На просьбу секретаря встать, когда в зал вошел судья, подсудимый лишь усмехнулся, считая листики на дереве росшим под окнами здания суда. Конвойный, парень лет двадцати пяти с родинкой над губой, делавшей его лицо похожим на индийского гуру, сквозь зубы просипел: «Встать, урод!» но его одернул старший конвоя, чей взгляд тихого алкоголика, страдающего постоянным несварением желудка, был сейчас спокоен и непроницаем. — Что привязался к парню? Хочет, пусть сидит, его срок.
Судья равнодушно прошла к столу-помосту, изображая непредвзятость закона, но дрожащие брови говорили о буре в груди.
Весь процесс подсудимый вел себя вызывающе, под конец заседания проявил полное неуважение.
— Народный суд города Рудного постановил: приговорить Карагут Владимира Ильича к четырем годам лишения свободы с содержанием под стражей в колонии усиленного режима.
Секретарь, мужчина под пятьдесят, удивленно вздернул головой. Он сам писал в приговоре черным по белому: три года колонии общего режима. Он даже открыл рот, но судья со смешком опередила: — Семен Петрович! Что-то хотите?
Мужчина неопределенно повел плечами. «Что я высовываюсь! Мне-то какое дело. Преступление налицо, ну, отсидит годом больше, так мужик молодой, страшного-то ничего. Это в мои годы год смерть приближает, а ему, тьфу, как говорят уголовники, на одной ноге простоять».
Монолог с совестью был окончен. Секретарь, подтверждая вердикт, энергично закачал роскошными сединами, представительный вид коих вызывал у немногих случайных зевак благоговейный трепет. За эти седины он и был выдвинут месткомом одной из автобаз для поддержания у обессиленной коррупцией богини Фемиды меча справедливости и весов непредвзятости. Когда кабинет народных заседателей упразднили, Семен Петрович проявил незаурядные способности в стенографии и переквалифицировался в секретаря.
На суд к приятелю Святослав не успел, он лишь увидел, как Владимира после приговора сажали в спецмашину. Делать в городе Рудном больше было нечего и, Святослав отправился на вокзал, что находился рядом с базаром. Пивнушка на базаре была из тех известных всем заведений, где запах тухлой рыбы и кислого пива, перемешиваясь с дымом сигарет, создает домашний уют для отдельной категории людей. Разговоры, что здесь ведутся, иногда заслуживают внимания.
— Всей одежды два в полтинник.
— Это как?
— Юбчонка с ноготок да ботфорты под развилку.
Это два юнца соперничают в острословии, обсуждая знакомую.
Бывший интеллигент, тыча пальцем в грудь, выплевывает наболевшее:
— Цивилизация, она вся во мне, тут она… тут…
— Стадная? – ехидно интересуется его приятель.
— Смейся! Но человечество, развиваясь, должно научить ангелов понять процессы, проистекающие во Вселенной. У ангелов есть техника, они ею пользуются, но не знают, как она работает. Понятие об этой технике и понятие о происхождении мира хранит человек на генном уровне. Вот потому ангелы-инопланетяне лелеют землю. Когда же человек откроет истину, его должны уничтожить. Библия является книгой предупреждения. Апокалипсис идет. Будьте готовы!
Слушая бредовые разговоры пьяных и, не очень, посетителей пивного заведения Святослав не заметил сам, как память вгрызлась в прошлое, обтекая память, словно пена через край выщербленной кружки, повлекли по своим дорогам: первый срок поселок Кушмурун, усиленный режим.
Работать Святослав был приставлен к барабану в цехе по изготовлению акустических колонок, точней их комплектующих, а сами колонки собирали в ЛТП. День, который стал отправной точкой, Святослав помнил до мелочей. Подъем для второй смены был в десять часов утра. Проверка. Поход строем в столовую. Обед для второй смены был перед выводом на работу и общей проверкой для жилой зоны. Святослав писал письмо домой, когда в секцию вошел мастер по производству, такой же осужденный, но по законам лагерной администрации, ставший на путь «исправления». Обязанности мастера заключались в выдаче бригадой рабочей нормы к делам в жилой зоне, он как бы отношения не имел, для этой цели был бригадир, «исправленный» осужденный, однако этот мастер пытался и в жилой зоне быть начальником.
— Че сидишь, команда завхоза по барабану? — Губы мастера извились треугольником, напомнившим Святославу писсуар в туалете центрального парка, такой же кисло-вонючий с ржавым зубным налетом. — Бегом, педрило…
Злоба на молчаливого Святослава давно зрела в душе мастера. Трудно понять никуда не ввязывающегося, почти ни с кем не общающегося заключенного. Молчание лишь на время скроет пустоту черепной коробки, а Святослав вел себя замкнуто с первого дня в лагере. Подозрительно было всем, красным и черным. Не дурак, но почему молчит? Значит, работает на спецчасть.
