Далила, глава 7
Вечная жизнь
Аркадий Гаврилович и узнавал, и не узнавал себя. Он, старик уже, чувствовал в себе невероятный прилив сил и молодости.
В своем лесном уединении – «моем монастыре», как он сам в себе окрестил это место, в объятьях Далилы, с которой он проводил ночи, он с каждым днем набирался сил и бодрости. Даже внешний вид его изменился: кожа посветлела, в ней даже заблестел румянец; круги под глазами ушли, глаза сверкали, осанка выпрямилась, походка сделалась пружинистой. Он как будто помолодел на несколько лет. Все видели в нем эти перемены. Но немногие догадывались, с чем они были связаны.
Профессор вставал теперь рано, гулял часами по лесу, думал, и при этом испытывал чувства в чем-то сходные с теми, что он переживал, отправляясь в свои путешествия с Далилой. В его жизнь вернулись краски и звуки. Суета большого города с его искусственными огнями и шумами осталась далеко позади, и краски леса, такие простые и правильные, и нужные ему все более и более целительно вливались в его глаза, так что как будто и глаза его, серо-зеленые, просветлели, наконец, и успокоились.
Да и слез эти глаза пролили в последние дни немало – но по большей части это были светлые слезы, слезы радост, слезы, от которых приходило просветление глазам и душе. И слезы эти принесла ему она – его Далила...
Крик птицы, шелест листьев, шорох травы, скрип деревьев, шорканье его ног по лесной тропинке, обрамленной земляникой – все это ласкало теперь его слух как самая лучшая музыка, и он ходил, прислушиваясь к ней, улыбаясь ее поворотам, и мысли, которые рождались в его голове, были как будто словами, иногда хорошими, иногда плохими, словами песни, ложившимися на эту музыку души...
А еще – он теперь дышал. Нет, не так, как дышут йоги, не по системе. Он дышал воздухом леса, воздухом поля, травы и земляники, речки и неба – и не мог надышаться. Радовался каждому вздоху. Как тогда, когда он был молодым.
Его здоровьем занимались теперь лучшие специалисты, и ежедневные сеансы в барокамере, массажы, упражнения и прогулки сделали свое дело: как и обещал ВП, профессор входил теперь, возвращался – по крайней мере по своему самочуствию – в далекие уже «тридцатые» – доинфарктные, энергичные годы его жизни. По крайней мере так профессор теперь всем заявлял. Сам же он прекрасно сознавал, что все перемены в нем произошли благодаря ей, Далиле.
Он много работал. Его праздниками были редкие встречи с ВП. И другой жизни он себе теперь не желал.
Его коллеги тоже были довольны. Зарплату им резко повысили, раз в неделю, на выходные, их отвозили вертолетом в город. Они улетали и прилетали, а профессор так ни разу и не покидал своего обретенного «монастыря». Каждый день его был насыщен работой – целенаправленной, систематической, исполняемой профессионально, с опытом, и с оживившей на природе интуицией.
Несколько недель промелькнули для него, как несколько часов. И вот теперь он готовился представить «пред светлы очи» ВП новую невероятную функцию Далилы. Прорыв этот был настолько осязаемым и ярким, что профессор стал серьезно задумываться – в чем источник их вдохновения?
Действительно, вся их небольшая команда проявила чудеса изобретательности и генерировала столько блестящих идей, что хватило бы на чемодан патентов. Но самое главное было то, что та сверхзадача, которая как молния поразила профессора вскоре по переезде в «монастырь», придала энергии всему коллективу и была реализована в кратчайшие сроки.
Как пришло озарение? На одной из их встреч ВП пожаловался профессору, что несмотря на все усилия врачей он плохо спит. Ему действительно было сложно, если не невозможно, отстраниться от всех тех дел и забот, которые были возложены на его плечи. И вскоре после этого профессору пришло озарение.
Такие озарения обычно являются плодом любви. И профессор, хотя он до сих пор боялся себе в этом признаться – был влюблен. Да, да, именно влюблен в ВП. Профессор давно уже потерял надежду и самою мысль о том, что у него может быть друг, которого он полюбит, которым он сможет восхищаться, кому он сможет довериться, с кем одним будет не скушно, и ради которого не страшно было бы пожертвовать и собой. Неожиданно для себя профессор обнаружил, что после самой первой встречи с ВП, которая произошла больше месяца назад, он ни на минуту не переставал думать об этом человеке и восхищаться им.
