Мы детей не покупаем, мы их рожаем

Наталья Юренкова
        Ой... Ойёйёйёй... Ой, мамочки мои!

        Началось, что ли? Неужели рожаю? А акушерка сказала, что раньше ночи не начнётся. Сказала и исчезла, и все исчезли, никого вокруг, я одна, кажется, не только на этом огромном пятом этаже, но и в целом мире. И что делать теперь?

        Что за день сегодня. Просто не день, а праздник забывания меня.

        Сначала меня забыли в приёмном отделении роддома, на  первом этаже. Главное, приняли, раздели до... ну, вы понимаете, переодели во всё казённое, вещи мужу выдали, а мне велели сидеть и ждать и исчезли.

        Сидела я, сидела, потом походила, потом полежала. Кушетка там такая, из кожзаменителя типа дерматин (как произносится, так и выглядит).  Кушетка и унитаз — вот и вся обстановка. И кафель сплошной, и холодища — февраль ведь, зима. Я мужественно терпела, почти два часа. Потом поняла, что надо спасаться, иначе тут и замёрзну. Околею начисто.

        Стала я выход искать, да не из положения, а, для начала, хотя бы из комнаты. Дверей много, а выхода нет — где заперто, а где пусто и непоймикудапопадёшь.

        Пришлось выходить, откуда пришла, то есть в приёмное отделение, благо, дверь оказалась незапертой.

        Когда я появилась перед регистраторшей, та чуть со стула своего  не свалилась, до того испугалась: «Вы кто? Откуда? Вы что тут делаете?»

        Хотела я ей сказать, что инопланетянка я, только что прилетела с Альфы, которая Центавра, но пожалела бедняжку. Потому, что со стороны на себя взглянула.

        Представьте себе женщину на последнем выдохе беременности. А теперь напяльте на неё казённый халат. Такой, знаете, байковый называется, затёртый-замызганный от постоянных стерилизаций, давно утративший цвет (если он вообще когда-то был, цвет этот), и фасона соответствующего, с запАхом, на завязках впереди. Завязки завязываются на любой размер, при этом пОлы халата не запахиваются ни на каком размере, бесстыдно раскрывая исподнее и на груди, и под животом.
 
        Нет, там, под  халатом, не голо. Там рубашка, тоже всеразмерная, из чего-то грубого, начисто застиранного до серо-буро, но упрямо называющегося белым.

        На ногах — казённые же тапочки, шедевр обувного дизайна. Мерки для этого шедевра снимали с чего угодно, только не с человеческих ног, потому что у человека таких ног не бывает. Дерматиновый нос тапочек намертво приварен к одеревеневшей  подошве и не держится ни на какой ноге, норовя с треском слететь и замаскироваться где угодно от жгучего стыда за свой внешний вид. При этом тапки почему-то дурно пахнут, хотя, уверяют, их постоянно моют и обрабатывают.

        Дополните картину моими посиневшими лицом-руками-ногами, торчащими со всех сторон из казённой аммуниции, Да, испугаться было чего.

        Поэтому я очень вежливо ответила: «Как что делаю? Я тут уже практически живу. Одеяльце бы мне, а то холодновато у вас. И я готова тут навеки поселиться».

        Надо отдать медсестре должное — она достаточно быстро пришла в себя (или насмотрелась тут всякого, или их специально выбирают на приём, стрессоустойчивых). Запихнув меня обратно в ту же дверь, она начала куда-то звонить, выяснять. Ко мне сразу же прилетела врач (да не с небес, а с пятого этажа), и меня мгновенно перевезли на лифте на пятый, уложили в большой, но пустой предродовой палате, в простонародье именуемой «кричалка».
 
        Сказали, что раньше ночи не начнётся, поэтому: «Лежи, спи и не рыпайся».

        Вот это они сказали напрасно, потому что у меня такой организм, который всё делает поперёк. Сказали не рыпаться, так он передохнул слегка и тут же начал рыпаться. Ну. такой вот организм строптивый, я и сама не рада, а никуда не денешься. Хотя сначала я как-то расслабилась, бдительность утратила, задремала даже. Поэтому и не заметила, когда и куда исчез весь персонал, и без того немногочисленный.
 
        И вот, пожалуйста, никого. Коридор — огромный, не коридор, а настоящий хайвей, можно на машине скорой помощи проехать. Если затащить её, машину, на пятый этаж, конечно. Ещё и было бы зачем её тащить сюда.