Огонь кузницы, запаливший лицо Святослава, заставил мастера выпалить какую-то фразу и быстро ретироваться: два лестничных пролета в три прыжка. Реакции Святослава оказалось недостаточно, и подлая дверь, стронутая с деревянной подпорки, стала преградой для лба.
Шатаясь от удара об дверь, Святослав вышел на улицу. Отряд был около столовой. На людях мастер был недосягаем, так как процент вязаных в лагере был высок, а в столовой еще дежурили солдаты. Святослав снова поднялся в секцию, а навстречу ему с кровати поднялся Усман, узбек, досиживающий восьмилетний срок за сбыт героина, который был свидетелем оскорбления.
— Теперь, парень, у тебя два выхода: валить козла или в актив.
Святослав криво усмехнулся — фортуна не дала шанса заставить мастера по-тихому взять свои слова обратно, значит, придется брать в руки заточку и резать обидчика.
— Усман, завтра бригаду потянут в оперчасть, для тебя же будет лучше молчать.
— Моя ничего не видел и русский моя плохо понимать. — Усман стал маленьким и неприметным, лишь холодная насмешка глаз говорила о хитром и изворотливом заключенном, который давно искал торпеду, чтобы завалить беспредельного мастера.
— Усман, зачем поперся в актив?
— Затем и поперся, срок досидеть. Кому может мешать маленький узбек, — ответил Усман, уже не коверкая русских слов.
Святослав достал из тумбочки пачку сигарет и вышел на улицу. Из столовой возвращались заключенные. Ошалелая, ударная, ничего не признающая первичная волна ярости скрутилась семеричным удавом вокруг сердца, приковывая якорем мысли к тягучей и кислой ненависти. Сознание стало воспринимать реальность, сдерживая подрагивающие руки от желания незамедлительно распластать мастера по земле и впиться зубами в его сонную артерию.
Вывод на промзону прошел без эксцессов. Возле цеха ширпотреба взгляд Святослава остановился на мусорном баке. Из обрезков дерева выглядывал сварочный электрод. Святослав незаметно сунул его за голенище сапога. Заточить электрод удалось без труда. Около получаса, пока первая смена мылась да собиралась в кучу по бригадам, а вторая смена бегала по промзоне проведать земляков в поисках чая, цеха пустовали.
Шла обычная трудовая лагерная смена. Заключенные, что по лагерным спискам проходили как отрицательные элементы, не работали, опять-таки по меркам лагерной администрации. Кто спал в курилке, кто, укрывшись в закутке, вырезал из куска березы шахматные фигуры. Другие творили из полиэфира неподражаемые шедевры, вкладывая в каждую линию поделки душу творца и любовь к людям…
Именно любовь к людям, как бы это не звучало парадоксально. Любовь, которая помогала хранить честь и которую администрация и лагерный актив из числа заключенных стремились вырвать из душ людей, словно эта тяга к прекрасному и была той негативной стороной сознания, что толкала людей на различные преступления.
По нарядам они проходили как станочники, за что в конце каждого месяца платили мастеру мзду деньгами или чаем, что приходил в зону различными путями за те самые поделки, что ценились на воле очень высоко.
Норма дневной выработки в этот день была выполнена до ужина. Прессовочной фанеры осталось на полчаса работы, и радостные зэки, предвкушая возможность отдыха, весело шли на ужин. Святослав на ужин не пошел. Отмотал от электропроводки станка изоляционную ленту и намотал ее на электрод. Заточенный кусок проволоки был спрятан у забора, что отделял пожарный цех от территории здания ширпотреба. Около двенадцати часов ночи мастер обычно шел в цех пожарный охраны, где был приличный душ, вот там Святослав и решил покончить с беспредельным мастером.
После ужина по инициативе мастера в цех была завезена новая норма дневной выработки. Мастер решил за счет работающих заключенных закрыть пробелы в нарядах.
Недовольство выразили даже вязаные, обычно безропотно взваливавшие на свои плечи две, а то и три дневных нормы. Усталость, копившаяся весь последний месяц, выразилась в препирательстве между собой и ропоте на незаконное поведение мастера.
