Мужчина

          РАЗМЫШЛЕНИЯ О ВОСПИТАНИИ МУЖЧИН

          В десять часов утра Мишу разбудила мама. Она приготовила ему сытный завтрак, постирала и выгладила рубашки, протерла влажной тряпкой его пыльные ботинки и намазала их блестящим черным кремом так, что они выглядели теперь как новенькие. Она проснулась рано-рано утром и старалась хлопотать по хозяйству как можно тише, чтобы грохотом кастрюль и утюгов случайно не нарушить нежный Мишенькин сон. Она чутко понимала все, и даже то, что аппетитный запах супа, нагло ворвавшись в спальню сына, может потревожить ее мальчика раньше времени, и, чтобы этого не случилось, она предусмотрительно открыла на кухне окно настежь, впуская в квартиру холодный ветер и рискуя заболеть сама. Сейчас она тихонечко подошла к кровати сына, нежно погладила его лоб, коснулась его волос, и лучики-морщинки радостно заиграли на ее старом лице при виде спящего ребенка, единственного сокровища всей ее жизни.
        - Мишенька, вставай, уже десять часов. Завтрак на столе.
          Мишенька нахмурился сквозь сон, повернулся на кровати, лениво потянулся и медленно, нехотя открыл глаза. Веселенький лучик солнца уже давно играл на его подушке, осеннее небо, светившееся сквозь чисто вымытое окно его комнаты, было ярко голубым, высоким и светлым. Утро было действительно прекрасным, но Мише было не до того: у него была хроническая усталость. Во всяком случае, такой диагноз он поставил сам себе, однажды вечером анализируя свою сложную жизнь за бутылкой пива, покупать которое он мог себе позволить крайне редко, от силы раз в два года, - только тогда, когда выдерживать напор всех неприятностей в трезвом уме становилось ну уж совсем невозможно. А так, вообще-то, Миша не пил. Может быть, он и пил бы, если бы позволяли средства, но этот алкоголь, зараза, такой дорогой… Вот если бы на халяву! Однажды, года три назад, когда Миша еще работал в одном Доме Культуры, он был приглашен на новогоднее корпоративное застолье, организованное начальством и бесплатное для всех сотрудников ДК, и вот там-то он, незаметно для самого себя, но зато заметно для окружающих, надрался очень даже хорошо. А так – нет, вообще-то он не пил. В то замечательное утро, о котором здесь идет речь, он чувствовал себя неважно вовсе не из-за похмелья, а, как уже говорилось выше, из-за затяжной хронической усталости. Мама, конечно же, знала о таком тяжелом состоянии сына, а потому всячески жалела его и берегла.
          Мишенька сердито сел на кровати, засунул ноги в теплые пушистые тапочки и минут пять сидел, тупо уставившись на цветной узор ковра, ни о чем особенном не думая.
        - Миша! Подъем! – раздалось с кухни.
          Миша нехотя встал и шаркающей походкой подошел к зеркалу. Оттуда на него глянуло помятое, насупленное лицо сорокалетнего человека, вся жизнь которого проходила в постоянном труде и неудачах. Вот и сегодня тоже – что его ждет? Весь мир был против него, и понимала его только мама. Только она одна и могла оценить по достоинству недюжинный талант сына, который другие либо в упор не видели, либо не понимали. Были, правда, люди, которые хорошо знали об огромном даровании Миши, но все это, как на подбор, были люди недобрые, и они только тем и занимались в своей жизни, что из зависти вставляли непризнанному гению «палки в колеса».
        - Эх, и угораздило же меня родиться в этой треклятой деревне! Вот если бы я жил в Москве или в Питере, то все было бы по-другому… - Каждое утро Миши начиналось с этой мысли, и сегодняшнее утро тоже не было исключением из правила.
          На кухне Мишу ждал уже готовый завтрак и свежезаваренный ароматный чай. На блюдечке цветком были выложены шоколадные вафли и печенье-курабье. Из-за хронического недостатка средств семья из двух человек, один из которых был пенсионером, а другой – безработным, не могла себе позволить часто покупать сладости. Но сегодня был особенный день, и, зная это, старушка еще накануне вечером позаботилась о покупке любимого лакомства Миши: она всячески старалась поддержать сына перед предстоящим сегодня событием и поднять его боевой дух.
