ДЫРтаньян
Лето 1967 года. Старенький грузовик, вынырнув из леса, несётся вдоль реки. Горячая пыль, поднимаясь из под колес, долго висит в густом знойном воздухе, оставляя за машиной след, как от подбитого самолета. Водитель – молодой худенький парнишка, сжав до ломоты в скулах зубы, чтоб не стучали от страха, вцепившись побелевшими пальцами в руль, жмёт что есть мочи на газ. Позади половина пути. Позади лес, где он в такой зной покрылся холодным потом, повстречав хозяев этого леса. Машина, пробежав скрипучий деревянный мостик, понеслась в сторону стоявшей на пути деревни. И вот уже водитель, переполняемый восторгом от чУдных просторов, радостью свободы, счастьем избавления от опасности, высунув голову из кабины горланит песни. Снова стало жарко, душно, весело! В молодости все приходит и проходит быстро...
В это время в деревне на лужайке около своего дома второгодник Сёмка увлечённо ремонтировал отцовский мотоцикл. Неподалеку два школьных друга Митька и Сашка громко, с наслаждением чавкали плюшками – такую вкуснятину только Сашкиной матери удавалось испечь! – и, размахивая деревянными шпагами, горячо обсуждали французский фильм про мушкетеров. Два дня подряд клуб был переполнен зрителями. Вся деревенская детвора после этого «жила» в Париже. То тут, то там происходили стычки мушкетеров с гвардейцами, и раздавались крики: «Я – Атос! Я – Портос! Я – Арамис!» Как ни странно, «Я – Д`Артаньян» не кричал никто. Мальчишки восхищались силой, добротой, весёлостью Портоса, умом и благородством Атоса, щедростью и великодушием красавца Арамиса. А вот Д`Артаньян… Самое страшное и обидное прозвище – «бабник» - было забыто. Заменило его другое – «ДЫРтаньян». И произносили мальчишки его своеобразно, делая акцент на первый слог «ДЫР», так, что остальное «таньян» еле слышалось
– Бабник! Только за девками и бегает! – зло сказал Сашка и сплюнул в сторону Сёмки.
– Чё-о! – Сёмка отшвырнул гаечный ключ, приподнял голову и обвёл свирепым взглядом мальчишек.
– ДЫРтаньян, Сёмка, ДЫРтаньян! Не ты! – поспешил успокоить его Митька.
– А-а! Ну-ну, – проворчал Семен и увлеченно продолжил прерванное занятие.
А друзья перешли к распределению ролей в предстоящей игре.
– Я – Портос, я – Портос, – настойчиво повторял Митька.
– Ты? Портос!? Шкет ты, а не Портос! – кричал Сашка. – Портос какой? Большой! Сильный! Добрый! Как я! Я – Портос! – Сашка расправил свои, не по возрасту широченные плечи, тряхнул большой, круглой головой и гордо посмотрел на Митьку сверху вниз.
– Добрый?! А сам «шкет» на меня орешь! А я после тебя самый высокий в классе! Сам – шкет! – выпалил Митька. Со злостью откусил огромный кусок, обиженно сморщив свой маленький нос, и крутанулся в сторону Семки, ища его поддержки.
– Да оба вы шкеты, – снисходительно буркнул Семен. Он был гораздо старше друзей и на целую голову выше самого высокого в классе – Сашки. Считал себя совершенно взрослым и учиться не хотел, потому, что… не хотел. Он прекрасно знал, кем хочет стать и что для этого нужно. Умел лихо управляться со всеми видами колхозной техники: автомобилями, комбайнами, тракторами. В рыболовстве и охоте с практичным и смышлёным Сёмкой не могли тягаться даже заядлые рыбаки и охотники.
Сашка виновато почесал затылок. Потом, примирительно посмотрев на расстроенного Митьку, сказал:
– Нет, Мить, ты не похож на Портоса, рожа у тя интеллигентная, да и материться ты вовсе не умеешь… Ты – Арамис.
– Чёй-то не умею! Умею! – возмущенно запищал Митька. Потом, опустил голову, подумав, что Сашка, всё-таки, прав. – Я тогда, тогда… Атосом буду, – со вздохом глубокого сожаления и скорби прошептал он...
– Красавиц видел я нема-а-ло, и в журналах и в кино, но ни одна из них не ста-а-ла-а… – мурлыкал себе под нос Семен, гремя гаечными ключами. – Эй, ДЫР-ДЫР, ДЫРтанья-яны! Помогли бы лучше.
