Я много раз рассказывал о скверных правителях, негодных начальниках и жестоких разбойниках, но и среди них иногда встречаются и такие личности, о которых нельзя сказать сразу, черным или белым богам бьют они поклоны. Одни их ругают и боятся пуще взведенной огнемашины, другие же почитают за благодетелей и уважают без меры.
Когда я служил в Синем легионе, незадолго до войны с Селатангами мы пытались изловить одного такого разбойника по имени Хансуур Карам. Он держал в страхе всех торговцев, водивших караваны в земли Бумипахита. Конечно, Хансуур был не единственным разбойником в Бумипахитских землях. Разбойничьи банды лютовали в те времена так, будто за ними не было досмотра ни белых, ни черных богов, однако Хансуур среди них был знаменит тем, что его невозможно было изловить. Он был проворен как криттский лынь, ловок, как менгантунг, попавший в гевеевые заросли Тенанг-Хутана, легко уходил от любой погони, а его умный серый конь был прыток и бесшумен и верно служил своему хозяину. Но не только этим запомнился мне разбойник Хансуур Карам. Был он также почитаем тумит-пахитами как благодетель и охранитель всего их народа. С разбоем налетал он на торгашей, отнимал у них излишек добра, а, когда нужно, раздаривал награбленное всем тумит-пахитам, кто просил. Заступался он также за слабых и сирых, а неимущим подкидывал монет.
Хансуур Карам был народным тумит-пахитским героем, однако остальным он доставлял немало хлопот.
Поимкой разбойников в окрестностях и деревнях Окри-Пахита занималось большое отделение во главе с начальником, Кепер-Кайааном. Нас, молодых солдат, несущих службу в Бумипахитском легионе, часто вызывали, когда нужно было создать видимость того, что мелкую банду преследует большая масса военных. Чаще всего нам даже не приходилось вступать в бой. Преступники просто впадали в панику и сдавались без единой капли крови, увидев, что за спинами их таится целая армия, мелькающая меж елок синими шинелями и стучащая затворами огнемашин. Именно тогда я выучил тактики засады и окружения, так пригодившиеся мне в последующей войне. Кепер-Кайаан был еще довольно молод для начальника, однако взгляд его был тяжел и суров, а ум ясен и расчетлив, так что мало кому удавалось соперничать с ним, и ни один разбойник не ушел от него, если он замыслил его изловить. Кроме Хансуура.
Рассказывают даже такую историю. Когда Кайаан прибыл в родную деревню Хансуура, Келинчи*, и остановился в служебном доме, чтобы отдохнуть и расспросить тумит-пахитов о местных шайках, Хансуур, как ни в чем не бывало, заглянул к нему посреди ночи. Кайаан открыл дверь, так как подумал, то в деревне случилось неладное, раз его вызывают ни свет, ни заря. Но на пороге стоял лишь один человек и тихонько улыбался, разглядывая нового начальника. Кайаан, конечно, еще не знал его в лицо.
-Что случилось? – спросил Кайаан, приглашая ночного гостя войти. Кайаан никого не боялся, и был широкоплеч и имел тяжелые кулаки, так что, еще не известно, кто бы ушел из той схватки живым, если бы они с Хансууром схлестнулись.
-Так это ты здесь теперь новый начальник? – все также улыбаясь и рассматривая сонного Кайаана, спросил Хансуур.
-Буду ловить разбойников в ваших лесах и избавлять мирное население от язв, поразивших общество. У тебя есть что доложить?
-Может, и есть. А надолго ли ты к нам пожаловал, в наш заячий край*?
-До тех пор, пока не вытравлю из леса всех разбойников, которые как блохи, присосались к меху, пока они не сожрали зайца целиком.
Кайаан налил в стаканы туака и они выпили вдвоем. Хансуур стал прогуливаться вдоль стены и рассматривать прибитые на ней бумаги. Кайаан, будучи бдительным, незаметно заложил в рукав халата пахитский нож.
-Ты не женат еще? – повернувшись, спросил Хансуур. Он оглядел руки Кайаана и не увидел на них кольца.
-Нет еще, но скоро планирую, - ответил Кайаан и насторожился еще больше.
-Я обязательно побываю на твоей свадьбе,- вдруг заулыбался Хансуур. - Страсть как люблю гулять на свадьбах.
Хансуур выпил еще туака.
-А сколько ты дашь, - Хансуур кивнул на развешенные на стене служебного дома угольные портреты известных разбойников, которых начальник грозился изловить, - за Хансуура Карама?