Конечно, уже после нескольких встреч профессор понял, что у ВП есть свои уязвимые места, которые лучше не трогать, но именно так и строились его отношения с покойной женой, Анечкой. Они любили и принимали друг друга такими, какими были, и стремились изо всех сил приспособиться друг ко другу, пойти далеко навстречу. Любили друг друга, вот и все. Вот и ВП он научился принимать таким, какой он есть. Его было за что уважать. Было чем восхищаться. Но откуда взялась любовь?
Профессор не мог ответить на этот вопрос. Он даже не задавал себе его. У него, наконец, появился друг, рядом с которым ему было хорошо. Даже мысль об этой дружбе, память встреч, ожидание встречи – все это согревало его. Ему не требовалось взаимности. Но ему хотелось и внимания ВП. И хотелось что-то сделать для ВП. Что-то такое, что сделало бы того счастливей. Таким образом его работа, его изобретения – они приносили профессору двойную радость.
Профессор усмехнулся, поймав себя на этих рассуждениях. ВП действительно гениальный стратег – кто может больше для него сделать, как не те, что его любит? Здесь, в «монастыре», жили люди, которые любили ВП. То ли их так подбирали, то ли они такими тут становились, но все они благоговели перед ним. А некоторые счастливцы, такие как профессор, могли считать себя его друзьями - без того, конечно, чтобы домогаться ответной дружбы.
Встречи ВП с профессором продолжались с регулярностью, почти с каждым прибытием ВП в «монастырь». И самое главное, чем мог гордиться профессор, было то, что не всегда это были деловые встречи. Хотя каким-то образом ВП всегда извлекал выгоду из этих встреч. Вот и в этот раз, прилетев со встречи, за исходом которой профессор, как и весь мир, следил по телевизору, ВП захотел встретиться и поговорить с профессором.
Профессор ждал его теперь на скамеечке, на «нашей» скамейке, как он ее не без гордости про себя называл. Он сидел теперь на скамейке и глядел на тихую речку. Но внутри него поднимались волны радости. Он готовился преподнести ВП прекраснейший подарок. И хотя надо было еще много сделать, прежде чем будут понятны все новые возможности Далилы, ясно было, что определенный этап был достигнут.
Он услышал позади себя знакомые шаги. Сердце забилось сильнее. «Как хорошо и как приятно братьям быть вместе», пронеслось откуда-то в его голове.
- Прекрасная погода, не правда ли, профессор?
Профессор услышал знакомый голос, и улыбнулся вставая навстречу приближающемуся ВП.
- Трудно представить лучшую, - согласился профессор пожимая сильную руку. ВП находился в хорошем настроении, уголки глаз его поблескивали.
- А вы превосходно выглядите, профессор, - не без удивления заметил ВП, вглядываясь в своего собеседника. – Просто невероятно! Впрочем, я говорил вам, что так будет. Вы бросаете мне добрый вызов, профессор. Мне надо тоже заняться собой. Сидеть не будем, хотя скамейка так и манит, - сказал ВП кивая на скамейку и открывающийся с нее вид. – Пойдем, походим. Я за четыре дня наверное километра не прошел. Никак не могу привыкнуть к тренажерам, хоть и таскаю их за собой повсюду в самолете. Но разве тренажеры сравнятся с прогулкой по лесу?
Без лишних разговоров они направились в сторону леса.
- Я следил за ходом встречи, - начал было профессор, но ВП прервал его.
- Давайте не будем о делах, о моих делах, дорогой профессор. Мне от них надо немного отдохнуть. Поговорим лучше о ваших делах. Как вам тут живется-можется? Не соскучились по дому?
- Мне тут нравится, - просто сказал профессор. – И скучать мне некогда. Мне кажется, нам есть чем вас порадовать
- Вот как!? – ВП явно был заинтересован. Профессор в свою очередь был польщен. - Так не тяните же, профессор – ошарашьте меня. По вашим глазам я вижу, у вас там в рукавах что-то диковинное запрятано.
