Я работаю в небольшом полиграфическом центре в двух часах езды от дома, встаю слишком рано и возвращаюсь слишком поздно, чтобы успеть насладиться жизнью, в которой есть молодость, любовь и двое чудесных детей.
Каждый день ровно в восемь утра я должна быть у дверей центра, отметить время открытия в специальном журнале, проверить, исправно ли оборудование, и выставить перед входом небольшой рекламный щит, к которому в полдень приходит Василий, местный бомж. Под щитом-треугольником, который служит неплохим прикрытием от непогоды, он раскладывает объедки и тряпье, читает книгу и до закрытия центра сидит у дверей. Василия никто не трогает: он тихий, не конфликтный и опрятный.
Недалеко как вчера мы беседовали с ним о смысле жизни: я – человек, у которого на жизнь нет времени, и он – человек, у которого есть время, а жизни нет. Придя к безрадостному выводу, что мы с ним, как ни крутись, все равно помрем, но кушать надо плотно и желательно регулярно, я решила предложить Василию работу: за небольшую денежку каждый день выносить и заносить тот самый рекламный щит, который ему так полюбился. Я собиралась платить из своего кармана и думала, что он с благодарностью скажет мне да: будет есть бутерброды с хорошей колбасой и пить горячий кофе.
– Василий, – обратилась я к нему перед закрытием центра. – Я хочу тебе помочь.
Он посмотрел на меня снизу вверх и приподнял седую мохнатую бровь: «Ну».
– Приходи завтра к восьми: будешь выносить щит; я тебе заплачу.
Василий ковырнул гнилой зуб длинным желтым ногтем и покачал головой: «Нет, уважаемая, мне некогда, не обессудь».
– Да как же некогда, Василий? – удивилась я. – Ты же ничего не делаешь!
– Как это не делаю? – нахмурился бомж. – Я живу: встаю, когда захочу, и давно никому в ножки не кланяюсь. Это мой выбор. Я по мировоззрению бомж, – и он поднял вверх грязный указательный палец.
Я проводила взглядом удаляющегося Василия с книгой под мышкой, убрала рекламный треугольник, отчиталась о закрытии центра в специальном журнале и задумчиво побрела домой, отмечая на часах время, которое мне оставалось на жизнь.