Кипарис, как пират, – с золотою серьгою луны,
крыши южных домов разбрелись прихотливо и вольно,
горы в свете астральном бредут, словно в стаде слоны,
их над Ялтой ночной, мастодонтов тех, много довольно.
Дует с моря южак, и прохлада течёт по дворам,
после душного дня ветерок этот – добрый кудесник.
Полночь – время бомжей, это время подходит ворам
да поэтам, поскольку замолкли кабацкие песни.
Я с балкона смотрю, как созвездия кружат в саду,
в кронах шепчутся с листьями, те принимают их мило.
Мы с тобой подружились в две тысячи первом году,
эра с эрой столкнулись, и нам потрясений хватило.
Рухнул строй и не всем ход событий тот был по душе,
не понять было многим кто прав – Горбачёв или Брежнев? –
идеологов прежних турнули, простите, взашей,
да повылезли новые, ушлые, тоже из прежних.
Но курорт есть курорт – всё вернулось на круги своя,
пляж забит до отказа, и так же гладь моря прогрета,
и весь август сверчки, коль у нас не слыхать соловья,
лету гимны возносят на скрипках своих до рассвета.
Я с балкона смотрю фейерверки в тугих небесах,
так бабахает, что иномарки визжат по кварталам.
Все мы ходим под Богом, и все у Него на весах,
но политика всё же сильней наши души достала.
Мы с тобой подружились в две тысячи первом году,
время нас наградило тогда обоюдною болью;
мне с балкона видать, как созвездия кружат в саду,
и я счастлив, что дружба у нас обернулась любовью.
В сонной лиственной мгле птичий голос возник из гнезда.
Что за птица? Бог весть. Я застыл, очарованный ею.
Над грядою Ай-Петри висит голубая звезда,
я не знаю названья её, но считаю своею.
Я сейчас позвоню, там уже у вас утро, не ночь,
я не знал, что в разлуке так муторно, грустно и больно,
а когда ты приедешь, увидишь, что строчка точь-в-точь:
«крыши южных домов разбрелись прихотливо и вольно»…