        - Кушай, мой дорогой, кушай. Ты не знаешь во сколько придешь? Позвони мне оттуда.
        - Конечно, я не знаю во сколько приду. Ладно, позвоню.
          Миша отвечал матери безразличным тоном, безразлично сербая суп из ложки и безразлично глядя то в тарелку, то в окно. Мама участливо продолжала:
        - Может быть, хоть сегодня тебе повезет и попадется нормальный человек, который действительно заинтересован в хороших певцах. Самое главное, ты помни, что ты – настоящий талант!
        - Мама, здесь, в этой дыре никто не заинтересован в хороших певцах. Здесь все таланты просто губят на корню. Все решают деньги и связи, это ясно же.
        - Эх…
        - Спасибо, мама. Все вкусно. Я пошел распеваться.
          Мишенька ушел в свою комнату, где сначала минут десять строил гримасы перед зеркалом, разминая горло и мышцы лица, а потом еще минут двадцать кричал, пугая соседей и думая при этом, что дает волю от природы мощному голосу, созданному для оперы и концертной эстрады. Когда все необходимые упражнения были выполнены, Мишенька начал собираться в путь. Он жутко разозлился от того, что мама накануне вечером не позаботилась найти его носки и расческу, и сейчас ему приходилось бегать по всей квартире в поисках этих вещей. Ну вот, по-дурацки день начинается. Как всегда.
          Наконец, разобравшись с поисками, Мишенька вышел на улицу. Здание Театра Мюзикла находилось всего лишь в пяти минутах ходьбы от его дома, но Миша, будучи утомленным жизнью не очень уже молодым человеком, решил ждать автобус, который в то утро почему-то все не приходил и не приходил. Как назло. Даже водители маршруток сговорились между собой, чтобы не дать Мише никакой возможности сделать карьеру.
          Пока Михаил ждет на остановке свой автобус, давайте я кратко расскажу его биографию.
          Михаил был единственным сыном одинокой женщины, родившей его уже в позднем возрасте, что называется, «для себя». Всю нерастраченную женскую нежность и любовь, которой с лихвой хватило бы на мужа, семерых детей и кучу внуков, она отдавала ему одному – ему, единственному сокровищу своей бестолковой жизни. Она с детства холила его и лелеяла, оберегала от чрезмерных умственных и физических нагрузок (впрочем, у нее было весьма заниженное представление о «чрезмерных» нагрузках). Эта добрая женщина, в конец уставшая от беспросветного одиночества, обрела в лице сына смысл жизни, он стал для нее «лучом света в темном царстве». Ее забота о сыне не ограничивалась ни здравым смыслом, ни сильной мужской рукой. В итоге, неглупый и подвижный от природы мальчик Миша превратился к сорока годам в «непризнанного гения» Михаила, апатичного и безвольного неврастеника.
          В свое время Мише удалось откосить от армии из-за плоскостопия и окончить какой-то там факультет какого-то там политехнического института. Но он ни дня не работал по профессии: перспектива сидеть от рассвета до заката пять дней в неделю на заводе или в офисе пугала Мишу и противоречила его нежной, чувственной, творческой натуре. Да и вообще, техника никак не привлекала парня. Его вообще ничего не привлекало. У него была лишь одна, неизвестно откуда взявшаяся, фанатическая страсть – пение, или, скорее, даже не страсть, а «idea fix». Между двумя этими понятиями есть большая разница. Для того, чтобы испытывать страсть, нужен внутренний огонь, который у Мишеньки давно уже потух, а «idea fix» - это всего лишь порождение ума, и она может быть даже никак не связана с настоящим желанием. Так или иначе, Миша внушил себе, что он – певец, а все остальные дела, заботы и возможные увлечения он рассматривал лишь как помехи, мешающие главному делу его жизни. Получалось так, что Мишина энергия и время «утекали сквозь пальцы» и не приносили пользы ни его уму, ни его сердцу, ни окружающим людям. Как уже говорилось выше, работать по университетской специальности он не хотел, а по музыкальному профилю – не мог, так как не имел ни соответствующего образования, ни выдающихся способностей гениального самоучки. Походив по разным Домам Культуры в поисках вакантного места концертного вокалиста, он всюду получал один и тот же ответ: «извините, но Вы нам не подходите». Стоит ли говорить о том, что в своих неудачах Миша винил себя в последнюю очередь?
