Конечно же, новостью, что приглашена в Литинститут для вступительных экзаменов, я
поделилась с кем могла.
Мама в первый же вечер сообщила, что сосед по даче Яковлев - а он всё знает, у него
сестра живёт в Италии - сказал, мол, в Литературный институт поступить труднее, чем
в МГУ на журналистику. Даже если пройти творческий конкурс, простому смертному
попасть туда невозможно. Туда берут детей всяких разных блатных, детей высоких
начальников. А простому смертному, вроде меня, туда не пробиться.
Лиза, знакомая из отдела пропаганды при местной писательской организации (до сих пор
не знаю, что она там пропагандировала), узнав новость, удивилась:
- Ты прошла творческий конкурс в Литературный институт?! - Разумеется, она не знала,
что я себе чего-то там время от времени пописывала. - Каким образом?! Кто тебе
помог?
- Никто не помог. Сама написала. Подумала, что как все пишут, так и я смогу. Села и
написала. И прошла.
- Вот так на дурняка - села, написала и прошла?!
- Почему на дурняка? Хотя, может, и на дурняка. Не знаю, что это такое.
- У нас люди печатающиеся годами посылают свои работы на творческий конкурс и не
могут его пройти. А она вот так села, написала и прошла!
После таких слов я загордилась ещё больше. Маленькая речка возомнила себя Волгой,
вышла из берегов... И решила, что, может, стоит поехать?! Может, и поступлю?
Чем чёрт не шутит, когда Бог спит?!
Вспомнила одного давнего знакомого. Парень работал на заводе. Внешне очень
некрасивый, можно сказать, страшный как чёрт. Но глаза умные, живые, насмешливые.
Он как-то сказал: " Я рано понял, что с моей внешностью мне только и остаётся ум
развивать". А потом через какое-то время я узнала, что он уволился с завода и
укатил в Москву. Поступил в Литературный институт. Каким- то же образом он поступил
без блата?
Одна подруга, узнав новость, сказала, что она не верит в меня, что я ни за что не
поступлю и окажусь с чем была, то есть ни с чем.
Другая подруга сказала, будто ей кажется, что я поступлю.
Остальные понятия не имели, как там и что.
На работе сказали: "Поезжай. Две недели как-нибудь справимся без тебя, хотя и работы
полно - самый сезон для туристов. Но ты хотя бы посмотришь, что там за институт
такой. Потом нам расскажешь."
Практически никто не верил, что мне удастся поступить, в том числе и я сама. Ведь к
экзаменам совсем не готовилась. И времени на подготовку уже не оставалось
Первым человеком, которого я встретила во дворе Литинститута на Тверском бульваре,
куда я пришла подавать свои документы, был поэт Сафрон Осипов. Он прямо так и
представился. Он уже год отучился в этом заведении и теперь считался
второкурсником.
Меня сначала поразило, как парень так легко, сходу, знакомится и общается запросто,
будто мы сто лет знакомы. Но потом, пообщавшись с другими своими собратьями,
людьми пишущими, я поняла, что они все такие. Не знаю, как сейчас, а в те времена
они знакомились и общались легко. Один пишущий мог подойти к незнакомому собрату
по перу и заговорить с ним, уже заранее доверяя и как бы имея гарантию понимания,
мол, мы с тобой одной крови. Как на фронте боец мог без церемоний обратиться к
другому бойцу:"Браток, дай закурить!" - и тут же разговориться. Потому что и жизнь
и проблемы у всех были общие.
Сафрон рассказал о себе всё и сразу: что он поступил В Литинститут по разнарядке для
северных народов. Он то ли якут, то ли бурят - этого я уже не помню. Но только не
чукча. Чукчу бы я запомнила.
Оказывается, для представителей всех национальностей Союза была обязательная норма
на поступающих в Литинститут. Не важно, появился в ваших рядах талант-самородок
или не появился, но будьте любезны прислать для учебы столько-то человек.
Национальная литература должна развиваться, пополняясь постоянно новыми кадрами
пишущих.
С Сафроном мы беседовали довольно долго. Он мне показал все злачные места - кафе,
бары и даже столовку - находившиеся поблизости, где собираются литинститутовцы
за кружкой пива или чего-нибудь покрепче, чтобы обсудить проблемы творчества и
другие насущные вопросы, назревающие в литературных кругах.
О представителях этих кругов Сафрон рассказал много интересного. Например, как один
студент-третьекурсник спрыгнул с пятого этажа, чтобы проверить талантливый он или
нет.
- Как это? - не поняла я. - В чем заключается проверка?
Оказывается, если человек талантливый, то он останется жив, а если не талантливый,
то разобьется.
- Ничего себе проверочка! И как? Талантливым он оказался?
- Не разбился. Остался инвалидом, но не разбился. Значит, талантливый.
- Наверно жутко рад был узнать о себе такое! А другого способа проверить не было?
