедут домой, а тут они ни за что не останутся. Главный слушал спокойно и даже улыбался. Наконец, видимо, надоело, он поднял руку и строго оборвал:

- Вы можете помолчать, если хотите что-то услышать! Вы же не у тещ... у тетки на блинах, в конце концов! - Все сразу смолкли и он продолжил:- Значит, вы хотите быть моряками? Носить красивую морскую форму, широкие клеши, которыми очень удобно подметать пыль на мостовой и, конечно, пудрить мозги девчатам о морской романтике и все такое. А кто будет укреплять страну?! Ненавистный враг топчет своими кровавыми сапогами нашу Родину, а вам подавай клеши! Лучшие шахтеры отдали жизни за свободу и счастье своего народа, а вам подавай полосатую романтику с тельняшкой! А вы знаете, что шахтерский труд - самый почетный труд!

Простой шахтер Алексей Стаханов прогремел на всю страну, стал знаменитым человеком. А среди вас, я вижу, растет не один Стаханов. Вы - новое поколение молодых шахтеров нашей Великой Родины! А ведь шахтеры - это самый передовой рабочий класс. И наконец, труд шахтера - это самый высокооплачиваемый труд. - Он кашлянул, улыбнулся, - А ведь девчата, доложу я вам, как старший товарищ, знающий жизнь, тоже любят денежку. Ваших клешей хватит им ненадолго. Потом они потребуют от вас вместо вашей романтики реальной жизни, которую можно пощупать руками. Ну, ладно, хватит об этом. В общем, мы вас тоже оденем и обуем, не хуже. Причем, в нашем ФЗО готовят не только шахтеров. Вы можете выбрать любую специальность: слесаря, токаря, фрезеровщика, электрика, столяра и так далее...

- А поваров не готовят? - кто-то из пацанов выкрикнул повеселевшим голосом. Вокруг раздался дружный смех. Засмеялись и взрослые.
- Ну вот, а вы оказывается - отличные ребята. А я-то думал, кого это нам привезли - волчат каких-то, что ли? - Улыбаясь, произнес главный. - Проголодались, наверное. В общем, давайте сейчас в столовую,  а  потом определим вас в общежитие.

После вкусного, сытного обеда - густого, наваристого рыбного супа, гречневой каши, компота из сухофруктов и порядочного куска хлеба - желающих бежать домой не осталось, кроме Владьки, Ленчика Комендратова и Сеньки Лапченко. Никакие убеждения на них не могли повлиять. Владька предан своей мечте, и не променяет ее ни на какие деньги, и ни на какую шахтерскую славу.
Ленчик на два года старше Владьки, но такого, же роста только крепыш. Белобрысый, с серыми плутовскими глазами, сдал документы и поехал по этому набору ради интереса: получить морскую форму, потом сбежать и сбыть ее на базаре. Но, а раз ее тут не дают, то и делать нечего, фазанская форма на базаре ничего не стоит. У него на этот счет уже есть опыт. Он поступал уже во Владивостокское РУ № 4, получил рэушную форму, сбежал, прихватив еще и соседскую - по койке, но едва сбыл их на толкучке.

Сенька - худой, длинный, смуглый с маслянистыми черными глазами. На год старше Владьки. Он остался бы в этом шахтерском ФЗО, если бы там давали морскую форму. Из-за морской формы он готов поступить хоть в ассенизаторы.
На документы, оставшиеся в ФЗО, махнули рукой. Они знали, особенно Ленчик, что получить вторую или даже третью метрическую копию не стоит никакого труда. Всего лишь нужно написать заявление в ЗАГС о ее потере и на второй,третий день выдадут новенькую. А остальные справки - всего лишь бумажки.
Отобедав, они сразу же двинулись в обратный путь - на станцию. По дороге вдруг Ленчик и говорит:
- А давайте сквозанем во Владик. Чо там делать, в этом Спасске. Зато в море покупаемся. Вы еще не купались? А я купался. По Семеновскому базару прошвырнемся. Он - как раз на берегу Амурского залива. Ой, чего там только нету! А люде-ей  -  туча!

Владька так и подпрыгнул от радости.
- Поехали! Я с удовольствием. - Действительно, почему бы, наконец, и не побывать в городе своей, дорогой, мечты, раз появилась такая возможность. А может и... и он нащупал в кармане свои документы. Сенька сразу отказался от этого путешествия. Решил ехать только домой...


                X I V
               

Поезд на Владивосток прибывал только ночью. Делать было нечего. Послонялись по почти безлюдному вокзалу, перрону и вышли к привокзальному базарчику. На прилавке было много всяких вкусных съедобных вещей, но они были еще сыты и эти вещи пока их не волновали. А вот яркая, спелая, сочная вишня, которая местами слепила глаза, так и вызывала во рту алчное ощущение своего ароматного сладко¬го привкуса. А Ленчика даже охватило зло, что из-за своего безденежья не может ею полакомиться. Хотя у Владьки кое-что и водилось в кармане, но он не спешил тратиться. Однако вишня была очень уж соблазнительной, и пришлось разориться, да еще и всем  по стакану. А попробовав этот заманчивый плод, их тут же охватило горькое разочарование.


 Вишня оказалась до того кислой, что все сводило во рту. Морщась, они со злом выплевывали косточки и недобрым словом вспоминали торговку. Но вишня от этого слаще не становилась. Покончив с ней, обтерли кулаками губы, и пошли бродить по скверу, где сидели на скамейках несколько женщин с детьми, солдат и офицеров, в ожидании поезда. Побегали вокруг станции, снова потолкались в вокзале, затем опять ушли в сквер и уселись на свободной скамейке. Вскоре подкрались сумерки. Наступил вечер. И тут каждый из них почувствовал пустоту в животе. От вкусного, сытного обеда остались только сытные воспоминания. Голод наползал, как холодная змея, и все больше давал о себе знать. А тут еще разразился мелкий густой дождь, и пришлось перебираться в вокзал.

Устроились в дальнем углу на свободном диване и некоторое время, смеясь, придумывали и дразнили друг друга всякими вкусными воображаемыми вещами: жареной курицей, яичницей, котлетами, блинчиками со сметаной. Хотя сами давно уже забыли вкус всех этих блюд. Вдруг Ленчик метнул на двери глаза, весь съежился и прошептал:
- Атанда, Мильтон! - и, скособочившись, стал медленно сползать с дивана, затем быстро нырнул под него, увлекая за собой остальных. Ему не раз приходилось сталкиваться на железнодорожных вокзалах с милицией, и знал, что добром для таких, как он, никогда не кончается. Обязательно придерутся.


Подростки, находящиеся на вокзале без сопровождения взрослых, у милиции всегда вызывали подозрение. В каждом из них они видели беспризорника и воришку. Начинают со строгих расспросов: "Куда едешь? С кем едешь? Почему один? Какие документы имеешь?" Потом уводят в отделение при вокзале и, бывает, задерживают в КПЗ на сутки или двое. Затем передают в городское отделение милиции. Там сразу же оформляют документы и направляют в ближайший детский приемник, а те в свою очередь - в детдом, ФЗО или РУ.
Под диваном было мрачно, пыльно и очень неуютно. Лежали на животе, молча и не двигаясь. Наконец Ленчик толкнул Сеньку и прошептал:
- Ну-ка, зыркни - может схилял?
- Почему,  я? - огрызнулся Сенька.
- Потому что ты длиннее всех! - со злом съязвил Ленчик.
Сенька промолчал, нехотя высунул наружу голову, повертел ею по сторонам и вернулся в свое положение.
- Кажется, нету. Наверно, ушел.


В это время мимо, прямо у самого их носа, неспешно прошагала пара, начищенных до зеркального блеска, хромовых сапог. В конце дивана остановилась, и тут же под него всунулся, заполненный под завязку, воинский вещмешок. Затем сапоги развернулись к нему задниками и диван заскрипел под тяжестью, севшего на него, хозяина. И тут глаза Ленчика загорелись, как у хищного кота. Не доверяя никому, он сам выполз наружу со стороны спинки дивана, окинул беглым взглядом на половину безлюдный зал, и, убедившись, что нет милиционера, оглядел хозяина вещмешка. Это был широкоплечий молодой лейтенант, облокотившись на подлокотник дивана,  мирно, беспечно подремывал. Вероятно, был очень уставшим. Ленчик нырнул обратно.
- Какой-то литер, молодняк, - бойко прошептал он.
- Что - за литер? - не понял Сенька.
- Ну, лейтенант, вояка. Вот, мы сейчас и накажем его. Помоем сидор  по всем швам. Там у него точно есть что-то вкусненькое! – смакуя последние слова, воодушевленно произнес Ленчик.
- А может, не надо? - воспротивился Владька.
- Я... я тоже трушу, - подхватил Сенька.
- А хавать хотите? нНу и хиляйте! Я и без вас обойдусь. Вы мне только мешать будете, - обозлился Ленчик. Мгновение подумал и, смягчив тон, добавил: - Ладно, дуйте. Ждите меня, знаете где? В этой,  как ее, ну, с крышей, которая с дырявой, там, в саду.
- Беседке, - подсказал Владька.
- Ну - да, беседке. Только, смотрите, чтобы мильтон вас не засек, а то обязательно тормознет.


Они украдкой выползли из-под дивана. Озираясь на дремлющих в ожидании редких пассажиров, быстро прошмыгнули к выходу. Беседка находилась в конце привокзального сквера. Они бегом проследовали к ней по неухоженной алее. Небо уже очистилось от туч, и сквозь листву деревьев пробивала полная, бледная луна.
Пока ждали Ленчика, сидя в беседке, Сенька часто, глубоко и томительно вздыхал.
- А если его поймают - все накроется, останемся голодными? Владька засмеялся.
- Ну, ты даешь! Про Ленчика не подумал, что его могут захомутать, а подумал, что останемся голодными?
- Да нет... почему... я просто так, - попытался оправдаться Сенька и, воодушевившись, прибавил. - Но лучше же, если он придет с тем мешком. Было бы намного веселей. Он же, наверно, с шамовкой.
- А если в том вещмешке у вояки нет никакой шамовки, а одни галифе и кальсоны?
- А разве такое может быть? - разочарованно вздохнул Сенька. – Он же, наверно, едет куда-то, может в командировку, а может еще куда, но у  него все равно должно быть что-нибудь пожрать.
- Ну, а если и правда, в сидоре вояки есть харчи и Ленчик уведет его, тебе не жалко будет вояку - он же тогда тоже останется голодным?
- А чего его жалеть! - удивился Сенька. - Пусть не спит, и лучше охраняет свои вещи.
- И стыдно тебе не будет?
- Фу! А почему мне должно быть стыдно? - весело рассмеялся Сенька. - Сейчас все воруют. Война. Как одна тетенька говорила, у которой мужик на фронте, а она тут каждую ночь меняет местных вояк: "Война все спишет!"
- Я уже где-то такое слышал! - со злом бросил Владька и с ядовитым укором продолжил: - А ты хитренький. Видно,    любишь красть чужими руками. Сам-то трусишь. Всё на готовенькое целишься.
- А ты меня знаешь? - обиженно буркнул Сенька. Раньше плохо знал, а теперь хорошо знаю. Ты там, на вокзале, сам сказал, когда лежали под скамейкой, что  боишься.
- Ну, то - совсем другое дело...
- Да ладно. Я тоже боюсь. Только я боюсь ни того, что меня могут заловить, а чего-то такого, чего я и сам не знаю. Может, что красть - это очень нехорошо, позорно. Красть, значит, обижать другого человека. Но и опять, когда жрать сильно хочется, совсем не думаешь, что обидишь кого-то, когда украдешь у него. И только, когда набьешь свое брюхо, тут и начинаешь думать и жалеть человека, у которого украл.
- А я так никогда не думал. Кого-то еще жалеть. Лишь бы мне было хорошо. Каждый пусть думает за себя. И если меня обворуют когда-нибудь - ну и пусть. Значит, я плохо охранял.
- И тут, откуда-то с боку, с тяжелой ношей   на плечах, весь потный, глубоко дыша, неожиданно появился Ленчик. Радостно возбужденный, он сбросил с себя свою ношу на наполовину разобранный пол беседки и с одышкой затараторил:
- Литер дрыхнет без задних ног, и ему снится сладкий сон. Проснется, а вещички - тю-тю! Никто даже не заметил, как я помыл его и сквозанул с вокзала. Ну-ка, что он нам тут приготовил? – Присев на корточки,  стал развязывать похищенный вещмешок. Сенька кинулся ему помогать. Владька тоже присел рядом на корточки. Первым предметом, который Ленчик извлек, была книга. Он даже обозлился от этого и размахнулся, чтобы закинуть ее подальше, но Владька перехватил и, сдвинувшись к лунной полоске, приник глазами к ее переплету, прочитал: "Фридрих Энгельс. Развитие семьи, частной собствен¬ности и государства". Подобных, заумных книг Владька никогда еще не читал и, подумав, сунул ее за пояс. И заметил, что у него дрожат руки и на душе как-то противно.

Следующие предметы тоже Ленчика не обрадовали: полотенце, мыльница с мылом, зубная щетка в футляре, коробка зубного порошка. Все это было плотно завернуто в газете. В следующем свертке - сапожная щетка с баночкой сапожного крема. Это Ленчика и вовсе вывело из себя, и с остервенелым злом  швырнул все это за бортик беседки, и снова полез в мешок. На этот раз он весь так и расцвел. Вытащил сначала одну буханку хлеба, потом – другую. За ними - две банки американской тушенки, банку консервированной   колбасы - тоже американской, большой кусок свиного сала, килограмма два кускового сахара, бутылку водки "Московская" и семь пачек папирос "Зенит".
- Вот это да-а! - чуть не захлебнулся от радости Сенька.
- Вот это куш! - блестя глазами, воскликнул Ленчик, - Спасибо тебе, литер! Теперь мы можем ехать, хоть к черту на кулички!
- Да-а, бедный литер. Будет теперь всю дорогу отстукивать на зубариках. У меня даже аппетит пропал:- буркнул Владька.
- Может, похмелимся? - Не обращая на него внимания,- весело засмеялся Ленчик.
- Я не буду, - мотнул головой Владька.
- Я - тоже, - отрезая Сенька.
- А вы думаете, я - хочу? - сказал Ленчик и весь перекосился. – Я один раз попробовал, так еле очухался. Как ее только хлещут эти, взрослые мужики?! А вы знаете, мы ее загоним во Владике.


Расстелили на полу газеты от свертков и начали пировать. Владька при этом почему-то морщился. После закурили закурили. Владька выпустил изо рта дым и глубоко вздохнул.
- Ты чего это так вздыхаешь? - спросил Ленчик.
- Ему вояку жалко, - самодовольно усмехнулся Сенька.
- А чо его жалеть, - равнодушно бросил Ленчик. - Пусть лучше он будет голодным, чем мы. Да он и не будет голодным. У него есть монеты. В любом ресторане похавает.
- Если ты хочешь знать, Владик, то нам его тушенка с салом полезней, чем ему, - вставил Сенька. - Его организм уже окреп, а наш еще нет. Он растет. Поэтому нашему организму, который еще растет, нужно хорошее питание. Понял?
- Какой ты умный, как я посмотрю! - бросил Владька ему в лицо.
- Так, огольцы, хватит базарить, скоро - наш поезд,- подхватился Ленчик. - Давай Сеня впрягайся. Ты понесешь сидор.

- Почему я?
- Потому что ты, кроме тушенки, ел еще и сало, - съязвил Владька. Сенька с неохотой продел в лямки руки и закинул вещмешок за спину, и вдруг как-то с испугом спохватился:
- Послушайте, а как же мы теперь пойдем на станцию? Вояка уже, наверно, заявил в милицию, и нас ищут. Схватят и тогда все пропало! Нас всех посадят!
- А мы на станцию прямо не пойдем, - оказал Ленчик. - И вообще, перестань ныть!
- Ага, трусишь, - ухмыльнулся Владька. - Вот как схватят да еще с этим краденным сидором и в сортир сходить не успеешь, чтобы выкакать американскую тушенку с русским салом, и выкакаешь уже только в тюряге в парашу.
- Ка... какую парашу? - со страхом произнес Сенька.
- А это, как говорил один мой знакомый воркарманник, такая большая кастрюля, в которую все такие урки, как ты, ходят какать и, которая воняет на всю тюрягу. Вот сходишь там, покакаешь и потом долго-долго... может, несколько лет будешь дышать этой американской тушенкой, ну, и, конечно, русским салом, чтоб не забывать.
- Да пошел ты, знаешь куда?! - не на шутку разозлился Сенька.
Зато Ленчик от души расхохотался.


Затем пересекли железнодорожные пути на почтительном расстоянии от вокзала и вышли к стоявшему длинному товарняку. Чтобы не маячить на виду, они решили укрыться в тамбуре одного из его вагонов и там ждать прибытия попутного поезда. Но не прошло и нескольких минут, как раздался лязг, сильный толчок, и тяжелый состав, груженный углем, сдвинулся с места, затем медленно начал набирать скорость. Они растерялись и хотели уже прыгать. Но Владька мгновенно сообразил и удержал приятелей. Товарняк следовал в нужном им направлении, что лучшего и желать не надо. До станции Угольной, которая стоит на центральной магистрали, он непременно довезет, а там видно будет. Состав быстро развил огромную скорость и гулко, с перезвоном грохотал колесами тяжелых вагонов. И тут пацанов, точно прорвало - они стали безудержно кричать, визжать, хохотать, смеяться. Выражать, таким образом, неуемное ощущение своей безграничной радости, исходившей из  постигшего их удачливого, легкого приключения, данного момента свободы и полной безопасности. Наконец, уморились. Сползли на пол и, сбившись в кучу, и под стук колёс проспали до самого конца.

Им действительно здорово повезло. Состав прошел без остановок до самой Угольной и там был поставлен на запасные пути.
Утро было в полном разгаре. Яркое солнце слепило глаза. Покинув тамбур своего экспресса, они перебрались через широкую паутину рельсов со стрелками, и вышли на перрон. И Владька вдруг замер, увидев за вокзалом на некотором расстоянии и несколько внизу с западной стороны какойто широкий водный простор, который сверкал на солнце, словно закругленная стеклянная чаша, уходившая одним краем куда-то в  южную сторону.
- Слушай, Ленчик, это - случайно не море? - переводя дух изумления, спросил он.
- Нет. Это еще не море. Это - залив Петра Великого.
- Ну, залив же это морской? - С удивлением Владька выпучил на него глаза.
- Ну, морской. Ну и что? Все равно настоящее море будет дальше, там, - он махнул рукой.

Владька с нетерпением стал уговаривать обоих - сбегать на берег. Но и Ленчик, и Сенька с упорством отказались, мотивируя тем, что могут прозевать поезд. Потом Ленчик сказал:
- До Владика ехать всего один час. Приедем, и там можешь залезть в свое море и купаться сколько захочешь.
Сенька наотрез отказался ехать во Владивосток. Только - домой, в Спасск.
- Ну и катись! - со злом бросил Ленчик. - Мы и без тебя обойдемся. Верно, Валдей? (Так Ленчик стал называть Владьку.)
- Конечно,  верно.
Сенька поежился, потом умоляюще проговорил:
- Вы дайте мне на дорогу чонибудь похавать.
- Обойдешься! - с резкой ухмылкой бросил Ленчик. - К мамке едешь. Она и накормит.
Однако небольшой бутерброд с салом он все-таки выделил ему.

Вскоре прибыл поезд "Владивосток-Новосибирск", и приятели помогли Сеньке незаметно проникнуть в вагон. Затем дождались и - своего. Это был пригородный - "Надеждинская-Владивосток". Очень удобный поезд для "зайцев" - почти без проводников и редкими ревизорами. Они сразу забрались на верхние полки. Владька вытащил из-за пояса книгу Энгельса и, вместо подушки, положил себе под голову. Спустя мгновение, они уже спали крепким сном. Владька проснулся первым. Вагон не раскачивало, не трясло. Он стоял неподвижно. Внутри было пусто, и дышала какая-то ползучая тишина, которую иногда пронзали отрывистые свистки маневрирующего рядом паровоза и густые трубные гудки, доносившиеся откуда-то с не очень отдаленного пространства. И в его голове вспыхнула горячая мысль: "Да это же, наверное, пароходы!"  Сердце так и подпрыгнуло внутри и часто,  часто заколотилось. Он тотчас растолкал Ленчика. Тот испуганно подскочил, но увидев перед собой Владьку, успокоился. Потянулся, лениво зевнул, не спеша протер глаза и свесил с полки ноги,
- Приехали, значит. Это куда нас загнали, в тупик?
- Наверное.
- Чо будем делать?
- Я не знаю, - пожал Владька плечом, сидя на соседней полке против него.
- Ладно. Давай сначала похаваем, а потом... потом махнем на Семеновский. Там загоним водяру, а дальше посмотрим - чо делать. Ну, конечно, покупаемся в море, в этом, в  Амурском заливе. Там, рядом с базаром. Позагораем.
Владька взял в изголовье книгу и стал заправлять ее за пояс.
- Да брось ты ее! - брезгливо сморщился Ленчик. - Чо ты с ней возишься. Она только мешает.
- Не-ет. Я ее еще почитаю.
- Чо, хочешь сильно быть грамотным? - ехидно усмехнулся Ленчик,
- Почему грамотным. Просто, интересно.
- "Просто интересно" - передразнил он Владьку и добавил: - Я их, эти книжки страшно ненавижу! Как только увижу, так на меня сразу нападает сон и начинает мутить. 
- А я люблю книги. Без них, мне кажется,                скучно жить на свете.
- Ну и веселись! - коротко бросил Ленчик и стал спускаться вниз.
 
Они расположились за столиком у окна. Владька уперся глазами в вагон товарного состава, который стоял на соседнем пути, быстро двигал челюстями и глотал, почти не пережевывая.
- Куда ты так торопишься? - бросил  Ленчик. - Времени еще совсем мало. Целый день впереди.
- Никуда я не тороплюсь. Тебе показалось, - оправдываясь, буркнул Владька, а сам сгорал от нетерпения - скорее вырваться в город.
Покончив с трапезой. Ленчик завернул остатки еды в газету и сунул обратно в вещмешок.
- Все. На один раз осталось, - сказал он. - Теперь на Семеновский. Нужно толкнуть водяру, а то будем играть на зубариках, пока не раздобудем хавалки еще где-нибудь.
- А далеко - этот Семеновский?
- Да нет. Близко. Сейчас выйдем, сядем на телегу...
- На какую телегу?  с удивлением перебил его Владька.
Ленчик рассмеялся.
- А ты не знаешь? Да это так здесь пацаны называют трамвай. Ну, в общем, сядем на телегу, доедем до остановки Двадцать пятое октября. Это - около ресторана "Золотой рог". Слезем и пойдем вверх по Ленинской, мимо ресторана "Челюскин". А там и Семеновский совсем уже рядом.
- Ты все тут знаешь! - с нескрываемой завистью произнес Владька.
- Ну, я же говорил, я же тут был в ремеслухе. Только это там, в другом конце, около Мальцевского базара, на Абрековсской улице. Ремеслуха номер четыре. Оттуда потом посылают работать на Дальзавод. Вот мы тут и облазили с пацанами весь Владик.

Из вагона выбирались через туалетное окно, так как все двери были заперты на замок. Затем преодолели ряды товарных и пассажирских составов - на запасных путях и вышли к перрону. Там, с северной стороны вокзала поднялись на виадук, по которому нето¬ропливо прохаживались люди, ожидавшие своего поезда. Военный, русоволосый моряк, стриженный под ежика, облокотившись на торцовые перила, выходившие на восток, против морского вокзала, беззаботно вертел в руках зачехлённую белую бескозырку, поглядывал вдаль и, посмеиваясь, что-то говорил хрупкой блондинке, стоявшей рядом с ним.

Владька остановился и тоже повернул в ту сторону голову, и замер. Перед ним открылась та самая чарующая панорама, которая до сих пор только снилась во сне. Вот она бухта Золотой рог, о которой он столько слышал и читал. Она просматривалась с виадука, как на ладони. Залитая полуденным солнцем, она сверкала, точно усыпанная серебром, и, перехватив дыхание, завораживающе отражалась в его широко застывших глазах. Вдалеке сновали катера, похожие на маленьких букашек, ползающих по поверхности зеркала. Слева, у  берега, выстроились военные корабли, приколотые, кормой к причалу. Один из них, намного превосходивший в размерах, выдвинулся носом далеко вперед.

- Костя, а что это за пароход, вон тот, самый большой, что вытянулся чуть ли не до самой половины бухты? - спросила хрупкая блондинка у своего спутника, моряка.
- Люся, ты оскорбляешь весь наш военно-морской флот, -  с напускной обидой произнес моряк. - Это - не пароход. Это - корабль. Крейсер "Коганович".
- Ой, прости, Костя, я же не знала.
- Ладно. Ничего, - засмеялся моряк и добавил: - Он только пришел из похода. А второй - крейсер "Калинин" - вчера ушел.
- А ты не разглашаешь военную тайну, Костя? - шутливо усмехнулась девушка.
- Ну, какая же это тайна - у всего города на виду.
Девушка взяла у него из рук бескозырку и надела себе на голову.
- Идет?
- Очень. Настоящая морячка.
- Ну все, пойду добровольцем служить во флот.
- Люсенька, не во флот, а на флот.
- Ой, опять не так сказала. У вас, наверное, у моряков все не так, как у других.
- Что поделаешь. Может что-то и не так. Но это все от морских традиций.

Она выкинула вперед руку и снова спросила: А вон там, справа, у того берега - тоже военные паро… ой, прости,  корабли?
- На мысе Чуркине? Нет. То рыболовные суда. Там рыбный порт.
- А-а, понятно. А что вот это за здание, сразу за железной дорогой, вон, за высоким забором, белое, двухэтажное?
- Это морской вокзал. А дальше, вправо от него, за желедорожным вокзалом начинается торговый порт. Вон, видишь, портальные краны, длинные склады. А вон, кажется, у третьего причала стоит либерти - разгружает какие-то огромные контейнеры. Наверное, только что пришел из Америки.
Разговор этой молодой парочки и шум, лязг, гул, стрекот лебёдок, доносившиеся из порта, еще больше встревожили Владькино сердце, облекая его какой-то необъятной с неудержимой радостью. Вот она его мечта! Как на картинке. Только протянуть руку.

Ленчик потерял уже всякое терпение и со злостью толкал его в бок. Владька очнулся и неохотно последовал за ним. Но и дальнейшие впечатления не меньше кружили ему голову, и привокзальная площадь, и улицы, выложенные брусчаткой, ни то, что в Спасске - грязи по колена, особенно после дождя. И вокзал, похожий на терем, из сказки, и трамвай, позванивающий на ходу, который закруглялся у вокзала и шел обратно. И частое мелькание легковых автомобилей вперемежку с грузовыми, и даже люди не похожи на спасских - и одеты по-другому, и улыбаются больше, и дома высокие, какие он видел только в кино, и все кругом - какое-то огромное, шумное, красивое, веселое.  Он вертел по сторонам головой, натыкался на прохожих, но никак не мог насмотреться. И ему все больше казалось, что здесь живут самые счастливые люди. Ни то, что в Спасске, который был больше похож на грязную, скучную деревню, чем на город, где живут такие же скучные и неинтересные люди. Но когда поднялись наверх, тут Владька и вовсе остолбенел.

- Вот это да! - Выдохнул он.- Какая красотища!
- Где? -  с удивлением завертел головой Ленчик.
- Да вон, море!
        Ленчик усмехнулся.
- Ну и красотища. Во-первых, это не море. Я же говорил, это - Амурский залив. А вон, внизу, на берегу, видишь, туча людей? Вот то и есть Семеновский базар.
И тут Владьке показалось, что эта туча людей, вытянувшаяся по отлогому плоскому берегу длинной, широкой пестрой полосой, не что иное, как какое-то дикое гигантское чудовище, выползшее из моря, и теперь шевелится, дышит и проглатывает, как червяка, каждого, кто осмелится приблизиться к нему. Вдруг молча, с горящим взглядом, он сорвался с места и бросился с косогора вниз, мимо этого чудовища, по шуршащей гальке, навстречу, лениво накатывающейся, прозрачной волне. Остановился, когда она плескалась у его колен, и, радуясь, как самый счастливый ребенок, которому, наконец, подарили долгожданную дорогую игрушку, стал плескаться, смачивать лицо, голову, и даже пробовать на язык, чтобы убедиться, что это та самая настоящая морская вода.

Ленчик остановился у края берега и поносил его всяческими словами. Но Владька не обращал внимания, радовался, смеялся, так и хотелось, не раздеваясь, броситься вплавь. Потом повернулся.
- Ленчик, ну давай искупаемся, - умоляюще произнес он.
- Да пошел ты, знаешь куда! Нам еще водяру нужно толкнуть!
Рядом, слева рыбаки тянули из залива сети, полные всякой рыбы, в том числе и коричневато-зелеными крабами, которые шевелили своими толстыми клешнями, как ножницами по металлу. Все это ссыпали на прибрежную гальку и сразу же расторговывали собравшимся покупателям.


 А для тех, кто желал - готового краба, тут же на костре стоял черный кипящий котел ведер на пять, в который запускали по несколько штук, и через короткое время они были уже готовы, сменив прежнюю окраску на оранжево-красный цвет. Из котла доставали сачками и горячими вручали покупателям. Владька с Ленчиком тоже решили полакомиться крабом. Владька достал из кармана оставшийся трояк и протянул главному из рыбаков, который выбрал самого большого - и прямо в сачке подал им. Ленчик, обжигаясь, схватил его голыми руками и тут же выронил под ноги. Затем  подхватил в подол своей рубашки и бегом бросился к воде. Там краб быстро остыл. Они обломали ему лапы и извлекли из них белое с красными прожилками мясо. Оно было чуть сладковато и очень вкусно. Владька и раньше ел их, и даже очень часто, когда был еще маленьким, но теперь плохо помнит.

Тут же, в стороне от кучи рыбы, они увидели выловленную метровую акулу, вокруг которой собрались любопытствующие. Она лежала вверх желтовато-белым брюхом, беспомощно шевелила плавниками и серпообразным хвостом, двигала зубастой пастью и жабрами, будто ей не хватало воздуха.
Потом они влились в основную толпу базара. Ленчик достал из вещмешка бутылку и не успел повернуться, как к нему подскочил мужчина с рыжими усами, в выцветшей гимнастерке.
- Продаешь, пацан?
- Продаю.
- Сколько?
Ленчик растерялся. Он как-то не подумал о цене и теперь не мог сообразить.
- Сотню - хватит?
Но молодой чернявый парень в голубой рубашке с засученными рукавами опередил его, выхватил у Ленчика бутылку и сунул ему две сотенных купюры,
- Держи – пару.
И тут, как мухи на мед налетели мужики со всех сторон.
- А больше нету?
- Ну, поищи, пацан!
- Ну, сынок, ну, не трави душу! Ну, пошарь!
- Да где я вам возьму. Нету больше. Что мне жалко, что ли. Мамка только одну дала и сказала продать.
- А далеко твоя мамка живет? Может у нее еще есть?
- Ага, у моей мамки много чего есть, да не про вашу честь! - съязвил Ленчик.
- Ух, ты, сморчок! – и замахнулся на него рукой.
Ленчик отскочил и показал язык. Тот погрозил кулаком и тут же утонул в толпе.
- Ну, теперь живем, Валдей, -  целых две сотни! Теперь можно и по балачке потолкаться, - радостно выпалил Ленчик.
- А ну, давай пойдем, глянем вон на ту бочку. Что там - такое? Какие-то люди собрались, смотри, - сказал Владька, кивнув головой в сторону круглого сооружения, которое в высоту достигало, чуть ли не двухэтажного дома, и стояло справа от выхода с базарной площади.
- Да что там - интересного?
- Ну, глянем и уйдем.
- Ладно, - неохотно согласился Ленчик.

Подойдя ближе, они увидели, как люди - малые и взрослые - вереницей поднимались по наружной металлической лестнице наверх этой гигантской бочки. И тут, на ее овальной стене бросились им в глаза, расклеенные афиши, кричащие о захватывающем зрелище - мотогонках по вертикальной стене, которые исполняет молодой отважный артист, мотоциклист-виртуоз Казимир Морено с не менее мужественным и талантливым ассистентом - своей супругой. Ленчик сразу же загорелся и бросился к окошечку кассы, расталкивая людей, при этом слезно убеждал их, что он якобы проворонил свою очередь. За два билета заплатили всего один рубль.

