- 1 -
Случайно, а может быть, и нет (на самом деле, даже самое случайное в жизни происходит не случайно), наткнулся я в ютубе на черно-белый ролик с песней «Теплоход», которую исполняет душевнейший Леонид Утесов, слушать песни которого мне довелось еще с экрана черно-белого телевизора.
На мониторе черно-белая картинка того времени. Не очень высокий, коренастый Утесов в квадратном костюме, который делает похожим его на коробочку (особенно сзади), с забавной, словно приклеенной к голове прической. Движения чуть скованны, будто он опасается перейти черту допустимого уровня свободы. И, компенсируя свою малоподвижность, он поет упоенно и самозабвенно сердцем, выражением лица, рукой, прижатой к груди, помогая душе выразить свои чувства. Он поднимает брови домиком, прикрывая и открывая глаза, смотрит в след уходящему виртуальному теплоходу и делает форму рта, как у обиженного ребенка, готового заплакать. Хрипловатый с проникновенным тембром голос вторит его душе. Многочисленный оркестр за спиной, тоже весь в «квадратно-гнездовых» костюмах (будто модельерам того времени, удалось впечатлиться образом сервантов, комодов и табуреток), играет на всех, имеющихся инструментах. И, вероятно, следуя креативной находке режиссера, тромбон иногда издает звук, для достоверности имитирующий сигнал отходящего теплохода.
Приметы того времени - старомодные, иногда смешные, как, чудом сохранившиеся модные когда-то вещи, которые ты случайно, а может быть и нет, обнаружил в шкафу. И почему-то вовсе не весело….
Эти вещи когда-то, в молодости, носили твои родители, и остались в них на старых фотографиях. Они являются свидетельством пребывания твоих близких на Земле. Ты давненько чего-то не вспоминал о родителях.
Сменилось время и его эстетика, ускорилась динамика жизни, переходя с шага на бег, изменились взаимоотношения между людьми, в которые все больше «встревает» компьютер с его уже высоким искусственным интеллектом. И мы все больше дружим с этим парнем-компьютером, наращивая наш совместный с ним интеллект, за счет сокращения инвестиций человеческих чувств и эмоций. Мальчик Кай уходит от девочки Герды к Снежной Королеве. Гаджеты незаметно подпитываются временем нашей жизни, наверное потому оно теперь так быстро летит и еще ускоряется. И Создатель, смилостивившись, насчитал компенсацию на инфляцию нашей жизни, выделив для пользования еще дополнительный десяток лет. В надежде, что мы сможем за это подаренное время сообразить, что предназначены для чего-то другого, большего, что называется кодовым словом - любовь. И скорость для любви совсем уж никакой не помощник, а искусственный разум вовсе – враг. И выкройка нынешних фигур и одежды уже предназначен для скоростей. Так что, блин, эволюция форэвэ. И мы несемся, перехватив на ходу генно–подрихтовонную еду, запивая ее Редбулом. С нашей подкачанной фитнесом фигурой, в подранных джинсах и в «заточенном» под скорость «прикиде», ой как удобно «упасть» на сидение автомобиля или слиться с мотоциклом, куда как сподручнее везде поспеть, на ходу зажевав гамбургер с чипсами или, похрустывая попкорном, «позырить» фильм про войны роботов. Успеть там, здесь и еще где-то «срубить бабла», «поколбаситься», «бухнуть», курнуть, нюхнуть, «трахнуться», увернуться от плевков на всяких многочисленных «репах» и «батлах». Какой там теплоход…. На ракете не успеть, да и кто тебя - такого коренастого туда запихнет. А про душевность - не надо, не компьютеру же ее обратно возвращать.
Посему, теплоход уходит в море вместе с его пассажирами в нелепых неудобных костюмах, предназначенных для короткого праздника и прочей филармонии. Вместе с теплоходом уходит то неспешное время, когда можно было позволить себе остановиться, отдышаться, и взять… «ее» за руку и, глядя в нежные глаза…, вместе послушать песню, пусть и несколько наивную, но с добрыми словами. И запустить эту песню в самое сердце, которое способно возвращать обратно любовь.
«Посмотри, посмотри последний раз на эту пристань -
Фонари, фонари на ней висят в тумане мглистом,
Расставаться нам приходит срок
И печально зовет гудок.
Теплоход уходит в море, теплоход!
Свежий ветер сердцу вторит и поет:
« Не печалься, дорогая, все пройдет!»...
