Формула Джина часть 1
Чтобы стать сотами, нужно чужое трудолюбие и чужое время…
«Ночь зимних пчел» (1999г.)
Звонок телефона неожиданно разорвал тишину кабинета, как забытый всеми будильник. Полковник Геращенко мгновенно открыл глаза и уставился в грустный пластмассовый потолок. На кабинетном кожаном диване он успел поспать только два часа и спал бы еще столько же, если бы не телефонный перезвон, рвущий провода из самой Москвы.
- Петр Петрович, добрый вечер! – раздался торопливый голос в трубке.
- Здравствуй, Дорогой! – прозвучал ответ с вкусным сербаньем большого глотка холодного чая.
- Наконец-то в ваш департамент на 47-й лагерь смертников распределили Джина, как вы понимаете он уже в категории смертника. Да…, того самого, о котором я вам писал в прошлом году. Он следопыт 9-го уровня с гранитными яйцами и мозгами всей Академии наук. Петр Петрович, вы просили из его дела изъять острые страницы его чудес…, я убрал. Больше разговаривать не могу шеф уже возвращается. Как видите, я добро помню. Удачи Вам, Петр Петрович!
Грустный голос телефона оповещал о конце информативного поля нудной монотонностью. Гробовые гудки рвали уши, нажимая на ушные раковины бесконечной мелодией конца.
«Вот молодцы! Вот так сюрприз! Как я и думал, все, как я и предполагал, добегался Джин, докувыркался» - быстро промелькнула мысль в голове у полковника Геращенко.
Он допил остатки холодного чая и, прикурив сигарету, провернул в голове ленту мыслей…, улыбнувшись, он быстро набрал номер по дальней связи системы «Эхо».
- Славка, это я! Мне тут шепнули из столицы, что в твое пространство на 47-й привезут Джина. Че примолк? Ах, ты даже не знаешь о ком идет речь? Тебе плевать? Ух ты! Отлично! Если бы знал, твой позвоночник заиграл бы, как старый рояль. Ты, наверное, думал на пенсию уйти тихо, не так ли? Вот тебе и головная боль, и мигрень в одном флаконе, если не сказать, что это еще твой геморрой и настоящая чумардосная чума. Ладно уж…, не обделывайся раньше времени, а послушай меня, как сказал двести лет назад композитор Лебедев-Кумач – «… к любой песне можно еще один куплет придумать!». У тебя кто там начальствует на 47-м лагере, майор Пекло? Так ты проинструктируй его, так мол и так, раньше времени не запугивай. Все самые серьезные страницы этого чертового Джина в его личном деле прописаны, чтобы администрация ориентировалась сразу и дров не наломала, поэтому твой майор Пекло будет знать все. Но, как ты понимаешь, у него там звонарей не мало в тифозной среде, рано или поздно весь лагерь зажужжит, поэтому, аккуратно намекни Пекло, чтобы с Джином не встречался лично ни в коем случае, беседы с глазу на глаз не проводил, это чревато…, уж поверь мне, ему такое имечко не просто так дали. Волшебник, он и в тюрьме волшебник. Тамошние отбросы отправят его сами на тот свет, хотя, э-э-э, может быть, э-э-э, в чем лично у меня, э-э-э, есть основания сильно сомневаться. Получилось бы, что майор Пекло отправил в пекло самого Джина. Ха-ха-ха! Закаламбурил я культурально! Короче, э-э-э, меры примите там, а то этот Джин за мою двадцатилетнюю практику самая хитрая сволочь в их среде. Глядите не проспите, не пропейте, не прозевайте! Знаю я вашу 47-ю, инспектировал не раз, отмороженные там все у тебя и майор твой- Пекло, идиот редкий, что фамилия, что поступки. Ну, это, между нами, конечно, работай Славка, если хочешь поближе к морю перебраться, чаи на пенсии гонять и рыбку ловить, работай!
Закончив инструктаж, полковник опустил трубку старого телефона на черные антикварные рога аппарата с гербом, глубоко затянулся сигаретой и хитро усмехнулся новой, известной только ему комбинации.
«Весь разговор записан службой собственной безопасности. Это факт. Теперь никто не сможет меня упрекнуть, что я его не предупредил. И это факт номер два. Вот так вот, любитель порно, твою мать» - додумывал полковник, помешивая холодный чай холодной чайной ложкой с отпечатком медвежьей пасти.
У людей в погонах до времени их одинокого умирания в старых постелях со стаканами негазированной воды, есть прошлое, которое рисовали они сами и больше никто, они и виноваты, виновато их воспитание…
Вячеслав Андреевич Могила был человеком приземленного склада ума, бетонной угрюмости и редкого безразличия к окружающей его среде. Сама его фамилия намекала ему с детства работать в морге, в крематории, на кладбище или в тюрьме для смертников. И это свершилось через много лет и он, все-таки, стал начальником над тремя дальними таежными лагерями, откуда никто не выпускался на свободу, никто о ней не мечтал и даже не пытался сбежать. Лагеря были настоящей последней жизненной станцией с черной вывеской «Конец Судьбе- конец Тебе». Свобода, как понятие, была совершенно невозможна, потому что вся система была выстроена на человеческих пороках, как экспериментальный калейдоскоп, чтобы сами заключенные уничтожали себя изнутри ради собственной выгоды и инстинктов, вольно или невольно, исполняя приговор Великой Империи на бумаге с печатью суда. ДНК осужденных на искусственную смерть мешало самому государству выполнять свои планы по строительству самого себя. Что пуля в затылок, что пару месяцев в инфарктной среде среди помоев социума, результат был один – безымянная могила, хотя и могилы никакой не было.
Все, ушедшие в мир иной без расследования, сжигались в топке кочегарки под вторым корпусом с горой угля и под тихую мелодию немого одноглазого Захара, много лет назад стертого судьбой с поля жизни. Души сожженных, подогреваясь в огненной среде, в прозрачной дымке медленно поднимались в небо, как потерянные пустые слова о далеком и несбывшемся счастье, а сами тела скорбной плоти быстро раскладывались на атомы высокой температурой древнего огня, потрескивая и лопаясь пузырьками. Песню сопровождения душ на великий суд божий слышал немой Захар и мурчал себе под нос только мелодию, потому что слова подъема Душ знал только Бог и его Сын, больше никто на свете.
Угрюмый подполковник Могила знал систему досконально, и никакие авторитеты или герои-легенды криминальных историй, облетевших всю Империю, не могли его убедить в том, что его лагеря не уничтожат этих изгоев своим хитрым и продуманным само устройством. Иногда, в сильной пост алкогольной депрессии он мог приехать в один из лагерей и ночью расстрелять пару узников за нарушение внутреннего распорядка, тем самым повысив показатели смертности на костяных счетах учреждения…
После телефонного разговора с начальством, он остался абсолютно равнодушен к полученной информации. Могила цыкнул пустым пространством между двумя задними зубами и улыбнулся, включив продолжение итальянского порнофильма. Какой-то там Джин его не интересовал, он знал, что всем, попавшим в 47-й «Санаторий» максимум через два месяца- конец. Так было уже 70 лет и так будет еще 300, это отработанный закон неизбежности, который сформулировал когда-то, какой-то аналитик по «тюрьмоведению» из Москвы, много, очень много лет назад. Подполковник Могила, подумал и решил позвонить в 47-й лагерь на следующий день, а пока,- «пошли вы все к чертовой матери, какой-то очередной приговоренный ублюдок едет на встречу к собственной смерти» - подумал он и открыл холодную бутылку немецкого пива, уставившись на нагло торчащие соски итальянской монашки с глазами кроткого котенка. Он любил порнографию с монашками, это было его хобби, будоражащее его внутренности где-то в дальних холодильных камерах подсознания. Он, как мужчина, всю жизнь желал монашку с испуганными кроткими глазами, но, так её нигде и не нашел. Не то нынче монашество, не средневековое, не то…
Лагерь номер 47 соответствовал всем законам прописанным умным господином, а не товарищем Фойницким еще в 1889 году в его же трактате о тюрьмоведении и последним хитросплетениям пенитенциарной системы Огромной Империи. Ни о каком раскаянии не могло быть и речи среди людей, находившихся внутри. Каждый из них бросил вызов Империи и получил судьбоносный ответ. Государство перемалывало живой материал от костей абортированных младенцев в медицинских судочках до взрослых дядек, живущих наперекор всем законам и укладам. Потому что государство превыше всего, а оно не трактор и не громкие марши, это не паровозы и электрификация всей страны, государство- это очень много разных людей со своим личным видением жизни и постоянным желанием жить лучше, наперекор всему и всем и даже государству.
Лагерь находился в самой низинке посреди высохшего русла когда-то большой реки и был с одной стороны прикрыт двумя высокими склонами, поросшими тайгой, а с другой пятидесятикилометровой долиной: без кустика, без деревца, как на ладони, глина, песок, неширокий ручеек бывшей реки и волчьи следы. Таким образом все окна камер, выходящие в долину, имели солнечный свет, а другая сторона, окнами к склону, никогда солнца не видела, что повышало процент самоубийств от ноющей депрессии, душевной хмари и минусовой безнадеги. В пяти километрах от лагеря стояла большая плотина Илантуйского водохранилища, когда-то и урезавшая большую реку до уровня маленькой речушки, протекавшей вдоль стены. Река была просочившейся водой сквозь высокую стену плотины, оставив позади выработанное для людей электричество и память о большой воде.
Отличительной чертой такого лагеря для приговоренных было то, что на каждые десять человек выдавался обед, один раз в день и только на восьмерых. В камерах все знали, кто эти двое из каждой десятки, и с ними никто и никогда не делился, чтобы не показать слабость перед коллективом и самому не подохнуть раньше времени. Никто не знал, что такое раньше времени или позже, но всегда предпочиталась формулировка – «подохнуть раньше времени», про позже никто не говорил, это было бы нелогично – «умереть позже времени!». Абсурд!
К железной дверце, откидайке- кормушке всегда подходили те, кто будет есть, а те, кто не будет, медленно умирали от голода, разглядывая чужие латунные миски, лежа на полу и прижавшись к стене. Рано или поздно, те, кто ели сегодня, будут умирать от голода, как те, кто умирает сейчас. Круг жизни и смерти был замкнут на два месяца, не более. Кормежка сама по себе делилась на летный, то есть, день с кормлением, и не летный - день без еды. Очень часто не летных дней было больше, чем летных и уже сами узники делились на тех, кто может отвлечься от голодной червивой соски внутри живота и на тех, кто звереет от голода поневоле мозгового устройства и внутренних сил, что усиливало страх в замкнутом помещении, где стены были выкрашены в ядовито-зеленый цвет.
Иногда, в лагере был так называемый «яблочный» день, когда открывались кормушки и в камеры вбрасывались одно или два румяных яблока. Если человеческий коллектив был разрознен и без разумного само устройства, узники убивали или калечили друг друга за яблоко, а если нет, все заканчивалось тихо, яблоко съедалось самыми сильными, которым нужны были витамины для дальнейшей борьбы. Внизу двери у самого пола, было второе окно, закрытое на замок, для вытаскивания трупов из камеры. Сама дверь для вытаскивания трупов не открывалась, их выволакивали снизу и мгновенно в голову производился контрольный выстрел, на всякий случай, чтобы не пытались повторить подвиг Франсуа Пико.
В камеру можно было войти с одним килограммом нужных вещей, прошедших три тщательных осмотра по списку. Личные вещи находились в пакете с эмблемой лагеря-тюрьмы и печатью, подтверждающей три осмотра, с учетом 345-и абсолютно запрещенных вещей. Список был минимизирован до самого предельного логичного уровня и максимально лоялен к вещам, которые могли нанести медленный урон здоровью. Этот пакет с личными вещами так и назывался – «Последний пакет в жизни». Взяток никто не брал, потому что специальным Приказом по Системе от 12 мая 2099 года, любой служащий, пойманный на взятке, расстреливался во дворе через 15 минут. После вступления приказа в силу, после расстрела пятнадцати надсмотрщиков за последний год, все принимали мудрое решение - лучше жить, чем... Таков был мудрый приказ и единственно правильный выбор, которому уже тысячи логических лет. Учреждения, где взяточников не расстреливают, обречены на болтовню о демократии и совести…, на медленное загнивание и самоуничтожение.