- Вот, вы сказали, что я выгляжу отдохнувшим, помолодевшим, - начал профессор, наслаждаясь сознанием того, что он может позволить себе в общении с этим человеком быть чем-то большим, чем просто ответчиком. – И я правда отдохнувший. Несмотря на то, что давно так интенсивно не работал. Думаю, это все благодаря Далиле.
- Я, по правде говоря, грешил на барокамеру, - улыбнулся ВП.
- И это тоже, - согласился профессор. – Но мы открыли, что Далила может быть такой вот... ну, что-ли, духовной барокамерой. Или барокамерой духа.
- И каким же духом наполняется эта барокамера? –поинтересовался ВП.
- Тем духом, который уже есть в человеке, - ответил профессор. – Его можно целить, лечить, если хотите. Или, - добавил он с небольшой задержкой – или калечить.
- Мы уже как-то касались этой темы, - отметил ВП. – В чем же конкретно ваше новое открытие?
- Оно не совсем новое, - заметил профессор. – Далила на многое способна. На сегодняшний день мы достигли того, что я называю – полное погружение.
ВП с любопытством посмотрел на него.
- Это погружение в память такое полное, - продолжал профессор, - что человек уже забывает, что это его воспоминание. Он, по существу, весь в нем. Он не знает другого себя. И пока его не отключат от машины он будет жить в своем прошлом. Мы усилили получаемый из мозга электрический импульс и направили его назад, на те участки мозга, от которых он исходил. И это привело к тому, что человек как бы проваливается в свое прошлое. Он забывает о том, что он всего лишь зритель, посетитель. И пока работает машина – он будет жить в прошлом.
Ему было много, очень много еще сказать, но он остановился здесь, поскольку прекрасно сознавал, что только что сказал слова, о которых и мечтали, и мечтать не могли люди со времен Адама и Евы. ВП тоже молчал, пытаясь привыкнуть к этой новой для него мысли, или хотя бы рассмотреть ее, услышать.
- И сколько времени это может длиться? – после долгой паузы поинтересовался ВП.
- Мы пока не знаем точно, - ответил профессор. – Но, кажется, это может продолжаться либо столько, сколько будет поддерживаться жизнеспособность тела, либо... либо до того времени, когда они залезли на Далилу. Мы наверняка не знаем.
- А что происходит в это время так сказать с телом человека? – поинтересовался ВП.
- Вот на этот вопрос, конечно с некоторыми ограничениями, я могу ответить. Мы не ставили – или пока не ставили – своей целью долгосрочные погружения. Мы начинали с секунд, перешли на минуты, дошли до суток, трех суток. Мы обнаружили, что это – наилучший способ ввести человека в искусственную кому – состояние, необходимое для исцеления после тяжелых травм и болезней. Представляете, лежит человек в реанимации, или на операции, без наркоза, а в это время душа его гуляет по памяти – там, куда ее отправят.
Профессор на минуту задумался, вспоминая о том, как гуляла его душа прошлой ночью по его детству, играла в снежки, каталась на санках, хлебала мамкины щи и не подозревала, что что-то может быть иначе. Он подумал о том, что тот мальчик, что под утро заснул, думая, что это ночь, он не совсем заснул. С каждым днем, все больше и больше профессор глядел на мир не своими старческими глазами, но глазами маленького деревенского мальчика. Но разве мог он объяснить это человеку, который сам не переживал этого? Разве может объяснить это сейчас ВП? Нет, для этого, он надеялся, у него будет другая, лучшая возможность. Сейчас же он должен говорить о вещах более важных, более практических.
- У нас есть подозрения, - наконец продолжил он, – подозрения доброго рода – что погружение оказывает терапевтическое влияние, и, более того, омолаживает организм человека. Возможно, делает еще большее.
ВП внимательно посмотрел на него.