Святослав стоял у двери цеха и из-за шума работающих станков не слышал разговора, что протекал у стола обработки кромки шпона на изделии, но по жестикуляции мастера и сидящих за столом людей можно было догадаться — разговор идет на повышенных тонах. Мастер выпалил в адрес сидящих за столом людей какое-то свое, обычное оскорбление и, развернувшись к ним спиной, шагнул в сторону. Осужденный Пьянков поднял валявшийся у стола огрызок кривой водопроводной трубы и со всего маху опустил на голову человека, чей подлый язык поломал не одну судьбу.
Повторить удар не дали вязаные, завязалась драка. Словно ожидая этого момента, по непонятной причине выключилась вентиляция, станки остановились, и в наступившей тишине стали слышны крики отрицательной части заключенных.
— Бей сук…
Мастер лежал на бетонном полу, из его головы, смешиваясь с древесной пылью, толчками текла кровь.
Удерживаемый механизмом самосохранения курок мщения был спущен непредвиденными обстоятельствами. Линия задуманного преступления, многократно прокрученная в мыслях, лишает будущего убийцу возможности маневра, даже если что-то идет не по плану, он почти всегда продолжает действовать в рамках, в которые его загнали ущемленная честь и пылающее гневом воображение. «Живуч, сука» подумал Святослав о мастере и выскочил из цеха, а в сознании, настроенном на убийство, билась одна единственная мысль — схватить острый электрод и вонзить в ненавистное тело.
Подмороженная мартовская почва крепко склеила электрод с землей. Сдирая в кровь пальцы об острые завитки, Святослав с трудом вырвал заточку из ледового плена. Сунул в рукав куртки и подбежал к двери. Драка в цехе продолжалась и в ней, уже участвовало человек восемь, это было хорошо видно через открытую дверь цеха, до которой осталось добежать несколько метров.
Удар деревянной дубинкой по плечу едва не сломал Святославу ключицу. От боли и неожиданности Святослав разжал руку, заточка выскользнула из рукава и упала на свет, что щедро лился в мартовский вечер из открытой двери. Святослав оглянулся. Лицо дежурного помощника начальника колонии хищно скалилось на фоне звездного неба. Удар сбоку в челюсть опрокинул Святослава во тьму. ДПНК притянул Свата за грудки к свету и прочел на бирке фамилию. Внутренний наряд охраны лагеря во главе с ДПНК вломился в цех.
Мастер дней десять отвалялся в лагерной больнице. Заключенному Пьянкову, ударившему мастера трубой, как организатору мятежа, добавили восемь лет тюремного режима. Под шумок этой драки спецчасть раскрутила еще несколько неугодных ей осужденных. Святославу предложили на выбор два варианта, первый: он садится в штрафной изолятор на три месяца за заточку, после чего получает еще один срок за вооруженное нападение на ДПНК. Второй: он пишет заявление в актив, и через год-полтора выходит на химию или вольное поселение...
Святослав покинул пивной причал в половине шестого вечера, и тяжелые воспоминания остались витать среди алкогольных паров, где им было самое место.
Автобусы между Кустанаем и Рудным ходили каждый час. Ожидая автобус, он в буфете автовокзала добавил еще двести граммов водки и почувствовал небольшую качку, как матрос, возвращающийся на судно после увольнения.
Пассажиров было немного человек пятнадцать. Пьяный Сват прошел в конец автобуса, по привычке просчитывая всех пассажиров. Со стороны шофера сидела семейная пара. Мужчина лет тридцати, чуть выше среднего роста, с унылой миной тринадцатого номера с запасной скамейки всем фасадом высвечивал некое тайное знание, отстукивая нетерпение ногой, нагло выставленной в проход. Словом типаж для фантазий женской души. Его жена, необычайно красивая женщина лет двадцати семи с темно-карими глазами, напомнила Святославу картины Гойи — нагромождение ужаса, одиночества и порока.
Следующее сиденье занимал представитель власти в погонах капитана. Определить возраст было трудно. «Безликий». Встретившись взглядом с пьяным Святославом, он стыдливо отвел глаза. «Тряпочный мент, не овчарка, наверняка, паспортный режим» подумал Святослав. Далее сидела пожилая семейная пара лет шестидесяти и непонятного вида очкарик в костюме с галстуком. Именно от таких неброских доходяг можно было ожидать чего угодно, вплоть до хорошей драки. Шесть пассажиров были не в счет — дети.
Важного вида толстячок, не выпускающий из рук кожаный портфель, постоянно вытирал со лба обильно выступающий пот. Сват пожалел, что выпил лишнего: «толстячка можно было бы и пощупать». Последнее сиденье занимали две девчушки лет восемнадцати. Сват бесцеремонно уселся между ними, что было истолковано молодой порослью как желание познакомиться.
