В человеческом отношении к себе
нуждаются не только люди.
К фауне я всегда относился с искренним уважением, ещё до того даже, как полностью прояснил значение этого нерусского слова. Помогло раннеподростковое увлечение филателией. Тогдашняя общедоступная услуга «марки – почтой» обошлась мне в пару десятков несъеденных школьных завтраков и я первым среди сверстников-пятиклассников заполучил тематическую коллекцию перфорированных бумажных квадратиков с изображениями представителей животного мира СССР. Обжившись в среде тамбовских серых волков, я принялся расширять географию своей коллекции и успокоился лишь тогда, когда к бегемотам из африканской страны Бурунди в моём кляссере подселились южноамериканские черепахи с острова Галапагос.
Эти панцироносные рептилии всегда были мне глубоко симпатичны. За неимением галапагосской гигантской черепахи я держал дома обыкновенную европейскую, а она держала на себе миниатюрную копию моего воображаемого огромного мира. А всё эти восточные байки! В детстве я зачитывался китайскими сказками. Твердь земная в них покоилась на трёх слонах и одной черепахе. Как тут было не поверить, если трёхцентнеровая галапагосская громадина по-иному вдобавок звалась именно слоновой. Эта сказочно мощная великолепная четвёрка не прогибалась под тяжестью земной юдоли человеческих бед и страданий.
А вот моя черепашка прогнулась. Надоело ей заботиться о сохранности странной, чужой к тому же наспинной ноши. Я вспомнил известной латинское «Omnia mea mecum porto», взгромоздил на себя предназначенное судьбой, а дотоле носившую тяжёлую поклажу мою «европейку» Цилю отнёс в городской парк и выпустил на волю. Не стеснённые замкнутым пространством даже самого большого террариума черепахи живут долго-долго. Если жизнь их не укорачивает своим грубым вмешательством человек. Вмешивается он подчас самым роковым образом. Помню, как в годы моей офицерской службы на отдалённой степной точке обок с разновидовыми пресмыкающимися солдатики нашего гарнизона чуть ли не в промышленном масштабе мастерили из панцирей отловленных черепах пепельницы и сбывали их в сувенирные лавки. Моим попыткам прикрыть живодёрский художественный промысел не хватало командирского авторитета, а призывы к сохранению экологического равновесия в природе разбивались о встречное обвинение: «Да вы же сам охотник, чего других поучаете!»
Да, водился за мной такой грешок, о чём солдатики мои прознали из задушевных разговоров в каптёрке. Хаживал я на кабана в черниговском Полесье, гонялся за волком по таёжной Архангельщине. Но ни первого не выследил, ни во второго не попал. Дичь пернатую: уток, бекасов, дупелей, - что правда, то правда, - порешил в немалости из своей тульской бескурковки двадцатого калибра. И сильно раскаялся в содеянном, уразумев, что остросоциальных или, на худой конец, пейзажно-лирических а ля тургеневских записок охотника не напишу никогда.
В старину грех смертоубийства чересчур добычливые охотники отмаливали известным манером: зарывали ружьё в землю, а спустя определённый искупительный срок с позволения богини охоты выкапывали и вновь принимались за старое. Моя Дали велела мне покончить с охотой навсегда. Я давно упрятал бескурковку в тёмный чулан и теперь о сомнительной юношеской страсти напоминают разве лишь постоянно пребывающие со мной два живых артефакта: собачка Бетти, родовыми корнями уходящая в охотничью породу густошёрстых барбетов да говорящий попугай Жак, истошно оглашающий квартиру обидным откровением «Буачидзе – дурак». Летом приходится закрывать окна, чтоб соседи ненароком наговору не поверили. В этом неприлично смешанном лексическом разнобое мне порой чудится месть птицы за кровь сородичей, когда-то мной пролитую.
Зато все собаки нашего двора жалуют меня своим собачьим вниманием. Иногда оно не совсем бескорыстно и в основном приковано к большой кастрюле в моих руках: горячий обед в подбалконной столовой на свежем воздухе – это вам не дежурный перекус сухим пайком в душной загаженной подворотне! Впрочем, для бездомного пса и любой небольшой перекус – большая собачья радость. Особым поводом к ней в приснопамятное советское время была ливерная колбаса под народным одноимённым прозванием, теперь – подброшенная сердобольными людьми горстка любой снеди, будь то мясные обрезки, сахарные косточки или остатки чёрной икры. Да есть тут одна закавыка: сердобольность наша человеческая здорово притупилась. И не только та, у которой дома не переводится чёрная икра.