- Мы только начали проводить биохимические анализы, - продолжил профессор, - но и из них уже видно, что реальность погружения такова, что организм во время этого погружения – да и после него – его биохимия перестраивается, и что самое главное – по крайней мере из того, что мы обнаружили – происходит восстановление хромосомов организма. Если говорить упрощенно, то хромосомы ходят, как и люди, в обуви – скажем, в сапогах. Начинают с сапогов по крайней мере. И по мере того, как клетки делятся, восстанавливаются, раз за разом, миллион разов за миллионом, сапоги у хромосом превращаются в ботинки, в стоптанные ботинки, потом в тапочки, утончаются до носков, рвутся, и хромосом уже никуда дальше не шагает. Здоровая клетка умирает. И когда это происходит на массовом уровне – умирает и организм.
Далила дает хромосомам новую обувь. До погружений мои хромосомы были обуты в тапочки, почти в белые, - улыбнулся профессор, - сейчас, если верить данным исследований, они щеголяют в сапогах с голенищами. Опять-таки, нам нужно сделать еще много исследований, прежде чем мы придем к окончательным выводам... К тому же статистическая группа более чем миниальна, - улыбнулся он, - это я один. И результатами исследований мы не делились с другими учеными, но...
- Вы хотите сказать, профессор, - вежливо перебил его ВП, - что помимо всего прочего, эдак мимоходом, вы нашли способ дать человеку вечную жизнь?
- Похоже, что так, - кивнул профессор.
- А вы, профессор, - продолжил ВП, - как я понимаю являетесь первым человеком, обретшим вечную жизнь.
- В принципе, да, - ответил профессор, - но я как-то еще не успел продумать эту тему.
ВП пристально посмотрел на него и вдруг прыснул со смеху. Профессор стоял обескураженный этой неожиданной реакцией.
- Конечно, - поспешил заметить он, и в голосе его чувствовалась нервная дрожь, - конечно, мы не можем пока ничего с уверенностью заявлять...
- Простите меня, ради Бога, простите меня, профессор, - сказал ВП, раскрасневшийся от смеха, и его обычно острые глаза светились сейчас добротой. – Я... я вовсе не над вами смеюсь. Да и не смеюсь вовсе, уже не смеюсь... Просто... Вам не кажется, профессор, что мы, люди, давно преступили все грани дозволенного? И вот являетесь вы – и наряду со всем другим, чего уже больше, чем хватило бы – вы даете вечную жизнь. Вы являете чудо за чудом. Вам не страшно, профессор? Вы себя чувствуете Богом или Демиургом? Как ва живется-можется? Или же вы смиреннейший из смертных. Но и смертным вас теперь ведь не назовешь, не правда ли, профессор?
Профессор почувствовал, как мурашки пробежали у него по коже. Ему действительно стало страшно. Ему вдруг явственно представилось, как Далила может превратиться в Шиву, разрушительницу миров. И это было бы на его совести.
- Да вы не пугайтесь так, профессор, - дружелюбно сказал ВП. – Со времен Каина и Авеля люди использовали любое знание и любое орудие на добро и на зло. Тут все дело в том – в чьих руках оно окажется. Но тут – больше чем оружие. Бессмертие... Или хотя бы значительно более продолжительная жизнь человека... Казалось бы, великое благо – если такое возможно по эту сторону вечности. Но кто будет решать – кто достоин вечной жизни, а кто недостоин? И что станет с землей? Как ей вместить всех? Всех новых, кто приходит в этот мир? Если из него не спешат уходить такие как мы? Вы понимаете, профессор, что вы сделали? Вы воссоздали Дерево Жизни, которое Господь Бог в свое время убрал от человека. Вы уверены, что теперь люди до него уже дозрели?
- Я ни в чем не уверен, - покачал головой профессор, - я даже не искал этого открытия. Оно само... нашлось.
- Профессор, профессор, - покачал головой ВП, - вы, теперь вот и мы – как бы запросто говорим о таких вещах, о памяти, о бессмертии – как о доступных нам. Вы понимаете, что здесь вообще происходит? Я не понимаю... Откуда вы взялись на мою голову? Что мне теперь с этим всем делать? Помните, как у Пушкина? «Кто вы? Мой ангел и хранитель, или коварный искуситель?»
Профессор смущенно пожал плечами. Он сейчас смотрел на ВП глазами ребенка, и этими глазами он видел сейчас перед собой другого мальчика, своего друга, которому непременно должна понравиться та игра, в которую втягивал его Аркаша. И несмотря на деланный вид, этому мальчику, его другу, хотелось поиграть в нее не меньше Аркаши. Но нужны были еще слова. Нужно было много слов, чтобы выверены были самые первые и самые важные правила той игры, в которую они уже начали играть.