На этот вопрос Сафрон затруднился ответить. Зато рассказал, как поэт Николай Рубцов,
который когда-то тоже был студентом Литинститута, напившись пьяным, забрался на
памятник Пушкина и кричал:"Я выше Пушкина!"
- Тоже оригинальный способ возвыситься!
Ещё Сафрон рассказывал, как один парень, поступивший на учёбу из какого-то глухого
аула, приехав в Москву, не мог никак войти в ритм столичной жизни. Он никогда не
приходил на занятия вовремя, потому что у них в республике (уже не помню какой)
в обычае проявлять уважение к старшим, уступать им дорогу, пропускать вперед... И
поэтому у парня не получалось влезть в автобус в час пик, он пропускал вперёд всех,
старше себя, а там лезли все, кому не лень, по головам. И парень страшно был удивлён
таким неуважением к старшим. Он ведь считал, что в столице все люди культурные и
воспитанные. А тут что творилось?! Молодые расталкивали всех, пёрли вперед, не
взирая, кто на их пути, старше или не старше.
Документы мною были сданы. Мне выделили место в общежитии на время сдачи
экзаменов и сказали, куда ехать. Автобусная остановка была недалеко от института,
но ехать было далековато.
В комнате нас было трое.
Галка, поступавшая на публицистику, из Липецка или из Костромы, уже не помню, из
какого-то российского городка.
Наташка из Ташкента, поступавшая на драматургию.
Когда, познакомившись, соседки по комнате спросили на какое отделение я поступаю,
я ответила, что на прозу.
- Нет! Ты не похожа на прозаика! - вокликнула Наталья. - Ты вылитая поэтесса!
- С чего это я вдруг не похожа на прозаика? Какие такие у прозаика отличительные
черты?
- Ну не похожа. Внешность у тебя не прозаика, а поэтессы!
И на протяжении всего времени она так ко мне и обращалась, почти не называя по
имени, приклеив прозвище Поэтесса. Я, конечно, не обижалась на это, но из уст
Натальи это слово звучало как насмешка - не обидная, но такая снисходительная: мол,
ладно, знаем мы твои слабости, прощаем.
Сама она была небольшого роста, можно сказать, маленькая, но крепко сбитая,
жилистая. Этакий мужичок-с-ноготок. Лицо у неё было круглое, восточного типа, с
узкими проницательно-насмешливыми черными глазами и черной челкой до бровей.
Волосы коротко стриженые. Во всех её повадках и жестах было больше мужского, чем
женского.
Она любила нам читать свои пьесы, которых у неё было немало. Но во всех - такие
жесткие выражения, диалоги, обороты речи - мама дорогая!
- Ну как? - спрашивала она после прочтения, конечно же, ожидая от нас одобрения.
И мы, конечно же, одобряли. Но я всё же высказывала ей некоторые свои замечания:
- Наташ, вещь, конечно, сильная. Но только ты её вряд ли на сцене увидишь.
- Почему? - не верила она.
- Да потому что ни в одном театре не разрешат говорить со сцены то, что говорят
твои герои! Их же посадят вместе с тобой!
- Я знаю. Это я вам читаю правильные варианты, как они должны быть. А потом,
если надо будет, я всё переделаю по-другому.
- А на конкурс ты какую пьесу послала? Какую-то из этих?
- Нет, что ты. Слушай, сейчас почитаю.
Она могла бесконечно читать свои пьесы. А ещё рассказывать про драматургов:
Островского, Салтыкова-Щедрина и Сухово-Кобылина. Особенно про последнего.
Оказывается, был в России такой драматург, и довольно известный. Но он кого-то
там убил, его посадили в тюрьму, и пьесы его после всего этого перестали в
театрах ставить. Или наоборот, после этого о нём все узнали. В общем, тёмная личность.
К нам в комнату время от времени любил закатываться Наташкин земляк.Длинный тип
с красным носом, соломенными волосами и наглыми глазами. Он всё время
скалил зубы, сияя золотой фиксой, и без конца напевал: "А ну-ка, убери свой
чемоданчик! А ну-ка, убери свой чемоданчик!" Мы его между собой так "чемоданчиком"
и прозвали.
Вообще он имел вид непробиваемого дурака, который не к месту рассказывал похабные
анекдоты и сам же первый над ними хохотал, потому что больше никому смешно не
было.
Когда мы спросили у него, как такой придурок мог пройти творческий конкурс, он
самодовольно заявил, что прислал гениальный киносценарий про Омара Хайяма. И
опять запел про свой дурацкий чемоданчик.
Третья наша соседка-публицистка была тихая, спокойная, с голосом журчащим, словно
реченька. Если она начинала что-то рассказывать, то своей монотонностью убаюкивала.
Вставала по утрам раньше всех, чем-то там шуршала тихонько, пока мы дрыхли.