Вскоре они сидели на своих местах, откуда просматривалось все внутреннее пространство и дно этой бочки, посреди которого стояли рядом два спортивных мотоцикла, только развернутые в противоположные стороны друг от друга. Наконец, откуда-то с боку внизу вышли сухощавые, подтянутые, крепкие два человека в тонких, плотно облегающих, спортивных темно-синих костюмах и шапочках такого же цвета. Один из них был чуть выше и плотнее в плечах. Он, видимо, и был главным мотогонщиком Казимиром Морено. Твердым, решительным шагом они подошли к мотоциклам и, запрокинув вверх головы, с улыбкой, легким поклоном и помахиванием рук, поприветствовали зрителей по всей окружности. Затем сели на мотоциклы.

Главный мотогонщик первым завел свой мотоцикл, выплюнувшим в воздух облачко сизого дыма. Сорвался с места и пошел по кругу, набирая скорость, и выходя на пологий изгиб стены, который плавно срастался с полом арены. Вот он уже - на стене в боковом положении мелькает по кругу, взбираясь все выше. А когда достиг крайнего верхнего радиуса, мелькая перед самым носом у зрителей, на стену взлетел второй мотогонщик, и пошел по кругу, но в противоположную сторону. Затем они постепенно начали сближаться, нижний - поднимался, верхний - опускался. На середине стены сошлись на минимальной боковой дистанции и тут включаются в волнообразные виражи навстречу друг другу, выписывая на стене форму восьмерок. У зрителей при этом замирало сердце, перехватывало дух, а многие, особенно женщины, не выдерживали и в страхе закрывали лицо руками. Потом мотогонщики разлетались на свои прежние позиции: один - вверх, другой – вниз. Затем опять сходились и начинали выписывать новые восьмерки. Это головокружительное, захватывающее зрелище длилось не более пяти минут. Но и этого было вполне достаточно, чтобы выдержать такое нервное напряжение.

По окончанию мотогонок Владька с Ленчиком влились в толпу базара, который гудел, как какой-то гигантский пчелиный рой. Местами вырывались из него выкрики:
- Подходи! Отдаю совсем задешево. Не пожалеете. Подходи, налетай!
- Отрез! Отрез! Кому нужен отрез? Чистейший бостон,  на костюм! По-о дешевке!
- Аккордеон. Немецкий трофейный аккордеон! Отдаю почти даром!
Ну, музыканты. Послушайте, звук-то, какой!
- Макинтош! Налетай! Американский макинтош! Костюм, костюм! тоже американский!
- Туфли! Туфли! Американские туфли - мужские и женские, фирмы
"Чикаго"! Отдаю по дешевке!
- Женские платья! Американский шелк! Крепдешин! Ну, дамочки, женихи и невесты, лучшего подарка к свадьбе не найдете. Раздаю по дешевке!

На прилавках тоже - чего только не было. Тут и трофейные немецкие портсигары, зажигалки, губные гармошки, всякие пудреницы и расчески, мыло и иголки. Вперемежку с разнообразной заморской одеждой лежали кожаные куртки на "молнии" костюмы мужские и женские, всевозможная обувь, женское белье из тончайших тканей, а также всевозможные табачные изделия, но в основном американские.

Владька с Ленчиком остановились напротив торговца сигаретами, которые лежали на прилавке россыпью и продавались поштучно.
- Слушай, Валдей, ты курил когда-нибудь этого верблюда? - спросил Ленчик.
- Курил. Только это не верблюд. Они называются "Камел".
- А почему на пачке тогда нарисован верблюд?
- Я не знаю. Наверное, так захотелось американцам.
- Я хочу попробовать. Давай возьмем?
- Давай.
Ленчик повернулся к торговцу:
- Дяденька, почем ваш верблюд?
- Три рубля – пара.
- А пачка?
- Тридцать рублей.
- О-о, это дорого. Давай - пару, - Ленчик рассчитался с торговцем. Взял сигареты и стали протискиваться из толпы к выходу. Вдруг неподалеку послышался шум, крик, злобные мужские голоса с трехэтажным матом:
- А-а! Попался, гаденыш! Я тебе сейчас всю башку размозжу! Покажу, как лазить по чужим карманам!
- А что он вытащил?
- Часы! - Гад паршивый!
- Переломай ему руки, чтобы не смог больше лазить.
- Да мало - руки! Нужно голову открутить и собакам выбросить! - рычали мужики - бывшие фронтовики со всех сторон. Но потерпевший и так хорошо уже поработал - все лицо карманнику разукрасил. Тут вмешалась немолодая, полная женщина:

- Что вы делаете? Опомнитесь! Не устраивайте самосуд. Передайте его в милицию. Там разберутся.
- Какая милиция! Да их на месте нужно душить, этих карманников! - вопил потерпевший, держа за руку своего обидчика.
Владька вдруг оторопел и широко выкатил глаза.
- Ты чего? - удивился Ленчик.
- Да я же его знаю. Это Валек. Я с ним когда-то познакомился в Имане, а потом вместе приехали в Спасск, и я от него удрал.
- Ну –да?!  Ой, ты, жалко.  Погорел щипач. Это ж надо.
На шум появился милиционер, и Валька увели.

Перекусив, тут же, на берегу Амурского залива, искупались, а потом остаток дня катались на трамвае - вокзал Луговая, вокзал Первая речка.  Переночевали на скамейке в сквере, напротив железнодорожного вокзала, рядом с памятником В.И. Ленину, указывавшего рукой на восток, на постаменте которого были высечены слова: "Владивосток далеко, но, ведь, это город-то нашенский…"
Ночь была теплая. Только к утру слегка затянуло туманом и повеяло свежестью. Пришлось немножко пошевелиться и побегать по аллеям, чтобы согреться. В вокзал идти не решались. Милиция сразу примет их за уркаганов,

После вчерашнего дня, пестрого нагромождения впечатлений, которыми так ошарашил Владьку Владивосток, он совсем растерялся и даже забыл - зачем всю жизнь стремился в этот город.  И только бумажки в его кармане, называемые документами, напомнили ему сейчас об этом. И он решил попытаться - не упустить сегодняшний день, посвятить его поиску осуществления своей мечты. Но, как и где искать - он не представлял себе. Тем более, очень не хотел признаться в этом Ленчику. Знал, что тот обязательно поднимет его на смех.

Развеялся туман, взошло солнце и наступило прекрасное приморское летнее утро.
Вскочили в трамвай. В центре на Ленинской Ленчик подтолкнул Владьку к выходу. Пошли по людной улице. Владька жадно скользил глазами по вывескам - на зданиях, но ничего подходящего для себя и близко не находил. Потом Ленчик потянул его в кино. Как раз в кинотеатре "Комсомолец" демонстрировался двухсерийный фильм "Георгий Саакадзе". В буфете кинотеатра съели пирожков с горохом и по паре порций мороженого. После фильма Ленчик предложил прокатиться на морском трамвае на мыс Чуркин. Туда и обратно. Владька не ожидал, что за двадцать копеек можно покататься на настоящем катере, да еще и по самой бухте "Золотой рог" и принял это предложение с огромной радостью.

Свернули с Ленинской, и пошли вниз, мимо кинотеатра "Арс", краеведческого музея имени В.К. Арсеньева, и вышли к переправе. Тут у Владьки еще больше разгорелись глаза, и захватило дух, когда увидел рядом, справа, стоявшие кормой к причалу, стальные красавцы с башенными надстройками - военные корабли. Наконец, к переправе причалил катер, кинул трап, высадил пассажиров с той стороны и набрал новых, с которыми на его борт и вскочили Владька с Ленчиком. Через несколько минут катер отошел от пирса, развернулся и стал набирать ход.

И тут Владькой овладело новое страстное любопытство. Он забегал по палубе с носовой части на кормовую и обратно. Хотел увидеть все сразу, и пенистый бурун по носу катера, и убегающий за кормой след от винта. Неугомонные чайки, с криками носившиеся над головой, с еще большей остротой действовали на его чувства. А когда вышли на середину бухты, ослепительно сверкающей под ярким солнцем, его глаза снова приковали военные корабли с туго натянутыми якорными канатами, уходившими под воду. А вот, и крейсер "Коганович", которого он видел издалека, с вокзального виадука. Теперь вот - он! Совсем рядом грозный стальной красавец с мощной башенной надстройкой и неподвижными жерлами пушек, смотрящими куда-то поверх своего гордого форштевня.

- Да остановись ты. Давай лучше покурим, - сказал Ленчик и протянул Владьке папиросу.
Потом съездили на Океанскую, курортную зону. И там уже Владька от всей души поплескался в Амурском заливе, повалялся на пляже, позагорал. В город вернулись, когда уже стемнело. Переночевали в пригородном поезде - в тупике. На другой день решили уехать домой, в Спасск. Ехали так же "зайцами", поэтому пришлось даже - на крыше вагона. Тогда Владька и потерял книжку Ф. Энгельса "Развитие семьи, частной собственности и государства",  Так он ее и не прочитал.

Владька уехал из Владивостока, но душу свою,казалось, оставил там навсегда. Теперь этот город в его мечтах и вовсе стал неразделим с морем.
Мать очень обрадовалась его возвращению. А отец окинул его тяжелым взглядом и сказал:
 - Ну и что теперь будешь делать? По улицам байдуки гонять? Сидеть у мамки на шее? На работу обратно не возьмут. Зачем им такие босяки, которые так и стараются увильнуть от работы. Вбил себе в башку, моряк - с печки бряк!
 
Заведующая мастерской, она же и приемщица, немолодая, полная женщина, с круглым лицом, мягким подбородком и густой проседью в темных, туго стянутых в пучок на затылке волосах, в синем халате, вошла в цех и произнесла с нескрываемым беспокойством:
- Дмитрий Степанович, там клиенты пришли, два военных. За заказом. Один из них померял сапоги, походил и спрашивает мастера.
- А чего они хотят? - не отрывая головы от работы, спросил Белявский.
- Не знаю. Может незащищенные шпильки остались внутри и теперь колются.
- Сейчас, - спокойно сказал он, положил на верстак колодку с наживленной стелькой, поднялся с приземистого табурета, не спеша отряхнул фартук и, слегка сутулясь, вышел в приемную.
- Здравствуйте, - сказал он сипловатым негромким голосом.
- Здравствуйте, мастер, - оживленно ответили в один голос офицеры и поочередно крепко пожали ему руку.
Белявский глянул на ноги молодого лейтенанта с тонким смуглым лицом и пронзительно-темными глазами, спросил:
- Что-то не нравится? Или жмут?
- Что вы, что вы! - виновато воскликнул лейтенант. - Наоборот, очень замечательно. Настоящие джими! Я бесконечно вам благодарен.- И он прошелся по приемной, мягко поскрипывая модными новенькими хромовыми сапогами.

- Знаете, мастер, я тоже хочу заказать точно такие же, - сказал его друг, с рыжими усиками, старший лейтенант. - У меня тоже есть заготовки. Такой же хороший тонкий хром. Сделаете?
- Ну, а чего ж...
- Когда можно принести?
- Когда хотите, - сказал Белявский и, покачав головой, равнодушно добавил: - Только, знаете, эти сапоги не я шил.
- Старлей стер с лица улыбку и растерянно уставился на него своими большими серыми глазами.
- Как, не вы?
- Белявский молча пожал плечами и ушел в цех. Офицеры с удивлением обратились к заведующей:
- Он что, набивает цену? - спросил лейтенант!
- Правда. Если набивает, то пусть лучше прямо скажет сколько, за нами не постоит,  - сказал старлей.
- Да нет, - улыбнулась заведующая, - Дмитрий Степанович не такой человек.
- Тогда в чем же дело? - спросил старлей.

 Из цеха в приемную вышел худенький, темноволосый мальчишка в синем фартуке и незаметно стоял в сторонке.
- Это верно. Эти сапоги ваши не он шил, - каким-то загадочным тоном сказала заведующая.
- Тогда зачем вы его нам  подставили? - не скрывая возмущения, спросил лейтенант.
- А Дмитрий Степанович у нас - за всех в ответе, - полушутя ответила заведующая.
- Ну, хорошо. А можно пригласить настоящего мастера, который шил эти сапоги? - спросил старлей.
Заведующая улыбнулась и повернулась к мальчишке.
- Владик, подойди к нам.
Он подошел и смущенно опустил голову. Заведующая взяла его за плечи, слегка прижала к себе и с гордостью сказала:
- Вот ваш мастер. Как говорят, прошу любить и жаловать.
Изумленные офицеры с минуту растерянно разглядывали Владьку. Потом рыжеусый старлей с недоверием усмехнулся.
- Вы что, хотите над нами посмеяться?
- Что за шутки, что вы заправляете нам мозги! - с возмущением, будто его глубоко оскорбили, подхватил лейтенант и, склонив голову, стал сосредоточенно всматриваться в сверкающие сапоги на своих ногах, словно хотел увидеть в них отражение этого мальчишки, худенькие руки которого смогли смастерить такое чудо.

- Какие уж тут шутки! Резко сменившись в лице, вспыхнула заведующая. - Совсем не до шуток, голубчики вы мои. И если уж на то пошло, то я вам прямо скажу. Там, на западе, идет страшная война, а вы тут, в далеком тылу, щеголяете перед девками в модных сапогах, в саду под духовой оркестр трете подошвы и не знаете, что шьют вам эти сапоги вот такие мальчишки, которые расстались со своим детством и раньше времени стали взрослыми. Зарабатывают на пропитание, помогают матерям, кормят целые семьи. А их отцы кровь проливают на фронте. А вы говорите о каких-то шутках. Им бы сейчас за партами сидеть, а не за верстаками или за станками!..

От этих ее слов Владька почувствовал некоторую неловкость. Во-первых, его отец вовсе не проливает кровь на фронте, а во-вторых, от парты он сам отказался.
- Несчастные дети! - продолжала заведующая. - Им кланяться надо, а не шутки шутить, - и она прижала к себе Владьку.- Посмотрите на него.
Тут Владька окончательно вышел из себя. Терпеть не мог жалости, и раздражительно пошевелил плечами, чтобы хоть немного освободиться из рук заведующей.
- Так, понимаете, это нас и удивило, - нетерпеливо перебил ее  рыжеусый старлей. - Простите нас! Прости, малыш!
- И все-таки, чтобы сшить такие сапоги... - вмешался темноглазый лейтенант, - я даже не знаю, как сказать. Мне никто не поверит, если я скажу, что их шил мальчишка.
- Ну и пусть не верят, - подобрев, улыбнулась заведующая, - лишь бы вы поверили.
 Он тут же взял Владьку за голову и ласково опрокинул вверх лицом, на себя, и спросил:
- Сколько тебе лет?
- Скоро четырнадцать будет. В ноябре.
- Отлично! - Воскликнул лейтенант. - Так вот, Владик, твои, вот эти сапоги, - он согнул в колене ногу и хлопнул по голенищу, - не будут щеголять здесь, в тылу, перед девчатами и в саду на танцплощадке. Послезавтра они отправятся на фронт. И я обещаю тебе, клянусь, я войду в Берлин в этих сапогах, войду с твоим именем!

- Вы уезжаете на фронт? - смутилась заведующая. - Простите меня тоже. Наговорила тут вам.
- Ничего, бывает, - засмеялся темноглазый лейтенант, и продолжил: -  Понимаете, три года добивался. Вот, вместе с Сережей. Его так и не отпустили. Здесь, на Дальнем Востоке, тоже должна быть армия в полном комплекте. Рядом - японцы, вы же знаете. Ну вот, мне доверили молодых новобранцев. Буду сопровождать.
Заведующая тяжело вздохнула.
- Мой муж с первых дней ушел на фронт, а следом за ним, добровольцем ушёл и сын. Только закончил десятилетку. - В ее темно-голубых глазах появилась слеза, озаренная теплым радужным огоньком. - Два дня назад получила от него треугольник. Такое нежное, ласковое письмо. Пишет, чтобы я не беспокоилась, что с ним ничего не случится, он заговорен моей, материнской любовью. Разобьют фашистов, и он вернется домой здоровый и невредимый. А недавно присвоили звание старшего лейтенанта. А вот муж, - она всхлипнула, достала из кармана носовой платочек и промокнула глаза, четвертый месяц от него
никаких известий.

На другой день этот лейтенант заскочил в мастерскую и передал Владьке огромный пакет с провиантом: сахар, рис, яичный порошок, три банки американской тушенки, свиное сало и две буханки хлеба. Это было настоящее богатство. Уходя, он еще раз клятвенно заверил Владьку, что свое обещание выполнит.
Все продукты Владька тут же разделил поровну со своим мастером Белявским. Хотя тот и долго отказывался.  Угостили и заведующую.

Это была небольшая мастерская, но с большими светлыми окнами и маленькой верандой, выходившими на Советскую улицу - напротив райисполкома. Мастерская числилась в ведомстве Спасского райпромкомбината. В цехе стояло два верстака буквой "Т". Работало три мастера с двумя учениками. За крайним верстаком, обособленно, сидел Алексей Иванович Дронов - мастер по изготовлению дамских модельных туфель, а так же выкроек и заготовок на ножной швейной машинке головок и голенищ мужских сапог. Фронтовик. С протезной ногой и всегда с палочкой. Лет сорока. Светловолосый. Всегда был чисто выбрит. На работу ходил в темно-синем костюме в полоску. Смотрел на всех как-то свысока. Редко улыбался. Говорил со всеми поучительно покровительственным тоном. Но курить выходил на веранду. У Белявского были больные легкие, и он не курил.

 Второй, сухонький, молчаливый старичок. Тоже выходил курить на веранду. Сидел за общим верстаком с Белявским и его учениками. Занимался исключительно только ремонтом.
Когда Владька пришел в мастерскую, у Белявского уже было два ученика. Он взял еще и третьего. Дронов, дамский мастер, от учеников отказывался. Считал их - лишней обузой.
Рыжий, веснушчатый Колька - на полтора года старше Владьки. Постоянно шмыгал носом, из которого, казалось, вот-вот выползут два зеленых червяка. Он сидел на ремонте. Другой работы Белявский ему не давал. Да и круглолицему Мишке тоже не особенно доверял. Кроме тачания голяшек, заготовок задников, вымостков и шпилек. А Белявскому очень хотелось вывести в настоящие мастера хоть одного из своих учеников. И столько у него их уже поперебывало, но все его усилия оказались напрасными.

Владьку он усадил за верстаком напротив себя, рядом с рыжим Колькой. Расколол ножом березовую чурочку и показал, как надо делать шпильки, деревянные гвозди. Владька с усердием принялся за работу. Пацаны то и дело поглядывали на него и демонстративно ядовито ухмылялись, видя, как он неумело держит нож, но упорно стремится выполнить задание мастера. Так он просидел, не разгибаясь до конца рабочего дня, с перерывом на обед, конечно, и настрогал целую гору шпилек, точно таких, какие и должны быть. Мастер тепло улыбнулся и сказал по-отечески дружелюбно-ласковым тоном:
- Молодец. Неплохо. Ты, хлопец, видать, с большим интересом. Это хорошо.

И с этого момента он все свое внимание отдавал только ему. Рыжего Кольку он передал соседу, старичку, Николаю Гавриловичу. Он бы теперь и Мишку отдал, но решил - пусть копается по мелочам, как умеет. Зато Рыжий не простил Владьке такого унижения и после работы подкараулил его на углу Куставиновской.  Взял с собой и Мишку, чтобы тот посмотрел, как он, Рыжий, разукрасит морду этому слюнявому выскочке. Когда он подошел к Владьке, тот сразу сообразил и недолго думая, ударом правым прямым выбил из носа Рыжего двух зеленых "червяков",  другим - левым прямым пустил из него красный ручей. Третий - апперкот не состоялся. И тут,Рыжий схватился за нос и побежал от Владьки что было духу. Мишка, держась за живот, хохотал от всей души. После этого Мишка привязался к Владьке, и они стали друзьями по работе. Вместе выбегали втихаря покурить. Рыжий вскоре ушел работать куда-то в другое место.

Летело время. И все было как нельзя лучше. Владька успешно постигал сапожное мастерство и потихонечку мечтал о Владивостоке и морских путешествиях. Но однажды он так и окаменел, увидев в мастерской Степку, который оказался сыном Белявского. Что теперь будет - подумал Владька, когда тот тоже на него посмотрел да еще со злым огоньком.
Прошел день - другой, но мастер не подавал никаких признаков отчуждения или черствости. По-прежнему был внимателен и добр к Владьке. Наконец Владька прервал свое напряженное ожидание.
- Дмитрий Степанович, - произнес он и весь сжался. - А я дрался с вашим Степкой.
- Я знаю. Только он говорил, что ты поколотил его.
- Совсем нет. Это не так было. Он врет, честное олово.
- А как?
- Ну-у, я на переменке бежал по коридору, мы учились в разных классах. Ну вот, он взял и подставил мне ножку, я упал и разбил нос. Тогда я сказал ему - стукнемся после уроков. Ну, померяемся силами. А он после уроков стал удирать от меня, а я догнал его и сказал: ну чо ты давай, а он, оказывается, совсем драться не умеет. Ну, я ему и разбил тоже нос, и сказал: теперь мы в расчете.

Мастер взглянул на него исподлобья и ничего не сказал, продолжая в том же темпе загонять молотком деревянные шпильки в кожаную подошву нового сапога.
- Дмитрий Степанович, - сдавленным, виноватым голосом промолвил Владька, - мне теперь нужно уходить?
Мастер положил на верстак молоток, взял рашпиль и стал зачищать подошву у сапога.
- Куда?
- Ну, куда... не знаю… совсем из мастерской.
- Зачем? - не отрываясь от работы, опять спросил он.
- Ну я же... разбил нос вашему Степке.
Мастер засмеялся, поднял свои светлые, добрые глаза и оказал:
- Правильно сделал. Не умеет драться, пусть не лезет. А из мастерской уйдешь, когда научишься шить джими...


                ХV
       
Осенью, в 1944 году. Владькины родители продали за речкой свой дом и перед самым октябрьским праздником - четвертого ноября переехали к отцу в часть, где он получил трехкомнатную квартиру. Бабушку переправили к тете Ане.
Это был одноэтажный, каменный с печным отоплением четырех квартирный дом - для комсостава. Там жили: начальник бензосклада - майор Деянышев с семьей; лейтенант Горбунов - командир взвода по охране склада - тоже с семьей; капитан Крылов, замполит, бездетный - вдвоем с женой.

Дом стоял на краю южной стороны хозяйственно-жилой территории, обнесенной общим колючим заграждением, и проходной с часовым в северной стороне. На территории размещались: штаб части, пожарное депо, которым командовал отец, солдатская столовая, она же – и клуб. А так же - несколько двухквартирных насыпных домиков для вольнонаемных рабочих.

С голубями Владьке пришлось расстаться. Отец запретил перевозить их с собой. Ввиду того, что казенный чердак не приспособлен для голубей и прежде всего в противопожарном отношении. Раздаривая их знакомым голубятникам, он чуть не плакал. Однако парочку - Дымчатого и белую самочку  он все-таки осмелился оставить. Соорудил им клетку и поместил на кухне, надеясь, что постепенно все уладится, и он сможет сноава развести голубей. Но однажды отец вышел из себя и вышвырнул их на улицу вместе с клеткой. Так, с голубями было покончено навсегда.

В части оказалось немало ребятни - детей военнослужащих и вольнонаемных. По вечерам после школы и выходным дням они собирались вместе и устраивали всякие незамысловатые игры. В клубе демонстрировались кинофильмы. Бесплатные. Ребетня  располагалась на полу перед экраном потому, что  все скамейки были заняты бойцами и другими взрослыми. И часто с громким, возбужденным восторгом провожали тот или другой эпизод, за что сзади на них обрушивалось сердитое шиканье и окрики.

Верховодил этой компанией Вовка Деянышев - сын начальника части. Он был на полгода младше Владьки,  с вычерченными губами на тонком лице с нежной белизной, и симметричной родинкой над уголком рта. Самоуверенный, кичливый, с ярко выраженным превосходством над своими приятелями. Не терпел противоречий. Грубостью или унизительной насмешкой подавлял волю каждого, кто пытался проявить свою инициативу. Хотя у его родителей совершенно отсутствовали подобные качества. Отец, майор, невысокого роста, коренастый, слегка сутулый. Немногословен и мягок по характеру. Никогда ни на кого не повышал голоса. С подчиненными - будь то рядовой боец, офицер, вольнонаемный - всегда был подчеркнуто, вежлив, тактичен. За что его все очень уважали. Мать - высокая, красивая женщина с мягкими интеллигентными манерами - в общении со всеми людьми была так же проста и естественна. Не работала. Хозяйничала по дому и занималась воспитанием младшего, четырех¬летнего Толянчика.

Сашку Грутко Вовка вообще не признавал и редко допускал в свою компанию. Тот только со стороны мог наблюдать за их играми.
Сашка был старшим в многодетной семье, которая в начале войны эвакуировалась с Украины, с пригорода Каменец-Подольска, и приехала в Спасск, к отцу, служившему рядовым бойцом на этом складе. Дневалил в казарме. От караульной службы был освобожден ввиду уже немолодого возраста. Круглолицый, угрюмый, задумчивый с глубокими залысинами со лба и пышными висячими, шевченковскими усами. Он и похож был на Тараса Шевченко.
Им дали квартиру в кругленьких насыпных домиках в нескольких десятках метров от отцовской казармы, рядом с двухэтажным камен¬ным домом - у самой Разбитки.
Сашка был на полтора года старше Вовки. Работал водовозом на повозке с огромной бочкой. Развозил зимой и летом воду в армейскую столовую и жителям части. Сам ухаживал за лошадью, запрягал, распрягал. Это был плечистый, светловолосый, круглолицый подросток с большими сильными руками и мягкой доброжелательной улыбкой.

Вовка учился в пятой школе, в шестом классе, вместе с Людой Шумар и ее подругой Ниной Гальчук. Девочки каждую свободную минуту бегали на склад и были частью компании. Вовка дружил с Людой или попросту ухаживал за ней с ее, так сказать, некоторого позволения носил со школы ее портфель, а по вечерам, после игр провожал домой. Жила она недалеко от склада, за переездом, по Кооперативной улице, с маленьким братцем и матерью. Отец погиб на фронте в самом начале войны. Мать работала на складе - убирала штаб. Поэтому Люда была здесь своей, и беспрепятственно проводила подругу через проходную. Умная девочка с пшеничными волосами, заплетенными в косички, милым, обаятельным личиком с голубыми глазами, поблескивавшими иногда острыми ироническими искорками, жертвой которых чаще всего был сам Вовка. Она не упускала удобного случая, чтобы посмеяться над ним, запустить острые шпильки в его обнаженное самолюбие.


До того, как Владьке переехать на склад. Вовка кое-что уже знал о нем. Первым предложил ему свою дружбу и ввел в компанию. А спустя неделю поведал Владьке о том, что в него влюблена Нина Гальчук и хочет с ним дружить. Это признание Владьку сильно вз¬волновало и повергло в крайнее смущение. Глубоко в душе он бого¬творил девочек, относился к ним с трепетом и в то же время очень стеснялся их. При встрече даже хорошо знакомых - его всегда охватывала какая-то непонятная скованность, и он не находил слов. И вот, Нина - первая девочка в его жизни, которая сама предложила ему дружбу. Тем более, он считал ее настоящей красавицей. Темные с завитушками густые волосы, большие карие глаза, брови в разлет и яркие с нежной припухлостью губы.
Теперь каждый раз он с нетерпением ждал конца работы, чтобы поскорее убежать домой и встретиться с новыми друзьями. Но больше всего он испытывал желание встречи с Ниной.

Выпал снег и заскрипел морозцем. Ребята обрадовались ему, бегали, резвились, кувыркались, играли в снежки, закатывали снежных баб. Теперь часто можно было видеть на снежной нетронутой глади, по обочине тропинок и дорог вычерченную прутом формулу: "Вова + Люда!" Вовке это даже очень нравилось. Только ее последовательность он тут же исправлял. Старую затаптывал формулу, и вычерчивал новую:  "Люда + Вова!".
А вскоре появилась еще одна: "Владик + Нина!". Владька, тут же перетаптывал ее ногами и сердито грозился: "Ну, поймаю, кто это пишет, носом его вотру!" Но обе формулы появлялись снова. Вовкина в нежелательной ему последовательностью. Он опять исправлял.

Потом Владька стал замечать за собой, что ему становится скучно с Ниной. И красавицей такой уже не казалась. Смеялась, когда не надо и громко. Часто говорила не к месту. А о книгах говорила, что она их не любит, да ещё с каким-то хвастовством. Чем сидеть с книгой, говорила, лучше погулять, побегать. А когда они с Вовкой провожали подружек домой, то Владька как-то невольно оказывался рядом с Людой. И всегда  чувствовал, как от нее исходит какое-то светлое, нежное тепло. И о книгах  говорила с некоторым пристрастием, и что тоже очень любит читать. И чаще обращалась к Владьке, чем к Вовке.

 Вовку это выводило из себя, и он со злом перебивал их и в который раз начинал рассказывать о том, как они жили где-то раньше, и какая у них была дружная компания, как было здорово и весело. Люда, конечно, не упускала случая при этом, чтоб не запустить ему очередную шпильку.

Все это вызывало у Вовки возрастающую к Владьке ненависть. Но окончательно он возненавидел его после того, как Люда однажды разыграла хитрую сценку. Как бы случайно поскальзываясь и, падая, протягивала руку не Вовке, а Владьке, когда они одновременно бросались помочь ей подняться. Потом появилась на снегу новая формула формула: " Владик + Люда!".

Все эти формулы, как потом выяснилось, писал наблюдательный Лева Черняховский. С первого дня Владька испытывал к нему самые дружественные чувства. Тоже был страстным книголюбом, и прочитал их уже не меньше Владьки, хотя учился еще только в четвертом классе. В компании всегда был вместе со своей сестренкой Леночкой, первоклассницей. Оба темно-каштановые с усыпанными веснушками вокруг носа. Он никогда ее не оставлял одну и всегда ухаживал за ней, как самый нежный брат. Жили они рядом с Владькой в двухквартирном доме. Отец их - в звании капитана. Заведовал  технической частью.

Когда Владька впервые появился в компании, его восприняли как-то настороженно. Но прошло немного времени и все дружно стали сплачиваться вокруг него, демонстративно игнорируя Вовку. Владька был старше их всех, если не считать Сашку Грутко, который тогда еще не был допущен в их круг. Владька старался быть наравне со всеми, тем самым ставил на место и Вовку, которому такой порядок был далеко не по душе. Владька разрушал его систему, которую он построил для себя. А когда Владька пригласил в компанию Сашку, Вовка со злом, язвительно усмехнулся:
- Вот, нам еще конюхов не хватало!
- Ну и что, что - конюх? А я сапожник! - с достоинством ответил Владька. - Не нравится, сиди дома. Мы и без тебя обойдемся, правда, пацаны.
Все дружно поддержали Владьку.

На работу и с работы Владька приспособился ездить на коньках. Поджидал у своего переезда попутную машину, которая либо с цемзавода, либо с переезда сворачивала на Советскую и шла в город. Забрасывал на ее борт проволочный крюк, и в течение коротких, считанных минут был на работе. Там переобувался в старые опорки от валенок и приступал к труду. В конце рабочего дня снова  зашнуровывал на ногах ботинки с коньками, подкатывал к поликлинике на углу, в центре от городского переезда, и так же спустя несколько минут он был уже дома.

Коньки теперь ему служили незаменимой рабочей лошадкой. Но при этом, не забывая и об удовольствии. На полном ходу автомобиля, сзади, за его бортом выделывал рискованные всевозможные виражи с острыми ощущениями, как когда-то в школьные дни. По-другому коньки больше негде было применить. На складе каток для детей не заливали. Речка далеко. Вода - в строгом планировании.. Но были еще и лыжи. Правда, Разбитка его давно не удовлетворяла. Он называл ее детской горкой. Хотелось повыше и по круче.  Вроде Зенитки. Такой сопкой была Корейская, расположенная в километре. И Владька уговорил ребят пройти на нее. У всех имелись лыжи,  даже у маленькой Леночки. Только у Сашки не было.   Но он их никогда и не имел. Леночку сначала, брать не хотели. Слишком маленькая. Но она со слезами уцепилась за братишку, и пришлось всем сдаться.

Стоял солнечный воскресный день. Дул легкий, морозный, обжигающий ветерок. По синему бездонному небу плыли разрозненные белые, словно снежные сугробы, пушистые облака. Владька шел впереди, прок¬ладывая лыжню, за ним Вовка, потом длинный, худой Коля Лосев, и все остальные. Вскоре девочки начали отставать, особенно Леночка, а из-за нее и Лева. Вовка стал нетерпеливо ворчать:
- Я же говорил, девчонок не надо брать. А то еще эту соплячку взяли, Ленку! Теперь цацкайся с ней.
На вершину забрались только Владька, Вовка и опять же Коля Лосев. Лева, Толька Бочко и другие не дотянули и остались где-то на середине сопки. Девочки и того не осилили.