          Отчаявшись получить работу просто так, без диплома и без опыта, Миша решил воплотить в жизнь очередную бредовую идею, пришедшую ему в голову, и поступил учиться в музыкальный колледж. Так тридцатипятилетний мужчина снова стал студентом-первокурсником. Несмотря на то, что его вот уже лет десять одолевала мечта стать певцом, и теперь, с поступлением в колледж наконец-то появились ну хоть какие-то шансы воплотить мечту в реальность, Миша почти не посещал лекций по музыкально-теоретическим предметам, считая их блажью и лишней нагрузкой на мозги, а ходил только на вокал. Плохо зная музыкальную грамоту и от природы обладая среднестатистическим музыкальным слухом, великовозрастный студент разучивал новые произведения крайне долго, и еле-еле поспевал за программой. Записи выдающихся певцов он почти не слушал, на концерты не ходил и не слишком заботился о расширении своего кругозора, пустив всю учебу на самотек. А еще, он очень любил пожалеть себя сам, и любил, когда его жалеют другие. В случае неподготовки к уроку (а такое было почти каждый день), он любил прикинуться больным, сипящим и хрипящим дяденькой, из последних сил приковылявшим через дождь или снег, смотря что там было по погоде. Он пел с таким видом, как будто преподаватели должны были говорить ему «спасибо» за то, что он вообще пришел. Все это дерзкое поведение Миша не придумывал себе специально. Вряд ли он даже частично осознавал дурь своих речей и поступков. Конечно, преподаватели пытались вразумить его и по-хорошему, и по-плохому, но в ответ на их нравоучения Миша лишь больше замыкался и внутренне раздражался. Он думал примерно так: «Мои плохие оценки и постоянное недовольство преподавателей – это показатель того, что сами они работать не хотят. Просто они привыкли иметь дело с молодыми людьми, которые окончили музыкальную школу и которые знают музыкальную грамоту, - конечно, с такими легче работать, чем со мной».
          Так Миша промучился сам и промучил других в музыкальном колледже года полтора. Наконец, однажды, на уроке вокала струна Мишиного терпения лопнула: его преподаватель, с которым и так-то никогда не было особого взаимопонимания, в тот раз откровенно унизил ученика. Вот как это было.
        - Миша, ну скажи, зачем ты учишься здесь? Зачем тебе это все? Я не вижу с твоей стороны ни интереса, ни трудолюбия. Ну, допустим, дадим мы тебе диплом, а дальше-то что? Куда ты с ним пойдешь?
        - Буду петь в оперном театре.
        - Где-где ты хочешь петь? Я не ослышался?
        - Нет, не ослышались, Дмитрий Александрович.
        - Ну, начнем с того, что в нашем городе вообще нет оперного театра, а есть только Театр Оперетты и Театр Мюзикла.
        - А я и не собираюсь прозябать в захудалом провинциальном театришке. Я поеду в Москву или в Питер и буду оперным певцом.
          Дмитрий Александрович долго не находил подходящих слов. Те слова, которые естественным образом готовы были сорваться с уст, нельзя было произносить в стенах учебного заведения. Наконец, после долгого молчания, понизив голос почти до шепота и отчетливо чеканя каждое слово, он произнес:
        - Даже для того, чтобы петь, как ты выражаешься, в «захудалом провинциальном театришке», нужно уметь петь.
          Такого удара Мишино самолюбие уже не могло вынести. На следующий день он забрал документы из колледжа.
          После неудачного опыта с учебой потуги найти работу стали совсем вялыми. По-прежнему очень высокого мнения о себе, и по-прежнему без диплома и концертного опыта, Миша не хотел больше унижаться и обходить городские культурные заведения по второму-третьему кругу. В одном Доме Культуры ему, правда, предложили вакансию – предложили поработать секретарем, а не певцом. Хотя должность эта во всех отношениях не соответствовала Мишиным запросам, он, все-таки, с кислой миной согласился ее принять. (Кстати, именно в тот период его жизни состоялось веселое застолье, упомянутое в самом начале рассказа.) Проработав на должности секретаря с ноября по февраль, Миша окончательно удостоверился в том, что скучная бюрократическая возня не для него. Он точно создан для чего-то большего. Для искусства. Однозначно, лишь в творчестве Миша мог полностью раскрыться как личность. Теперь он мечтал уехать в большой город, где уж наверняка найдутся умные люди, которые признают его талант. Но, для того, чтобы уехать, нужны были деньги. И много денег… А где их взять, если ты не работаешь?
