Пролог
Платье было великолепным! Все расписанное фиолетовыми цветочками и зелеными листиками, украшенное тремя воланами и тремя рядами волнистой тесьмы, с кружевным воротничком, с рукавами-фонариками! Вот только великовато. Я со вздохом его сняла, а мама, расправляя складочки и аккуратно сворачивая платье, сказала: «Ничего, к лету подрастешь, и будет в самый раз!». На улице стоял март, платье положили на дальний конец моей полочки и благополучно о нем забыли.
- Лена, - вдруг встрепенулась мама в одно солнечное июньское утро, - мы же весной тебе купили такое красивое платье! Не пора ли его надеть? – И я, сразу вспомнив прелестную обновку, полезла в шкаф. Но платья там не было!
- Да не может быть! – возмутилась мама и, не долго думая, выложила все содержимое моей полки на подстеленную газету. Там были трусишки и майки, носочки и колготки, ночные рубашки и рейтузы, линялые футболки и множество платьев. Но того, роскошного, летящего платья не оказалось.
- Где же оно? – бурчала мама под нос, разворашивая уже другие полки. – Ведь точно было! Ты же помнишь? – Я помнила. Помнила и мама. Но платья мы так и не нашли.
Какое-то время еще вспоминали эту чудную историю, приговаривая «Черт-черт, поиграй, да отдай!», а потом у меня появились новые платья, у мамы – новые заботы. И мы все забыли.
1. Дом, затянутый кисеёй
Дома как нынче ремонтируют, когда эти дома – большая историческая ценность в центре славного города Санкт-Петербурга? Их затягивают полупрозрачной тканью, напоминающей кисею, но, конечно, кисеёй не являющейся. На ткани этой на радость прохожим рисуют обновленный фасад, как бы намекая: подождите немного, и этот раскрасавец явится вам во плоти! Правда, ждать приходится совсем не немного. Долго ждать-то приходится. Вот этот трехэтажный дом на уютной улочке возле Фонтанки уже который год затянут в материю!
Старушки с опаской проходят мимо этого дома – подозрителен он им. А ну, как из-за расписного полотнища выскочит злоумышленник и похитит кошелку, а вместе с ней пенсионное удостоверение, кошелек с социальной картой, батон белого хлеба и десяток яиц? Диетических, между прочим, яиц! Очень подозрителен этот дом старушкам. Где, спрашивается, синий забор с мостками, крытыми гибкой крышей, забор, который венчает плакат с надписью: Работы ведет УНР-132. Прораб Геркович. Срок начала работ такой-то, срок окончания – такой-то? Где грузовики, подвозящие к дому кирпич, металлические балки и песок? Где горы мусора вокруг стройплощадки? Где, наконец, смуглокожие невысокие рабочие, гомонящие что-то на незнакомом языке и жующие лаваш в обеденном перерыве, запивая его кислым молоком? Ничего этого нет. Совсем наоборот – вокруг дома царит подозрительная тишина, лишь ветер изредка шелестит тканью да каркают мимолетные вороны. Неспокойно старушкам, живущим на уютной улочке возле Фонтанки.
Иногда какая-нибудь особенно юркая и любопытная мадама пытается проковырнуть дырочку в плотной обертке и поглядеть, что там, за ней? Может, уже и дома никакого не осталось, а только грозящие вот-вот рухнуть и застелить все серой пылью развалины? Но крепкая кисея не ковыряется, и рассерженная старушка уходит ни с чем восвояси.
2. Заглянув за кисею
А что бы увидела любопытная старушка, если б ее дальнозоркий взгляд смог прорваться за раскрашенную ткань? Странные бы она увидела вещи, очень странные. Во-первых, сразу после ткани на асфальте кто-то написал оранжевой краской: «С днем рождения, утенок!» И пририсовал две забавные мордочки. Во-вторых, сразу за надписью стоит парадное крыльцо с совсем новой дубовой дверью, с медной тяжелой ручкой, с хорошо смазанными петлями, с резным чугунным козырьком. вокруг крыльца – вполне себе новая кирпичная стена, нисколько не нуждающаяся в ремонте – ни в косметическом, ни уж, тем более, в капитальном. И окна в этой стене тоже новенькие, чисто вымытые со свежеокрашенными хорошо притертыми рамами. А внутри дома кто-то живет – поскрипывают ступени, свет зажигается и гаснет, занавески на окнах колышутся, раздаются голоса и играет музыка.
Да, не зря старушкам этот дом кажется подозрительным, совсем не зря!
Впрочем, если поговорить с хозяином дома, может, все прояснится? Хозяин дома, пожилой поживший черт в отставке. То есть, это он так выражается, чтобы не спугнуть новых знакомцев, что он в отставке. Но мы-то с вами хорошо знаем, что никакой отставки у чертей не бывает, и что до самого судного дня (и, быть может, даже и после оного) должны они соблазнять и путать честный народ, сбивать его с пути и всячески над ним издеваться. Так что я бы на вашем месте не особо доверяла словам пожилого пожившего черта. Тем более, что настоящего своего имени он никому не открывает, а представляется всем Терентием Ильичем, что так же весьма и весьма подозрительно, ибо если ты черт, то какой ты, к черту, Терентий?
Ну, так вот, хозяин дома, широко улыбаясь, скажет вам, что это и не дом вовсе, а – гостиница. «Выгодное дельце, - добавит он, потирая руки. – Весьма прибыльный бизнес. Гостей всегда навалом, и все народ тихий, солидный и состоятельный». И наврет, конечно. Потому что все комнаты этого дома населены в высшей степени необычными постояльцами.
Это… Прям-таки слов не хватает, чтобы объясниться попонятнее. В общем, это забытые и потерянные людьми вещи. Тут они ожидают, когда о них вспомнят и когда их найдут. Некоторые ждут всего каких-либо пятнадцать минут. Другие – несколько часов. А самые несчастные ждут годами. Впрочем, они даже гордятся своим столь длительным ожиданием. А уж чем они расплачиваются со старым чертом – я не знаю, и вам не советую интересоваться – наврет с три короба, и правды все равно не дознаетесь.
3. Гоп-компания
В городе Питере издавна обитают гопники. Людская молва частенько упоминает Купчино, Веселый поселок и Петроградку. Также широко известна лиговская шпана. Впрочем, чтобы не обижать ни один район родного города, давайте признаемся: гопники тут живут повсюду.
И, естественно, в таинственном доме возле Фонтанки была своя гоп-компания. Это были … пустышки! Да-да те самые пустышки, которые так часто выплевывают младенцы на улицах, а матери ленятся подбирать, да так и оставляют валяться в пыли. Из пустышек этих вырастают самые настоящие беспризорники – наглые, охочие до романтических баек, любящие прилгнуть и задеть, походя, плечом проходящих мимо мирных граждан.
«А чё?» - скажут они тебе в ответ на любое замечание и сами себе ответят удовлетворенно: «А ни чё!» И я бы на вашем месте прошла поскорее мимо, поскольку, кто их знает, этих пустышек, может, у них в соску спрятана длинная острая игла, и они так слегонца воткнут ее вам прямо в печень? Бр-р-р-р!
Пустышки почти никогда не находятся, а тех, что все-таки нашлись и покинули их компанию, они презрительно называют «маменькины сынки». Некоторые пустышки теряются по два-три раза и гордо заявляют: «Это у меня уже третья ходка!», шмыгая длинными носами и позвякивая колечками.
А в душе пустышки, как и всякие беспризорники, все-таки мечтают о семье. О теплой кровати, о мягких маминых руках, о регулярных обедах – обо всем том, чего они лишены в их суровой гопнической жизни.
4. Елочка
- Гля, ребзя! – сплевывая сквозь прогрызенную неизвестным и, наверное, давно уже выросшим младенцем соску, сказал заводила пустышек, главный хулиган по прозвищу Лиловый (в честь невероятного цвета видавшего виды кольца, которым заканчивается всякая уважающая себя пустышка). – Елочка! Откуда ты тут взялся, такой красивый?
Слова эти были обращены к потерянному во всех смыслах серенькому неприметному носку, бока которого были украшены синими ромбическими узорами, действительно, напоминавшими елочку. Надо сказать, что носки особенно неуютно чувствуют себя на первых порах в обители забытых вещей, ведь они привыкли везде ходить парой, а теперь их близнец покинул их, сами они оказались неизвестно где и совсем непонятно, что делать. Так-то носки – неплохие парни, но очень сентиментальные, за что пустышки их презирают и называют хлюпиками.