Владька очень хорошо знал Корейку. Здесь, на ее восточной стороне находится их заимок. Чуть дальше, у подножья - глубокий овраг. Самая подходящая для спуска была северо-восточная сторона. Неглубокий снег гладкой равниной выстелил ее крутой спуск, который постепенно выравнивался внизу и уходил далеко вперед, где начинался серый кустарник. Он направил лыжи, поправил на валенках крепление, перетянутое тугой резинкой на задник, выпрямился, взмахнул палками, резко оттолкнулся с места, и чуть согнув в коленях ноги, как бы присев, стремительно понесся вниз, оставляя за собой на твердом спрессованном снегу неглубокий лыжный след.  Вовка с Колей не спешили. Они никак не могли выяснить между собой - кому спускаться первым. Владька достиг конечной точки и дважды пронзительно свистнул, и помахал им руками.

Наконец Вовка, видимо, одержал верх, и Коле пришлось спускаться первым. С такой высоты он еще никогда не катался. И по мере возрастания скорости у него захватывало дух, дрогнули ноги, подкосились и на середине склона кубарем покатился вниз. Одна лыжа сорвалась с ноги и неудержимо понеслась вниз, мимо весело хохочущих ребят. Вовка помедлил, помялся. От такой высоты у него кружилась голова. Но спускаться все равно надо. А то девчонки засмеют. С дрожью в ногах подвинул лыжи к краю спуска, закрыл глаза и легонько оттолкнулся. Но тут же, метрах в двадцати от старта повалился на бок, несколько просунулся, перевернулся на живот и носом уткнулся в снег. Затем    быстро сообразил: отцепил одну лыжу с ноги и пустил ее под откос. Таким образом, дальше ему катиться на лыжах не придется. Этой его хитрости никто не заметил, и все обошлось для него как нельзя лучше. На вершину больше, кроме Владьки, никто не забирался. Ребята и девочки выбрали свою высоту и тем довольствовались. Катались, падали, хохотали, смеялись.

Поднимаясь в очередной раз на сопку, Владька увидел в стороне Леночку, которая закрывала варежкой личико и горько всхлипывала. Рядом  стоял Лева и настойчиво успокаивал ее. Владька развернув, лыжи подошел к ним.
- Че она плачет?
- Да так. Просто, - пожимая плечами, нехотя ответил Лева.
- И ни так, и ни просто,- вздрагивая, проговорила она плачущим голосом, - Вовка...
- Что - Вовка?
- Да-а... назвал ее... назвал...  - недоговорил Лева и замолчал.
- Как назвал? - снова спросил Владька.
- Да вообще-то, ерунда   все это,  -  отмахнулся он.
- А вот, и не ерунда, - вытирая варежкой глаза, проговорила Леночка. - Он назвал меня... назвал жидовкой.
Владька молча перекинул на сто восемьдесят  градусов лыжи и подкатил к Вовке.
- Слушай, Вовча, если ты еще раз обидишь кого-нибудь, смотри,  будешь иметь дело со мной, понял?
Вовка растерянно вытаращил глаза.
- А кого я обидел?!
- Сам знаешь. Ленку .
- Фу, подумаешь, - усмехнулся он, - жидовкой назвал. Что тут такого. Она же еврейка.
- Ну и что, что еврейка. А евреи, что ли, не люди? В общем, смотри.
Я предупредил тебя, - сказал Владька и снова подкатил к Леночке  с Левой. - Если он еще что-нибудь сделает вам, скажете мне. Я сам тогда с ним разберусь.


На другой день Вовка не пошел в школу. Вечером не вышел к ребятам. И не показывался целую неделю. Якобы простудился, болело горло. А когда появился   снова в компании, это был совсем другой Вовка. Куда-то исчезли вся его спесивость и самоуверенность. Наверное, трудно ему стало среди ребят носить в себе эту ершистую тяжесть. Стал проще, отзывчивее и внимательнее к товарищам.  И к нему ребята стали относиться с доверием и дружеской теплотой. Правда, с Людой дружба у них давно порвалась. Все больше внимания она отдавала Владьке. А однажды на снегу увидев формулу "Люда + Владик", она засмеялась и сказала:
- Ну, Лева! Совсем стал безграмотным. Такую ошибку допустил. - Нашла прут и при всех, демонстративно вывела в конце формулы огромный восклицательный знак.

Приближался новый год. Владька долго думал,  какой же подарок преподнести Люде. Остановился на книгах. Она же любит их. Но однажды мать поведала Владьке, что встречалась в магазине с ее матерью, и, что та жаловалась на трудности. Нечем кормить детей, не во что одевать. Люда совсем уже пообносилась, и скоро не в чем будет ходить даже в школу. Это Владьку глубоко тронуло. Хотя и в своей семье обстояло не лучше.
Люда ходила в старом пальтишке, из которого заметно уже выросла. Коричневый цигейковый воротник местами светил плешинами. На ногах - самодельные бурочки, пошитые из солдатской шинели и обуты в резиновые галоши.

Ночью Владька проснулся, будто его кто-то толкнул в бок, и тут же его озарила ясная мысль: а что, если вместо книг, он собственными руками сделает сапожки на ее ногу и подарит ей к Новому году. Время ещё есть и он успеет. Очарованный этой мыслью, он снова заснул, но уже сладким и глубоким сном. Утром рассказал матери о своем намерении. Мать одобрила и даже похвалила. Но было одно затруднение, где взять материал для них. И тут опять на помощь пришла мать. Нашла у себя в кладовой старые отцовские сапоги из яловой кожи. Теперь нужно срочно установить размер Людыной ноги.

И это - он поручил матери, но с таким условием, чтобы никто из них не догадался - зачем. Притащил с работы домой инструменты и расположился в своей комнате, в которой кроме его солдатской койки и стола с табуретом, ничего не было. Распорол сапоги. Оставил только пристроченные к голенищам головки. На другой день мать выведала размер. Затем попросил у своего мастера колодки этого размера и деревянные правила для натяжки голяшек, а ему сказал, что будет шить дома сапоги своей сестре. По вечерам перестал выходить к ребятам, сидел до поздна за работой. Наконец, сапожки были готовы, и вышли на славу. Раюха, сестренка, даже обиделась, что он сделал не для нее, а для кого-то.

Преподнес он их Люде перед самым новым годом, а у самого сердце колотилось так, что готово было выскочить из груди. Она тоже смотрела на них с глубочайшим изумлением, радостным сиянием в глазах, и боялась прикоснуться к ним. Потом долго отказывалась, смущалась. В конце концов, Владька настоял.
Её мать встретила Владькину, и со слезами на глазах протянула ей какие-то деньги, но та сделала удивленные глаза и опросила:
- За ШО?
- Ну как - за что? Будто ты не знаешь. Твой сын сделал моей Людке сапожки. Такие сапожки! Такие сапожки!..
- Убэры, убэры! Нычего нэзнаю, - отмахнулась она.

Новый, 1945, год встречали в той же армейской столовой - клубе. Для
детей была поставлена роскошная елка. Украсили, как могли. Были дед Мороз со Снегурочкой. Игры вокруг елки. Потом премии за лучшее исполнение танца, песни, стихов. В заключении - подарки с пряниками, конфетами   и даже с яблоками. Праздник прошел весело, радостно. Потом опять наступили будни. Но теперь уже-с каникулами. Ребята проводили вместе целыми днями. Только у Владьки каникул не было. Он встречался с ними после работы.
Каждый день с фронта приходили радостные вести. Звучный голос Левитана торжественно звучал по радио, извещавший об успешном продвижении Красной армии на запад, освобождая от фашистских захватчиков, теперь уже, села и города европейских государств.

Как-то, киномеханик, старшина, Беспалов, привез в клуб части художественный короткометражный фильм – кино-сборник номер семь, в котором действовал бравый солдат Швейка. В зале стоял неудержимый смех, дети катались по полу. Потом по просьбе зрителей киномеханик привозил его еще несколько раз.
Однажды Владька предложил своим друзьям самим придумать пьесу про Швейка и поставить к двадцать третьему февраля - дню Красной армии и военно-морского флота. Глаза ребят загорелись азартным огоньком,   сопровождаемые бурным восторгом   все вместе кинулись сочинять сценарий, но это оказалось не так просто. Начались настоящие муки творчества. До поздна засиживались в клубе-столовой. Потом разбегались по домам. И, просыпаясь среди ночи, записывали на бумажках, что приходило каждому в голову.

Наконец что-то получилось. Пьесу они так и назвали "Похождение бравого солдата Швейка". Роль главного героя Владька взял себе. Вовка играл офицера СС. Сашка Грудко - его адъютанта, Лева – Гитлера, Коля Лосев - советского разведчика. Девочки - кто солдат, кто санитарок. Словом, в спектакле были заняты все. Во время репетиции выяснилось, что и роль режиссера, а потом еще и костюмера, гримера, художника пришлось взять на себя Владьке. Спектакль подготовили во время. Развесили афиши по всей жилой территории части. Наступил день премьеры. Народу в зале набилось битком.

Сначала пьеса шла по сценарию. Потом сбились, и пошла скомканная, беспорядочная импровизация, что вызвало в зале еще больше взрывов хохота. Но особенно, - когда Швейк-Владька споткнулся и запутался в кулисе. Та оборвалась, и он вместе с ней рухнул на пол, и, не зная как из нее выбраться, ползал по сцене, как слепой. А Вовка - офицер СС и его адъютант - Сашка бегают вокруг и тоже не знают, что делать. Вовка кричит:
- Хайль Гитлер! Хайль Гитлер!
А Сашка ему вслед:
- Господин охвицер! Господин охвицер! Да вин же задохнэця вций тряпице!
Вовка - офицер поворачивается и рявкает во весь голос:
- Молчать, дурак!
- Е, молчать, дурак!
- Как ты смеешь, негодяй! Ну-ка, смирно!
- Е, смырно! - Сашка вытянул по швам руки.
- Ты как служишь фюреру?!
- А як надо?
- Болван! Каналья! Выполняй мои приказы!
- А як? Що трэба робыты?
- Кричи, болван:- "Хайль Гитлер!"
- Е, крычать - болван хайль Гитлер! Болван хайль гитлер! Бал…
- Я тебя повешу!
- Всэ, Владька, тю, Швейка, сам выбырайся. Охвицер будэ мэнэ ВИШАТЬ!
Зрители в зале рвали животы. Хохотали до слез.

После этой постановки их так и прозвали на складе – «Наши артис¬ты». Они восприняли это по-настоящему, и решили взяться за что-нибудь серьезное. Перебрали в библиотеках множество пьес, начинали репетировать, но так ничего больше у них и не получилось. И  если теперь их кто-то называл артистами, они воспринимали это как  оскорбление.

Наступила весна. Деревья оделись в пушистые зеленые наряды, на лужайках изумрудом залоснилась молодая бархатная травка. Ярче и веселей заблестело солнце. Отсадили огороды. Теперь можно было от души побегать и погонять мяч. Особенно по выходным. Собирались за проходной, тут же на полянке. Девочки составляли компанию их болельщиков. Так, в один из выходных дней ребята разгоряченные носились по поляне. Одни - с азартным и веселым задором, другие - с обидой и нервным раздражением, потому что никак не удавалось провести мяч к воротам противника, и хотя бы сравнять счет. Если бы хоть не было девчонок. А то вон они стоят, смотрят и что-то усмехаются между собой.

В это время,  из далека, со  стороны цемзавода, на Советской, послышались какие-то веселые звуки духового оркестра вперемешку с гармошками, песнями. Сначала ребята не придали этому  значения, и продолжали свою игру. Но  когда  оркестровый гул, перемешанный с голосами, песнями  стал совсем близко, ребята приостановили  игру  и с любопытством повернули головы в ту сторону, где из-за насыпи   центральной железной дороги показалось движение колышущихся красных знамен и транспарантов. Они сорвались с места и помчались наперегонки. Взбежав на насыпь, они сгрудились и с недоумением смотрели на это удивительное праздничное шествие, растянувшееся длинной колонной до самого цемзавода.

Какая-то безумная радость и веселое возбуждение разливались по всей колоне. Люди пели, плясали на ходу,  целовались, плакали, смеялась. Такого они еще никогда не видели и не понимали – что все это значит?  И тут, люди, идущие в колоне, увидели их,  стали кричать:
- Мальчики! Девочки! Победа!..
-       Конец войне!..
Тут же, словно им поджарили  пятки, понеслись домой. Но там уже все об этом знали. Повыскакивали на двор, обнимались, поздравляли друг друга, женщины плакали.
Вскоре отца Сашки демобилизовали, и они  всей семьей уезжали к себе на Украину. Провожать Сашку пришли Владька, Лева и Коля. Им Сашка крепко пожал руки, а Владьку даже обнял и слегка прослезился.


                X V I

Как-то, отец приехал с Сантахезы, с охоты на уток, и утром за завтраком сказал:
- Бросай свою сапожную, пойдёшь работать на хлебозавод. В кондитерский цех. Учеником. Я договорился. В сапожной только чахотку заработаешь. А на хлебозаводе всегда будешь сытый. Карточку хлебную тоже получишь рабочую. Вот и мамке со своей оравой легче будет.
Владьку это даже обрадовало. Хоть хлеба от пуза наестся. Если можно будет, конечно.
Хлебозавод располагался на Советской, метрах в трехстах от бензинсклада. Раза в три ближе мастерской.
При расчете в сапожной  скрыл, что переходит работать на хлебозавод. Неловко было перед своим мастером. Сказал, что уезжает учиться во Владивосток.  Затем  прошел медицинскую комиссию, оформился, получил пропуск. На работу в первый день пришел пораньше, чтобы не спеша ознакомиться с новым рабочим местом.  На проходной у вахтера-старичка он спросил, как попасть в кондитерский цех. Тот вывел его на территорию и с удовольствием показал. Владька прошел по деревянному тротуару между штакетным высоким забором, обсаженным серебристыми курчавыми тополями, и длинным, одноэтажным кирпичным зданием с большими окнами. Обогнув угол, вошел в небольшой, освещенный   тусклой лампочкой, узкий коридор, куда из глубины зданий доносился какой-то монотонный гул. Он остановился в нерешительности. Но тут, справа из дверей вышел высокий молодой человек весь в белом - в штанах похожих на кальсоны, рубашке, переднике и колпаке. Увидев Владьку, широко улыбнулся и весело произнес:
- А-а, новенький. Владислав, да?
Владька кивнул головой.
Молодой человек еще шире улыбнулся, сверкнув белыми зубами.
- Значит, к нам. В нашу бригаду. - Он говорил глубоко доброжелательно, и голос звучал так, будто в его горле был спрятан веселый музыкальный шарик. - Я бригадир. Зовут меня Николаем. Фамилия Ронецкий.
Владьку всегда настораживало знакомство с новыми взрослыми людьми. Будь то женщина или мужчина. Смущался, и каждый раз уходил в себя, замыкался. Но этот как-то сразу расположил его к себе, и Владька ответил ему такой же широкой, и доверчивой улыбкой.

Бригадир завел его в дверь, из которой только что вышел. Это была мужская раздевалка с индивидуальными шкафчиками вдоль стены. Показал дверь, ведущую в душ, и, измерив глазами Владькин рост, сказал:
- Подожди меня, я сейчас.
Спустя несколько минут вернулся с аккуратно сложенной на руке такой же белой униформой, какая была на нем.
- Вот, переодевайся. Шкаф можешь занимать любой. Мужиков у нас:  раз, два - и обчелся. Теперь в нашей бригаде будет трое. Остальные девки, - сказал он и ушел.
Владька переоделся, натянул на голову колпак и, подойдя к зеркалу,  криво усмехнулся.
- Настоящий морской кок.
Тут, вошел Николай, держа в руке какую-то, слегка погнутую, алюминиевую кружку наполовину с водой.
- Ну, что, готов? Ты смотри, а тебе идет! - рассмеялся он. - А теперь пошли со мной. Я угощу тебя.

В трех шагах от раздевалки по коридору он остановился, у двери с висячим замком, сунул Владьке в руки кружку, отомкнул замок и, распахнув дверь, подтолкнул Владьку вперед.
- Заходи, не бойся, - и  щелкнул выключателем. - Это наша кладовка. Видишь, мешки, коробки? Тут все. Мука, сахар, сухое молоко, яичный порошок, масло, дрожжи - все для кондитерских изделий. Хотя дружочек, мы, кроме булочек, сдобы, пряников, ничего сейчас не печём. Война. Хоть она и кончилась, но еще долго будет отрыгаться на нашем здоровье, и - вкусно  покушать. - Он взял из рук Владьки кружку, столовой ложкой в несколько приемов насыпал туда сухого молока и сахару, и обратно протянул ее Владьке. - Держи. Ты такого еще никогда не пробовал. Только хорошенько размешай.
Владька размешал и стал пить эту густую,  сладкую массу долгими смакующими глотками.
- Ну, как? - Спросил Николай, улыбаясь, когда Владька оторвался от кружки.
- Здорово. Очень вкусно. Спасибо, чуть смущаясь и, вытирая губы рукавом, ответил он.
- А теперь пошли, я покажу тебе цех. Время у нас еще есть. Успеем сделать замес к приходу бригады. Сегодня у нас по плану - пряники.

Упоминание о пряниках Владьку приятно взволновало. Когда он шел сюда, то думал больше о свежем хлебушке. О пряниках и о чем-то таком и не располагал, хотя знал, что в кондитерском отделе все бывает, а значит, и можно будет попробовать. Неужели сегодня отколется такая шара?! В конторе же ему сказали, что на месте он может, есть, сколько хочет, но не выносить за проходную. А то, если поймают с чем-нибудь припрятанным, то сразу отдадут под суд. Такое уже бывало.
- Батька у тебя золотой мужик. А какой охотник, и слов нету.
Лучший в Спасске. Я давно про него слышал, - с восторгом говорил Николай, вешая замок на дверь. - Я познакомился с ним на Сантахезе недавно. Приглашал зимой в тайгу - на кабанов.

Владька помолчал, как-то неопределенно улыбнулся и шмыгнул носом.
Николаю было лет двадцать семь. Воевал, имеет ранения. И, видно, никогда неунывающий.
Из полумрачного коридора они вошли в большое светлое помещение, расположенное буквой "Г" с высоким выбеленным потолком и желто-красным полом, выложенным вперемешку  кафельной плиткой. В нос ударил терпкий, вкусный запах горячего хлеба. В помещение стоял, непривычный для Владькиных ушей, какой-то скользящий шум. Было жарко. В левой части – сновали женщины. Все были в таких же белых спецовках, с передниками и белых косынках.
Николай провел Владьку в их сторону и стал показывать, рассказывать:  что - к чему.

Вспотевшие женщины, в рукавицах, снимали с подов горячие формы, спаянные вместе по пять штук, и выбивали из них на стол готовые, выпеченные кирпичи хлеба. Другие - тут же подвозили формы с тестом на высоких роликовых этажерках  и быстро, сноровисто бросали рядами на освободившийся под, который тоже был на роликах, только рельсовых и затем  моментально задвигали его в печь. Третьи - загружали этажерки готовым хлебом и увозили в широкую дверь, в примыкающий склад готовой продукции. Оттуда, в специальные оконца, он подавался хлебовозкам, которые и развозили хлеб по городу.
И тут, Владьке бросилось в глаза, как две женщины размочили в воде под краном чёрные сухари, обмакнули в постное масло, налитое в хлебную форму, присыпали солью и стали жевать с таким аппетитом, будто тут и близко не было этого пышного, вкусного, с хрустящей корочкой, белого горячего хлеба. Ему бы сейчас вон ту, поджаристую горбушку, уплел бы и глазом не моргнул. А то, какие-то черные сухари! Спросить у Николая - почему они так делают, не посмел. Но было уже и не до того. Увидев, подошедших Николая с Владькой, женщины, особенно молодые, тут же забросали их своими шутками:
- Колюша, где это ты нашел такого хорошенького мальчишечку?
- Какой симпатичный!
- Вот кому-то женишок подрастает.
- А мы его не выпустим отсюда. Мы его тут и женим, правда, бабы?
- А что, у меня дочка подрастает - как раз пара ему.
- Все, Верка, готовь приданное!
- Ох, и отколем свадьбу! На весь хлебозавод. Да что там хлебозавод. На весь Спасск!
- А и правда, давно на свадьбе не плясала. С удовольствием бы сейчас поломала свои каблуки за чужое счастье.
Владька покраснел до ушей, прятал глаза, сгорая от нетерпения - поскорее убежать от этих стрекочущих сорок.
Николай засмеялся.
- Эх, бабы, вогнали парня в краску. Пошли отсюда, дружочек. От них только и жди - так и хотят пощекотать мужиков..

В правой половине цеха Николай показал рабочее место своей бригады - широкий, длинный деревянный стол, придвинутый к стене с огромными светлыми окнами, выходившими на Советскую улицу, на Восток. Слева в нескольких метрах от стола стояли две большущие механические дежи. Первая - пустая. Во второй - пузырились замоченные дрожжи.
- Так,  теперь займемся делом, - сказал Николай и ушел. Через некоторое время вернулся с необходимыми продуктами для замеса. Затем залил водой пустую дежу, определенной нормой, и включил автомат. Дежа с шумом завертелась вокруг своей оси. В то же время заработал огромный смесительный кулак: опускался на ее дно  и мощным движением загребал под себя, потом поднимался нал векртящейся дежой и снова опускался, делая последующие обороты вверх, вниз. При этом Николай постепенно стал засыпать дежу солью, сахаром, яичным порошком, сухим молоком и в последнюю очередь мукой, пока в ней не образовалась густая масса, которая облепила смесительный кулак и свисала с него рваными сосульками.
И тут, Владыка почувствовал, что в его животе происходит что-то  Ннеладное. Как-то нехорошо урчит. Но он спокойно отмахнулся: а, пройдет. Такие случаи с ним бывали уже не раз. С голоду набьет желудок чем-нибудь - вот, и бурчит потом.
Вскоре в цехе собралась вся бригада - несколько женщин, две постарше, а одна  совсем молоденькая чуть старше Владьки -Оля Пенчук, и невысокий,  коренастый с веселыми круглыми глазами и мясистыми губами Митя Авакумов лет двадцати трех. К Владьке они сразу отнеслись с теплым вниманием, покровительственно.
С первой минуты всем коллективом стали опекать его, будто были все в ответе за него.
Когда замес был готов, стали отрывать от него тесто частями и раскатывать тонкими пластами на столе. Потом быстро, почти автоматически, замелькали у них в руках жестяные формочки-штамповки, из-под которых очередями вылетали заготовки разной конфигурации. Круглые, зубчатые, сердечком, полумесяцем и другие. Владьке показали, как надо складывать их на протвенные листы, которыми  тут же загружали многоярусные роликовые этажерки и отвозили к печи, где орудовал уже сам бригадир - Николай.

С животом, Владька чувствовал, становилось все хуже. Теперь уже не урчало, а бурлило, как в бочке, и так пучило, что казалось, взорвется живот. Несколько раз выскакивал в коридор, на улицу, но туалета найти не мог. А спросить у кого - не хватало ни то, что бы смелости. Его сковывал страх, ужас стыда - первый день на работе и уже так опоноситься. Да еще перед женщинами, но особенно перед Олей.  А тут еще, подвезли готовые пряники, и насыпали на столе перед ним целую гору. Он окинул их таким мучительно-беспомощным взглядом, и, сжимаясь, переступал с ноги на ногу, заливаясь потом.  А в глазах вот-вот заблестят слезы. Вот они, пряники! О которых так мечтал, но оказалось ему сейчас совсем - не до них. Такие муки даже  даже Танталу не снились.

Женщины заметили, что он не притрагивается к пряникам, обступили его и весело затрещали, чтобы он не стеснялся, был смелее, ведь он давно уже забыл их вкус, чтоб наворачивал за обе щеки и ни на кого не оглядывался. Но это действовало на него еще более мучительно. Глаза застелил туман, в голове мутилось, а в животе нарастал такой грохот, что казалось, вот-вот прорвет наружу и начнется страшное извержение. Все! Терпения больше не было. И только вознамерился сорваться с места и бежать на улицу и там, хоть у самых дверей, только скорее, пока не случилась настоящая беда. Подскочил Митя.
- В чем дело?
- Да вот, наш мальчик почему-то отказывается от пряников.
- Как - отказывается? - и с усердием набросился на Владьку: - Ты чего это?! Ну-ка рубай, и не говори, что они тебе не нравятся, потому что я тебе не поверю. Отличные пряники! Чтоб через пять минут все уничтожил. А когда уничтожишь, я тебе еще подсыплю.
Владька переступил с ноги на ногу, сжимая в паху, отчаянно покрутил головой, и чуть не со слезами произнес:
- Не могу... в уборную...
Митя рассмеялся.
- Вот чудак. Чего же ты молчишь?  Ох эти бабы... человек мучается, а они обступили и кудахтают. Пошли.
Наконец, Владьке полегчало. Даже повеселел, хотя и еще не раз бегал. Но теперь он знал - куда. Вот только пряники перестали быть соблазнительными, не вызывали той страсти, с которой он ожидал их готовности. За весь день съел всего несколько штук и без всякого удовольствия.
Позже Владька рассказал Николаю об этом своем злоключении. Да еще и в красках. Николай долго хохотал, потом сказал, что не было кипяченой воды, думал, молоденький желудок переварит, а оно вон как получилось. Хотя у кого сейчас - здоровый желудок.
   
       Прошло какое-то время, Владька совсем освоился и уже не стеснялся. И тоже на всю кондитерскую продукцию, какую изготавливала бригада, смотрел теперь безразлично. Все приелось: и булочки, и батоны, и пряники, и печенье. И часто вспоминал, когда первый раз пришел на хлебозавод и с удивлением смотрел на женщин, которые, находясь среди пышущего, горячего белого хлеба, размачивали черные сухари и присыпали солью. После он видел, как и в его бригаде делали так же. Теперь и он, как только захочется есть, размачивал черный сухарь, опускал в форму с постным маслом, присыпал солью и жевал с большим удовольствием. Причем, сухари эти никогда не приедались.

Наконец, в бригаде перестали относиться к Владьке, как к малолетке, требующего повышенного внимания и послабления.  Теперь он вызывал у них к себе стойкое уважение. Сноровистый, ловкий, быстрый. Всякую работу выполнял на лету. Зато Оля Пенчук все чаще заглядывалась на него и проявляла к нему возрастающий нежный интерес, что не прошло мимо глаз окружающих женщин. Они начали подшучивать - молодец Оленька! Не упусти. Женишок хороший, и ты невеста неплохая. Из вас выйдет прекрасная пара. Оленька в ответ обиженно надувала свои розовые пухленькие губки, и некоторое время старалась не смотреть в сторону Владьки. Владька тоже, весь заливался краской и молча   сопел себе под нос.

   В части стало совсем скучно. Уехал Лева с Леночкой. Куда-то перевели их отца. Потом еще  несколько человек. Но самое главное, уехала Люда. И так неожиданно, что даже не попрощались. Мать ее вышла замуж, срочно продали дом и уехали, а куда - Владька так и не знает. Остался Вовка и еще кто-то, и стало совсем неинтересно. После работы Владька больше сидел дома с книгой.

По городу прошел слух, что со дня на день начнется война с Японией.                Люди со страхом ждали этих новых кровопролитных событий, теперь уже здесь, на Дальнем Востоке, рядом. Вздрагивали по ночам, когда слышали с окружающих аэродромов воющий рев моторов, взлетающих самолетов, и проносящихся над городом. С запада по железной дороге шли эшелоны с танками, артиллерией и другим вооружением.
Бригада получила новое задание - временно прекратить изготов¬ление кондитерских изделий и перейти на заготовку сухарей для Красной армии. План дали неимоверный - тонны сухарей.

Женщины перестали в цехе шутить, меньше разговаривали. В их обязанности входило - резать пластинками кирпичи черного хлеба и загружать в так называемые кассеты - плоские деревянные ящики, разделенные тонкими рейками. Митя с Владькой тут же хватали эти кассеты и вручную, обливаясь потом, носились друг другу навстречу, загружали сушильную камеру, где стояла повышенная температура. Через какое-то время сухари были готовы, и начинался обратный процесс. И так, до головокружения, дрожания рук и подкашивания ног. Работали по двенадцать часов. К концу работы Владька едва волочил ноги. И шел не домой, а в склад, который примыкал тут же к цеху, забирался на самую верхотуру штабеля из мешков с мукой, и, не снимая даже передника, погружался в глубокий сон. Утром начиналось все сначала. Дома не появлялся уже целую неделю. Однажды, только приступили  к нему подошел Николай с выражением на лице какой-то загадочной озабоченности. Несколько секунд молчал, потом тихо произнес:
- Давай-ка, дружочек, переодевайся и жми на проходную. Там тебя батька ждет.

Владьке стало как-то сразу не по себе, тревожно. Быстро переоделся и выскочил на улицу. Отец, опершись задом на мотоцикл, стоял в какой-то мрачной задумчивости, и курил. Увидев Владьку, он тут же оторвался от своих мыслей и тихо, печально произнес:
- А, вот и ты... так, сынок, мы сейчас поедем домой.
Владька испуганно и с удивлением вытаращил на него глаза. Он не помнит уже - когда отец так мягко, по-отцовски обращался к нему, и, проглатывая слова, с тревогой спросил:
- А что, что там, что случилось?
Отец выпрямился, отбросил окурок и отвел в сторону глаза.
- Вова умер.
Внутри у Владьки так все и оборвалось.
- Как? Когда? Почему?
Отец не ответил, только так же тихо оказал:
- Садись, поехали.
Владька вошел в свою комнату, где на столе стоял гробик с младшим братиком, и тихонько, словно боялся его разбудить, подошел. Он и в самом деле, казалось, спал. Лежал как живой. Личико его было настолько чистым и просветленным, каким раньше Владька его никогда не видел. Он был сейчас похож на ангелочка, как в бабушкиных книжках. Даже, казалось, он улыбается во сне, будто радуется, что, наконец, избавился от своей мучительной, затяжной болезни. Из Владькиных глаз брызнули слезы. Затем выскочил во двор и там, в отдаленном углу упал на траву и долго рыдал.

Через несколько дней по радио сообщили, что Советский Союз объявил Японии войну. Теперь жители города были еще больше напряжены. Со страхом ждали, особенно по ночам, налетов японских бомбардировщиков. На хлебозаводе было установлено по ночам дежурство на крышах. Принимал в них участие и Владька. Однажды задремал и чуть не скатился вниз.
Ежедневные сводки по радио сообщали об успешном продвижении наших войск, почти не встречающих на своем пути сопротивления, успокоили горожан. Отпали и ночные дежурства на крышах.
Вскоре норму сухарей сократили и опять начали изготавливать кондитерские изделия. Женщины снова повеселели. Иногда впадали в недолгую грусть, когда речь заходила о мужчинах. У двоих из них мужья погибли на фронте вначале войны. Остались дети. Остальные только мечтали о замужестве. Но где их взять этих мужчин, если столько погибло их на фронте. И теперь выйти замуж - это все равно, что выиграть по лотерейному билету.

Владька подкатил этажерку ближе к столу, чтобы удобней было загружать ее формочками со сдобным тестом, и тут, услышал, как тетя Галя говорила, работавшей с ней рядом, тете Анне:
- Да мой старший сбесился совсем. Поеду, говорит, и все! Капитан какой-то приехал из Владивостока. Морской. Набирает подростков в какое-то училище. Привез с собой мальчишку тоже разодетого в морскую форму. Ну, чтобы заманивать таких дураков, как мой. Попробуй теперь сладь с ним.

Услышав этот разговор, Владьку, будто раскаленным углем осыпали. Бросился к ним и с нетерпением, горящими глазами засыпал их вопросами. Но тетя Галя повторила то, что он уже слышал. Он сорвался с места и помчался к бригадиру, который в это время снимал с пода формочки с пышными золотистыми батонами.
- Коля, Николай! Пожалуйста, отпусти меня, мне очень надо! Прошу тебя! - взмолился он. А в голове больно стучало: "Как же так! Почему я об этом не знаю? Я же могу запросто прозевать! Скорей! Скорей!»
Бригадир с удивлением посмотрел на него.
- Ну, раз надо, не смею задерживать. Давай, жми.

С проходной сразу побежал домой за своими документами, теми самыми, прошлогодними. Может, пригодятся. Времени было около одиннадцати - дня. Мать с сестренками находилась на огороде. Он нашел ключ, вбежал в свою комнату, схватил свои драгоценные бумажки и тут же - обратно. На переезде вскочил на попутный грузовик, доехал до центра, спрыгнул у поликлиники. Около дома учителя действительно, было много ребят. И все какие-то взбудораженные, оживленные, веселые. У самого входа во двор большая группа пацанов обступила мальчишку в морской форме, и наперебой расспрашивали его. Владька с нетерпением дернул крайнего за руку, чтобы спросить - где тут ведется прием? Это оказался Толя Самойленко, а рядом Спартак Чурилов - бывшие одноклассники.