Долгожителей в лагере не было, а стариков тем более, потому что встречать старость, это привилегия только для избранных за особые заслуги перед равновесием добра и зла в течение всей жизненной киноленты. В 47-м лагере избранных не было, а может быть и были, но никто об этом не знал, кроме Господа Бога и его летающих в эфире единомышленников. Полет мысли всех узников был похож на ползанье старой улитки по сухому асфальту, никакого полета давно уже не было, а была никчемная жизнь, отбирающая силы каждый день и ведущая в дырявую тьму. Они жили по старинному принципу рабов Абиссинии - «живи, как можешь, если нельзя, как хочется!». Электрических розеток в камерах не было, все окна были сплошным стеклом с решеткой без форточек и без ставень. Туалет один, один кран с водой и двенадцать кроватей на сорок или пятьдесят обреченных. Это был стандарт всех камер лагеря: закупоренная бактериальная среда без поступления какой-либо информации, предназначенная для быстрой деградации человеческой особи, благодатной почвы для самоубийств и беспредельно агрессивной внутренней среды.
Лазаретов с врачами для больных узников тоже не было, потому что уровень смертности в лагере приветствовался по всем инстанциям, как в древней системе строителей коммунизма, а книги с учетными списками умерших, пополняли пыльные полки архивов каждый год и гигабайты внутренних компьютеров. Чем больше умрет народа, тем лучше график показателей, тем больше премий и кислорода. Внутри лагеря жила и развивалась лепра, сифилис, спид и стандартный туберкулез с палочкой, того самого мистера Коха и, конечно же, канцер.
«Чем больше умрет, тем больше уровень справедливости!» - говорил генерал Пахучий на ежегодной Конференции Системы.
Кратковременных прогулок на воздухе тоже не существовало, а было сидение в четырех закупоренных стенах изо дня в день и быстрое поголовное помешательство законсервированного уровня «астронавтов дальнего космоса». Если бы кто-нибудь сказал узникам, что смерть –это самое необычное и яркое путешествие в их жизни, то ни нашлось бы ни одного приговоренного из трех тысяч человек, кто прислушался бы к этим словам. Люди привыкли жить и дышать, они, сколько себя помнят, живут и дышат, каждый день борясь с социальной средой, которую создавали не они, а другие… Они абсолютно не помнят себя мертвыми и уж подавно не помнят свой туннельный переход из новенькой клетки А в новую клетку А2, у мамы в тайной лаборатории живота. Мнительный народ всю жизнь старается отгонять страшные мысли о смерти, которая обязательно появиться из недр сознания. Они привыкли жить, дышать и кушать, чтобы снова дышать. Они хотели бы еще и еще, и подольше, и с вином и сливочным маслом под лучами самой рядовой Желтой звезды и у теплого моря. Они бы хотели… Мало ли чего все хотят, уж слишком часто народ делится клетками без разрешения, переизбыток ртов на лице планеты уже давно.
Именно так осмысленно исполнялся вердикт смертной казни, нарисованный государством по приговору суда. Искалеченная и абсурдная демократия добралась и в этот мир, расправляясь с чужим дыханием, привычкой жить и антагонизмом с государственной машиной, как бензиновой мельницей для любых костей. Однажды, прекрасный поэт золотого века с красивыми тонкими усами, статью рыцаря и с рубиновой инкрустацией эфеса шпаги, общаясь с испанской королевой, произнес: «Ваше Сияние! Жизнь злых людей, полна тревог!». Жизнь этих людей-узников была полна не просто тревог, узники медленно поглощались своими мыслями, питаясь увиденным и пережитым с каждым своим ничтожным днем, они тлели на глазах друг у друга, ежесекундно ощущая смерть под старыми матрасами, подушками и в камерных щелях, где сидел холодный страх и улыбался…, во все сто тридцать восемь страшных застрахованных зубов.
………………………..
Майор Пекло смотрел на идеально почищенные сапоги и не мог сформулировать, чем же он недоволен? Сапоги блестели, как штык кремлевского курсанта перед парадом. Глядя на щуплого карлика- заключенного с большой головой и ушами, он ловил себя на крупицах жалости к этому убогому и обреченному, но быстро очнувшись от дальних чувств, он включил садизм, одел на указательный палец шершавый наперсток и, схватив карлика за ухо, повернул его в сторону с хрустом. Уши несчастного были опухшими и толстыми от внутренних гематом, как у профессиональных борцов. Его уши напоминали никому не нужные вареники, кое как прилепленные к увеличенной лысой голове похожей на тыкву.
- Гнус, почему так плохо почистил мои сапоги? Отвечай, плесень человеческая…! - с диким удовольствием вымолвил майор, скрежеща зубами.
Карлик зажмурил глаза, из которых текли слезы, прикусил зубами верхнюю губу и молчал, дергая от боли короткими руками и головой. Майор схватил его за ворот синей робы и с силой ударил головой о ребро стола. Гнус тут же упал на пол, как кукла в «Детском Мире» и, высунув язык из маленького беззубого рта, стал лизать свою кровь, льющуюся из рассеченного лба на подбородок. Он молчал и облизывал язык, глядя майору в глаза.
– Че вылупился, червь…, еще раз плохо почистишь сапоги, сделаю два надреза под мышками для кровостока и скормлю сторожевым собакам, понял? Отвечать…!
- Так точно, понял! – ответил карлик, продолжая улыбаться и смотреть в глаза начальнику лагеря майору Пекло.
Голубые глаза Гнуса смотрели куда-то дальше. Он был там, далеко…, на свободе, возле своей покойной бабушки, связавшей ему теплые носки еще тридцать пять лет назад для детдома. Когда ему было больно, он всегда думал о чем-то хорошем из той своей прошлой жизни. Его тело истекало физической болью, но душа была там, в родном Смоленске, где он и заработал себе смертный приговор. Всю свою карликовую жизнь он ощущал наказание и проклятье за спиной. И однажды, ночуя в цыганском кочевом таборе с ромалами, старая чавэла Мехе, сказала ему, что родился он карликом для того, чтобы ответить за страшные грехи его отца и деда. И покоя ему не будет пока не встретит он крепкий затылок с черными буквами. Какую-то чушь несла Мехе, разглядывая его ладони у костра… Это было очень давно и слова цыганки бесследно растворились на просторах его мозга. Отца он не знал, а деда тем более, нутром осознавая свою неправильную искалеченную жизнь среди полноценных людей. Он привык быть битым и улыбаться. Он никогда не имел семью, ни сказал слово «мама», не получил ни одного подарка, не знал свой день рождения, и никогда не наряжал свою собственную новогоднюю елку. Он был уродливым карликом в мире прекрасного безразличия и жути, он был за бортом, проживая и прожёвывая жизнь человеческого полипа на днищах чужих кораблей.
- Захочешь назад в камеру…, только намекни, сучара. Я тебя отправлю к Арлекину, там проживешь часа три, может два, а может, минут за десять они тебя задушат и сожрут… Ха! Пшел на место, сбитая дичь…!
В окрестностях лагеря бродили региональные волки, открывая для себя новые запахи старых мест. Их было много. Полуголодные и всегда злые псы охраны разделились на два вида, одни выли волкам в ответ, задирая головы к ночному небу, а другие лаяли до хрипа и рвались с цепей в драку. Ночью была слышна их оперная перекличка протяжным воем. Волки слышали запах крови, запах умирающих человеческих тел и мясного пепла. Ведомые своими инстинктами, волки и днем и ночью обходили территорию тайги возле забора, внюхивались в порывы ветра, который дул из-за стены и водили черными холодными носами, втягивая большой микс информации. Там, за высоченной стеной и гудящей музыкой электрических проводов, было много мясной еды. Там были ослабленные и раненые люди, плюющие на пол голодной слюной, выдыхающие обтекаемые вирусы в густой информационный воздух, выделяющие острый запах страха, несущийся в тайгу в черные носы свободных хищников. Этот запах просачивался из помещений, отлеживаясь там, как желе забытого бабушкиного варенья из черной смородины или кровавой клюквы. Этот запах выдерживался в закрытых камерах, как драгоценное винные микробы в подвалах Йоханнесбурга. Он рвался наружу отравленными цепочками воздушных шариков, оповестить мир о том, что эти жизни многократно нарушившие законы Империи, медленно превращаются в пепел с искрами, вылетающий каждую ночь из последней трубы.
Тайга смотрела на лагерь, она смотрела стволами и зелеными ресницами-иголками, слегка окрашенными серым пеплом. Ветер менял краски и запахи, ветер уже что-то слышал от пролетающих мимо птиц, он готовился к сквозняку, чтобы проникнуть внутрь человеческих строений. Вместо ежедневной кукушки в тайге ухал вечерний филин, оповещая чьи-то уши о скорых переменах. Ночная птица намекала, что там, где ничего не происходит, обязательно будет что-то происходить - это закон образовавшейся пустоты пространства. Это закон не писан людьми, он выписан Богом на гранитной плите для людей, давно потерявших надежду. Он, великий кукловод, уже начинал первый акт своей новенькой пьесы.
………………………………..
Джин стоял в «стакане», улыбаясь работе правой ноги водителя, которая нажимала на педаль газа после прохода каждой ухабы. Он читал свое бытие из-за железных стен, он прочитывал нажатие водителя на педаль и видел мир его глазами, находясь в темном, металлическом «стакане» без дырок и вентиляции. Он улыбался этому миру, который видел Джина идиотом и ничтожеством, иногда пожирающим вареную головку бурака с черствым хлебом. Для несведущего поколения новых людей, никогда не сидевших в библиотеке имени Л., не прошедших без дипломный университет личного строжайшего самообразования, не интересующихся правдивой историей старых законных времен, этот самый стакан – это паяный лазерной сваркой, изолированный, железный ящик для дизелирующих и очень опасных личностей в закрытой полицейской машине…, высотой 1 метр восемьдесят сантиметров. Тот, кто выше этого рубежа, уже нажил себе проблем и боли, как одинокий кусок бутерброда без сливочного масла на асфальте. Машина может ехать часами в минус 40 или плюс 40, а человек в стакане-ящике будет дышать своим переработанным углекислым газом с кислым отстоем, отравленным горячим потом или собственной уриной на холодный позыв природы…
В стакан могут постучать дубиной в районе головы, чтобы было оглушительно веселей преодолевать ухабы долгой дороги на кожаную свалку. Такие удары обычно наносят одинокие изуверы от внутренней никчемности, сердечного одиночества, умственного недоразвития, для самоудовлетворения своих нулей и лобных долей. Извозчиками в таких консервных машинах обычно работают те, кто не хочет давать стране угля, рисковать на дальних неизведанных планетах, слесарить по железу или плавить арматуру для умных и продуманных Объединенных Арабских Союзов… Муравьиные люди делали свою работу с мыслями о пиве и диванном сне, доставляя к новым местам смерти обыкновенных людей без детства, без доброго многословного волшебника, без запаха единственной мамы, без наставника с ясными глазами и словом правды.
