В тот давний год изрядно побаловало белорусское «бабье» лето. Стояла середина сентября, а с деревьев ещё не упал ни один жёлтый лист. Да и мудрено было, если на дворе поистине летнее тепло, и ни капли дождя.
После утренней команды «Подъём!» кто-нибудь из шести лежащих в палате больных рядового состава открывал настежь окно третьего этажа, выходящее в зелёный тихий дворик госпиталя и озвучивал показания термометра за окном, солнечно или пасмурно там с утра.
- И сегодня будет тепло, - радостно говорил он, - не будет дождя!
И хромые, кривые, перебинтованные крест накрест, окончательно проснувшиеся пациенты хирургического отделения начинали свой подъём.
После больничного завтрака был обход врачей и процедуры, если кому-то не светила операция. Над ефрейтором Владом Леоновым она висела каждый день, с самого утра. Кто-нибудь из больных их палаты, со сломанной рукой или ногой,. головой или телом - в общем, кто свободно передвигался по госпиталю, отводил его к нужному врачу.
Ну, а уж тот, прочитав его карточку, то лишний раз гонял ефрейтора на снимок, то совал его под различные аппараты, то смотрел и щупал своими тёплыми и нежными пальцами рук его переносицу, всё откладывая свой приговор.
А приговор его был вполне реален — лепить новый нос. Ещё две недели назад, как все молодые воины, прослужившие меньше года, он хлопал своими доверчивыми глазами, которые смотрели и позволяли ходить, куда следует и не следует, совать свой любопытный нос - куда надо и не надо. Пока ему, москвичу, не растолковали, что к чему, самым драконовским способом.
На батальонных учениях он, оператор-наводчик, очень плохо отстрелялся из пушки БМД, можно сказать, совсем не попал по мишеням. Целые, они спрятались за косогором, а его гранаты ушли в «молоко». И тогда взбешённый его командир, старший сержант Остапенко, хохол - а это многое значит! - пару раз врезал ему про меж глаз. По его словам, чтоб лучше стрелял.
Видать, хорошие удары были, если на другой день Влад с синяками под глазами оказался в медсанбате, а ещё через два утром у него от напряжения при умывании разбитой переносицы «заплыли» оба глаза. Из-за этого он перестал видеть вокруг. Её-то, переносицу, и собирались лечить в этом госпитале.
Два дня ефрейтор тыркался по кабинетам, как слепой, за добрыми больными из своей палаты - сержантами и рядовыми. На третий день под его глазами стала постепенно спадать опухоль, и он мог сам понемногу видеть. А, значит, Влад не зависел от других - мог пройти, куда надо и когда надо.
Если с утра он был на приёме у врачей, то после обеда спустился в госпитальный дворик. Там было тихо и тепло. Сквозь густую листву пробивались солнечные лучи. Дорожки были подметены, деревья и кусты подстрижены.
Вверху, невидимые в кронах, щебетали пичуги. Невдалеке блестел своими куполами на солнце старинный храм. Каждый час звякал его колокол. А утром и вечером окрестности оглашал колокольный звон храма, куда всякий раз направлялись его прихожане.
Чем только не занимался народ обоего пола, сидевший на скамейках вокруг цветочных клумб или в беседках достаточно закрытых, где можно было безбоязненно обделывать разные дела.
Кто был помоложе - читал, что под руку попадётся, постарше - говорил о жизни, о болячках своих и чужих, о врачах местных и вообще, кто-то «соображал» на троих, а кто-то наслаждался ясной погодой и местной «зеленью».
Ничем не занят, сидя на скамейке в окружении больных, Влад оглядывался по сторонам. Невдалеке среди женщин в спортивных костюмах и старушек в балахонах сидела девушка, примерно его возраста, с перевязанной ногой - от стопы до колена, и читала журнал. Рядом с нею стоял костыль для ходьбы. Ефрейтор насмотрелся по сторонам и стал наблюдать за девушкой.
Он не мог сказать, красивая ли она, но пока девушка читала, он исподтишка подглядывал за ней. За время своего сидения на скамейке Влад привык ней, худенькой и стриженной. Что это было - жалость или сочувствие - он не знал. Но ему просто хотелось на неё смотреть.
Наконец, она что-то сказала соседке, взяла свой костыль, встала и, хромая, направилась в корпус на свой этаж, кинув рассеянный взгляд на скамейку, где сидел Влад. Для него здесь делать было больше нечего, мир без неё потерял свою значимость. И он тоже пошёл к себе в палату.
