Мартынова (Каспирова) Марина Анатольевна
18.08.2011
18 августа 1941 года — 10 июля 1945 года. Мои воспоминания об эвакуации.
Сегодня 18 августа, дата очень значимая для нашей семьи. Думаю, что если бы не события, которые произошли 70 лет тому назад в этот день, скорее всего на свет не появилась бы ни моя дочь, ни мои внуки. Почему? Потому что вряд ли мне удалось выжить в блокаду, а именно в этот день 1941 года мы покинули Ленинград.
Умные, папа и мой крестный — дядя Миша, сказали своим женам: «Здесь без вас будет хлопот полный рот, поэтому самый лучший для нас выход — вам покинуть город. Тем более, есть куда ехать — в деревню к дедушке и бабушке Каспировым. Это ненадолго, война продлится месяца 3-4, так что вперед. Но на всякий случай зимние вещи надо с собой взять.» (убеждали, говоря о 3-х месяцах? Наверное так). День этот запомнился на всю жизнь — как утром на машине нас отвезли на Московский вокзал, где сидели почти до вечера — но не в самом вокзале, а на улице у красной кирпичной стены; что на всех были одеты заплечные мешки, сшитые бабушкой из белого полотна, было довольно много и других вещей: 2 больших чемодана, портплед (сейчас, наверное, никто не знает, что это такое) ну и т. д.
Но самое яркое воспоминание — это папины глаза: ярко синие и влажные, хотя слез, как таковых в них не было. И его слова, обращенные к маме: «Береги наших девочек».
Потом был поезд с полками, который раньше мне видеть не приходилось. Запомнились встречные поезда с огромным количеством маленьких детей, — их везли обратно в город из места, куда они были эвакуированы с детскими учреждениями, которые быстро захватывались немцами. В районе Мги наш поезд остановился в лесу, т. к. над нами начался воздушный бой — по крыше громко стучали падающие гильзы. Все пассажиры в этот момент залегли на пол. При этом в нашем купе почему-то на полу оказались соседи, а нам с бабушкой пришлось остаться на своей продольной полке. Мама велела нам положить подушки к стене поезда (Ха!) и не пытаться выглядывать в окно (но мы с бабушкой незаметно для других тихонько отодвигали опущенную шторку и тихонько наблюдали за происходившем). Многие поезда в подобных ситуациях были разбомблены, а нам повезло. Как будто бы вчера это было: поезд очень медленно, без единого звука (ничего не лязгнуло, как обычно бывает), как это удалось машинисту, до сих пор не пойму — сдвинулся с места, сперва тихо-тихо, а потом все быстрее, быстрее, а потом рванул с огромной скоростью с того злополучного места.
Правда, в итоге привезли нас не в Череповец, куда мы ехали, а в Рыбинск. Но это уже детали. В Рыбинске нас направили на местный эвакпункт, где, если не ошибаюсь, сразу же выдали билеты на пароход. Идем на пристань, вниз по пологому склону. На вопрос местных жителей — «откуда вы?» гордо отвечали: «из Ленинграда». На пристани огромное количество людей, как выяснилось — ждать до утра, сесть, кроме как на свои чемоданы, не на что.
И вдруг, уже не помню, кто-то из наших взрослых обнаруживает посреди зала ожидания большущий стол, причем свободный. Как же мы с Наташкой на нем хорошо выспались! Утром обнаружили, что вещевой мешок с батонами исчез. Украли. А там был хлеб, выданный по карточкам в Ленинграде на весь коллектив, кажется, на 10 дней вперед, если народ эвакуировали (белый хлеб попробовать снова удалось только в 1945 году, т. е. уже после войны, когда вернулись в Ленинграда).
В Рыбинске нас посадили на речное судно «Роза Люксембург», где предоставили очень удобные места. Запомнилось, как интересно было смотреть на шлепающие по воде колеса, какие были красивые берега, а главное — как нас накормили в ресторане, причем бесплатно. Таких вкусных щей я больше никогда нигде не ела. Потом мы высадились в Череповце, а дальше путешествие уже не лазурное — было очень много народу, сидели на палубе судна, название которого не помню, было как-то неудобно после «Розы Люксембург».
Высадились мы на берег в поселке Шексна, где нас встретил дедушка Иван Дмитриевич. Погрузились на телегу и двинулись в деревню Большой Починок, где жили мои дедушка, бабушка Анна Васильевна и их приемный сын Поддубный Витя, 12 лет отроду, взятый ими из детского дома, кажется, в Пушкине, после того как собственный сын — мой папа, покинул родительский дом в 14 лет, уехав учиться. Раньше семья жила в деревне Кистенево, но когда было запланировано построить Рыбинское водохранилище, их вместе с другими обитателями поселений, которые подлежали затоплению — переселили.
Когда мы приехали в деревню и встали между домами, я сперва приняла за наш очень нарядный и красивый домик с цветущими геранями на окне. Но оказалось, что я ошибалась. Нашим домом был недостроенный пятистенок, жилье же состояло всего из одной комнаты и кухни, а посреди избы возвышалась огромная русская печка. И вот представьте себе задачу — расселить в этом пространстве 9 человек. Прибывших сразу определили в комнату, где нам с бабушкой предоставили единственную кровать, мама, сестра Таня и тетя Соня (жена дяди Миши) устроились на полу, куда положили мою шестилетнюю троюродную сестренку Наташу, точно не помню, кажется соорудили какую-то кроватку, а дедушка с бабушкой стали спать на кухне — на большой широкой лавке, вытянутой вдоль наружной стены. Витя же получил место ночлега на полатях. В итоге разместились все. Ура!