        К чему это я... Ах, да, добежать никуда не удастся.

        Кричать надо. Что кричать?! «Сестра-а-а?» Ага, а потом: «Утку!», как в анекдоте. Вот я дура, какой анекдот. Рожу прямо тут, обхохочешься.
 
        Или вопить: «Тётяяяя!»

        Ага, не дядя же. В роддоме-то.  Хотя всякое бывает.

        Прислушалась.

        Вроде где-то раздались голоса, или уже мерещится?

        Набираю полную грудь воздуха и ору: «ЭЭЭй! Кто-нибудь! Помогите!»

        Издали слышится: «Кричит кто-то, что ли?»

        И в ответ: «Некому там кричать».

        Ничего себе, как это некому, а я?

        «Помогите кто-нибудь! Рожаю», - заголосила я.

        Слава Богу, бежит кто-то. Акушерка!

        «Ты чего кричишь, тебе ещё рано, - а потом вдруг как закричит громче меня, -  бегом в родилку, ты ведь уже рожаешь».

        Я со страху-то как припустилась бежать, а куда бежать, без понятия. Без халата бегу, босиком — тапки улетели сразу же в неизвестном направлении, а про халат я и совсем забыла. Бегу прямо вот в этом самом казённом «пеньюаре», который больше на мешок для мусора похож. Да ладно, кого тут пугать. Добежать бы, не до фасонов сейчас.

        А акушерка следом за мной бежит, попутно заглядывает в какие-то двери, то ли берёт что-то нужное, то ли оставляет что-то ненужное, да ещё мне успевает наподдать,  приговаривая: «Не смей садиться, я вот тебе сейчас присяду! Ну-ка, бегом, бегом, кому сказала».

        С её пенделем я и в родилку влетела (зато не проскочила мимо), и мухой вспорхнула на место лобное, тоже с её подачи. Но уж тут моё терпение лопнуло, и заорала я так, что лампы на потолке замигали и чуть не рухнули вниз. Не рухнули, на совесть прикручены оказались. В те времена ведь строили профессионалы, а не какие-то гастарбайтеры.

        Вопила я, правда, недолго, потому что услышала плач моего новорожденного и сразу же заглохла.

        «Кого ждёшь? - спрашивает меня погоняльщица моя. - Почему же девочку? Ах, мальчик уже есть? Ну, вот тебе и второй мальчик, за то, что кричишь слишком громко. Ишь, чуть стёкла не повылетали из окон».

        А потом засмеялась: «Зато какой хорошенький, красавец просто».

        Я посмотрела на моего дитятку через мои абсолютно нестерильные очки, которые с меня снять забыли: «Такой же красивый, как и старший. Ничего удивительного — мать у них раскрасавица».

        «Ага, а, главное — скромница», - согласилась акушерка.


          *


        Заснула я.  Проснулась, посмотрела на свои антисанитарные ручные часы, которые тоже с меня снять забыли - часа два прошло. Тихо. Никого.

        Не успела подумать, что опять про меня забыли, как появилась медсестричка. Юная такая, тоненькая, росточку в ней полтора метра будет, если подпрыгнет.

        «Как вы себя чувствуете? - спрашивает. - Голова не кружится? Идти сможете? У нас лифтёры на ночь уходят, так что можете тут до утра остаться. Или, если хотите, пойдём в палату».

        Я поняла, что положенная мне минздравом каталка отменяется, придётся топать ножками.
 
        При этом я как-то легкомысленно не отреагировала на слово «лифтёры», и решительно заявила: «Конечно, в палату. Чего я тут опять одна буду, забытая».

        Помогла она мне влезть в мой казённый халат, и даже тапочки мои отыскала, и мы пошли. Она впереди, в руках у неё мой малыш, я за ней.

        Вдруг моя ведущая поворачивает и выходит на лестницу. Удивилась я, но подумала, что палата на четвёртом этаже, иду следом.

        Навстречу нам вприпрыжку такая же пигалица бежит: «К нам, на третий?»

        «Нет, на первый».

        Вот тут меня качнуло — то ли от неожиданности, то ли от сквозняка, ведь лестница, продувается всеми ветрами, а на улице февраль.

        Медсестра заметила, переложила малыша в другую руку и попыталась меня поддержать.