Раньше, бывало, чуть ли не у каждого дома на нашей улице стояли миски-плошки с нехитрыми собачьими яствами, ныне – лишь под окном почтенной супружеской четы Нелли и Тенгиза Джикия ежедневно наполняется съестным экзистенц-минимумом прикандаленная к дереву вместительная сковорода. «Златая цепь на дубе том», замкнутая на сковороде – вынужденная мера противодействия усердным стараниям дворничихи Фирузы избавить вверенную ей территорию от собачьей посуды, самих собак и, как следствие, – от той самой человеческой сердобольности.
Аллах с ней, с Фирузой! Она хоть по долгу службы печётся о чистоте нашей улицы, спроваживая, однако, кучки собранного мусора почему-то не в контейнер в её конце, а в близлежащий овраг. А сердобольность у нас никто не отнимет, если мы сами её не потеряем. Здесь мне за жестоким примером далеко ходить не надо, достаточно глянуть на зарешеченный вольер в нашем дворе с дощатой собачьей конурой посредине и кликнуть: «Джина, Джина!» Но красавица Джина, нежно-кремового окраса самочка лабрадора-ретривера уже никогда не откликнется на мой зов. Джина умерла. И в смерти её повинен нерадивый хозяин. Вечно занятой, он обделил несчастную питомицу лаской, едой и питьём. А я, наверное, недодал.
Право, как-то неудобно систематически ухаживать за собакой, номинально имеющей живого хозяина: случись что - не оберёшься потом перетолков. Но вот случилось - и совесть моя выскребла грудную клетку. Совесть хозяина погибшей Джины, похоже, молчит в тряпочку! Не внял Лаша Лезгишвили доброму совету пристроить надоевшее ему животное в приют для бездомных собак. Благо, есть в Тбилиси такое богоугодное заведение. Создал на свои капиталы и начальствует в нём многолетний импортёр забугорной табачной продукции, успешный бизнесмен Тамаз Элизбарашвили. Коммерческие успехи его ещё долго не поблекнут на фоне неубывающего числа грузинских курильщиков. И пока сигаретный дым продолжает медленно уносить их здоровье, здоровью сотен четвероногих насельников приюта на Каирской улице ничего не угрожает. Возможно, здесь имеет место тот редкий приветствуемый случай, когда на несчастье одних строится счастье других, пусть это даже будет счастье собачье.
Я не большой сторонник радикальной европеизации моей страны, и если когда-нибудь стану им, то не в последнюю очередь благодаря узаконенному на цивилизованном Западе отношению его жителей к братьям нашим меньшим. А то ведь страшно вспомнить, какая проводилась государственная политика по «обессобачиванию» городов и весей СССР в пору нашей нерасторжимой связи с большим северным братом. Связь всё-таки расторглась – в Грузии исчезли «автоживодёрки» и не появились по-новороссийски безжалостные догхантеры. Теперь редко кто посмеет на глазах у наших детей заарканить или, хуже того, пристрелить блудного пса. Жестокое обращение с безхозными животными отныне у нас подсудно и наказуемо.
Коммунальные службы страны призваны действовать в рамках повсеместно принятой программы мягкого контроля за популяцией безнадзорных друзей человека, который далеко не всегда становится их другом. В аббревиатурном варианте название программы – ОСВ – забавно перекликается с аналогичным трёхбуквенным обозначением советско-американского договора об ограничении стратегических вооружений. Там – уничтожение смертоносных ядерных запасов во имя мирного человеческого общежития, здесь – запрет на использование «мелкашки» и прочих видов летального оружия во имя сохранения в человеке милосердного отношения к беззащитным живым существам. Отлов + стерилизация + возвращение безхозных собачек к месту поимки – это и есть ОСВ в исходной расшифровке.
Дальнейшая судьба охолощённых тузиков всецело зависит как от их психофизиологии, так и от настроения взявших над ними шефство опекунов. Вряд ли в сотый раз разбуженный ночным лаем подшефного «двортерьера» сололакский пенсионер накормит его досыта утром. Надоест дедушке такая забота. И пойдёт голодный пёс менять судьбу в другой район большого города. Авось и лай свой басовитый присмирит, и столоваться начнёт у какого-либо нового хозяина. Лишь бы не оказался он таким же нехлебосольным жлобом, как мой сосед, погубивший Джину.