У всякой игры, однако, есть роли. ВП, безусловно, должен стать лидером в этой игре. Это было неизбежно. И ВП взял инициативу в свои руки.
- Мои сотрудники, - начал он, - уже предприняли меры к тому, чтобы не могло быть никакой утечки информации – никакой. Ваши сотрудники были проинструктированы, но всвязи с новыми обстоятельствами, нам придется временно прервать поездки сотрудников в город. И все исследования должны производиться здесь, на месте. Дайте секретарю список необходимого оборудования а также нужных специалистов. Все связанное с Далилой является строжайшей тайной.
Иными словами, услышал Аркаша, мальчик сказал, что играть будет, и что будет старшим, и что других пока в игру приглашать не будут. Аркаша обрадовался, и в глазах его засветилась радость. ВП изучающе посмотрел на него.
- Мне кажется, профессор, - сказал он, вы молодеете буквально с каждой минутой. За время нашей прогулки вы еще скинули лет пять. Но позвольте вас спросить – вы действительно так счастливы, или это мне так кажется?
- Да, да, - воскликнул профессор. – Я и правда счастлив. Ведь вы – единственный человек, с которым я только и могу говорить о Далиле. Значит, у меня будет такой... друг, как вы.
Эти слова как бы сами сорвались с его уст, и он готов был стукнуть по ним ладонью. Ведь хотя ВП и утвердил себя, как лидер, это ему, профессору предстоит вести его лабиринтами памяти, лабиринтами Далилы. А это значило полноценную дружбу.
ВП с теплотой взглянул на него:
- Не будет, дорогой мой профессор, - улыбнулся он. – Не будет, потому что уже есть. Давно уже есть.
Под ногами им попадалось все больше опавших осенних листьев, воздух посвежел, попрохладнел. Они шли по лесной аллее, эти два человека, познакомившиеся недавно, но сделавшиеся такими близкими друг другу. Они шли и говорили о той игре, которая так захватила их.
- Расскажите, как это ваше погружение работает? – попросил ВП. – Что вы делаете? Что испытываете?
- Мы сосредоточили наши исследования на 6-8 часах, на ночных часах. Это обычное время сна человека, - начал профессор. – Во сне человек отдыхает – или должен отдыхать – душой и телом. Это не всегда происходит. Порой, мы терзаемся во снах, еще больше устаем.
ВП внимательно слушал.
- Я ложусь спать, ложусь спать с Далилой, - продолжил профессор. - и как только я подаю команду и Коля нажимает на кнопку – мое тело засыпает, а мой разум в это время там, куда он послан. Как вам объяснить? Меня, сегодняшнего меня, старикана меня – его нет. Есть Аркаша. Я заново проживаю жизнь. Я могу проживать любой ее период, проживать его вновь и вновь, если мне хочется.
- И... и когда я просыпаюсь, мне требуется несколько времени, чтобы прийти в себя и чтобы понять – где я и кто я. Но сейчас уже проще – я почти сразу переключаюсь. Но при этом я прекрасно помню то прошлое, из которого я только что «прилетел». Оно живет во мне, будто сталось это со мной вот только что – сегодня. Что я и Аркаша – одно лицо. И чувствую я себя при этом чрезвычайно отдохнувшим – душой и телом.
- Все это так удивительно, профессор, - покачал головой ВП. – Вы действительно создали то, что было подспудной мечтой человечества. Вот только что же нам с этим делать? Ведь, как ни секретничай, шила в мешке не утоит. Кто-то пойдет по следу Далилы и наткнется на путешествия по памяти и на бессмертие. Как там сказал Спаситель? Не мечите жемчужинами вашими перед свиньями.
В небе летали стайки птиц, над ними – клонущееся к закату солнце, а еще выше – в поднебесье – чуть видно было патрулирующий скоростной самолет воздушной охраны.
- Расскажите мне о своих походах – я бы сказал, самоволках в прошлое, - улыбнулся ВП. – Как вам... там? Где вы?
Профессор на минуту задумался.