А дальше надо было устраиваться как-то с работой, а нам с сестрой идти в школу, поскольку август заканчивался. Сначала взрослые принимали участие в работе колхоза — собирали урожай, сушили сено. Когда было свободное время шли в лес за грибами, которые сушили на зиму. Питались все из одного котла, туалет был на улице, на второй половине недостроенного дома стояло большое ведро. Вечером сидели все вместе на кухне, бабушка играла на балалайке, а я, помнится, с азартом плясала под ее музыку, русского, причем освоила даже «ползунка» и была очень рада, что получилось.
Со школой дело обстояло так: в Починке была лишь начальная, состоящая из 2-х классных помещений. В одном одновременно размещались ученики первого и третьего классов (я шла в третий), в другом — второго и четвертого. Заведовала и преподавала в этой школе учительница по имени Руфина (в правильности отчества сомневаюсь, забыла, кажется Александровна). Бывшая учительница, преподававшая в первом и третьем классе, уехала, и эту должность предложили моей маме. Было очень интересно учиться среди двух классов одновременно — объяснили первоклассникам, как пишется та или иная буква алфавита, они принимались ее выводить, а мы в это время начинали решать арифметические задачи.
Запомнилось, как мама, вернувшись после вызова в районный центр, объединив все четыре класса вместе, научила нас петь «Вставай страна огромная, вставай на смертный бой», слова запомнились на всю оставшуюся жизнь.
Сестра Таня — ей надо было идти в 7-й класс, и «дядя» (раз как бы папин брат) Витя — на два года старше меня, ходили в школу довольно далеко находящуюся от Починка — где-то в 2-х или даже 3-х км, кажется в селе под названием Несвойское.
Все вместе в свободное от службы или учебы время помогали колхозу в сборе урожая, т. е. жизнь как бы наладилась. Но шла война, почта, которая, кстати, работала лучше, чем сегодня (в Московскую обл. сейчас письмо идет неделю, а то и больше), доставляла письма из Ленинграда — от дяди Миши и папы. И вот от папы письма перестали поступать. Стало очень тревожно, особенно переживала мама. Ее пытались утешить — не очень помогало, она много плакала, и вот бабушка Анна предложила маме погадать. Разложила карты и говорит (очень запомнилось) — успокойся, он одной ногой уже здесь. Точно не помню, появился папа в тот же день или на следующий, но прибыл на большой грузовой машине и велел быстро собирать вещи — переезжаем в другой район Вологодской области — поселок Куркино Кубено-Озерского района.
Почему туда? Тут очень кратко о том, как папа оказался в этом Куркино.
В 1941 мы приехали на дачу в Елизаветино Гатчинского района, где отец был сотрудником опытной станции, при С.Х-институте города Ленинграда. В начале войны, когда немцы активно наступали, он был в ополчении, обстановка обострялась, в парке копали окопы, в небе однажды увидели воздушный бой. Как-то папа пришел домой утром и отказался от еды — целый день оставался голодным. Оказалось, что просто не мог прикоснуться к пище после того, как из разбившегося поблизости самолета (кажется итальянского) лопатами выгребали человеческие останки.
Маму и нас с Таней отвезли в город в начале июля. Очень сильные впечатления того времени: военные колонны, которые уходили на фронт, выставка захваченной нашими красноармейцами вражеской военной техники, находившаяся возле памятника Кирову — на проспекте Стачек, наша бабушка, дежурившая с красной повязкой на рукаве при входе во двор нашего дома.
После того, как мы отбыли в эвакуацию (благодаря моим десяти годам, т.к. сестре было уже 14 и она со сверстниками копала окопы на окраине города) папа вернулся в Елизаветино. Немцы были уже близко, и его отправили в Ленинград с документами (архивами) опытной станции. Он груз доставил в ОБЛЗО (кажется, так называется областной земельный отдел), но там архив не приняли и командировали папу отвезти эти документы в Вологду. Он задание выполнил, а обратного пути не было — замкнулось кольцо блокады. Поскольку папа имел степень кандидата наук, в армию его не призвали (Сталин распорядился беречь научные кадры) и уже в Вологодском ОБЛЗО (Областной земляной отдел) его определили на работу в Куркино.
Возвращаюсь к нашему переезду из Большого Починка в Куркино. Вещи собрали быстро, и на следующий день после приезда папы загрузились в кузов большого грузовика и в путь.
На всю жизнь запомнилась остановка в какой-то деревеньке — надо было отдохнуть и немного перекусить. Постучались в какую-то избу, объяснили кто мы, откуда и куда, и попросились ненадолго в дом. Нам просто распахнули объятия, а хозяйка сразу же отправилась что-то готовить. Обогрелись и хотели уже ехать дальше, но тут нам вынесли какие-то удивительно вкусные оладушки, кажется приготовленные из картошки (драники?) каких пробовать еще не приходилось.
Потом снова тронулись в путь и поздно вечером прибыли в Вологду. Там остановились в коридоре детского сада, где нас хорошо накормили и удобно устроили на ночлег. Общалась с нами повар детсадика, кажется ее звали Анна Ивановна, точного имени не помню. Позже с ней долго поддерживали дружеские отношения: мы с Таней донашивали вещи ее дочки, которая была старше Тани, а после войны Анна Ивановна приезжала к нам в Ленинград вместе со своей дочкой.
А теперь уже о Куркино. Выстроить события во временном режиме сегодня у меня уже не получится, поэтому будут эпизоды — наиболее запечатлевшиеся, которые еще сохранились в памяти.