        Я рассердилась: «Вы, девушка, малыша держите. И, если я вдруг падать буду, то отбегайте от меня подальше, потому что с вашим метр пятьдесят в прыжке вы и ребёнка угробите, и себя, а меня не удержите. Я дойду, не сомневайтесь».

        И дошла.
 
        Соседка по палате, узнав, как я через два часа после родов пять этажей протопала, слегка офонарела. А я мгновенно заснула, с сознанием исполненного долга.

        Наутро все в отделении охали и удивлялись моему героизму, а я скромничала                : «Ничего особенного. Вот у меня в институте подружка была, она рассказывала про свою бабушку. Бабушка та была революционерка, коммунистка, и занималась организацией колхозов на заре Советской власти. Так вот, бабушка эта (ну, тогда она ещё бабушкой не была, разумеется), будучи беременной, до последнего разъезжала по колхозам верхом на лошади. Дочку (будущую маму подружки моей) родила прямо на поле колхозном. Отлежалась немного, новорожденную  покормила, спеленала  во что нашлось, снова на коня села, и опять колхозы укреплять поскакала, уже с младенцем на руках. Вот это была героиня. А мы так, просто выбора не было».

        На самом деле меня, конечно, распирало от гордости и желания поскорее рассказать о своём подвиге подружкам и мужу.
 
        Только напрасно я таращилась в окно весь день с риском заработать куриную слепоту от снежного пейзажа, потому что ко мне никто не пришёл. НИКТО! Ни в этот день, ни назавтра.

        Не видать милОго друга, только вижу — вьётся вьюга.

        Достаточно хорошо зная своего ненаглядного, я не ожидала ни каких-нибудь серенад под окнами роддома, ни всяких изображений сердца и цветов на снегу, ни фейерверков. Но   навестить, поздравить, сообщить, что с нашим старшим сыном всё в порядке, бульончику, в конце концов, принести кормящей маме... И подружки не идут, метели, что ли, испугались.
 
        На безрыбье меня бы устроил даже представитель профсоюзов. У нас в те времена в профсоюзном комитете имелся специальный товарищ, который навещал болящих членов и вручал небольшой витаминный наборчик, с целью поддержания здоровья. Но и от профкома тоже никто не приходил.

        Что-то слишком надолго затянулся процесс забывания меня. Даже перед соседками по палате неудобно — всех навещают, а я всеми позабыта-позаброшена.

        Честно сказать, я больше злилась, чем переживала, хотя, конечно, немножко и переживала тоже, больше по привычке. То ли в глубине души чувствовала, что всё нормально, то ли мозгов не хватало на дополнительные эмоции.
 
        Как это — при чём тут мозги? Ведь наукой достоверно установлено, что мозг женщины во время беременности в объёме уменьшается, усыхает, что ли. После родов, говорят, восстанавливается до прежних размеров, но не сразу, а в течение года. Наверное, чтобы ничего лишнего в голову не лезло, а все мысли сосредоточены были на достижении благородной цели — родить и выкормить.

        На самом деле всё, действительно, оказалось нормально. Просто наш муж и отец позвонил в роддом только наутро следующего за родами дня. Во-первых, ему тоже сказали не рыпаться до ночи. Во вторых, даже если бы он и захотел рыпнуться, то телефона у нас дома не было, телефон-автомат во дворе был, как обычно, раскурочен, а про мобильники в те годы даже не мечтали. Позвонив назавтра с рабочего телефона и узнав о рождении второго сына, муж от счастья даже не подумал уточнить — когда произошло это радостное событие. Решил, что вот прямо сейчас и произошло, и немедленно приступил к празднованию в тесном и дружном производственном коллективе.
 
        Праздновали, как у нас полагается, так активно, что не заметили минувшей ночи, посчитав два дня за один. Подружкам моим, естественно, сообщить забыл, так что и подружки, и родные профсоюзы обо мне ни сном ни духом, поэтому ждала я их совершенно напрасно.

        Мужа, конечно, дождалась всё-таки, как раз через три дня. Наш старший сын, почти пяти лет от роду, пришедший вместе с ним, выглядел вполне здоровым, радостным. Бульончику в термосе наш муж и отец тоже принёс, за что был немедленно амнистирован. Пытался, правда, убедить меня в том, что я родила только вчера, но я даже спорить с ним не стала, а просто сообщила ему, что через два дня нас выписывают.