Кайаан глянул на нарисованный портрет преступника. Портреты были набросаны одним из армейских рисовальщиков по памяти и по рассказам людей, пострадавших и бывших ограбленными. В армию, надо сказать, художники попадали редко, и портретного сходства мастеру достичь удавалось нечасто. Тем не менее, будучи проницательным прийяя, Кайаан тотчас заметил сходство с ночным гостем, бросив лишь один взгляд на картину. Весь сон улетел в мгновение, он тотчас понял, кто явился перед ним, и стал уже смекать, как надежнее связать этого наглеца.
-Дам тебе двести туанов серебром, коли приведешь подлеца, - прищурившись, ответил Кайаан, а сам потихоньку сжимает пахитский короткий нож, - да еще двести сверху, если приведешь сегодня же.
Хансуур рассмеялся, показывая свои белые зубы.
-Недорого же! А я вот дам сул-туан за того, кто выдаст Хансуура Карама!
Кайаан разозлился, выхватил нож и бросился на Хансуура. Но тот был ловок, извернулся, отскочил, и мигом оказался у открытого окна.
-Помни же, новый начальник, сам Хансуур Карам был у тебя в руках, а ты не смог изловить его!
На этих словах Хансуур прыгнул в окно, где его ждал верный серый конь и был таков. После этого случая начальник Кепер-Кайаан рассвирепел и приказал всем, как только завидят Хансуура Карама, немедленно сообщать ему. Однако никто из деревни не выдал Хансуура, даже если он и укрывался у кого-то в доме. Хансуур был любимцем и защитником тумит-пахитов, и уж больно любил гулять на их свадьбах. Кто видел его в такие вечера, рассказывали, что он всегда приносил дорогие подарки, пел песни на пахитском, танцевал вместе с гостями и даже выглядел счастливее жениха и невесты. Все любили, когда к ним заглядывал Хансуур Карам, и когда устраивалась свадьба, для него оставляли особое место.
Когда же начальник Кайаан женился, он, конечно, уехал из Келинчи, но, рассказывают, как в день свадьбы к экипажу на пути в Окри-Пахит приблизился всадник на сером коне, со скоростью ветра спустившийся с холма и заглянул в карету к начальнику и его невесте.
-Я говорил тебе, что побываю на твоей свадьбе, начальник Кепер-Кайаан. Красивая у тебя невеста!
Хансуур бросил на колени невесте красивый расшитый платок из лелухурского тонимулура, какие могут ткать только джембалангские женщины тонкими маленькими пальчиками, и тотчас исчез, ускакав в горы так же быстро, как появился. Говорят, с тех пор Кайаан запретил своим подчиненным при нем называть имя Хансуура, только если он не будет пойман и приведен лично.
Однажды почти так и произошло. Кайаану доложили, что Хансуур Карам пойман и посажен в клетку в окрипахитском подземелье. Кайаан обрадовался и поспешил туда, однако перед ним в клетке сидел совсем другой тщедушный прийя с отрезанным ухом.
-Кто ты такой? – закричал на него Кайаан. - Ты не Хансуур Карам! Как же вы схватили этого прохвоста, да еще и решили, что это Хансуур Карам? – спросил он у своей стражи.
-К нам прибежали смотрители из таверны на углу золотой улицы в центре Окри-Пахита, и сказали, что у них есть связанный Хансуур Карам. Когда мы пришли, он валялся в корыте, связанный, с запиской в зубах «Я - Хансуур Карам», - ответил стражник, и затем добавил, глядя на заключенного, - а грокх отъедал ему ухо.
Смотритель таверны сейчас ждет за углом у входа. Отдать ему двести туанов?
-Это у вас головы отъели грокхи! – заругался начальник. - Это не Хансуур Карам, это Яханам знает кто! Зачем ты назвался его именем?
Заключенный плакал, от сурового взгляда Кайаана и от ожидания будущего наказания.
-Я ничего не делал. Я всего лишь украл кошелек у тумит-пахитского торговца, удачно продавшего грокха, я его выслеживал весь день. В этом сознаюсь, можете судить меня по всей строгости закона семнадцати. Я назвался перед ним Хансууром Карамом, но я не Хансуур Карам. Хансуур Карам явился за мной, не успел я проехать и до ближайшей деревушки, чтобы укрыться там. Он схватил меня, отрезал ухо, посмотрите, начальник! – заключенный повернул голову, указывая на свое кровавое ухо. – Связал, отвез в Окри-Пахит, сунул в зубы записку и бросил за таверной. Он бесноватый!
