Посвящаю брату в день пятидесятилетия.
Его долготерпению ко мне и его почтительной
Сыновней любви к родителям —
К живым и ушедшим…
Глава 1
…Дуют ветры в июле, дуют по всей Палестине — то западный, то северный. Путнику, попавшему впервые в эту страну, неприветливым кажется все: Люди, кутающиеся в плащи, безжалостное солнце. Сам воздух, что наполнен протяжной песней ветра, и вторящая этой вязкой песне раскаленная от зноя земля. Гуляют ветры в июле. Гуляют по всей Палестине то северный, то западный и среди них хамсин — знойный, все иссушающий юго-восточный ветер с Мертвого моря и Аравийской пустыни, который приносит с собой мельчайшие частицы песка, отчего всё вокруг окутывается желто-серой пылью.
Название Палестина обозначает узкое побережье в юго-восточной части Ханаана между египетской границей и Яффой. Палестина стала известна западному миру раньше остальных внутренних частей этой земли и получила название, обозначающее лишь западную ее часть.
831 год от основания Рима, шестой год правления Цезаря Нерона. Месяц июль канун нон.1. Более ста лет Палестина считается Римской провинцией, присоединенной к Сирии, прокураторы Палестины номинально подвластны наместнику в Сирии, но, имея в своем распоряжении войска и право жизни и смерти, обладают неограниченной властью. Резиденцией римских наместников стал город Кесария, построенный Иродом Великим на Средиземном море, между Яффой и Хайфой, на месте небольшого городка Стротоного Башня.
У ворот дворца наместника идет смена караула. На посту встала четвертая стража,2 в подтверждение этого у городских ворот, глухо откашляв, протяжно заныли тубы, огласив по округе наступившее время. Со стороны гавани к воротам дворца подошел мужчина среднего роста, крепкого телосложения, на вид лет двадцати пяти. Правильные черты лица немного портит нос с небольшой горбинкой. Тело дышит молодостью и силой, даже слегка выдающийся живот придает его облику некую величавость, на ногах мужчины кожаные сандалии когда-то пурпурного цвета, зашнурованные крест-накрест на мускулистых голенях. Серая, грубой работы туника опоясана роскошным льняным поясом, обшитым серебром. На поясе с правой стороны короткий прямой меч. Поверх туники накинут широкий военный плащ – лацерна.
— Скажи Иегемону, страж, я привез вести из Рима, да хранят его Боги, — сказал он, подойдя к центуриону.
— Пусть и с тобой прибудут дары Богов, но Иегемона нет во дворце. — Центурион широко улыбнулся. — Что за наряд на тебе, славный Тит? Он больше подходит разбойнику, чем сыну Веспасиона. — Центурион с такой же рельефной мускулатурой, светловолос, примерно одного возраста с прибывшим курьером.
— Как узнал мое имя? Мои ноги едва ступили на землю с палубы корабля.
— Зовут меня Юлий, мальчишкой я восхищался триумфом твоего отца, когда его чествовали в Риме за победы в Британии, а год назад я видел тебя вместе с ним на играх, что дал Божественный Нерон по смерти Агриппы, своей матери. Коли общество сотника тебе не в тягость, раздели со мной трапезу, в канабах есть место, где хозяйка готовит превосходные колбаски.
При других обстоятельствах Тит подумал бы, прежде чем принять приглашение простого сотника, но пустой урчащий желудок и полное отсутствие денег не располагали к снобизму.
По всей империи, где стояли римские легионы, стихийно возникали обозные городки — канабы, которые населяли разноязычные авантюристы, ростовщики, перекупщики. Все мутные воды империи стекались в этот кишащий пороками омут. Особым положением пользовались продажные женщины — ударить или, что еще хуже, не заплатить за оказанные дамой услуги считалось недостойным поступком, что моментально становилось известно всем местным жрицам. С этого момента любитель женщин мог рассчитывать только на услуги рабынь. Плата меньше, выбор, но в среде легионеров такой товар считали вторым сортом.