Случись подобное непотребство в Германии, недочеловека, повинного в гибели животного, всенепременно оштрафовали бы на 25 тысяч евро. В стране тевтонских рыцарей права животных защищены Конституцией и надёжно обеспечены существованием системы государственных приютов с неограниченным сроком пребывания четвероногих постояльцев. С младших классов школы учителя в обязательном порядке прививают юным немцам любовь к животным. И, видимо, потому они не улюлюкают вслед бродячим собакам под одобрительное молчание мамаш, и, повзрослев, не устраивают собачьих боёв с хорошо проплаченным кровопролитием.
Спасибо тебе, Брижит Бардо! Ты была вожделённо-эталонным воплощением женского шарма в моей молодости. А в предстарости мне стал гораздо ближе твой чудный образ самоотверженной зоозащитницы. Уж не знаю, кто донёс до красивых ушей мадам Бардо тревожную весть о собачьих боях в южнокавказском столичном городе на берегах Куры, но отрицательная реакция с берегов Сены последовала незамедлительно. Брижит Бардо в дипломатически крепких выражениях потребовала от Эдуарда Шеварднадзе свернуть жестокий игровой бизнес на крови псов-гладиаторов. Президенту по швам трещавшего государства было не до запретной индустрии развлечений. Тбилисские любители лёгкой наживы продолжали срывать победные ставки в подпольном тотализаторе, не отходя от трупов растерзанных питбулей и бультерьеров. И только после повторного обращения мадам Бардо, теперь уже к столичному мэру Гиги Угулава, поговаривают, в окрестностях Тбилисского моря перестала литься кровь несчастных животных.
Впрочем, поговаривают, что почувствовашие вкус крови четвероногие бойцы и сейчас в антрепризных схватках приносят барыши абсолютно не чувствующим дурного запаха денег хозяевам. А потом напрочь утратившие нюх и совесть хозяева выставляют за дверь постаревших увечных питомцев, - и бродят они по городским улицам без минимального пансиона и всякой надежды на кусок хлеба, честно заработанный тяжёлым ратным трудом. Но есть, есть на белом свете, слава Всевышнему, и другие хозяева!
Один мой хороший приятель мог бы прирастить к рядовой пенсии солидную сумму, выгадываемую от продажи щенков чистопородной мальтийской болонки. Но у пышноволосой блондинистой девочки маленькая пупочная грыжа, и хотя ветврачи не видят в ней препятствия к деторождению, мой приятель принципиально не хочет рисковать здоровьем любимицы. И живут они худо-бедно на 180 лари в месяц. Позапрошлой зимой приятель подобрал на лесной дороге крохотную – со спичечный коробок – черепашку. Принёс детёныша домой, назвал Жужуной, обустроил ей жильё. Черепашка пробыла у него полтора года, нагуляла аппетит, подросла, окрепла, однако, с мальтийской болонкой не ужилась. Кому-то из них нужно было покинуть пределы малогабаритной хрущёвской квартиры. И как ни протестовала тонкая душевная организация моего приятеля против вынужденного расселения, выбор, понятное дело, пал на Жужуну. Приятель остро переживал расставание с ней, но я, будучи крупным специалистом по панцироносным рептилиям, уверил его, что вольная жизнь под открытым небом для черепахи так же естественна, как для мальтийской болонки жизнь в низкопотолочной «однушке».
Приятель успокоился и даже повеселел, проведав из газет, что вскоре жителей тбилисских пятиэтажек по программе реновации всех поголовно переселят в новые комфортабельные дома. Я тоже восторженно принял это широковещательное заявление столичных властей. Порадовался за приятеля и переполнился гордостью за родную страну.
«О величии страны и моральном прогрессе её народа можно судить по тому, как в ней обращаются с животными» - сказал как-то Махатма Ганди. Мой приятель обращается с животными очень хорошо. Полвека он живёт в убогом, физически уже давно изношенном домишке, но в упорном ожидании всеобщего морального прогресса, который обязательно когда-нибудь коснётся и всех наших животных, и всех наших людей. Дождётся ли?!