- О, привет! - широко улыбаясь, воскликнул Толя. И ты  тоже?
- Здорово, Владик! Давно я тебя не видел. Где ты пропадал? - обрадовался Спартак.
- А ты знаешь, наших много очень поступает, - перебил Толя и начал перечислять.
Владька нетерпеливо оборвал его:
- А где тут это самое... ну, где записывают?
- Да вон, дверь. Прямо иди, - поспешил с ответом Спартак. - Там капитан сидит. Такой строгий.

Владька не вошел, а влетел, и чуть не сбил с ног, встретившего¬ся на выходе незнакомого мальчишку в узбекской тюбетейке.
В небольшом актовом зале с рядами стульев было пусто и прох¬ладно. У окна, рядом со сценой, за столом сидел морской офицер и, склонив над ним свою голову со светло-русыми, аккуратно причесанными, короткими волосами, шуршал бумагами. Владька на мгновение приостановился, скользнул глазами по его темно-синему кителю с золотыми погонами и желтыми пуговицами с якорями, потом глянул на мичманку, обтянутую белым чехлом, с золотым "крабом" на околыше и якорьком в центре, лежавшую рядом с ним на стуле, и, окончательно убедившись, успокоился. Только сердце стало колотиться еще чаще. Капитан поднял голову и взглянул на Владьку каким-то пронизывающе стальным взглядом, разжал тонкие губы и твердым голосом, с легким украинским акцентом, произнес:
- Проходи, хлопец. Шо ты там остановился. Ты ж не в гости, я думаю, пришел.
Владька решительно шагнул вперед.
- Садись. - Капитан кивнул на стул, стоявший у стола, напротив
него. - Ну, шо, тоже хочешь - к нам в училище?
- Да.
- А как мамка! - согласна?
- Согласна, согласна!
- Ну, смотри мне. А то тут одна прибегала, так чуть не за волосы утащила своего сынка, и мне крепко попало.
- Не-ет, не беспокойтесь. Моя не прибежит. У меня мамка хорошая.
- Ну, ладно. Давай. Документы, все - справки?

Владька с трепетом протянул ему свои бумажки.
- Все... только... - он не договорил и, затаив дыхание,  уставился на капитана не мигающими глазами. Тот не спеша развернул и стал просматривать их. Потом сдвинул на переносице брови и с некоторым изумлением опросил:
- А шо это они у тебя просроченные, да еще и на целый год?
Владька помялся, и рассказал, как его обманным путем хотели вместо морского училища, затянуть в ФЗО. Но он разгадал их по пуговицам, на которых были молотки, как у железнодорожников, вместо якорей. Лицо капитана чуть заметно озарилось улыбкой:

- А ты, шо, море крепко любишь? Хочешь моряком стать?
На эти слова капитана у Владьки в душе поднялся целый, ураган, готовый вырваться наружу и смести все его сомнения в отношении его, Владькиной и ни то, что любви, а безграничной страсти к морю. Но он ответил сдержанно, хотя решительно и твердо:
- Да, люблю. И хочу быть моряком!
Капитан качнул головой и опять чуть заметно улыбнулся.
- А ты знаешь порядок в нашем училище?
- Ну, нет... да пусть хоть какой!
- Я уже выступал здесь, на сборе и предупредил всех, что у нас военная дисциплина. Нянек не будет. Разгильдяйство, баловство будут строго наказываться. А кому такой порядок не подходит, хай сразу катится к своей мамке и держится за ее подол. Ну, шо, не боишься?

Владька вскинул вверх нос и самоуверенно усмехнулся.
- Фу, напугали.
- Посмотрим,- сказал капитан, затем строго предупредил о дне, времени сбора и отъезда, а также - что с собой брать, чего не нужно.
Владька выскочил во двор весь сияющий.
- Ну, как? - встретил его Толя.
- Все, принял? - спросил Спартак.
- Все в порядке, - приостановившись, радостно воскликнул Владька, и снова заспешил.
- Ты куда? - дернулся к нему Спартак.
- Да, дела всякие, пока! - бросил он на ходу и выскочил со двора. И тут натолкнулся на Степку сына бывшего своего сапожного мастера.
- О, Владька, привет! Постой, ты мне нужен очень, - ухватил он его за руку, - давно приехал?
- Владька недоумевающие уставился на него.
- Откуда?
- Ну, ты же уезжал во Владик.
- А-а, да то я так просто. Никуда я не уезжал.
- Знаешь, тебя искал майор, приходил в мастерскую, к бате. Ну, помнишь, которому ты шил сапоги.
Владька повертел головой.
- Я никакому майору не шил сапоги. Только лейтенанту, который уезжал на фронт.

- А, ну-да. Он же тогда еще был лейтенантом.
- А зачем я ему нужен был?
- Эх ты! "Зачем ты ему нужен был!" Да он привез тебе с фронта велик. Немецкий, трофейный. Хотел подарить. И знаешь, как он жалел, что  не нашел тебя. Батя мой так и сказал ежу, что ты уехал во Владивосток. Эх, а какой велик, если б ты видел! - Степка глубоко вздохнул.
- А ты видел?
- Нет, у него я не видел. Я видел у одного пацана. Батя ему с Германии привез.
- А он не говорил - где будет жить теперь?
- Да нет. Кажется, он говорил, что поедет воевать еще с Японией. А  знаешь. Он говорил еще, что твои сапоги, которые ты пошил ему, он надевал перед каждым боем, и они всегда спасали его от смерти. Как заговоренные. В них, он говорил, и в Берлин вошел, как обещал. Они уже были совсем истрепанные, и тогда он их оставил около этого... как его... ну, около ихнего рехстаха. И на нем, на этом рехстахе, на стенке написал твое имя. .
- А когда он приходил?
- Да, наверно, с месяц тому назад.
- Да-а... жалко велика, - грустно вздохнул Владька, но тут же встрепенулся и весело протарахтел: - А вообще-то, он мне теперь не нужен. Теперь я по-настоящему уезжаю. Пока!
Прибежал в контору хлебозавода, нацарапал заявление на расчет ввиду поступления на учебу. Ему тотчас подписали и выдали обходной лист.
В бригаде все были крайне удивлены его неожиданным уходом. А Оля и вовсе, чтобы не видели ее слез, убежала куда-то в гардеробную. Николай обескуражено покачал головой.
- А я думал сделать из тебя настоящего кондитера. У тебя есть для этого неплохая закваска.
Дома с отцом тоже состоялся неприятный разговор.
- Опять придумал. Сидел бы дома и не рыпался, - говорил он.- Выучился бы на кондитера. Такая специальность. Всегда сытый, в тепле, и горя бы не знал. Жалко, я мало тебя драл ремнем. Да книжек надо было поменьше давать читать. Оно бы и пользы было больше.

- Да уж мало ты меня драл ремнем, - насуплено произнес Вла¬дька. - И книжки, если ты хочешь знать, учат только хорошему.
- То-то я вижу, научили тебя хорошему - никого не слушаться ни мамку, ни папку. Помешался на этом море. Моряк задрыпанный. Лучше бы мамке помогал. Не видишь, как ей трудно с такой оравой. Я в твои годы, - опять он вставил свою излюбленную фразу, - всю семью кормил.
Мало. Мало   я тебя драл ремнем…

                Х V I I

Весь спасский набор подростков с первой партией прибыл в училище во второй половине августа. Спали пока на голых матрасах, набитых морской травой, на солдатских койках с досками. Зато кормили, как на хорошем курорте. Наваристые мясные борщи, супы. Правда, мясо в основном – солонина. На второе - рис, гречка, вермишель с котлетой или жареной рыбой. Компоты из фруктов, или кисели. Хлеба семьсот граммов. Многие за время войны и карточной системы не видели ничего подобного и теперь отъедались.

Занятия должны были начаться с первого сентября, но не успевали с набором и укомплектованием должного количества учащихся, поэтому отложили на неопределенное время. И те, кого уже завезли, были полностью предоставлены самим себе. В солнечную погоду в кубрике почти никого не оставалось. Разбегались кто - на бухту Тихую или Горностай, а кто - знакомиться с городом.

Кто-то из пацанов привез с собой обломанный брусочек черной туши, которая сразу же была пущена по желанному назначению. Ведь тот не моряк, кто не имеет на своем теле наколки. И тут Владька оказался в центре внимания, так как имеет уже опыт в этом деле, да еще и сам рисует. Вскоре у многих романтиков моря, которые в основном-то любили морскую форму, а само море - только с берега, на вспухших, покрасневших руках, плечах и даже груди красовались темно-синие изображения кораблей, якорей и целые композиции штурвалов с якорями, спасательными кругами, чайками и прочее.

Прибывали следующие партии из других приморских городов. Вживались в новую среду, самоутверждались. Иногда с потасовками, кулачными поединками. И, конечно же, без вмешательства приятелей со стороны. Таков неписаный закон кулачного боя один - на один. Но однажды этот закон был нарушен. Владька дрался с Лешкой Гудимовым. Сторонники обоих обступили их плотным кольцом и с азартом переживали каждый за своего. Лешка плотный, неповоротливый, беспомощно махал руками. Тогда, как Владька использовал приобретенные уже боксерские навыки и свою природную молниеносную реакцию.

Вскоре у Лешки вздулась верхняя губа, и под глазом засиял «фонарь», а из носа потекла красная жижа. В это время Шурка Ковтун, которого все считали блатным за его  жаргон и вычурную, скалистую улыбку, успевшим уже отбыть год в детской трудовой колонии, налетел на Владьку со спины, обхватив его шею кольцевым приемом руки, с силой дернул назад, затем круто, винтом повернул в бок. От чего нога Владьки подвернулась, и он бессильно осел на пол. В ту же секунду попытался вскочить, но снова, как подкошенный, опустился и весь сморщился от жуткой боли в суставе стопы, которая тут же на глазах у всех вспухла так, что была похожа на закруглённую, синеватую подушку.

В кругу болельщиков раздался гневный взрыв, осыпая Шурку резкими  упреками. Но он в ответ вызывающе вскинул вверх голову, самодовольно усмехнулся, оскалив широко зубы и, сунув руки в карманы, пошел прочь какой-то неторопливой, раскачивающейся блатной походкой, присвистывая на ходу. Компания его приятелей последовала за ним. Владька, сцепив от боли зубы, бросил ему вслед: "Ну, подожди, гнида ползучая!"

Некоторое время Владька не мог становиться на ногу. Оказалось растяжение связок. В столовую его носили на руках друзья. В основном Спартак, Толя Самойленко, Мишка Черпак. А потом соорудили ему импровизированные костыли из досок, что лежали на койках под матрасами.
Шурка не собирался засиживаться в училище. Он знал, что Владька ему не простит. Как только заживет у него нога, он обязательно постарается рассчитаться с ним. Вскоре вместе с Колькой Третьяковым они сбежали.

Училище располагалось на улице Парковая, 33, на пути к бухте Горностай, на самом краю Владивостока с восточной стороны. Большое трехэтажное здание с двумя подъездами, словно корабль, вырвавшийся из тесного города и поднявшийся на высокую волну, устремился в неизведанное далекое плавание.
Внизу, у самого его подножья, проходило горностаевское шоссе со шлагбаумом и часовым, откуда шел крутой спуск, к воинскими складами, в Снежную падь. Когда-то, в гражданскую войну, здесь размещался концлагерь, в котором, белогвардейцы содержали большевиков. Рядом с училищем, с восточной стороны за волейбольной площадкой, стоял одноэтажный жилой дом, в котором размещалась администрация.

Формально училище числилось за Трудовыми резервами, но состояло на полном обеспечении базы тыла Тихоокеанского Флота. Оно так и называлось Ремесленное училище номе три Тыла ТОФ. Э было единственным военизированным ремесленным училищем во Владивостоке, но с таким же двухгодичным курсом обучения, как и другие РУ.
Первый, пробный, немногочисленный набор, видимо, оправдал военное начальство, поэтому второй - увеличили до максимума, рассчитанного на три кубрика, вмещавших по сто двадцать человек каждый.Подростков набирали по всему Приморскому краю, кроме самого Владивостока и близлежащих районов. Это отвечало цели администрации: чем дальше от дома - устойчивей дисциплина.

Начальником училища был капитан первого ранга Константин Кожевников, средних лет, высокий, худощавый, с тонким, слегка веснушчатым лицом, ровным голосом и спокойными манерами. С учащимися он почти не общался. В основном занимался в своем кабинете.     Непосредственным командиром и воспитателем юного экипажа этого сухопутного трехэтажного корабля был капитан Чердак. Тот самый капитан, который ездил по Приморью и набирал юную команду. Пока занятий в училище не было, все начальство заменяла воспитательница Александра Ивановна. Крашеная блондинка лет сорока. Ее скуластое, эластично-восковое лицо с ярко напомаженными губами постоянно носило напускное выражение неумолимой строгости, которое у ее подопечных вызывало скорее шутливое отношение, нежели послушание. В училище она всегда ходила в неизменном строгом черном костюме и туфлях на каблучке. С дымящейся папиросой почти не расставалась. Только при входе в кубрик тщательно заплевывала ее огонек с отпечатком губной помады на мундштуке и тут же бросала в урну.
Третьего сентября, утром она прошла по кубрикам и поздравила всех с окончанием войны и победой над Японией. В воздух тотчас, при ней полетели подушки, одеяла и даже табуретка, сопровождаемые радостными криками и свистом.

Стояли прекрасные солнечные дни - начало Золотой Приморской осени.
Слегка прихрамывая, Владька наверстывал упущенное, не пропускал ни одного дня - находил желающих и сразу после завтрака убегал с ними на бухту Горностай или Тихую. Откуда открывалось и уходило до самого горизонта гладкое, синее, сверкающее море,  которое до боли приятно ласкало его глаза. Купались, лазали по скалистому берегу, а потом усталые, голодные, но опьяненные каким-то глубоким внутренним удовлетворением души возвращались в училище, и в который раз не могли пройти мимо, чтобы не зайти на Морское кладбище.

С первых дней, как только они познакомились с ним, своими легендами о Великих морских сражениях, которые теперь застыли там навечно в неподвижных надгробных камнях, оно будоражило их воображение. Начиналось оно с памятника героям крейсера "Варяг", которые в 1904 году у корейского порта Чемульпо с канонерской лодкой "Кореец" сражались против четырнадцати японских кораблей, заблокировавших выход из залива, а затем потребовавших их сдачи. Но герои отвергли ультиматум и, когда кончились снаряды, взорвали "Корейца", а следом за ним, открыв кингстоны, и с гордо реющим Андреевским флагом погрузился в морскую пучину и "Варяг".

Двадцать четыре матроса попали в корейский госпиталь Чемульпо и, умирая, просили похоронить их на русской земле. Так, в 1911 году, по просьбе русского правительства, обратившегося к японс¬кому, прах русских матросов был перенесен во Владивосток, и двадцатого декабря захоронен на этом кладбище. А в 1912 году был воздвигнут над братской могилой из серого гранита обелиск с изображением Георгиевского креста, на котором высечена надпись: "Нижним чинам крейсера "Варяг", погибшим в бою с японской эскадрой при Чемульпо 27 января 1904 года". Памятник был воздвигнут на народные деньги, которые матрос Васильев собирал по всему Владивостоку.

Рядом покоились другие участники русско-японской войны: Ф.Г. Василевский - гальванер с броненосца "Ослябя", Георгиевский кавалер, спасший русский флаг во время Цусимского сражения; С.В. Псалом - комендор крейсера "Варяг", тоже Георгиевский кавалер; и другие.
В который раз мальчишки, молча, с замиранием разглядывали эти памятники и могилы и чувствовали, что в ответ на них смотрят не просто холодные безжизненные камни с надписями, а живая грозная история с бессмертными подвигами отважных русских моряков, беззаветно сложивших головы за свое Отечество.

Страницы прочитанной когда-то книги "Цусима" каждый раз оживали в памяти Владьки, волновали, захватывали дух, как будто он сам принимал непосредственное участие в тех далеких жестоких морских сражениях и наперекор врагу вышел из них живым, чтобы снова встать на защиту своей Отчизны на широких морских просторах. И еще не раз он придет сюда, чтобы навсегда оставить в своем сердце эти памятные камни с именами моряков – героев.

По вечерам или когда выпадал дождливый день и все оставались по кубрикам, томясь от скуки, начиналась настоящая война. Летали подушки, рваные ботинки и даже матрасы. Стоял гомон, крики, свист, хохот. Прибегала Александра Ивановна и начинала с угрозой призы¬вать всех к порядку. Но ее никто не слушал, и тогда она прибегала к уже испытанному приему, запугивала: "Ну, подождите, вот приедет капитан Чердак, он вам покажет! Устроит вам такую дисциплину, что на всю жизнь запомните!..

Это было убедительнейшим и безотказным ее оружием. Все сразу затихали. Этим оружием пользовались и другие сотрудники училища: в столовой, на камбузе, на каждом шагу только и знали пугать их капитаном Чердаком. Он стал каким-то символом устрашения, легендой - в "ежовых рукавицах". При упоминании его звания и фамилии, которые, казалось, были сросшиеся между собой, будто с ними он и родился, по спине пробегали мурашки. Хотя еще при первом знакомстве, отдавая ему документы, многие уже тогда отметили про себя его суровый, жесткий взгляд, и теперь ждали его появления в училище с каким-то жутковатым внутренним напряжением.   


Наконец, приехала последняя партия, и училище было полностью укомплектовано. Но капитана после его возвращения никто еще не видел.
Утро. Шесть часов. В кубриках тишина. Все спят крепким, привычным сном. И вдруг, эту безмятежную тишину, точно бомба, разрывает громкий, властный мужской голос:
- По-одъем!..
Многие спросонья сразу не поняли - решили, что кому-то захотелось пошутить, и, недовольно пробурчав, повернулись на другой бок. Снова раздалась, но более настойчивая и требовательная команда:
- Подъем! Я жду!

И тут только все поняли - это Он! Мгновенно подскакивали с коек и, растерянно суетясь, мешая друг другу, стали в спешке одеваться. Капитан неторопливо, ровным шагом пошел между длинными рядами спаренных коек с тумбочками между ними. Среднего роста, подтянут. От его, чисто выбритого лица с плотным подбородком, сжатыми губами и острыми серыми глазами, сверкавшими словно льдинки из под низко надвинутого на лоб  мичманки.
- Да, нелегко вам будет у нас, хлопцы, после мамкиной юбки, - остановившись посреди кубрика, снова произнес он, но на этот раз, в его поставленном командном голосе прозвучала усмешка с легкой тенью сочувствия.

И это как-то сразу у многих сняло некоторую частицу напряжения. Будто по кубрику пронесся теплый бархатный ветерок, слегка коснувшись и ослабив их натянутые и занемевшие от страха чувства. Он прошел к дверям и опять громко и строго произнес: - всем выходить на улицу и готовиться к построению. На площадке перед училищем. Всем ясно? - и, повернувшись, быстро ушел в другой кубрик. И сразу же с разных концов понеслись мрачные возгласы:
- Все, братцы, хватит. Позагорали! Теперь держись!
- Теперь он даст нам "прикурить"!
- Да что там "прикурить".  Он из нас веревки будет вить!
- И завязывать крепким морским узлом!
- Эх, подремать бы, еще чуток.
- А правда, как было хорошо. Спали, сколько хотели, поели и бегали, где хотели!
- И не о чем не думали.  Здорово было!
- Теперь поспишь, побегаешь - только вспоминать будем!
И тут из дальнего угла кто-то с веселым задором прощебетал:
- Не унывай, огольцы! Пробьемся! Где наша не пропадала. Главное не вешать нос!

Вскоре огромная серая толпа подростков, ежась от осенней утренней прохлады, и, переминаясь с ноги на ногу, приглушенно переговариваясь между собой, вытянулась вдоль здания. Наконец появился капитан. Сопровождала его Александра Ивановна. Она, как всегда была в своем строгом черном костюме. Капитан окинул толпу быстрым скользящим взглядом и громко дал команду:
- Строиться в четыре шеренги!
Толкаясь и переругиваясь между собой, толпа пришла в движение, и стала сбиваться в нестройные ряды. С минуту капитан, молча, наблюдал, потом повернулся и что-то оказал Александре Ивановне. Та в ответ кивнула головой и ее ярко напомаженные губы тронула чуть заметная улыбка. Капитан прошел несколько шагов вперед.

- У вас, шо, хлопцы, не было в школе военного дела? Строиться не можете. Или были такие военруки, шо не смогли научить?  Ну, шо ж, раз так, мы научим. Научим и строиться, и ходить настоящим маршем. Ну-ка, еще подравняйтесь. Разговорчики. Шо, не наговорились еще? У вас было времени для этого с лихвой. Я жду! - Отрубил он и, сдвинув мичманку на затылок, прошелся вдоль волнообразного строя до конца и обратно. - Говорят, вы тут без меня хорошо отдохнули. Все, этой лавочке пришел конец. Хватит бездельничать! С сегодняшнего дня у вас начнется новая жизнь. Сегодня разобьем вас по группам. В каждой группе выберем старосту, которому вы будете подчиняться как своему, непосредственному командиру. Каждая группа будет носить название той специальности, которую каждый из вас выберет по своему желанию. Так, а специальности, вы уже знаете, исключительно только военно-морские:  торпедисты, минеры, артиллеристы, оружейники, оптики и еще электромеханики. Но в эту группу будут зачислены только с семилетним образованием. Через два года вы выйдете из нашего училища настоящими мастерами, квалифицированными специалистами по ремонту боевой корабельной техники. Если, конечно, лениться не 6удете, соблюдать дисциплину, внутренний распорядок. Поэтому с сегодняшнего дня, с этой минуты вы должны выбросить из своей головы всякие там шалтай-болтай. А Ленчиков и Шуриков предупреждаю, пусть сразу забывают о своем блате. Блатные нашему училищу не нужны. Будем применять к ним строжайшие меры, а теперь можете задавать вопросы - кому, шо не ясно?


- Дядя, а когда будут выдавать морскую форму? - кто-то выкрикнул из середины строя.
Капитан качнул головой и усмехнулся.
- Во-первых, я вам - никакой ни дядя, а вы мне - не племянники. Обращаться ко мне только по званию - Товарищ капитан.  Та-ак, а теперь о морской форме, - он прошелся несколько шагов туда и обратно. - Сразу скажу, если кто только из-за формы приехал к нам в училище, то делать ему здесь нечего. Пусть катится к своей мамке. Вернем документы и - скатертью дорога! Гаденькую душонку тельняшкой не прикроешь. Нам нужны настоящие хлопцы, с сильной и честной душой, шо б не опоганили наш Советский Военно-морской флаг, шо б не опозорили наш непобедимый русский флот и его традиции, шо б никому не было стыдно. Ясно, хлопцы?
По строю пробежало восторженное оживление. Владька, стоявший в первом ряду на левом фланге, не вытерпел.
- Товарищ капитан! - выкрикнул он, - а в море мы будем выходить на кораблях?

Капитан шагнул в его сторону, помолчал и,  обращаясь ко всему строю, ответил:
- Если это вас очень интересует, скажу честно - пока нет. Вы будете работать в доках. Но у вас – не загарами армия. И вас обязательно призовут на флот, и тогда многие попадут на корабли, и море будет ваше.
Этот ответ Владьку поверг в уныние. Когда она будет - эта армия? До нее, ему казалось, еще - целая вечность!

- Так, а теперь - насчет морской формы, -  продолжал капитан - Сегодня вы получите вместе с постельным бельем повседневную робу. Роба, конечно, не морская - Трудовых резервов. Морскую форму вы получите перед началом занятий, которые начнутся с пятнадцатого сентября. Считайте,- на днях.
- А клинья в штаны можно будет вставлять? - кто-то осмелился выкрикнуть из строя.
- Сам ты - штаны, - усмехнулся капитан. - На флоте нету штанов. На флоте - брюки. - Помолчав, он обвел всех глазами и сказал: - Разрешаю. Но так, чтобы клеш закрывал носочек ботинка. Не больше. А кто ослушается, и из флотских брюк сделает бабскую юбку, буду сам выпаривать из них клинья. Еще будут вопросы? Только ни все сразу.

После завтрака опять всех построили и повели в баню на Луговую. В просторном предбаннике работало несколько женщин-парикмахеров. Машинки быстро и весело стрекотали в их руках. Пацаны только успевали садиться на табуреты, закутавшись по шею белой простыней, как тут же их заросшие, лохматые головы были обкатаны наголо. Затем всю одежду сдали в прожарку, сунули каждому по кусочку хозяйственного мыла и отправили в моечный зал, который тонул в плотном горячем парном тумане. После мытья выдали новое казенное нательное белье. Так же строем вернулись в училище. После обеда разбили всех по группам.

Владька записался в группу артиллеристов под номером три. Вместе со своими друзьями. Старостой группы назначили Ваню Кислярова, светловолосого, розовощекого, с уравновешенными манерами, на год старше Владьки. И сразу же выдали новую робу защитного цвета х/б, новые ботинки и постельное белье: одеяло, две простыни, наволочку и полотенце. Спустя несколько дней выдали и морскую форму. Вот только без ремней с бляхами - якорями, и бескозырки без ленточек. И все равно радость мальчишек была неописуемой. А кто обладал маломальским вкусом, и умел владеть иголкой с ниткой, тут же взялись подгонять по своим плечам фланельки и тельняшки, которые у многих не совпадали с ростом, и висели на них мешком. Владька со своими друзьями даже раздобыли у кого-то из деревенских ребят старые суконные черные штаны с вполне подходящей левой стороной, и теперь,  опередив других, расхаживали по училищу в самых настоящих морских клешах.
Одновременно выдали и зимнюю одежду - синие фланелевые бушлаты на вате с красными звездами, нашитыми на рукавах и серые фэзэушные шапки.

Несколько человек, как только получили форму, разъехались по домам с концами. При этом прихватили с собой все, до последней, полученной ими тряпицы. Капитан Чердак на общем построении по этому поводу сказал: "Хай себе бегут!" Нам не жалко этих тряпок. Только жалко, что они там у себя дома, перед людьми будут позорить наше училище и честь морской формы, в которой советские моряки поднимались в атаку, шли на смерть! Вот из таких тараканов и вырастают предатели, которые готовы продать за какую-нибудь ничтожную тряпицу не только Родину свою, но  и мать родную! Они уже сейчас сослужили великую службу нашим врагам - империалистам! Они заслуживают самого большого презрения. Запомните это, хлопцы!

Начался учебный год и новая, непривычная для всех, жизнь. Особенно, долго не могли привыкнуть к утреннему подъему, который начинался в шесть часов, и сверхбыстрому одеванию. Подъем делал сам капитан Чердак. Причем  всегда выглядел, как новенькая иголка, выбритый, свежий, выутюженный, будто для него не было никакой ночи. При этом строго засекал на секундомере своих карманных часов установленное время одевания. Потом бегом на физзарядку, на умывание, в столовую - строем, по группам, где усаживались за длинными столами по пять человек с обеих сторон.

Первое время, кто не укладывался на подъеме в срок, он прощал, но предупреждал. Потом не было никому, никакого прощения. Во время не оделся - наряд в не очереди: драить палубу в кубрике, или на камбуз чистить картошку.
В кубриках должна быть идеальная чистота. Койки - заправлены строго по форме. Часто он сам ходил по кубрикам и проверял порядок. Иногда в сопровождении Александры Ивановны. В девять – вечера на шоссе строились по группам и по его требованию отрабатывали четкий строевой шаг. Обязательно с песнями: "Варяг", "Артиллеристы" и другие.

В кубриках, у дверей с тумбочкой дежурили круглосуточно вахтенные. Бывало, капитан среди ночи приходил проверять дежурство, и, если заставал вахтенного спящим, облокотившимся на тумбочку, то без наряда тоже не обходилось. Но однажды все были очень поражены, особенно те, кто хорошо знал Гошку Курочкина - послушного, дисциплинированного тихоню, - когда увидели его со шваброй, драющим палубу в гальюне. Чтобы заработать такой наряд, это нужно сотворить нечто такое, что никому и не снилось. Если даже за такой проступок, как, например, Гришка Петелин из группы минеров во время обеда залепил красной лососевой икрой глаза своему соседу по столу Петьке Иванченко, а тот в отместку запустил в его голову порционным ломтем сыра, который как  мячик отскочил, влетел в раздаточное окно и прямо - в котел со щами. Заработали они за это оба по пять нарядов, и всего лишь чистить на камбузе картошку.
Сколько не допытывались у Гошки - что же он натворил, но он так и не сказал. Молчал, насупившись и надув губы. Даже своему самому близкому приятелю тайну этого наряда не открывал.

За первый год обучения должны пройти краткий курс семилетки. В общеобразовательную программу входили еще предметы: специальная технология, материаловедение и политзанятие. Занятия - теория и практика - перемежались между собой через день. Практику проходили в слесарном цехе, который находился во втором подъезде на первом этаже. Размером был такого же, как кубрики, но делился на несколько секций. На длинных металлических верстаках были установлены индивидуальные тиски, на которых проходили первые навыки слесарного дела с зубилом и молотком. С непривычки, первое время молоток больше норовил соскользнуть с верхнего ударного конца зубила и больно садануть по руке. Так что Владькин татуированный якорь долго не заживал. Со временем научились владеть и зубилом, и молотком. Потом научились из кузнечных заготовок делать прекрасные, словно игрушки, всякие гаечные ключи, плоскогуб¬, ножницы по металлу, которые   после шли по назначению в заводские цеха. Общее образование вели школьные учителя. Практику - мастера с военного-морского  дока.

С первых дней учебного года была создана комсомольская организация, которой руководила Александра Ивановна. Комсоргом был избран Ваня Кисляров, староста Владькиной группы. Он прибыл в училище уже комсомольцем, как и еще несколько человек. Но новых желающих вступить в эту организацию было не очень-то много. Отпугивали всякие общественные поручения, да и быть на виду, лезть из кожи, подавать пример остальным - сложновато. Лучше быть независимым от всех общественных обязанностей. Придерживался этих взглядов и Владька. Кроме этого у него была еще одна причина. Когда-то в школе он был обвинен учительницей в варварском хулиганстве, поэтому не приняли в пионеры. Теперь обо всем этом нужно будет говорить на собрании, а это очень неприятно. И вообще, лучше он подождет. А там видно будет. А вот в редколлегию стенной газеты, куда его избрали художником, включился с удовольствием.

Спортзал находился во втором подъезде на третьем этаже. Занимал такую же площадь как цех или кубрики. Он же был и актовым залом с небольшой сценкой и киноэкраном.  Раз в неделю здесь демонстрировались кинофильмы.
Заниматься в спортзале мог каждый, без принуждения. Он был хорошо оснащен всякими спортивными снарядами и принадлежностями. Кольца, брусья, козлы, штанги, боксерские груши и перчатки, маты для французской борьбы и даже фехтовальные комплекты и лыжи. Вот только тренеров пока было только двое: по французской борьбе (классической) и боксу. Оба краснофлотца с крейсера "Калинин". Тренер по боксу был чемпион Тихоокеанского флота в легком весе.
Владькина компания, которая занималась в секции бокса еще в Спасске, теперь с большим удовольствием пришла в новую секцию. Тренер сразу отметил Владькины способности и стал уделять ему внимания больше других. Часто работал с ним индивидуально, также, как и в прошлой, начальной секции.

Не прошло и половины месяца после того, как выдали форму, а большая часть пацанов, уже щеголяла в бескозырках с ленточками, сверкала, начищенными до зеркального блеска, флотскими бляхами с тесненными якорями, и, конечно же, в клешах. Ленточки, ремни с бляхами, черное сукно для клиньев в брюки доставали кто, где мог. Но чаще на толкучках, базарах, где собирается большое скопление спекулянтов, барыг. У них можно было купить все, даже крейсер. Были бы деньги. Кто-то, получал из дома почтовым переводом. Однако многие пацаны были настолько неразборчивы в выборе ленточек на бескозырки, что даже нацепили - с названиями кораблей: "Стремительный", "Гордый", «Непобедимый" и даже "Черноморский флот", "Балтийский флот". У Владьки на бескозырке золотился - "Тихоокеанский флот".
Однажды, в субботу, после вечерней строевой прогулки капитан объявил на завтра на десять утра общее построение, и чтобы все были при парадной форме.