Куркино являлось тогда государственной селекционной опытной станцией при Академии Сельхознаук СССР, и на ней трудились крупные ученые. Помню, что занимались селекцией зерновых, бобовых и картофельных. Туда (при нас) присылали работать выпускников СХ вузов, в том числе из Москвы. Там были молочные фермы. При нас они были в ужасном состоянии — не было корма, коровы падали — и если их не успели отправить на бойню, то умирали, при этом они были заражены одновременно туберкулезом и бруцелезом. Среди них были дойные, молоко (на 7 человек нам полагалось 1 литр в день) тщательно, т. е. долго кипятили. А если нам «выписывали» масло (распределяла продукты дирекция станции) то в варенном виде, было что-то неописуемое: сине-зеленого цвета и переливалось перламутровым блеском, а на бульоне ни разу не попалась хотя бы одна жировая точечка
А что потом? После войны? После распада СССР? Недавно Куркино показали по телеканалу «Культура». Очень много и подробно рассказали о дореволюционном времени села Спасского — бывшей усадьбе местного предводителя дворянство, затем перешли на сегодняшний день и поведали о том, что какой-то предприниматель купил «барский дом» и собирается открыть здесь свое дело. И ни единого слова не только о военном, но даже в целом о советском времени!
Не знаю, остались ли там люди? Все мои знакомые и подружки разъехались учиться в вузы, а дальше работать по распределению. Со многими общались, но сегодня связь сохранилась только с одной, которая сейчас живет в Бологое и с которой мы в прошлом году хотели отпраздновать 75-летие нашей дружбы. К сожалению, не встретились, но надежда еще пообщаться пока осталась. Есть, что вместе по вспоминать!
Итак, мы прибыли в Куркино. Разместили нас в «барском доме» в угловой квартире с видом из одного окна на центральную площадь, а из трех других на парк. На нашем втором этаже размещались исключительно казенные помещения — кабиинет директора, бугалтерия, кабинет депутата Верховного совета РСФСР Анны Феофановны Кузнецовой, комната для приезжающих и все помещения для научных исследований. Главный вход на этаж был с шикарной лестницы по другую сторону от нашей квартиры, а рядом с нами «черная» деревянная лестница и туалет, который издавал невообразимо сильный запах, особенно, когда его чистили под нашими окнами. О мухах, наверное, нет необходимости информировать. Защиты от них не было, мне бабушка за каждую убитую муху платила копейку. Таким образом, я в день
зарабатывала до рубля, иногда и больше.
Вход к нам был прямо в большую кухню, где стояла плита и большая вертикальная квадратная колонна — дымоход, а от него под потолком проходила железная труба, что вела в остальные пространства этажа. Об этом вспомнила потому, что однажды в этой трубе загорелась сажа, она была красная и вся гудела — и это над выходом из квартиры! Но, слава Богу, все обошлось.
В кухне поставили кровать для родителей, а остальных пятерых разместили в комнате с тремя односпальными кроватями. Тетя Соня ночевала вместе с маленькой Наташей. Отдельно спала только Таня. Места хватало, а нам с бабушкой приходилось каждый вечер приставлять к кровати два чемодана и выкладывать на них под простыню разную одежду и таким образом расширять ложе.
В комнате была печка с очень красивой чугунной дверцей — на ней было скульптурное изображение женщины с птицей. Но печку практически не топили — не было дров, поэтому, когда спали — укрывались всем, чем только было возможно. В итоге день и вечер могли проходить только на кухне — там мы (дети) делали уроки в холодное время года, а взрослые совершали все домашние дела. В основном хлопотала бабушка, т. к. у взрослых (кроме тети Сони — она сперва устроилась в библиотеку, а потом в бухгалтерию) был 14-часовой рабочий день (весной, летом и осенью), причем без выходных. Освобождался какой-то отрезок времени когда топилась общественная баня. Кстати — в баню у нас ходил мыться только папа. Мы — женский пол, были там раза два, но после того, как стало понятно — оттуда без «педикулеза» не вернуться, мылись только дома.
Воспоминаний о Куркино у меня сохранилось очень много. Попробую «нарисовать» самые яркие из них.
Когда мы приехали в Куркино осенью 1941 года, там было собственное электричество. А вскоре произошло следующее: неожиданно для людей на большую площадь, что в центре бывшего имения, выбежал заяц из леса, что был рядом. Местные бабушки тут же растолковали явление зайца: будет пожар. И буквально через несколько дней загорелась местная электростанция, располагавшаяся в нижней части парка, в сторону которого у нас выходили окна, из которых мы все увидели. Был вечер, дул сильный ветер, который нес огромное количество ярких искр в сторону нашего дома, взрослые очень волновались — не загорелось бы еще что-нибудь. Слава Богу, не загорелось, но пожар уничтожил не только электростанцию, но и весь располагавшийся рядом тракторный парк.
В итоге поселок оказался в затруднительном положении не только с освещением, но и с водоснабжением, колонка, что была рядом с домом, увы, прекратила работать. Самым близким местом, куда можно было ходить за водой оказался колодец на берегу пруда, который находился на противоположной стороне парка под горкой, расстояние до него наверное составляло метров 400-500. Воду оттуда пришлось носить в ведрах. А сколько ее нужно в день на 7 человек, нетрудно представить — и готовить, и мыть посуду, и самим мыться.... И кому ее носить? Мама — сердечница, сама себя по крутой лестнице поднимается с одышкой, папа на работе почти целые сутки, бабушке уже 60 лет, и так весь дом на ней. Воду у нас наливали в большой металлический молочный бидон, рядом с которым ставили ведра. Расходовали ее очень бережно, мылись под рукомойником, дети вечером в тазике — сперва верх, потом в нем же низ. Посуду мыли — если в доме была картошка и ее варили — то в воде из-под нее (без мыла), потом слегка ополаскивали. Вначале за водой ходили Таня и тетя Соня, а потом — к великой радости — мама нашла помощницу, девушку, которая с ней работала. Она раз в день за умеренную плату в дневной рабочий перерыв, снабжала нас водой. Вот вам и примета появления зайца.
