На время стажировки в полку инструктором мне назначили толстого штурмана отряда, ожидавшего приказ об увольнении по возрасту. Не знаю, каким был штурманом Василий Петрович (так звали моего наставника), но педагогом он был никаким. Собственно, он меня и не учил вовсе. Всё моё обучение сводилось к обкладыванию трёхэтажным матом за малейшую оплошность. А глаза инструктора при этом были добрые, добрые. Причём в полёте ругался он виртуозно, не нажимая кнопки переговорного устройства, чтобы его ненормативная лексика не записалась на самолётный магнитофон, хотя ор доносился аж до кабины стрелка. Надо ли говорить, что мне всё это совсем не придавало уверенности в завтрашнем дне. Поэтому у меня с инструктором сразу же сложилась, как говорят, психологическая несовместимость.
Однажды в одном из первых полётов, когда инструктор в очередной раз открыл свой рот, я нажал тангенту СПУ. И поток площадной брани, предназначенный мне, услышали в наушниках все члены экипажа.
— Петрович, кончай материться. Магнитофон всё пишет, на разборе полётов могут прослушать. Вставят и мне, и тебе — мало не покажется, — оборвал фонтан его красноречия командир корабля.
— Виноват, командир. Случайно вырвалось.
— М…дак! Убери ногу с тангенты! — это наставник уже мне.
Я послушно выполнил приказание. Но как только инструктор, набрав побольше воздуха, продолжил свою тираду, незаметно опять нажал тангенту.
— Чёрт возьми! Петрович, я же сказал заткнуться! — не выдержал командир.
— Извините. Больше не повторится, — виновато залепетал мой наставник.
Но капитан глубоко ошибался. Всё повторялось ещё несколько раз, пока взбешённый инструктор, сорвав с себя наушники, не отвесил мне такого подзатыльника, что я со штурманского кресла на стекло кабины улетел.
А самолёт всё это время летел куда-то сам по себе. Но постепенно все взяли себя в руки и успокоились. Перед началом боевого пути штурман-инструктор согнал меня с рабочего места со словами:
— Смотри, салага, и учись, как надо десантировать.
Встав на четвереньки, он прильнул к оптическому прицелу. Куда смотреть и чему учиться, я не совсем понял — всю перспективу заслонял толстый инструкторский зад. Зрелище, я вам доложу, совсем не эстетичное.
Наконец, прозвучала команда «Пошёл!». Смотрю, мой Петрович, не вылезая, закряхтел и заёрзал на месте. Его необъятное седалище прочно застряло между блоками аппаратуры. Он что-то хрипел, но что — я не мог разобрать.
— Эй, штурманы! Вы там уснули, что ли? Разворачиваться-то будем? — спрашивает командир.
Дав команду на разворот, пытаюсь понять, что хрипит мой наставник.
— Оттяни меня, — сдавленным голосом просит Петрович. «Ёкарный бабай! — думаю я про себя. — Мало того, что матерщинник, так ещё и старый педераст. Нашёл место и время».
Всё оказалось проще. Мне надо было помочь инструктору принять нормальное положение тела. Я стал тащить его за поясной ремень, поскольку сзади у Петровича, вопреки известному расхожему выражению, никакой ручки не наблюдалось. С красным от злости лицом и выпученными глазами мой наставник открыл рот, чтобы обдать меня очередной порцией мата, но его прервал спокойный голос командира:
— Штурманы, на посадку заходить будем или дальше полетим?
К счастью, недолго длились мои душевные мучения. На следующей неделе пришёл приказ об увольнении Василия Петровича из Вооруженных сил. А мне назначили другого инструктора — Юрия Борисовича Быстрова, который и научил меня летать, за что ему огромное спасибо и низкий поклон.