Продажные женщины со временем становились женами вчерашних клиентов, и тогда случалось — не дождавшись мужа после службы, встревоженная жена шла на его поиски по местам былой славы, но вырвать мужа из цепких рук молодых товарок было трудно. Доходило и до драк между женщинами. Тогда виновник сего события тяжелой рукой призывал горячих подружек к нормальному диалогу и под испепеляющим взглядом супруги отсчитывал сестерции в чужую ладонь. Женщина, жалея о потере денег, вспоминала о вчерашней солидарности и с недавней соперницей шла пополнять истощенную казну семьи. Сей веселый круговорот и ныне не прекращает своего поступательного движения. Volens nolens.*
Эти поселения, раздражали чиновников, а сборщик налогов был в этой среде чужеродным вирусом, жизнь которого в любую минуту мог оборвать кинжал. Наместники провинций, заигрывая с армией, не принимали никаких мер к их искоренению, принимая всё как досадный довесок к власти.
Посетителей в харчевне было трое — пара солдат и пьяная женщина 16 –17 лет.
— Привет тебе, милая Гонория. — Обратился сотник к женщине, вышедшей из-за ширмы. — Смотри, каких гостей послал тебе Юпитер! Мы, как два рыкающих льва, готовы съесть хоть целого кабана.
— На моей охоте этот зверь не попался, а вот колбасу из поросенка, политую чесночным соусом, копченую лопатку с кориандром и ветчину, вымоченную в соке сульфия, могу предложить голодным львам. — Хозяйке заведения тридцать лет, миловидное приветливое лицо, длинные темные волосы собраны в пучок на затылке. Свободная туника перепоясана шелковой лентой. Большие груди и сильно очерченный зад придавали ей вид уточки, а несколько мелких капель пота на лице делали эту уточку весьма аппетитной.
— О, Аполлон! Венера!! Афродита!!!— воскликнул Юлий и широко раскинул руки. — Дайте, дайте этой прекраснейшей из женщин всего, что она желает! Она одна знает, как ублажить бедного воина с его вечно пустым желудком. — Гонория беспокойно вскинула брови. — Неси, неси, — Юлий улыбнулся — благословенный Феликс выплатил жалование, и моим сестерциям тесно в поясе.
Тит увидел в дальнем углу еще одного посетителя, казалось, он спал, закутавшись в бурнус, ниспадающий широкими складками вниз. Обожженное зноем лицо было прикрыто отороченным бахромой головным платком черного цвета. О том, что человек проделал долгий путь, говорила усталость, притаившаяся в уголках глаз. После двух кубков вина, которое принес мальчишка лет одиннадцати по имени Свист, Тит рассказал, как вместо африканского побережья попал в Палестину, во всех злоключениях весело виня себя.
— После смерти Агриппы Нерон назначил отца в проконсульскую Африку на пост прокуратора, а отец приказал мне плыть в Александрию, где меня встретит доверенный отца с гарантийным письмом к александрийскому ростовщику. Далее мой путь лежал в Египет, где я должен был закупить зерно и морским путем доставить его в проконсульскую Африку. После славной пирушки с друзьями, где бог вина и веселья Либер до утра не дал сомкнуть глаз, первые два дня на судне я проспал в трюме. На третий день, приноровившись ловить ускользающую палубу, я, наконец, смог познакомиться с товарищами по путешествию: два компаньона, перевозившие пятьсот тюков со свиной кожей. Хмурый баск, отвозивший пятнадцатилетнюю дочь для продажи на остров Крит. Рыжий галл, его раб и старик лет сорока с желтым лицом. Плыли покойно и скучно, пока рыжий галл не предложил бросить кости. Погода сопутствовала. Бог Борей был к нам благосклонен, северный ветер споро дул в парус, и его силы было достаточно, чтобы не прибегать к помощи весельных рабов. Удобно устроившись на баке, мы бросили кости. Игра началась. Играли все, даже кормчий, стоя у руля на апполюстре,3 ждал, когда его сменят. Дни бежали весело, но также весело от меня убегали деньги. На горизонте был виден остров Крит, а азарт, поглотивший мое существо, толкал все дальше. Переодевшись в это тряпье, я поставил на кон свое одеяние. О, боги! Легендарная Пифия — прорицательница при храме Аполлона завидовала бы моему триумфу! Божественное провидение водило моей рукой! Я думал число, и оно тут же выпадало. Все! Все, что лежало в трюме, принадлежало мне. Красивая баска и даже судьба судна была зажата в моей руке. Но в следующее мгновение страшный удар разбросал всех на шканцах.4 Разгневанный Нептун позавидовал мне и бросил наше судно на риф... Хруст ломающихся шпангоутов,5 треск пиллерсы,6 свист рвущихся, словно гнилая нить, толстых леер.7 Три тысячи дочерей Океана и Титии8 безучастно смотрели, как породившая их бездна зябко и безжалостно поглотила расколовшееся пополам судно… — Тит сделал эффектную паузу и продолжил: — Оказавшись в воде среди плавающих обломков, я испытал огромное сожаление. Ухватившись за мачту, я огляделся. Море было спокойно, вода не холодила, а до берега было не больше двух миль. Из воды вынырнул старик и тяжело поплыл к мачте. Отдышавшись, он достал из-за пазухи пергамент и положил его в трещину, после чего обратился ко мне. Он просил, заклиная меня небесным огнем, что если он утонет, доставить это послание в Палестину. Чтобы успокоить старика, я дал клятву, в тот же миг руки старика разжались, и он камнем ушел на дно. Нашу беду видели с мола, и вскоре две весельные галеры, рассекая носом вспенивающие волны, приблизились к месту трагедии. Спасли всех, кроме старика и хмурого баска с его дочерью. Это послание и привело меня в Кесарию.