Знакомство и отношения с местным населением.
Понятно, что со взрослым населением активно знакомились наши же взрослые — папа в должности замдиректора по науке, мама — в отделе селекции зерновых культур, кажется, как лаборант (других вакансий не было, хотя она имела высшее СХ образование), тетя Соня в библиотеке, а потом в бухгалтерии (библиотеку закрыли из-за холода). Все домашнее хозяйство легло на бабушку. Наташу отдавали на целый долгий день в детский садик, ну а мы с Таней отправлялись в школу — семилетку.
В третьем классе, куда привели меня, пользуясь современной лексикой, был такой «бардак», что голоса молодой учительницы не было слышно. Дети во время урока громко разговаривали друг с другом, ходили по классу — даже выходили из него и возвращались, когда хотели. Короче, мои родители, увидев такую обстановку, приняли решение самим дать мне образование, которое следовало получить в третьем классе, т. е. меня учить дома.
Узнав об этом, директор школы Анастас Иванович Кокорин убедил их все же отправить меня в школу. И вот самый яркий эпизод из моего возвращения. Во время перемены я сижу на столе первой парты и болтаю ногами. Ко мне подходит мальчик и пытается ущипнуть меня за нос (за косички сзади уже дергали). А я, защищаясь, со всего маху бью его ногой в пах. Он громко завыл. Боль, видимо, была такой нетерпимой, что парень весь следующий урок проплакал за печкой. Короче, защитила я себя — круче некуда, после чего мальчишки опасались ко мне приставать, не говоря уже о герое этого эпизода.
А теперь немного о том, как взрослое местное население, которое не работало с нашими взрослыми, знакомилось с нашей семьей, точнее с нашим бытом. Двери в квартиру у нас запирались только на ночь. И вот, обычно уже к вечеру, эти двери неожиданно тихо отворялись, входила какая-то никому неизвестная девушка и вставала шагах в 2-х — 3-х от входа, при этом не произнося не единого слова. Ее, конечно, спрашивали, к кому и по какому поводу она пришла. Она лаконично отвечала: «смотреть», на предложение познакомиться и присесть на стул она отвечала категорическим отказом. Такие визиты повторялись неоднократно, взрослые их слегка побаивались, подозревая, что после них может что-нибудь пропасть. Но такого не разу не случилось. Со временем эти посещения сами собой прекратились, видимо, наша жизнь была сполна изучена.
Кстати, здесь на память приходит еще один эпизод общения с местным населением — это уже в июле 1945 года, когда папа, который уехал в Ленинград раньше и уже там устроился на работу, приехал за нами (тетю Соню с Наташей дядя Миша увез раньше). Так вот, когда мы погружались в кузов грузовой машины, чтобы ехать на вокзал в Вологду, нас окружила масса народа, наверное, человек 20, может быть даже больше. Они пришли попрощаться, обнимали всех нас, некоторые даже плакали, говорили разные добрые слова, благодарили за доброе к ним отношение. Мои приглашали их в будущем приезжать к нам, ну и т. д.
О семьях двух моих самых близких школьных подружек, благодаря которым я, возможно, осталась жива.
С одной из этих подружек, как я уже отмечала, мы намеревались отпраздновать 75-летие нашей дружбы, которая, несмотря на разделяющие нас время и километры пространства, никогда не прерывалась. Сегодня это Нелли Федоровна Кошелькова, в то время Кузнецова. Кстати, имя Нелли дала ей я, в метрике она была Неонелла — как ее окрестили.
Так вот — ее семья, состояла в то время из трех человек — мамы Нины Мартьяновны (зоотехника), бабушки и 2-3х месячного братика Юрика, который практически жил на кухне — в зыбке, т.е. в корытце, подвешенном к шесту, у которого был закреплен один конец, а другой был свободен. У семьи была собственная корова по имени Муха, молока, которая она давала, хватало лишь на свою семью. Главное же заключалось в том, что была она абсолютно здорова — в отличие от коров на государственных фермах, болевших, как я уже отмечала, одновременно туберкулезом и бруцеллезом. Молоко от этих коров, которое нам «выписывали», можно было употреблять только тщательно прокипяченным. А у нас с Таней была аллергия на кипяченое молоко — оно вызывало рвоту. И вот наши с Неллей мамы договорились — каждый день я относила в их дом литр кипяченого молока, взамен которого получала литр сырого. Таким образом, мы с сестрой получали свой ежедневный молочный рацион.
Вторая семья — это родители Клары Дементьевой, с которой мы сидели на одной парте, после войны долго переписывались, даже встречались в Ленинграде (вместе с ней и с ее папой ходили на концерт Леонида Утесова). Потом связь оборвалась, мои письма оставались без ответа.
Жили они в очень старом двухэтажном доме, который от дряхлости почти развалился. Василий Дементьевич работал пасечником, у семьи была своя коза и куры. Когда я приходила к Кларе, меня всегда сажали за стол, чтобы накормить, поили чаем с козьим молоком, на запах которого мой организм реагировал отрицательно. Но тут я сжимала всю свою волю в кулак и заставляла себя с благодарностью выпить этот чай, но всегда отказывалась от второй чашки, утверждая, что уже напилась. Когда же я, в уже очень голодное время, заболела и никак не могла поправиться (однажды даже упала в обморок, но тогда мы не знали, что он бывает от голода), Дарья Петровна, Кларина мама, прислала мне с дочкой 5 яиц, стакан меда и несколько картофелин, причем велела всю это роскошь скормить мне одной (у нас в семье все делилось поровну, а папу и маму, как специалистов обедом кормили в столовой, первое и второе он съедал сам, а овсяный кисель и мамин обед забирали мы — ух кислющий же кисель был!). Короче, после посылки от Дарьи Петровны я быстро поправилась.