Стояли теплые последние числа сентября. Еще по-летнему грело солнце и мало напоминало о наступающей осени. Капитан прошелся вдоль строя и зорким, внимательным взглядом оглядел всех с ног до головы. Затем, остановившись на середине, сверкнул своими ледяшками из под козырька мичманки и сурово произнес:
- Шо это такое? Срамите училище! Меня срамите! Где это вы набрали эти ленты – с  названием кораблей? А ты. - он ткнул пальцем в Гришку Грубу, стоявшего во втором ряду, - ты шо - с Черноморского флота? А ты, - он перекинулся на Алешку Пузырькова, - с Балтийского?! Шо б сегодня же поснимали. Не позорились. Ленточки можете носить только - "Тихоокеанский флот" и "Военно-морской флот". И никаких кораблей. Шо б я больше не видел. - Он замолчал, прошел несколько шагов, потом вернулся на прежнее место и сдвинул на затылок мичманку.

Это значило - у него хорошее настроение. Пацаны уже изучили его. Бывало, войдет в кубрик с натянутой на самые глаза мичманкой и заложенными за спину руками - все уже знали, что кто-то напроказничал и он очень недоволен. А если входил со сдвинутой слегка на затылок мичманкой, это значит  настроение у него отличное. Интересовался, как отдыхают, бросал на ходу пару шутливых слов и уходил. - Так, хлопцы. Нам выпала большая честь. Нас приглашают на праздник 7 ноября на парад, который будет принимать сам командующий Тихоокеанского флота. Поэтому с сегодняшнего дня мы должны приложить все силы и старания, чтобы научиться маршировать настоящим твердым парадным шагом. Времени остается очень мало. Мы посоветовались с руководством училища и решили, что пойдут на парад ни все, а только самые достойные. - Он замолчал, обвел всех глазами и ухмыльнулся. - Так вы, наверное, сейчас думаете, что вы все достойны. Сразу скажу - нет! Достойны только те, кто не пропустил ни одного занятия без уважительной причины, и учится прилежно, и еще, чтобы был опрятным во всем. Так я понимаю – достоинство. Старосты групп, вы поняли меня? Сегодня же к двум часам предоставите мне списки на этих хлопцев.

Старостам пришлось очень нелегко  составить списки. Все били себя в грудь, доказывая, что они самые достойные. В четыре часа дня состоялось новое построение, но уже в две шеренги и только списочный состав в количестве двухсот с лишним человек.
Капитан медленно пошел вдоль строя, внимательно оглядывая всех с ног до головы. Иногда останавливался, раздвигал первую шеренгу и придирчиво оглядывал стоявших  во второй. Вот он опять остановился. На этот раз напротив Владьки, стоявшего в первой шеренге. Владька весь напрягся, вытянулся, замер. Бескозырка с надписью "Тихоокеанский флот" была сдвинута на лоб и чуть набекрень, как носят настоящие моряки. Темно-синяя суконная фланелька, которую он сам подгонял по своим плечам, изящно облегала его стройную фигурку. Отглаженные под матрасом брюки клеш, острыми стрелками закрывали носочки ботинок. Капитан качнул головой и улыбнулся.
- Молодец. - Пошел дальше, и через несколько шагов остановился около кругленького Колачика. Оглядел его всего и спросил: - Как фамилия?
- Кудрявцев, - весь сжавшись, втянув голову в плечи, ответил  Колачик.
- Из какой группы?
- Десятой, минеров.
- Староста  десятой группы, ко мне.
- Есть, товарищ капитан, - ответил сухой, длинный Генка Медведев и строевым шагом подошел к нему.
- Шо это такое? - кивнул капитан на брюки Колачика. Генка пожал плечами и растерянно замигал глазами.
- Не знаешь, значит? - И тут же достал из кармана складной ножичек и протянул Генке. - Пори. Я же предупреждал.
Генка присел перед Колачиком на корточки и со злом дернул за его широченную брючину. Мало того, что они были похожи на расклешенную юбку, так еще и клинья не соответствовали ни цвету, ни ткани брюк. Они были из темно-синей хлопчатобумажной ткани.

Через несколько минут от разноцветного клеша Колачика остались только черные паруса, на которых под строгую команду капитана, с грузом двух нарядов вне очереди и веселым смехом в строю, он уплыл в кубрик. Капитан снова пробежал глазами по шеренгам и с расстановкой произнес:
- Так... ну, признавайтесь, кто еще смог так обезобразить свои брюки?
Никто в строю не шелохнулся. Застыла напряженная тишина.
- Шо, больше нет таких?  Хорошо. С завтрашнего дня начнем чеканить шаг. А теперь  - разойдись!

На завтра список был пересмотрен капитаном и сокращен почти наполовину. Владька со своими друзьями: Спартаком, Толей и Мишкой остались в списке. И вот, началась парадная строевая подготовка. Это была настоящая строевая экзекуция. Разобравшись в строю в шеренги по пять человек, уходили по горностаевскому шоссе подальше от училища, чтобы не мешали группы, выходившие на вечернюю строевую прогулку, и там начиналась муштра. Нужно было научиться чеканить шаг в ногу и при этом держать строгое равнение с подтянутой осанкой и поднятой головой, с периодическими слитными возгласами "Ура!", и так, каждый вечер по два часа к ряду, и даже по воскресным дням.

Теперь, кто не вошел в этот подготовительный парадно-строевой состав, резвились и от души посмеивались над теми, кто после такой изнурительной муштры едва доползали до своей койки и без чувств валились в подушку. У Владьки и его друзей  уже была кое-какая физическая подготовка, и они легко переносили эту муштру. И даже где-то глубоко в душе даже испытывали некоторое удовлетворение. Так что эти насмешки их больше веселили, нежели трогали.

Было воскресенье. В кубрике стояла тишина. Кто-то по увольнительной ушел в город, кто-то сидел за тумбочкой и зубрил домашние уроки, кто-то писал домой письмо. Многие, любившие поспать, сладко посапывали в подушку. Владька с Борькой Чурилкиным играли в шахматы, сидя на койке друг против друга, поджав поазиатски ноги. Борька каждый раз, как только передвигал фигуру, низко склонялся к доске и подслеповато щурился.
Ты что, совсем слепой что ли? Пешек не видишь? - не выдержал Владька.
- Почему, не вижу. Вижу. Только немножко неважно.
- А как же ты прошел комиссию?
- А за   меня Костя Морозкин прошел, - сказал Борька и, склонившись к доске, переставил слона. - Тебе шаг.
- Вот черт! - с обидой на себя выругался Владька. - Я тут неправильно походил. Ну ладно. Теперь уже поздно. Борька опять склонился к доске, но тут же выпрямился.
- Слушай, Владик, ты только никому не говори. Ладно?
- Про что?
- Ну, что... глаза у меня...
- Да ну! Не беспокойся.
Тут подошел Мишка,
Владька, ты слышал, капитан Чертак вчера привез Шурку Ковтуна и Кольку Сапунова из милиции?
- Нет, не слышал.
- Ты знаешь, они побывали в Маньчжурии, в городе Харбине. Проехали на товарняке через границу на станции Краскино. И там, в Харбине у кого-то что-то слямзили, ну, и попались в комендатуру. Сначала их отправили в Ворошилов (г. Уссурийск). А потом во Владик, в краевую милицию. Там они сказали, что они из нашего училища. Поехали домой в самоволку. Сели "зайцами"', да не в тот поезд, вот он и завез их аж в самый Харбин. А у них спрашивают - как же вы переехали границу?! Они говорят, что спрятались под вагоном. Ну и вот, теперь вызвали капитана Чердака. Они ему поклялись, что будут учиться и вести себя хорошо. Он их пожалел и привез в училище.

- А где - они? В каком кубрике? - спросил Владька.
- В третьем. У оружейников, - ответил Мишка.
- Ладно... я сейчас пойду с ним рассчитаюсь, - насупив брови, произнес Владька, - Он мне должен, этот уркаган захезанный.
- Да брось! - попытался остановить его Мишка. - Он же с финкой ходит.
- Ну и что. Я вызову    его один - на один, по-честному. Без всяких финок.
- Ну, даешь! Нашел честнягу. Пырнет в бок - и вся его честность, - сказал Мишка.
- Пусть попробует, - буркнул Владька и, подняв вверх руки, обратился к Борьке: -  Все, я сдаюсь! - Смахнул с доски фигуры, спустил с койки ноги и стал быстро обуваться. Тут подошли Спартак и Толя. Узнав, куда собирается Владька, тут же безоговорочно поддержали его.
- Пусть только попробует вытащить свою финку, - сказал Спартак, сняв с себя ремень с тяжелой бляхой, и намотал на руку. Толя с  Мишкой последовали его примеру.

В дверь кубрика, чуть не сбив их с ног, влетел Серега Говорков из группы электромехаников, а за ним Родька Сурков, староста группы торпедистов. Родька был весь в ссадинах, кровоподтеках. Фланелька с тельняшкой разорваны на груди до самого пояса.
- Полундра, наших бьют! - во весь голос прокричал Серега и помчался поднимать тревогу по другим кубрикам…

На толкучке, расположенной под железнодорожным мостом, ведущим на Чуркин Мыс, перед самой Луговой, собирается всякая шантрапа. Спекулянты, разнокалиберные барыги, сбывающие всякие вещи, в том числе и краденые, мошенники, ловко вытрушивающие кошельки и карманы у наивных людей с помощью заманчивого выигрыша путем угадывания одной из трех карт, которые они виртуозно метали на газете, расстеленной прямо на земле. При этом громко, азартно зазыва¬ли: "Кто выиграть хочет, ко мне подойдет. На туза поставит - с деньгами уйдет! Как тузик, так деньги в картузик! Кто смел, тот и тыщу съел! Подхооди!" На другом конце базарчика, так же на газете раскидывали цепочку с двумя петельками, одну из которых требовалось угадать, ткнуть пальцем. Но она всегда оказывалась пустой, а значит и проигрышной.

Пацаны из училища никогда не проходили мимо и с любопытством совали к ним свой нос, за что часто получали от них взашей или даже пинка со словами: "Пошла вон фазанная вшивота! Вы всю картину портите!"  Но в этот раз им было не до "фазанов" не до Родьки, сидевшего на корточках, тесно зажатого со всех сторон замерших наблюдателей рядом с молодым мужчиной в кителе гражданского моряка, которому банкующий позволил один раз выиграть, чтобы вызвать у него азартный интерес, и который теперь все время проигрывал. И чем больше он проигрывал, тем больше его охватывал азарт. И как только моряк указывал на карту, банкующий начинал поднимать цену.

Родька давно разгадал эту игру и теперь отчетливо видел выигрышного туза. Моряк проиграл уже тридцать тысяч, и это была последняя ставка, достигшая потолка. Весь бледный, он растерянно смотрел на три карты, "рубашками" вверх и ни как не решался перевернуть одну из них. Родьке до боли стало жалко моряка, и он шепнул ему - которую. Оказался выигрыш. Моряк вернул все свои деньги и быстро убежал. Зато банкующий и все его подыгрывающие приятели коршуном налетели на Родьку и избили его так, что он едва добрался до училища.

Услышав: - "Полундра, наших бьют!" - Тут же мгновенно все побросали свои дела и кинулись из кубрика. Проснувшиеся и еще не сообразившие до конца - в чем дело, на ходу, как попало зашнуровывали ботинки и тоже неслись к выходу. И вот, огромная темно-синяя масса, сверкая на солнце размахивающими бляхами, и, сотрясая воздух гулом шквального топота ног с клубами дорожной пыли, молча, сопя, двигалась к мосту. Каждый - ощущал рядом плечо и горячее дыхание товарища. Кто-то, почти еще незнакомого, а кто-то к кому-то даже питал неприязненные чувства, но сейчас объединяла всех какая-то единая сила сплоченности духа и гнева. Будто избили не Родьку, а каждого из них в отдельности, глубоко ранив чувства морской чести и достоинства, которые успели привить им мастера-краснофлотцы и, конечно же, сам капитан Чердак.
 
Впереди всех неслись Валерка Корякин - староста группы электромехаников - и Федька Трощенко. Да они и по возрасту были старше всех. Владька со Спартаком бежали рядом. Толя с Мишкой чуть приотстали. Грозная темно-синяя туча приближалась к базару. Люди в испуге кинулись в разные стороны. Метнулись и кучками, как крысы, с финками и кастетами побежали базарные грабежники, но тут же были настигнуты, и началось настоящее побоище. В воздух взлетела колода карт и рассыпалась на десятки частей, словно вспугнутых мотыльков, порхающих вперемежку с медными бляхами, которые тяжелым дождем обрушились на их головы, плечи, бока. Валили с ног, оставляя на их телах кровавые подтеки с отпечатками якорей. И неизвестно - чем бы это кончилось, если бы поблизости в это время не оказался капитан Чердак, когторый направлялся в у чилище и которого кто-то заметил, и тонким пронзительным голосом прокричал на всю округу: "Полундра! Капитан Чердак!"

И точно по команде, все бросились врассыпную. Кто - на железно¬дорожную насыпь и скрылся за ней, а кто - прямо по дороге. Через некоторое время капитан вошел в первый кубрик и увидел царившее спокойствие и умиротворение. Каждый занимался каким-то своим делом. То тут, то там слышался непринужденный разговор. И ничто не напоминало о том, что он видел полчаса тому назад. Он, молча, прошелся по кубрику, у дверей остановился и строго отрубил:
- Всем выходить строиться!
Спустя несколько минут весь состав училища был в строю.
- Та-ак, - сдержанно произнес он, медленно шагая вдоль строя, и, скользя по застывшим лицам мальчишек из-под низко надвинутой    мичманки своими чуть прищуренными сверлящими глазами. - Ну, кто мне доложит - шо это за разбой вы учинили?
Строй не шелохнулся. Все молчали. Он язвительно усмехнулся:
- А может я обознался - это были не вы? Или мне померещилось? Шо, молчите? Языки отняло? Смелости не хватает? А устроить такую бойню у всех на глазах - хватило смелости? Напугали пол города! Чего ради вы учинили эту пугачевщину? Кто вас подбил на это? Кто - закоперщик? Пока не расскажете, я не отпущу вас. Будете стоять вот так до завтрашнего утра.
- Нету у нас никакого закоперщика, и никто нас не подбивал. Мы - сами! - прозвучал звонкий голос, вырвавшийся откуда-то из
середины строя.
- Кто это там? - капитан вскинул голову, отыскивая его глазами, - Ну-ка, выйти из строя.
- Товарищ капитан, разрешите мне,- робко подал свой голос Валерка Корякин, стоявший в первом ряду. Капитан метнул в его сторону взгляд.
- А - а, староста первой группы. Слушаю.
- В общем... ну-у... это было так, - и Валерка сбивчиво, но понятно изложил всю историю происшедшего. А когда закончил, капитан закашлялся, что никогда за ним такого не водилось, сдвинул на затылок мичманку, достал из кармана носовой платок и, прикрыв рот, стал, не спеша вытирать нос, пологая,  что он спрятал  непрошеную улыбку, которая невольно растянула его губы. Затем спрятал платок и опять строго продолжил:
- А вы понимаете, шо это такое? Шо вы натворили? Вы устроили коллективное хулиганство! Настоящий разбой. Вы же покалечили их. Хорошо, если не до смерти. Они ведь такие же советские люди, как и вы, только живут паразитической жизнью. Но это не ваше дело! Нечего совать туда свой нос. Пусть ими занимается милиция.

- Ага, пусть нас бьют, а мы будем молчать, да? - кто-то выкрикнул с другого края.
- У нас - морской закон: один - за всех, все за одного! - подхватил другой голос.
- Ишь  вы, - "морской закон"! - ухмыльнулся капитан. - Но без наказания я вас все равно не оставлю. И хорошенько бы вас надо было наказать. Ну, на первый раз, я думаю, хватит с вас того, шо все увольнения в город отменяются на целый месяц. И второе, сегодняшний выходной день тоже отменяется. Сейчас переоденетесь и устроите аврал на всей территории училища и в кубриках тоже. Ясно? Старосты потом доложите мне. Разойдись!

Это была первая послевоенная осень. Ярко и тепло продолжало светить солнце. Словно специально, впервые за все время войны, она задержалась, чтобы вместе с людьми, радостно и весело отметить их Великий праздник – 28-мую годовщину Октябрьской Социалистической революции. Весь город, корабли в бухте, были празднично украшены разноцветными флажками, алыми знаменами, транспарантами, портретами вождей, политбюро. Звучала веселая музыка. Нарядные, как никогда, люди с сияющими улыбками, красными флажками
и бантами на груди, некоторые с детьми на плечах, плотной стеной вытянулись по обеим сторонам Ленинской. У старинного здания по левой стороне улицы, на высокой трибуне, смонтированной на время праздника, сверкая орденами и медалями на парадных мундирах, стояло несколько человек высшего комсостава во главе с командующим Тихоокеанского флота адмиралом Иваном Степановичем Юмашевым, и несколько гражданских лиц.

Первыми парадным маршем пошли военные моряки с кораблей и береговой обороны. Твердый, поставленный голос командующего громко и торжественно прозвучал из мегафона, приветствуя и поздравляя марширующих мимо трибуны, моряков. В ответ прокатилось их слаженное громкое "Ура!". За моряками двинулись колоны рабочих Дальзавода, с колышущимися  над головами морем красных знамен, транспарантов, лозунгов, портретов Сталина, Ленина, политбюро. За ними пошли труженики Дальневосточного и рыболовного пароходств, потом другие трудящиеся города. Наконец пошли "Трудовые резервы", первыми из которых была колона ремесленного училища номер три тыла ТОФ. В переди, со знаменем в руках, чеканил шаг староста первой группы Валерка Корякин. Следом - синхронно, подтянуто, с гордо поднятой головой в бескозырках, рубили шаг стройные ряды колоны мальчишек. По сторонам то и дело раздавались восхищенные возгласы:
- Во, дают пацаны!
- Идут, как настоящие моряки!
- Молодцы огольцы! Знай наших!
- Вот это шагают мальчишки,   смотрите как здорово!!
- Это наши будущие герои...

Командующий что-то коротко переговорил с рядом стоящим на трибуне, офицером, широко улыбнулся и с веселым задором гаркнул в мегафон:
- Молодцы, юнги! Настоящие альбатросы! Так держать! Ура!
Мальчишеские ряды налету подхватили его возглас и, слившись в вдохновенном едином порыве звонких голосов, высоко взметнули свое стройное "Ура!"
Владька шагал в третьем ряду с левого края, рядом со Спартаком. Высокие, гордые чувства, словно свежие ветры далеких морей, переполняли его грудь и еще выше поднимали и утверждали его дух и непоколебимые мечты. Завтра ему исполняется пятнадцать лет.

                ХV 111

Капитан Чердак  занимался не только воспитанием своих подопечных, но и строго следил за их бытом, питанием. Сам мотался по продовольственным складам флота и Трудовых резервов. Всячески: правдами и неправдами - выбивал наилучшие продукты и в необходимом количестве. Поэтому его питомцы всегда выглядели здоровыми и розовощекими. И тем очень отличались своим видом от учащихся РУ или ФЗО.
Когда начальство военно-морского флота решило открыть это училище и пополнить свои доки молодыми квалифицированными рабочими,  перебрали многих офицеров на эту должность, в итоге остановились на нём.  Он растерялся и даже стал заикаться, перейдя на украинский язык:
- Да що вы!.. Хиба я... я... да який же з мэнэ...
- Ничего. Справитесь. Это приказ.
Если раньше пацаны трепетали перед его одним только видом, то теперь все больше проникались к нему уважением. А окончательно он завладел их сердцами, когда они узнали - за что Гошка Курочкин получил тогда такой немыслимый наряд - драить гальюн. Его приятель, Юрка Соскин, которому Гошка открылся наконец, растрепался по всему училищу. Было это так. Гошка встретился с капитаном на лестнице, когда тот спускался со второго этажа,

- Здравия желаю, товарищ капитан! - воскликнул Гошка, весь светясь, как керосиновая лампа, заправленная сахаром.
- Здравствуй, хлопче, здравствуй, - приостановился на ступеньке капитан. - Шо это ты такой, -  письмо из дома получил?
- Да нет, товарищ капитан. Письмо я получил еще на той неделе.
- А шо ж это на лице у тебя нарисованный такой праздник?
Озираясь по сторонам, Гошка подвинулся к нему поближе и, сделав серьезное выражение на лице, прошептал:
- Я хочу вам сказать что-то по секрету.
Капитан наклонился к нему и так же шепотом произнес:
- Ну. Я слушаю.
- Это, ну. Там, за углом пацаны курят. За углом училища. Прямо, смолят вовсю!
- Шо ты говоришь?! - как бы с удивлением воскликнул капитан.- Вот мерзавцы. И ты сам видел?
- Так точно, товарищ капитан! - еще ярче засиял Гошка.  Даже видел - какие они папиросы курят.
- Какие же?
- "Норд? и еще сигареты "Аврора".
- Молодец, хлопче. Ты очень наблюдательный.
- Стараюсь, товарищ капитан! - воскликнул Гошка и чуть от радости не выпрыгнул из своих штанов.
- А как тебя зовут? - прищурив один глаз, спросил капитан.
- Гошка. А если серьезно, то Георгий.
- А фамилия?
- Курочкин.
- Ну, вот шо, Георгий Курочкин,- выпрямился капитан и, стянув на глаза козырёк мичманки, строго произнес - Сейчас же возьмешь швабру и ведро с водой и пойдешь в гальюн драить палубу. А когда закончишь, доложишь мне. Я проверю. Шоб палуба в гальюне блестела, как в кубрике. Понял, Георгий Курочкин?
Гошка так и остолбенел. Глаза полезли на лоб, а язык, точно прилип во рту.
- Шо, молчишь?
Тут он уронил голову и едва слышно выдавил:
- Слушаюсь, товарищ капитан.

Многие пацаны теперь стали даже подражать ему - его стройной, подтянутой осанке, твердой походке, четким манерам и его офицерской опрятности. Большинство, в том числе и Владька, были просто в него влюблены, как в отца,  строгого, но справедливого и заботливого. И даже скучали, когда он отсутствовал по каким-то причинам.

Та толкучка под мостом, где произошло побоище, теперь отодвинулась метров на двести вперед, левее Луговой. Подальше от проходной дороги. Но, если и захаживали иногда туда пацаны - из училища, то теперь ее "хозяева" принимали их, как самых обожаемых гостей; не скрывали своего заискивания, и часто одаривали их, то папиросами, то сигаретами, а то и сладостями...
Почти все вечера Владька проводил в спортзале. Читать приходи¬лось очень мало. Библиотека в училище была не очень богатой. Все, что там имелось, Владькой давно прочитано. И теперь все свободное время уделял тренировкам по боксу. Ушел в него весь с головой. .
Вскоре состоялась товарищеская встреча на ринге команд юных боксеров РУ №1 и РУ №3. Первое - одержало всего две победы. Остальные - достались  РУ №3, в которых особенно отличился Владька.


Итак, все шло, казалось бы, лучшего и желать не надо. На школьных занятиях Владька успевал, с успехом осваивал слесарное дело, с друзьями ладил. Но иногда нет, нет, и зашевелится под ложечкой какой-то червячок, и так засосет, что все вокруг становится таким немилым, таким мрачным - смотреть не хочется. Однажды проснулся среди ночи и долго не мог заснуть. Голову заполнили невеселые мысли, они настойчиво рисовали безрадостную картину серого, однообразного будущего, где, как тяжелой цепью, будет прикован к доку или заводу - на берегу. Всю жизнь, ковыряясь в корабельных железках, или пушках, и никогда не увидит настоящего открытого моря. Не будет бороздить его безбрежные просторы, радоваться встречному порывистому ветру и рокочущей волне.


С Шуркой Ковтуном он так и не рассчитался. Тот со своим напарником, Колькой, получив обмундирование, смылись из училища на другой же день. Родька с ребятами видели их на Мальцевском базаре, как они продавали эти свои вещи, и хвастали, что в училище никогда не вернутся, потому что отваливают на Запад, в Ростов или Одессу. И еще язвительно посмеялись: "Привет - капитану Чердаку!"


На днях Владька получил из дома письмо. Писала сестренка, Рая, видно, под диктовку матери. Письмо Владьку очень удивило. Он никогда не думал, что отца могут куда-то перевести. С тех пор, как его призвали в армию и направили служить на бензосклад, Владьке казалось, что это на всю жизнь. И вдруг он узнает, что его перевели в Корею. Как будто за то, что на Октябрьский праздник 7 ноября, у себя на гулянке с ком¬панией офицеров он подрался с капитаном Крыловым, которому здорово наподдавал. Но еще больше Владьку удивило и даже пробудило гордость за отца. Крылов был выше ростом и шире в плечах, и отец поколотил его.
На место отца прислали молодого лейтенанта, которого подселили в одну из комнат Крылова.


На новогодние каникулы всех из училища отпустили домой. Полностью выдали сухой паек: муку, рис, сахар, яичный порошок, топленное сливочное масло, рыбные консервы, американскую тушенку. Оплатили дорогу туда и обратно.
Владькиному приезду дома были все очень рады. Обе сестренки, особенно Рая, так и подшучивала над ним: "Моряк - с печки бряк!". Но тут в защиту Владьки вступался маленький братишка Вася. Привезенные Владькой продукты, буквально осчастливили всех. Особенно мать, которой все время приходилось выкручиваться. Жили ведь только на постной картошке, кукурузе, капусте и на пайках хлеба. На следующий день она напекла оладий, наварила рисовой каши с тушенкой, и пили сладкий чай.


Потом мать рассказала - из-за чего отец подрался с Крыловым. Сначала они крепко поспорили: Отец доказывал, что если бы ни Жуков, то войну бы проиграли. А Крылов доказывал, что Сталин ни за что бы, ни допустил этого, и войну выиграл ни Жуков, а Сталин. И доспорившись до того, что Крылов плеснул в лицо отцу водкой из рюмки. Тут отец и подскочил. Потом мать с грустью добавила: "Это ще хорошо, шо батьку пэрэвэлы. А то моглы бы и посадыть. Крылов, вин же ще и замполит".


К вечеру на новый год приехал и отец на побывку на три дня. Тоже привез много кое-чего из продуктов, и трофейных вещей. Даже Владьке подарил карманные швейцарские часы с цепочкой. Привез еще большую квадратную банку, литров на пятнадцать, ханжи - корейской водки. На другой день, вечером в доме было полно гостей. Собрались все его друзья с женами. За столом отец весело смеялся и говорил, что плохо ему сделали - перевели козла на капусту. И рассказал, как ему там служится. Вдвоем с солдатом охраняют трофейные склады. Сам себе хозяин.


Правда, корейцы доставляют немного беспокойства. Военнопленные японцы без всякого конвоя возят трофейные грузы на машинах и разгружают в эти склады. В это время из зарослей выскакивает огромная толпа корейцев с бамбуковыми палками, и набрасываются на этих японцев.  Вот тут отец с солдатом дают  в воздух  автоматную очередь, и корейцы тут же бегут в свои заросли. Обслуживают его тоже японцы. Бывает парится в баньке, а японец в это время играет ему под окном на губной гармошке.
Через три дня отец уехал. Кончились и у Владьки каникулы. Он тоже уехал.


Эта зима во Владивостоке была не очень снежной. Но наконец, расщедрилась. И капитан Чердак решил использовать застоявшиеся в спортзале полторы сотни пар лыж. Сначала решил проверить способности желающих лыжников в сторону Горностая, а на следующее воскресенье- отправиться пригородным поездом на Океанскую,горную местность где развлекаются городские лыжники, которые уже успели обкатать всю округу своими лыжнями. Команда училища разбрелась по этим следам - кто куда. Владька одним из первых поднялся на вершину сопки, стал на укатанную лыжню и, испытывая знакомое радостное чувство летящей скорости, захватывающей дух, оттолкнулся и понесся вниз, навстречу звенящего, подмороженного ветра, петляя среди сосен и густых зарослей. Внизу встретился со Спартаком и Мишкой и повел их вверх, на эту же лыжню.
К концу дня команда усталая, но веселая, жизнерадостная,от всей души благодарная капитану, возвращалась в училище. Подсмеивались друг над другом - кто сколько раз падал, кто кубарем влетал в кустарник, а кто и крепко поцарапал нос.


В воскресные дни лучшим группам по успеваемости и дисциплине в качестве поощрения представлялся выход в кинотеатры, музей и даже в драмтеатр. Возглавляла эти культпоходы Александра Ивановна, иногда и сам капитан Чердак. А так же раз в неделю по воскресным вечерам привозили кинофильмы, и тогда спортзал превращался в кинозал. На сцене опускался белый экран. Под шум, гомон, толкотню разбирались скамейки, составленные у стен друг на дружку, и выстраивались от сцены до самых дверей. Междоусобные драки теперь случались крайне редко. Поводом для этого могло послужить только что-то из ряда вон выходящее.


Вот и зима подошла к концу. С каждым днем солнце светило все ярче. Побежали с крыши звенящие капли, сверкая в лучах алмазным бисером, заполыхали ручьи, охваченные языками серебристого пламени.
Как-то, после ужина к Владьке подошел Борька Чурилкин и протянул ему газету "Красное знамя" за шестнадцатое марта 1946 года.
- Смотри. Ты читал это объявление?
- Что за объявление?
- Да вот. - Борька, подслеповато щурясь, ткнул пальцем.
Владька взял у него газету, присел на койку и стал читать:
"Дальневосточное госморпароходство объявляет набор подростков в школу юнг, которая открыта на пароходе "Балхаш". Возраст от пятнадцати до семнадцати лет. При поступлении иметь следующие документы: метрическую выписку или паспорт, справку об образовании за пять классов, справку о состоянии здоровья и справку с местожительства. Адрес: г. Владивосток, ул. Набережная, общеобразовательная школа №13".
Владька пробежал глазами объявление раз, потом еще и еще. И тут у него задрожали руки, и он бросил на койку газету, будто сильно обжегся ею, затем вскочил, но тут же опять сел и снова схватил газету, и впился в нее глазами. Всю ночь не спал. И наконец, решил, Даже уговорил Борьку Чурилкина, сказал, что пройдёт за него комиссию по зренеию.


Мать встретила Владьку с изумлением. Она не ожидала его приезда в эту пору. Он не стал скрывать и честно рассказал ей, что удрал из училища и приехал за документами. Решил поступить в школу юнг, которая находится на самом пароходе. Который ходит по морям, а не стоит у берега, как... как это училище, после которого он никогда не увидит настоящего моря. Что хотите, делайте, а он без моря жить не мажет! Мать покачала головой, грустно вздохнула и в который раз вспомнила недобрым словом камчатских грузчиков. Новые метрики получил сразу. Глазного врача прошел в первую очередь за Борьку. На другой день - за себя. К тому же был другой врач, и все обошлось как нельзя лучше.


Все документы были уже готовы. Осталось - только справки об образовании получить. Сначала помчались в Борькину школу - пятую. Но директор был на больничном, а завуч появится только после обеда. Не теряя времени, они тут же отправились в четвертую школу, в которой     учился Владька. Они постучали в дверь канцелярии и, не дожидаясь ответа, оба вошли. За столом сидела молодая женщина. Одна. И что-то писала. Это и была завуч, но Владька видел ее впервые. Она подняла голову.
- Что вам нужно, мальчики?
Владька тут же изложил ей суть их вопроса.
- Хорошо, минутку подождите. Сейчас я вам сделаю эти справки.
Она улыбнулась и, продолжая думать о чем-то своем, поднялась из-за стола, подошла к книжному стеллажу, выдвинула нижний ящик. С минуту порылась в нем, и вынула два заготовленных бланка. Владька с радостным удивлением подмигнул Борьке. Она села к столу и опросила - сколько они закончили классов. Борька, воодушевившись,   опередил Владьку,  бросил:
- У меня - шесть! - как и было у него на самом деле.
- А у меня - пять, - следом за Борькой быстро произнес Владька.
- Хорошо, мальчики, хорошо.
Они схватили у нее готовые справки, поблагодарили и счастливые выскочили на улицу. И только тут разглядели, что она перепутала - Борьке написала пять классов, а Владьке – шесть. Но Борька махнул рукой и сказал, что все это чепуха. Лишь бы приняли.


Во Владивосток приехали утром и сразу, с привокзальной площади, направились вверх к Набережной, где находилась тринадцатая школа. Владька шел быстро, чуть ли не срывался на бег. Сердце невероятно колотилось в груди, казалось, вот-вот выскочит и по¬атится впереди  него. А Борька, как на зло, вовсе не спешил, отчего Владька так и выходил из себя, бросая в него нелестными словами. Но Борька был, как всегда, невозмутим. Однако занятия в школе еще не начались, и они решили подождать. Наконец прозвенел звонок и школа затихла. Они прошли по длинному светлому коридору и остановились у кабинета директората, на двери которого висела приколотая бумажка. На ней от руки было написано, что здесь производится набор в школу юнг.