- Мы так и не научились попадать в любой заданный день прошлого, - начал он, - но зато в те дни, в которых мы бываем с Далилой – в те дни мы всегда можем попасть с точностью до минуты.
- Эдакий День Сурка, - заметил ВП.
- Очень даже возможно, - подтвердил профессор, - только пока мы не научились понимать, что мы в прошлом. Мы оперируем исключительно памятью.
- Не нравится мне это ваше «пока», профессор, - улыбнулся ВП. – Вы наверняка уже продумываете новые шаги.
- Это так, - признался профессор. – Но пока я настолько ошеломлен тем, чего мы достигли, что мне потребуется какое-то время, прежде я смогу всерьез задуматься над тем, что дальше.
- Вы – Далила-зависимый, профессор, - улыбнулся ВП. – Она вам совсем вскружила голову. И что за имя вы ей такое дурацкое дали? Помнится, история с первой Далилой плохо закончилась для силача Самсона?
- Наверное, вы правы, - признался профессор. – Я играю с огнем. Хочу перехитрить Далилу, перехитрить себя. Наверное, я действительно слишком увлекся этой игрой. Но... но я не чувствую себя жертвой.
ВП внимательно посмотрел на него.
- Вы действительно не выглядете жертвой, - сказал он наконец. – Но все же, профессор, вы изящно уклонились от моего главного вопроса: рассказать мне о ваших путешествиях.
- Но... но это есть как раз то, что есть, о чем я вам говорил – вы там, в той далекой поре. Да, это детство, я впал в детство. Я каждое утро теперь возвращаюсь из детства, а потом, когда просыпаюсь, я веду свой детский дневник. – Он помедлил, потом достал из кармана коричневый блокнот, заполненный записями, сделанными его рукой. – Вот, - сказал он. – Вот где я бываю.
ВП взял протянутый ему блокнот и открыл его на первой странице. Там значилось: 3 августа 2017 года – погружение в 14 января 1953-го года
Вслед за этим рукою профессора, у которого, казалось, был детский почерк, было написано.
«Это я? Это я... Господи, это же был я? Где я? Конечно, в своей родной деревне. Она никуда не делась. И я никуда не делся. И, как мне теперь кажется, никуда и не мог деться, а всегда был и есть. И буду. Этот день. Такой простой, такой будничный, такой светлый. Он был и будет всегда. Как я мог забыть о нем и о тысячах других светлых днях моей долгой уже жизни?
Я просыпаюсь в своей железной голубой кровати – как я мог забыть о ней! – Слышу привычный шум: это мама встала и готовит для нас завтрак. Значит у меня еще есть минуток пять, прежде чем она подойдет к моей кроватки и скажет тихонько, нежно трогая меня за плечико через одеяло: Аркадьюшка, Аркаша, просыпайся, миленький, школу так проспишь...»
ВП читал детский дневник этого пожилого человека, перелистывал страницы, примечал расплывчатые буква и пятна – там, куда падали слезы Аркаши. Его глаза тоже покраснели и налились. Наконец он захлопнул блокнот и передал его назад профессору.
- Удивительно, - сказал он почти шепотом, покачивая головой. – И как вам живется с этим, профессор? Аркаша?
Аркадию Гавриловичу тоже застилали глаза слезы.
- Я... я счастлив. Я не до конца еще понял, что все это для меня значит – мысли роем вьются... Но я счастлив.
- И вы хотите, профессор, - слегка прищурился ВП, - чтобы я тоже сделался вашим подопытным кроликом?
Профессор молчал. Он даже опустил глаза. Нелепо с его стороны было являть такой энтузиазм. Его мотивы были шиты белыми нитками.
- Что, ж, - улыбнулся ВП не дождавшись вразумительного ответа, - Кролик, как говорил мой теска, ВП, то есть Винни Пух – это подходящая компания. Я стану вашим подопытным кроликом. Когда мы можем начать?
- У нас все готово, - отозвался профессор. – Можем начать когда угодно.
- Значит начнем этой ночью, - решительно кивнул ВП.
Они шагали по лесной аллее вслед за опускавшимся ниже и ниже солнцем. Оба были счастливы и взволнованы. Их ожидала незабываемае ночь в объятьях Далилы.