          Здоровый сорокалетний лоб без угрызений совести жил на мамину пенсию. Оттуда он кормился, одевался, платил за квартиру и еще умудрялся ежемесячно откладывать по копеечке на поездку в Москву. Да… Такими темпами он мог надеяться накопить на билет до столицы в плацкартный вагон лет так этак через десять. На что жила сама мама, как она выживала – это большая-большая загадка. Мистика просто. Нет-нет, вы не подумайте о Мише совсем плохо. Будучи мужчиной, по природе добытчиком, хотя и с творческими наклонностями, он тоже приносил в дом деньги: он сдавал в пункты приема металл, бутылки и еще какой-то там хлам. Часто он приносил в квартиру вещи, найденные на улице. Таким путем к ним в дом попали две табуретки, кресло, шкаф и штук пять тарелок. Ну а что? Это экономия и разумное ведение хозяйства.
          Самым чудовищным в этой ситуации был не сам образ жизни Миши. Гораздо более чудовищным было отношение его мамы к его образу жизни. Миша по природе был слабохарактерным, но неглупым парнем. Он вполне мог бы стать интересной самостоятельной личностью, если бы ему по жизни помогал мудрый наставник. Конечно, нельзя обвинять маму в том, что она не обладала достаточной мудростью, чтобы вылепить из сына человека. Но хотя бы перестать его кормить она могла бы? Перестать его кормить и одевать, чтобы сын наконец-то нашел себе какую-нибудь работу. Да лучше дворником работать, чем бездельничать, в конце концов! Ты же мужика родила, воспитывай его как мужика! Настоящая любовь иногда должна быть жестока. Но нет… Мама продолжала любить сына «для себя», как щенка или котенка.       
          Как складывались отношения Миши с женщинами? Да никак. Девушки, в общем-то, испытывали к Мише интерес и иногда проявляли к нему внимание, как к нормальному взрослому мужчине, но Миша всегда был начеку. Как бы чего не вышло. Он не мог даже мысли допустить о том, чтобы расстаться с холостяцкой жизнью, и тому было несколько причин, каждая из которых важнее предыдущей. Во-первых, собственная семья начисто лишила бы Мишеньку творческих крыльев и последней надежды сделать успешную карьеру. Он думал по этому поводу так: «Пока я еще молод (а сорок лет – это действительно еще мальчишеский возраст), мне нужно заниматься профессией, а обузой в виде жены и детей всегда успею обзавестись, это «добро» никуда не денется». Во-вторых, чтобы дружить с девушками, нужны были деньги. Эти кровопийцы женского пола любят, когда за ними ухаживают и когда широко открывают кошелек. Придется, как минимум, мороженое покупать раз в три дня. Но жадность, безделье и нищета не позволяли даже думать всерьез о таких тратах. В-третьих, Миша точно знал, что никакая девушка в мире не будет так заботиться о нем, так обожать его как родная мама… Он знал, что в отношениях с девушкой ему придется не только брать самому, но и отдавать часть себя, часть своего времени и души другому существу. А зачем это нужно? Лучше уж я буду ходить прыщавый и угреватый, чем взвалю на себя такую кучу проблем.  Мама иногда говорила Мише, что хотела бы уже обзавестись внуками, но тут же всегда добавляла при этом, что девушки нынче стали очень уж меркантильными, что у них нет души, и что ее бедненькому цветочку-сыночку невозможно найти себе достойную пару в этом вульгарном современном обществе. Своими словами она лишь подтверждала и без того-то давно известную Мише истину о материнской любви: «Никто тебя не будет любить так, как мать». 
          Вот так, вкратце я рассказала все основные факты Мишиной биографии, описала суть его натуры и особенности полученного воспитания.  Теперь можно вернуться к сюжетной линии рассказа.