Прислушались. За дверью шел какой-то непринужденный мужской разговор. И тут Владьку охватил такой страх, что он не мог даже сдвинуться с места. Борька держался спокойно. Постучал в дверь и первым вошел в кабинет.  Владька шагнул за ним. В кабинете было двое мужчин. По старше с проседью в волосах, круглолицый сидел  за письменным  столом и рылся в каких-то бумагах.  Молодой, темноволосый, худощавый, в кожаной куртке на «молнии», стоял у окна и курил.
- Можно?- спросил Борька с некоторой робостью.
- Конечно, можно, - улыбнулся из-за стола старший. - Вы поступать к нам?
- Да, - ответили они в один голос.
- Прекрасно. Проходите к столу. Ближе, ближе,- весело оказал он.
И тут у Владьки пропал всякий страх, и его охватила такая бурная радость, что хотелось прыгать, бегать и кричать ура! И в то же время ему все еще не верилось, что, наконец, настал этот долгожданный день, и он по праву ступит своей твердой ногой на палубу настоящего огромного корабля, и поплывет по морям и океанам, сладко орошая свои вымученные мечты солеными брызгами волн!
- У вас все документы в порядке? - спросил старший.
- Все! Как написано в газете, - выпалил Владька.
- Ну-ка,  посмотрим...
Борька первый подал свои бумажки. Тот просмотрел их и сказал:
- Ну что ж, можешь считать себя зачисленным в школу юнг,-
тут же заполнил какой-то бланк и протянул Борьке.- Это направление на "Балхаш". Он стоит на двенадцатом причале. На проходной покажешь его,  и тебя пропустят в порт.


Борька отошел чуть от стола и стал ждать Владьку, который сгорал уже от нетерпения и распираемого счастья. И вдруг слышит:
- Э-э... малец. А тебя мы не можем взять. Ты же читал объявление в газете. Помнишь, там написано - "справка об образовании за пять классов"?  А у тебя - шесть.
- Ну и что? - растерянно буркнул  он.
- А то, пацан,- повернувшись от окна, заговорил молодой в кожанке, - что мы берем только с пятью классами, не ниже и не выше.
- Почему? - Владьку начало трясти изнутри.
- Видишь ли, малец, - вставил старший, - у нас такая инструкция, которую мы должны строго соблюдать.
- Ну!.. Ну!.. Почему... почему с пятью классами только?! - Владьку
душил уже ком в горле.
- Ты знаешь весь материал за шестой класс, - опять
вмешался молодой в кожанке. - И тебе будет скучно на уроках, будешь мешать остальным, подсказывать.
- И тут из Владькиных глаз брызнули слезы.
- Дяденьки, не буду! Не буду никому мешать! Честное слово! Пожалуйста, возьмите!  Я…  я...  ну... я очень хочу на море! Пожалуйста, возьмите!
- Мы тебя очень понимаем - продолжал молодой в кожанке, - но и ты нас пойми. Эту инструкцию мы не сами придумали. Это указание нашего начальства.
- А знаешь что, малец, - обнадеживающим мягким тоном произнес старший, - я тебе вот что советую: не теряй времени, прямо сейчас садись на поезд и езжай в свой Спасск. Возьмешь в своей школе справку за пять классов и приедешь. Вот тогда и не будет никаких разговоров.


Владька понял - дядьки неумолимы. А их совет - это единственная надежда, спасательный круг, который может и не даст уто¬нуть в такой дурацкой неудаче.
За дверью Борька стал виновато оправдываться и тоже советовать, чтобы Владька поторопился. Владька посмотрел на него с такой завистью и ненавистью, что тот стал заикаться. В сущности, хотя и ошибочно, но Владька по его вине остался за бортом.
Поезд шел только вечером. Владька проник в вагон и забрался на верхнюю багажную полку. Среди ночи его разбудил ревизор, проверявший билеты, и ссадил на станции Ворошилова. Снова сесть на поезд ему удалось только на другой день. Голодный, с подтянутым животом за двое суток, наконец, под вечер приехал домой. Утром побежал в школу. Но не застал, ни завуча, ни директора. И только на третий день получил эту злосчастную справку.


И вот он снова во Владивостоке. Бегом поднялся на Набережную, вбежал в школу. Запыхавшись, остановился у кабинета директора. На дверях не было уже той бумажки, в которой говорилось о приеме юнг. Владьку обдало холодным потом. Постучал в дверь. Вошел. За столом сидела женщина. Строго посмотрела на него.
- Тебе чего?..
- Я... Я в школу юнг...
- Опоздал, мальчик. Набор в школу юнг уже закончился.
Ноги под Владькой обмякли и стали как мочалка. Он потоптался на месте и вышел. Весь день бродил по городу, как потерянный, сам не свой. На ночь забрался в вагон пригородного поезда, стоявшего в тупике, и усталый, опять же голодный расположился на ледяной полке и, дрожа от холода, заснул тяжелым, мучительным сном.


Ночью ему приснился сон. Тот же, что когда он учился еще в первом классе. Учительница, Елена Исаевна, рассказала сказку о молодом альбатросе, который впервые вышел из гнезда и, расправив свои еще неокрепшие крылья, хотел взлететь над морским простором и парить, разрезая необъятное пространство и даль, наслаждаться безграничной свободой полёта


И вот он теперь снова приснился Владьке. Будто он хочет помочь ему, спасти, поднять с камней, залечить раны, перевязать его крылья и пригреть на своей груди. Карабкается по острым камням, ободрав в кровь колени и ногти, срывается и летит куда-то в пропасть. Поднимается и снова  настойчиво карабкается, но никак не может дотянуться до буревестника, и только видит его глаза, наполненные безысходной тоской и страданием. Владька злится на себя, на свое бессилие, что не может помочь несчастной птице и, вздрагивая от рыданий, весь заливается слезами. С этим он и проснулся. Глаза его и в самом деле были мокрыми.
Несколько дней бродяжничал по городу. Продал часы, которые подарил ему отец. Но о возвращении в училище, даже и думать не хотел. Стыдно было перед пацанами, что потерпел такую неудачу и теперь решил вернуться. Особенно стыдно перед капитаном Чердаком. Наконец решил уехать домой.

                X1Х

- Ну и шо тэпэр - пидэшь роботать? - горестно вздохнула мать.
- Не знаю, - ответил Владька уклончиво.
- На хлибозавод нэ возьмуть. Хиба - в сапожную.
- Тоже придумала - в сапожную! - дерзко фыркнул Владька,-
поищу что-нибудь другое.
- Ты ж нэ забувай, тэпэр на тэбэ трэба охвормлять хлибну карточку, иждэвенську. А пидэшь робыть, дадуть рабочу.
Владька ничего не ответил. Со злом хлопнул дверью и ушел в город. Так и бродил целыми днями. Избегал встречи с соседями. Перед ними тоже было стыдно: моряк, плавание которого закончилось на спасской речушке. Даже не ходил через проходную, когда нужно было  - в город, а проскальзывал незаметно в южную калитку, которая выводила на огороды, там, через железнодорожную насыпь и на Советскую. Хорошо, что хоть его дом стоял на самом краю.
Отец писал нечасто. У него все было по-прежнему хорошо. Когда приедет не сообщал. В ответных письмах Раюха, по настоянию матери,умалчивала о том, что Владька бросил училище и теперь сидит дома.


Началась весенняя страда. Владька с утра до позднего вечера помогал матери на огородах. А когда закончили, он опять зачастил в город.
Иногда его взгляд приковывал и разжигал любопытство велосипед, стоявший на террасе у соседних дверей, где жили капитан Крылов и старший лейтенант, который заменил отца по службе. Это был немецкий трофейный велосипед, и принадлежал старшему лейтенанту. Наверное, такой же, как привез и не нашел Владьку тот лейтенант или уже майор, которому когда-то он шил  са¬поги. Владька так и сгорал от желания прокатиться на нем, чтобы хоть узнать, что он потерял. Подходил к нему, трогал руками, гла¬дил, но сдвинуть с места   не осмеливался.


В городе обзавелся новыми друзьями, среди которых оказалось немало заядлых рыбаков. Нередко уходили с ночевками на Сантахезу или Серебрянку. Расставляли переметы и закидушки, удобно рассаживались вокруг костра и начинали и с упоением травить всякие захватывающие небылицы про оборотней, ведьм, про их всевозможные злодеяния, от которых в жилах стыла кровь. Потом засыпали. Просыпались у потухшего костра, когда рассвет, посеребрив росой зеленую траву, кусты, и своей скользкой прохладой заползал под кожу, выбивая из зубов лихорадочную дробь, вскакивали, разминались, толкаясь друг о друга, а затем весело бежали по росистым мокрым кустам проверять свои снасти. И тут над испариной реки с поросшими берегами начинали звенеть их возбужденные голоса:
- Ага, попался.  Хороший сомик!  Это - на лягушку, - радостно неслось с одного конца.

- А у меня щука или касатка слямзила крючок! - раздосадовано вторил рядом другой голос. Но тут же, вытащив следующую закидушку, радостно воскликнул: - А вот и она, стерва! Хоорошая щучка! Теперь ты от меня никуда не денешься.
- А у меня на одном перемете - два сомика, касатка и карась - неслось с другого конца.
- Ой, огольцы!  Какой мне сомище попался! Вот это да!  Я еще такого никогда не ловил, - донесся с поворота речки удивленный радостный голос.
Затем собрав снасти и, нанизав на лесы свои уловы, усталые, но счастливые возвращались домой.

      
Однажды с ними произошел необычный случай. Тоже с ночевкой отправились на Сантахезу. На место пришли уже под вечер. А тут еще начала портиться погода. Небо заволокли тяжелые тучи, и в воздухе запахло дождем.  Быстро закинув снасти, стали сооружать из кустов шалаш. И когда он был почти готов, мимо, по речке в лодке проплывал какой-то рыбак, и предупредил их, что ночью ожидается прилив и их балаган затопит вместе с ними - близко поставили у воды. Да к тому же еще собирается гроза. И тут же посоветовал идти в село, которое находилось в полукилометре, и проситься к кому-нибудь на ночлег. Добрые люди еще не перевелись.

   
Посоветовавшись между собой,  отправились в село. Оно состояло из одной улицы, некогда выбеленных, но теперь обшарпанных серых изб с небольшими дворами, хозяйственными пристройками и приусадебными огородами. На входе в село,  обособленно, на небольшом пустыре, стоял старый, бревенчатый двухэтажный дом. Вокруг не было ни двора, никаких хозпостроек, кроме общей уборной.


Начались сгущаться сумерки, и в нескольких  окнах зажглись тусклые огни. Босоногие, с засученными до колен штанинами, они подошли к нему и постучали в первую попавшую дверь. Через некоторое время снова постучали. Наконец дверь со скрипом отворилась и на пороге, опираясь на кривую суковатую палку, появилась сухая, сгорбленная старуха с большим крючковатым носом. Она обвела их своими ввалившимися тусклыми глазами и хрипло прошамкала таким же ввалившимся беззубым ртом:
- Шаго вам, шиночки?
При ее виде у всех сразу будто отнялись языки и хотели уже бежать отсюда. Однако Владька все-таки решился заговорить и, несколько заикаясь, произнес:
- Баб.. баб-ушка, мы хотели... хотели попроситься переночевать. А то скоро стемнеет и дождь пойдет, а нам - негде. Мы рыбаки, со Спасска.
- Ой, шиночки, да де ж я ваш положу. Вся хата жанята. Гошти с
города ж приеихалы, тоже - рыбаки.- Она покачала своей сухонькой
головой, повязанной тяжелым черным платком, из-под которого выглядывали пряди седых волос, и тут же, как бы опомнившись, махнула клюкой в сторону наружной, капитальной, деревянной лестницы, ведущей на второй этаж. - Вон, лежте по ней. Там е пуста хата. Люды  шъехалы в город и тэпэр  пуста.


Даже не поблагодарив старуху, сорвались с места и гурьбой, наперегонки бросились к лестнице. Действительно, на втором этаже оказалась пустая комната, которую разделял печной обогреватель, отгородив в передней плиту с кухней. В углу комнаты, за обогревателем лежала куча перетертой трухлявой соломы, видимо, вытрушенной из матрацев, когда жильцы собирались выезжать. На подоконнике стояла керосиновая лампа, и даже заправленная. Очевидно, в спешке забыли или за ненадобностью, решив, что в городе есть электричество. Это очень порадовало пацанов. Они тут же зажгли ее. За окном полоснула молния и следом, прогрохотал гром. А спустя минуту, по стеклам окон забарабанил ливневый дождь.


- Да, во время мы смылись! - воскликнул Блоха.
- Спасибо - рыбаку, который предупредил нас, - сказал Костя - Владькин родственник по матери, - А то бы сейчас, как цуцики, дрожали там, под дождем.
- Старухе тоже надо сказать спасибо,- сказал Владька и засмеялся. - Только она здорово на бабу Ягу  смахивает.
- А правда, может она и в самом деле ведьма, - настороженно произнес Митька Данилин.
- Ну и что? Ну и пусть! Нас целых пять человек. Что она нам может сделать? - воскликнул Вака.
- Да ну её к черту! - махнул рукой Костя. - Давайте лучше закурим,
- Верно, - согласился Блоха, и достал из кармана своих  штанин кисет с самосадом.      Табак был очень крепкий, и всех продрал кашель. Потом загасили лампу и стали моститься в углу на соломе. Времени было еще мало. Сбившись в кучу, некоторое время, они слушали раскаты грома и шум дождя за окном.
- Огольцы, давайте травить баланду, - нарушил молчание Блоха. - Спать все равно еще рано.
- Точно,- подхватил Митька. - Давайте, а то что-то скучновато.
- Что-нибудь такое... ну, про ведьм, - добавил Костя.
- А помните, Владька что-то обещал рассказать, - вставил Митька.


- Давайте я сначала расскажу, а потом Владька, - нетерпеливо высказался Блоха.
- Давай,- сказал Владька.
И Блоха начал рассказывать, как одна собака ночью преследовала одного парня, когда он возвращался домой с работы. Запрыгнет сзади      ему на плечи, и он везет ее до самой своей калитки. Там спрыгнет и убегает. И так каждый раз. Однажды он попробовал схватить ее за лапы, но она до крови искусала его руки. Тогда, в другой раз он надел толстые кожаные рукавицы. Идет. Она, как всегда, запрыгнула на его плечи и едет, И только у калитки она хотела спрыгнуть, он крепко схватил ее за лапы, втащил во двор и обе лапы ей на колоде отрубил топором. Она взвизгнула человеческим голосом и убежала. А у него была невеста, на которой он собирался жениться. И вот, на другой день он пришел к ней, и видит - она лежит на печи с забинтованными руками и скулит по-собачьи.   Когда Блоха закончил, Митька с возмущением воскликнул:


- Вот сука, какая! Вот и попробуй жениться, а  она возьми и ведьмой окажется!
Тут поднялся смех.
- Ты что, собираешься жениться?
- Ха-ха, а женилка уже выросла?
- Кого жениться... я же - не сейчас... я вообще говорю, - начал оправдываться Митька.
- А чего ждать. Давайте, мы его сейчас женим. Невесту найдем.


- А зачем искать. Невеста вон уже готовая есть. Настоящая красавица. Только, кажется, у нее нет совсем зубов. Но это даже лучше, не укусит, когда будет целоваться. И руки, правда, немножко костлявые, зато не задушит, когда будет обнимать. Вот, свадьбу устроим! На всю Сантахезу будем кричать: "Горько!". А когда ты совсем опьянеешь от ее беззубых поцелуев, и тебя хватит кондрашка, мы уложим на кровать, а рядом, осторож¬, чтобы не рассыпались ее косточки, положим твою горячо любимую невесту. Вот потеха будет, правда, огольцы!


- А кто - эта невеста? - спросил Блоха.
- Ну, даешь! Не догадываешься? - с удивлением бросил Костя,- это же наша старуха, вон снизу. Так же, Владик?
- Ну, конечно. Она ему как раз - пара.
Все опять дружно расхохотались. Митька не выдержал, пнул Владьку коленом под бок и со злом выпалил:
- Пошел ты знаешь куда!.. Тоже мне остряк нашелся. Давай, лучше мы тебя на ней женим. Вот тогда и посмеемся, когда рядом с тобой будет сидеть настоящая ведьма.

- Давай, - со смехом ответил Владька. - Ты, думаешь, что я полезу в пузырь, как ты? Дудки! Я понимаю шутки, и ко мне не пристанет.
- Огольцы, а вы там хорошо крючок на дверях закрыли? - Спохватился Блоха и, смеясь, добавил: - А то и правда, придет еще эта ведьма сватать Митьку, когда мы спать будем.
- Я хорошо закрывал, - отозвался Вака,
- Слушай, Владька, ты же обещал что-то травануть, - произнес Блоха.
- А-а... ну -да, - отозвался Владька.- Только тихо. Не перебивать, это мне  матушка рассказывала. Это было  давно. Еще в гражданскую войну.  Ну, вот, значит, жила у них в деревне одна тетка. Ни с кем не дружила, и даже с соседями не зналась. Все ее считали ведьмой. И вот, однажды поздно вечером матушкины соседи купили у нее сметану. Поужинали и легли спать. А утром встали и смотрят - в мисках, где была сметана, вместо нее  следы крови.  Ну, они, конечно, сильно перепугались и всю эту посуду выбросили. Ну, значит, у нее, у этой тетки были два сына. Такие, взрослые уже. Оба - в партизанском отряде. Деревня тогда была занята беляками.


И вот она, сука такая, носила им молоко, и в то же время докладывала все, что узнавала у своих сыновей, которые незаметно от беляков, по ночам навещали ее. И вот, они узнали, что она - не только ведьма, а еще и предательница, и когда выгнали из деревни беляков, сыновья ворвались к ней в хавиру, и никак не могут ее найти. Потом один из них вдруг увидел, как из-под печки, ну, этой, русской печки, куда дрова складывают, торчат башмаки. Ноги. В общем, спряталась. Думала, что не найдут. Ну вот, значит, вытащили они ее оттуда. Она встала на колени, сложила перед собой руки, и на них не смотрит, и стала быстро что-то шептать. Они кричат на нее, допрашивают, а она молчит, и только шевелит губами. Все, что-то шепчет. И тогда они давай ее колоть своими штыками. Всю истыкали. Она кровью обливается, а все стоит на коленях и все шепчет. Сыновья уже не могли смотреть на нее, и выскочили из хаты. И тогда там поднялся страшный вой. Она выла на всю деревню, весь день, пока не зашло солнце. Ну, а потом сыновья спалили ее хату, - закончил Владька. Некоторое время вокруг слышалось частое глубокое дыхание. Затем Митька громко выпалил:
- Хватит, наверно, огольцы. Давайте, лучше кемарить.


Все тут же согласились с ним, и еще плотней прижались друг к другу, начали дремать. Вскоре ночной сельский сторож прозвонил в колокол, напоминая сельчанам, что сравнялось двенадцать часов ночи. Владька не совсем еще погрузился в сон, и слышал звон колокола, как через какую-то туманную пелену, что вызвало в нем какое-то неосознанное сонное удивление. Он скинул с себя чью-то руку и повернулся на другой бок. Но тут его, как током, дернуло. Сна, как и не бывало. Он весь напрягся, насторожился. Почувствовал, что в комнате есть еще кто-то, кроме них. И в ту же секунду услышал в тем¬ноте дробное шлепанье босых ног, которые проследовали от дверей, мимо их лежанки, в левый угол комнаты, у окна. На мгновение Владьке пришло в голову, что это кто-то из своих пацанов хочет попугать. Но эта мысль также быстро улетучилась, как и появилась.


Он определенно чувствовал, что все - на месте, и спят. Еще секунда, и он услышал, как кто-то, словно ногтями, царапает в углу стенку, отковыривает маленькие комочки штукатурки и затем бросает в их сторону. Комочки, попадая на голые ноги и руки, обжигали, словно горящие угли. Вскоре Владька услышал возню вокруг себя - это проснулись все остальные, и почесывали свои руки и ноги, точно от укуса комаров. Затем царапанье стенки стихло, перестала лететь на них штукатурка, и те же босые ноги прошлепали обратно к дверям. Длилось это минуты три, но им показалось - целая вечность. Сбившись в кучу, и, затаив дыхание, они, молча, лежали еще продолжительное время. И тут,  Костя возбужденно прервал тишину:
- Да чо мы дрейфим, огольцы! Нас вон сколько.  Да мы этой ведьме ноги выдернем, спички вставим. - Подскочил на ноги и зажег лампу. Все сразу оживились, повскакали, и стали обследовать угол комнаты. Он действительно оказался порядком облупленным. Даже в нескольких местах выглядывала штукатурная дранка, и по полу была разбросана штукатурка.
- А может это - не ведьма? - с сомнением произнес Владька и поставил лампу на подоконник.
- А кто же - тогда? - чуть ли не в один голос озадаченно проговорили пацаны, и уставились на него округлившимися глазами.
Может - домовой,- ответил Владька.- Я слышал, что если ему кто-то не нравится в хавире, то он и старается выкинуть какой-нибудь фокус, чтобы попугать.
- А чем мы ему не угодили? - удивился Блоха. - Мы же тихо, мирно…
- Ага, тихо, мирно! - оборвал его Митька. - А может ему не понравилось, что мы про старуху так говорили, ведьмой назвали.
- Да ну вас! - выкрикнул Блоха. - Никакой  ведьмы, ни какого домового. Все это нам приснилось. Давайте лучше дрыхнуть. У меня уже глаза слипаются.
Владька задул лампу и снова все сбились в кучу, но еще плотнее.
За окном уже было тихо. Дождь перестал. Вышла луна и ее ко¬сые лучи озарили комнату голубым светом. Вскоре мистический страх рассеялся, и они крепко все заснули. А когда проснулись, за окном ярко светило солнце и весело чирикали воробьи.


Улов на этот раз был неудачным. Домой возвращались почти с пустыми руками. Зато с переполненными впечатлениями. Вот пацаны рты пораскрывают, когда они расскажут им про это приключение с этой... конечно, ведьмой. Всю дорогу хохотали, вспоминая все мелочи этой ночи. Только Митька, чем ближе подходили к городу, тем скучнее становился. Ведь дома совсем нечего было есть.


Отец его, как и многих пацанов, погиб на фронте. Мать работала почтальоном и еще подрабатывала где-то уборщицей, но сытней дома не стало. Огородом не занималась. Даже приусадебный участок весь зарос сорной травой с тех пор, как отец ушел на фронт. Митька перебивался с куска на кусок. Иногда пацаны, кто более сносно был обеспечен, подкармливали. На этот раз Владька пригласил его к себе. Подойдя к южной калитке, Владька убедился, что поблизости никого нет, протолкнул Митьку вперед, и быстро пере¬секли двор. Дверь оказалась заперта. Мать с сестренками и братишкой, наверное, были на огороде. Владька стал шарить ключ. Митька, увидев на террасе в нескольких метрах у соседних дверей велосипед, подошел к нему и с любопытством начал разглядывать, трогать руками, восторгаться. Владька нашел ключ и отпер дверь.


- Хватит тебе там щупать его. Пошли, - сказал он.
- Вот это велогон! - с восхищением произнес Митька.- Я знаю, у одного пацана – такой. Ему батя привез с фронта.
В кухне, на плите Владька нашел кастрюлю с еще теплым зеленым постным борщом, в столе - кукурузные лепёшки. Утолили голод и собрались уходить. Владька запер дверь и положил на место ключ, и тут Митька привязался к нему:
- Слушай, Владик, давай возьмем, немножко покатаемся и поставим на место.
- Ага, мне попадет, не тебе.
- Да чо ты боишься. Мы же долго не будем. Да он и не узнает. Его, наверно, и дома нету. Это же ни какой-то там простой, а самый настоящий немецкий, трофейный. Я бы даже два раза подставил свою шею, только бы хоть раз прокатиться на нем.


Владька и сам давно горел желанием. Ведь, наверное, такой же велик, привез тогда с фронта тот офицер. Владька часто вспоминал и глубоко сожалел, что он не нашел его тог. А когда увидел этот  у соседних дверей, то с завистью пожирал его глазами.
- Владь, ну, давай, а, - настойчиво ныл Митька.
- А! Давай, - Владька махнул рукой.


Огляделись - никого нет.  Быстро вывели велик за калитку, перетащили через железнодорожную насыпь. Там Владька посадил Митьку на раму, сам вскочил на сидение и закрутил педали. При этом никак не мог нахвалиться, какой велик легкий на ходу. Идет, как по маслу и даже нисколечко не скрипит. Приехали на небольшую полянку недалеко от Митькиного дома и там решили покататься поочередно, чтобы потом быстренько отвести его обратно. На поляне оказалось несколько знакомых пацанов, игравших в ножечек. Проигравший Петька Стрельцов как раз в это время тащил зубами из земли колышек, отмерянный по его мизинцу и забитый в нее до основания рукояткой складника. Увидев Владьку с Митькой, прикативших на велике,  повскакивали с мест и бросились им навстречу. А когда узнали, что велосипед немецкий, трофейный, каждый стал тянуть руль на себя и упрашивать их - прокатиться, хоть чуточку. Владьке ничего не оставалось,
как предложить бросить жребий и установить очередь: по одному кругу на каждого. Все были довольны этим условием и строго выполняли установленную норму. Кто уже прокатился и, передавая руль следующему очереднику, с восторгом восклицал:
- Вот это велогон!
- Вот это лайба!
- Первый раз на таком катаюсь!
- Вот бы себе - такой!


Подошла очередь Ваньки Прошкина по прозвищу Глиста. Он был тонким и длинным, потому и получил такое прозвище.
Принял руль, отвел велосипед чуть в сторону, перекинул через раму ногу, оттолкнулся, сел на сидение и стал как-то неумело крутить педали ногами. Переднее колесо так и ходило то влево, то вправо. Казалось, вот, вот - вместе с великом загремит на землю. И тут всем стало ясно, что это он впервые сел на него. Но наконец, выровнялся и поехал более сбалансировано. И вдруг, у всех на глазах, он пошел не по кругу, а свернул в проулок, и что есть сил, нажал на педали. Вслед ему понеслись угрозы, свист, а затем погоня. Но он уже успел скрыться в следующем переулке. Возмущению не было предела. Особенно среди тех, чья очередь еще не подошла. Но больше всех переживал, конечно,  Владька. Очень нервничал, и обещал размазать ему красные сопли по всей морде.



Время тянулось медленно. Все уже устали ждать, и тогда решили всей ватагой направиться к нему домой, как вдруг вырисовывается из-за угла, но не на велике, а велик на нем. Увидев разъяренных пацанов, несущихся ему навстречу, он сбросил его с плеча, а сам кинулся бежать, при этом сильно хромая на одну ногу. Пацаны не побежали за ним. Окружили велосипед, брошенный на дорогу, и застыли в растерянности, исподлобья поглядывая на Владьку. Но это уже был не велосипед, а груда металлолома. Владька поднял голову и подавленно произнес:
- Все... теперь мне нельзя показываться на хазе. Кто-нибудь все равно видел - как мы его тащили, и теперь скажут, что я его стырил и загнал.  И заявят в милицию.


Митька сочувственно покачал головой и стал успокаивать, а потом предложил:
- А знаешь, Владик, оставайся у меня. Будем кемарить у меня
на чердаке. А огольцы притащат что-нибудь похавать. Правда, огольцы?
Все охотно согласились.
- Ну, как? - продолжал Митька.
Владька все еще не мог опомниться, и пожал плечами.
- Не знаю, - сказал он и, подумав, добавил: - Может, правда, пару дней... а там посмотрю.
Но на другой день не выдержал и отправился домой с надеждой - может никто не видел, и на него не думают? Из головы не выходил этот Глиста и разбитый велосипед. Оказывается, он попал под машину, за рулем которой сидел пьяный шофер. Глисте еще здорово повезло. Его отбросило в кювет, а велик угодил под самые колеса. Глиста отделался легкими ушибами, зато велик - всмятку.


Незаметно проскользнул в калитку и, когда подходил уже к террасе, распахнулись соседские двери, у которых до этого  стоял велик, вышел капитан Крылов. Тот самый, - с которым на праздник седьмое ноября подрался отец.
- Ну-ка, подожди. Мне нужно с тобой поговорить,- насупив брови, строго произнес он.
Внутри у Владьки что-то так и оборвалось. Он остановился. Капитан широкими шагами подошел к нему, крепко схватил за руку и злорадно бросил:
- Ну вот, голубчик, и попался. Пошли.
По дороге встретился старшина Бочко, шофер бензовоза.
- Чо, нашелся? - засмеялся он. - В кутузку его. Пусть там научат любить свободу.

Слова эти Владьку нисколько не напугали. Их заслонял стыд, что вокруг все думают, что он украл велик. Спустив низко голову и, пряча глаза, он семенил за широкими шагами огромного, победоносно улыбающегося капитана Крылова, цепко державший его за запястье своей широкой сжатой ладонь с толстыми пальцами. Владька глянул на него снизу вверх и подумал: "А что это он взялся? Велик-то не его! Пусть лейтенант бы и разбирался. Он - хозяин, а не ты, стоярусовая колонча!   Куда он ведет меня? А-а... в штаб. Там позвонит в милицию. За мной потом приедут и - в каталажку. Осудят за кражу и отправят туда, где Макар телят не пас»... Пришли в штаб. Крылов втолкнул Владьку в ленинскую комнату и со злорадством бросил:
- Сиди и жди! - Захлопнул дверь и поставил снаружи, подвернувшегося, солдата, строго приказав ему - охранять.


Владька прошелся по комнате, и вдруг ему бросилось в глаза окно,  распахнуто настежь. Не раздумывая, вскочил на подоконник и спрыгнул в палисадник. Пригнулся, огляделся по сторонам, потом пулей бросился к проходной. Стоявший там солдат, не успел опомниться, как Владька проскочил мимо, и скрылся за железнодорожной насыпью. Митьки дома не было. Владька забрался на чердак и отсиживался там, пока тот не появился. Потом рассказал о своем происшествии.


- Ну вот, я же говорил. В общем, поживешь у меня, а там видно будет,- решительно заявил Митька.
Спокойствие к Владьке больше не возвращалось. Вздрагивал от каждого подозрительного шороха. Часто просыпался по ночам,   прислушивался. Однажды среди ночи во сне ему показалось, будто кто-то его дернул за плечо. Он вскочил, сел на матрасе, крутя по сторонам в темноте головой. Но вокруг било тихо. И лишь Митька рядом глубоко сопел и что-то бормотал во сне.


Владька снова лег, но тревога не покидала. Однако сон сморил, и он начал опять засыпать, как вдруг четко услышал внизу, во дворе стукнула калитка. Послышались приглушенные голоса, а затем - скрип лестницы. Владька подскочил со своей постели, бросился к оконцу, расположенному в противоположной стороне от чердачной двери. С трудом протиснулся, стал на карниз и спрыгнул в соседний огород. Там - через забор, чужой двор, подняв за собой собачий лай, выбежал на другую улицу и. помчался к центру города, а затем - к вокзалу. Ночные улицы замерли в тишине - спали беспробудным сном. Через некоторое время Владька был уже в привокзальном сквере. Кругом было пусто, ни души. Тяжело дыша, он ушел вглубь и присел на крайнюю скамейку. Из паровозного депо, находившегося недалеко, донесся короткий отрывистый гудок и, точно острым лезвием, рассек ночную тишину. Опять где-то залаяла собака. Затем   издалека, с восточной стороны послышался приближающийся грохот тяжелого состава и - пронзительный гудок на подходе.


Товарняк прогромыхал рядом, сбавил скорость и, вытянувшись во всю длину, остановился у станции. И тут Владьке пришла в голову первая мысль: сесть на этот товарняк  и укатить - куда глаза глядят. Но... куда глаза глядят? В кармане - ни копейки денег, впереди - пустота, неизвестность. Однажды он уже был в таком положении. Нет так не пойдёт. Товарняк отрывисто просвистел и двинулся дальше. Вскоре его грохот стих вдалеке. И опять вокруг наступила тишина, которую спустя несколько минут нарушил поблизости задористый крик первого петуха. Второй отозвался чуть дальше. Потом - третий, и началась петушиная перекличка, и так же быстро смолкли. И Владька твердо решил идти к тете Кате. Другого выхода он не видел. Тетя Катя - это старшая сестра отца. Та самая, которая когда-то вместе с бабушкой, их матерью,  умоляли на коленях разбушевавшегося деда, их отца, чтобы тот не бросал за борт, в море только что родившегося младенца - будущего Владькиного отца.


Жила она теперь на хоздворе - на краю города, но недалеко от вокзала. Перебрались туда они еще во время войны. Муж ее, дядя Колистрат устроился там конюхом, как и в пожарке. В доме барачного типа им дали комнату, которая была и спальней, и кухней, где ютились со своими детьми: Полиной, Василисой и Шуркой, с которым Владька когда-то поджег в пожарке сено. Правда, Полина теперь училась во Владивостокском рыботехническом институте, на втором курсе и  бывала дома только на каникулах. Это была высокая, стройная, темноволосая и серьезная, несколько даже меланхоличная девушка. Василиса - младше ее на два года и настолько же старше Шурки, всегда веселая, красивая, с искрящимися глазами и звонким смехом. Правда,   свое имя она страшно не любила, и называла себя Валентиной, и очень обижалась, когда ее называли Василисой. Прощала только матери.