        По нормативам советского Минздрава нас выписали слишком рано, но для этого имелась причина, не уважительная, но убедительная и абсолютно привычная — санитарка отделения ушла в глубокий  запой, и этаж стал зарастать грязью. Запившей санитарке замены не нашли, и решили проблему недопущения массового загрязнения проще — выписали всех желающих и тех, кому позволяло состояние здоровья.


          *


        Торжественно получать нас из роддома приехали муж и старший сын, в сопровождении приятеля по имени Михаил, одного из немногих наших знакомых, имеющих в собственности автомобиль. На этом автомобиле марки «Москвич» они и прибыли, чтобы на нём же доставить нас домой со всем возможным комфортом.

        При выписке медсестра вручила мне огромный пакет, привезённый мужем. В пакете оказались все заготовленные пелёнки, которые имелись дома. Абсолютно все — и старые, и новые, и парадно-выходные, плюс одеяльце, шапочка и кружевной уголок.

        Из моих вещей — только самая верхняя одежда. Решила отбыть домой в казённом халате, да не тут-то было, не разрешили. Побоялись, наверное, что не верну, оставлю себе на память, детей пугать. Не надевать же шубу на голое тело, пришлось позаимствовать часть стареньких пелёнок у собственного новорожденного.

        С помощью медсестры я кое-как спеленалась по образцу египетской мумии, всё это подстраховала сверху шубой, понадеявшись, что до дома не развалится, если аккуратненько и не кашлять.

        Малыша торжественно упаковали во всё новое, парадное и вручили счастливому папе вместе с оставшимися пелёнками. Я выползла следом, стараясь не дышать и не делать резких движений.

        Сияющий муж с сыновьями стоял в сторонке, старший сын нетерпеливо подскакивал , стараясь заглянуть внутрь свёртка, перевязанного голубой лентой в доказательство того, что внутри маленький мужчина.

        Почётную миссию вручения медперсоналу шампанского с конфетами доверили приятелю Михаилу, как более опытному и многодетному, трижды испытавшему процедуру получения детей из роддома.

        Приятель, то ли стесняясь, то ли волнуясь, то ли ещё почему, двинулся к медсестре какой-то странной вихляющей походкой, небрежно откинув в сторону согнутую в локте руку с авоськой (были в наше время такие позорные плетёные сетки). Из авоськи пыталась выпасть коробка конфет, рядом с конфетами печально повесилась, застряв горлышком в авоськииной ячейке, бутылка шампанского.

        Медсестра затравленно оглянулась на окружающих и пискнув: «Не надо, не надо! Мы взяток не берём», скрылась за дверью.

        Пришлось мне перехватывать инициативу. Отправила всех в машину, а сама с презентом вернулась к медсестре. Чтобы всё было по-людски, как принято. Уговорила, конечно, принять от души, кто бы сомневался.

        После чего, двигаясь медленно, без резких движений, как и полагается древнеегипетской мумии, дошла до стоянки и, как можно аккуратнее, запихнулась в салон автомобиля.

        В ожидании меня все сосредоточенно рассматривали свёрток с малышом. На лицах  крайнее недоумение - вроде обычно заворачивают так, чтобы можно было уголок одеяла отвернуть, на ребёнка взглянуть, а тут замуровали наглухо, ещё и лентой перевязали.

        Кто-то в отчаянии воскликнул: «Это что, специально так упаковывают, чтобы холодного воздуха не надышался?»

        Я даже не поняла, кто это произнёс. Нам, мумиям спелёнутым, нельзя ни смеяться, ни ругаться, пелёнки могут свалиться, поэтому я, сохраняя спокойствие, воркующе-внутриутробно объяснила, что держат они свёрток вверх ногами. Перевернуть надо, там и лицо обнаружится, и ленту не надо будет развязывать.

        Похоже, мозг уменьшается в объёме не только у женщин в период беременности. И восстанавливается не у всех.

        Насмотревшись вместе со всеми на наконец-то обнаруженную мордашку, Михаил обратился к нашему сыну: «Ну что, хорошего братика тебе мама  в роддоме купила?»

        Сын посмотрел на него снисходительно и очень серьёзно ответил: «Мы детей не покупаем, дядя Миша, мы их рожаем».


          *


        Ну. наконец-то мы дома.

        Сейчас малыша в кроватку и... Никаких и — кроватка занята. Из кучи опилок и стружек приветливо (или всё-таки нахально?) всеми своими зубьями улыбается пила-ножовка в окружении плотницко-столярных инструментов.