Тогда Кайаанвсе понял и рассмеялся. Он оценил шутку Хансуура и понял, что сладить с ним просто так не удастся.
Однако Хансуур еще долго оставался неуловимым, до тех самых пор, пока он не сразбойничал генеральский экипаж, когда тот направлялся со своими дочерьми по Румах-джалан в Окри-Пахит. Тогда генерал поднял страшный шум и велел во что бы то ни стало изловить и казнить этого наглого преступника. Тогда и стали привлекать наш Синий легион для патрулирования окрестных лесов и ведения дозора в деревнях.
Мы изловили множество банд и разбойников-одиночек, но среди них не было Хансуура Карама. Однажды, когда мы отправлялись в Келинчи, и начальник Кепер-Кайаан был с нами, и он завидел Хансуура, пересекающего дорогу поперек верхом на своем сером коне. Кайаан, не медля ни секунды, погнался за ним, не выпуская из виду, и жестами приказал нам окружить лес. Нужно отметить, что место неожиданной встречи было наиудачнейшим для окружения. Дорога резко сворачивала на запад, с востока был плешивый лес, а дальше начинались зеленые холмы, так, что легионерам не составило труда на лошадях пробраться сразу с трех сторон и поспешить замкнуть кольцо навстречу друг другу, как песчаная гадюка поедает свой хвост. Так и вышло. Синие шинели замелькали меж елок и кустов боярышника, зафыркали лошади, и мы быстро сомкнули кольцо вокруг небольшого холма к западу от дороги. Вскоре к нам присоединился и Кайаан, хоть он и упустил из виду разбойника, но, узнав, что окружение выстроилось в считанные минуты, был доволен, так как Хансуур Карам не мог уйти далеко, и, радиальное смыкание позволит нам загнать его на холм и легко изловить. Так мы осторожно двигались к центру круга, то есть, к холму. Когда же совсем близко напротив замаячила синева промеж деревьев, мы поняли, что круг сомкнулся и Хансуур Карам должен с минуты на минуту оказаться у нас в руках. Но кроме синих шинелей среди веток не было никого. Мы настороженно осматривались по сторонам, но вместо разыскиваемого преступника было видно, как довольство Кайаана сменяется на гнев. Когда стало ясно, что мы замкнули круг на самих себя, мы услышали громкий свист со стороны соседнего холма. Все взглянули туда и увидели Хансуура Карама на своем сером коне, как ни в чем не бывало, кружащего на соседней вершине. Он смеялся и махал нам шапкой. Бессильная ярость подступила к Кайаану, он стал ругаться, похлеще кабацкого пьяницы, перебравшего туака, но поделать ничего не мог. Конь Хансуура Карама поднялся на дыбы и пустился прочь, уходя в лесные чащи.
Хансуур Карам так никогда и не был пойман, но однажды я был близок к этому. Вот как это произошло. Мы отправились в очередной патруль в участок леса на юго-западе Келинчи. Мы изготавливали огнемашины, брали с собой кхукри и по двое или трое человек, как назначал старшина отряда, обходили все места в округе. Как только наступали сумерки, мы возвращались обратно и докладывали обо всем увиденном старшине, а потом и начальнику, если было о чем доложить. В один погожий день, когда в лесу щебечут дикие бурунги и поют в траве белаланги, разморенные пахитским теплом, мы отправились с моим напарником в юго-юго восточный сегмент, вверенный нам старшиной. Мой напарник всю дорогу рассуждал о том, что он собирается сделать, когда получит премию за поимку Хансуура, так как генерал к тому времени назначил уже пятьсот туанов за его голову. Он собирался купить бочку ангура и бочку туака и угостить весь Синий легион. Потом вместо этого собирался купить отцу новую сильную лошадь с телегой и завести грокховое хозяйство. Затем он планировал жениться и закатить пир на эти деньги. В общем, его болтовня довольно быстро наскучила мне, и я, увидев копошащихся под кустом зайчат, решил подкрасться к ним и схватить одного. Но как только я подобрался ближе, зайцы заметили меня и бросились врассыпную. Я бросился за ними. Но, правду говорят, если погнаться за двумя зайцами, не изловишь ни одного. Так я и остался ни с чем, зайчата убежали от меня, я оказался посреди лесных чащ, а моего напарника простыл и след. Я обрадовался, что он отстал и я смогу выполнять свой долг, находясь в тишине, хотя и был совсем не прав в этом своем начинании. Так