Джин имел представление о дороге, по которой его везли, он знал который час, имена охранников, и самое страшное, будучи нумерологом, он давно высчитал страницу своего ближайшего будущего от грязного номера зековозки, в которой он стоял в металл- стакане. Он улыбался полученным цифрам, выводам, запахам, именам, матам охранников и вонючей пасти овчарки Пуны, которая лежала у стакана и слышала его ласковые слова о ее судьбе, нашептанные из закрытого воздуха. Джин стоял молча уже третий час переминая ноги от пятки до пальцев и повторяя одну единственную фразу, которая снилась ему много лет, нашептанная каким-то низкорослым мужчиной в треуголке, сидящим на тугом походном барабане – «Дальше всех дойдет тот, кто не знает куда идти!». Джин не знал куда идти дальше, но он умел главное - импровизировать на ровном месте. Импровизировать, как смеющийся джокер на атласной карточной бумаге с отпечатками чужой дактилоскопии.
В этот день майор Пекло вообще работать не собирался. Он сидел за столом у окна и чистил свой РКСП-3 тщательно заглядывая в ствол на блестящие спиральные дороги. Пружина от пистолета сияла чистотой, лежа на серой ветоши и готовая к масляной ванне и заботливым рукам человека. Телефон связи с начальством упорно молчал, простаивая свою жизнь на углу стола и поглядывая на человека синим циферблатом. Щелкнул селектор, и прапорщик Нечитайло расстрелял воздух докладом.
- Тарыш Майор, тут привезли новых восемь дураков. Один беспокойный проситься к вам на доклад! – рявкнул Нечитайло и шмыгнул вечно простуженным носом. – Тарыш майор, я б его уже рехтанул бы, так он сказал, шо очень важный доклад лично до вас… Можэ, его, это самое…
- Доклад говоришь? На какой такой доклад? Он че идиот? Ну, э-э-э-э, впрочем, давай его сюда! – ответил майор, увидев в новом заключенном полный вентиляторный разгон своей зеленой тоски и хоть какое-то развлечение без телевизора и компа. Открыв старый сейф, он налил полстакана рыжей перцовой водки и выдохнул драконий воздух в пространство кабинета.
«Надо же, еще неугомонные появляются среди смертников! Чудак какой-то или новый невменяемый!» - подумал Пекло и укусил кусок колбасы за пахучий краюшек, с кусочком беленького сальца, вдохнув запах свежины.
Дверь отворилась и в комнату вошел Нечитайло с резиновой танфой в правой руке. За ним вошел человек среднего роста, крепкого телосложения и очень внимательными глазами. Нечитайло отстегнул от своей руки длинную цепь с наручником и пристегнул его к металлической петле в стенке. Новый узник мгновенно бросил взгляд на декорацию кабинета, остановился на качающейся связке ключей, торчащих из приоткрытой дверцы сейфа, втянул в себя частицы водочного воздуха, осмотрел ветошь на столе, прикрывшей разобранный пистолет, уставшее лицо начальника лагеря, капли свежей крови на углу стола, на полу, и пепельницу, полную окурков с характерным нажимом, и сказал:
- Гражданин начальник, здравия желаю! Разрешите доложить? Заключенный Победитов Иван Иванович, номер 2121, осужденный по статьям 58- часть вторая, 144- часть вторая, 313- часть вторая, 216- часть вторая, третья и четвертая, 88 –часть вторая и третья, 125- часть вторая, 71-я часть вторая, 211-я часть вторая…
- Да иди ты к чертовой матери со своими статьями, хватит уже! Часть вторая, часть вторая, от твоих статей в голове сплошная путаница, мать ее и тебя! – заорал майор. Эдак ты будешь до вечера перечислять. Видно же сразу, что сволочь ты редкая, колированная, и наглых, антигосударственных статей у тебя, как у барана шерсти. Аж давление у меня поднялось от твоих мохнатых статей, черт… Ближе к сути, придурок! Мне твои статьи, как сатане чертежи кадила, че надо, убогий? Только покороче и дергай в душегубку подыхать. Кхе-кхе, - прокашлялся Пекло и снова закурил.
- Гражданин майор, информация сугубо для вас, индивидуальная, сверхважная и судьбоносная, не побрезгуйте, никогда не пожалеете, клянусь честью моего покойного отца… майора –танкиста! - выпалил Победитов, быстро бросив взгляд на майорские погоны. Он знал, как ловить чужое внимание и что такое параллель лжи и реальности во время разговора с человеком, погруженным в собственную значимость и привилегии.
- Майора –танкиста, говоришь… ну ладно. Хм… Нечитайло! Сашок, выйди у коридор, я с ним перетру с глазу на глаз! - проявил первый признак интереса начальник лагеря. - Но учти, птица певчая, если не оправдаешь слова свои, будешь кровяной юшкой харкать, а зубы твои пойдут на орехи для сапог Нечитайло! – выдал майор и присел в кресло, приняв позу внимания, чем проявил второй признак интереса и заинтересованности.
Прапорщик разочарованно вздохнул, щелкнул себя по ляжке танфой и закрыл двери. Ухо избитого карлика Гнуса прилипло к соседней с кабинетом начальника двери. Увертюра для оперы одного певца началась, пустота заполнялась медленно текучим информативным полем. Бог улыбнулся…
- Товари… извините, гражданин майор, как вам известно, нас всех долго мурыжили в централе весь доприговорный период перед рассылкой по лагерям, и как вам известно, там, еще до суда, мы были не осужденные, а обыкновенная рабочая сила, как по закону и положено. Нас задействовали везде на черных работах и конечно под двойным конвоем.
- Вот невидаль, генералу какому-то надо выкопать яму на даче для прокладки трубы, он что сам будет раком стоять, заключенные и копают…! - перебил майор.
- Абсолютно точно, гражданин майор! Вы совершенно правы, вы как в воду глядите, проявляя свою личную проницательность. Копали мы и ямы для труб, и вкапывали столбы, красили забор, замешивали бетончик и еще двадцать пять пунктов разных работ на его даче. Но вот однажды… - после этих слов, внимание майора, как и у большинства людей на земле, стало собираться в середине лба. Пекло уселся поудобней и внимательно стал слушать, - значит, однажды, подходит ко мне капитан и говорит – «Зек, ты же слесарь сантехник, Победитов, а на кухне у генерала, какой-то трубный вакуум образовался, непорядок надо бы исправить, иди в дом и все наладь!». Я и пошел под конвоем молодого бойца, который все время хотел спать был очень худой и с фонарем под глазом. Разобрал я участок трубы, забитый всяким дерьмом, и стал чистить…, как вдруг услышал разговор двух людей на втором этаже. Говорили они медленно и вальяжно, скорей всего попивая вискарек и сидя в креслах. Я сразу смекнул, что это хозяин дачи и его гость. Смекаете, что сейчас начнется?
- Ну-ка, ну -ка…, - сузил глаза майор.
- Мне было слышно все, потому что я был на кухне первого этажа в том самом месте, где вентиляция зарешечена и через нее звуки второго этажа, растворяясь в высоких потолках комнаты, находят резонансный выход звука вниз, поэтому мне было слышно очень вразумительно и четко... Я прекратил шебуршить в трубе и прислушался, а мой конвойный мирно спал, усевшись на диванчик. Там на кухне, - Победитов взглянул на дверь приоткрытого сейфа и увидел двенадцать сантиметров колбасы на газете «Земля и Человек» и бутылку водки, - там, еще пахло колбаской свежей и перцовой водкой, вот мой конвойный и размяк от запахов домашней кухни, от тепла и мягкого диванчика…
- Не томи, карась, рассказывай главное…! – вырвалось у майора Пекло, и он подвинул полкорпуса своего туловища вперед поближе к рассказчику Победитову, впитывая вкусовой образ колбасы и выпитой водки, реально и мастерски ввернутый в разговор.
- Так вот…, запомнил я все досконально, что генералы высоко чинные там говорили и волосы мои зашевелились на голове. Понимаете, товари…, извините, гражданин майор, такое подстроить нельзя, это просто чудо, что я там все слышал и меня сюда привезли, именно к вам в надежные ваши руки. Это просто чудо, не иначе… Святители Угодники! Они обсуждали подробно, как плотина здесь функционирует под начальством майора Оганесяна. Ну…, мне простому приговоренному, откуда знать, что там начальник какой-то Оганесян? Сколько там воды проходит за день, сколько электричества дают шесть турбин и так далее, но потом началось самое главное. Значится так: они договорились 47-лагерь смертников смести водой из этой плотины и уничтожить, к херам собачим! Вот…!
У майора Пекло от услышанного брови быстро поползли вверх.
- Угадываю ваш вопрос - зачем? По нескольким причинам. Первая: по генеральному плану переустройства этой огромной территории, учрежденному в Москве, этот лагерь уже не нужен. Как сказал генерал – «Это уже лагерь призрак, и мы одним махом, отправим всех на тот свет, то есть выполним Приговор Родины и Генеральный план Империи!». Вторая причина, как он сказал, 47-й уже вычеркнут с довольствия, но подвозить продукты еще будут некоторое время, чтобы все было тихо, и никто ничего не заподозрил. «На хрен кормить живых трупов?» -сказал один из них. На вопрос одного из генералов, что будет с охраной и с начальником лагеря майором Пекло, второй генерал сказал – «А пошли они все к едреной матери, и дебил Пекло и его солдатня, пусть там со смертниками разделят их судьбу, некогда нам шмотки их вывозить с документацией, у нас государственный план и приказ с самого верха. Родина поставила задачу очистить место, значит надо работать и исполнять, а не слюни распускать!». Так и сказал генерал и хлебанул вискаря.
Брови майора остановились на запредельном лобном уровне. В голове у Пекло пошла кинолента ужасного несправедливого фильма с его участием.
– Потом они сговорились, что откроют плотину ночью, никак не днем, чтобы все спали и было меньше кипиша, чтобы, так сказать, во сне отправились к праотцам. За две минуты всю долину сметет и затопит к чертовой матери огромным потоком воды. А самое главное, они назвали дату затопления, и когда я услышал, у меня уши зашевелились…
Победитов замолчал.
- Ну…, продолжай! – сосредоточенно и тихо приказал майор, глядя в глаза Победитову и сжав кулаки, наливаясь ненавистью и мясной сталью.
- Мне бы колбасы и хлеба, маленький бутербродик для смертника. Уж больно у вас колбаска пахучая, живот сводит, – тихо попросил узник, – это, может быть, последняя моя услада в жизни моей задрипанной.
- На жри, но только продолжай! – снова тихо сказал майор, достал хлеб, колбасу, три маринованных огурца и налил полстакана перцовки. - Махни рыженькой за погибель свою, все равно не жилец, такие уж правила у нас. Давай, колись дальше, полезный…!
- Сегодня двадцатое июля, ровно в ночь с двадцать второго на двадцать третье июля нам всем здесь и кирдык… Вот! Я-то понимаю, что мы приговоренные, но вы-то, вы- то, за что? Вы же на государственной службе, а вас на тот свет, просто так, как собак. Странно! Я решил все рассказать вам одному, потому что только вы свой личный состав можете спасти до вашего приговора. Вы, так сказать, стоите сейчас перед божьим деянием, новыми погонами и должностью. Вы же понимаете, что это государственная программа и ради нее пойдут на все при минимальных потерях и выполнением плана ихнего выполнения. Минеральной водичкой затопили долину и реально концы в воду, было пару тысяч человек и нету, подумаешь, в стране живет больше миллиарда народу. Родине надо будет бабы еще нарожают за девять месяцев. А если будет кто дотошный с варварским любопытным носом, а такой будет обязательно расследовать эту трагедию, то напишут, что авария случилась на плотине и напишут некролог майору Пекло и его сослуживцам «… до конца выполнившим свой долг» и еще медаль посмертно «За Заслуги перед Родиной III степени». Или же, другой расклад, более красивый: майор Пекло успел свой личный состав спасти, за что ему и звезда на грудь золотая. Вот такой вот фильм рисуется черно-белый или цветной.