— Выпьем за твое спасение, — сказал сотник и наполнил кубки.
Из угла раздавалось девичье фырканье, это воины пытались привести свою подружку в чувство, но их старания были тщетны: девица с завидным постоянством норовила заползти под стол. Наконец, осмыслив, что сей труд сизифов,9 они ушли. Араб, дремавший у стены, встал, под распахнувшимся бурнусом на мгновение мелькнул длинный кинжал с рукоятью, украшенной драгоценными камнями.
— Скажи, — обратился он к Титу — рыжий галл, что плыл с тобой на корабле, как его имя?
— Он называл себя Лурий, — ответил Тит.
— Мизинцы на его руках, не заворачивались ли внутрь?
— Да, пальцы у него были кривы.
— О, боги, это он! — Араб глубоко вздохнул. — Куда он отплыл с Крита?
— Не знаю, но дом его в Александрии...
— Я получил добрую весть и хочу помочь тебе. Я слышал, что тебе надо в Александрию, за городом стоит караван, утром он уйдет, приходи.
Едва странный араб ушел, сотник, зорко следивший за каждым его движением, произнес: — Берегись его, он кинжальщик.
— Оттого что нож за поясом? — Тит улыбнулся. — У меня меч...
Из-за ширмы вышла Гонория. Одернула задравшуюся тунику у спящей на полу девицы и, усмехнувшись чему-то своему, стала убирать со столов, бросая любопытные взгляды на сотника.
— Когда Феликс поймал разбойничьего атамана Элезара, что двадцать лет грабил страну, те, кто убежал от его возмездия, сбились в новую шайку, их и прозвали за длинные ножи сикарии. Подойдет такой среди дня на рынке ли, на празднике, ударит под ребро ножом и кричит – убили!
— Откуда знаешь? – улыбнувшись, спросил Тит, чувствуя силу и молодость, которой казалась, что она беспредельна как сама вселенная.
— Смейся, смейся, а люди друг дружку боятся, ближнему не верят. Они и первосвященника закололи прямо у ворот храма в Иерусалиме, хотя иудеи шепчутся, что это вовсе и не сикарии, а месть прокуратора Феликса! Одно скажу точно, чужая это земля и мы здесь чужие, не понять нам их, как сорняк. Они же в жертву богу-человеку младенцев приносят, после обмажутся кровью и совокупляются!
— Да, да, — встряла в разговор Гонория — на днях до этих, детеныша нашли во рву. Ужасы! — женщина всплеснула руками. — Три ноги, три руки, а голова на свиную голову походит. — Гонория перешла на шепот — А ещё говорят…
Договорить не дал медленно нарастающий сплавом крика разъяренной верблюдицы, звук армейской букцыны. Это энеатор предупрежденный сотником Юлием, подал сигнал о том, что прокуратор Феликс вернулся во дворец.
Глава 2
Уйдя из таверны, араб вошел в город. Обойдя термы, (бани) он вышел к фонтану на развилку трех улиц. Пастух, сидевший на камне под аркой акведука, (водопровод) при его появлении встал.
Араб в знак приветствия коснулся груди. — Он еще жив?
Пастух кивнул и указал на боковую улицу. Негромко переговариваясь, они пошли рядом.
Узкая улица напоминала коридор, вымощенный прибрежным камнем. Найдя нужную дверь, араб негромко постучал.