- Нет, ребзя, вы гляньте, - продолжал надрываться Лиловый. – Он сейчас заплачет, ей богу! Вон, уже на пятке нитки распускаться начали! – и пустышки разразились обидным смехом. Елочка – будем называть новичка так, поскольку прозвища, данные пустышками, обычно прилипают надолго, если не навсегда – собрал все силы, чтобы не заплакать, оглядел свою ровно вывязанную пяточку (вообще это был аккуратный носочек, еще незаношенный и почти новый, тем обиднее ему было потеряться), шмыгнул носом и почти задиристо сказал:
- А тебе какое дело? У самого шнобель на сторону, а туда же – задирается!
- Чё! – заорал Лиловый, который ничуть не обиделся, а даже рад был поводу подраться. – Ты чё сказал? Ты как меня назвал? Не, ребзя, вы слыхали? – и двинулся на Елочку.
И, наверное, гоп-компания порвала бы бедный носочек в лоскутки, если бы из-за угла не появился Терентий Ильич.
- А ну, стоп! – грозно скомандовал он. – Всем разойтись! Ты откуда, малыш? – он ласково склонился над Елочкой.
- Я из дома, – ответил тот.
- Ясно, что из дома. Мы все тут из дома, - проворчал старик, - что последнее помнишь?
- Стиральную машину, - всхлипнул Елочка.
- Эхе-хе, - вздохнул старый черт. – Эх, носочная судьба! – свернул Елочку в аккуратный сверток и понес его к огромному шифоньеру, в длинных ящиках которого ожидали судьбы другие такие же потерянные носки.
5. Собрание носков
Носки, надо сказать, одни из самых неудачливых постояльцев этой гостиницы. Они очень редко находятся. А если находятся, то тут же выясняется, что их пару хозяева уже успели задевать неведомо куда. При этом – как ни странно – в обители забытых вещей еще не один носок не находил своего близнеца. «Вероятно – очень серьезно говорил Терентий Ильич – вторые носки попадают прямиком на небо, в носковый рай».
Среди носков также попадаются гольфы и, совсем изредка чулки. Чулки считают себя невероятными красавицами, очень гордятся своей длиной и постоянно хвастаются своей утонченностью. Из шкафа выбираются редко, опасаясь (не без основания) мести со стороны пустышек, про которых распускают слухи, что те вообще, строго говоря, не забытые вещи, а самые настоящие выброшенные за ненадобностью. Потому что всем известно, что рано или поздно младенец выплевывает ставшую ненужной пустышку и забывает ее навсегда.
Носки, впрочем, не унывают. У них есть свой совет старейшин, состоящий большей частью из старых толстых шерстяных носков, своя самодеятельность (слышали бы вы, как они поют русские народные песни, особенно «Однозвучно звенит колокольчик»!) и свой олимпийский комитет (носки увлекаются бегом, прыжками в длину и любят играть в футбол, причем вместо мяча обычно используется скатанная в шарик пинетка).
_ НУ вот, дружок, - ласково бормотал Терентий Ильич, укладывая Елочку среди любопытных собратьев – вот ты и среди своих. Носки тут же зашевелились, освобождая место для новичка, и приготовились выслушать рассказ о его жизни.
6. Рассказ Елочки
Елочка, как ни странно, действительно родился в лесу. Он был связан на вьетнамской фабрике из бамбукового волокна. Волокно это стойкостью не отличается и потому в него для крепости добавляют полиэстер, а для гибкости – эластан. Такая тройная природа вещества, из которого состоял Елочка, породила некоторую раздвоенность его души. С одной стороны, он был мужским носком, и ему не привыкать было валяться в пыли под кроватью или торчать, скрученным в тугой узел, за горячущей батареей центрального отопления. С другой стороны, он любил понежиться в пенной ванне и особенно уважал кондиционер для белья, от которого становился мягким и пушистым.
С одной стороны, он был крепок, как скала, с другой – мягок и податлив, как жидкое мыло. И его хозяин, заросший бородой рокер лет двадцати восьми, это чувствовал. «Что за гадость ты мне подарила!» - воскликнул он, нанеся несмываемое оскорбление Елочке и его близнецу, когда увидел в красном звездчатом новогоднем пакете две пары носков, шампунь и еще что-то, кажется, лосьон для придания мягкости усам. Жена его пожала плечами, словно бы намекая, что ничего большего он не заслуживает. Рокер-то, конечно, мечтал о необыкновенном наборе медиаторов. Нет, даже так: он мечтал о дорогущей гитаре, но понимал, что гитары ему не видать, как своих ушей, поэтому заменил мечту несбыточную на, как ему казалось, нечто попроще. Но и того не дождался.
С тех пор, каждый раз натягивая серые в ромбиках носки на свои немаленькие лапищи, рокер вздыхал, и носки тоже синхронно вздыхали, понимая, что не любимы и не желанны. А потом Елочка потерялся. Вот такая вот немудреная история.
Прочие обитатели шифоньера повздыхали, потрепали Елочку по резинке и сказали: «Держись, паря! Может, еще и найдешься!» А самый старый и заслуженный носок, гордо носивший на своей пятке художественную штопку нитками не в цвет, добавил: «Ты погуляй тут пока, пообвыкни. Тут не так и плохо, можно сказать». И Елочка побрел задумчиво по шифоньеру.
7. В цветах и листьях земляники
Неподалеку от ящиков, в которых живут носки, располагается полочка с совсем другими, гораздо более деликатными, обитателями. По большей части там проживают изнеженные престарелые девушки, хотя и встречаются утонченные джентльмены. Это носовые платки. От самых дешевых, которые десятками строчат трудолюбивые китайцы из материи, лишь внешне напоминающей батист, и из самого настоящего тутового шелка, украшенные вензелями, сделанными на заказ, тонким кружевом и изящной вышивкой.
Вообще платки редко снисходят до разговоров с носками. «Между нами целая пропасть!» - восклицают они, намекая, очевидно, на немаленькое расстояние, отделяющее лицо человека от его ног. Однако среди многих и многих платочков, лишь презрительно фыркавших в ответ на робкое «Добрый день» скромного Елочки, нашлась одна, которая весьма обрадовалась его появлению. Это была обильно разукрашенная вышивкой экзальтированная особа, говорившая все время каким-то бесконечно возвышающимся голосом, так что неподготовленному Елочке казалось, что где-то в ее складках прячется булавка, и от того-то она все время вскрикивает, как от уколов.
- Ну-ну-ну, молодой человек, неужели вы ничего обо мне не слышали? – начала она, едва познакомившись. – Ну, всмотритесь же в мои узоры! Цветы и листья земляники, это ничего вам не напоминает? – Елочка пожал плечами, вернее, тем, что заменяет у носков плечи.
- Боже мой! Как невежественна, как непроходимо и неустранимо невежественна современная молодежь! А ведь когда о моей трагедии знал весь мир! Ах! Да я просто обязана немедленно рассказать вам эту бессмертную историю.
И она рассказала о бесстрашном мавре и прекрасной блондинке, его жене, и о том, как из-за утраты носового платка (О, в том была не моя вина, молодой человек! Я и не думала теряться! Меня зверски похитили, меня украл против моей воли, этот жуткий злодей, этот кошмарный негодяй!) зародилось подозрение, как подозрение переросло в жгучую ревность, и как этот самый мавр удушил несчастную свою жену.
- А она была невинна! Она так страдала, бедняжка! И я ничем, ничем не могла помочь, хотя единственная знала всю правду! И вы только представьте себе, молодой человек, по нескольку раз в месяц я вынуждена была вновь и вновь участвовать в этой роковой драме, и не в силах была ее предотвратить! О тяжкий рок!
Елочка никак не мог понять, как эта история могла повториться столько раз, но новая знакомица уверяла его, что так оно и было, а он, как воспитанный носок, и к тому же новичок, не смел ей возражать.
И только Терентий Ильич знал правду. Дело в том, что этот носовой платок был, действительно, не простым предметом дамского гардероба. Он был реквизитом одного из ленинградских театров, сделанным в то время, когда еще уважали традиции и не экономили на декорациях. Именно поэтому он был сделан из добротного полотна и действительно украшен вышивкой, на которой переплетались цветы и листья земляники.