Победитов хрустнул огурцом, незаметно прихватив со стола шариковую ручку мизинцем и отодвинул стакан с водкой в сторону. Увидев вопросительный взгляд майора, Победитов заметил:
- Я пить не стану, хотя и хочется, сокамерный люд неправильно поймет, где это я опрокинул водяры и главное с кем в этих казематах? Удавят быстро! Так что за колбастер спасибо, а пить не стану, не тот нынче жизненный расклад, не то застолье, не тот случай.
Майор пропустил его слова мимо ушей и думал уже о своем, меняя мысли, как рулетка и видя некролог со своим именем в черно-белом цвете, а затем золотую звезду на груди среди сияния огромных хрустальных люстр.
- Б…ь! – вывел Пекло со смыслом и призадумался, глядя на календарь. - За такую информацию тебе, конечно, спасибо, я и о тебе позабочусь, - вымолвил он безразлично, - а пока двигай в камеру и молчи, как памятник. Все понял, Победитов? - задумчиво сказал начальник.
- Так точно! Товарищ майор, все уразумел. Только вы помните, что это я вас спас и еще людей ваших, а мне на том свете зачтется, а может еще и на этом. Хотите верьте, хотите нет, что слышал, то и сказал без преувеличений, за что купил, за то и продал, так сказать!
На запрещенное слово «товарищ» начальник лагеря уже не реагировал, он еле успевал за каруселью собственных мыслей в голове и водил глазами по сторонам в растерянности и злобе.
- Нечитайло…, Сашка! – заорал он. – Заводи его в Арлекину на солнечную сторону. Так будет правильно!
Развернувшись к выходу Джин посмотрел в бегающие глаза прапорщика Нечитайло и быстро снял информацию с его беспокойства. Его уже приговорили на быструю сегодняшнюю смерть.
Майор сидел за столом и напрягал мозг, прокручивая разговор с новеньким. Он понимал только один расклад, если все это правда, а на правду очень похоже, то нужно хоть как-то перепроверить и собрать факты. С другой стороны, какой смысл приговоренному сочинять такой водевиль? Смысл? Он не сбежит ни при каких обстоятельствах и никогда. А на шутника или идиота-пересмешника он не похож. Майор считал, что он очень разбирается в людях за столько лет рассматривания уголовные лица разных калибров. Взяв трубку телефона, он набрал номер.
- Барэв зес, Оганесян! Как поживаешь, хранитель нашей воды и электричества? –громко и весело сказал майор, мобилизовав слух.
- Здравствуй, Валентиныч! Нормально все, нормально, а че званышь, давно не званыл! –ответил голос с акцентом.
- Да вот минута свободная появилась решил позвонить. Мы же соседи, как никак. Как у вас там, все механизмы исправно работают? Мы ведь под вами сидим и от вас питаемся водой, может помощь какая-то нужна?
- Нет, помачь не нужна. Все харашо, как обычно, я вот в отпуск собрался! - после слова «отпуск» в груди у майора что-то стрельнуло и вжалось в организм, почувствовав близкую опасность.
- В отпуск, а какого члена в отпуск, ты же осенью собирался по графику? – с едва заметной дрожью в голосе спросил Пекло.
- Да ты знаешь, сам не панымаю, не я решал, пришел прыказ на отпуск прямо завтра. Сам удывляюсь такому чуду. В летнем отпуске не был уже сэмь лэт, вот это мне павэзло! - восхищенно ответил Оганесян.
- Ну, поздравляю, Ашот, поздравляю! Точно повезло, не иначе… Не забудь презервативы взять в Сочи, там девок, ищущих приключений больше, чем на пляжах Акапулько. Счастливой дороги!
Майор, не дождавшись ответа, положил трубку и вытер пот со лба вонючей ветошью для чистки пистолета.
– Вот тебе самый реальный факт, вашу мать! Убирают Оганесяна прямо перед акцией уничтожения, ублюдки, он то не знает, будет исполнять кто-то другой, тот, кто его заменит, кого пришлют специально из Москвы. Правду поведал зек, сука…! Сегодня двадцатое, завтра Оганесян уезжает в отпуск, это будет двадцать первое и еще сутки на подготовку и исполнение. Б…ь! Я должен придумать свой план спасения жизни! – вслух, но шепотом, сказал Пекло сам себе, глядя на чистую пружину от пистолета. – А как же Любочка? А я и ее прихвачу, карты у меня, кто предупрежден, тот вооружен, вашу мать! Хрен вы замочите майора Пекло, я в вашу государственную программу не вписался уже, уроды продуманные! - прошептал он и стал запихивать толстенькие патроны в длинную обойму.
Собирая пистолет, майор думал о спрятанном мешочке с золотыми зубами- коронками сожженных зеков, умерших своей или насильственной смертью в разное время. И хотя, это золото не гарантировало ему завтрак с шампанским на Барбадосе, все -таки, оно было его пенсионным фондом и гарантией завтрашнего дня, с яичницей и пивом на многие лета. Когда есть надувная лодка, о крейсере уже никто не думает! А в это время в соседней комнате ухо карлика медленно отодвинулось от дверной щели.
………………………………….
Солнце медленно исполняло свою работу, натыкаясь на высокие стены, деревья и холмы. Оно подсвечивало листьям с сидящими на них божьими коровками, обогревало всех дрожащих, будоражило муравьиные легионы и просеивало перистые облака. Все живое, имевшее глаза, наслаждалось свободой, древним светом и приятным теплом. Ягодные кусты отодвигали свои листочки, для максимального попадания солнечных фотонов на разноцветные плоды, впитывая в себя остатки росы и улыбаясь собственному росту и отсутствию человека с корзиной. Свободные волки лежали под кустами и деревьями, отдыхая после удачной ночной охоты и отпугивая скверных мух быстрыми взмахами хвостов. Тоже свободные ночные совы дремали в полукруглых дырах стволов, иногда поворачивая большие уши и прислушиваясь к звукам тайги. Они ожидали тьму, для которой были созданы, они разбирались в привидениях большого леса и в бесшумных полетах мохнатой лесной моли. Свободные черви медленно продвигались в подземных казематах, взрыхляя землю и не думая ни о чем. Все грибы продолжали бесконечное деление спор, не споря ни с кем. За высокими бетонными стенами, окутанными колючей проволокой седьмого поколения, в закрытых корпусах с грязными помутневшими окнами и толстыми решетками, щелкали замки кормушек, гремели миски и разливалось пойло из кипяченой воды, кислой брюквы и глазастой картошки… Это все было там, внутри, куда свету Желтой звезды путь был искусственно закрыт изобретениями самих людей. В похоронном марше Фредерика Шопена есть только мелодия, слов нет и никогда и не было, они не нужны, но все, кто находился в казематах, знали слова похоронного марша, каждый свои…, наизусть.
Причудливые облака вовсе непохожие на белокрылых лошадок или девичьи подушки, медленно продвигались по воздушному руслу. Они насыщались водными испарениями водохранилища не понимая, что это за белые казематы лежат в низине, где все время так тихо и никто не дышит. «Там нет людей!» -думали облака, собирая водные испарения старой тайги. Облака готовили гром и молнию для глухих обитателей бетонных стен. Гулкие шаги кованных ботинок разносились каменным эхом по коридорам бетонного здания. 124, 125, 126… отсчитывал новый узник про себя. «Пятый поворот налево, ориентир- отбитая штукатурка на высоте два метра десять сантиметров» - чеканил про себя идущий человек. 187,188,189… ботинки прапорщика Нечитайло производили очень характерный визг-скрип, похожий на апофеоз дерущихся на мусорнике крыс.
- Рожей к стене! – пронеслось сзади угрожающим эхом.
Победитов стал лицом к стене и улыбнулся. Он размышлял о великом русском языке, передающем эмоциональные нюансы внутри каждой души, раскрывшей рот и выбросившей в воздух цепочки звуковой информации.
- Гнус! - позвал майор, разглядывая предохранитель пистолета.
- Я здеся! – приоткрыв дверь, ответил карлик.
- Томатного сока хочу…
- Бу зделано! – ответил Гнус с улыбкой и ушел к холодильнику в глубину второй комнаты.
Налив высокий хрустальный стакан помидорного сока, он подошел к столу начальника и, неумело сыграв идиота, вылил весь сок на стол. Майор не шелохнулся, он держал в руке заряженный агрегат и внимательно смотрел в глаза карлику. Толстые капли помидорного сока шумно падали на пол, исполняя подлый закон всемирного тяготения. Майор быстро посмотрел на красные капли, которые вот –вот должны были упасть на его брюки. Отдернув колено в сторону, он улыбнулся. Капли пролетели мимо и разбились о пол.
- Тебя сожрут сегодня заживо, придурок…! Я не знаю зачем ты это сделал, но через пару часов твои остатки будут вылетать из трубы пустым пеплом. Горбулин…! - заорал он во все горло.
В кабинет ворвался прапорщик Горбулин с лицом угольного экскаваторщика без работы.
- Я здесь!
- Отведи урода в камеру к Арлекину и скажи ему, что это его обед. Неделю нелетные дни… Так и передай!
- Так точно! –заорал Горбулин, схватив карлика за шиворот синей робы и улыбаясь во весь свой железный рот, как результат бездарного дантиста надомника. Сильно ударив карлика ногой в живот, он потащил его по коридору, как мешок с огурцами.
Дверь камеры сухо щелкнула несмазанным замком, заныла истерзанной струной и медленно отворилась.
- Граждане заключенные, открываю огонь без предупреждения при малейшем движении внутри камеры! Пшел! – рявкнул Нечитайло и отошел в сторону, держа пятидесяти зарядный автоматический пистолет стволом к двери и готовый открыть огонь на любую провокацию из помещения. Сделав три шага внутрь, Победитов ощутил позвоночником закрытые двери. Все так же щелкнул замок, и кто-то поставил либо точку, либо запятую в очередном эпизоде его жизни. Вдохнув воздух камеры, он поморщился от невыносимого зловонья.
«Именно таким должен быть запах смерти. Это именно то самое место, где я никогда не был раньше!» - подумал он.
Воздух не вонял. Он растворял любую мыслительную деятельность, он был наполнен вирусами, микробами, перемолотой заразой, злобой, нищетой страха, предсмертными муками и экспериментами доктора Абста. Слева был туалет, прикрытый наспех кирпичной стенкой и только с одной стороны. С двух сторон унитазной дырки на двух матрацах лежали четыре худых узника с глазами загнанных животных, жадно разглядывающих Победитова. Внутри камеры с шести шагов свет единственной лампы терялся в пространстве и переходил в легкий сумрак, за которым кто-то сидел, стоял и лежал. Камерой владела вонючая тишина, ждущая криков, стонов, боли, крови и развлечений…
- Здравствуйте, каторжане! - как можно дружелюбней сказал Победитов.
- Сифон! - раздался громкий приказ из сумрака камеры вместо ответа, –пакет этого пассажира, сюда неси!
Слева появился давно небритый крепкий парень с длинной шеей очень похожей на сифон без газировки. Он подошел к Победитову и, не глядя ему в глаза, бесцеремонно протянул руку к пакету. Мгновение, и он получил сильнейший удар в горло, от которого опустился на колени, схватившись за шею рукам, хрипя и выбрасывая остатки воздуха. Задыхаясь от тройного перелома трахеи, он повалился на пол и быстро затих, выпуская пузыри рваного воздуха и тонкую струйку крови из рта.
- Ну вот, снова убили человека моими руками, вурдалаки некультурные. Закон жизни номер 2 – «Кто-то скоро умрет!». Закон работает, как видите, его никто и никогда не отменял. Это тебе привет от моих китайских учителей Дим Мак, глупый парень без нейронов! - громко и весело произнес Победитов. - Еще раз повторяю для всех, здравствуйте, каторжане, добрый денёк и никакой больше…, я сказал! – более радостно произнес Победитов и, пошелестев пакетом, поставил его у стены, разминая кости правого кулака и похрустывая шеей вправо и влево.