Шурка внешне выглядел болезненным, смуглое лицо отсвечивало нездоровой желтизной, хотя был весьма подвижным мальчишкой.
Владька давно их не видел. Жили в разных концах города, учились в разных школах. По гостям друг к другу тоже не расхаживали. Трудные времена как-то отрицательно влияли на необходимость общения.
Решил дождаться утра и только потом отправиться. Оглядевшись в темноте сквера, он вытянулся на скамейке, и тут же заснул. Вскочил, когда солнце уже позолотило верхушки деревьев, и трещали вокруг неугомонные воробьи. Напротив, на скамейке сидела молодая парочка: рыжеволосая девушка и фронтовик с нашивками наград и ранений на груди, в новенькой гимнастерке, пустой левый рукав, которой был заткнут за широкий офицерский ремень на поясе. Рядом у их ног стоял большой коричневый фанерный чемодан. Они улыбались и весело о чем-то говорили между собой, не обращая на Владьку никакого внимания. Поодаль, на других скамейках тоже сидели люди в ожидании какого-то поезда. Владька встряхнулся, поежился и стал заправлять в штаны выбившуюся рубашку, и тут увидел, как по алее, прямо на него, шел милиционер.


Владька крутнул по сторонам головой, бросился к забору, перескочил через его невысокий торчащий штакетник и скрылся в ближайшем переулке. Вскоре оказался на хоздворе, у барака. Чуть отдышавшись, постучал в дверь. Дядя Колистрат уже ушел на работу, остальные готовились к завтраку. Тетя Катя встретила его с некоторым удивлением. Серьезная Полина  равнодушно улыбнулась Владьке, и только Василиса и Шурка были ему очень рады.  На вопрос тети Кати - что случилось? - он помялся, потом сбивчиво рассказал все, как было. Она вздохнула, покачала головой и с грустью сказала:
- Хорошо, что еще батьки нету дома, - и, подумав, добавила: - Да шо я говорю. Кто же теперь вступится за Сашку, мамку твою. Они же съедят ее, и не посмотрят на детей! Ай-ай-ай... Ну, ладно. Чо теперь делать - поживешь у нас. Спать будешь с Шуркой. А я потом схожу к мамке и успокою ее.

 
У Владьки заблестели от радости глаза. Лучшего выхода в настоящий момент и не придумаешь. К тому же - сколько можно стеснять и объедать людей, хоть и родных, которые сами перебива¬ются с похлебки на похлебку. Тетя Катя тоже восприняла с воодушевлением. Мед будет очень полезен для Шуркиного здоровья,

                X X

Определили их на пасеку, расположенную на сорок восьмом километре - в трех километрах от шоссе, с ведущей к ней проселочной дорогой. Небольшую вырубленную площадь с несколькими десятками ульев окружала плотная зеленая тайга с густым кустарником вперемежку с разлапистым папоротником и разнообразием деревьев, среди которых в этом месте преобладала липа. У входа на пасеку слева от дороги, на некотором расстоянии друг от друга стояли две рубленных избы. Высокий, вместительный омшаник с огромным амбарным замком на широких, как ворота, дверях. Другая изба жилая, приземистей и поменьше. Рядом с ней, в нескольких метрах   стояла пузатая, сложенная из кирпича, печурка с высокой жестяной трубой.    Хозяйничали на пасеке два мужика. Одному - лек под пятьдесят. Немногословный, сутулый, с сумрачным лицом, припорошенной серебристой щетиной, в старой выцветшей гимнастерке и такой же военной фуражке С глянцевым козырьком.


Другой – по моложе, лупоглазый, с большим мясистым носом на продолговатом лице. Он был в майке неопределенного цвета, в старых солдатских засаленных галифе, в тапочках на босу ногу и в серой потрепанной кепке. Встретил их с откровенным неудовольствием, язвительно:
- О, сцыкунов прислали!  Чо, там   баб не было, что ли?  Не может быть такого. А то тут скоро и, правда, в дикарей превратишься. Ну, ничего, будете вкалывать, как лошади, и не посмотрим, что пацаны, понятно?
- А мы и не боимся, - вызывающе усмехнулся Владька.
- Хм... посмотрим,- со злом отпарировал тот. - А то и недолго наладить вас обратно. - Потом несколько смягчился, добавил: - Ладно. Заходите в хату, покажу ваше место.


Внутри, друг против друга, у стен стояли два топчана со смятыми серыми солдатскими одеялами и засаленными подушками.  Посередине, между топчанами, у небольшого  оконца - столик с пустой бутылкой из под "Московской", две алюминиевые кружки, огрызки  огурцов, пепельница из консервной банки, набитая доверху окурками, клочок газеты, рассыпанная махорка. В углу, у дверей на подставке из пня, стояло цинковое ведро с водой, накрытое обрезком фанеры.


- Значит так. Извините, конечно, что не приготовили вам койки с перинами. Проклятая теща обещала, а сама еще гусей не общипала, - ядовито с иронизировал он и добавил: - Знала бы она, что придется так краснеть перед нашими дорогими новыми помощниками. А поэтому, значит, будете пока спать на собственной перине - из травки. Вон, там, в углу, на полу. Перинка будет, что надо, если не поленитесь. Лучше даже тещиной. Так, значит, еду будете готовить сами себе. Котелок... ладно, выдам котелок. Теперь насчет меда - можете жрать от пуза. Много все равно не сожрете! - Затем  из-под топчана   достал две шляпы с защитными сетками для лица и протянул им. - Это, чтобы вас пчелы не сожрали, а то они у нас,- как звери. Особенно любят пацанов таких, как вы. О-ох и любят! – Наконец, перестал язвить и строго сказал: - Меня зовут Петром. Для вас я буду дядькой Петром. А деда нашего зовут Миколой. Он хороший дед. Тихий, спокойный. С ним вам будет хорошо. Это со мной вам будет плохо, потому что я вас буду гонять. - Спросил, как их зовут, и на этом закончилось знакомство. Владька тут же дал ему прозвище дядька Петух.


На другой день, утром, Шурка еще спал, Владька сварил пшенную кашу и даже заправил постным маслом, входивший в паек, который они получили после оформления на работу. Трапезничали с Шуркой из од¬ной миски, устроившись за толстым кедровым пнем. Шурка то и дело, поднося ко рту ложку, морщился, как от зубной боли. Владька знал - почему, но, не подавая вида, аппетитно чавкал, приговаривая?
- Как вкусно…
Шурка, наконец, бросил ложку и с обидой буркнул:
- Сам ешь. Я уже наелся. Насолил, как это, да еще и подпалил. Скочерыжиться можно.
- Ой, ты! - вспыхнул уязвленный Владька. - Да ты знаешь - какую я уху на рыбалке варил. Пальчики оближешь! И еще могу тесто замесить и оладушки сварганить, да такие, что тебе и во сне не снилось. Вот только жалко - муки нету,  а то какая-то каша, подумаешь! Но лопать-то ее все равно можно.


- Да иди ты - со своей кашей! У меня от нее живот будет болеть и еще - изжога.
Владька бросил на него виноватый взгляд, и тоже оставил ложку, начал оправдываться:
- Ну, я, понимаешь... конечно, немножко пересолил, немножко подгорела. Но завтра, вот увидишь, сварю такую, что ты будешь хавать, аж з за ушами будет трещать. Никакой изжоги. - И успокаивающе добавил: - А ты сегодня нажимай больше на мед. Тетя Катя же говорила, что тебе мед очень полезен.
- Да ладно, - смягчился Шурка, махнув рукой.


Медосбор начался прямо с утра. Дед Микола снимал с ульев крышки, извлекал оттуда тяжелые, набухшие от меда рамки с сотами, облепленные пчёлами. Затем он аккуратно  смахивал и с рамок мягкой щёткой и ставил по несколько штук в ряд  в ящик-носилки, которые тут же Владька с Шуркой, оттягивая руки, несли к металлической бочке - медогонке, намертво установленной на некоторой возвышенности от земли, рядом с омшаником. Здесь дядька Петух вынимал рамки из носилок, срезал ножом на сотах теплые, пахучие восковые запечатки, насквозь пропитанные слезящимся, янтарным медом, и складывал их в тазик, а рамки с сотами вставлял в крестовидный, крыльчатый маховик - внутри медогонки. После этого Владька с Шуркой поочередно вращали наружную ручку, прикрепленную к передаче шестеренок, приводивших в скоростное движение маховик с сотами, которые под действием центробежной силы быстро освобождались от меда, и рамки снова становились легкими. Дядька Петух опять вставлял их в носилки, и они несли их обратно, к деду Миколе. Когда медогонка наполнялась медом и доставала до нижней части маховика, дядька Петух открывал кран и сливал мед в семилитровые  ведра, которые Владька с Шуркой тотчас уносили в омшаник, где, пыхтя под их тяжестью, поднимали на грудь и выливали в большие деревянные бочки, перемазавшись с подбородка  до пояса этой  липкой янтарной сладостью.


Солнце поднималось все выше и припекало все сильней. Пот заливал глаза, но протереть их как следует не возможно, мешала защитная сетка. Зато  спасала лицо от укуса пчел, которые  тучей жужжали у самого носа. И все-таки некоторым удавалось заползти в рукавицы и жалить голое запястье.  Дядька Петух со злорадством поглядывал на них и язвительно усмехался:
- Вы чо, думали - мед просто так достается?  Нет, братцы мои, нужно и жилки поднатужить, и хорошо попотеть, и пчелки должны как следует покусать. До ваших писялок еще не добрались? Доберутся. И отгрызут самое дорогое, что есть у мужика, и останетесь инвали¬дами на всю жизнь. Ни одна баба с вами тогда знаться не будет.
- Не слушайте его, - сиплым голосом произнес дед Микола, улыбнувшись глубоко посаженными серыми глазами. - Ничего они у вас не отгрызут. Ихние укусы даже полезные от радикулита. Болеть не будете.


В первый день медосбора ребята пили мед прямо котелками, от чего все тело, до самых пяток, становилось каким-то липким. Дед Микола, при виде их алчности, только молча сдвигал губы в узкой морщинистой улыбке. Зато дядька Петух снова не удержался:
- Смотрите, чтобы ваши внутренности не слиплись, А то еще обожретесь, и в больницу придется везти.


На третий день они уже не могли смотреть на мед, и теперь жевали только восковые обрезки с запечаток, пропитанные медом, которые не вызывали того обостренного, приторного ощущения сладости, а всего лишь - приятный вкус подслащенного жевательного воска.
Неподалеку от пасеки, среди таежных зарослей и высоких кедров протекал прозрачный горный ручей - местами шириной до трех метров. Здесь брали воду для приготовления пищи и питья. Но самое главное, в нем водилась форель. У деда Миколы даже нашлись удочки. Первое время он тоже рыбачил, но потом забросил. И теперь сразу после работы Владька с Шуркой бежали к ручью, и к концу дня возвращались с неплохим уловом: хватало и на уху, и на жареху.


После всего пережитого, всех неудач здесь на пасеке, среди зеленой тайги, веселого щебета птиц, стука дятлов и всяких таежных шорохов Владькина юная душа отдыхала. Появилось какое-то легкое просветление, глубокое спокойствие - настоящее ощущение полноты жизни. Все пережитое, страдания осели где-то глубоко на дне души, и он старался их не тревожить - не думать, ничего не вспоминать. Но чем ближе подходил конец сезона медосбора, тем все чаще они поднимались на поверхность,  и его охватывала щемящая тоска, неизвестность: что ждет его впереди? Домой возвращаться нельзя. Там наверняка его схватят и посадят в каталажку за этот задрипанный велогон. О море, кораблях вообще старался не вспоминать.

 
Окончательно решил, что они - не для него, потому что так угодно судьбе. А когда они все-таки навязчиво воскресали в голове, то к тоске примешивалась еще тяжелая, до слез болезненная горечь. Чаще стал вспоминать училище, капитана Чердака, друзей, которых так бездарно потерял. Порой они казались ему самыми дорогими на свете, самыми родными, и все отдал бы, чтобы вновь оказаться среди них. И пошли они все к черту эти моря, корабли, плавания!..


Как-то под вечер они с Шуркой возвращались с рыбалки, и, подойдя к избушке, услышали возбужденный разговор пасечников, сидевших на завалинке. Особенно выделялся подвыпивший голос дядьки Петуха:
- А все-таки, мы мало взяли тот раз с майора. Здорово прошляпили. За бочонок...
- Так ты же сам торговался, у меня не спрашивал,  со смешком скрипнул дед.
- Сам, сам! - взорвался дядька Петух. -  Ты же стоял рядом, мог и одернуть,
- Где там одернуть. Ты увидел бутылку, и в башке твоей все загуляло, затанцевало, забыл и про меня, и про все.
- Забыл. Можно подумать, что ты не обрадовался.
- Ну а как же... и я тоже. Бутылка она всегда бутылка. Ничего тут не поделаешь. Хошь, не хошь, а выпить завсегда желание есть.
- То-то и оно. Сопел бы в две дырочки. - Дядька Петух замолчал, и только Владька с Шуркой намерились сдвинуться с места, выйти из-за угла, как тот снова заговорил: - Завтра они опять приедут. На этот раз он заказал аж целых три бочонка. Но теперь я ему просто так не отдам, три шкуры сдеру! И выложит, как пить дать, никуда не денется. Любишь медок - плати.


- Может, выложит, а может, не выложит. Оно ж знаешь как... всякий человек свою выгоду ищет.
- Ничего я знать не хочу. Пусть платит и все тут! - со злом бросил дядька Петух и тут же перевел разговор: - Знаешь, дедуля, а пацанов, наверно, отправим в город. Подальше от греха. Чтобы не видели, когда приедут солдаты. Хорошо в тот раз они были на рыбалке и не хрена не видели.
- А что ты им скажешь?
- Ну, например, чтобы сходили в контору и сказали, что мы уже кончаем и собираемся переезжать на гречиху. Пусть готовят машину.
- В конторе и без них знают, когда нужно присылать за нами машину.
- Да это я так, для понта. Ты что не понимаешь, что ли. Тоже впадаешь уже в детство?
- Ну, как знаешь, как знаешь. - Дед помолчал и тут же снова заговорил: - Слухай, Петро, а как мы будем отдуваться за мед, которого не будет доставать? Что скажем начальству?
- Ну, даешь! Откуда им знать - сколько мы накачали.
- А они сверяться по другим пасекам. Какую норму они сдадут.
Дядька Петух рассмеялся.
- Думаешь, они сдадут все до килограмма, что накачали? Ага, как бы ни так. Они тоже не дураки, им тоже нужны гроши.


- Все равно будет подозрение.
- А мы на пацанах немного сэкономим.
- Как это?
- Очень просто. Не дадим им ни грамма после окончания сезона.
- Ой-ой-ой! И много ты на них сэкономишь. Да и нельзя же ребятишек обижать. Они же работали. И неплохо работали, потели, таскали тяжелые носилки, ведра.  Им же положено по договору.
- Ох, какой ты сердобольный, дедуля. Мы им скажем, что они съели
весь свой мед, пока работали.
- Я не знаю, не знаю... сам будешь с ними разговаривать.
- А чо с ними разговаривать. Нагоним в три шеи, и пусть идут жалуются.
- А,  делай, как знаешь. Только меня не впутывай.
- Ну вот, это другое дело. Беру все на себя, - засмеялся дядька Петух и воскликнул: - Давай-ка, дедуля, еще медовушки по кружечке дерябнем.
- Не откажусь,- согласился дед и с сомнением добавил: - Молода еще, постоять ей бы еще денька четыре.
- Постоит, к концу  как раз поспеет,  и тогда обмоем медосбор как следует.


- Вот гады! - со злом прошептал Владька.
- Солдатам загонят, а нам за нашу работу - дулю? - с удивлением произнес Шурка.
- Ну, ты же слышал! - возмущенно, чуть ли не в голос ответил Владька. - Это, наверное, те солдаты, помнишь, которые приезжали на студобекере, мы уходили тогда на рыбалку? Ну, ладно. Просто так они от нас не отделаются. Без меда мы домой не поедем. Что-нибудь придумаем. Пошли. Только, смотри, как будто мы ничего не слышали и ничего не знаем.


Они вышли из-за угла, как ни в чем не бывало. Дядька Петух покосился на их низанку с форелью и ехидно усмехнулся:
- О-о...  а щука где?
- Она там. Вас дожидается,- съязвил Владька. Дядька Петух сверкнул мутными глазами и сказал, чтобы завтра с утра готовились ехать в город, в контору. Затем поднялся с завалинки и потянул за собой деда. Слегка покачиваясь, направились к омшанику со своими пустыми кружками. Владька бросил на траву рыбу и сел на завалинку. Вывернул карман и вытряхнул последние крошки махорки. Из другого кармана - достал сложенную газету, оторвал клочок, свернул цигарку и, проведя мокрым языком, заклеил ее. Шурка чиркнул зажигалкой и поднес ему огонек. Владька затянулся, откашлялся и сказал:


- Понимаешь, Шурик, я  все время только и думал, как обрадую своих сеструх и братишку, когда привезу им меда. Они никогда его досыта не ели. Можно сказать, они по-настоящему его и не видели.
- А думаешь, я так не думал? Я тоже хотел порадовать своих, - подхватил Шурка.
- А знаешь, когда я работал на хлебозаводе, - с грустью продолжил Владька, - то все время хотел принести им пряников, и никак не мог. Однажды даже сон приснился, будто я принес им целую гору. Они хрумкают, радуются, смеются. А когда проснулся, мне было так стыдно, что я ни разу не принес даже одного. Но я был тогда не виноват. Нельзя было пронести через проходную.


- Ну вот, а теперь эти гады, - Шурка с гневом кивнул на омшаник, - хотят отнять у нас  даже наше заработанное.
- Ничтяк, Шурик. Они умные, мы тоже не дураки, и без меда отсюда мы с тобой не уедем.
- А что мы сможем сделать с ними?
- Сделаем. - Владька затянулся последний раз и передал окурок Шурке. - Ты видел в потолке, в омшанике люк?
- Ну, кажется, видел, - выпуская изо рта дым, ответил Шурка.
- Значит так, - с твердой уверенностью начал Владька, - сегодня, как только они заснут, а они уже тепленькие, залезем на чердак омшаника и проверим - есть там замок или нет, ну, на этом люке? И можно его открыть?
- А дальше что? - плохо соображая, спросил Шурка.- Он же сильно высоко над полом.
- Ничего. Завтра поедем в город. В контору, конечно, мы не пойдем. Нам там делать нечего. Но зато достанем хорошую длинную веревку и запасемся посудой, чтоб можно было унести.Потом дождемся, когда ихняя медовуха поспеет, они перепьются, и мы спокойненько заберем свой заработанный мед.
- Это что, будем спускаться вниз? - замялся Шурка.
- А как ты хотел? Другого выхода у нас нет, если хотим с медом уехать отсюда.

 
Ночью, когда избу начал сотрясать густой храп пьяных пасечников, Владька толкнул Шурку. Тот что-то во сне буркнул и перевернулся на другой бок. Владька настойчивее толкнул его. Шурка проснулся, не понимая первую минуту, что Владьке нужно от него, но тут же, сообразил и, приподнявшись, стал что-то нашаривать в темноте.
- Чо ты ищешь? - нетерпеливо прошептал Владька.
- Да эту... кепку.
- Ну, ты даешь! Оставь ее хоть сейчас. Никак не можешь с ней расстаться. Тоже - мне!..


Над крышей висела полная бледная луна и отбрасывала с одной сторона короткие темные тени деревьев, сонно шелестевших на легком резвившемся ветерке.
Какое-то время пришлось повозиться с тяжёлой лестницей, лежавшей сбоку, у завалинки омшаника, и приставили к карнизу у чердачной двери, закрытой на вертушку.  Поднялись, вошли в чердак, Шурка чиркнул зажигалкой и осветил   вокруг. Чердак был совершенно пуст, и выстелен толстым слоем опилок. Шагнули к люку. Крышка оказалась без замка. Владька присел и поднял одну из трех толстых досок крышки скобой , припасенной еще с вечера во дворе. Доска свободно приподнялась. Владька радостно вздохнул, выпрямился и хлопнул Шурку по плечу.
- Вот и все! Теперь мы знаем - что делать. Хотели нас облапошить. Ничего не выйдет, крохоборы, пьянчужки !


Спустились с чердака. Лестницу положили на место. Утром на попутке уехали в город. И тут Владька узнал от тети Кати, что мать со всеми детьми переселили с квартиры в маленькую комнатку на втором этаже каменного дома, который стоит за территорией части, на отшибе, у самой сопки Разбитки. Еще сказала, что к ним часто наведывается милиционер и допрашивает мать - где находится Владька. Но она твердо отвечает ему, что не знает. Он даже всячески запугивал ее. Потом тетя Катя сходила к матери за посудой - под мед. Принесла бидончик на пять литров и трехлитровый чайник. Веревку выпросили у дяди Колистрата на конюшне. Он даже не спросил - зачем она им.

 
После трех дней отсутствия, они вернулись на пасеку. Посуду предварительно припрятали недалеко в кустах. У Шурки тоже был такой же бидончик и чайник. Увидев их, дядька Петух состроил удивленные глаза.
- А, чо эт вы приехали? Вам тут совершенно делать нечего. Без вас управимся.
- Ладно, Петро, оставь их. Пусть подышат еще чистым таежным воздухом, - милосердно проворчал дед Микола.
Через два дня медосбор был закончен. Мальчишки потребова¬ли расчет. Но дядька Петух категорично заявил:
- Никакого меда вы не получите. Вы весь съели, пока работали, а остальной прогуляли в городе. Аж четыре дня.
- И не четыре, а три. И вообще, вы нас обманываете. Мы столько не смогли съесть, - сколько нам положено за работу, - твердо отстаивал Владька. - А если не отдадите наш, заработанный мед, мы поедем в контору и все расскажем начальству.
Дядька Петух самодовольно рассмеялся.
- Езжайте, хоть к самому дьяволу. Напугали. А я скажу, что вы вовсе не работали, и показались только под самый конец медосбора. Кому поварят - вам или мне? То-то, миленькие!



И тут Шурка чуть не сорвался и не высказал, что расскажут начальству в конторе про то, как они, сбывали за водку солдатам мед целыми бочками, но Владька  вовремя остановил его, и, сделав обидчивую физиономию, слезливым голосом произнес:
- Как вам не стыдно обманывать пацанов, а еще называются - люди.
Дядька Петух в ответ весело ухмыльнулся:
- Поплачьте, поплачьте, может, меньше ссать будете.


Под вечер пасечники открыли бочонок с поспевшей медовухой и устроили себе праздник. Пили до самого темна. Пока совсем не свалились. Один, правда, на топчане, другой - на полу. Не раздумывая, Владька с Шуркой, тут же приступили к действию. Поставили лестницу, перетащили на чердак все свои бидоны и чайники и открыли люк омшаника. К одной из досок крышки привязали накрепко конец веревки, доску положили поперек люка, а другой конец веревки сбросили вниз. Владька проверил еще раз узел, нырнул в люк и стал медленно спускаться, нащупывая под собой ногами темное пространство, чтобы не попасть в доверху наполненную медом огромную бочку, стоявшую как раз под самым люком. Наконец, одна нога коснулась ее края, который находился несколько с боку. Владька сделал легкую раскачку, стал на него обеими ногами и, поймав равновесие тела, спрыгнул на земляной пол. Тотчас дернул за веревку - подал сигнал Шурке, чтобы он привязывал посуду и подавал вниз, а затем спустился и сам.


- Давай, свети своей зажигалкой, - шепнул Владька.
Небольшая бочка, в которую выливали последний мед, стояла рядом, с боку этой огромной бочки. Она была наполнена всего до половины, и мед еще не загустел. Чтобы наполнить всю посуду, сначала хотели черпать, но это показалось им - будет слишком долго. Решили наклонить ее и наливать через край. Однако им пришлось крепко повозиться. Ни хватало силенок. Чуть пупки не развязались, да еще на ощупь, в темноте. От зажигалки – никакого толку. Поэтому много меда разлили на полу. Наконец чайники, бидоны были наполнены. Владька опять первым выбрался на чердак и принял от Шурки, наполненную  посуду. Затем стал выбираться  и Шурка. Но тут случилось непредвиденное. Добравшись уже чуть ли ни доверху, осталось немного,  и вдруг он захныкал:
- Владька, чо делать? Не могу дальше. Нету сил. Помоги.
- Спокойней, Шурик, спокойней. Отдохни. Совсем уже капельку осталось.
- Не могу, руки разжимаются. Я сейчас оборвусь.
- Ладно, спускайся вниз. Только в бочку не влезь. Сейчас мы сделаем по-другому, - тут же нашелся Владька.


Шурка стал спускаться, и тут послышался его шепот снизу:
- Я одной ногой влез в бочку. Вся нога облипла медом. Стала совсем, тяжелой.
- Ладно, это ничего. Лишь бы весь не утонул в ней, а то пришлось бы звать на помощь пьяных пасечников. Вот бы хохма была, - хихикнул Владька.
- Ага, тебе смешно там, - хныча продолжал снизу Шурка. – Как я теперь отсюда вылезу.
- Выберемся, только не паникуй. Слушай меня внимательно, - напрягая шепот, сосредоточенно произнес Владька. - Веревка у нас длинная. Я возьму тот, другой конец, а ты станешь ногами на ее изломе и начнешь подтягиваться,  а я буду тянуть за этот конец. Для этого-то у тебя хватит силёнок?
- Ну, давай, попробуем.
- Нечего пробовать. Становись. Поехали. - Владька напрягся и стал тянуть свой конец. - Ты тоже давай подтягивайся, а то ведь тяжело. - И тут Владьку охватило какое-то веселье, и он чуть ли не в голос рассмеялся: - Меду-то много сожрал, а он ведь тяжелый.


- Да иди ты! - со злом фыркнул Шурка из темной глубины, и опять начал хныкать: - Да осторожно ты. Сыплется что-то прямо в глаза. Наверно,     опилки.
- Терпи моряк, капитаном будешь,- совсем развеселился Владька. Он уже слышал тяжелое Шуркино дыхание. И тут, когда тот перехватился одной рукой за верхнюю кромку опалубки люка, вдруг испуганно вскрикнул:
- Ой. кепон!  Кепка слетела с головы. Чо делать, Владька?
Владькиного веселья, как и не бывало. На мгновенье даже язык отнялся. Его охватило такое зло, и он прошипел сквозь зубы:
- Спускайся, и иди ищи! Пока не найдешь, я тебя не вытащу оттуда.
- А может, ну его к черту? - чуть не плача, взмолился Щурка.
- Ты что! Совсем уже шарахнулся на мозги. Хочешь, чтобы завтра эти ахлоеды нашли его здесь, и прикончили нас? Я сказал, иди и ищи, вот и все.


Шурка не стал больше возражать, всхлипнул и посунулся вниз. Потом стал чиркать зажигалкой, но она, как назло, не хотела загораться.
Владька рассеял в себе гнев, решив, что в данной ситуации лучше  быть спокойным, и, напрягая шепот, добродушно проговорил:


- Шурик, слышишь, ты, наверное, весь бензин в зажигалке спалил, вот она и не зажигается.
- А как я теперь смогу её найти, - опять прохныкал снизу Шурка.
- Знаешь, попробуй сначала прощупать в этой большой бочке, ну, проведи поверху рукой, она ведь полная. Кепон мог туда упасть.
На какое-то время наступило молчание. Потом опять всхлипнул Шурка:
- Нету.
- Ну, тогда, возьми в руку верёвку,   чтоб не потерять её, и прощупай ногами.
- Ага, щупай ногами... мы тут столько меду разлили, аж склизко, и... - вместо продолжения слов, послышался снизу какой-то легкий шум.
- Что случилось?- встревожено спросил Владька,
- Я говорил склизко, вот и шлепнулся, и штаны прилипли к полу.
Владьку опять разобрал смех, но он сдержался.
- Ладно, это ничего.


Шурка снова на какое-то время замолчал. Потом с еще большей безнадежностью    всхлипнул:
- Не могу, найти... нигде нету.
Владьку вновь охватило зло.
- Конечно, не найдешь! Только знаешь распускать нюни и ползать там, как гнида беспомощная. - Спустил ноги в люк и быстро скатился по веревке вниз, и раздраженно бросил: - Ладно. Теперь я попробую.
Пошарил в рядом стоящих бочках, потом туго натянул веревку и, придерживаясь за нее обеими руками, стал в темноте ходить по кругу, скользя и ощупывая босыми ногами каждый сантиметр. Затем раздосадовано выругался:


- Вот гадина! Куда же он девался? Не хватало нам еще тут твоего кепона!  Если не найдем, считай, что нам тогда будет хана. Дядька Петух из нас сделает отбивные, которыми потом и закусит.
Нащупал в темноте сопевшего Шурку, сунул ему в руки веревку, а сам полез куда-то между бочек. Потянулось время, которое Шурке казалось бесконечным, а молчаливая возня и шорох Владьки навева¬и все большее беспокойство и страх. Наконец, услышал глубокий, облегченный, радостный шепот Владьки:
- Нашел! Вот он! За крайней бочкой. Как он тут оказался? Не понятно.
- На этот раз Шурка без большего труда, но с помощью Владьки, выбрался на чердак. Закрыли тщательно люк. Снесли на землю посуду с медом, убрали и положили на место тяжелую лестницу.



Огромная бледно-оранжевая луна поднималась над тайгой, слегка позолотив верхушки деревьев.
Они осторожно подкрались к избушке, и убедились, что хозяева пасеки по-прежнему спят своим пьяным, мертвецким сном, вернулись, забрали посуду и пошли по тропе к ручью. Густые деревья смыкались над головой, закрывая чистое звездное небо и желтый дремлющий свет луны, еще больше сгущая вокруг таежную темень. У ручья остановились передохнуть. Шурка тут же предложил спрятать посуду где-нибудь поблизости, но Владька решительно отверг:

- Ты что... нужно идти дальше. Они же обязательно на нас подумают и пойдут искать по тайге.
- Как это они на нас подумают? А может это не мы, а солдаты, которые приезжали за медом.
- Ну - да, солдаты... солдаты бы так не насвинячили, как мы. Больше разлили, чем взяли.
- Да они сюда не пойдут искать.
- Ты что не знаешь дядьку Петуха? Да он всю тайгу облазит, только бы застопорить нас.
- А мы хорошо завалим кустами.
- Ты думаешь, это поможет? Да нас пчелы выдадут. Они все сюда слетятся и будут кружить, и жужжать над этим местом, пошли.
- Перейдем речку, и туда, подальше, где лес по гуще. Но Шурка не сдвинулся с места.
- Ты что? - с удивлением спросил Владька.


Шурка помялся, потом, сдерживая дыхание, произнес:
- А если там - волки или тигры?
Владька расхохотался.
- А-а, так бы сразу и сказал. Да какие волки, какие тигры!
Шурка попробовал отшутиться, глядя на Владьку:
- Которые больно кусаются, и оставляют одни косточки.
- Кто это тебе на мозги накапал? Если хочешь знать, ни волки, ни тигры на людей не набрасываются, да еще летом. Им хватает зайцев, изюбрей, диких коз, ну, и разных других животных.  Уссурийская тайга очень богатая ими. Это может быть зимой, когда трудно охотиться, и они сильно голодные, но все равно и зимой им хватает. Это, вот люди некоторые бывают ненасытные. Им всегда мало.


- Откуда ты все это знаешь?
- В книгах читал. Кое-что про тайгу и про зверей батя рассказывал.
Шурка постоял, помолчал, потом согласился. Пересекли вброд ручей и теперь пробирались сквозь густые заросли, в сплошной темноте, спотыкаясь о валежины, царапаясь о всякие колючие кусты, больно раня босые ноги. Шурка не отставал ни на шаг, дышал прямо в затылок Владьке. Наконец  взмолился:
- Ну, хватит. Владька. Мы же так далеко уже ушли. Они сюда не доберутся.
Владька прошел еще несколько шагов и остановился.
- Ладно. Чёрт с тобой.