8. Опытный Егорыч
Строго говоря, Егорыч жил не в шифоньере. Жил он там, где полагается жить старому, видавшему виды валенку – за печкой. Вернее, за камином. Камины не топили, сидеть за ними было холодно и неуютно, но старик не сдавал позиций. «Традиции, ексель-моксель, - говорил он, искоса поглядывая на молодых носков. – Это вам не так-разэдак. Это понимать надо!» И ворча что-то про распроклятых голландцев-голодранцев, которые даже печи, как следует, сложить не умеют и о побелке слыхом не слыхивали, старик продолжал упорно мостится на каминной полке, хотя Терентий Ильич неоднократно указывал ему, что в городском доме теперь вместо печек батареи положены. Центрального, между прочим, отопления. Там и сухо и тепло. Но все было напрасно.
Отогреться Егорыч ходил (как он сам говорил – «шастал») в шифоньер к своей давней зазнобе – аккуратной пуховой косыночке столь любимого валенком серого цвета. С этой самой косыночкой любил он выпить чаю, закусывая пряниками да баранками, вспомнить старинную жизнь и поворчать на молодых невежливых носков.
«Раньше, - аккуратно слизывая с ложечки малиновое варенье, вспоминал старик, - разве такое безобразие, - тут он обводил суровым взглядом все вокруг, - могло произойти? Раньше над кажной вещью тряслись, как над золотом. Раньше ничего не пропадало. А ежели по недосмотру и забудется что, так на то в кажном доме домовой состоял. Все найдет и вмиг представит. На жалованьи состоял – молочком с печеньем его хозяева по вечерам подкармливали. Уважаемая, то ись, была должность. А теперь совсем не то. И где таи домовые!»
Самое же забавное в Егорыче было то, что он при ближайшем рассмотрении оказывался вовсе не дедовским валенком, грубым и тяжелым. Это был аккуратный детский валеночек, на ребенка лет шести, украшенный сбоку аппликацией – лисичкой и двумя ярко рыжими помпонами.
9. Эспозито
Терентий Ильич, пританцовывая, вошел в свой кабинет. Несмотря на возраст (что-то около семи тысяч лет, полагаю), он был достаточно гибок в талии, чтобы выделывать бедрами нечто вроде сальсы. Сама песня слышна не была, ибо старый черт не был чужд прогресса и в ушах его торчали аккуратные наушники, тянувшиеся к сумочке на талии. Но судя по тому, что они припевал время от времени вполголоса «Эспозито» и в рифму к тому «Пуэрто-Рико», слушал Терентий Ильич самое настоящее латино. Надо заметить, что такие музыкальные пристрастия явно шли в разрез с его обликом: фуфайка антрацитовой валяной шерсти, клетчатая фланелевая рубаха, старые, прямые, совсем не модные брюки с размазавшейся стрелкой, войлочные шлепанцы на ногах… Такому человеку следовало слушать какие-нибудь милые домашние песни шестидесятых годов. «Пришли девчонки стоять в сторонке»… «На тебе сошелся клином белый свет»… «Мне только б знать, что ты живешь на белом свете»… Или, к примеру, кого-нибудь из бардов, но поуютнее, попроще – Кима там или Никитиных. И совсем бы даже я не удивилась, если б в наушниках раздавался приторно сладкий голос Петра Лещенко или кокетливые переливы Изабеллы Юрьевой. Но нет. Старик имел совсем не стариковские вкусы. Да и был ли он стариком? В конце концов, что такое семь тысяч лет для черта? – так, раз плюнуть, сущие пустяки. Во всяком случае, так думал сам Терентий Ильич.
Между тем, зайдя в кабинет гораздо быстрее, чем я вам о том рассказываю, он открыл крышку ноутбука стильного графитового цвета и взглянул на экран. Экран был весь заполнен мелкими окошками, на которых были изображены разнообразные предметы и по которым бегущей строкой бежали мольбы потерявших их граждан.
«Ну да», - проворчал черт. – «Значит, я поиграй и отдай. А вот фигушки вам. Хотя вот эту погремушку, пожалуй, можно и вернуть. Ишь, как младенец убивается. Ути-пути, какая лялечка!» - умилился Терентий Ильич и набрал таинственное древнее заклинание в командной строке. Вот если бы я была Джоан Роулинг, то я бы назвала это заклинание «Редире статум». Но на самом деле черт был патриотом и, сверх того, шутником, поэтому заклинание звучало как-то так: «Сей моменто возвращенто». Достаточно по-испански, не находите?
10. Зонтики
В обители забытых вещей не было зонтиков. Совсем. Никаких. Если бы вы спросили самих зонтиков… Хотя, конечно, трудно себе представить, чтобы человек в здравом рассудке, пусть даже и десяти лет от роду, спрашивал о чем-то зонтик. Но все-таки, если бы вы спросили его, он бы фыркнул, презрительно пожал плечами и сказал:
- Мы, зонтики, слишком хороши, чтобы быть забытыми. Мы – единственные и неповторимые, о нас не забывают .
И хотя, конечно, тем самым он показывает себя хвастливым и самолюбивым нахалом, но ион прав. Зонтики – это единственный предмет, про который невозможно забыть навсегда. И как, позвольте вас спросить, это возможно сделать, если, едва вы забыли про зонтик, немедленно начинается дождь, да что там, настоящий ливень, под которым вам приходится бежать до метро, разбрызгивая ногами, одетыми в непрактичные парусиновые туфельки, мириады брызг?
Единственное исключение составляют те зонтики, которые дарят престарелым бабушкам и тетям их любящие внуки и племянники. Конечно, старушки вежливо улыбаются и хвалят подарок, но затем, едва дарители уходят, его тут же укладывают в самый дальний ящик, а на улицу по-прежнему берут с собой свой старенький, но верный и надежный. Я знала одну очень милую бабушку, кстати, профессора кафедры математической статистики, у которой при переезде обнаружилось ровно семь совершенно новых отличного качества складных зонтиков. А ходила она по улицам со старым зонтом-тростью, который купила на китайском рынке лет двадцать тому назад.
Что-то она еще такое забавное сделала с этими зонтиками тогда? Кажется, принесла с собой на лекцию и весьма остроумно проиллюстрировала доказательство одной из теорем Пафнутия Львовича Чебышёва…
Впрочем, я отвлеклась. Так вот, самое забавное заключается в том, что даже эти забытые, казалось бы, старушками зонтики на самом деле вовсе не забыты. Потому что их многочисленные племянники и внуки постоянно помнят о своих подарках и то и дело ненароком спрашивают: «Ну, как там поживает наш зонтик?», на что старушка улыбается, кивает и переводит разговор на другие темы.
11. Ваша записка в несколько строчек…
Вскоре Елочка познакомился со всеми обитателями шифоньера: и с носками, и с носовыми платочками, и с перчатками (крайне нервными и возбудимыми особами, почему-то очень гордившимися, что их делают не из простой, а из какой-то козловой кожи), с пионерскими галстуками, старыми ворчунами из давно прошедших времен, парой ремней и еще с какой-то, совсем уж не заслуживающей упоминания мелочью.
Настало время для нашего неофита исследовать другие помещения. Он робко шел по коридору вдоль множества дверей и вдруг увидел, как из одной из них вышел Терентий Ильич, смахивая слезу потертым рукавом клетчатой болотного цвета рубашки. «Что же там такое?» - подумал любопытный Елочка и вошел.
Ой, напрасно он это сделал! Неподготовленной носковой душе нечего делать в этой части обители забытых вещей, ведь тут, сразу в нескольких смежных комнатах запрятаны забытые открытки, письма и телеграммы. Тут все время стоит тихий, равномерный гул – это каждое послание тихо повторяет все, что в нем было написано. Больше ничто их не интересует, ведь единственная цель корреспонденции – донести информацию. И теперь, когда новости их уже давно не новости, а известия, что «Ниночка благополучно доехала в Камышин», а «У тети Поли на день рожденья подавали роскошную «Прагу» из «Астории» уже никому не нужны, несчастные письма, открытки, и даже телеграммы малость свихнулись. Впрочем, и у них есть свои фавориты.
Некоторые из них хранят на своих пожелтевших страницах следы слез – расплывшиеся чернила, взбугрившаяся бумага… Это значит, что когда-то они были дороги кому-то. И это выделяет их из прочей массы дежурных посланий. На некоторых из них наклеены редкой красоты марки – это тоже большая привилегия. Есть даже филателистические ценности. Одна открытка 1935 года так и заявляла, что из-за строчной буквы «ф» она имеет немалую ценность, и те растеряхи, что когда-то выбросили ее вместе со старыми бабушкиными очками, небось, изгрызли бы себе все локти, узнав ее подлинную стоимость.