От Василия Дементьевича — мастера на все руки — я получила в то время для меня бесценный подарок. Уже наступила зима, а у нас, детей, ни санок, ни лыж не было. И вот он смастерил мне лыжи. Это были две дощечки длиной где-то около метра со слегка приподнятой — сантиметра на 3-4, передней частью и креплением. Я на них довольно долго прекрасно каталась. Позже в школу привезли бракованные настоящие лыжи, и мне дали пару, правда, чуть-чуть разных. Сейчас мне трудно даже представить, как мы на них катались — с крутых длинных гор, по сути почти обрывов (мальчишкам не хотели уступать), так скатываясь с такой «горки», что была на левом берегу речки Дериноги, взлетали на горку на правом ее берегу (вот бы был тогда киноаппарат современный, а то ведь если расскажу потомкам, глядя на меня сегодняшнюю, они решат, что я выдумала это, т. е. просто вру).
Благодарность этим двум семьям в моем сердце живет до сих пор, хотя не забываю и других людей, от которых приходила помощь — это школьные подружки Зина Бокова, Римма Соцкова, Тамара Смирнова, Ира Рыбникова — в их домах я бывала на новогодних елках, где даже давали подарки (небольшие угощения).
С названными подружками мы 9 мая 1945 года по поручению начальства госселекстанции Куркино водрузили огромное красное знамя, прикрепив его к окну чердака «барского дома», открытого в сторону площади.
Немного о языке местного населения.
В то время там все четко произносили букву «О», а также было много незнакомых слов: «мизгирь» - паук, «прусак» - рыжий таракан, «лапотник» - черный таракан, ну и т. д.
И очень широко использовался «чисто» русский язык. Так, семилетний мальчик, тоже эвакуированный из Ленинграда, спрашивает свою маму: «Мама, а почему когда мы жили на даче, то там у каждой лошадки было свое имя, а здесь у всех одно — б......?»
И еще о школе.
Дисциплина в нашем третьем классе наладилась после замены молодой учительницы опытной строгой Верой Гавриловной. Что же касается Таниного седьмого класса, то там все было очень хорошо отлажено, все одиннадцать выпускных экзаменов она сдала успешно, а дальше встала перед выбором — продолжать учиться, но уже в селе Кубенском, что в семи километрах от Куркино, и жить там в общежитии для старшеклассников или же остаться с семьей и идти работать. Выбрала учебу.
Как правило, ее и других старшеклассниц отвозили и привозили (особенно зимой) на лошади, т. к. было опасно — могли напасть волки. Тут вспоминается трагедия, произошедшая с учительницей где-то в области. В то время, если ребенок, учившийся в начальной школе и живший в другом месте, не приходил на занятие больше девяти дней, учитель должен был пойти к его месту жительства и выяснить в чем дело. Так вот до нас дошел слух, что такую учительницу загрызли волки.
Вспомнилось также, как Таня провинилась перед нашим начальством — 9 мая 1945 года, когда в Кубенском стало известно о победе, учеников отпустили на несколько дней по домам. Сестра помчалась в Куркино, но пешком и всем, кого встречала работающими на полях, сообщала радостную весть. Ну, понятно, что все кинулись в наш центр и, посевная приостановилась.
А в нашей школе в начале 1942-1943 учебного года произошли крупные изменения — приехала группа новых учителей во главе с выпускником РГПУ им. А.И. Герцена Пепеонковым Иваном Петровичем (А.И. Кокорина призвали в армию, и он погиб на фронте). При них наша школа стала совсем другой. Вспоминаются уроки военного дела для детей, достигших 12-летнего возраста (война ведь!): «Стройся, направо равняйсь, ноги вместе носки врозь и смотреть в грудь четвертого человека...», нас даже водили в район бывшего карьера, где учили стрелять из мелкокалиберной винтовки. Я, как правило «мазала».
Но самые яркие воспоминания о том, как проводились перемены. Во время большой немного подкармливали (кислые щи, картофельное пюре, гороховый суп, правда все на воде и без капли какого-либо жира), зато на остальных переменках были самые разные народные игры с русскими песнями. Участвовать должны были все, правда мальчишки иногда выскакивали на улицу поиграть в снежки, в том числе сын нашей «технички» и поварихи Вовка Кузичев. Они жили в школе, и у ребенка не было никакой обуви — в классе сидел босиком, и в таком же виде, т.е. босым, выскакивал на улицу.
А хороводы вспоминаются такие: две шеренги выстраивались друг к другу лицом, и одни пели: «А мы просо сеяли, сеяли, ой дигладо сеяли, сеяли», а им отвечали: «А мы просо вытопчем, вытопчем...» и двигались в сторону как бы посеянного проса. Или другая, уже в общем хороводе: «В темном лесе залесью я посею лен-конопель» и т. д., конечно, были «гори-гори ясно» ну и т. д. Запомнился припев «Чих-ма-труля-ля», хотя саму песню забыла.
Были и различные кружки, в том числе хоровой и очень активный драматический. Мы даже выступали в совхозном клубе перед взрослыми во время праздников.