— Не стучи... иду.
На уровне лица открылось маленькое окно и прищуренные глаза старика, цепко ощупали укрытое платком лицо араба.
— Ааа... а, — старик приставил к уху ладонь.
— Повадки старой лисы за десять лет нисколько не сменились. — Араб убрал с лица накидку. — Узнаешь меня, Вартамей?
Старик отшатнулся и стал быстро открывать засовы приговаривая: — Валерий! Валерий!! Поделено царство твое, поделено! Господи... плачу как старая пара, (корова). — Он отворил калитку, но ноги его подкосились. Упасть не дали крепкие руки его воспитанника.
Если снаружи голые стены производили унылое впечатление, то пройдя темный коридор, взору открылся квадратный двор, вымощенный разноцветными плитками. Рядом с бассейном росли три кипариса, под ними было обустроено место для приема гостей. Два широких ложа, четыре седалища из каменного дуба, украшенные резьбой. Воздух, охлажденный фонтаном, наполняли ароматы растений, а натянутый над двором тент дарил тень и прохладу.
Пестрые полосы материи закрывали дверные проемы, качаясь от сквозняков, словно волны мелкого бриза. По периметру второго этажа — балкон. Две лестницы вели на второй этаж, четыре окна были завешаны шелком, это были женские спальни.
— Хозяин собрал прислугу и уехал в Цор. Стеречь дом оставил меня и египтянина Овора. Ты помнишь его? — Вартамей усадил Валерия на ложе для почетных гостей. — Два месяца длилась тяжба о твоем состоянии, после того как…
— Ложь, что грязь, не увидишь — не отмоешь, говори смело старик.
— Твоим обвинителем стал трибун Целер. Он сказал, что это ты провел в лагерь парфян и резал спящих товарищей. Два выживших воина подтвердили это под клятвой.
— Помнишь их имена?
— Имена! — Старик хлопнул себя по лбу. — Были здесь их имена, да утекли как воды Ярдена (Иордана). Два года жизни у Целера тянулись дольше семнадцати лет службы у твоего отца в Сардинии. Стерли они мою память, словно кожу…
Старик скинул с плеч платье. Плуг, пластами режущий поле, не оставляет таких следов, какие оставила плеть с вплетенными металлическими нитями носившая название ровоамовы скорпионы.
— Но даже в этом есть хорошо, — Вартамей усмехнулся. – Не болит с тех пор спина. Из слуг кто-то донес, как я сказал: «Скорей Куман вместе с Целером залают на кесаря, нежели ты станешь изменником». Если б не Анна... висеть мне на кресте... Я не поверил их навету, ведь это я учил тебя держать меч. Одно мутило разум: воины идумяне Господом клялись... Как власти объявили тебя изменником, Целер и купил твой дом. Через год был убит иудейский пилигрим. Сия весть дошла до Иерусалима. Толпа иудеев двинулась по стране, не щадя ни женщин, ни детей, и лишь когда они сожгли несколько деревень трибун Целер с отрядом всадников выступил из Кесарии. Из Сирии прибыл правитель. Иудеев, заподозренных в смуте и подстрекательстве, казнил. Среди всеобщих обвинений всплыли темные дела Кумана и Целера. Ярость правителя была страшна, он заковал их в цепи и отправил в Рим на суд кесаря. Наш царь Ирод Агриппа второй заступился за Кумана. Целера привезли в Иерусалим и отрубили голову. Дом твой вместе с рабами купил финикиец.
— Где Анна?
—Законники Рима жену твою признали твоей собственностью. Как сказал словоблуд instrumentum vocale - говорящая вещь. С нами ровно Целер и её купил. Когда она разрешилась сыном... сына твоего признали вероном (рожденным в рабстве).
— Стой, старик, о каком сыне ты говоришь? — Валерий схватил Вартамея, но сила, с которой он сжал старику плечи, была чрезмерной. Вартамей сморщившись, возопил:
— Отпусти плечи, дромадер, ой, убил... ваал… шевельнуться не могу, а я его на руках качал. Что сделал перец... Ночь светлей моих плеч... Ой, больно!
— Скажи, что ты напутал по старости? Была всего одна ночь... утром мы выступили к земле парфян. — Валерий отпустил плечи, но взял старика за руку.