Оглушенный Елочка, конечно, ничего этого не знал. По правде сказать, он как можно скорее удрал из этих комнат, которые старый черт высокопарно называл «Мое эпистолярное собрание», так и не узнав, отчего Терентий Ильич плакал. Но я-то знаю. И я вам расскажу. Все дело в том, что черти необыкновенно сентиментальны, и, как всякие сентиментальные люди, любят поиграть на тонких струнах своего сердца. Вот так и хозяин странного дома любил перечитать иногда особо занозистые письма, подумать о том, что все прошло, вздохнуть и пустить слезу умиления. Впрочем, чертом быть от этого он не переставал.
12. Таинственный туман
А, кстати, куда отправился Терентий Ильич после того, как вдоволь начитался любовных писем? А пошел он прямой походкой, нисколько не таясь, к маленькой, неприметной двери под лестницей на первом этаже. Дверь эта вела в подвал. А в подвале этом творилось странное. Если бы вы туда заглянули, вы бы не увидели ничего, что свойственно петербургским подвалам. Ни толстых вечно подтекающих труб вы бы не увидели. Ни бетонных перекрытий, проходя под которыми, приходится нагибать голову даже невысоким девчонкам и мальчишкам двенадцати лет. Ни земляного пола, по которому холодным сквозняком проносит струйки вековечной пыли. Ни даже крысы, нагло потирающей подусники и смотрящей на вас с важным видом хозяйки этих мест.
По правде сказать, вы бы ничего там не увидели. Потому что весь подвал заполнен удивительным, необыкновенным, таинственным туманом. То фиолетовый, то фисташковый, то голубой, то лососевый, туман этот мерцает искорками и клубится, нисколько не стремясь покинуть помещение. И настроение этот туман рождает тревожное. С одной стороны, так и тянет вступить в него и изведать, что он несет. А с другой стороны, как-то зябко и, пожалуй, лучше держаться от него подальше.
Например, Терентий Ильич, открыв дверь и спустившись по четырнадцати ступенькам, в подвал входить совсем не собирался. Из пухлого кармана своей фуфайки он выудил изящный маленький пузырек (формой напоминающий флакон из-под старинных духов «Быть может») и протянул его горлышком в сторону тумана. Горлышко при этом издало какой-то свистящий манящий звук, и струйка разноцветного тумана потянулась к нему. Заполнив пузырек, Терентий Ильич закрыл его потертой пластмассовой крышечкой и бережно положил все в тот же пухлый карман.
Потом поднялся по лестнице, запер дверь и пошел, напевая в полный голос песню Энрике Иглесиаса: «Baby, you were right. But, baby, I was lonely» - отдавался эхом его приятный баритон в коридорах обители забытых вещей.
13. Тринадцатая глава
Оказывается, в странном доме, расположенном в одной из улочек Санкт-Петербурга неподалеку от Фонтанки, бывают посетители! Как же они туда попадают? Неужели где-то в плотной кисее, окутывающей здание, есть прореха? Или, может быть, все проще (если, конечно, вы верите в чудеса) и где-то в уединенном переулке стоит небольшой павильон, предположим «Цветы», украшенный роскошными фантазийными букетами, каждый из которых состоит ровно из тринадцати цветов? И, зайдя в этот павильон и сказав пожилой продавщице таинственное слово «Назначено», вы получаете доступ в подсобку, а в подсобке уже, через неприметную дверь, которая, казалось бы, должна вести на улицу позади павильона, вы попадаете уже в длинный коридор обители забытых вещей. И в конце коридора из-под одной из дверей пробивается таинственный зеленоватый свет, и вы входите туда, и… и вот он, Терентий Ильич собственной персоной – совсем не страшный, даже уютный в своей пушистой фуфайке, встречает вас с доброй улыбкой и предлагает чайку (если вы любите чай), кофейку (если вы предпочитаете кофе) и, может быть, чего покрепче (если вы волнуетесь, а вы ведь почти всегда волнуетесь).
Вот сейчас перед очень красивой дамой неопределенного возраста, которая сидела в гостевом кресле, стоит миниатюрная чашечка кофе и рюмка на витой ножке, в которой благоухает яичный ликер. Дама сжимает в руках крошечную, очень дорогую сумочку из ограниченной коллекции «Шанель» и взволнованным голосом умоляет:
- Терентий Ильич, дорогой мой, ну, в последний раз, ну, я умоляю, дайте еще одну порцию с отсрочкой платежа!
- Уважаемая Марья Михайловна! – начинает торжественно старый черт, и собеседница его, словно испугавшись того, что он готовится сказать, восклицает:
- Ах! Сколько раз я говорила вам: зовите меня просто Машей. К чему между нами условности, мы же так давно знакомы!
- Нет уж, позвольте, - настаивает старик. – Позвольте мне в моем доме называть вас без этих американских нововведений. Как положено, по-русски, уважительно. – Каждое слово он произносит нарочито раздельно, словно вбивает свои понятия о вежливости в сознание красивой даме.
- Так вот, уважаемая Марья Михайловна! У меня правило, которое вам хорошо известно: отсрочка не более трех месяцев. Погасили предыдущую задолженность, можете рассчитывать на новую отсрочку. Вы и так уже злоупотребляли моей добротой не раз, получая желаемое на самых невыгодных для меня условиях. Оплатите предыдущую порцию немедленно, и тут же получите новую. Иначе я вынужден буду вам отказать.
- Как отказать! Как отказать! Но ведь тогда… - женщина заливается слезами.
Терентий Ильич смущенно молчит и, наконец, порывшись в ящике своего стола извлекает оттуда огромный носовой платок (не из тех, что находятся в его доме на положении гостей, о нет, обыкновенный платок не слишком тонкого полотна).
- Ну, неужели, неужели ничего нельзя поделать! – всхлипывает женщина, осторожно промакивая глаза платком и вглядываясь, не оставила ли она на нем следу туши, теней и румян. Но косметика у женщины дорогая, стойкая, и платок остается незапачканным.
- Почему же, – улыбается старый черт. – Ведь вы же понимаете, дорогая Марья Михайловна, кто я такой?
Женщина кивает.
- Мое призвание – совершать сделки. Сделки попроще, вроде той, что когда-то заключили мы с вами. Сделки посложнее, одну из которых, я надеюсь, мы сможем заключить сегодня. У вас есть товар, у меня есть желание приобрести этот товар. А цена… Цена будет справедливой, не беспокойтесь.
- Но все-таки, это как-то неудобно…. – пытается возразить женщина.
- И вовсе ничего неудобного в этом нет, - опять улыбается Терентий Ильич. – Напротив, вы сами сможете убедиться, насколько все будет комфортно и необременительно для вас. Вот, постойте, я тут набросал проектик договора, - и из недр все того же письменного ящика появляется кипа бумаги. – Ознакомьтесь, будьте добры.
Спустя два часа женщина выходит из кабинета. Лицо ее спокойно. В крохотной очень дорогой сумочке лежит дешевенький пузырек с весьма недешевым содержимым.
14. Авторское отступление
Да, друзья мои, да, Терентий Ильич вовлекал в свои сети невинных граждан, предоставляя им нечто, очень для них ценное, отягощал их долговыми обязательствами, а потом забирал за долги настоящую ценность. Попросту говоря, скупал души. «А что вы хотите? – с непередаваемым южным акцентом говорил он в ответ на возмущение некоторых граждан. – Или я не черт? Или это не дело всей моей жизни?» И возразить на это, друзья мои, нечего. Таки Терентий Ильич был чертом.
И тут – я уже вижу это своим зорким всепроникающим авторским взором – у многих моих читателей закружилась от предчувствия голова. Они уже видят, как наивный, но чистый душой Елочка бросается, точно в омут головой, в нелегкий и чреватый разнообразными опасностями квест. Как он преодолевает различные трудности (как-то: поход на кухню, битву с кипящим чайником, переход уксусного разлива и т.д и т.п.), сокрушает коварных врагов, выходит из всех передряг кипельно-белым, сияющим как фиал, наполненный чистым светом… И ниспровергает старого черта.