Я помню всех учителей куркинской школы, особенно яркие воспоминания о Кудряковой Александре Михайловне — настолько интересны были ее уроки в четвертом классе. Учили нас очень грамотно и хорошо, подтверждением чему может служить такой факт — когда мы вернулись в Ленинград, моим родителям посоветовали отдать меня в 21-ю школу Васильевского Острова, шефом которой был Ленгосуниверситет. Меня приняли условно — приехала из провинции, хотя и с похвальной грамотой. Но когда первую диктовку я среди очень немногих (точно не помню, но кажется даже единственная из класса) написала без единой ошибки, приняли безоговорочно.
Главная же роль в куркинском обучении, безусловно, принадлежала Ивану Петровичу Пепеонкову. Запомнился такой эпизод: школьные туалеты (лавки с дырками) были по существу на улице. И вот наша техничка пожаловалась директору, что в мужской половине зимой вокруг отверстий очень большие наросты — понятно, из-за чего. Иван Петрович собрал общее школьное собрание, сообщил детям про эту жалобу и сказал: «Наросты, на образование которых поступила жалоба, свидетельствуют о том, что многие из вас просто не умеют целиться. Мы вам обещаем — отследим таких, назовем их имена и научим целиться». После этого собрания в туалете стало намного чище.
А теперь о том, как протекали наши жизни вечерами.
Естественно, все собирались на кухне, поскольку комнату не отапливали. Окна плотно занавешивали одеялами, которые снимали на ночь, когда уже никакого освещения в доме не было — гасилась единственная керосиновая лампа. Это было необходимо, поскольку над Куркино несколько раз наблюдали появление немецких самолетов.
После ужина (чаще всего это был салат из вареной картошки, лука, заправленный сливками, и чай — заваренный сухой зверобой), когда школьницы уже выполнили домашние задания, все, кроме папы (он либо был еще на работе, либо ложился отдыхать), собирались вокруг чистого стола, и начиналось чтение вслух — с книгами проблем не было. Читали разнообразную литературу — и русских, и зарубежных авторов. На меня, помнится, самое большое впечатление произвел «Пятнадцатилетний капитан» Жюля Верна. Возможно, именно Дик Сэнд оказал на меня влияние при выборе профессии геолога — всегда тянуло путешествовать. Даже сегодня была бы не прочь уснуть, глядя на яркое звездное небо, но... увы... Слушательницы тоже не сидели без дела — вязали, штопали и т. д., иногда читали вслух газету «Красный Север» — если ее кто-нибудь привозил из Вологды. Ведь радио у нас тоже не было, т. к. молодой человек, который, когда мы приехали, еще организовывал его работу, ушел на фронт.
Начиная с 1943 года, мы стали жить лучше — нам выделили землю под огород и маленькое поле под картошку, что очень помогло. Позже завели двух куриц (жили они на кухне под столом) — несли яйца без скорлупы и надо было дежурить, когда они садились нестись, иначе яйцо тут же склевывалось самой курицей. Потом завели свинку Лушку, которую кормили в основном крапивой.
Летом, мы, дети, тоже работали — Таня в пионерском лагере вожатой, я с другими детьми пололи опытные делянки, и даже занимались кастрацией пшеничных колосьев. После обеда нас «отпускали на волю» - ходили в лес за грибами и ягодами, и даже играли в детские дворовые игры — катались даже на «гигантских шагах» - были такие на игровой площадке в парке.
И еще немного о лошадях.
Тракторов не было, поэтому пахали, боронили и т. д. только на предназначенных для этой работы лошадях. Занимались этим в основном мальчишки-школьники - мужчины практически все воевали. Ездили тоже на лошадях — но уже на породистых ездовых. Не могу не вспомнить донскую кобылицу Гранату, которую никто не мог оседлать — такой у нее был характер. Единственный, кому удалось это сделать был мой папа, и она по существу стала его персональной лошадью. Дочка Гранаты — Гера была более покладистой.
Еще запомнилась такая, связанная с лошадью, картинка. Рядом с нашим домом на краю площади была коневязь, где приезжие оставляли своих коней. И вдруг — уже в первые дни после войны, вижу, как маленький Юрик Кузнецов ходит под брюхом лошади между ее ног и громко сообщает: «А у нас вернулся папа». Мои ужаснулись и мне говорят: «Беги скорей к Нине Мартияновне, пусть спасает малыша». Прибегаю к ним. Действительно, Федор Александрович, отец моей подруги Нелли вернулся с фронта. Я, захлебываясь, сообщаю о Юрике. А он мне в ответ: «Да что ты волнуешься, лошадь никогда не обидит ребенка»,
Ну вот, кажется все. Дорогу обратно в Ленинград описывать не буду. Это уже другая тема.
P.S.
Настолько погрузилась в куркинскую жизнь, что трудно остановиться. И вот какие эпизоды встают перед глазами или просто не выходят из головы:
-Лютая зима 1941-1942 года, учительница первого класса, заболевшая сыпным тифом, совершенно обнаженная выскочила на мороз и бегала вокруг школы. Через несколько дней ее не стало.
- Известия с фронтов пока мало утешительные; они вызывают тревогу и боль; наши женщины — мама, бабушка и тетя Соня много раз, сидя вечером на кухне, горько-горько и одновременно дружно рыдают, слезы текут у них прямо ручьем.