- 2 -
На дворе 1961год. Пассажирский поезд Свердловск – Адлер первый раз в жизни везет наше семейство на юг к МОРЮ. Наше семейство это - родители, брат и я. Мы с братцем лежим на верхних полках, слушая задорно-задушевные песни из хриплого вагонного репродуктора, под стук колес. И наблюдаем, как за окном вагона проносятся вдоль дороги елки, сосенки, покосившиеся столбы с провисшими убегающими проводами, причудливо вьющимися и переплетающимися, как и купейно-плацкартные жизни наших случайных попутчиков. Проплывают деревенские приземистые избы с пьяными серыми заборами среди темных зубчатых лесов, растерзанные колеей грунтовые дороги, ныряющие в глубину дождевых ям и, упорно выползающие из них, продолжая свой изнурительный путь. Мелькают унылые полустанки, элеваторы, сараи, хранилища, одинокие и сиротливые железнодорожные переезды. Поезд тормозит у каждого столба, останавливаясь долго ждет, пропуская длиннющие встречные составы с бесконечно грохочущими, чумазыми цистернами, платформами и думпкарами. На драных, пахнущих креозотом и полынью, станциях и полустанках серо одетые люди носят вареную картошку, зелень, малосоленые огурцы и вареных кур, завернутых в газету. Торговля идет бойко, вагон густо пропах всей этой снедью. Особенно сводит с ума запах малосольных огурцов. Пассажиры - женщины в ситцевых халатиках и бигудях, мужчины в пижамах - носятся туда-обратно, сползая и снова карабкаясь по крутой вагонной лестнице. Обладатель крупного живота, в тапочках и полосатых пижамных штанах без майки (топлес), наиболее активен, постоянно мелькает лоснящимися полосками штанов вдоль вагона, на перроне.
На ходу, при большой скорости, вагоны сильно бросает и раскачивает из стороны в сторону. Наиболее упорные пассажиры, хватаясь руками за стенки коридора, широко, по-моряцки расставляя ноги, пробираются в вагон-ресторан, бесконечно бряцая дверными ручками и, лязгая дверями тамбура. И возвращаются веселые, некоторые с сильно покрасневшими лицами и замутненным взором, как у загулявших матросов, бредущих на корабль из портового кабака.
Утро нового дня врывается в окна вагона вместе с лучами восходящего солнца и хлопками воздуха спрессованного, несущимся напротив встречным составом. Лязгающие звуки движущегося вагона , прохлада, едкий запах паровозного дыма, хаотическое перемещение пробуждающихся пассажиров, создают волшебную атмосферу странствий и простора.
Вечер успокаивается вместе с затихающими голосами попутчиков, уставшими от собственных пустопорожних разговоров, и наконец-то, угомонившимися детишками, заснувшими в позах, в которых их сморил сон. Только чайные ложки все никак не могут успокоиться, приплясывая и позвякивая о стенки пустых стаканов в витиеватых подстаканниках, да паровозный гудок временами подает свой протяжный, тревожно-жалобный сигнал. Солнце садится за деревья, его лучи бьются, прорываясь в пространство между ветвями, норовя мазнуть слепящим светом по оконным стеклам вагонов, и сощурить глаза пассажиров метким попаданием. Ночь обволакивает ползущий поезд, и луна, заглядывая в она вагона, заливает пространство купе серебряным туманным сиянием продолжающегося волшебства. Покачиваясь на полке ночного вагона, я безуспешно пытаюсь заснуть, под монотонный джазовый блюз колес. Свет фонарей уплывающих вокзалов, станций и полустанков, гуляет по стенкам купе, полкам, спящим людям, и прячется в ночь. И наконец, тягучая дрема, разливаясь по жилам, перемешивает несуразицу сновидений с фантазиями моих томительных ожиданий.
Пейзажи за окном, постепенно меняясь, становятся более мягкими, светлыми и душевными. Острые каменистые утесы и покатые сизые горы сменяются сглаженным рельефом, пологими зелено-салатовыми холмами, обрамленными рощами, сосны - лиственными деревьями, пирамидальными тополями. Облака купаются в теплом небе. Вереницы домов, поселковых улиц, прячась за штакетником палисада, утопают в плодовых деревьях со светло-зелеными веснушками яблок. Степи, застеленные ворсистыми покрывалами зеленых, голубых, желтых и фиолетовых оттенков, устремляются к горизонту. Воздух наполнен дурманящими ароматами трав, цветов, звуками стрекочущих кузнечиков и жужжанием пчел.
Поезд мчит среди полей, оврагов, грохочет по балкам решетчатых арок стальных мостов, перекинутых через раздольные, вольные реки, устремляясь все дальше на юг.
Я просыпаюсь утром. Прохладный, упругий ветерок, залетая в щель приспущенной створки вагонного окна, настойчиво треплет мою челку на лбу, более не позволяя спать. По откосу горы, заросшей курчавой, непричесанной зеленью, ползет наш поезд, извиваясь змеей между прорубленной в горе каменистой стеной, с одной стороны, и дном ущелья с другой. На дне ущелья, среди развесистой флоры и камней, закладывая виражи, несется горный ручей, плескаясь и шелестя. Словно чего-то испугавшись, состав заползает в черное дупло тоннеля, грохоча в полной темноте. И через несколько минут выскакивает с другой стороны… прямо в солнечную долину, в пергаментную дымку гор. Кавказ предо мною…
Море уже близко. Еще совсем немного времени и…. мы его увидим.