Непринужденная беседа из уличного набора анекдотов быстро расположила извечных Лолит к откровенности. Женский ряд он зеркален. Заговори о высоких материях — перед тобой сама невинность, добродетель и серьезность. Рассмеши даму, считай, одну ногу положил на кровать, еще немного и сама затащит под одеяло.
Жара к вечеру спала, но духота, пятый день объявшая город, насмешливо следила пятнами пота на рубашках и кофточках. Святослав открыл окно. Все трое закурили, весело обсуждая ноги одной и груди другой. Свату, как ценителю, было разрешено потрогать и первое, и второе. Сват пришел к выводу — знакомство надо продолжить. Девчонки для вида сделали несколько пасов, вроде: «ах, как можно, все так сразу, мы согласны, наконец…»
Золотосвадебная чета первой проявила недовольство зарождающимся по типу шведской семьи автобусным новообразованием. «Молодежь, мол, обнаглела...» и дальше по накатанной схеме: «в нашу бытность такой позор не имел места…»
И тут Сват увидел: из невесть откуда взявшейся парящей навозной кучи вылез крот, похожий, как две капли воды, на черта из гоголевской ночи. Черт извлек из красных шаровар с синими лампасами свою непристойность и, нагло улыбаясь, бесстыдно помочился красной мочой на ногу одной из девушек. После чего стал в позу журналиста, берущего интервью у представителя секс - меньшинств.
Был бы черт зеленый, Сват бы промолчал, так как об этом шельмеце был много наслышан от запойных приятелей, но черт был самый настоящий. Такого отношения к девушке, которую Сват уже считал своей, снести не было нельзя, даже от представителя того света пусть и с нетрадиционной ориентацией этого. Сват ринулся в бой. Полусогнутые пальцы, весомо подрагивая, тут же были направлены к масти, что в лагере стояла у черты, за которой находились обиженные. — Ты, черт! обоснуй свое поведение. Если эта мурка за тобой, по-правильному скажи я же не дебил какой, обмозгуем. А что ты ее словно пес метишь. Но коли она для тебя левая, это, получается, ты мне в душу нагадил. Ты бы сперва поинтересовался, кто перед тобой, чем человек дышит. Нет, ты сразу по газам. Вы, черти, совсем нюх потеряли. Мне же по барабану, что папа у тебя в авторитете, хотя… он бы такое не сделал. Я от знающих слышал, у него все по понятиям, так что отвечать за беспредел будешь рогами, чертилка картонная…
Этот монолог Сват выплюнул на одном дыхании, нигде не упустив сопутствующие жесты и интонацию, словно пред очами приемной комиссии на артиста в каком-нибудь столичном вузе.
Пассажиры дружно повернули головы.
«Жаль, живем не в цивилизованной стране – ну, тешится человек с чертом, пусть, может он с ним знаком». Наши дорогие соотечественники, возмущенные нетактичным обращением с потусторонней силой, не смогли пройти мимо сего факта. Пожилые влюбленные начали подначивать представителя власти, что стыдливо задрал левый глаз в крышу автобуса, а правым изображал крепко спящего человека. Не тут-то было, мадам грубо затеребила капитана за китель. От тряски у представителя власти обильно потекла слюна, и капитан вынужден был открыть глаза.
Толстячок, видя, что представитель порядка не горит желанием наводить в салоне порядок, стал засовывать свой саквояж под сиденье, то подкладывать под обширный зад, кося по сторонам глазами, в которых, кроме сигнала SOS, читалась громадная любовь ко всему покойному.
Между тем разговор Свата с чертом дошел до той фазы, после которой любые слова становятся лишними. То, что черт ответил, требовало немедленного ответа. Взбешенный Сват попытался вытащить блудливого представителя нечистой силы из-под сиденья, но черт не желая отвечать, выкрикивал всякие бранные слова, ухватившись лапами за ногу толстяка. Наконец, Сват поймал черта за хвост и, упершись коленом в сиденье, выволок «это» на проход.
Странное дело – черт, как две капли воды, стал похож на интеллигента в галстуке, но распаленного Свата было уже не провести. — Ваша подлая курочка мне с детства покоя не дает, — орал Сват, пытаясь отыскать рога на голове интеллигента. — Ща я вас, поганцев, как Ермак на Иртыше, крестить буду...