я прошел несколько метров и увидел крутой обрыв о четверти хада в высоту. Внизу шумел небольшой ручей, и я спустился к нему, чтобы испить воды. Солнце пекло мне голову, когда я снял фуражку, и я стал размышлять, что бумипахитские леса и впрямь красивы. Но ничто не может сравниться с родным Двином с его лугами, цветущими пастбищами и доброй кормилицей День-рекой. Так я размышлял, когда уткнулся взглядом в небольшой лаз в скале на противоположном берегу ручья. Я пересек ручей, разглядывая землю возле него. Трава там росла с проплешинами, а в мокрой глине вокруг были следы копыт. Я обрадовался, и хотел, было, позвать напарника, но его нигде не было видно. Тогда я пробрался в лаз один. Он оказался довольно широким, так, что и вдвоем можно легко протиснуться. Я бесшумно ступал в кромешной тьме и прислушивался. Мой острый слух никогда не подводил меня, и много раз спасал на войне. И тут, в пещере я услышал трескотню костра, и понял, что не ошибся: это пристанище разбойников. Осторожно пробираясь на звук, я, наконец, увидел свет вдалеке. Я изготовил кхукри, а вторую руку держал на рычаге огнемашины. Кто знает, что будет, если использовать ее в пещере? Масло из горшка может расплескаться на стены, и стены будут гореть, будто они сделаны не из камня, а из соломы. Я подобрался ближе и увидел, что подле подземного ручья сидит человек в тумит-пахитской одежде и на небольшом костерке варит себе похлебку. А вокруг него – в сколоченных ящиках и сундуках лежит серебро, золото, бочки с туаком, дорогие ткани и ковры. Я решил подкрасться сзади и приставить к шее разбойника кхукри, а затем связать его. Огнемашину весьма рискованно использовать в таком закрытом пространстве, хоть рядом и ручей, но ее можно использовать для устрашения.
Но, видимо, не только меня боги наградили острым слухом.
-Что-то ты задержался сегодня, - сказал разбойник, прихлебывая из своего котелка. Я застыл на месте. Похоже, по этой моей реакции он понял, что я не тот, кого он ожидает, и он быстро поднял голову, обернулся и взглянул на меня.
-А, синяя шинель пожаловала, - ухмыльнулся он, увидев решимость на моем лице.
Я был готов сражаться. Выставил вперед свой кхукри и пригрозил огнемашиной. Разбойник покачал головой и поднял руки. Затем сложил их так, будто сдается и помогает мне связать их. Но когда я приблизился, чтобы сделать это, он изловчился, извернулся, и ударил меня по голове тяжелым черпаком из своего котелка.
Так и мне не удалось изловить Хансуура Карама.
Очнулся я связанным. Моя огнемашина покоилась на ящиках с серебром, а кхукри лежал возле самого разбойника. Он подмигнул мне.
-Ну что, синяя шинель? Не сильно я тебя черпаком приложил?
-Ты Хансуур Карам? – мне с трудом удалось сесть, ноги и руки мои были связаны.
-Слава обо мне идет прежде меня! – ухмыльнулся разбойник. – Знаешь, я тоже был в Синем легионе, когда был твоих лет, - моя шинель была аккуратно сложена и лежала у ног Хансуура, мой кхукри лежал на ней. - Скажи, сейчас кормят также плохо?
-Как же ты свернул на разбойничью дорогу?Сюда ли привела она тебя прямиком из Синего легиона?
-Хочешь узнать, синяя шинель? Когда я был твоего возраста, я еще был полон надежд и верил, что меня ждет прекрасное будущее. Но, вот что я тебе скажу, хоть Бумипахит и красивейший край с холмами, ручьями и горными вершинами, на этих землях нечего делать. Земля стала горькой** от слез и страданий, лишенная спасения и надежды.
-Не ты ли и тебе подобные сделали ее такой?
-Ты веришь в богов, Синяя шинель?
Я кивнул
-Я видел Румита на перамайянских играх, - Хансуур ухмыльнулся.
-Ты еще так молод, - покачал он головой. – Я вот верю в черных богов. Как только они чуют твою слабость и беспомощность, как только ты становишься хоть на минуту уязвим, они тут же хватают тебя, присасываются, как пиявки, и пьют твою кровь, ибо вкус горьких страданий приятен им, и будут они множиться, пока не иссушат твое сердце и на его месте останутся лишь битые черепки. Никогда не позволяй черным богам караулить тебя, и даже если все пошло наперекосяк, притворись, что у тебя есть еще силы, что ты улыбаешься, и на людях, и про себя, и тогда они отступят. Обмани их, а сам готовь план.