Затем он быстро присел на корточки и поднялся снова, всем своим видом демонстрируя хорошую физическую форму, готовую к кровавой работе одного против большинства.
- Шахтер, метнись, проверь Сифона…! – крикнул все тот же голос, снова не ответивший на приветствие.
Высокий и худой парень медленно подошел к Сифону с опаской поглядывая на новичка и, потрогав его за шею, пнул ногой, повернулся к окну и сказал:
- Готовченко…, новый индеец его завалил…
- Сограждане, я не понял, какой-то новый инфект заехал в хату и уже завалил Сифона, а мы тут зырим на его наглый хавальник и не роем, что за тифозную крысу нам сюда запустили? Это же Пушкин – «Пир во время чумы!». Не пора ли…
- Засохни…, Лопата, не взлетай! – в камере сразу же повисла тягучая тишина. –Пассажир, рубаху сними, мы почитаем, что у тебя там нарисовано, что- то мне знакомое мелькает в голове…
- Рубаху я сниму, но только роман для умеющих читать у меня не под ней! – сказал Победитов и быстро снял рубаху, под которой не было ни одной татуировки.
Дверь за спиной Победитова неожиданно щелкнула несколько раз уже знакомым звуком, и снова медленно отворилась.
- Граждане заключенные, открываю огонь без предупреждения на любое движение внутри камеры! - повторил стандартную фразу новый конвойный, предусмотрительно отойдя на три шага от двери. – Эй, Арлекин, казлодоевская твоя рожа! Начальник передает тебе, что летных дней не будет неделю, а это тебе на обед. Псина, пшёл…! –скомандовал он и в камеру влетел перепуганный карлик с большой головой, толстыми ушами и с разбитым, запекшимся лбом. Дверь снова хрустнула и медленно закрылась, мягко вонзив толстые скобы в бетонную стену.
- Ну, так что там у тебя за роман? – с любопытством произнес кто-то из глубины камеры, игнорировав появление нового человека.
- А вот малой, сейчас вам прочитает! – сказал Победитов и, повернувшись к Гнусу спиной, присел на корточки.
Он положил ладонь на затылок и медленно провел по волосам прямо перед глазами карлика. Под ними четко виднелись четыре большие и жирные буквы Д.Ж.И.Н. написанные знаменитым шрифтом старинной газеты «Правда». Гнус не контролировал свою челюсть, которая медленно открылась от удивления. Он вспомнил пророчество старой цыганки.
- Ну, что там? Дичь! – кто-то крикнул со стороны окна, почесывая ладони от нетерпения.
- Здесь написано ДЖИН! – громко произнес карлик, рассматривая крепкий затылок с черной татуировкой, дрожа и вспоминая лицо старой цыганки Мехе, курящей трубку и постоянно трогающей ладонью немытое влагалище.
- Теперь моя очередь задавать вопросы, - уверенно произнес Джин тоном герцога Аосты, подойдя к унитазу и громко высморкавшись в него сначала левой, а затем и правой ноздрей, – кто тут у вас офтальмолог закрытого коллектива в этой консервной банке, вурдалаки? Я так понимаю, если кто-то еще хочет мой пакет, подходите, я облегчу вам дорогу в Парагвайские пещеры. У вас тут кислая и прыщавая среда дышать невозможно, давно пора проветрить помещение от микробов рукам самих микробов. Гы-гы…!
Сразу видно, что беспределите: кто дизелит, тот мочит слабого, и слыхал я на пересылке, что вы тут и человечинкой не брезгуете. Кровомешалки блиноидные! Но я знаю, что здесь - это не позор, не в падлу, так сказать… Говорить со всеми не буду только с Арлекином, потому что я Джин, всем понятно, плесень? А люди бывалые знают, там, где Джин, начинают происходить тюремные чудеса. Че вылупились своими вылупалками, демоны небритые? Подтянули челюсть к носу! Я жду Мафусаила, еханый штос! – медленно и настойчиво произнес Джин и улыбнулся в сумрак камеры.
Сделав шаг вперед, он наклонился, и демонстративно пошарил рукой в карманах мертвого Сифона, ничего не найдя, Джин поставил ботинок на его лицо сурово поглядывая боковым зрением на сидевших на корточках справа и слева.
– Ну…, вы просто крокодилы Коста –Рики!
Возле закрытого окна скрипнули доски, и кто-то медленно вышел из полутьмы. Это был Арлекин. Его лоб и щеки, были полностью покрыты татуировками разноцветных звезд и фейерверков невидимого праздника. Одного глаза не было и верхнее веко полностью соединилось с нижним в одном лоскуте кожи в том самом месте, где когда-то росли ресницы-разлетайки. Он был в чистой майке с портретом красивого старика с мудрыми глазами, и с явными признаками скорой смерти на лице. В его глазах читалась безысходность, бесконечная пулеметная лента чужих проклятий, черный наркотический путь и знак кармического убийцы из зеркальных звуков Баха. Вокруг его шеи была татуировка толстой пеньковой петли и старинный пионерский девиз двухсотлетней давности – «Всегда Готов!». Его внимательный единственный глаз смотрел Джину в оба глаза с восхищением и читал там уверенность, новую жизненную струю и скорые, неизвестные никому перемены амальгамной текучки. Он закончил размышлять и пошел на сближение.
- Здорово, Джин! –произнес он и протянул руку вперед. - Ну мы всех так встречаем, ты же в курсах!
Позади него стояли три молодых парня с признаками частого посещения спортзала. Они были худы, небриты и голодны, плюс кефирный тестостерон ежеминутно молотил им в головы и между ног тяжелым гормональным ксилофоном и маятником женского запаха. Обыкновенное молодое, приговоренное государством зверье на пороге смерти, с первобытным духом выживания в среде под названием «путь в никуда».
- Здоров, Арлекин!
Они пожали друг другу руки.
- Тут разный народ, многие о тебе слышали отрывками, но я слышал подробно от правильных и очень лихих людей, особенно ту историю, когда ты угнал поезд с танками. Я очень рад, что ты здесь, хотя звучит это тривиально, глупо и безнадежно. Шампанского с ананасами нет, но отрезанными сушеными ушами проигравших мне в карты я могу тебя угостить. Не побрезгуй свежаком. Бывшие хозяева ушей здесь сидят и дышат, вон…, суки, рожи потупили. Мы тут сыроеды все, так уж нам судилось, ни плиты, ни кострика, ни электричества. Проходи местечко для тебя найдется, там все и обсудим. Коллектив, - обратился Арлекин ко всей камере, - нас посетил настоящий ворлок и правильный чистодел! Надеюсь, ваше дальнейшее поведение меня не разочарует, никому не дизелить… Карлика сюда на удушение и на разделку, сейчас освежуем и пообедаем быстро…, слышали, что майор Пекло сказал, - неделя нелетных дней пол камеры может передохнуть, это в масть, это хорошо! Чем болеешь, Карлуччо, признавайся, маленький? Признавайся, чтобы мы не отравились тут все от твоей печенки, отвечай пока живой…!
- Этот Карлик со мной он мой личный звеньевой и носитель моего арсенала на уважении в моем коллективе уже девять лет. Он вместе со мной угонял поезд с танками, ходил за нефтью и грабил филиалы Банка «Олигарх». Это он вылез в окно на девяносто пятом этаже и сфотографировал миллиардера Сволочевского с ****ями, для его же миллиардерской жены перед ее днем рождения. Гнус серебряная втулка в моей большой музыкальной машине. Полчаса назад он послал генерала Пекло в Ад и остался жив! – быстро и уверенно врал Джин. - Все слышали? Он не мясо и не салат, он мой локоть и мой зефирный Доризо! Оскорбивший его - оскорбит меня, кишки выпущу на колбасу. Но, граждане смертники, хватит лирики, врач уже здесь, за работу... Сейчас начнем проветривать помещение и делать аквариум для турбинных кашлоидов. Начнем создавать, так сказать, оазис в пустыне, а потом…, в общем, все по очереди, сутенеры фантазий.
- Повезло тебе, Гнус! Ой, как повезло. Карефан тебя спас. Молись за его здоровье! - с улыбкой ответил Арлекин.
Гнус смотрел на Джина и трясся всем телом, ему только что спас жизнь незнакомый человек, не смотря на ад местных отношений. Спас, возвеличил и для всех озвучил легенду…
– А скажи, Джин, как же ты проветришь наш каземат если за разбитие окна полкамеры по их законам расстреляют сразу во дворе корпуса. Мы бы еще пожили бы на этом свете.
- А мы не будем разбивать стекло. Это путь неверный. Я аккуратно вырежу треугольную дыру в стекле, а затем, поставим круглосуточного дежурного с тряпкой. Как вы все до сих пор не заметили дверь открывается ровно 7 секунд, там механизм, а не человеческие руки с ключами и этот механизм запрограммирован именно на это время, не меньше и не больше. Всего 7 секунд-это постоянная константа. С другой стороны, семь секунд - это целая гора времени, для того чтобы подскочить к окну и закрыть его курткой или тряпьем.
- А зачем дежурный с тряпкой? – спросил парень позади Арлекина.
- От е…! Повторяю, единственный показатель, что окно разбито или вырезано, это сквозняк, который может почувствовать конвой, открыв дверь в очередной, неизвестный нам раз. Замок начинает работать громко и нашего дежурного поднимают два высоких качка, и он запихивает в стеклянную дыру куртку. Результат: сквозняка нет и быть не может, окно со стороны дверей не просматривается, его никак не видно, потому что эта лампа затемняет всю панораму. Внутрь они никогда не зайдут, не тот расклад по контролю за нами. Результат: свежий воздух, вентиляция, и мои помощники, которые ждут за окном моих сигналов. Так что наши жизни от трех человек будут зависеть, поднимающих альпиниста домкратов и самого альпиниста с тряпьем.
- Ты сказал, что твои помощники ждут сигналов? – с удивлением переспросил Арлекин. - Какие помощники? Ни хрена себе!
Камера загудела.
- А вы что собрались тут подохнуть от болезней и пить кровь друг друга, вместо водки с пивом? Я в таком раскладе - пас! Мне и марьяж не нужен, мне нужен сытый и ленивый Инсбрук с австрийскими свиными сосисками и развратной фрау Винкель! - игнорировал уточнение Джин. - Это очень неправильный путь, закогтиться на тюрьме и бесславно исчезнуть в государственном мясном цеху, это без меня. Мы же люди-человеки, граждане горячо любимой страны, мы все должны жить дальше с маленькой оговоркой, если на то будет и есть воля Божья! На земле 510 миллионов квадратных километров, нам обязательно найдется уютное местечко. Кроме Бога никто не может отнять у нас наши жизни. Я слышал, давеча…, сказал один подсобный на разделке капусты -«Кто родился свободным, тому и за решеткой свобода!». Я бы пересказал, не нарушая гармонию сказанного- «Кто родился свободным, обязан жить на свободе, а не за решеткой!». Вам здесь нужно проводить дезинфекцию…, дезинфекцию тюремных понятий. Вы сложили руки и сдались, плывете по течению, как португальский кораблик с эруканджи, это неправильно. Слушайте меня, мы создадим коллективный разум, который сносит стены, завоевывает города и прорывается из любых лагерей на волю. Только коллективный разум решает все для самого себя, это закон, давно забытый людьми. Герой всех времен — это одиночка! Полная белиберда и чушь! Со времен вразумительных людей с копьями на пещерного медведя и мамонтов ходил только коллектив с единым разумом, улицы Вашингтона и Нью Йорка двести лет назад тоже рвал коллективный разум, и еще две тысячи примеров всеобщих побед, потому что любая война- это коллективный разум. Все, как один и один, как все! У нас коллектив единства судьбы и никак не меньше, потому что все хотят сбежать отсюда и жить по-человечески, но в планы самого государства это не входит. Сыграем с Империей в покер, если мы что-то сделаем не так, подохнем все разом и это не обидно и не западло.