Интеллигент, наконец, осознал: так просто от бешеного Свата не избавиться, и стал яростно креститься, истерично выкрикивая: — Свой я, свой… из православных мы-с. Маменька наша так та вовсе староверка…
Сват, удивленный этим перевоплощением, отпустил интеллигента и трезвыми глазами посмотрел на окружающий мир. Автобус остановился, а по проходу наступали пассажиры, словно таран, толкая вперед упирающегося милиционера. Из-за спины капитана выглядывала харя хамоватого красавца. Его жена в подлом набеге участия не принимала.
— Двери открывайте, двери! — орала семейная пара шоферу автобуса.
Второй срок Сват отмотал за прокурора и старшего следователя прокуратуры, которые попались под его нетрезвую руку. Сидеть за мента вновь не было никакого желания, и Сват, скуля, как бойцовская собака в загоне, медленно отступал.
Капитан, выставил руки, закатил глаза куда-то под череп и обреченно двигался вперед движимый возмущенной массой. Понимая, что битва проиграна, Сват с волчьим подвывом, стараясь не задеть капитана, въехал кулаком в глаз красавцу денди, нахально выглядывавшему из-за спины капитана. Последнее, что видел Сват, прежде чем усилиями пассажиров, был вышвырнут за борт, это синяк на лице денди, начинавший свой рассвет от переносицы по всей левой стороне.
Двери автобуса закрылись и прощальное пожелание: «счастливого пути!» ехидно синхронно выплюнула в открытое окно пожилая чета.
«Однако, с другой стороны — это есть хорошо!» подумал Сват «Связываться с нечистой силой, всегда себе дороже обойдется, ведь черт все-таки был в автобусе!» Вдруг сквозь обшивку удаляющегося автобуса на дорогу спрыгнул все тот же шароварный черт. Сват затряс головой и, наконец, разглядел на асфальте свою порванную рубашку. «Не получилось доехать автобусом, поплыву Тоболом», решил Святослав и направил нетвердые ноги в сторону реки.
Километра через два показалась вода. «Что сделали, люди!? реку перепрыгнуть можно...» Выругался Сват при виде невзрачной речки. Он разделся, одежду привязал проволокой к обломку доски и поплыл. Вода была теплой, зеленовато-грязной. Марафон начался! Мысли Свата, пока он плыл, лучше не оглашать. Кроме междометий и мычания коровы при родах, которые принимает в стельку пьяный ветеринар, другого не наблюдалось.
Камышовые берега в какой-то момент влезли в строгие отвесные бревенчатые формы. Пьяный Сват и это проигнорировал и только, когда вода стала грязной жижей, доходившей до пояса, пришло озарение: он заплыл в оросительный канал. Понадобилось много усилий, прежде чем грязный с головы до ног Святослав покинул бревенчатый плен. Захороводились мысли, много, но, как всегда, не к месту, а бездонном небе появились звезды. «Не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас». «Глупая напыщенная фраза, принесшая людям много вреда. Под мир нужно прогибаться, иначе он тебя раздавит. Яркий пример я! не прогнулся и, пожалуйста, мир не признал гения. Ехал бы сейчас в обнимку с телками, так нет…»
Сват натянул на себя одежду, с которой сползала комьями грязь и водоросли, призвал к душе философа, устало зашагал к трассе. Попытки остановить попутную машину заканчивались провалом. Во-первых, ночь. Во-вторых, кто рискнет остановиться рядом с человеком, который больше похож на водяного из мультфильма или на ожившего мертвеца, вылезшего из могилы. Требовалось нестандартное решение, иначе до утра трястись от холода, да и утром кто подберет грязного оборванца?
Сват лег на асфальт посреди дороги и счастливо вытянул натруженные ноги. Чтобы не страдать от мысли — переедут или затормозят, закрыл глаза и преспокойно уснул.
— Парень, ты живой?
Сват открыл глаза и не сразу понял, где он. Сильный свет фар слепил, а над ним склонились трое перепуганных парней, двое казахов один русский.
— До Кустаная надо. — Сват сел на асфальте и чиркнул по горлу большим пальцем, показывая как сильно ему надо.
Свата схватил за грудки русский парень и притянул к себе.
— Мы же тебя чуть не задавили!
— Нормально, не задавили ведь, а как иначе доехать, из автобуса высадили.
— Сам Кустанайский? — задал вопрос коренастый казах, едва сдерживая смех после того, как увидел, что лежащий на асфальте мертвец просто в стельку пьян.
— Угу, — ответил Сват и встал — курить дадите?
— Что грязный?
— Говорю же, из автобуса высадили, я вплавь по Тоболу, да заплыл в старое русло, — ответил Сват, счастливо затягиваясь сигаретой.
Его ответ пришелся ребятам по душе, все рассмеялись.