— Нечем мне виниться. — Вартамей выдернул ладонь и пошевелил пальцами. — Анна назвала его, как тебя: Валерий. Целер её любил, сильно любил, по-собачьи, тогда и окрепла моя вера, что тебя оговорили.
— Я был пленен и продан, лишь через много лет от раба-грека узнал, что причислен к врагам Рима. Год назад мне и еще одному рабу удалось бежать. Вартамей, где Анна и что стало с её дитем?
— Её дитя, смотри какой... её дитя, сие и твое тоже.
— Не ворчи, старик.
— По божьему закону дитю на восьмой день обрезали плоть. Анна тридцать три дня очищалась, потом принесла в жертву двух горлиц. Священник очистил её… — Старик помолчал. — Она женщина, свежа началом, а молодому побегу нужна вода, как зачаток жизни. Через три дня в её спальню вошел Целер. Утром мне велели найти кормилицу. Анна дитя твоё на руки более не взяла. Перед праздником кущей.11 Она решила пойти к родителям, как раз шел караван в Дамаск. Целер набил подарками дорожные мешки, дал ей десять воинов, но даже перед дорогой просил не покидать его. Он словно предчувствовал. Караван был ограблен, воины убиты, купцы пропали. Целер месяц рыскал по ущельям. Анну не нашли ни живую, ни мертвую. Кого-то боль по любимой делает чище и добрей, Целер озверел. И я отпил глоток его злобы, забили бы меня до смерти, если бы не маленький Валерий. Целер не мыслил свою жизнь без него, а осушить его слезы мог только я. Когда Валерий спал, смерть ждала каждого, кто нарушит его сон, кажется, сама бесконечность, не дыша, смотрела в лицо дитю. Когда Целера казнили, испугавшись, что меня продадут, ночью разбудил египтянина Овора. Он сделал малышу несмывающийся рисунок под мышкой левой руки: Ящерица - хамелеон (Цав - Зикит). И хотя грех это, что-то говорило мне, что ты жив. Страхи мои сбылись. Пришли мытари, (сборщики налога) обыскали дом, сосчитали деревья, рабов, вещи. Потом старшина мытарей сказал велику (управляющий): «Придет гонец от нового наместника Иудеи Антония Феликса, ребенка надо отдать ему». За два серебряных обола я выведал, что Валерия купила сестра царя Ирода Агриппы царица Береника, которая пришла в Кесарию встретить брата и поздравить Феликса с назначением.
— Береника спала с Целером, когда её мужем был ещё её дядя, царь Ирод из Халкиды.
— Думаешь, она приняла твое дитя за дитя Целера? Сии думы и меня будоражили, — Старик покачал головой. — Береника гостила в Кесарии недолго, но я о мальчике знал все. Муж сестры жены моего брата готовил для царицы благовония. Шесть лет с проходившими караванами я получал вести. Три года назад он умер. — Старик хитро улыбнулся. — Есть у меня для тебя еще одно слово: Анна сумела утаить твои деньги от мытарей и доверила их мне. Мои траты не были велики, но я готов сказать, на что был истрачен каждый сикель.
— Сколько осталось?
— Надо сверять счета, прости старого, не устоял, вложил деньги в дело. После последней сделки твое состояние составило десять талантов (один талант шестнадцать килограмм, чаще двадцать четыре) серебра, но еще твои деньги есть в граде Искандера.
— И ты не выкупил себя?! — воскликнул изумленный честностью бывшего слуги Валерий.
— Да исполнится воля Господа. — Старик прослезился. — Я готов выкупить себя, если ты дашь мне деньги на выкуп, но за меня могут запросить тысячу динариев.
— Мгновение назад ты из нищего сделал богача. Дав миллион, стыдишься о тысяче. Отныне половина всего, что ты назвал, твоя. Возле дома стоит варвар, алан. Он храбр и предан мне, имя его Оздор. Сегодня в таверне я услышал, об одном человеке. Если это тот о ком я думаю, он сможет подтвердить мою невиновность. Он в Александрии, утром с караваном я отправлюсь туда. Дай денег Оздору, чтобы он пошел к царице Береники и выкупил моего сына, а лучше найди ему спутника иудея.
...Вернувшись во дворец, прокуратор Иудеи Феликс вызвал писаря.
Последние стычки между эллинами и иудеями стали чаще, жестче, кровопролитней.
— Это наш город, — говорили иудеи о Кесарии. — Его построил иудей для иудеев!