Однажды умный еврей с седыми усами и шевелюрой сказал – «Только те, кто предпринимает абсурдные попытки, могут достичь невозможного!». Я думаю, пора нам всем на свободу, тем более что завтра ночью верхнюю плотину откроют и затопят весь лагерь по приказу беспредельщиков у власти, к едреной фене!
После этих слов наступила полная тишина, а затем камера зашумела, многие подвинулись поближе к говорящему Джину не смотря на грозное лицо Арлекина, который тоже был удивлен не меньше остальных. Со всех сторон посыпались одни и те же вопросы, приговоренные перебивали друг друга и были обеспокоены точным временем их конца.
- Коллектив, если вы позволите, я продолжу… То, что я вам сказал, это не шняга, а реализм, который я слышал своими собственными ушами. У нас с вами самая праведная и мощная мотивация - помочь себе и сделать все правильно, как я скажу. Нет мотивации, начинается бардак в голове и в поведении, есть мотивация, люди обречены на успех всегда. Организовать подводную лодку с нашим экипажем и уплыть в сталагмитовые пещеры под водой, мы не сможем, это цель глупая. Правильная цель: свалить отсюда до прорыва плотины…, знаю, знаю, вы все сидите на стуле под названием – «скепсис», но я вас уверяю, что ничего невозможного в жизни не бывает, нужно только быть художником. Но если мы все смертники здесь, приговоренные Империей, значит мы все тут художники. Вы вообще представляете себе, что могут нарисовать тридцать семь Леонардо да Винчи вместе? Это будет не картина, это будет бесценное шедевральное полотно семь на семь метров в самом крутом музее мира. Словом, пора валить отсюда и поскорей, гребаная тетя! Кто за, поднимите одну ласту вверх, только медленно, чтобы воздух чумардосный не гонять по помещению.
Все подняли одну руку вверх, кроме Арлекина, который сидел на краю шконки и улыбался всем своим изуродованным лицом, так, что господину Виктору Гюго с его резанным мальчиком Г. и не снилось.
- И вообще, чтобы выбрать правильную дорогу, нужно сначала заблудиться. Мы все здесь заблудились, между прочим…
- Джин, но у нас нет стеклореза и веревки, как же мы… - сказал кто-то сбоку.
- Скажу сразу, через окно мы уходить не будем, мы уйдем через дверь, как нормальные люди. Окно нам нужно чтобы не дышать этим вирусным компотом с зараженными турбиной. Здесь в каждой щели микробы и молекулярная чмарь. А насчет стеклореза, так он есть в кармане у каждого, кто курит сигареты с фильтром. У кого найдутся сигареты с фильтром и спички? Насколько я знаю, они разрешены, чтобы вы травили себя и других и скорее подохли.
Кто-то протянул Джину сигарету. Он медленно оторвал фильтр, осторожно зажег спичку и провел четыре раза по краюшку фильтра, который стал подгорать, пускать черный дымок и видоизменяться черной окантовкой. Затем, он положил горячий фильтр на пол и каблуком сильно придавил дымящий край сверху. Через несколько секунд, он поднял фильтр, сплюснутый с одной стороны и затвердевший, как камень.
– Вот вам стеклорез, рашпиль и пилка для мозгов номер один. Это подарок от химии и мною глубокоуважаемого Дмитрия Ивановича Менделеева. С учетом моего личного опыта нам нужно таких только восемь, и свежий лесной воздух прочистит нам не только легкие, но и мозг. За работу, смертники, едри вас в коляску! Жить среди леса, а дышать фекалом- это непорядок.
- Ух ты, Джин, а этот Менделеев, твой кореш тоже? Крутизна, б…ть, какая! Ты только скажи, что делать? Мы подмогнем! – зазвучало со всех сторон.
Коллективный разум начал просыпаться среди сонных и приговоренных к смерти. Однажды, один смертник сказал- «Приговор государства для меня ничего не значит, для меня главное, чтобы я сам себя не приговорил, остальное драматургия моей судьбы…».
- Мне нужно два крепких высоких парня. Как вы заметили, окно находиться на высоте двух метров и тридцати сантиметров, мне нужна крепкая подставка для ног, пока мой локоть- Гнус, будет резать стекло. В этом Ноевом ковчеге давно уже пора проделать дыру. Далее, мне нужен человек, который из красного кирпича у параши соскоблит грамм двести кирпичного порошка и превратит его в пудру. Мне обязательно нужна кирпичная пудра самого мелкого помола. Перед тем, как заберут тело героически погибшего Сифона мне нужен стакан его крови, стакан слюны здоровых парней и газета. Все, кто болен сифилисом, раком, спидоносцы –авианосцы, чумардосные летяги, все, кому не повезло и кто не здоров, перейдите на ту сторону помещения. Турбисты станьте отдельно от всех, мы вам аквариум соорудим. Кто из вас болен вы знаете лучше меня, Арлекин, подсоби…!
- А ну, весь вирус к стене напротив построиться, быстро! -рявкнул Арлекин и махнул трем культуристам. – Кашлянутые все сюда стали. Фаза, Рекс, выдавите кирпичную крошку и несите сюда на стол в газете. Санитар, возьми стакан крови у Сифона, лезвие возьми у меня под матрасом. Штырь, собери у пацанов слюну в «гильзу» и неси сюда. Джин, а что такое аквариум, при данной обстоятельствах? – поинтересовался Арлекин, подражая культурному стилю изложения, на котором говорил Джин.
- Сейчас покажу. Граждане смертники, убедительная просьба не ругаться матом, ибо дело наше, не может оскверняться вербальными заклинаниями сатане. Прошу всех соблюдать божье правило спасения душ и не сквернословить, тогда сам Всевышний нам поможет и протянет свою теплую ладонь. Арлекин, нам нужно обсудить кое-что, идем на дальнюю вату к окну и поставь часовых против чужого уха.
- Шмыг, Дрон, стали тут! -скомандовал Арлекин и они ушли в дальний угол камеры, где было пусто, темно и за стенкой подвывала старая труба, пропуская воду на нижние этажи.
- У меня вопрос, – шепотом спросил Джин у Арлекина, – в каждой камере есть мышиный наушник, фискал и подлый человек, ты знаешь кто это?
- Конечно, он раз в два дня выходит из камеры, якобы к врачам на обследование, у него редкое сочетание красной волчанки, болезни Бери Бери и сифилиса. Так нам раскатали его болезни. Его шкон возле параши, вон он сидит и читает что-то. Мы его не трогаем, потому что за его смерть в камере расстреляют десять человек сразу. Нас предупредили громко и внятно, что он представляет интерес для науки и трогать его нельзя. Но, я- то понимаю, что он кукушка, так и живем, бля, с этим сифилитиком.
- Отлично! Мне нужен мякиш хлеба и десять волос с его головы для старого фокуса под названием «сон Навуходоносора», именно его волосы, понимаешь? - ответил шепотом Джин.
- Нет не понимаю, но достанем, не вопрос. Я тебе верю… У тебя на затылке крутая печать, такие печати носят только с разрешения Совета Неповиновения. Я впервые такую вижу за все мое время отсидок. Печать на затылке под волосами это масть мастевая, это не судачья уха и не бабушкин борщ, это кремлевский званный ужин от поваров пятой гильдии.
-Правду сказал…, так оно и есть. Второй вопрос и последний, нам нужен очень свежий труп, умерший при определенных обстоятельствах. Я лично эти обстоятельства организую и мне вопросы не задавай, все это направлено на наш уход отсюда. Удушение кого-то ночью не подходит, при насильственной асфиксии видоизменяется то, что мне нужно нетронутым и без изменений, здесь более тонкая задача, со специальными реакциями человеческого организма по трактату «Юй-Фэй-Ча». Это элитно –индивидуальная работа. Поэтому мне нужны его волосы, мякиш хлеба и приход ночи. Что делать потом, я потом и скажу…
- Я тебя услышал и учуял. Дрон, – позвал Арлекин здорового парня, – слушай внимательно, что нужно сделать…
Через несколько минут, крайняя двухярусная кровать была завешана со всех сторон грязными мокрыми простынями. За ними, сидя на деревянных досках и постоянно кашляя внутри, были изолированы восемь человек. Это называлось аквариум для туберкулезных, придуманный на Сахалине еще знаменитым русским доктором и писателем в круглых очках с саквояжем. Основная часть вируса вылетала из ртов больных и оседала на мокрых простынях, создавая очень нужный для Джина эффект. У окна стояли трое здоровяков и держали легкого Гнуса, который царапал сожженной стороной фильтра по стеклу, точно по намеченному Джином треугольнику. Возле кирпичной стены на корточках сидели двое и маленькой скрепкой колупались в красном кирпиче. Через три часа Джин посмотрел на окно. Это было не первое окно в его бурной и беспокойной жизни, оно, как и все ранее, лениво поигрывало бликами старого не протертого пенсне с потоками световых отражений. Он смешал красный блин из свернувшейся крови мертвого Сифона, с собранной слюной узников, и получил однородную клейкую массу. Измазав площадь стекла внутри процарапанного треугольника этой клейкой субстанцией, Джин, под любопытные взгляды камеры, прилепил на треугольник газету и резко ударил в центр. Хруст был глухим и очень тихим повтором профессионального стекольщика. Медленно и осторожно, заведя пальцы вниз треугольника и вытащив газету с прилипшим стеклом, он глубоко вдохнул свежий лесной воздух. Новая цель была достигнута.
- Итак, Смертники! Вы уже не смертники благодаря воле Божьей, мы имеем самый свежий воздух в этих местах. Если дежурный по окну, он же альпинист, и его два домкрата замешкаются, нам всем билет в Ад выписан сразу, поэтому, домкраты все время находятся здесь, эта обрызганная и вонючая куртка и мой маленький гнусавый Карлуччино! Слышишь меня, Братан? Жизнь всей камеры, теперь, у тебя в руках… Надо же, - снова глубоко вдохнул в себя лесной воздух Джин и продолжил, - четыре часа назад вы хотели сожрать человека, который сейчас отвечает за вашу жизнь! Вот это водевильчик, это уже система… Правильно говорила моя бабушка – «Пути Господни неисповедимы!». Сейчас ты матадор, а через пять минут уже окровавленный бык! Мораль такова, что нужно быть не быком и не матадором, а человеком, это всегда выгодней для поиска световых маршрутов.
- Бу зделано, Джин, как всегда! – задорно ответил Гнус, улыбаясь во весь беззубый рот и ловя одобрительные взгляды сокамерников.
- Вот и хорошо, – ответил Джин самому себе и смазав палец слюной, вытянул руку сквозь дыру в стекле, - значит так, ветер небольшой…, к вечеру подует в нашу сторону и продует наш вонючий трюм. Скоро я увижу звезды и информации будет еще больше. Самое главное излучение, пульсация и запах наших тел, привлекут самок комара, а значит… Что это значит, братва?
- Это значит, что нас покусают лесные комары! – вставил кто-то сбоку.
- Привязывая это к природе, это логично. А главное, что после комаров сюда прилетит тот, кто нам откроет дверь.
- Как это? Все загадками лепишь! – пробурчал кто-то недовольный из сумрака.