Уже в машине выяснилось: ребята хорошо знали старшего брата Святослава. Так Сват был доставлен к подъезду дома брата и даже сдан с рук на руки, словно ценная бандероль.
Глава 2
Семен Тарасович Дымоход с удивлением смотрел на почтовый ящик, из которого выглядывало письмо. Десять лет после гибели жены и сына в автомобильной аварии он жил один, родственников не было.
На ощупь в письме были фотографии. Обратного адреса нет, по штемпелям письмо было местное. Дома он сложил в холодильник продукты и стал искать очки. Запыленные, они лежали на окне за шторой. Тарасович распахнул окно настежь, взял ножницы и сел к столу.
Десяток цветных фотографий высыпались из конверта.
Беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что к гражданину Дымоходу фото попали по ошибке. На фотографиях были запечатлены чьи-то похороны. Семен Тарасович еще раз прочел фамилию на конверте, ощущая странные метаморфозы: стены дома покрылись мхом, а колеблющиеся, растрескавшиеся доски пола покрылись болотной жижей, что всасывала ноги.
На фото в гробу был запечатлен он сам, а родственники у гроба были похороненные десять лет назад жена и сын…
...Тело человека после большой попойки пребывает в глубокой прострации по отношению ко всему живому. Духи, что вчера будоражили сознание амбициями, испарились. Голая непривлекательная совесть зубодробильной машиной молотит вибрирующие нервы: «а еще ты вчера.…» «О, господи!» хватается за голову истерзанная душа, и подленькая, но спасительная мысль: «может это приснилось» выплывает соломенным миражом в отмороженном совестью сознание. Тщетно, человек высовывает голову из-под одеяла и понимает: «жизнь совсем невеселая штука, особенно когда у тебя есть старший брат, который не пьёт».
После последнего срока Святослав месяца три жил у брата, но обычные неувязки с властью (как-то их претензии к его прошлым судимостям) заставили его перейти на нелегальное положение. Сумма, которую потратил брат, утрясая дела Святослава, осталась за семью печатями.
Благотворительность старшего брата этим не ограничилась, и после четырех месяцев блуда по хатам города Рудного Святослав вселился в обставленную мебелью двухкомнатную квартиру с телефоном.
Стараясь не шуметь, Святослав оделся и выскользнул из квартиры брата.
Полчаса тряски в едва не разваливающемся микроавтобусе укрепили мысли о необходимости кружки холодного пива (для здоровья, не более). Времена пришли капиталистические, и это благо можно было отведать через каждую сотню метров.
Святослав подправил здоровье в лавке возле магазина “Западный” и уныло пересчитал оставшиеся деньги.
Из открытого окна угловой квартиры был слышен тихий плач. Было в этом плаче что-то настораживающее, словно не старая рана кровоточит, а новый болезненный разрез.
Хозяин квартиры Семен Тарасович Дымоход являлся дворовым партнером Святослава по шахматам. Сват шагнул в подъезд.
— Вспомнил родных, Тарасович? — спросил он, войдя в квартиру соседа, кивая на фотографии, что были разложены на столе.
Дымоход, молча, сгреб их в кучу, мгновенье помедлил и протянул несколько снимков.
— Тарасович, это же ты в гробу, — воскликнул удивленный Сват — Классный монтаж.
— Уголовники не могут успокоиться, пытаются и на больном мстить. Я десять лет как ушел из уголовки, а они… — Дымоход в раздражении ударил кулаком по столу.
— Тарасович, так ты мент? — саркастически спросил Сват.
— А ты что, сидел? — Дымоход обескуражено покачал головой. — Теряю навык, зэка в тебе не признал, а должен был…
— Уж, как я рад, вся жизнь, как качели — менты или кенты.
Противники по шахматам рассмеялись. Дымоход достал из старенького серванта бутылку зубровки и вопросительно посмотрел на Святослава.
— Тарасович, я знаю, с какого кладбища взята натура. Когда жил на новостройке на это кладбище приятели под вечер баб водили. Может попробовать найти это захоронение, да с кладбищенским сторожем поговорить, если он, конечно, есть там. На этом кладбище давно уже никого не хоронят. — Сват указал на одну из фотографий. — Могилка эта рядом с твоим гробиком мне хорошо знакома, может, съездим?..
Как в берлоге медведь, чуя тепло, в Тарасовиче шевелился мент, он взял очки за дужку и, смотря куда-то вдаль, задумчиво их завертел.
— Съездим, обязательно съездим, сейчас мне полежать бы. Сердце-то немолодое.
Святослав предложил вызвать скорую помощь, но сосед отказался.