Вглядываясь в темноту, в кустарники, они выбрали место у огромной валежины под большим разлапистым папортником. Раздвинув его ветви,  составили посуду. Затем наломали по соседству еще веток и более тщательно укрыли ее. На обратном пути, через короткие промежутки надламывали   ветки, намечая, таким образом, дорогу, чтобы потом не блудить по тайге в поисках своего тайника.
- Ой! - вскрикнул Шурка.
- Что такое? - остановившись, обернулся Владька.
- Да ты куст отпустил, и прямо меня по морде.
- Ладно, я больше не буду. Просто забылся.
- Слушай, Владька, а если медведь найдет? Они же мед гады сильно любят. Найдут нашу заначку, и все? -  Снова заговорил Шурка.
- Ну, если медведь, - Владька засмеялся, - он нам спасибо скажет.
- Ты чо, правда?
- Успокойся, медведи ночью тоже спят,- бросил через плечо Владька. И с раздражением добавил: - И вообще, хватит ныть.
- Больше Шурка не заговаривал.


У ручья Владька предложил снять с себя всю верхнюю одежду и прополоскать в воде, смыть с нее мед, которым они перепачкались в омшанике, и налипшие опилки, чтобы не осталось никаких следов. А одежда за ночь на теле высохнет.
Пришли в избу, там все было по-прежнему. Пасечники спали в том же положении. Они упали на свое место и тут же усталые крепко заснули. Проснувшись утром, услышали через открытую дверь снаружи злой недоумевающий голос дядьки Петуха:
- Вот шакалы! Кто же это мог? Неужели пацаны? Столько меду уперли. А еще больше разлили и испортили! Столько опилок насыпали в бочку.
- А я, Петруха, чай-то на них не думаю, - говорил дед. - Поглянь, лестница-то, какая тяжеленая. Куды им... мало каши ели. А она как лежала, так и лежит на месте, а без лестницы туда не влезешь никак.
- Да оно может и так.
- Ну, сам помозгуй, если бы пацаны, они бы ночью далеко в тайгу не посунулись бы. Спрятали бы где-нибудь под самым носом, и пчелы нам указали бы дорогу. Однако мы облазили все окрест и  ничегошеньки не нашли. Выходит, это не пацаны? Я думаю, Петруха, это солдаты. Они все тут разнюхали и...
- Наверно, дед, ты прав. Ну, шакалы! - выругался дядька Петух и болезненно застонал: - Ой, голова трещит. Давай опохмелимся. Пошло оно все к черту! Что с воза упало, то пропало. Теперь уже ничего не исправишь.


Звякнула о ведро кружка, и дядька Петух крякнул перед тем, видимо, как опрокинуть ее в рот. Владька с Шуркой вышли из избы, притворно потягиваясь и протирая заспанные глаза, показывая всем своим видом, что они ничего не слышали и ничего не знают.
- Выспались, гаденыши! - сидя на завалинке рядом с дедом Миколой, со злом бросил дядька Петух, зачерпнул кружкой из ведра медовухи, стоявшего у ног на земле, и, сверкнув пьяными глазами, добавил: - А теперь катитесь отсюда, чтобы вашего духа тут близко не было.
Владька принял вызывающую позу.
- Никуда мы не пойдем, пока вы не отдадите наш заработан¬ный мед.
- Я вам сейчас дам заработанный мед - по ребрам! - устрашающе привставая с завалинки, прорычал он - Катитесь, пока я добрый.
- Хорошо. Мы поедем в контору и расскажем, как вы нас надурили, - сделав обиженную физиономию, произнес Владька, и незаметно улыбчиво подмигнул Шурке. - Пошли, Шурик. Нечего нам тут с ними базарить. Пусть подавятся нашим медом.

- Развернулись и зашагали прочь. Дядька Петух свистнул им вслед, рассмеялся и крикнул:
- Счастливого пути, соплечня!
Владька обернулся и, тоже смеясь, ответил:
 - Общипали перья петуха, а он кричит: - кукаре-ка! - Затем свернули в тайгу и, продираясь сквозь нехоженые заросли, направились к ручью, откуда начиналась их дорога к тайнику. Немного пришлось поблуждать, пока вышли к нему. Спустя час они сидели в кузове ЗИСа, бережно зажав между коленями свой драгоценный багаж. Мчались по насыпному шоссе в сторону города.


Некоторое время оба молчали, испытывая глубокое чувство удовлетворения, что едут домой не пустыми. Владька даже представил, как будут рады его сестренки и маленький Васятка, и когда мать занесет в дом бидон и чайник, полные медом. И потом, как они будут сидеть за столом, объедаясь,  черпать ложками из тарелок и вспоминать Владьку, что не забыл о них, и принес столько сладкой радости. Васятка, конечно, весь, до ушей перепачкается, слипнутся ручонки, но он будет молча сопеть, и продолжать страстно орудовать ложкой. От этих мыслей Владька улыбнулся. Но тут же, его опять охватила тревога о грядущей неизвестности. Жить у Шурки он больше не может, домой тоже - нельзя.


 Снова вспомнилось училище и все более навязчивая мысль: вернуться и начать сначала. Может, простят и примут? Попроситься хорошо. Учился-то он, в общем, неплохо. И  решил уговорить Шурку. Но для этого труда не понадобилось. Он раньше ему часто рассказывал об училище, про учебу в нем, порядки, питание - Шурка сразу согласился. Приехали домой. Василиса сбегала к Владькиной матери и сообщила, что Владька придет на то же место и в то же время. Пусть ждет.


Солнце скатилось уже за вторую половину дня. Владька со своей посудой прятался у того же полуразрушенного памятника, поминутно выглядывая из-за кустов. Ждать пришлось недолго. Он видел, как мать вышла из дома и, озираясь по сторонам, направилась в его сторону. Оставалось несколько шагов. Он уже видел ее добрую, мягкую улыбку с печальными глазами, как вдруг, совсем рядом, из-за кустов сбоку вырос перед ним сухой, длинный милиционер. К Владькиным голым пяткам точно приложили каленое железо – он сорвался с места, выскочил на дорогу и понесся вниз, под уклон. За спиной послышался быстрый топот тяжелых сапог, а потом угрожающий выкрик:


- Стой, стрелять буду!
Через некоторое мановение раздались выстрелы: один, другой. Где-то над Владькиной головой просвистели пули. И снова тот же выкрик. Но это Владьку не испугало, и он еще больше поддал жару своим ногам. Затем круто повернул влево, и скрылся в густых джунглях кукурузы, которая опять спасла его. Выскочил на другой стороне огородов у первого железнодорожного депо, пробежал к хлебозаводу и помчался к городу, к вокзалу, а затем к Шуркиному дому.
Шурка уже договорился со своими родителями - уехать вместе с Владькой во Владивосток и устроиться в училище, где он получит хорошую специальность. Те без колебаний дали согласие. На другой день Шурка оформил все необходимые документы, и укатили вечерним поездом. "Зайцами", конечно.

               
                X X 1


Распахнув дверь, Владька пропустил Шурку вперед себя, и тут же увидел, cпускавшуюся по лестнице им навстречу, воспитательни¬цу Александру Ивановну. Она была в своем неизменном черном кос¬тюме и, как всегда, с ярко напомаженными губами. В одной руке она разминала пальцами папиросу, в другой - держала коробок со спич¬ками. Увидев Владьку, она приостановилась и с удивление промолвила:
- О-о... вернулся, что ли, блудный сын? Как тебя... да, Забара.
- Вернулся,- растерянно произнес Владька, и овладев собой, добавил: - А примите?
- Не знаю, не знаю,- покачала она головой. - Чтобы опять пус¬тился в бега?
- Нет, Александра Ивановна, даю вам честное слово!
- Что-то верится с трудом.
- Можете быть спокойны, мне уже все надоело. Хочу учиться, получить специальность и работать, - произнес он с какой-то усталостью, тоской, и глубоко вздохнул.
- Хорошо,- сказала она, и секунду подумав, добавила: - В ка¬дры можешь не ходить. Твои документы у меня,   я передам.
- Спасибо, Александра Ивановна! - радостно воскликнул Владька и подумал: "Как хорошо, что встретил ее первой, а не капитана Чердака. "Очень уж было бы стыдно перед ним". И добавил:- Вот, и брата привёз.
      -    Очень хорошо. Пусть идёт оформляется. Покажи ему.

      
 В этом году администрация не ездила по Приморью за новым набором учащихся. Предыдущий выпуск, разъехавшийся по своим весям, был лучшей агитацией, и теперь их знаковые и незнакомые ехали в училище целыми группами.
Стояла обычная Приморская золотая осень - солнечная, тихая.
До начала занятий оставалось еще много свободных дней. Новички знакомились с городом. У кого были деньги, бегали в кино, в цирк.
Подружившись с некоторыми из них, Владька сплотил вокруг себя компанию и вместе с Шуркой потащил их по своим заветным местам: Морское кладбище, бухту Тихую, Горностай и другим. Однажды, возвращаясь по лесу с бухты Горностай, они встретили незнакомого, средних лет, высокого, сухощавого человека. Он был в выцветшей военно-полевой форме, яловых сапогах и серой в клетку кепке. В одной руке он держал небольшую плетеную корзинку, накрытую сверху ситцевым лоскутом, в другой - свежевыломанный прут. Столкнувшись с мальчишками, он мягко улыбнулся и первый, с тонкой вежливостью произнес:
- Здравствуйте, ребята.


Мальчишки весело, наперебой ответили ему своим приветствием.
- А вы что, тоже - за грибочками? - спросил он и тут же поправился: - Хотя я не вижу у вас никаких емкостей.
- Не, дяденька, мы просто гуляем, - ответил Смешка – Митька Кудрявцев. У него всегда было на лице нарисовано улыбчивое выражение, поэтому  и получил это прозвище..
- А вот мне не повезло сегодня, - продолжал вежливый незнакомец.-  Грибочков очень мало, а тут, кажется, еще и заблудился, по¬дорогу в город. Хорошо, что вас встретил. Вы меня выведете отсюда, правда?
Мальчишки с радостью  ответили:
- Конечно, конечно!
И он стал расспрашивать: кто они, откуда? Что это за местность? Он первый раз здесь, и не знал, что тут такая красивая природа. И чем охотней он говорил, задавал вопросов, тем больше настораживал мальчишек, вызывал какое-то подозрение.


Вышли на пригорок с небольшой лужайкой, откуда, хорошо просматриваются в западной стороне невысокие, приземистые сопки, растянувшиеся некоторой грядой с юга на север. Он бросил на них взгляд и тут же спросил:
- Вы курите?
Мальчишки не могли себе отказать в этом удовольствии. Ведь почти все они потихонечку уже смолили.
- Тогда может, устроим перекур, присядем? Как вы считаете?
Что-то ноги устали,- сказал он и засмеялся, - старость – не радость.
Достал из кармана коробку "Казбека", раскрыл, протянул им. Пацаны по очереди запустили в нее свои пальцы. Затем он чиркнул зажигалкой и дал всем прикурить.


- Ой, какая красивая, - с восхищением воскликнул Смешка, глядя на сверкающую желтизной, инкрустированную с крышкой зажигалку. Незнакомец ничего не сказал, быстро спрятал ее в карман, и, поискав глазами удобное место, присел на бугорок, слегка согнув в коленях ноги. Корзину поставил справа от себя, чуть сзади. Мальчишки расселись рядом, по склону. И только любопытный и больше всех подозрительный Смешка уселся за его спиной,  поближе к корзинке.
Выпустив изо рта дымок, незнакомец помолчал и, как бы, между прочим, снова спросил, кивнув на   приземистые сопки - впереди:
- Это и есть Суворовский форт?
- Мальчишки пожали плечами и сказали, что не знают. Хотя все они хорошо знали от Владьки, что Суворовский форт - это укрепление береговой обороны от нападения вражеских кораблей на город с восточной части моря. Там стоят дальнобойные орудия.

Этот вопрос незнакомца окончательно развеял их сомнения. А тут, и Смешка улучил момент, поднял уголок лоскута и заглянул в корзину, и тотчас, как ошпаренный, опустил её на место. Владька краем глаза поймал его вытянувшееся лицо с растерянным, изумленным взглядом и тут же отвернулся, что-то быстро соображая.
Покурили, заплевали окурки, поднялись и, мальчишки, незаметно переглянувшись между собой, сразу поняли, что все думают об одном и том же, но не знают, что делать дальше.


Маленький, редкозубый, лобастый Коля Бочкарь пошел рядом с незнакомцем, без остановки болтая, о чем попало, что на ум взбредет. Не отставали от них и поддерживали болтовню Бочкаря длинный Женька и рыжий Петька. Владька, Шурка и Смешка приотстали на несколько шагов. И тут Смешка почти шёпотом, скороговоркой выложил, что он видел в корзине ни какие-то грибы, а самый настоящий фотоаппарат, какие-то коробочки, пакетики, железки. Владька на правах старшего тотчас распорядился - отправил Шурку и Смешку к шлагбауму, который находится рядом с училищем, и рассказать часовому, что они подозревают в этом дядьке-грибнике шпиона. Пусть проверит у него документы.


Обойдя стороной, по лесу всю компанию, Шурка и Смешка торопливо вышли на дорогу и там пустились бегом. Владька поравнялся со всеми и тоже, как ни в чем не бывало, вклинился в разговор. Не доходя до шлагбаума, ребята распрощались с незнакомцем, поднялись на бугор, к училищу, где их уже ожидали Шурка со Смешкой, и стали оттуда наблюдать. Незнакомец подошел к шлагбауму. Часовой отдал честь, остановил его и что-то сказал. Тот спокойно достал из нагрудного кармана гимнастерки какую-то книжечку и протянул ему. Часовой открыл, заглянул в нее и, резко, как обожженный, вернул обратно, вытянулся в струнку и взял под козырек. Так стоял, пока тот не удалился на почтительное расстояние. Мальчишки с нетерпение сбежали с бугра, к часовому. Но тот чуть ли не с кулаками набросился на них, и стал ругать, на чем свет стоит:
- Соплядоны! Подвели меня! Я вам покажу - шпиона! Да вы зна¬кто - Это? Это - полковник! Пошли вон отсюда! Чтобы я вас и близко не видел! Шпи-он...


Потупленные, разочарованные, виноватые они поднялись на бугор и поплелись в училище. А потом стали подсмеиваться друг над другом. А через три дня до них дошел слух, что в предместье Владивостока   задержан   английский шпион, который фотографировал военный секретный объект. В газете "Красное знамя" даже была заметка с его фотоснимком. Мальчишки раздобыли эту газету и узнали своего грибника-незнакомца. Такого простить часовому они никак не могли, и закидали его камнями. На другой день к на¬чальнику училища явился командир части с притензией. Вызвали мальчишек. Выслушали их. Командир части, молча, поднялся со стула, пожал начальнику руку и направился к выходу. У дверей повернулся, окинул   острым, серьезным взглядом пацанов, качнул головой, и тут впервые на его лице скользнула теплая улыбка.
-Молодцы, ребята!
После этого на смену поста у шлагбаума появился новый часовой,


Наконец, училище было полностью укомплектовано. Разбили по группам. Владька снова записался в группу артиллеристов и по¬тянул за собой Шурку. Потом - генеральная санобработка, баня, прожарка белья и стрижка наголо. В предбаннике стрекотало сра¬зу несколько машинок, которыми быстро, ловко орудовали женщины в белых халатах. Мальчишки только успевали соскакивать с табуретов, уступая место следующему. Недовольно морщились, поглаживая свои остриженные черепа.


Подошла Владькина очередь. Парикмахер, немолодая, полноватая женщина с круглым лицом и добрыми глазами укрыла его белой накидкой и тут же по голове быстро, со стреко¬том побежала машинка, сбрасывая на пол, на покрывало клочки его густых темно-русых кудрей. Вдруг машинка замерла, и парикмахер каким-то озадаченным голосом спросила:
- Сколько тебе лет, мальчик?
- В ноябре будет шестнадцать. А что?
- Да то, что, миленький, у тебя сединки появились. Тоже, видать, немало пришлось пережить. Ах, эта проклятая война!
Владька поежился, и буркнул:
- Ничего я не пережил.
- Ой, сынок, а седина-то спроста не цепляется.
Она закончила стричь, сняла накидку. Владька соскочил с табурета.
- Ну-ка, постой, сынок, - сказала она и мягкой теплой рукой взяла его за подбородок. - Нет, миленький, ты меня не проведешь. У тебя грустные глаза.
 - Это вам показалось,- хмыкнул он.


После бани получили новое свежее белье и повседневную защитного цвета ФЗУшную робу. Потом выдали парадную. Но она глубоко всех разочаровала и ввергла в безграничное уныние. От морской формы были всего лишь тельняшка и фланелька, да и те вылинявшие до основания, б/у. Брюки, хоть и были новыми, но около флотских и близко не лежали: темно-синие, да еще и в полоску, и с манжетами. Бушлаты и вовсе ФЗУшные, защитного цвета, простроченные на машинке. И все это потому, что в этом году в училище произо¬шли большие перемены. Оно было снято с довольствия базы тыла Тихоокеанского флота и передано Трудовым резервам полностью. Даже питание стало намного хуже прежнего. Военно-ремонтная база ТОФ почти укомплектовала молодыми квалифицированными рабочими свои доки, и теперь рассчитывала на самую малую часть следующих выпускников. Поэтому кое-чем они еще помогали училищу.


Пока оставался и прежний военный начальник капитан первого ранга. Капитана Чердака перевели в другую часть. Владька его так больше и не видел. Заменил его старший мастер, Петр Иванович Наумов. Это был сугубо штатский человек. Всегда спокойный, покладистый, немногос¬ловный, с мягкими чертами лица и внимательными, проникновенными улыбчивыми глазами.
Тот полувоенный режим, который поддерживал капитан Чердак, теперь сам собой отпал. Отменены были и вечерние строевые прогулки.


Владька окончательно примирился со своей судьбой и старался не возвращаться к мучительным мечтам. На море тоже смотрел точно слепыми глазами, в которых больше не было того горящего огня, страстного его отражения, а лишь - затаившаяся грусть. Правда, парадная форма, состоявшая частью из фэзэушной, несколько раздосадовала его. Особенно, брюки. С этим он никак не мог смириться. И чтобы хоть немного они были похожи на флотский клеш, решил также вставить клинья. Для этого достаточно было отрезать у них манжеты. Но когда отрезал и стал прикраивать к распоротым по шву штанинам, обнаружил вдруг, что полосы на клиньях оказались поперек. Но он и тут нашелся. Взял в руки иголку, и стал выдергивать из брюк светлые нитки-полоски. Ушло на это несколько вечеров. Наконец управился с этой нудной, однообразной работой, требовавшей огромного терпения, усидчивости. Зато брюки получились, хоть и не черные морские, но все-таки клеши, и под цвет фланельки. После - и другие ребята, неравнодушные к морским традициям и отличавшиеся наибольшим терпением, последовали его примеру.


Еще Владьку очень обрадовало, что тренер по боксу остался в училище прежний - краснофлотец с крейсера "Калинин". Да и сам тренер, увидев в спортзале Владьку, тоже не скрыв своих чувств, и даже обнял его. Как и прежде стал заниматься с ним индивидуально, уделять внимания больше других. При этом часто говорил ему, что в нем заложена изюмина настоящего боксера. Он должен помнить это и не щадить себя, заниматься с полной отдачей. И Владька весь ушёл в занятия этого спорта. Втянул в  секцию и Шурку. Но однажды, на тренировке в поединке, Владька увлекся и так смазал Шурку Правым прямым, что тот потерял равновесие и оказался в нокдауне. После этого Владька никаким калачом не мог затянуть Шурку в спортзал.


С домом, матерью переписывался через Шуркин адрес, чтобы не выдать себя Спасской милиции. Но как-то, под самый новый год он получил письмо с обратным домашним адресом на конверте. Это его удивило.   А прочитав, - писала Раюха, - с его души свалился этот тяжелый мучительный камень. Оказывается, приехал отец в отпуск на несколько дней, и все замял. Причем, как выяснилось, сосед-лейтенант хозяин велосипеда, вообще не поднимал вопроса о его пропаже. Всем этим усердно занимался капитан Крылов. Теперь Владька может без всякого опасения приехать домой на новогодние каникулы. Вот только, что отец скажет? Об этом сестренка не писала. Но он поехал. Прежде всего,   хотелось ощутить полную свободу,  без страха пройти по улицам   своего родного города. Да и соскучился по матери, сестренкам, братишке.


Отец как раз вернулся из тайги, привез убитого дикого кабана. У него было отличное настроение. Увидев Владьку,как-то беззаботно, весело спросил: "Ну как идет учеба в училище?" Это Владьку изумило не меньше, как если бы среди зимы, при двадцати градусах мороза, разразилась гроза, и потоки теплого, летнего ливня хлынули с небес. Владька не узнавал отца. Словно его подменили. Оказывается, он писал администрации училища. Интересовался его поведением, учебой. Ему ответили, что его сын не имеет никаких замечаний, заслуживает только похвалу.
Вскоре, после новогодних каникул "Трудовые резервы" организовали между ремесленными училищами Владивостока соревнования по боксу. Проходили они в РУ-1.
Владька трижды выходил на ринг и с легкостью одержал все три победы.
Однажды его тренер похвастал перед тренером из воинской части - в Минном городке, - что у него есть один юнец, который побьет любого, кого бы тот не выставил против него. Это, конечно, глубоко задело самолюбие приятеля, которое сразу же эхом передалось и командиру части. Загорелся круговой азарт. Даже заключили пари.
В это время по городу ходила эпидемия гриппа. В части объявили казарменное положение. Даже семьям офицеров было запрещено выходить за территорию городка. Поэтому поединок решили проводить в части, в матросской столовой.


Слух о необычной встрече двух боксеров-любителей молниеносно распространилось по городку. Даже женщины, жены офицеров, без интереса относившиеся к этому виду спорта, и те были глубоко заинтригованы. Ведь противники были с большой разницей в возрасте и весовых категориях. Владьке - шестнадцать, наилегчайший вес - сорок два килограмма. Противнику - матросу действительной службы - двадцать три года с весом шестьдесят девять, четыреста.


Настал день и час встречи. Сразу после ужина матросы сдвинули столы к стенам, расставили скамейки, на сцене выгородили ринг. Зал забили до отказа зрители. Первые ряды занимали женщины с детьми. В задних рядах стояли даже на столах. Первым на ринге появился судья - тренер из РУ-1. Коротко стриженный, с тяжелым затылком и крепкими плечами. Минуту спустя, по проходу, в сопровождении своего тренера, с наброшенным на плечи серым одеялом, прошел первый боксер - матрос. У ринга сбросил тренеру на руки байковую накидку и, оставшись в одних трусах и майке, нырнул под канаты. Это был коренастый, широкоскулый, светловолосый парень.


По залу пробежал гул и мгновенно замер. К рингу направлялся второй боксер, тоже в сопровождении своего тренера. Также скинул с себя на руки ему свою накидку и легко, шустро нырнул под канаты. В задних рядах раздался веселый иронический смех, увидев щуплого, темноволосого мальчишку, который был на полголовы ниже и намного уже в плачах своего противника,  посыпались язвительные насмешки:
- Ну, братцы, сейчас будет настоящий цирк!..
- Или веселая кинокомедия...
- Ха-ха, вес мухи - против веса слона!
- Куда он лезет этот соплядон - неужели не понимает, что Леха из него отбивную сделает!
- Мы не успеем повеселиться, как Леха размажет его по рингу...
- Да этот шкет только понюхает Лехину перчатку, и от него останутся одни брызги.
- Ну что вы, братцы, ха-ха, да Леха его бить не будет, может только слегка пощекочет...
И тут же в первом ряду послышались возмущенные женские возгласы:
- Боже мой, да какой же он хлюпенький против матроса!
- Он убьет его!..
- Нашли   мальчишку для развлечения - это ж надо!..
- Я слышала, что будет какая-то неравная драка, но чтобы вот с таким мальчуганом?!.
- Ай-ай-ай, что они себе думают, эти мужчины? - нашли ровню взрослому матросу!..
- Но как, же сам мальчишка решился на такое? И не боится!..

Все эти слова, - и с задних рядов, и с передних,- доносившиеся до Владьки, казались ему, что они касаются ни его, а кого-то другого, и вызывали непонятное удивление. Наконец, тренер зашнуровал ему вторую перчатку и еще раз сделал короткое наставление.
Противник тоже был уже готов. Упершись спиной в угол ринга и, раскинув руки в пухлых черных перчатках на белые канаты, пружинисто шевелил коленями и поглядывал на Владьку с какой-то сочувственной ухмылкой и даже жалостью. Владька высоко поднял голову и тоже щупал его своими изучающими глазами, испытывая внутреннее напряжение, в котором слышались гулкие удары сердца. Он видел перед собой противника намного старше и тяжелей в весе, да еще с правосторонней стойкой. С праваками он уже встречался и имеет некоторый опыт, а вот со старшими по возрасту и с таким весом - впервые.


И все-таки он испытывал не страх перед ним, а нетерпеливый интерес, как испытатель - чего-то нового, что и вызывало это внутреннее напряжение. Он знал, что это всегда так бывает. Перед каждым боем. Но потом все это проходит, когда начнется сначала разведка, а затем яростная, веселая игра - "по мордасам". При этом мысль, точно молния, вспыхивает в голове, улавливая на¬перед движения противника, и зажигает брызжущую изо всех пор неудержимую энергию и так держит ее до конца.


Судья объявил, что эта товарищеская встреча неравного поединка будет состоять всего из двух раундов. Этого вполне достаточно, чтобы по очкам определить победителя.
Прозвенел гонг. Противники вышли на середину ринга и,  приняв боевые стойки, начали двигаться на дистанции друг против друга. Матрос первый повел разведку, уверенно передвигаясь, старался нащупать ничего незначащими, жестикулярными ударами Владькины слабые места. В задних рядах опять послышался язвительный смех.  Владька первые секунды тоже зорко изучал противника, и быстро отметил про себя, что противник имеет неплохую общую подготовку, но защита - далеко не отвечает правилам.

И тут же сделав ложное движение правой, мгновенно послал первый удар - хук слева. Удар пришелся точно в незащищенную голову матроса, и Владька снова был на дистанции. Эта ловкость противника, матроса видимо глубоко задела, и он пошел в наступление. Послал сильный, резкий - прямой левой. Но Владька легко уклонился. Матрос посылает второй - прямой правой. Владька делает уход, и удар снова сработал вхолостую, пролетев над головой. И тут же Владька, с молниеносной быстротой покидая позицию ухода, посылает апперкот в подбородок матросу. Удар был послан всем корпусом. Голова матроса откинулась назад, и, колыхнувшись, он невольно отступил. Тут Владька заметил - в глазах матроса сверкнул злой огонек. Это значит, нужно ожидать яростную атаку, и, отскочив на дистанцию, он приготовился к глухой защите. Матрос тут же решительно двинулся на него и стал посылать удар за ударом.


После некоторого напряженного затишья в зале, с задних рядов снова послышались дружные веселые возгласы, подбадривающие матроса. Однако не один из его ударов не достиг желаемой цели. Владька, закрыв лицо с головой перчатками и грудь локтями, только пятился назад, отступая. Наконец матрос решил сделать короткую передышку, чтобы с новыми силами наброситься на Владьку, который, как ему показалось, от его натиска был в полной растерянности, и теперь осталось только добить его, и потерял всякую бдительность. Воспользовавшись моментом, Владька применяет еще один свой любимый прием: внезапный ближний бой с молниеносной серией ударов. Захваченный врасплох, матрос входит в клинч и пытается замкнуть его в своих объятиях, парализовать его движения. Но Владька вьюном выскальзывает из них и, выпрямляясь, посылает новый апперкот в подбородок матроса. Тот качнулся всем корпусом назад и отступил. Того напряжения, которое Владька испытывал перед боем, теперь как и не бываю. На смену пришли чувства раскрепощенной воли и наслаждения движениями. Он мелькал перед глазами противника, как неуловимый мотылек. Дразнил ложными выпадами, отчего противник еще больше выходил из себя и усиленно, но безуспешно махал перчатками, гоняя ветер над Владькиной головой, когда тот уходил от удара.
В зале возрастало оживление. Все больше звучало ликующих голосов, подбадривающих Владьку. А с задних рядов теперь уже слышались раздосадованные выкрики и даже насмешки в адрес своего приятеля:

- Какой позор, Леха!
- Вот вам и слон! А муха-то здорово щекочет его…
- Леха, ну что ты делаешь...  соберись!
- Это ж надо - какой-то пацан...
- Ха-ха, а вашему слону не мешало бы поучиться у этой мухи!
- А и правда, посмотрите, как он  красиво пританцовывает и орудует своими перчатками!..

Женщины с первого ряда горячо, радостно, взволнованно подбадривали Владьку:
- Молодец, мальчик!
- Давай, давай...
- Вот так им... пусть знают...
- Ну и молодец! Ну и молодец! Это ж надо...
- Да-да, а мы боялись!..
- Вот оно и видно теперь, что мы зря хаяли своих мужиков.
- Вы только посмотрите, какой он ловкий!
- А мальчонка-то симпатичный, прямо прелесть!..
- Давай, давай, мальчик! Так ему!..


Матрос был доведен до крайнего обозления. Видимо, его еще выводили из себя эти посторонние возгласы, настроенные против него. С этим он снова кинулся в яростную атаку, но Владька опять легко ушел от его ударов, и снова нанес ловкий встречный правый прямой. Прозвучал гонг. Боксеры разошлись по своим углам. В зале стоял возбужденный шум. Бесконечное удивление вызывало у зрителей то, что этот хрупкий мальчишка обладает таким редким темпераментом, мгновенной реакцией, необычайной смелостью. Ловок и упруг, как мячик. Движения пластичны. Владеет хорошим ударом, идеальной защитой, системой ухода и уклона, что делает его почти неуязвимым.
Владькин тренер обмахивал его полотенцем и, весело улыбаясь, что-то неторопливо говорил ему. Тренер противника, не скрывая своего разочарования, был расстроен у всех на глазах. Обтирая скомканным полотенцем мокрые от пота плечи своего питомца, что-то быстро, нервно шевелил губами и бросал в противоположный угол короткие, исподлобья враждебные взгляды.


Снова прозвучал гонг. Начался второй раунд. В движениях матроса появилось что-то новое. Он передвигался теперь неторопливо, сосредоточенно, как двигаются боксеры-тяжеловесы. Видимо, сохранял силы и ловил удачный момент, чтобы тотчас нанести сокрушительный удар. Для Владьки это не было неожиданностью, и даже давало больше возможности дразнить его ложными движениями и тем самым не давать ему отдыхать,  истощать его силы и рассеивать реакцию. Таким образом, он снова вывел противника из себя, и опять посыпались от него нервные, холостые удары, что приводило самого матроса в еще большую ярость. И тут Владька замечает, матрос в такие моменты забывается и при передвижении на мгновение ставит ноги близко друг к другу, почти рядом. Это четко отпечаталось в его голове.


Тут он снова навязал матросу ближний бой, нанес серию шквальных ударов, молниеносно отскочил на дистанцию и принял защитную позицию. Но матрос, вместо того, чтобы броситься в ответный бой, остался на месте. Держа перчатки в защите на уровне груди и, пританцовывая, обжигал Владьку горящим из-под лобья взглядом.. Очевидно, обдумывал свои дальнейшие действия. Владьке хватило и доли секунды, чтобы оценить этот момент - делает прыжок и со всей силой наносит удар правым прямым в незащищенную голову матроса, а точнее - в нос. Тот резко падает на канаты ринга, запрокинув далеко назад голову. Владька снова отскочил на дистанцию. В зале поднялся невообразимый шум, крики, свист.


Матрос тут же выпрямился и все увидели - из его носа ручьем текла кровь. Зажимая нос перчаткой, разъяре¬нный кидается на Владьку. Владька ушел в глухую защиту. Но судья прерывает бой, и разводит их по углам. На этом он хотел остановить поединок. Победитель был и так очевиден. Но тренер матроса настоял - довести раунд до конца, у которого оставалась еще целая минута. Кровь была остановлена. Тренер обтер лицо матроса полотенцем, что-то строго ему сказал, и бой продолжили.


Матрос уже не владел собой и с новой яростью кинулся на Владьку, готовый испепелить его, вместе с тем теряя остатки своих технических навыков. Ноги сошлись вместе. Владька тут же заметил и, вкладывая всю силу своего корпуса, мгновенно посылает правый прямой в его не защищённую голову. Матрос качнулся назад и как-то в бок, нога зацепилась за ногу, и он винтом грохнулся на пол.
Зал взорвался. Гудел. Крики, визг, свист. Это было что-то невообразимое. Женщины вскочли с мест и толпой кинулись на ринг, оттолкнули судью, облепили смущенного Владьку со всех сторон и неудержимо нарасхват стали целовать его потное лицо. Потом подхватили на руки и, подняв высоко над головой вместе с его неостывшими перчатками- на руках, поднесли к канатам  ринга и передали за ними другой группе женщин, которые тоже ликуя от восторга понесли  в раздевалку через клокочущую  толпу матросов и офицеров...