          Итак, с опозданием на двадцать минут из-за плохого транспорта, Миша входил в кабинет директора Театра Мюзикла. К слову сказать, ни мюзиклы, ни оперетту Миша никогда не уважал – все это он называл «попсой». Вот опера, это да. Но на какие только компромиссы со своими вкусами и совестью не пойдешь, когда двери всех «нормальных» заведений для тебя наглухо закрыты… Приходится опускаться до уровня всяких шарашек. С высокомерным выражением лица Миша открыл дверь и поздоровался с директором.
        - А, здравствуйте, здравствуйте, Михаил. Мы Вас уже не ждали. Я уже даже концертмейстера отпустил. Теперь, если Вы все еще хотите прослушиваться, то Вам придется петь a’cappella.
        - A’cappella? А Вы сами разве не сможете мне сыграть? Я принес ноты.
        - Я понимаю, что Вы принесли ноты, иначе и быть не могло: Вы же шли на прослушивание. Но я не пианист. Вам придется петь так.
          Миша высокомерно поморщился, как бы выражая молчаливое недоумение по поводу того, что такое высокопоставленное должностное лицо в музыкальном бизнесе не умеет прилично играть на пианино, и вытащил из портфеля свою партитуру. Он подошел к стоявшему возле окна электронному инструменту, нажал клавишу для настройки на нужный тон и вдруг затяжно закашлялся.
        - Извините. Я где-то простыл. Сегодня такая холодная погода… Осень…
        - Ничего, ничего. Может быть, воды?
        - Да, пожалуйста.
          Миша осушил залпом поднесенный ему стакан, прокашлялся еще немного, набрал воздух в легкие и прокричал первую фразу приготовленной им песни, после чего остановился.
        - А можно я распоюсь немного? Так сложно петь без аккомпанемента.
          Директор посмотрел на часы и сказал, что, к сожалению, для прослушивания остается совсем немного времени, потому что через несколько минут ему нужно быть на репетиции на сцене. В ответ на это Миша снова сделал недовольную мину, покрутил челюстью, пожевал язык, поморщил лоб (все эти упражнения составляли его вокальную мимическую гимнастику, которая давно вошла в привычку и которую он мог делать где угодно), и, наконец-то, «запел». Кричал он очень громко и истошно. Врал на все лады - интонационно, ритмически, напрочь переврал даже слова песни. Директор терпеливо выслушал всю эту лажу, не поднимая глаз от стола.
        - Я вижу, что Вы действительно готовились. – Сказал он по окончании экзекуции.
          Честно говоря, провинциальный Театр Мюзикла вовсе не был избалован хорошими голосами и актерами, а потому там всерьез рассматривалась каждая кандидатура, особенно мужского пола. Если с девочками еще хоть относительно благополучно обстояло дело, то с мужчинами было совсем туго. Мишу не прогнали после его пения, но попросили об одолжении:
        - Давайте устроим потом еще одно прослушивание. Вы подготовите к нему два номера из мюзиклов, которые мы здесь поем. Я Вам дам сейчас «минусовки» этих произведений, так что у Вас всегда будет под рукой аккомпанемент, и Вы не будете зависеть от концертмейстера.
        - А ноты тоже дадите?
        - Нет. Ноты ищите сами. Вообще, у нас тут многие ребята разучивают известные произведения на слух, без нот. Когда Вы будете готовы к прослушиванию, позвоните мне и мы назначим время. До свидания.
          Миша вышел на улицу, полный возмущения и депрессивных мыслей о судьбе гения в мире посредственностей. «Они учат произведения на слух! Фу, какой непрофессионализм! Деревня! Сразу ясно, какого уровня их театр! Мало того, что мюзиклы – сама по себе музыка низкого пошиба, так еще и учат ее здесь на слух! Без нот! Колхоз!» - Миша в порыве искреннего возмущения совсем забыл, что и сам-то он, как и многие из тех, кто поет в местном театре Мюзикла, едва знаком с нотной грамотой. – «Они тут просто убивают музыку и превращают искусство в пошлое увеселение. Неграмотные ослы! Нет, ну почему, почему я родился в этой деревне?!»