Уходя, Святослав незаметно взял со стола одну фотографию.
Решение ехать на кладбище созрела мгновенно. После выпитого в доме Тарасовича нужно было движение. Душа требовала танца, и Святослав поехал на кладбище.
Последнее захоронение было в середине семидесятых годов двадцатого столетия, и большая часть могил поросла травой. Холмики провалились, а образовавшиеся пустоты заполнил мусор, принесенный временем и ветром. Оградки, лишенные бронзовых завитков (украли охотники за цветным металлом) горестно и отталкивающе скорбели о былой памяти кровянистой коррозией металла, вылезшей из-под ступенчатых окалин множества подкрашиваний. Северо-запад кладбища еще хранил следы вандализма пятнадцатилетней давности. Тогда какой-то человек с перекурами на биологические нужды в течение ночи «отплясывал» навеянный водкой и параноидным сознанием дьявольский шабаш — трактором по могилам.
Место, куда шел Сват, находилось на северо-востоке, отделенное от людских ульев рвом, за которым начинался забор предприятия. На одной из фотографий среди провожающих Святослав опознал приятеля, что после долгого марафона по лагерям оставил дом жене и жил на кладбище. Их здесь было человек десять, не совладавших со временем и амбициями. Были и молодые женщины. Володя, как пахан, спал со всеми по очереди. Эту подробность сообщила одна баруха (доступная девушка) которую он угостил как-то кружкой пива, она и отвела его тогда к резиденции кладбищенской бригады.
— Раньше ночи они не придут, — сказала баруха и прильнула к Свату, пытаясь расстегнуть ширинку.
Это было десять дней назад, но Святослав до сих пор помнил запах её тела, смешанный с пивным бризом, легким потом и ненасытностью животины при спаривании.
Сват отвалил жестяной ромб с датой чьей-то прожитой жизни. Под ромбом была посуда — семь тарелок, большая кастрюля, пять стаканов, с десяток вилок и ложек. Все идеально чисто. Матрасы и одеяла были спрятаны в могильной яме, присыпанной ветками и высохшими венками.
Он достал фотографию и стал выверять ракурс разных позиций в разбросе пятидесяти метров от спрятанных матрасов, но ничего похожего не нашел. Смирившись с пустым результатом, он решил прийти сюда ночью.
Кладбищенский контингент должен знать территорию, как свои сусеки.
Последняя пристань покойников осталась за спиной. Ярко светило солнце, и глаза непроизвольно останавливались на женских платьях, которые теребил ветер, нагло ощупывая теплыми завитками прелестных представительниц телесного соблазна.
Вдоль западного глухого забора ГАИ шла пустынная односторонняя улица. Дома здесь были частные, на четырех хозяев. На дверях квартиры, выходящей окнами на улицу, висел замок.
Сват открыл калитку. Квартира, окнами смотрящая во двор, также была на замке.
По чьему-то глупому проекту, облегчая нелегкий труд домушников, штапики на рамах во всех домах бывшего союза всегда смотрели наружу…
Сват снял штапики, убрал стекла и залез в квартиру.
Золотая цепочка, обручальное кольцо, золотой перстень с небольшим камнем и деньги, много. Все это лежала в шкафу цвета мореного дуба. Сват втянул в себя воздух, что вдруг запах дождевой свежестью озона с примесью женских духов, и шагнул в кухню.
Остолбенение осиновым колом пронзило позвоночник. Подлый фарт стал вдруг похож на очковую кобру, нацелившуюся раздвоенным языком в самое сердце — на вешалке, мирно сопутствуя с нормальной одеждой, по-домашнему висел милицейский китель то ли старшего лейтенанта, то ли капитана. Свату стало не до подсчета звездочек, как-то муторно и ребристо, словно на спину надавила арматура, на удивление похожая на дверь КПЗ.
«Облом!» подумал Сват и зло сплюнул под ноги.
Выйдя со двора, он увидел женщину пенсионного возраста с сумкой в руке.
Неподалеку жил приятель детских лет. Минут сорок курьезных воспоминаний вернули утраченное настроение, но приятное время без горячительной жидкости дольше не длится, а денег не было и, распрощавшись, Сват вышел на дорогу.
— О-о-о! Соседушка! Что ж ты пешком? Садись, покатаемся...
Из открытой двери остановившегося уазика, насмешливо улыбаясь, выглядывал бывший сосед милиционер Лисунов.
— Благодарствую, я уж как-нибудь так. — Сват дурашливо откланялся, прикидывая, куда лучше сваливать. Предугадывая его поведение, милиционер выскочил из машины и крепко ухватил Святослава за локоть.