О своих очерках, присланных на конкурс рассказывала нам, но не читала.
Я тоже своего ничего не читала. Во-первых, даже второго экземпляра с собой не взяла.
А потом, что там читать? Это ж не пьеса и не стихи. Да и как-то стыдно было.
Галка была не то чтобы невзрачная, но некрасивая. Совсем, совсем некрасивая.
И фигура рыхлая, и лицо красное с маленькими глазками.
Но когда из дому её приехал навестить муж, мы рты раскрыли. Это был настоящий
красавец! Атлетического сложения, и вообще, добрый молодец - ни в сказке сказать,
ни пером описать! И этот писаный красавец смотрел на свою некрасивую жену такими
любящими глазами, что мы с Наташкой не могли дождаться того момента, когда
можно было бы её спросить: "Как? Как тебе удалось охмурить такого красавчика?"
И она рассказала, что муж её - бывший спортсмен, пловец. Пришёл как-то к ней на
работу по какому-то своему вопросу - она работала в отделе писем в местной газете.
Он пришёл, стал рассказывать о своей проблеме. Она слушала. Чаю предложила. То-се.
И они сидели, просто разговаривали-разговаривали. Ему выговориться надо было, чтобы
кто-то выслушал. Нормального человеческого общения парню не хватало. Потом он
пришёл к ней ещё, и ещё. Стал ходить к Галке за этим общением. Ходил-ходил и
женился. Видно за свою жизнь красавиц он навидался, а поговорить нормально не с кем
было.
Поэты обитали где-то там. Два поэта и три, что ли, поэтессы. Даже точно не знаю,
сколько их вообще было.
К нам заходили пообщаться двое. Один брюнет, другой блондин. Откуда-то из тех
краёв приехали, где растут арбузы. Брюнет был шофером, он читал нам свою поэму
"Про шофёров". Хорошая поэма. И длинная такая. Как они всё это запоминают? Меня
всегда во всех поэтах поражало: как они столько в своей голове вмещают и читают
всё наизусть? Хоть и своё, а попробуй-ка такое количество стихов запомнить!
Потом читал свои стихи блондин. Тоже хорошие, хотя и не такие длинные.
- Вот у нас тоже поэтесса есть! - похвасталась перед ними Наталья, указывая на меня.
- Ты пишешь стихи? - обрадовались поэты.
- Да не слушайте вы её! Я вообще-то на прозу поступаю!
- А стихи никогда не писала?
- Писала, - призналась я неохотно. - Но они плохие.
- А как ты узнала, что они плохие? - заинтересовался блондин.
- Как, как - обыкновенно.
- Ну как ты узнала, что они плохие? - не успокаивался он.
Я молчала.
- Ну как ты узнала? Ты кому-нибудь их показывала?
- Нет, не показывала.
- Ну как ты узнала?..
- Вот заладил! - я уже начинала выходить из себя. - Плохие и всё! Не поэтесса я!
Не всем это дано.
Вот именно, не всем это дано. Не всем дано сочинять музыку, не всем дано сочинять
стихи. Проза - это совсем другое. Еще Мольер сделал открытие, что мы все
разговариваем прозой. Все. А раз умеем разговаривать, значит умеем это и записать.
А поэзия - это такая материя, которая,как музыка, складывается сама собой в голове.
И потом свободно выливается.
Давно, ещё когда в школе училась, попалось мне стихотворение Евтушенко
"На велосипеде". Там пацан садится на велосипед и, как чукча в тундре, что видит,
что в голове возникает, то и говорит. Причем говорит стихами, свободно так льется,
само собой, кажется, что без всяких усилий. Как будто он так всегда и всюду по
жизни говорит. Как в фильме "Шербурские зонтики" герои не общаются, а поют.
Обычная речь передана в виде пения. И это выглядело так естественно. Казалось,
они так всегда живут и поют себе поют вместо того, чтобы разговаривать.
Вот и со стихами так. Когда они свободно, естественно из тебя текут, тогда это
поэзия. А если выдавливаются, как паста из тюбика, тогда это уже что-то другое.
Наталья, как истинный драматург, откуда-то знала всю драматургию событий,
происходивших вокруг и в Литинституте вообще. Она сообщила, что поэт-блондин в
первую же ночь по прибытию развлекался телесно с поэтессой какой-то. Она даже
описала с какой. Там развлекается телесно, а к нам ходит за духовностью.
- Откуда ты это знаешь? - не поверила я.
- Дорогая Поэтесса! Это же Литинститут! Им же здесь всем телеса для вдохновения
подавай! Здесь к концу обучения все студенты и преподаватели родственниками
становятся!
- Ну ты и загнула, драматургиня!
В общем, так мы проводили время вместо того, чтобы готовиться к экзаменам.
А первым экзаменом была литература устно.
Продолжение следует: http://www.proza.ru/2017/09/30/154