— Построил, да! — не возражали эллины. — Но в честь Августа и для Рима. Иначе, зачем он бы строил храмы, театр, статуи?
Иудеи в ответ ехидничали, мол, и рабам должно чтить своих богов и в ход шли кулаки.
Эта причина была маленькая часть той жуткой, энергетически емкой массы человеческих взаимоотношений, которая могла в любой момент выйти из-под контроля.
Стараясь не упустить ни одного факта, Феликс продиктовал писарю обо всех разногласиях между иудеями и остальными народами вверенных ему земель. Он сообщил, что посылает в Рим знатных представителей всех сторон, дабы император составил собственное мнение о причине частых волнений.
— Иди, дальше напишу сам.
Думы одолевали: что-то едва уловимое появилось в поведении слуг. Как ни странно, но именно эта, самая низшая часть власти, была тем нервным центром, который безошибочно определял событие задолго до его начала.
Жизнь раба была хорошей школой интуиции и лицемерия. Сам бывший раб, Феликс лучше других чувствовал — грядут перемены, а какие, это был вопрос и довериться, было некому. «Жена?» он усмехнулся: «Глупая пещера влаги, кроме своей красоты, ей ничего не интересно».
Были еще многочисленные «друзья», но они были сильны в пьянке, а не в политике. Была еще кесарийская знать, что за льготу с налога была готова на все мерзости.
«Кстати, о мерзостях, после заката Попесий Попла обещал изящество юношей».
Последний год Феликсу все чаще приходили мысли о смерти, она манила и пугала. Через специально сделанную дыру в комнате для пыток он наблюдал за допросами. Умирал ли жалкий разбойник, предавший всех, или не сломленный духом ессей-пустынник. Последний выдох сглаживал разницу грубой человечьей оценки.
Спокойное достоинство, доля чего-то завершённого, совершенного в своей конечности.
Однажды в детстве Феликса избили дети из императорской семьи. Били жестоко, с перерывами на отдых. Вдруг мир перевернулся, боль ушла, трепещущее тело теперь стремилось удержать это томительно сладостное состояние, когда волна тепла от удара, именно тепла окрасит радугой кровь по венам.
Наверно, с лицом Феликса произошли перемены. Дети перестали бить и в страхе разбежались. Из этого состояния Феликс вынес одно определение — продолжение есть у всего: за смехом идут слезы, за болью идет удовольствие, а что идет за смертью?..
Феликс мотнул головой, отгоняя тяжелые воспоминания.
Своим положением он был обязан старшему брату. Потомки царей Аркадии, они рано остались без родителей. Паллант, был старше Феликса на одиннадцать лет. Когда мать будущего императора Клавдия узнала о заговоре против императора Тиберия, что по советам лекарей сделал своей резиденцией остров Капри, она послала императору своего верного раба Палланта.
Кресты с распятыми заговорщиками свидетельствовали — Тиберий сохранил за собой трон.
Паллант получил вольную и доходную должность, которую сумел сохранить и после смерти Тиберия, когда власть перешла Калигуле.
Император Клавдий дал вольную Феликсу. Потом было управление Самарией и наконец, по протекции Палланта в 52 году Феликс получил пост наместника Иудеи, Самарии и Галилеи.
Когда мать Нерона стала убирать со всех постов ставленников Клавдия, Феликс не попал в этот список благодаря Палланту, помогавшему матери Нерона управлять империей, пока сын изучал поэтику, риторику и ремесло войны.
Феликс хлопнул в ладоши. Дежуривший в галереи порученец, раздвинул тяжелую портьеру.
— Пришли рабынь с тогой, обедать буду в большом зале.
— Попла просит разговора.
Попесий Попла наедине с Феликсом позволял себе вольности.
— Говорят, ты опять собрался выбросить в отхожую яму множество динариев?
— Попесий, много вина пить вредно, из тебя льются испражнения.
— Среди эллинов слух пошел, будто ты сговорился с иудеями быть ходатаем перед кесарем?
— Что говорят иудеи?
— Что эллины купили тебя.
— Что думаешь ты?
— Скажу, но ответь, правда ли, что решил отправить в Рим выборных людей?
— Двенадцать иудеев, среди них первосвященник, столько же знатных эллинов.
— За деньги казны?
— А ты решил оплатить их путь?
— Сами заплатят, только распали их. Обещай дружбу и тем, и другим.
— Если пришел только за этим, иди, служи империи.