На четвёртый день своего пребывания в госпитале Влад Леонов, как обычно, с утра был во власти эскулапов и не в одном кабинете. Они так рьяно взялись за дело с помощью их гудевших аппаратов, крутили-вертели по очереди его, что под их руками разболелась его переносица.
Но они же под конец и обрадовали ефрейтора: попробовать обойтись без операции. Они завтра посмотрят «на его тенденцию к выздоровлению и тогда всё доделают у них в медсанбате».
В этот день, после обеда, Владу вдруг захотелось поделиться своей многообещающей новостью со вчерашней девушкой с журналом на скамейке. И погода располагала к этому: за окном было ясно и тепло. Он спустился во дворик. Девушка сидела и читала на своём месте, а его место было занято. Влад сел чуть подальше, чем вчера. Но девушку он видел. Видела ли она его?!
Прошло не менее часа. Несколько раз Влад решался подойти к девушке, чтобы присесть с ней рядом, узнать, как её зовут и разговорить. Но всякий раз вспоминая, как он выглядит в данный момент, Влад оставался на месте.
Пока она сама не встала и, взявшись за костыль, поковыляла к себе на этаж. Компанию ей составила соседка по скамейке. Было интересно видеть, как одна из них хромает налево, а другая - направо.
В пятницу, после обеда за ефрейтором Леоновым должна была приехать медицинская машина и отвезти его в медсанбат части, где он служил. А с утра его ещё раз осмотрели врачи и сказали, что не будут ему делать операцию. И без неё там у него всё правильно срастётся, и пожелали ему здоровья. От врачей он вернулся к себе в палату.
Возле раковины-мойки, где они умывались, брились, причёсывались, Влад посмотрел на своё отражение в зеркало и вздохнул. Да, видок у него был ещё тот - даже по госпитальным меркам.
После обеда, в тихий час, когда за ним пришёл медсанбатовский уазик, и Влад Леонов уже усаживался в него, чтобы ехать к себе, в часть, среди заинтересованной публики и местных зевак на одном из этажей госпиталя показался ему знакомый девичий взгляд, в котором он прочитал себе упрёк.
***
К себе в роту он вернулся через месяц - более-менее здоровым, без опухоли под глазами и работавшей переносицей. Дело о его избиении замяли, во всяком случае, не было никакого дела. А Влад и, тем более, Остапенко, не напоминали о нём.
Было начало октября, когда для дембелей уже готовы были одежда и обувь. Дембельские альбомы и подарки родным и близким лежали в чемоданах, которые ждали своих хозяев. А они, хозяева, уже считали дни до отправки домой. Два года службы прошумели и для них.
В каптёрке висели выглаженные и украшенные парадки и головные уборы, стояли рядом ботинки или сапоги - кому что нравилось. А сами дембеля со своими подчинёнными стали, как правило, непринуждёнными и общительными. И до службы не охочими, если не сказать, равнодушными.
За окном стояла осень с дождями и листопадом. Когда Влад вернулся из медсанбата в роту, то сразу угодил в наряд её дневальным. Ночью он не спал, наводя в ней порядок. А днём с метлой в руках наперевес на вытоптанной земле он охотился за каждым упавшим с дерева листом под окнами роты. Кому самому умному пришёл в голову этот приказ, он не уточнял. Приказы в армии, даже самые глупые, не обсуждаются, а выполняются.
И замелькали дни, насыщенные самыми разнообразными служебными делами, когда ефрейтор Леонов еле успевал по ночам отдыхать и не знал бессонницы. Проводили по домам дембелей: кого с мордобоем, а кого честь по чести. И на время стало тихо и мирно в роте.
Но однажды он проснулся до «Подъёма!» За окнами казармы шёл первый снег, ещё мокрый, нестойкий. Но всё вокруг было белое, чистое, непорочное. Влад проснулся и вспомнил недавний госпиталь, палату, в которой лежал, больных, с кем общался накоротке, и ту девушку, к которой он так и не подошёл.
А ведь, когда он уехал из госпиталя, на другой день кончилось лето. Погода испортилась, пошёл дождик, мелкий, осенний. И похолодало. И сразу закончились прогулки в зелёный госпитальный дворик, разговоры, чтения и многое другое. О чём он сейчас с грустью и вспоминал за несколько минут до «Подъёма!», лёжа в своей поскрипывающей кровати.
Октябрь 2017 г.
Полоцк - Москва
Белоруссия - Россия