- Лепят пельмени, вареники или пластилин, а я даю информацию, инфракрасный звук с отражением инфракрасного звука. Задумайтесь только над одной мыслью, вся наша короткая жизнь — это познание жизни. Есть квинтильоны вопросов, на которые вы не знаете ответов, это нужно понимать и постоянно учиться, а не жрать водяру в банях с блудными женщинами, потерявшими свой личный шелковый путь. Другой вопрос, если ты не хочешь учиться, тогда живи скудоумием, не смотри на облака, не слушай кузнечика, живи во злобе и беспределе и никогда никому не скажи от всей души искренние слова любви, потому что ты не жил вовсе. Твой curriculum vitae (бег жизни) будет коротким и глупым, а теперь слушай внимательно обреченный недовольный сиделец: ты пришел в этот мир, покушал, изрыгнул миллион матюков, уничтожил чей-то жизненный путь, много раз сходил в туалет и внезапно сдох, не оставив о себе и следа. Ты однообразный и живешь в муках червивого яблока. Я тоже не святой, но я читаю книги и познаю мир добра, потому что мир зла давно честоколит весь мой поиск правды. Я задаю себе вопрос, зачем и кто прислал меня в этот мир, а ты задаешь себе такие вопросы, шуза болотная? Я был в Китае семь раз и общался там с очень мудрыми людьми. В то время, когда остальные жрали древесных личинок, маринованных пауков, черную, осветленную рыбу и запивали алкоголем с наклейками на английском языке, я делал заметки в своей тетради и запоминал. Я не куралесил и не ублажал свои кишки, я все запоминал, впитывая знания, как большой шприц. Главное, не трещите трахеями и не мешайте мне своими темными сомнениями. Если я культурен, это не значит, что я тебе не вырву твой аппендицит через твои же ноздри или не съем твой язык после чистки еловой веткой. Почему-то множество людей культурное изложение мыслей принимают за беззащитность и ущербность, это большая ошибка! Х-м! Если кто-то может лучше…, сюда ходи и сделай для всех, а не клацай верхним небом в ожидании результата моего личного труда. Вопросы есть? По-моему, каннибалы, до моего появления здесь вы сидели в полной смертельной жопе! Сейчас тоже жопа, но менее смертельная и помни, что сезон любой жопы, имеет свой конец, а там, где конец, там всегда и начало…, может быть новой жопе…!
В это время, Арлекин, слушая текст Джина с восхищением смотрел единственным глазом в лицо узника –фискала и зловеще молчал. Он ждал реакции, той самой, к которой никто никогда не готов. Он смотрел на него и молчал, как сфинкс, как любая газета с сенсацией, он молчал, как столовая скатерть, как холодный чайник.
- Я болен вы же знаете, я очень болен, меня нельзя трогать и привлекать куда- либо. Я очень болен, мне колют уколы, бьют меня электричеством и берут кровь из вены по полтора литра в день. Я не жилец, я скоро умру, меня трогать нельзя, Арлекин, ты же знаешь я очень, очень заразный. Мне завтра утром на уколы снова, меня нельзя, меня нельзя трогать вообще… вы же знаете! - частил фискал с ужасом и тайным умыслом в голове.
- А никто, жаба, и не собирается тебя трогать, нам нужен для анализа пучок твоих волос. Сиди смирно, контуженный, а то я тебя вылечу сразу, без рихтованного медицинского диплома в стране Лолипоп!
Арлекин схватил его за волосы и вырвал небольшой клочок волос под визг их владельца.
– Гнус, Домкраты…! Закупоривайся, я отдаю им тело Сифона, пока он не посинел совсем, красный компот с него уже взяли…!
Затем, он подошел к двери и нажал на почти стертую кнопку с надписью «Труп». Через три минуты нижняя рама-окно отворилась и в нее можно было рассмотреть ноги и даже лицо охранника. Он принял тело Сифона и тут же прострелил ему голову из пистолета, не отходя от двери. Эхо выстрела было тихим щелчком с глушителем нового поколения, оно растворилось в звоне упавшей гильзы, а тех, кто это услышал, заставило подумать о вечности и о себе. Джин уже лежал на полу у двери и с косого градуса наблюдал за движениями вторичного убийцы бедного Сифона, в открытое окно номер 2. Он снимал инфу, в чем он одет, его наплевательское отношение к отлетевшей прочь гильзе от выстрела, как подбиты крайние туфты ботинок, помогает ли ему кто-нибудь кроме труповозной тележки, исполняет ли юридическую, внутреннюю, лагерную инструкцию, переговаривается ли по рации, шутит вслух, чем воняет, подстрижены ли ногти на руках, есть ли у него нож на груди в ножнах, и еще, двадцать семь очень важных пунктов ориентации в скрытой жизни за дверью. Он снимал информацию, используя выброс тела Сифона, он всегда так делал при любом постороннем действии, потому что хорошо понимал, что любое визуальное действие дают реальный взгляд на закрытые информативные пункты, которые так или иначе повлияют на дальнейшую импровизацию его личной жизни и жизнь других членов коллектива! Это был особый пункт его ориентирования в среде чуждых ему людей, которого нет у миллионов и даже больше, он видел перед собой то, чего не видели все! Это было его собственное африканское письмо тинга-тинга, только не на ткани из хлопка, а на ткани его головного мозга. Эта информация хранилась, как девяносто имен Аллаха на кончиках перьев павлина. Джин дегустировал жизнь каждый день и хорошо помнил, что не нужно бояться ошибаться, а нужно бояться повторять пройденные ошибки каждый день. Люди сделаны из слов и поступков. Слов, описывающих иллюзии алчно желаемого и не всегда необходимого, затем, их же поступков, которые никогда не входили в планы звуковых и информационных полей. Именно их народ прозвал Богом и верхней волей, которым они несут деньги и жгут стоячие свечи. Всем нужна Вера в завтрашний свет, хотя бы в огоньке пенькового фитилька. Ну и что, что за деньги, за то Вера же, где-то летающая и лечащая душу.
И никто не знал, что, помогая информационному полю, он помогает сам себе, потому что этому в школах не учат, в школах скепсиса и постоянного удушения личности… Никто и никогда, идя в баню не задумывается над вопросом, о чем может думать банщик? А это уже ключ к отрезку своего существования в бане…! О чем думает летчик, ведущий в небо трубу с имитацией птичьих крыльев, проводами и душами сотен незнакомцев, запертых в этой самой трубе? О чем он думает? Это тоже ключ, но уже к продолжению собственной жизни в небе…. Некоторые люди, задают себе тупиковый вопрос –А зачем мне думать над этим? На этом вопросе им и конец.
- Когда-то, много лет назад, - продолжил Джин, осматривая выступы камерной двери, - когда я был в тени своих деяний, я присутствовал в усадьбе одного удачливого ублюдка в заброшенном, теплом, морском крае. Я знал, что, когда человеку долго «везет», его конец уже на пороге, потому что за любое «везение» нужно дорого заплатить и это неписаный закон поля событий. В двойной клетке у него во дворе, сидели обыкновенные две собачьи души: папа и сын мастью Мостино –Наполитано. О, это было жестокое зверье. Пока сытый хозяин с золотыми зубами вещал казуистику о дальнейшем проходе текущих дел, я наблюдал за короткохвостыми родственниками в клетке, которые рвали друг другу брыли, рычали и дрались сквозь решетки, а хозяин наслаждался собачьей ненавистью близких родственников пил кальвадос и судачил о своей блокаде чужих мнений….
Именно тогда я понял, что любая мелочь проталкивает смысл от слепого идиота к разуму. Он был потом убит продажным охранником в возрасте тридцати девяти лет, тривиально, в банальном туалете богатой усадьбы. Своей смертью он выполнил маленький оборот маленького колесика для дальнейших оборотов таких же колесиков, как и он. А его собачек я лично выпустил на свободу. Собачий папа и его собачий сын разошлись в разные стороны одноэтажного приморского городка, уже не веря в селекцию человеческого разума и мясные подачки, они приобрели главное- жизнь без клетки. Я всегда знал, что у судьбы свои маршруты, без светофоров…
………………………………
Постепенно день вытекал и темные углы, насыщались более черной краской. Внутри помещения дышать стало легче, но узники, выстроившись в очередь и поддерживая друг друга за ноги, приставляли лица к треугольной дыре и жадно дышали лесом, вспоминая давно забытые запахи родных мест. Оконная дыра…, обыкновенная оконная дыра выполняла роль противогаза. Восемь человек вместе с Арлекином стояли возле Джина и смотрели на его странные манипуляции с волосами фискала и небольшим комочком хлеба величиной с горошину. Джин делал петлю из отдельного волоса и вставлял ее в хлебный мякиш. Таким образом на глазах у наблюдающих, появился шарик со всех концов, окруженный волосяными петельками и похожий на странного ежика. Никто вопросов не задавал, потому что компетентность Джина уже была доказана, и, хотя любопытство рвалось из ртов, все молчали.
- Я знаю, что у вас есть вопрос, что же я делаю? - наконец-то бросил Джин. - Могу повторить только то, что уже было сказано - эта штука называется «сон Навуходоносора», ее изобрела какая-то мудреная голова еще в древнем Вавилоне, о котором вы прочитали много книг…, наверное, этот шарик нам очень поможет. Может быть, кто-то слышал о царе Навуходоносоре, а? Молчите? Ну, в общем, я не удивляюсь. Арлекин, а где кирпичная пудра? Ты обещал. Если хотите на свободу, дайте немедленно кирпичную пудру.
- Фаза, Рекс, где пудра, едрена мать? – нервно и зло бросил Арлекин и обернулся в темный унитазный угол.
- Все четко, Арлекин! – раздалось со стороны и к ним подошел очень худой парень с длинными волосами и отечным лицом.
Он аккуратно выложил на стол газету с бурым порошком. Джин попробовал пальцами кирпичную пудру и улыбнулся.
- Отлично, граждане смертники, замечательное качество, - негромко и с удовольствием произнес он, - теперь мне нужен подкожный жир трех человек, из-под ноздрей, я первый!
Он надавил свою ноздрю и собрал пальцем белые подкожные выделения в комок, которые есть у каждого человека на земле. Затем, взял еще с двоих, получился белый сальный шарик, который он аккуратно выложил на газету, где лежал целлофановый пакет небольшого размера.
–Как только кого-то укусит комар, сразу скажите мне, не прозевайте. Это очень важный знак для нашей свободы, как бы странно это не звучало, но в мире очень много странного, не так ли? Братва, сегодня ваша последняя ночь в каземате, если вы все очень быстро будете выполнять всё, что я скажу. Времени на уход будет мало, но достаточно и будет оно судьбоносным.
- Почему мы должны тебе верить? – сказал кто-то из сумрака камеры.
- Вы ничего мне должны! – ответил Джин, разглядывая очередную надпись на стене, которую оставил человек, давно ушедший в мир иной по собственной глупости. Там было написано черным расцарапанным по стене потухшим почерком самоубийцы, бывшим живым человеком, который ушел.
«Существует нечто, что хуже самой смерти. Страшен не мой тощий труп на оконной решетке, а то, что происходит в моем сердце. Мне подарили жизнь, ограниченную во времени. Мне надоело стоять в очереди за своей смертью. Мне достаточно!»
Через два часа, когда большая половина камеры уже спала, разрывая воздух странной какофонией храпного рыка и воя. Кто –то из ближнего круга подошел к Джину и показал ему ладонь с кровавой черточкой размазанного комара.
- Отлично, пора работать. Домкраты, быстро поднимите меня к лампе у дверей! – скомандовал Джин, и двое детин быстро выполнили его приказ. Джин взял сальный комочек человеческого жира, изменив его форму из круглой на лепешечную и нежно выложил на верхнюю стенку постоянно горящей лампы. Лепешка стала медленно плавиться, выбрасывая в воздух невидимую струю особого запаха. – Опускайте! –бросил Джин и, подойдя к столу, взял целлофановый пакет. –Теперь ждем главного гостя! – шепнул он, подойдя к пробитому окну.
Через полчаса в камеру залетела лесная моль, затем еще одна и еще…
- Молодцы, унюхали позывной на уровне выделений самки моли…, вашу мать! Красавы, идите все ко мне, я вас уже заждался. Недаром я съездил в Китай и отказал Мао Лин в суррогатной сиюминутной любви на теплых камнях. Дай Бог здоровья мудрому Си Со Вану за его тайны и секреты!
