Мы познакомились, когда писали сочинение. А я к этому времени была уже довольно пожилая абитуриентка, и изрядно подзабыла предмет. Ну, там нюансы, имена второстепенных героев. Повернулась к соседке сзади, спросила, притом, очень конкретно спросила, типа, как фамилия насильника Сонечки Мармеладовой?
А она мне говорит: если не знаете произведения, возьмите другую тему. И так поджала свои красивые красные губы, что я подумала было тут же встать, выйти из аудитории, и поставить крест на своей филологической карьере. Какой уж мне университет!
Между прочим, за сочинение мне поставили четыре. Но весь текст был исчиркан красными чернилами, такие вот второстепенные косяки, типа, старушку-то у меня убили осенью, а не душным летом, ну и в таком духе.
В следующий раз я эти красные губы увидела уже на зимней сессии. Они излагали довольно смелую теорию по политической истории. Педагогиня с такой уважухой спросила про источники, а девушка так внятно и толково ей ответила, что мне опять захотелось встать и выйти вон! «Отличница!» - подумал Штирлиц. Она и внешне тогда была отличница, притом совершенная Барби!
Совсем не помню, как мы подружились. Но на втором мы уже подружились. Я как-то оставила Маринке ключ,от чужой квартиры, от у нее Сашка приехал, мальчик, теперь уже муж давно, а сама ушла учиться, а соседка их заложила,вот, и та, чей ключ, на меня обиделась страшно! А в другой раз она мне оставила ключи. От чужой квартиры. Там девочка уехала на каникулы, и Маринку пустила. А я вместе с ней. Она домой поехала, я осталась, через день утром – звонок, - открываю – Маринка – белее белого. Ее родители так! вздрючили! и отравили обратно, а это на минуточку 12 часов поездом! И денег не хило!
Потом мы как-то переболели страшным гриппом. Я очень злилась на Маринку, что она меня заразила, потому что нам обеим совершенно негде было болеть! Я жила и свалилась у Наташи Колбасиной, практически у чужого человека, а она-то и вовсе слегла в комнате, где жили шестеро. Все шестеро и полегли! Такая печальная судьба у заочников… Нам на первом курсе педагогиня по фольклору говорила, мол, обращайте внимание на соседей. А то у них однажды девушка пропала, а потом оказалось, что она в больнице с воспалением легких. Я-то временами жила у родни. А Маринка каждую сессию выдумывала новый вариант, и никогда не знала, где будет жить.
Зато мы пожили во всех районах Екатеринбурга. У парка Маяковского, на Волгоградской, на Тихорецкой, на Серафимы Дерябиной, на Попова, на УКМ, возле Белинки, на Восьмого марта, прямо возле универсама Мария, на Техникуме связи…где же еще-то?... Вот тот адрес я не помню… а он особенно запомнился…
Стало проще, когда брат развелся с женой, а я ушла от мужа. Тяжелые времена. Помню, мы с Маринкой снимали комнату в общаге в Техникуме связи. И Миша к нам приехал, и кормил нас какими-то вкусняшками. Они тогда познакомились, и Мишка сиял черными глазами и белыми зубами: « У нее такие руки!!!! Шершавые!!!»
Потом мы жили на Попова, потом на Челюскинцев, почти возле вокзала. И их роман был для меня в ту пору большой головной болью. Потому что они как то спелись и дружили против меня. Потом раздружились.
В какой-то промежуток между сессиями, у Миши появилась Ира. В следующий – она переместилась в его дом. И на четвертом курсе мы с Маринкой жили в его доме уже только на правах гостей и чуть-чуть родственников. Как раз этот адрес я совсем не помню. Где то за железной дорогой. Там мы подружились с Журавлевым. Миша дружил с этим мальчиком. С Иркой он тогда тоже только еще дружил.
А мы были типа сестры. Жили на кухне, как всегда. Заваливали книжками все горизонтали. В то лето мы читали зарубежку: Голсуорси, Драйзер, Селинджер. И слушали Меладзе: «где-то …посредине лета… ты осталась навсегда…»
Журавлев скучал и томился, глядя, как мы листаем огромные тома. Ночами целовался с кем-нибудь из нас. Днями мы все работали или учились. Вечерами собирались за большим семейным столом. Или гуляли большой дружной семьей по полночи. Это была какая-то гремучая смесь. Все во всех были влюблены! Марина с Ирой и Миша были одним треугольником, Журавлев был нашим общим увлечением, и он тоже увлекался нами всеми сразу. У них с Мишей тоже была какая-то невозможная драматичная дружба. Они ведь тоже оспаривали друг у друга сразу всех женщин. Я была отчаянно влюблена в Журавлева, и мне одной нечего было скрывать. При том, что мне было под тридцать, а им всем – чуть больше двадцати. Я еще потом долго болела, когда все это закончилось.
Потом Журавлев уехал. Ирка забеременела. Мы с Маринкой прожили зимнюю сессию на Тихорецкой совершенно замкнуто: много читали,много учились, мало разговаривали. Это была самая тихая сессия за все время учебы… Дипломы мы писали опять у Миши на кухне, а за стеной на нас дулась Ира - третья жена и уже пищала их дочка – младенец.
У нас были общие педагоги, дисциплины, рсписания, общий куратор, общие учебники, общие места проживания. Но сами мы были очень разные. Мы и учились по-разному. Она – молодая и напористая львица. Все берущая в прыжке, с наскоку. Я – пожилая змея – в последнем самоубийственном броске. Она – ходячая амбиция, я – робкая ботаничка.