          Так, в дурном, отвратительном настроении Миша шел по улице. Конечно же, он решил не связываться больше с этими провинциальными театральными посредственностями, и из принципа не разменивать свой талант на сотрудничество со всяким там неграмотным фуфлом. Так шел он, шел, весь мрачный и опущенный, устремив «рога в землю», пока, наконец, из оцепенения его не вывели веселые девчачьи голоса.
        - Мишка, привет! Куда идешь?
          Задумчивый Миша вздрогнул от неожиданности, услышав звонкие голоса, обращенные к нему. Образ жизни у него был очень замкнутый, а потому знакомых, которые могли бы вот так запросто обратиться к нему «Мишка», было мало. Кто бы это мог быть?
          Миша поднял глаза и увидел перед собой двух девушек-подружек, работниц из того ДК, где он когда-то давно в течение трех месяцев занимался нетворческой секретарской службой. В ту далекую пору между ними тремя складывались приятельские отношения. Хотя отношения были приятельскими, Миша никогда не забывался и держал обеих девушек на некотором расстоянии от себя, никого из них не допуская в свое личное мужское пространство. Как бы чего не вышло. А то проблем не оберешься – придется их кормить, поить, по театрам водить…  Девушки, конечно же, не могли не чувствовать некоторый холодок и настороженность со стороны Миши, и, в общем-то тоже держались от него на вежливом расстоянии, по-женски сплетничая между собой и хихикая в его адрес. Хотя все трое были друг другу по-приятельски симпатичны, их общение закончилось сразу же после того, как Миша ушел из Дома Культуры. С тех пор они встречались с ним на улице случайно всего пару раз – и все. Сейчас две подружки, держась за руки и широко улыбаясь, перегородили Михаилу дорогу. Две пары глаз – серых и карих – светились озорными огоньками перед тусклыми глазами не очень уже молодого, уставшего от жизни человека.
        - Привет! Куда идешь?
        - Домой.
        - Не хочешь с нами прогуляться?
        - Некогда.
        - А чем ты занимаешься, Миш?
        - Дела…
          Мише всегда было как-то неловко признаваться в том, что он – безработный, поэтому в случаях, когда к нему кто-нибудь начинал приставать с глупыми вопросами относительно его деятельности, он обычно прибегал к размытой формулировке: «У меня дела», и старался побыстрее закончить неудобный разговор. Впрочем, девушки и так догадывались о склонности Миши к тунеядству. Внезапно им обеим пришло желание немного подтрунить над ним, а заодно и проверить, законченный ли Миша лодырь или же все-таки есть хоть какая-то надежда увидеть свет в конце тоннеля, а в этом свете – нормального мужчину.
        - Миша, ты помнишь Александра Михайловича? Старенький дедушка, который работал в ДК сторожем.
        - Помню.
        - Он уже три года как не работает, болеет. Мы к нему иногда ездим на огород, помогаем полоть и поливать. Вот и в это воскресенье собираемся. Поедем с нами? Александру Михайловичу нужна мужская помощь – дверь наладить, дрова наколоть, порог в домике подправить. Поедем, а?
        - Девочки, мне некогда, я не могу. Очень устаю.
        - Да чем ты занимаешься-то? Если устаешь, тогда тем более – поехали! Там и отдохнешь: в лесу погуляем, баньку затопим, песни попоем… Ну, соглашайся! А Александр Михайлович как обрадуется!
        - Не могу. Я еле встаю по утрам.
        - А мы не утром поедем. Часов в двенадцать.
          Миша недовольно приподнял брови, тяжело вздохнул, отвел глаза в сторону, как бы показывая девушкам как они ему надоели; потом, видимо, незаметно для себя самого сделал пару-тройку упражнений из своей мимической вокальной гимнастики и подумал вот что: "Девочки, я прекрасно понимаю к чему вы клоните. Даже не надейтесь меня захомутать. У вас это не получится. Вы даже не представляете, сколько женщин на меня виды имеют".

                * * *

          С того памятного утра прошло лет пятнадцать. Одинокий старичок сидел на лавочке во дворе и смотрел выцветшими глазами в ясное осеннее небо. Он был одинок, совсем одинок. Не было у него ни жены, ни детей, и все мечты о карьере были давно уже забыты. А может, и вся его жизнь только приснилась ему. Да и вспомнить-то было нечего.