Феликс махнул рукой, словно отряхивая прах.
Чтобы облачиться в тогу, Феликс держал трех служанок. Это громоздкое сооружение римской аристократии требовало постоянного ухода. Феликс любил тогу, носил её легко и непринужденно, видя в ней ту грань, что делила его раба от его господина.
Сегодня он давал обед для подданных. Во дворце с раннего утра толпились клиенты (свободные римляне, жившие за счет богатых знакомых). Старшины мытарей, приемщики жалоб стекались ближе к полудню. Знать появлялась перед самым обедом, и среди них обязательно находился один или два местных богача, которые и оплачивали это представление.
Обед протекал сытно, и вяло. Ленивые «па» полуголых рабынь, последние сводки городских сплетен, разговоры о том, что и как нужно есть.
Сонную дремоту зала встряхнула жена Феликса Друзилла, чье появление в окружении пяти первых красавиц Кесарии заставило похотливые души местных сладострастников оживиться.
Феликс обдумывал речь, которую произнесет перед началом сбора винограда, когда над ним склонился появившийся ниоткуда диаконос:
— Гонец из Рима просит принять. Провести его в сад?
Интуиция подсказывала: чем меньше глаз увидят гонца, тем будет лучше, но Друзилла, слишком явно выказывала расположение двум молодым людям.
— Здесь приму, зови.
Гонец передал свиток наместнику и с интересом стал оглядывать зал.
«Не раболепствует», отметил Феликс, «видно свободнорожденный».
— Почему сломана печать? — голос Феликса не предвещал ничего хорошего.
Шум в зале мгновенно стих.
— Прими мое уважение, любимец удачи! Я не гонец. Отвечу, если выслушаешь.
Феликс развернул пергамент - ни приветствия, ни подписи:
Из порта Мизеума в конце июля в море выйдет эскадра с новым правителем Сирии и новым наместником Палестины Порцием Фестом. Торопись, заручись поддержкой Ирода, привлеки на свою сторону людей влиятельных, не скупись, в этом твоя жизнь. Сообщать или нет правителю Сирии, решай сам.
Письмо было от брата. Феликс небрежно сунул его меж складок тоги:
— Как попало к тебе это письмо?
— Отец служит империи прокуратором в проконсульской Африке, — ответил Тит и, не жалея красок, рассказал о гибели старика.
— Ты прочел письмо?
— Отец часто говорил: «Сын, ты настолько нелюбопытен, что подозрительным это кажется даже мне». — Тит улыбнулся. — Чужие тайны, это обоюдоострый меч, от которого щит незнание.
— Я не владею многими талантами, что есть у Веспасиона, но в гостеприимстве ему не уступлю. Мой дом - твой дом. — Феликс поднялся с ложа. — Хотел бы послушать, как живет Рим, но не могу, дела.
За Феликсом из зала ушел доверенный наместника в деликатных делах, где вместо дипломатии требовался нож. Феликс ждал его в маленькой башне.
— Гонец должен умереть, но не во дворце. Его смерть не должна быть на мне.
— Плати больше, он римлянин, — ощерился Клит.
— Получишь. Еще пошли слугу в Дамаск!
— Уйдет с восходом, что передать?
— Правителю Сирии передаст: рабыню с детьми продали, новый хозяин Корбулон.
Мысль, что гонец не читал свиток, Феликс исключил, хотя она мелькнула на поверхности его сознания, но эта среда показалась ей губительной.
Судьба гонца была решена.
Заручиться поддержкой Ирода, старшего брата Друзиллы, было трудно. Большую роль в его политике играла Береника, сестра-однолетка. Впрочем, была ниточка, но тянуть нужно осторожно.
Друзилла скучает, вот и будет ей радость, увидеть родственников.
По коридорам дворца прошли факельщики, зажигая у лестниц масло в лампадах.
Феликс надел лацерну (военный плащ) под капюшон. Прошел арсенал, далее через казарму внутренней охраны Италийского полка в караульное помещение.
При тусклом свете заходящего солнца два легионера лениво бросали кости. На длинной лавке спал центурион.
— Разбуди, — приказал Феликс.
Будить не пришлось, при первых посторонних звуках сотник встал.
— Имя?
— Юлий Луций Максим
— Знаешь, где живут пророчицы-иудейки? Возьми десять солдат и пять факельщиков, паланкин не надо. Пойду пешком.