Друзья мои, вынуждена жестоко прервать ваши радужные мечтания. Ну, в самом деле, ну, кто такой Елочка? Обычный потерянный носок. Пруд пруди таких носков. Да и Терентий Ильич, по сути, тоже самый обычный, рядовой служитель дьявола. Таких тоже – увы! – пруд пруди. Даже если б и сошлись они в смертельной схватке (что само по себе смешно, ибо хитроумный Терентий, конечно, задурил бы Елочке голову, да и все), это была бы схватка не титанов, не роковая бы это была схватка. А так – все равно как Серый и Вован подрались на переменке, сами не зная, за что дерутся, просто от горячности молодой крови. Ну, нет тут никакой темы для романа! Да и не роман я пишу.
Так что не ждите никакой финальной схватки. Это простая история о простых вещах. Вот так вот. Надеюсь, я не отняла у вас много времени.
15. Качнется купол неба…
Как-то рано утром Елочка, уютно спавший в кругу друзей-носков, проснулся от странного шума. Проснувшись, он тут же обнаружил, что шифоньер ходит ходуном.
- Черт возьми! – возмущались носки, - опять началось!
- Что началось? – волновался Елочка, но никто ему не отвечал, поскольку все старательно затыкали уши берушами.
- Что началось? – откликнулся, наконец, мудрый Егорыч. – Да, вестимо: опять кто-то гитару позабыл. Ты прислушайся.
Елочка прислушался… Где-то в соседней комнате нестройный хор голосов пел – да не пел, а восторженно орал – «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!».
- Дал же бог соседей, – продолжал между тем Егорыч.
- А кто у нас соседи? – спросил Елочка, еще не бывавший в той комнате.
- Соседи у нас – туристы, так их и разэдак. Пенки, котелки, чашки, колышки разные – мало ли чего позабывают люди за собой в походах. Говорят, однажды забыли целого человека вместе со всей амуницией. Ну, человек, знамо дело, так и пропал совсем – кто их знает, куда пропадают люди, когда их позабывают. Верно, так и шатается по лесу бесплотным призраком. А вещички его сюда попали, к нам.
- А гитара причем? – не дал старику углубиться в воспоминания Елочка.
- Гитара притом, - важно ответствовал Егорыч, - что, как она, разтуды ее в качель, попадет в руки этим туристическим тварям, так они тут же разжигают костер – прямо на паркете разжигают! – собираются в круг и начинают орать песни. Одна радость – гитары надолго не забывают – не та вещь, слушком громоздкая. Скоро вернется к хозяину, и снова будет тишь да благодать.
А голоса за стенкой между тем горланили – хотя трудно представить, что можно горланить такую уютную песню, - «Лыжи у печки стоят!».
Елочка поморщился и полез в коробку за берушами.
16. Случайная встреча
Теперь, когда Елочка освоился и чувствовал за спиной поддержку сплоченного братства носков, он гулял по обители забытых вещей свободно, не боясь ни черта (да и что его бояться, в самом деле), ни банды пустышек, которые, по правде сказать, особо его больше не преследовали, а предпочитали задирать погремушки, колечки для зубов и бутылочки для молока. Особенно доставалось последним, которые были не обделены формами, и чьи крутые бедра кружили головы легковоспламеняющимся пустышкам: «Ух, какая соска!» - кричали они восхищенно вслед, пока робкая барышня, краснея, убегала за угол.
В общем, Елочка стал своим носком в этой гостинице. Так что однажды, когда из одного темного уголка, которых в этом доме было предостаточно, раздалось тихое всхлипывание, наш герой смело пошел разобраться, кого там обидели. В уголке сидела тоненькая изящная закладка с изображение изящной индеанки и горько плакала.
- Ты чего? – спросил Елочка.
- Я потеряла-а-ась, - еще шибче разревелась закладочка. Она была такая хрупкая, такая беззащитная, что носку сразу захотелось взять ее под свою защиту. Он приосанился и уверенно сказал:
- Не бойся. Найдем твоих.
- Как же их найде-о-о-о-ошь, - ревела та, - тут вон сколько дверей, и все одинаковые…
- Ничего, найдем… Да не реви ты! Еще размокнешь вся.
- Не размокну, - вдруг хихикнула закладочка, - Я ж не бумажная, я пластиковая. Скорее ты намокнешь!
- Как намокну, так и высохну, - отрезал носок, который и вправду малость отсырел. – Кстати, я – Елочка. А тебя как зовут?
- Покахонтас, - заалела закладочка и мило улыбнулась.
- Тогда давай к Егорычу. Он тут все знает. И твоих найдет! – решительно предложил носок, Покахонтас оперлась на него и они поспешили к шифоньеру.
17. Первый поцелуй
Егорыч, конечно, тут все знал. Знал он и большой просторный зал (Егорыч говорил – «зала») в бельэтаже, с огромными окнами в пол, где заботливый Терентий Ильич разместил забытые школьные принадлежности. Там были ластики и точилки, простые и цветные карандаши, ручки и фломастеры всех цветов, линейки, закладки, готовальни, полные блестящих принадлежностей для черчения, мешки для обуви и, конечно, сама сменка. Был даже целый рюкзак, набитый всякой всячиной, оставленный одной рассеянной старшеклассницей в маршрутке.
До зала идти было далековато, но Елочка был этому только рад. Он слушал болтовню успокоившейся закладочки и пьянел от счастья. Надо сказать, дорогие мои читатели, что носки влюбляются мгновенно и навсегда. Вот и наш герой отдал свое сердце Покахонтас без возврата. Еще бы! Ведь она была такая изящная, такая разноцветная, такая начитанная! Куда только ее не закладывали! «Я, в основном, по художественной литературе специализируюсь», - говорила, потряхивая голубенькой кисточкой, ловко вделанной в головку, Покахонтас. – «Конечно, программная литература. Пушкин там, Лермонтов, Гоголь…» - тут она невольно зевнула. – «А бывало, под партой пряталась. Вот где интересно! Там про волшебников, про злодеев и про любовь» - она с улыбкой посмотрела на Елочку, и у того зачесался пяточный шов.
Между тем Егорыч был сам не рад, что вызвался проводить эту балаболку. «Не дает слова вставить мне, старику», - ворчал он в усы. – «Никакого уважения к старшим. Вот все они такие, молодежь! Чему их только в школе энтой учат»
Так под ворчанье Егорыча и звонкий голосок Покахонтас дошли до зала. Закладочка взглянула на носок ласково, склонилась к нему (да, она была немного повыше, разве я об этом не говорила?) и чмокнула в щеку. Елочка немедленно слинял до бледно серого цвета и вернул себе прежний колер лишь через несколько минут. По дороге обратно он утешал себя тем, что сумел быстро взять себя в руки, и никто, конечно, ничего не заметил. Шел и не слушал, что там себе бормотал под нос валенок. А валенок между тем бормотал вот что:
- Эх, паря! Увидал тоненькую молоденькую и рассуропился. А кто она такова? Какой у ней ндрав? Ишь ведь болтушка какая. Небось, ветер под кисточкой гуляет! А ты подумай, прикинь , что к чему да что почем, а потом и влюбляйся! Учишь вас, молодежь, учишь… - и другие подобные старческие глупости. Потому что – мы ведь это хорошо знаем, правда? – любовь не терпит расчетов и нарушает все планы.
18. Лебединое перо
Терентий Ильич весь день был недоволен. Он был даже зол.
- Ишь, как его распирает, - бормотал Егорыч. – Может у него энта, как ее? Не то анархия, не то аллерхия?
Даже пустышкам, к которым старый черт относился поощрительно, в этот раз досталось за то, что курят в неположенном месте. А что они там курили-то? Один хабарик на всех, да и то не в затяг! Но старик грозно нахмурил брови и выдал целую речь о пожарной безопасности в местах скопления большого количества горючих предметов. Пришлось Лиловому пообещать, что больше они ни-ни, скрестив для верности за спиной пальцы.
А в чем дело? В безделице дело. В глупости какой-то ничего не стоящей дело. Всего-навсего в белом длинном пере, которое поутру обнаружилось в коридоре. Перо, конечно, непонятно откуда взялось. И оно не было обычной забытой вещью. Сначала-то все так и подумали, что де играли мальчишки в индейцев, да и потеряли перышко. Но нет. Белоснежное, прямое, как стрела, ровное и трепещущее на сквозняке, лежало оно в коридоре безмолвно и неподвижно, совсем не похожее на обычных жильцов обители забытых вещей.