Сашка стиснул зубы, внимательно посмотрел на Сёмку, сильно, до боли в пальцах, сжал рукоять шпаги и обратился к другу с заманчивым предложением:
– Атос, это не Рошфор ли там, у кареты, копошится? А ну-ка, всыплем ему! – друзья, было, ринулись в бой, но их остановил рёв мотора и визг тормозов с проходившей рядом пыльной дороги.
– Ну! ДЫРтаньян, блин….! – выругался Сашка, сплёвывая и щурясь от пыли, чёрной тучей накрывшей лужайку. Из кабины выскочил молодой водитель, выхватил у Митьки шпагу, наставил её на Сашку и радостно завопил:
– Я Д’Артаньян! Защищайтесь, сударь!
Друзья опешили от такого радостного известия. Сёмка повернул голову, внимательно всматриваясь в нового мушкетёра:
– Ты глянь… ДЫРтаньян! Сам сознался.
Сашка, придя в себя, шустро отпрыгнул в сторону, потом вперёд и, оказавшись сзади "Д`Артаньяна", влепил ему со всего маху шпагой по заду. Паренёк выпучил глаза, прогнулся назад от боли и ухватился свободной рукой за раненое место.
– Чё?! ДЫРтаньян, ты чё там держишь!? – закричал Семка, покатившись от смеха на траву. Паренёк смущённо улыбнулся и снова попытался ткнуть в Сашку шпагой, но уже не так смело, как в первый раз. Сашка ловко уклонился от выпада, шагнул влево, вперёд и, снова оказавшись за спиной «Д`Артаньяна», повторил предыдущий удар. По вдруг увлажнившимся глазам парня было видно, что на этот раз ему гораздо больнее.
– Ладно, Саш, хватит, – Митька подошёл к ошарашенному «Д`Артаньяну», взял у него шпагу. Тогда Сашка протянул ему свою и, улыбаясь, сказал:
– Слышь, ДЫРтаньян, да не расстраивайся. Давай, Митька тя маненько потренирует, а я пока на машине твоей покатаюсь, а? – парень совсем растерялся: мало того, что пацанёнок его отстегал, так ещё и машину, глядишь, угонит.
– Да это… я, это… – забормотал он смущённо, – это… задняя вылетает чё-то…
– Да не переживай ты так! – Сашка снисходительно хлопнул «Д`Артаньяна» по плечу, – ну хошь, Семка посмотрит, чё у тя с коробкой? Ну?
Паренёк совсем опешил: куда он попал? Что за мальцы такие? Один дерётся как чертёнок, на машинах гоняет, другой даже коробку передач может отремонтировать, а третий… Паренек наткнулся на Митькин взгляд полный жалости и сострадания, попятился к машине и проворчал:
– А этот еще жалеет! Блин. Вам скоко классов-то, пацаны?
– Дянька-а, вы хотели сказать – лет? – хихикнул Митька, сочувственно посмотрев на водителя и склонив голову набок
– Да четвёртый миновал, милок… – дрожащим голосом проскрипел Сашка, словно это означало: «да восьмой десяток…». Потом вздохнул горестно и согнулся пополам, изображая немощного старичка.
– Ну, кому и седьмой... Сижу, б…, по два года в каждом классе, – отозвался Семка, выползая из-под мотоцикла. Затем подошёл деловито к машине, вытирая на ходу руки грязной, грязнее его рук, тряпкой, внимательно осмотрел вмятину на капоте грузовика – вмятина была странная с царапинами по бокам. Семка наклонился, покрутил носом:
– Зверем пахнет… Чё!? На медведя наехал? – попинал колеса, выматерился, и добавил: – резину-то, ДЫРтаньян, менять надо. На такой резине ездить, что на лошади неподкованной скакать. Убъёсси, на фик!
Парень жалко улыбнулся, виновато пожал плечами и прыгнул в кабину. Двигатель взвыл, машина дёрнулась и, будто споткнувшись, заглохла. Сёмка раздраженно прокричал:
– Сцепление не бросай! Дура!
– А ты шпоры ей, шпоры! – закатился от смеха Сашка.
Машина, снова взревев, скрылась в клубах пыли.