Родители мои задолжали Келинчинскому купцу, и когда мне было восемь лет, отдали меня к нему в услужение. Я был мал, и не было у меня защиты. Но я честно трудился, чтобы снискать себе волю и выплатить родительский долг. Я пас лошадей, заплетал им гривы, стриг овец, чистил хлев, копал колодцы, садил и убирал вару, и все это без единого анга. Я мог бы делать все это и сейчас, если бы нашел землю, свободную от разгула черных богов. Но они уже крепко вцепились в меня. Когда мне исполнилось восемнадцать, подросла и купеческая дочка, и купец решил, что нам с ней не стоит быть друзьями. Чтобы избавиться от меня, он обвинил в краже какой-то безделицы, которую и подкинул в мою лачугу, пока я был на полях. За мелкую «кражу» меня было решено отправить в Синий легион. Служил я исправно, как все молодые солдаты, тебе ли не знать, какова армейская жизнь? Отслужив четыре года, я просил своего полковника направить меня в родную деревню, однако на запрос кепала ответил, что здесь не нужны такие вояки, и меня отправили служить еще на четыре года, вдалеке от Бумипахита. Такая судьба ждала меня, как честного прийю. Так обошлись со мной все, моя родня, мои начальники и даже моя родная земля, которой нет краше. Черные боги выедали мое сердце. Тогда я бежал из Синего легиона и отправился в леса.
Много ли покоя снискали мне Бумипахитские леса? Лишь только множили горечь, и черных богов стройный ряд множился за моим плечом. И вправду, поспи на голых камнях, скрываясь от погони, поешь сырую рыбу да утреннюю росу. Так, я выучился спать с открытыми глазами, чтобы караулить и преследователей, и черных богов. Я научился видеть в темноте, а свет ночной звезды стал для меня ярче солнца. Я научился нападать и убегать, а лес дал мне укрытие и пищу. Но черных богов ночевками в пещерах изгнать нельзя, лишь приманить, - Хансуур вздохнул. - Однако, кажется, я знаю один верный способ, как избавиться от них.
-Какой же это способ?
-Если невозможно прогнать их, нужно удрать туда, где у них нет власти.
-Где ты найдешь такие земли? И в Селатании, и в Кеабадиане есть свои боги, которые еще более жестоки, чем боги Семнадцати, и с презрением смотрят на тех, кто от них отрекся.
-Ты разве не знаешь? При отречении черные боги никуда не денутся. Они просто поменяют имена.
Хансуур Карам горько усмехнулся и принялся поглаживать свою черную, как воды Ночь-реки в полуночный час, бороду.
Еще одно обстоятельство беспокоило меня: как же Хансуур Карам, наделенный слухом, как у летучей мыши и способный спать, не закрывая глаз, так легко подпустил меня? Я спохватился:
-Меня хватятся, как только наступят сумерки и весь патруль вернется в Келинчи.
-Конечно, хватятся. Я отпущу тебя, я никогда не убиваю людей, ибо белые боги не пустят меня в свой сад, если я буду убивать людей во славу черным, даже если они и одеты в синие шинели. Но чтобы ты не смог привести сюда их легион, я выколю тебе глаза и отрежу язык.Я же разбойник, а не тупица.
На этих словах деда я испугался. Дед уловил мои опасения, и показал мне язык.
-Я ведь при помощи языка рассказываю тебе свои истории. Да и оба глаза у меня на месте, - Он повращал глазами и скорчил смешную рожу с высунутым языком. Тогда я успокоился.
Мы сидели в тишине и услышали шаги в другом конце пещеры, противоположном тому, через который я пролез в логово разбойника. Хансуур мгновенно схватил мой кхукри и насторожился.
-Ты, сиди тихо! - Скомандовал он мне.
Медленно из темноты показался начальник Кепер-Кайаан. В руках у него была огнемамшина.
-А ну-ка развяжи моего солдата, - взгляд его был грозен, казалось даже, что сам Хансуур дрожит перед ним. – Решим наш вопрос как благородные прийя.
Хансуур злобно улыбался, показывая свои белые зубы. Он медлил. Затем лицо его преобразилось, будто прекрасная мысль посетила его.
-Будем драться один-на-один, и победитель в нашей схватке будет победителем всего, - сказал Хансуур и разрезал мои веревки. – У меня все равно нет никаких претензий к этому молодому прийя.