Она вообще сильно сомневалась в моих педагогических способностях.Собственно, совершенно справедливо. Настолько, что когда мы сдавали синтаксис, и ей было нужно, я потратила кучу времени, объясняя ей…, не помню… безличные типа предложения. Пока не рыкнула. Тогда Марина собралась и быстренько усвоила. Самое смешное, что назавтра ей попалась именно эта тема, и она получила пятерку. А я с грехом вытянула на четверочку.
И это всегда было так. Я очень плохо переношу публичность. Маринка на публике – как рыба в воде, абсолютно в своей тарелке. Она наслаждается публичностью, значимостью. Ей льстит успех, подбадривает, мотивирует. Она его ищет и всегда находит.
Я всегда сдаю экзамены хуже, чем знаю. Маринка – лучше, чем знает. На публике она вся подбирается и становится ярче. Я – пугаюсь и порчу все впечатление о себе. Совсем не уронить себя в ее глазах мне помогла разница в возрасте. Я ее на восемь лет старше. Для меня это была последняя абитура, можно сказать последний шанс, я буквально заскакивала в последний вагон, когда она делала свои первые попытки. Ну и потом, я все-таки умная. И когда меня не душит… э-э-э… глоссофобия или логофобия – ну, страх публичности – я интересная. А у Маринки такая журналистская страсть к интересным персонажам.
Да, Маринка – журналистка. Давно. И до сих пор. Между вторым и третьим курсом она пришла на местное телевидение, и без разбега заняла место ведущей новостей. Ее конек - скорость, и этим она ошеломила главного редактора и покорила его суровое сердце: закрыла сразу все проблемные места, и кадровый дефицит. Она клепала тексты со скоростью швейной машинки. И собирала выпуск новостей за пару-тройку часов. При том, что она ведь еще и сюжеты делала, то есть и на выезде, и в студии, и в монтажке, короче, человек-оркестр!
В те года, когда я дружила с Мариной, я совершила много дерзких поступков и получила бесценный опыт публичности. Постучала в двери газеты в своем родном маленьком городке. Пообщалась, поспрашивала, пописала. Обнаружила, что мне это по силам, что получается, и даже лучше чем у многих. Попала на телевидение, поработала редактором, поняла суть профессии и то, что не боги горшки обжигают. Что и это по силам. И не так все страшно: « не бойся их, они сами тебя боятся, ты для них пресса!» - напутствовала она меня, отправляя на первое интервью.
Свой первый материал я сделала в монтажке краснотурьинского телевидения, пока Маринка писала подводки к новостям. И это был единственный опыт, с которым я потом приперлась на региональный канал. «Вы, наверное, раньше на радио работали? – спросил меня парень на монтаже. «Почему?» -высокомерно ответила я, но суть уловила, и дальше монтировала уже большими кусками, а не по десять секунд, как мне нарезал краснотурьинский Вова-оператор.
Еще одну вещь я поняла, пока дружила с Мариной. Молодые могут быть смелее, сильнее, увереннее в себе, успешнее, респектабельнее. Это не роняет. Не обязательно роняет… И… разность – совсем не обязательно повод бодаться… И… уважуха не зависит от возраста, или социального положения, или имущественного статуса. Успех выбирает по другим критериям. Не по одежке, таланту или уму. В Олимпийских играх выигрывают не лучшие, а те, кто участвует.
Ее талант к социализации, ее смелость браться за новое, готовность к соперничеству, глумливые замечания, неинтеллигентный хохоток – качества в которых она сильна, делающие ее жизнеспособной, сильной, злой и - просто обреченной на успех!
Эта молоденькая девушка сильно пошатнула тогда мое представление об эталоне. Она была аб-б-бсолютно другая! Из другой страны, из другого поколения, из другого теста. Она умна, прагматична, нацелена на результат, лишена сентиментов, брутальная, деловита, высокомерна.
При этом она такая нежная и добродушная. У нее так дрожат руки и губы когда она волнуется! Она так бескорыстно делилась этой своей дерзостью, со мной, такой великовозрастной социопаткой. Она притащила меня в свою студию, замолвила словечко, показала директору, организовала шанс… Почему-то она в меня верила.
И потом, во мне ведь все это тоже есть! Глумливость. Высокомерие. Желание иногда надавать по морде! Нахамить! Дать сдачи! Просто все это - под запретом. При Маринке я сделала несколько робких шагов в сторону успеха. Просто подражая. После Маринки я многое себе позволила впервые. Другой вопрос, я не могу жить, как она. Она – практик, я – аналитик. Она живет в социуме, я – мучаюсь. Она делает карьеру. Я не могу, не хочу и не буду! Пусть все останется, так как было.
Маринкины тексты вызывали у меня сомнения, так же как мои педагогические таланты – у нее. Ей не хватало глубины, мне – скорости. Но какая глубина в новостях, зачем? А с моей скоростью, я бы запорола ей весь процесс! То, что она делает сейчас – мало кто может. Она очень выросла, как PR-щик. Она организует такие вещи!
Но она до сих пор любит меня, и Мишу, и Журавлева. И все нашу компанию. Значит, есть в нас что-то такое, чего никакой карьерой не заменишь.
И потом, ей так нравились мои тексты, это просто поднимало выше крыши! По сути, Маринка открыла во мне автора. До нее я не знала, какая я классная. «Ты так выросла, как автор» - в какой-то момент она так сказала. И тогда я посмотрела на себя, как она смотрела. Да, я автор. Я горжусь. Я одобряю свой образ мысли. И не ставлю его в зависимость от социума. И это хорошо и правильно, и это нереальное чувство!
При том что, Малова, я тебя тоже до сих пор люблю. Почему, смотри выше.