Круглый куст
Грузовик резво бежал среди лугов по извилистой пыльной дороге. Водитель, лихо высунув руку из кабины и подставляя её горячему воздуху, горланил: «Как-нибудь дотя-я-нет последние мили, твой надёжный друг и товарищ мотор!» Но мотор и не думал недотягивать: ровно, правильно урчал, будто подпевал своему седоку. Далеко позади осталась деревня, где странные мальчишки преподали ему урок взрослости. Водитель, упёршись спиной в спинку сиденья, приподнял свой зад и потрогал два болезненных рубца на ягодице.
– Да, блин, ну и пацан… А этот, самый старший, вообще, блин, следопыт. А маленький-то? Жале-е-ет ещё! – Он тяжко вздохнул, резко тряхнул головой, будто хотел вытряхнуть из неё пережитый позор и досаду.
Над землей, раскалённой от полуденного солнца, поднималось голубоватое марево, слегка искажая очертания редких кустиков, росших вдоль дороги. Вдалеке показалась стройная женская фигура. Водитель прибавил газ. Поравнявшись с путницей, он сбросил скорость, медленно поехал сзади и невольно залюбовался её красивыми, упругими ногами, скрывающимися самым соблазнительным своим местом под коротким платьицем. По спине, до самой поясницы, искрясь и переливаясь в лучах солнца, струились ослепительно чёрные, будто смоляные кудри. Сердце паренька подпрыгнуло в самое горло и с каждым ударом пыталось вытолкнуть глаза из орбит. Еле справившись с сухим, колючим, как ржаной сухарь языком, он прохрипел, высунувшись из окна кабины:
– Садись, красавица, подвезу, такие ножки беречь надо!
Путница повернула голову. Водитель резко нажал на тормоз. Машина, как вкопанная, замерла на месте! Сквозь догнавшую их пыльную пелену на водителя смотрело страшное, сморщенное старушечье лицо!
– Прости... те бабуся… – еле слышно прошептал он.
– А за что же простить-то? А? За то, что ты меня красавицей обозвал?
– Садись… тесь, бабушка, подвезу.
Старуха рассмеялась, обнажая свой беззубый рот.
– Нет, милый, мне быстрее надо! – сказав это, она резко повернулась и быстро пошла.
«А девка-то где?» – спросил сам себя паренёк и потёр кулаками глаза. Впереди удалялась сгорбленная старушечья фигура. Чёрный платок скрывал голову. Чёрная длинная юбка, опускаясь в стелющуюся над землёй знойную синеву, будто растворялась там, и от этого казалось, что старуха плывет над дорогой.
– Вот черт! Ну, смотри, если ты быстрее машины ходишь, так топай! – проворчал паренёк и нажал на газ. Обогнав старуху, он проехал всего несколько метров. Мотор вдруг начал чихать, кашлять и замолчал совсем.
– Ты что, старая!? Колдунья!? – выпалил он раздражённо, выскакивая из кабины. Но ответить было некому – старуха вдруг исчезла...
– Странно… Что за чёрт! – проворчал водитель, оглядываясь по сторонам.
Невдалеке от дороги росло одинокое дерево. Подойдя поближе, он рассмотрел, что это несколько кустов, сросшихся в одну огромную, круглую крону. Вокруг чистый ровный луг, тонущий в сонной, густой, звенящей тишине. Не было слышно и жаворонков, которые обычно стараются своими переливными трелями заглушить стрекотанье кузнечиков. Словно смерть накрыла всё вокруг своим зловещим саваном. И только от этого величавого создания природы исходил то ли шёпот, то ли стон, леденящий душу. Водитель почувствовал, что, несмотря на дикую жару, по его спине, как утром в лесу, снова побежал холодок.
- Чё, сынок? Встал?! Заглох! – раздался сзади скрипучий, насмешливый голосок. Сердце у паренька будто оторвалось в груди и упало в низ живота. Он резко повернулся. Старая рыжая лошадёнка, устало переплетая ноги, тянула за собой скрипучую телегу. На телеге лежала большая бочка с плескавшейся из неё водой, перед бочкой сидел сухонький старичок.
– Фу ты… дед. Слава Богу! Я тут, блин, страху натерпелся, спасу нет…
Дед лукаво прищурился и, хихикнув, спросил:
– А я тя чёй-то и не вспомню? А? Ты, чей будешь-то? Не Шурыньки Елькиной зять? Нет? Дык ты чё? Ненашенский чё ли?
– Да нет, дед. Невашинский. В Сосновку еду. С МТС отправили, колхозу помочь.
– Милай! Дык Сосновка-то в другой стороне! Ну?!
