А жили мы тогда в Тикси. Это в Арктике. Там река Лена впадает в море Лаптевых. Там зимой по бухте ездили трактора, и на твёрдом, просто каменном, насте не оставалось следов от их гусениц. Там пурга бывала такая, что ни земли, ни неба не видать, и даже собственную вытянутую руку не разглядишь, а только снег, снег и снег, несущийся сплошной стеной. И ветер так завывал, что никакому волку не повторить его рулады.
Мы трое - Таня, Юра и я - в такую пургу в школу не ходили; а вот папа и мама шли на работу в любую пургу. А с нами оставалась Она (Она - это имя, а не местоимение. Ударение на первом слоге) - Онуте Йозас Саткаускайте...
Кто она нам была? А никто она нам, в общем, не была. Её родители, ссыльные, умерли в лагере на Быковом мысу. Дети - Анна, Пётр, Лючия, Она и Моника - по льду добирались в Тикси. Анна была уже взрослая, лет двадцати, а Монике вообще тринадцать. И в пути на них набросилась пурга, и они замерзали. Но шёл по льду трактор, и тракторист подобрал их в снегу...
Ну, потом их всех как-то устроили. Анне нашли работу на Быковом мысу (у неё там жених был, и она за него замуж вышла). Пётр тоже на Быков вернулся, работал в рыбацкой артели. Лючия устроилась в Тикси в только что открытое швейное ателье. Монику мама в интернат забрала - у нас как раз интернат при школе начал работать; а моя мама была директором школы. Вот... А Она попала к нам. Домработницей. Но нам запрещали называть её домработницей, а - домохозяйкой. Это казалось... ну, деликатней, что ли...
Оне было лет семнадцать. Она была красавицей. И она очень многое умела: и готовить, и шить, и вырезать салфеточки из бумаги. И нас учила. И она научила нас с Таней делать "реверанс" и "книксен". У Тани хорошо получалось, а у меня не очень. Но я старалась.
Она прекрасно танцевала, и нас с Таней учила всяким танцам - вальс танцевать, польку, краковяк, па- д'эспань, па-д'эграс... Это тогда такие танцы были. Теперь-то их даже не вспоминает никто, а тогда, в начале пятидесятых годов двадцатого века, - все танцевали. Кто умел, конечно.
Ещё Она знала много песен и учила нас. И опять - у Тани получалось, а у меня не очень.
Лучше всех у них - у Оны и Тани - получалась Санта Лючия. Я до сих пор немного помню. Там они как-то так пели:
"Суль маре лючи кан,
Лястро дорженто,
Плячи да лёнда,
Проспер эльвенто.
Венито ляджи-ля,
Баркета мия,
Санта Лючия,
Санта Лючия..."
Может быть, конечно, я слова перевираю, может, там как-то по-другому. Это ведь не по-русски, а по-итальянски - поди запомни. Вот, я так запомнила. Может, и неправильно...
Вот. И когда мы оставались дома одни, без взрослых, с одной только Оной - вот нам было здорово! На улице пурга, свет отключили. Мы вчетвером сидим на кухне возле печки, потому что батареи греют слабо. Но так даже лучше. Темно, таинственно. В щёлочку видно, как уголь в печке горит, как по нему синие огоньки пробегают. На печке чайник и выварка с тёплой водой всегда стоит - мало ли, понадобится. На верёвке под потолком подвешены распяленные тушки балыка. На крышке подвала, откуда идёт из щели ледяной холод, лежит кусок оленины, замороженный. Если мы проголодаемся, а по-настоящему, с супом, есть не захотим, - мы нарежем от этого куска мяса и зажарим на сковородке. Но пока не хочется. Пока мы только чай пьём. При свете двух свечей, приклеенных к блюдечкам. Хорошо нам...
Она рассказывает про Италию. Сама она в Италии не бывала, а её родители были. Они и говорить по-итальянски умели. И по-французски тоже. И они рассказывали, какое там небо, какие яркие города, какое море тёплое... Ну, про тёплое море мы и сами могли бы рассказать. У нас у самих бабушка на Чёрном море живёт. И мы там до Тикси жили. И опять поедем. В город Геленджик...
(Окончание следует)