Джин дождался пока самцы моли долетят до лампы и схватив каждую, спрятал их в пакет.
–Половина работы сделана! - сказал он восторженно, глядя на моль внутри пакета.
Она трепыхалась, пробовала улететь, билась и целлофановые стены и выбрасывала тучи собственной пыльцы.
– Отлично, ребята, еще, еще, еще… давайте мне ваше природное покрытие. Джин был похож на одинокого, очень сумасшедшего профессора, совершающего открытие. Все, кто не спал, имели вопросов больше, чем за всю их жизнь.
- Дрон, просекай за фискалом, когда он захрапит, дай мне зеленую ракету. Я буду отправлять его к древнему царю на мудрые беседы в Вавилонских садах на тему о предательстве! – шепнул Джин и подошел к окну.
Задрав голову, он пристально уставился на отрезок ночного неба. Он думал и сочетал свои знания в голове, высчитывая по звездам, где юг, а где север, погоду завтрашнего дня, время восхода солнца, возможные возмущения ветра, цветность маленьких облаков и их скорость… В голове отбивалась оперная фраза – «что день грядущий нам нес-е-е-е-е-ет?»
- Ну-ка, подсадите меня, герои больших войн.
Схватившись двумя руками за решетку, он подставил лицо к треугольной дыре и завыл, подражая волкам. Первыми откликнулись сторожевые псы, но, быстро успокоившись, замолчали, не учуяв волчьего запаха. Через несколько минут справа из дальних уголков леса откликнулись серые хозяева. Они бросали свой позывной в воздух, рассказывая о границах их территории, о себе, о дружном коллективе, где законы стаи превыше всего, где нет идиотов и нет воровства.
«Их там особей пятнадцать, – размышлял Джин, - такие человека раздерут на лохмотья и не побояться ни дубины, ни ножа…, разве что автомат. Сбрасывать со счетов такой подарок судьбы нельзя. Вся глубина леса их законная территория, туда, человеку с мозгами хода нет…»
- Джин, наш почтальон уже дрыхнет! – тихо сказал Дрон и почесал под мышкой воспаленный лимфоузел.
- Спасибо, еще один шаг к свободе, аминь!
Арлекин вместе с Джином подошли в спящему фискалу, который лежал на спине и храпел, приоткрыв рот. Джин склонился над его лицом и прислушался к амплитуде храпа. «Меццо сопрано, никак не иначе» - подумал Джин и улыбнулся. На очередном вдохе он вбросил в рот фискала горошину из хлеба с волосяными петлями и замер. Горошина ушла в трахеобронхиальное дерево, цепляясь петлями за многочисленные внутренние уступы. На очередном вдохе, которого не получилось, фискал открыл глаза и схватился за горло. Он не мог больше дышать.
«Один, два, три, четыре, пять…, - отсчитывал про себя Джин, - девять десять…».
Фискал дернул головой и затих. Произошел мгновенный выброс адреналина под давлением.
- Все правильно, ровно семнадцать растянутых секунд, – сказал он и взял кисть умершего нащупывая пульс, – я надеюсь то, что нам надо уже сварилось в его природной сумке.
- Как это растянутых секунд? – спросил Арлекин.
- Когда человек отсчитывает секунды сам без секундомера, кто выполняет особые задачи в обязательном временном промежутке, такие секунды, называются растянутыми.
- А…! – шепнул Арлекин.
Джин взял лезвие, рассек кожу и углубился внутрь, вытащив наружу желчный пузырь, он улыбнулся и аккуратно срезал его, поместив в отдельный целлофановый пакет.
- Это уже драгоценность для всех в этой камере. Осталось набраться терпения и закусить удила. Завтра я сделаю последнюю химию, и мы вывалимся из этого мешка на свободу! – сказал Джин, улыбаясь от того, как Арлекин и его люди смотрят в недоумении на весь процесс.
Ночь диктовала сон с потоками свежего воздуха из стекольной дыры. Где-то там, в пустых коридорах большой тюрьмы, готовилось эфирное заполнение всех пустот и бродячих теней.
Он очнулся быстро от красивого сна со счастливым концом. Улыбнувшись в никуда, Джин открыл глаза и включил уши, он просканировал камеру на опасность, которой быть не должно по обширной логике всеобщей выгоды. Формула воздуха была несвежей, но намного лучше, чем вчера до его прибытия в этот заселенный пункт. Кто –то чистил зубы пальцами, склонившись над краном с водой, смотревшим прямо в унитаз, кто-то валялся под стенами, свернувшись по собачьи и сглатывая голод. Двое здоровяков и карлик сидели у окна и смотрели на дверь, готовые в любое время исполнить задачу по закупорке окна. Новый и бесконечный день медленно вползал в камеру узкой лентой далекого Солнца. Джин сел за стол и уставился на газету, на которой лежали молотая кирпичная пудра, завязанный целлофановый кулек с пыльцой лесной моли, три гильзовые папиросы без табака и свежий желчный пузырь погибшего от удушья фискала. Сзади стали подтягиваться узники, которых раздирало любопытство свойственное людям. Внимательно следя за манипуляциями Джина, они задавали себе вопросы, на которые не было ответов, особенно тогда, когда из небольшого количества желчи, под огнем двух спичек, сформировалась субстанция похожая на черную сажу. Заканчивая химическую практику, Джин обернул свой рот и нос платком из собственного пакета, попросил всех отойти подальше и не дышать в его сторону, затем, он смешал полученное с кирпичной крошкой и с пыльцой крыльев моли и этим содержимым медленно набил три папиросы.
- Итак, вся ответственность за выход на свободу ложиться не только на меня, но и на весь наш коллектив. Чем слаженней мы будем, тем у нас больше шансов. Кто не хочет на свободу, сидите здесь и не рыпайтесь. Дверь после нашего ухода будет снова закрыта. Кто идет со мной станьте вправо, кто остается подыхать ушли влево к унитазу. Отлично, –воскликнул Джин потирая руки, - подытожим: двадцать два самых слабых, остаются. Понимаю вас. Тут только две карты на столе: или быть расстрелянным или свобода с долгим бегом по тайге. Не каждый выдержит. Все, кто пойдет со мной, слушайте так же внимательно, как родную маму в 3 года. Любая самодеятельность или истерика сорвет нам все к едреной фене. Если кто-то думает, что я хочу бездарно сдохнуть с вами в одном коллективе, я вас уверяю, что это не так. Делайте четко, что я вам скажу и тогда мы…
- А можно услышать весь план нашего забега, - спросил Арлекин, дергая желваками на скулах, - валить в неизвестность, ни хрена не зная, а лишь надеяться на тебя - это яма. Лично я так считаю и сильно сомневаюсь…
- Это твой забег в ширину. Как говорил один мой американский друг - «не стреляй раньше пистолета!». Я и собирался сейчас же, не отходя от сейфа, распределить роли и растолковать бегущему коллективу, что к чему… Бежать в яму никто не будет. Идите все сюда, склонитесь над газетой, я нарисую план и раздам роли перед нашей премьерой. С премьерой вас, товарищи- господа-актеры! Или прорываемся тихо к свету, или громко во тьму. Мы уже бегущий коллектив, мы один организм, мы один человек. Итак, слушайте внимательно, от этого зависит вся ваша жизнь. Если где-то я ошибусь или вам покажется, что это бред, не стесняться никому…, говорить сразу и прямо, не зависимо от вашего статуса в камере. Сделаем так…
Около шести часов вечера, Джин снова ухватился за решетку и, прильнув к дыре, вслушивался в дальние отголоски работающих двигателей машин во внутреннем дворе тюрьмы. Гнус сидел на корточках у камерной двери и, приставив ухо к замочной скважине, прослушивал коридор.
- Гнус, ну что там…, до пятисот досчитал? - громко спросил Джин.
- Досчитал…, никого, ни единого шума, ни единого шага. Охрана, как будто передохла вся! - четко отрапортовал Гнус.
- Так уж и вся, это ты хватил лишнего. Обязательно кто-то есть. Ну, с Богом, смертники. Ты все помнишь, что нужно сделать?
- Все помню, я готов! -решительно ответил Гнус, показывая зажатую в кулаке папиросу.
- Построились все по назначенным задачам и выходу в мир, который нас не любит, - скомандовал Джин, - всем повязать белые ленты на оба ботинка, ни одна служебная собака в мире не возьмет след, который воняет густым туберкулезным выхлопом турбо больных.
Затем он подошел к кнопке «Труп», перекрестился и нажал. За спиной у Джина стояли Дрон и Арлекин. Через пару минут послышались шаги - это был охранник и его шаги были обычными, неторопливыми. Звуки шагов перемешивались со скрипом трупотележки.
- Внимание всем, –скомандовал Джин, - не суетиться, не разговаривать, не истерить… Одно движение - один результат…
Нижняя откидная дверца для выемки трупов, отворилась со стуком. Джин и Арлекин подтолкнули мертвое тело фискала головой вперед, и оно исчезло в коридоре. Затем раздался сухой щелчок выстрела и звук отлетающей гильзы.
- У нас два! – спокойно сказал Джин и утвердительно махнув головой Гнусу, подмигнул и закрыл его глаза своей ладонью.
Тело Гнуса быстро исчезло из камеры. Карлик открыл глаза и, вставив папиросу в рот, со всех сил выдохнул в лицо удивленного охранника, и тут же закрыл свое лицо рукой. Черно-бардовое облако молниеносно влетело в глаза и нос солдата, и он, мгновенно оцепенев после вдоха, всем телом рухнул на пол. Схватив ключи от двери, Гнус вставил их в замочную скважину и провернул четыре раза, сработал электронный датчик и ровно через семь секунд дверь отворилась. Он стоял в открытом проеме и улыбался во весь свой беззубый рот. Дрон и Рекс схватили охранника и быстро затащили его во внутрь. Джин не бежал, а шел впереди всех с одинаковой скоростью, держа пятидесяти зарядный пистолет с глушителем. Он вслушивался в биение своего сердца. «…тридцать семь шагов влево, двадцать пять шагов вправо, вот отбитый угол на высоте, затем лестница, затем помещение охраны…» - отсчитывал Джин. Возле приоткрытой двери он остановился и увидел большую пустую комнату. Все сейфы с оружием были открыты и пусты.
- Так я и думал, переодевайтесь быстро, – обернувшись, тихо сказал Джин. Сорок военных курток, аккуратно висели на длинных вешалках. - Охраны третьего блока нет, она куда-то исчезла. Есть еще охрана первого и второго блоков, времени мало…! – запугивал Джин.
Прижавшись к темной стене у приоткрытых ворот, все замерли в недоумении.
- Мы чего-то не знаем? – спросил Алекин. – Эти шизофреники на вольтах нам сами открыли дверь?
- Да, какое-то волшебство, – улыбался Джин, – вы заметили, что четыре прожектора не двигаются, а на вышках нет солдат. Чудеса, да и только. Всё... Нет времени на расклад, я в долину, а вы куда хотите.
- Стой, почему в долину? Её же затопит в первую очередь! – бросил Дрон.
- Никто, никого не затопит… Не надо мешать коньяк с кефиром. Это все моя тщательно спланированная выдумка и деза для вашей железной мотивации на свободу и для ушей начальства. Я же Джин - это моя формула! Пекло забрал личный состав и свалил отсюда, потому что я нарисовал абсолютную его погибель сегодня ночью по приказу большого начальства из Москвы, и он мне не мог не поверить, потому что, когда речь идет о личной смерти, все слушают очень проникновенно и вдумчиво. Я в долину, у меня с Гнусом свой путь и свои незаконченные дела на двух мануфактурах.
- Ну ты и кудесник… Мы в тайгу, – шепнул Арлекин, - прощавай, Джин!
Уважаемый читатель! Продолжение на авторском сайте.