-Солдат, приказываю отступать и привести весь легион в эту пещеру, - крикнул мне Кайаан, как только мои верёвки пали,я кивнул, отдал честь и побежал, что есть духу.
Я все еще жалею, что не помог Кайаану справиться с разбойником, вдвоем у нас было бы больше шансов. Ослушаться приказа командира я не мог, и, кроме того, поразмыслив, счел более важным привести подкрепление. Пока я плутал по лесу, и вернулся в Келинчи затемно, пока собирал отряд, и мы с отрядом искали пещеру, Хансуур Карам успел бежать. Были вынесены почти все ящики с добром, хотя то тут, то там попадались золотые и серебряные монеты, свидетели бывшего в пещере большого богатства. Не было также и моей шинели и кхукри, как не было и следа начальника Кепер-Кайаана. Он так никогда и не объявился, и был признан убитым разбойником Хансууром Карамом. Через две недели был назначен новый начальник, а Кепер-Кайаан признан героем, сложившим голову во служение родине. Хансуур также больше никогда не объявлялся в этих краях. Рассказывают, что на пороге дома, где жил начальник, неизвестный оставил сундучок с золотом, и когда вдова Кайаана открыла дверь, она услышала лишь звук копыт летящего вдаль коня.
Так бы и закончилась эта история. Однако через три месяца мне довелось сопровождать одного преступника в Буайян. В этом задании не было ничего интересного, и нашим конвоем оно было исполнено безо всяких приключений. Но вот после передачи преступника буайянским властям у нас была пара дней перед возвращением в Окри-Пахит. Мы слонялись в бухте и глядели на Бесарийское море, гадая, что там за ним? Я отстал от своих товарищей, чтобы посмотреть на корабли и помечтать, о далеких берегах и о том, что я мог бы стать моряком, если бы меня не косила морская болезнь, конечно. В закатной мгле недалеко от причала я увидел коня серой масти, и уж больно знакомым он мне показался. Он недовольно фыркал и кусал удила. Я осмотрелся, и среди многих моряков мне померещилась знакомая фигура с широкими плечами. Этот прийя, показавшийся мне знакомым, следил за погрузкой провизии на один из ближайших кораблей и заглядывал в приходный лист, в котором отмечал доставленные припасы моряк с длинной седой бородой. Подойдя ближе, я узнал в нем Кепер-Кайаана. Я не мог ошибиться в нем, к тому же, завидя меня, он забеспокоился и попытался скрыться. Но я его догнал, схватил за руку и стал благодарить за свое спасение, рассказывать, как в Бумипахите его считают умершим, и как пропал без вести разбойник Хансуур Карам.
-Нет, ты ошибся, солдат, я не знаю никакого Хансуура Карама, - холодно ответил мне Кайаан и поспешил убрать мою руку. Справа от меня я увидел оранжевый блеск отраженного закатного солнца на лезвии кхукри. Я не смог разглядеть, мой ли это был кхукри, но, клянусь, человек, сжимавший его, был Хансууром Карамом. Нет, они не стали нападать на меня, а просто отпустили. Я поспешил вернуться к моим товарищам из Синего легиона, с которыми я сопровождал узника в Буайян, и с которыми мне надлежало вернуться обратно. Я должен был рассказать, о неожиданной встрече на причале. Но прежде, чем вернуться, я спросил у бородатого моряка с приходным листом, в какую страну из Семнадцати отплывает этот корабль.
-Этот корабль вряд ли когда-нибудь пристанет к берегам Семнадцати. Он плывет за Бесарийское море, искать удачу на других землях, если они, конечно, существуют. Желаешь присоединится к команде матросом и снискать славу первооткрывателя? Умеешь сматывать канат?
Кто знает, что было бы, взойди я тогда на борт этого корабля. Но канат сматывать я не умел, да и до сих пор слабо представляю себе жизнь не на твердой земле. Я вернулся к своим сослуживцам и не стал ничего говорить об этой встрече.
Никто не знает, как сложилась судьба разбойника Хансуура Карама и грозившего его изловить Кепер-Кайаана, достигли ли они других берегов, или увидели край света? Открылась ли им тайна, откуда пришли древние цари? Больше их никогда не видели. Но за то я понял, почему Хансуур Карам долгие годы был неуловимым разбойником.
* Келинчи на пахите означает "Заячий край"
** Многие историки переводят "Бумипахит" как "Горькая земля". Слово образовано двумя более короткими словами: древнепахитским "Бумис" - горький и всем известным "пахит", что значит "земля"