Дед снова усмехнулся в седую бородёнку. Тут только водитель заметил, что оказался совсем на другой дороге. Он ездил раньше в Сосновку, и дорога туда была ему хорошо знакома.
– Где же я, дедушка…? – спросил он дрогнувшим голосом, смахивая вдруг появившуюся слезу.
– Садись давай, касатик. Я дояркам воду везу. Калда у нас тут рядом. Переночуем, а утром привезу тебя сюда, и поедешь в свою Сосновку. Я покажу дорогу. Здесь напрямки недалеко. Машину-то сё одно нони не заведешь. С утра надо и до обеда. После не заведешь. А тронуть ее здесь – не тронут. Нет тут никого, окромя нечистой силы. Гулят она тут с полудню и до утра. А ночью – не дай бог сюды! Беда! Вот он – круглый куст-то. Сколь помню себя, столь он тут и стоит. Подикась и старуху молоду видал?
Парнишка молча кивнул и устроился к деду поближе, вытирая мокрые глаза и испытывая нестерпимую жалость к себе за упавшие на него в этот проклятый – поистине Жаркий день – напасти!
– Ну, пошла, давай, холера тя возьми! – прикрикнул дед на кобылу и хлестанул по её ребристым бокам вожжами.
– Ну, чё дрожишь-то? Аль озяб? – дед снова хихикнул. – А креститься-то умешь, аль нет?
– Да нет, не крестился сроду.
– Ну-ну. Раз не умешь, то и не надо. А то ишшо хужей сделашь. Ты, главна штука, не бойси. Вот к примеру: гром гремит – страшно. Потому как редко гремит, и потому, что не знашь, чё и как оно там-то... А вот как если оно понятно всё, и ишшо кажный день гром-то бы слыхать, то ведь и не страшно делатьси! Привыкашь. Так?
– Не знаю, дедушка, наверно так...
– Так, сынок, так. Я вот летом-то её кажну неделю встречаю. Метров зАста от куста появлятьси. До куста доходит и пропадат. А скока калякал с ней, выспрашивал! Что ты! Все тока смеётси. Я ей баю, что давиче-то, помнишь? Встречались-то с тобой. А она и не помнит, вроде... Будто впервой видит-то меня. А ночью, сынок, не дай господь! Скока народу-то раньше тута сгинуло! Ну, а таперича-то, уж скока лет-то? Тихо все… Дык ночью-то и не ходят нихто, уж скока лет-то? И не вспомню уж. Опосля «германской» она тута объявилася, опосля войны. Бают…, смерть это, сынок.
Паренек прикрыл глаза, убаюканный скрипом и покачиванием телеги, непрерывным стрекотанием деда, и весь уходящий день быстро, как кадры старого немого кино, пронёсся перед глазами. Сначала влетело от матери, за то, что долго шлялся и пришел под утро, потом директор МТС материл, на чем свет стоит за опоздание на работу. Потом, вроде бы, нормально всё пошло, машина бежит, дорожка вьется, песни поются. В лесу чуть не наехал на медведицу с медвежатами. На дороге стояли. Медвежата любопытные! Обступили кабину и влезть норовят. А мамаша по капоту так съездила лапой своей, что еле усидеть на месте удалось, а не бежать со страха, куда глаза глядят. Стукнула, на медвежат рявкнула и пошли себе через дорогу в лес. Ну, потом сбегал по-большому раза три и, вроде, нормально все. Машина бежит, дорожка вьётся, песни поются. Проезжая через маленькую деревушку увидел мальчишек. На шпагах дерутся. Детство вспомнил, да кино про мушкетёров, что недавно посмотрел. Захотелось покрасоваться перед пацанами, поучить их маленько. Вроде как душу отвести от утренних потрясений. Так позору от них нахлебался. Словно они жизнь прожили и салагу маленько поучили... А тут куст этот круглый назагладку, чёрт бы его побрал... Паренёк открыл глаза.
– Чё, сынок, маненько кимарнул? – дед бубнил без умолку, разгоняя страх. Солнце, спрятавшись за чернеющую вдали полоску леса, разукрашивало оттуда небо в причудливые краски. «Если красно с вечера, нам бояться нечего…» – промелькнула в голове паренька детская поговорка. Впереди показались неказистые строеньица, послышалось мычание коров и заливистый женский смех.
Снова стало жарко, душно, весело! В молодости всё приходит и проходит быстро…