        Всё понятно — муж говорил, что полночи укреплял детскую кроватку, исправлял заводские огрехи. Если бы после этого он ещё и прибрал за собой, то было бы совсем хорошо, а ведь известно - когда слишком хорошо, тогда тошнит. Чуть не вздохнула, но вовремя спохватилась.

        Кушетка рядом с кроваткой тоже занята — горой свалены какие-то вещи. Неужели это всё наше? Откуда столько барахла, и почему всё здесь? Ладно, потом разберёмся, сейчас главное - пристроить малыша и попытаться отыскать в этой куче-мале что-нибудь своё для переодеться.

        Пришлось в зал выползать.

        «О, мы как раз за тебя тост произнесли, ты прям вовремя, давай присоединяйся!»

        Это муж и Михаил, рядом притулился старшенький, кушает что-то. Пристроила малыша на диван, подсела к столу. Неудобно, гость в доме, да и есть хочется, а муж хвалился кулинарным чудом, специально изученным и приготовленным по случаю радостного события.

        Кулинарное чудо оказалось бараньими рёбрышками, которых зверски пытали раскалённым хлопковым маслом, пытаясь узнать государственную тайну. Судя по их состоянию, они погибли, но тайну  не выдали — не знали, скорее всего. Откуда баранам знать государственные тайны.

        Стараясь улыбаться, грызу рёбрышко, а в голове крутится, что в роддоме сейчас обед, суп дают. Никогда не думала, что затоскую по больничной похлёбке.

        Не сразу даже сообразила, что мне Михаил в руку суёт. Рюмка с коньяком!? Вы, ребята, оба с ума сошли, что ли? Я кормящая мама, родила меньше недели тому... То, что Мишина жена всегда для профилактики здоровья, и чтобы дети спали крепче, для меня не аргумент. Мой ребёнок плачет не потому, что нервный, а потому, что кормить его пора, а я всё ещё в шубе, и снять не могу!

        Мумиям хорошо — лежат себе запелёнутые тысячу лет, не дышат, не шевелятся, не нервничают. А попробуй вот, вся в пелёнки затянутая, покрутись, ещё и в шубе к тому же. Утратила я контроль над ситуацией, в общем, разнервничалась. И почувствовала, что, если немедленно, сию же секунду, не задушу обоих папаш в своих объятьях, то меня от избытка безграничной к ним любви просто на части разорвёт.

        Поняла я, что пора прощаться и стала гостя дорогого выпроваживать восвояси, мол, не надоели ли тебе хозяева. Ещё попыталась убедить его ключи от машины оставить у нас и пешочком идти домой. Не убедила.

        Разобиженный муж отправился приятеля провожать, рассказав мне перед уходом, что есть на свете такие люди неблагодарные, угодить которым никак невозможно.

        Я согласилась, молча, потому что челюсти свело. От любви, конечно, отчего же ещё.

        Это я почему так разнервничалась? Это всё от кислородного голодания. В былые времена, говорят, всякие кисейные барышни при любом удобном случае в обморок падали — тоже от кислородного голодания, потому что в корсеты были затянуты, по тогдашней моде. Я, конечно, не кисейная барышня, и затянута не в корсет, а в пелёнки, да и не пристало советской женщине, матери двоих сыновей, в обморок падать. Но пелёнки не лучше корсета, а нервная система и у советской женщины имеется, вот и нарушается баланс при кислородном голодании.
 
        А как только я с себя все удушающие пелёнки размотала-содрала, влезла в свой уютный домашний халатик, так всё и нормализовалось. Снова стала белая и пушистая. Всего-то и надо человеку для счастья — передохнуть и вдохнуть полной грудью. Подобрев, я и соображать лучше стала, даже быстренько еду какую-то приготовила.

        Примостились втроём — я и дети — на диване, в ожидании возвращения папули нашего, сытые и довольные. Малыш, наконец-то наевшись, задремал. Ему в его пятидневном возрасте всего и забот — поесть и поспать, ну, ещё там кое-что.

         
          *


        Вот теперь здравствуй, сынок. Здравствуй в нашем доме, здравствуй в нашем мире.  Теперь это и твой дом тоже, и твой мир. Это ничего, что он иногда похож на сумасшедший дом, ты привыкнешь скоро, и тебе даже понравится, вот увидишь. Ведь мир прекрасен. Во всяком случае, здесь не соскучишься.