- Очень голодно. Приезжие ходят по соседним колхозам, пытаясь выменять на свои вещи хоть какую-нибудь еду. Мама и тетя Соня с саночками тоже пошли по ближним колхозам. Ур-ра! Маме на свой самый дорогой бостоновый костюм удалось получить 2 пуда ржаной муки, тетя Соня — не помню на что, приобрела вязочку сушеных белых грибов. Из муки замешанной на воде бабушка пекла лепешки, без использования посуды, прямо на плите. Немного утоляли постоянное желание поесть
- Глубокая осень, уже заморозки, а маме приходится ходить на полевые работы в сандаликах, а точнее надеть их, намотав на ноги все, что можно было для этого использовать. Позже удалось на Вологодском рынке приобрести что-то из нормальной обуви.
- Первый раз в жизни я испытала чувство зависти (бабушка с раннего детства вбивала в голову: «Никогда, никому и ничему не завидуй. Всегда кто-то живет лучше тебя — красивее, богаче, удачнее и т. д. Завистливый человек не сможет быть счастливым»). Так вот, дело было в нашем школьном туалете. На моей однокласснице было надето новое хлопковое трико ярко-красного цвета. Такие принадлежности женского белья в СССР много позже «прославил» Ив Монтан, вызвав международный скандал. А что тогда было на мне? Какие-то пятнышки трикотажной материи, среди сплошной штопки, произведенной маминой рукой, но и только по форме штанишки.
- Не могу не вспомнить наш медпункт, в котором все лечение проводила фельдшер Нина Попова. Я в своей жизни лучших лекарей не встречала — диагнозы всегда один в один, лечение, по мере возможности, всегда правильное, хотя болела очень много самыми разными болезнями, и лечили меня очень хорошие доктора.
- Белье мылом у нас не стирали, т. к. оно стоило очень дорого (кусок хозяйственного мыла стоил столько же, сколько и буханка черного хлеба, кажется, 140 рублей). Использовали щелок, т. е. заливали кипятком золу. А полоскать мама, как и другие женщины, ходила — даже в самые лютые морозы на речку Дерминогу, где была большая полынья. И всегда к ней выплывала водяная крыса (ондатра?). Мама даже носила ей какие-то пищевые отходы.
- Мне посчастливилось повстречаться (причем очень близко она меня подпустила) с огромной ярко-ярко рыжей лисой. На снегу в лучах заката это была не картина, а просто сказка.
- На сестру же в самом большом близком лесу вышел волк, хотя, может быть, это была огромная брошенная собака. Таня не растерялась, не стала убегать, а пристально, не моргая начала смотреть этому животному в глаза. Друг друга поняли, волк развернулся и ушел.
- У Тани вдруг возникла проблема с глазами. Мы все за нее очень переживали, когда ей в Вологде оперировали трахому. Слава Богу, глаз сохранился.
- Возвращались в Ленинград в июле, хотя казалось, могли бы раньше. Но пришлось ждать, пока Таня получит аттестат зрелости. Знаний, которые она приобрела в Кубенской средней школе хватило, чтобы сразу пройти по конкурсу в ЛГУ на биофак.
- Вспоминаются проблемы со школьными принадлежностями. Не хватало тетрадей, выдавали ограниченное количество, а чтобы получить еще одну (не 12, а 24 листа), надо было сдать ведро золы на удобрения. Чернила делали сами из химических карандашей; ручек (по нашему «вставочек») тоже не было, делали сами, примотав перо к прямой, гладкой палочке; чернила носили — каждый свои в чернильницах - «непроливашках», в специальных мешочках. Ранцев и портфелей не было, учебники и тетради клали кто во что мог. Деревенские дети часто заворачивали все школьные принадлежности в платок и привязывали «груз», к спине, завязывая узел на груди (зимой им нужны были свободные руки — до школы добирались на лыжах). У меня сначала была сумка, которую мама сделала из бывшего полотняного рюкзака.
- Потом произошло в моей жизни «чудо». К нам из Ленинграда приехал, кажется зимой 1943 года, дядя Миша и подарил мне портфель из свиной кожи Ур-р-а!. Я с этим портфелем проходила много лет, причем использовала его даже став студенткой.
- Кстати, о дяде Мише. Он был сыном и племянником 3-х «врагов народа», два из которых сидели в «гулагах» (один, правда, вернулся), а один был расстрелян. Так вот, Михаил Михайлович Вышемирский всю войну был начальником литейного цеха Кировского завода, на котором трудился до конца жизни (интересная информация о времени «Сталлинских репрессий»?).
- Когда на фронтах немцев погнали, мы, дети, собирали и даже делали сами игрушки, чтобы послать их своим сверстникам в освобожденные поселения. И взрослые постоянно вязали из шерсти носки и варежки для наших фронтовиков.
- Читала я самостоятельно очень много и самых разных писателей. «Войну и мир», с упоением прочитала четыре раза — очень нравилось, правда, три раза без «войны», только про мир. А в школьной программе по литературе был Тарас Швевченко, стихи которого учили на украинском языке. До сих пор помню «Дывлюсь я на нибо», «Рэвэ та стогнэ Днипр широкий» и «Як умру, то поховайте над краини милий, средь степу широкого виройти могилу».
- Может быть, это тоже было предзнаменованием? Когда я возвращалась из школы, у дверей нашей квартиры почти всегда ожидал кот по имени Борис — имя моего мужа. Он выражал свою бурную радость — пел, ласкался о ноги, но никогда не рвался в квартиру. К сожалению, угостить я его могла только выловленными мухами, но он ел их с удовольствием.
- Наши мальчишки, если имели симпатию к девочке, в отличии от кота Бориса делали ей «селянку». Для этого весной надо было найти гнездо какой-нибудь птицы, взять из него яйцо и швырнуть в голову своей избранницы, да так, чтобы оно разбилось и потекло. Я испытала удовольствие от «селянки» один раз — яйцо разбилось о голову и потекло на лицо, ну и пришлось срочно мыть голову.