Терентий Ильич, завидев перо, застыл, как вкопанный, а потом закричал срывающимся фальцетом, совсем не похожим на его обычный уверенный баритон:
- Уберите это! Немедленно! С глаз долой! Чтобы и следа не осталось! – развернулся и быстрой походкой скрылся в коридоре.
Вещи пожали плечами, да и выбросили перо за окошко. А оно было красивое! Совсем неопасное на вид!
- Не, не лебединое! – уверенно сказал старый валенок, глядя в окно на перо, которое быстро становилось серым, пока ветер гонял его в пыли. – Лебяжьи они вроде как мягче будут, а это все блестящее и жесткое, точно воронье. Может, от белой вороны? Так велико вроде для вороны. А у Ильича нашего точно она, энта, как ее, аллерхия!
19. Очки
Бывают такие дни, когда ничего не происходит. Ну вот сегодня, в среду 13 сентября, ничего особенного в обители забытых вещей не случилось. Елочка, как обычно, провел весь день с Покахонтас, болтая о том о сем, и отчаянно опасаясь выдасть свои чувства (хотя закладочка наша, уж, конечно, все о них давно знала). Егорыч ворчал, встав по-стариковски рано утром, ворчал в гостях у своей пуховой косынки, что не помешало ему выпить две пузатых кружки чая и съесть с десяток мятных пряников, ворчал и вечером, укладываясь спать, о том, что кажная косточка в теле ноет, и вот так вот и крутит все внутре. Носки играли в футбол, носовые платочки вспоминали слезы своих хозяек, пустышки гопничали изо всех сил, а очки…
Кстати, я, кажется, вам ничего не рассказала об очках. Очки теряются часто, но забывают о них редко. Хотя в последние двадцать лет забывать стали больше, потому что появились линзы и новомодные операции по коррекции зрения. Но в основном все-таки забывают солнечные очки.
Солнечным очкам в Питере худо. Ну, вот нет солнца в Питере, как ни бейся, а нет! Ну, разве что пару дней в году. И в эту пару дней солнечные очки ходят гордые и довольные. В остальные же дни они вялые, ноющие существа, постоянно угрожающие всем, что вот возьмут и уедут на ПМЖ в Турцию или Тунис, места, где их любят и ценят. Но всем понятно, что никуда они не уедут. Чтобы уехать, надо иметь хозяина. А хозяин-то про них и позабыл.
Потом еще есть очки от близорукости. Они страшные оптимисты. Те из них, что оправлены в тонкий позолоченный металл (таких, по правде сказать, ничтожное меньшинство) бродят задумчиво и насвистывают песню Эдит Пиаф «Жизнь в розовом цвете», все прочие довольно напевают Родиона Газманова «А я ясные дни оставляю себе». Одно удовольствие иметь дело с очками от близорукости! И, кстати, они никогда не наделают пожара, как то иногда случается с очками для дальнозорких людей. Эти последние вообще склонны делать из мухи слона. Любая проблема в их сознании разрастается до гигантских размеров. Поэтому они вечно озабочены, вечно хватают встречных за рукава и, заламывая руки, восклицают: «Что же делать! Что же делать!» По правде сказать, другие жители обители забытых вещей их сторонятся.
Так что же делали очки в этот день, 13 сентября? Да все то же, что и в другие дни. Я же говорю, ничего особенного не происходило!
20. Немного филологии
Впрочем, как это не происходило? А что это за собрание пустышек, там , в конце коридора? Кого это они загнали в угол? (Кстати, углы в обители забытых вещей никогда не бывают пыльными. Тут вообще пыль не заводится. Я когда-нибудь вам расскажу, почему).
А там в углу, стоят испуганные Елочка и Покахонтас, а на них наседает разгоряченный от вдохновения (того особого гопнического вдохновения, которое порой на гопников накатывает) Лиловый.
- Так, значит, как тебя зовут? - говорит он, поводя искусанным неизвестным младенцем носом.
- Покахонтас, - лепечет закладка.
- Пока? Ну нет, прощаться рановато. Да и Хонтаса тут никакого вроде нет. Правда, ребзя? – пустышки довольно смеются.
- Нет, это меня так зовут – Покахонтас.
- По кахонтас? – продалжает издеваться Лиловый. – А знаю, кахонтас – это такой сорт табака. Ну, если предлагаешь закурить, то я не прочь. – Тут же достается чинарик, чиркает спичка и вот уже Лиловый выпускает клубы дыма прямо в лицо закладочке.
- Покахонтас – это имя! – продолжает настаивать она. Смелости, как видим, ей не занимать.
- Таз? – глумиться гопник. – Какой еще таз? Если медный, так нет его тут никакого. А если ты какой другой таз имеешь ввиду. – Тут Лиловый широким движением рук обрисовывает в воздухе женский силуэт. – Так и такого таза тут нетути. Разве ж это таз? – вопрошает он собратьев пустышек, указывая на узкие бедра закладки. Те довольно гогочут.
И тут Елочка вскипает. Он наклоняет голову и со всей мочи бьет Лилового затылком в нос. Носки, друзья мои, обычно мягки и интеллигентны, но нельзя их недооценивать. Все-таки наш герой был связан из бамбукового полотна, и в минуты ярости в нем просыпается твердость и упругость, присущие этому материалу. Предводитель пустышек отлетает в сторону. Из носа начинает сочиться молочно-белая жидкость, заменяющая пустышкам кровь. И пока гопники еще не пришли в себя, Елочка подхватывает Покахонтас и мчится, мчится быстрее ветра по коридору в сторону спасительного шифоньера.
21. Все – это пыль. Пыль – это все
В прошлой главе я совершенно бездумно пообещала вам рассказать, отчего пыль в обители забытых вещей не образуется. И, по давней своей привычке, конечно, наврала. Дело в том, что пыль в этом во всех остальных отношениях странном месте образуется, и еще как! Но вот почему она не собирается по углам, не оседает плотным слоем на шифоньере, не разносится сквозняком по коридорам…
Да, это сложный вопрос. Практически философский вопрос. Ведь что такое пыль? Это результат трения людей и предметов о время. Время-то, оно, друзья мои, жестко. Оно иглисто и шершаво. Оно безжалостно выдирает из нас куски кожи, забирает наши остриженные ногти, выпавшие волосы и ресницы, делает новые платья старыми, а такие желанные когда-то гаджеты – ненужным хламом. И все это в результате обращается в пыль, в которой есть немножко от нас, немножко от наших вещей и очень много потерянного времени. Потому что то время, которое мы тратим на вещи, проходит бесполезно для нас и так же, как и вещи эти, пропадает, казалось бы, безвозвратно.
Но хитрые черти (а они очень хитры!) придумали дистилляционную машину. Они собирают пыль и путем сложных магически-химических реакций выгоняют из него чистое время. А время – это весьма ходовой товар. Он нужен и обычной домохозяйке, которая никак не успевает приглядеть за своими тремя детьми сразу, и бизнесмену, привыкшему проводить жизнь в бесконечных переговорах и встречах, от чего расписание его вечно трещит по швам, и красотке (о, особенно красотке!), которой так не хочется замечать очередную морщинку в углу рта… И все они готовы платить за это время, влезать в долги, отдавать за бесценное – как им кажется - сокровище все, вплоть до собственной души.
Ну, теперь вы поняли, что таит Терентий Ильич в своем подвале? Вот именно! Тот самый дистилляционный аппарат. А разноцветный туман – это и есть время. Флакончик вмещает в себя достаточно, чтобы семидесятилетняя старуха вновь обратилась в юную девушку. Но – лишь на пару месяцев. А потом извольте покупать новую дозу. Цена, конечно, не маленькая. Да ведь оно того стоит? Тут посетители уверенно кивают в ответ, а Терентий Ильич расплывается в самой своей добродушной улыбке.
22. Вот вам и аллергия
В одном из коридоров была низенькая дверца, которая вела в маленький чуланчик. Прежде в этом чуланчике хранили березовые дрова и лучину для растопки. А сейчас тут собираются пустышки, когда хотят скрыть от других свои чувства. А пустышки, как я уже, кажется, говорила прежде, чувствительны (и как многие гопники от того еще презрительней отзываются о других сентиментальных особах, приписывая им розовые слюни и сопли) и обожают романтические истории. Вот одну такую историю им и рассказывает сейчас Лиловый, предварительно убедившись, что никто не подслушивает под дверью чулана.