— Садись. Здесь рядом, покажем тебя одной бабушке и отпустим.
Святославу не осталось ничего, как только подчинится.
Бывший сосед подъехал к дому, у которого Святослав видел женщину с сумкой.
— Покаешься здесь или пойдем к бабушке? — спросил Лисунов, останавливая машину.
— Тебе надо, ты и иди. — Сват изобразил оскорбленную подозрением невинность.
— Хорошо, схожу, — ехидно улыбаясь, проговорил сержант, ни на йоту не сомневаясь в вине Святослава. Бабка точно описала вора.
Милиционеров было трое. Лисунов, усатый сержант и оторванный от мамкиной груди юнец-рядовой. Сей брошенный котенок то непрерывно взирал на старшего наряда, пытаясь изобразить на лице маску железного Феликса, то поворачивал гневный взор на Святослава. Лисунов матерым моржом выплыл из уазика, а оторвыш вдруг беспомощно засепетил ногами. Не найдя опоры в усатом сержанте, он извивающимся карасем пошел во двор за своим гуру.
Сват чуть-чуть подтолкнул флегматичного сержанта.
— А мы что сидим, пошли тоже, покажете меня кому там надо и разбежались?
Сержант равнодушно пожал плечами и вылез из уазика.
Едва ноги Святослава коснулись земли, он с силой ударил сержанта дверью и побежал вдоль забора ГАИ, радостно ощущая свободу крепкими мышцами. «Здесь-то… в родных переулках… хрен возьмете!»
Люди, не сыпьте мусор под кустами и заборами! Как говорится, испить придется...
Перепрыгивая мусорную кучу, стыдливо спрятавшуюся под кустом акации, Сват влетел в другую мусорную традицию. Проволока дужки ведра стала непреодолимой преградой.
Странствующим альбатросом Сват расправил руки-крылья и в следующий миг мощно соприкоснулся с землей, бесславно заканчивая едва начавшийся марафон с представителем власти.
На помощь усатому сержанту бежал Лисунов, за ним, пылая праведностью, размахивал кулаками оторвыш, подскакивая на месте, словно ребенок, оседлавший метлу. «От этого, точно, огребусь», сорвалась с губ грустная и свободная мысль Свата, придавленного щекой к мусорной куче тушей усатого.
Поглазеть на Свата сбежалась вся уголовка. Оперативники грустно качали головами, словно видели труп. Бить не били, ждали хозяина квартиры, который с минуты на минуту должен был вернуться с осмотра места преступления. Сват плел дознавателю: «дескать, ошибся хатой, приятель проигрался в карты, а отдавать долг не хотел».
Дверь распахнулась, и в кабинет вошел то ли лейтенант, то ли капитан. Свату вновь стало не до подсчета звездочек. Одного взгляда на взъерошенную фигуру было достаточно. Сей и есть хозяин квартиры.
— Он?
— Опись украденных вещей составил? – задал встречный вопрос дознаватель.
То ли лейтенант, то ли капитан вопрос проигнорировал. Взял стул, развернул спинкой вперед и сел напротив, вперив в Святослава немигающие глаза то ли карие, то ли злые.
— Ребята, оставьте нас!
— Ну, ты это… деликатней, его в подвал надо живым занести, — просительно произнес дознаватель, выталкивая двух коллег, деятельно надеявшихся принять участие в деле обворованного товарища.
— Мне по барабану, что ты плел дознавателю. Мне ответь, почему ничего не взял? В стенке были деньги на машину и золото. Видел?
— У меня принцип.
— Чего у тебя? — не понял то ли лейтенант, то ли капитан.
— Чего, чего, принцип: детей и ментов не обижать, они судьбой обсажены.
— Это как? – не понял то ли лейтенант, то ли капитан.
— Долго объяснять! Принцип он и есть принцип!
То ли капитан, то ли лейтенант облегченно выдохнул что-то свое, терзающее душу и, позвал дознавателя с коллегами. Лица сотрудников уголовного розыска при виде живого подследственного напомнили Святославу клумбовые цветы после того, как на них помочился дворовый пес Шарик.
Четверо суток в полном неведении о дальнейшей судьбе Сват провел в подвале горотдела, где располагались камеры КПЗ. Чем руководствовался то ли лейтенант, то ли капитан, принимая решение не возбуждать против Святослава уголовного дела, осталось тайной, хотя мысль, что то ли капитан, то ли лейтенант дал возможность покинуть стены КПЗ из уважения к принципам Свата, особливо к последнему пункту, была главенствующей.