- Весенние каникулы назначались на периоды половодья, поскольку дороги в школу затапливались. Наша речка Деринога, которую мы летом переходили, перешагивая с камня на камень, превращалась в бурную горную реку — вода мутная и чего только она не несет! Мы — дети, даже вылавливали из нее деревья, и даже бревнышки, тем самым, снабжая свои семьи дополнительными дровами (подсохнет древесина и хорошо горит). Клара иногда не могла выйти из дома — речка достигала порога ее дома. А вообще в это время носить можно было только высокие русские сапоги. Мне, правда, не новые, а с заплатками, приобрели на рынке в Вологде.
- И еще об одном «чуде». Мы с Таней вечерами иногда занимались спиритизмом, т. е. гадали на блюдце, спрашивая всех «духов» в основном о времени окончания войны. И вот однажды, уже закончив все общения с «тем миром», о чем-то разговорились, еще не сняв рук с блюдца. И оно вдруг само поехало! Мы очень удивились, поздоровались и спросили — кто к нам пришел. Ответ ошеломил всех - «я тетя Женя Егорова» (тетю Женю у нас давно никто не вспоминал, ее дети остались сиротами еще до войны, а наша тетя Леля, как ее близкая подруга, входила в круг опекунов этих детей, которые умерли в блокаду). Дух тети Жени велел Тане беречь ее часы. Никаких ее часов в нашей семье не было. Но уже после войны они появились — маленькие швейцарские часики тете на память передала председатель опекунского совета (даже помню ее имя — Надежда Митрофановна). Часики Таня продала в трудное время (90-е годы), чтобы поддержать семью.
Начала с чуда и закончила чудом. Все.
Ура! Приехала подруга Нэлли! И мы отпраздновали 75-летие нашей дружбы! Вот немного воспоминаний об эвакуации от нее:
Вот и состоялась наша долгожданная встреча, и мы с моей любимой подругой Мариной Каспировой (Мартыновой) отметили юбилей — 75-оетиие нашей дружбы. А за ней целая жизнь с ее радостями и невзгодами.
Но ни расстояния, ни годы не могли разлучить нас. Нас всегда тянуло друг к другу.
Приехала к Марине и с удовольствием прочла ее мемуары «Мои воспоминания об эвакуации», которые сразу мысленно перенесли меня в мир моего детства, в близкое и дорогое сердцу Куркино. Ясно вспомнила свой дом, квартиру, поблизости большой парк и упоительный запах сирени. Тяжелые военные годы, но мы почему-то чувствовали себя счастливыми: много трудились, но выкраивали время и для игр.
В 1941 году в Куркино приехала большая семья Каспировых. Это знаковое событие не только для нашей семьи Кузнецовых, но и всех жителей села. Интеллигентные, образованные, трудолюбивые и приветливые, они сразу покорили сердца жителей. Каждый из семьи Каспировых обладал своими талантами. Ирина Филипповна — научный сотрудник, находила время заниматься с детьми, учила нас слушать и понимать музыку. Она создала детский хор, который с успехом выступал в клубе.
Старшая сестра Марины Таня (будущий биолог) собирала лекарственные травы и лечила нас от простуды и других болезней.
Бабушка — Мария Антоновна, - искусный кулинар, из скудных продуктов готовила вкусные блюда. И народ шел к ним за помощью и советом.
А теперь о нашей школе и любимой учительнице Александре Михайловне Кудряшовой. Она приехала в Куркино, когда мы перешли в 4 класс. Когда она входила в класс, маленькая, энергичная, с горящими черными глазами, замирали самые отъявленные мальчишки. Мы ее ласково за глаза называли «куколкой». Мы слушали ее уроки с замиранием сердца и не хотели расставаться. Позднее она переехала в Вологду, занималась общественной работой. Мои родители дружили с ней. Она помнила всех своих учеников и тепло отзывалась о них. Как многому она нас научила.
Не могу обойти вниманием директора школы Ивана Петровича Пепеонкова, которому я обязана выбору своей будущей профессии.
Уроки литературы Ивана Петровича забыть невозможно. Именно он научил меня выразительному чтению и привил любовь к своему предмету, объяснил, как важно понять смысл стихотворения и замысел автора, а потом уже работать над его выразительностью. Помню, он вызвал меня читать наизусть стих Лермонтова «Тучи». Послушав, он спросил: «Нэля, а ты выходила на крыльцо, ты обращалась к тучам? - я опешила, - Вот сделай это и завтра нам заново прочтешь». Его методы обучения дали хорошие результаты. Прекрасный педагог, он жил интересами школы и своих учеников.
Наши мамы в войну работали с утра до ночи. Иван Петрович много занимался нашим воспитанием. Я была активной участницей драматического кружка, которым он руководил. В памяти спектакль, посвященный подвигу Зои Космодемьянской. Героиню играла я. Зрителей — учеников потрясла сцена, когда немцы вели Зою на виселицу, а она, собрав последние силы, крикнула им в лицо: «Нас много! Всех не перевешаете! Да здравствует Сталин!». Зрители хлюпали носами и аплодировали.
Школа была для нас родным домом. Она дала нам хорошие знания и многому научила.
Благодаря урокам Ивана Петровича я поступила на филологический факультет Вологодского педагогического института, закончила его с отличием. По распределению работала 7 лет в лучшем педагогическом училище Красноярского края (ныне Республика Хакассия) городе Абакане, а затем в школах города Бологое.
Я благодарна своему учителю за науку. Разве можно забыть своих учителей, которые отдавали нам свою душу и сердце ?!
Вот какие воспоминания навеял наш юбилей!