- Скажет тоже - аллергия! – полушепотом возмущается предводитель пустышек. – И вовсе не аллергия. Только старый болван, вроде этого валенка, может верить таким глупостям. А на самом деле вот оно, братцы, как. Когда я еще жил в квартире с младенцем, у него (у младенца, а не у дома!) была старшая сестра лет шести. И ей рассказывали всякие истории. Вот оттуда я и узнал.
Жила-была принцесса и ее братья-принцы. И вот злая мачеха-колдунья обратила мальчиков в лебедей, а принцесса решила их спасти.
- Она тоже была колдунья? – спрашивает чуть слышно один из гопников.
- Вроде нет. Там какая-то фата была, тут я не очень понял, но суть не в этом, ребзя! А в том, что превратить принцев обратно в людей можно было, если голыми руками сплести из крапивы рубашки для них. Вот она, девчонка эта, и принялась плести рубашки.
- Небось, все руки обстрекала, - вздыхает кто-то из толпы.
- Да что руки! Крапиву-то собирать надо было в полночь, на кладбище, только такая годилась. Так вот, ребзя, сплела она эти рубашки, а на последнюю травы не хватило, рукав получился недоделанный – вот у самого младшего принца и осталось крыло вместо левой руки.
А кому он нужен, безрукий? Вестимо, сестрица поплакала над ним, поплакала, да и занялась другими делами. У братьев-принцев тоже занятия поинтересней нашлись. Вот и остался бедолага один-одинешенек. Хотел было с горя утопиться, да как утонешь, если ты наполовину – лебедь, а лебедь – птица водоплавающая?
Вот и с тал он ходить между людьми и петь им песни. И странное случилось, братцы: где он споет песню, там люди задумаются, а где люди задумаются, там и получается… - Лиловый смущенно запнулся.
- Что, что? – раздались нетерпеливые голоса.
- Любовь, - смущенно прошептал Лиловый. – Такая у него, знать, судьба была, у этого однокрылого. Он стал защитником любви. Вот и у нас, стал быть, любовь завелась, раз он к нам прилетел. А зовут его красиво так… Рафаил, вот как его зовут.
Пустышки зашумели.
- Зря мы Елочку этого обижаем и худышку его. – Закончил Лиловый. – Зря, ребзя.
И пустышки примолкли.
А от двери в чулан тихо, словно на войлочных тапках, отошел Терентий Ильич.
- Нехорошо, - думал он, - нехорошо, раз уже пустышки догадываться стали. Ишь ведь, всю жизнь с кабачками пищащими дело имеют, да с их матушками, одуревшими от недосыпа, а туда же… защитник любви… Нет, нехорошо.
23. Туман, осенний туман
Что можно увидеть из окна дома в маленьком переулке неподалеку от Фонтанки, если он весь затянут раскрашенной кисеей? Мало что. Разве увидишь узкую полоску асфальта, да пару смятых бумажек на ней, да очертания ободранного старого строительного забора…
Но это смотря какими глазами глядеть за окно. Если глаза ясные, а сердце чистое, если душа полна любовью, то чего только не увидишь сквозь всегда точно свежепромытые окна обители забытых вещей!
Елочка и Покахонтас с утра забрались на подоконник встречать рассвет. Но рассвета они не увидели. Темная сентябрьская ночь под утро вдруг заклубилась, покрылась молочными волнами и превратилась в клубы тумана. Потом туман порозовел, полиловел, окно покрылось капельками росы, и потихоньку, едва заметно стали проступать очертания того, что скрывал туман.
Когда же марево окончательно отступило, оставив только белесые полосы у самой земли, носок и закладка увидели за окнами поле. Это было не веселое летнее поле, где среди золотых тяжелых колосьев просверкивают ярко-синие васильки и прошмыгивают пестренькие куропатки да почти незаметные мыши. Это было грустное сжатое осеннее поле, колючее и неуютное. От долгих недавних дождей стерня посерела и выцвела. Птицы давно собрались в стаи и двинули на юг. Мыши забились глубоко в норы и с удовлетворением сейчас пересчитывают свои уворованные у людей сокровища. Почти не за что было бы зацепиться глазу, если бы на дальнем краю поля не стояло мощное одинокое дерево. Оно еще не желало принять осень. Еще плотно покрывала его ветки глянцевая зеленая листва. Еще бурлили в стволе щедрые тёплые соки, и крона склонялась под ветром, не закостенев в ожидании зимы.
Елочка и Покахонтас прищурили глаза и вгляделись внимательней. Да, это был дуб. Влюбленным показалось, что они даже видят глянцевые желуди среди листвы. Влюбленные вздохнули и неосознанно потянулись друг к другу руками, словно это прикосновение делало их больше и значительней, словно они могли вдвоем, вместе, сравняться с величественным стойким деревом…
Туман между тем совсем ушел. Небо было ясно, и солнце дарило миру последние теплые лучи в день осеннего равноденствия.
24. Глава без названия, из которой, однако, ясно, что Терентий Ильич, равно как и автор, питает пристрастие к творчеству Дэвида Линча
Молодой черт, который был так молод, что еще не заслужил, чтобы его называли по имени отчеству, и от того носивший скромное прозвание Антошка, зашел к хозяину обители забытых вещей за консультацией. Старый черт принял его любезно, даже предложил чаю с чабрецом и донниковым медом, но делиться опытом не спешил. Более того – как рассказывал потом Антошка своим приятелем, - старичина, видимо, решил подшутить над гостем и добавил в чай чего-то позабористей чабреца.
Иначе как было объяснить тот факт, что после пятиминутного молчания Терентий Ильич вдруг неимоверно вытянулся в своем удобном кресле, превратившись практически в великана, и странным тягучим голосом сказал:
- Запомни. Три. Четыре. Два.
Удивленный Антошка хотел было переспросить, зачем и почему ему надо запоминать эти цифры, как Терентий Ильич вытянул руку и указал куда-то за Антошкину спину. Тот, конечно, оглянулся. И не увидел ничего, кроме изгибающейся стены пурпурного бархата.
- Я сначала выбрал синий, - все тем же тягучим голосом поведал старый черт. – Но мне сказали, что синий уже занят. Оставались красный и пурпурный. Какая-то странная лавка. Совсем никакого выбора цвета. Да ты посмотри сам. – Тут Терентий Ильич щелкнул звонко пальцами и пол разверзся под Антошкой. Юноша полетел бог весть куда, ничего не понимая, и чувствуя только, как колючие еловые ветки хлещут ему по лицу. Испугавшись, что так и глаза потерять можно (а и вправду можно, замечу я в скобках) чертенок зажмурился и поднял веки только тогда, когда почувствовал под ногами твердую поверхность.
Он действительно стоял в какой-то тесной лавчонке, заваленной штуками красного бархата. За прилавком царила ослепительной красоты блондинка.
- Когда ты следующий раз попадешь сюда, - улыбнулась она, - ты уже будешь здесь, - и подмигнула. – Остался только красный. Впрочем, кажется, есть еще один рулон белого… Но ведь он совсем нам не подходит? – блондинка нырнула под прилавок, и через минуту оттуда в изумленного черта полетел кипенно-белый рулон. У Антошки искры из глаз посыпались от удара, а искры из глаз черта весьма опасны, и вскоре вся лавка заполыхала. Почувствовав привычный и милый сердцу жар, чертенок успокоился и тотчас вернулся обратно в кабинет Терентия Ильича.
Тот сидел в своем кресле, как ни в чем не бывало, своего обычного размера и крутил подозрительно носом. Тут Антошка внезапно понял, что урок окончен и пора прощаться. Он крепко пожал руку старому черту и хотел было уже поблагодарить не совсем искренно за очень полезную беседу, как хозяин кабинета склонился к самому его уху и прошептал: «Лебеди – совсем не то, чем они кажутся…» Ошарашенный гость, не прощаясь, выскочил на волю.
25. Серьезный разговор
В то же самое время, когда ошарашенный Антошка переживал свое необыкновенное приключение в кабинете Терентия Ильича, Елочка и его хрупкая спутница сидели на подоконнике в старой давно заброшенной кухне, забитой потерянными чайными ложечками и сковородниками, отчаянно скучавшими по горячей плите и шумной хозяйке, и вглядывались в заоконную даль.
В Питере воцарилась осень. Дождь моросил, опавшие листья начинали уже устилать асфальт, а дворничиха Фирюза грустно вздыхала, предчувствуя грязь и гололеды. Но в той точке, куда были устремлены глаза влюбленных, осени совсем не было. Там бушевало начало июня. Благоухала белая сирень и пышно цвели пионы. В густом кустарнике какая-то певчая птица начала песню о любви, но ее тут же перекрыл гомон воробьев и синиц, каждый из которых так же стремился заявить о своих чувствах, хотя и не таким сладким голосом.
- Красота, - мечтательно сказала Покахонтас и положила голову носку на плечо.
- Здорово, - согласился тот, едва двигая пересохшим ртом.
- Ничего здорового! – раздался сзади голос старого черта. – Вы, двое, а ну, пошли со мной. Дело есть.
По дороге Терентий Ильич нарочито ворчал, так что к тому моменту, как вошли в кабинет, влюбленные были твердо убеждены, что они виноваты и их ждут самые грозные кары.
Впрочем, хозяин гостиницы для забытых вещей неожиданно смягчился и сказал отеческим тоном:
- Ну, вот что вы делаете, а, позвольте вас спросить? Вот куда вас понесло? Вроде солидные, понимающие предметы, а что вы натворили?
- А что мы натворили? – недоуменно повторил Елочка.
- Вот именно! Что вы натворили! – настаивал черт. – Разве вы не знаете, неразумные вы существа, что у вещей тоже есть душа?
- Конечно, знаем! – кивнул носок.
- Кто же не знает? – встряла Покахонтас.
- Есть-то она есть. Да маленькая она очень, не вместительная. Ничего сильнее привязанности к своему хозяину и верности своему предназначению в ней поместиться не может! А вы вздумали влюбиться! И что теперь!
- И что? – пискнул Елочка в волнении.
- А то, бамбуковый ты носок, что теперь ваши крохотные душонки раздувает слишком большая для них любовь! И скоро они совсем лопнут и погибнут навсегда, а с ними погибнете и вы! Конец вам придет, обоим!
Покахонтас ойкнула и заплакала.
- Ну, не плачь, не плачь, малышка, - ласково утешил ее Терентий Ильич. – Выход есть. Выход всегда есть, как ни быть. Я, хоть и черт, а тоже понимание имею. Вам всего-то и надо, что добровольно согласится на обмен. Вы мне отдадите свои гипертрофированные души, а я вам вручу суррогаты. Совсем как настоящие. Вы и не заметите замены!
Закладка вздрогнула и посмотрела на Елочку. Елочка недоуменно пожал плечами.
- Ну, если ничего не заметим, - сказал он.
- Ничего не заметите! – уверил его хозяин кабинета. – Вам даже теплее станет, удобней и комфортней!
- Тогда согласимся? – спросил носок Покахонтас.
- Боязно, - ответила закладка, - а вдруг врет?
- Ну, - широко улыбнулся Терентий Ильич, - когда ж я вам врал, друзья мои!
- Да завсегда, - раздался из коридора чей-то звонкий голос, двери распахнулись, и в кабинет ворвалась…
26. Те же и пустышки
И в кабинет ворвалась ватага взлохмаченных пустышек.
- Не верьте ему, ребзя! – возбужденно орал Лиловый, - врет он все! Не отдавайте ему свои души!
Терентий Ильич потер переносицу средним пальцем левой руки и ласково спросил:
- Это почему ж не отдавайте?
- А потому что вместе с душами вы отдадите и любовь! – продолжал орать пустышка, - а это, это, ребзя, это…
- Это единственное настоящее сокровище в мире, - прозвенел, словно серебряный колокольчик, чей-то негромкий голос, и из плотного воздуха кабинета не торопясь соткался ослепительно белый крылатый силуэт.
- Ну вот, - вздохнул старый черт. – Ну, нигде от вас нет покоя. Ну, ведь мы же разделили сферы влияния! Ну, ведь есть же какие-то договоренности, в конце концов! Принципы честного бизнеса!
- Да, - кивнул ангел, - только бизнес тут не причем. Любовь ведь не предмет для торга.
- Ну, это как сказать, - проворчал Терентий Ильич.
Ангел покачал головой и подошел к Елочке и Покахонтас.
- Что же мне с вами делать, малыши? Ведь этот – он кивнул в сторону хозяина кабинета, - все-таки прав, что вашим маленьким душенькам не выдержать бремя любви.
- А мы-то на что? – спросил Лиловый, отчаянно блестя глазами. – Мы-то как же? Неужели не поможем, ребзя? – пустышки одобрительно зашумели.
- И как же вы хотите помочь? – спросил белоснежный пришелец.
- У нас ведь тоже есть души, может, не самого первого сорта, а есть. Возьмите их и слепите для Елочки и девчонки его две большие настоящие души. Мы все согласны, ведь так, ребзя! – Пустышки кивнули.
- А не страшно тебе? – спросил ангел.
- Может, и страшно, да что с того? Мы народ отчаянный, это всякий знает! – Лиловый задрал свой покусанный неизвестным младенцем нос. – Ну, берешь, что ли?
- Да, - встрял старый черт, - меня тоже крайне интересует, берешь или нет?
- Беру! – вздохнул ангел, - Дар, когда он от чистого сердца, нельзя не принять. - И тут же пустышки вздрогнули, побледнели и обратились в золотистые лучики света, которые закружились вокруг ангела и скрылись где-то под сенью его крыльев.
- Ну, и чем ты от меня отличаешься? – воскликнул раздосадованный черт. - Только что крыльев у меня нет! – и сплюнул в досаде.
- Эх, малыши! – вздохнул ангел. – Только теперь у нас другая проблема: как же ваши хрупкие тела выдержат большие души?
- Тоже мне, проблема, – фыркнул черт. – Да уже очеловечивай ты их, давно понятно, что к тому дело идет! Только погодь малость, я под стол залезу, – и старик, кряхтя, переместился под защиту дубовой столешницы.
Комнату залил ослепительный свет, точно солнечный ветер промчался по комнате, а когда все успокоилось, ангела уже не было. Не было и носка с закладкой. Вместо них посреди кабинета стояли юноша и девушка и глядели друг на друга любящими глазами.
27. Все идет по плану
Терентий Ильич меж тем вылез из-под стола и, как ни в чем не бывало, достал из ящика тяжелую амбарную книгу и что-то вписал в нее «Паркером» с золотым пером.
- Вот так всегда и бывает, – проворчал он, - сначала появляются перья, потом соловьи и розы, а потом – полный раззор бизнесу. Ведь этот, крылатый, уже протоптал сюда дорожку, теперь никакого покоя от него не будет! Придется переносить филиал в другое место. А вы что? – кивнул он в сторону влюбленных, - А ну, геть отсюда, чтоб мои глаза вас не видели!
Юноша и девушка растерянно повернулись и пошли к двери.
- Куда? Стоять! – остановил их строгим голосом старый черт. – А то еще скажут, что Терентий Ильич всякие понятия потерял. Скажут, старый сквалыга совсем честь забыл. Мы тоже, между прочим, хотя и черти, понимаем… - и протянул паре конверт.
- Это вам на первое время. Адресок там, ключики – студия в Горелово. Не ближний свет, зато аренда на год вперед оплачена. Ну и деньжата тоже.
- Спасибо, - воскликнула девушка и бросилась обнимать черта.
- Ну, ты это, ты того, осторожней, - отмахнулся он от нее. – Впрочем, если когда разлюбишь своего Ромео носочного, заходи, может, столкуемся о чем… - и подмигнул.
- Еще чего, - засмеялась девушка, которой, конечно, казалось, что любовь будет длиться вечно.
И кто его знает, друзья мои, может быть, на этот раз она и будет длиться вечно…
На этом я оставлю и счастливую пару, и обиженного, но, в принципе, не слишком-то много потерявшего черта, и обитель забытых вещей, которая более не располагается в маленьком переулке неподалеку от Фонтанки.
Эпилог
Ремонтные работы закончили, кисею с дома сняли, и очутился там бизнес-центр. На первом этаже – офис крупного московского банка и недешевое кафе, на втором, третьем и четвертом – разные конторы, достаточно состоятельные, чтобы оплатить немаленькую аренду, на пятом – зимний сад и конференц-залы.
Сдается мне, ребята, что там по-прежнему идет торговля не совсем обычным товаром, возможно, даже более прибыльная, чем у симпатичного мне Терентия Ильича.
А старый черт перебрался… Впрочем, не буду рассказывать. Кому надо, тот сам найдет. Ах, вам не надо? Ну, и на здоровьице!