Оно появилось неожиданно, просто открылось взору, тихо и спокойно, разлившись лазурью до самого горизонта. Поезд катил медленно по железнодорожной насыпи, вдоль длинного безлюдного берега, усыпанного валунами, крупной окатанной пестрой галькой и через некоторое время зачем-то остановился. Проводница открыла дверь, и несколько человек, особо любопытных и нетерпеливых (с мужчиной топлес во главе), робко спустились на гальку насыпи.
Я смотрю на море из двери вагона, словно на внезапно увиденную красивую девушку, которую мне еще предстоит полюбить.
***
Мы остановились и проживаем в зеленом немноголюдном микрорайоне Большого Сочи, с несерьезным названием Кудепста, где снимаем комнату с двумя железными кроватями и раскладушкой. Кроме того, на стене комнаты висит веселенький коврик с маралом в роскошных рогах, и выше него скорбная, плохо ретушированная, черно-белая фотография в черной рамке. На фотографии запечатлены «хозяева» с выражением лиц, как для документов, в день их счастливой и далекой свадьбы. Комната является единственной во всем доме. Домик, или, как его называют «хозяева» - хата, грубо оштукатурен глиной и покрашен известью. Кроме комнаты в хате имеется еще кухонька, в которой нынче тоже стоит кровать, отделенная от прочего помещения занавеской, из-за которой густо пахнет «выхлопом» южного вина и одеколоном «Шипр». Закуток снимает отдыхающий из Ростова, вернее отдыхающий вечером и ночью, а днем спящий. Все удобства «на дворе», как и вся прочая мебель. Дворик перед домом утопает в плодовых деревьях, на земле валяются перезревшие, упавшие с деревьев абрикосы и алыча, которые хозяева сметают метлой или смывают водой из шланга в бетонированный слив. Еще во дворе имеется сарайчик с кроватью, в котором проживают сами хозяева, во время курортного сезона. На двери сарайчика прикреплен осколок зеркала, в который смотрится хозяин, когда «броится» опасной бритвой перед выходом на работу. Работает он в местном санатории, на какой-то не самой высокой должности, то ли электрика, то ли помощника по хозяйству. Во дворике пахнет платанами, абрикосами, хозяйским одеколоном и мыльной водой. На стене хаты, на короткой веревке сушатся купальники и стиранные белые брюки отдыхающего из Ростова. Еще пахнет вялящимися рыбками-барабульками, развешенными на соседней с купальниками веревке. И подванивает слегка тухлыми вареными креветками, которые служат «хозяину» наживкой для ловли барабулек, и которые в более свежем варианте вполне годятся в качестве закуски к винам «Улыбка» и «Черные глаза». Незабываемые запахи из кухни я уже описал отдельно.
Вина откупориваются, когда южный вечер становиться темным до черноты, купол неба бесконечно высок и мерцает звездами, с которыми изо всех сил пытаются конкурировать светлячки под сверчание цикад, сверчков и стрекот кузнечиков. Обитатели нашего «околотка» начинают подтягиваться на посиделки к столу из досок, застеленному клеенкой-расписухой, со своими стульями, вином и плодовоовощной закуской. Над столом, средь свисающего матового сизо-черного и блекло-зеленого винограда, ярко светит лампочка, вокруг которой вьются в сумасшедшем хороводе мотыльки и бабочки, трепеща и ударяясь о жестяной плафон-козырек и горячее пузо лампочки. Слышны смех и простосердечные беседы с московским, ленинградским, ростовским и уральским «акцентом». Вьется мягкий украинский говорок с непременным хгэканьем ( хглянь хлопчик який ти худий, як велосипед), армянские гортанные модуляции с восклицаниями и обязательным ввинчиванием указательного пальца вверх. Ближе к ночи все затихает, отдаваясь во власть огромной луны, и только светлячки и цикады все не могут угомониться. Как и некоторые задержавшиеся, которые никак не могут напиться губами друг друга, солеными от моря, свежими и вкусными от молодости.
Для полной картины добавлю, что «наш околоток» из нескольких домишек стоит на живописном косогоре у подножья горы. Сверху с обрыва видна вьющаяся дорога, по которой, время от времени, проезжают открытые экскурсионные автобусы, следующие на озеро «Рица». На головах многих экскурсантов надеты панамы белые войлочные с бахромой по окружности или хлопчатые в белый крупный горошек на красном фоне. Сверху они очень напоминают шляпки бледных поганок и мухоморов в лукошке, которые зачем-то насобирали незадачливые грибники. Такие «шляпки» здесь часто носят отдыхающие, независимо от гендерных различий.
Утро. Солнце еще невысоко. Море искрится, слабые волны прибоя, слегка пенясь, с легким шорохом лениво накатывают на берег и с шелестом откатываются назад, унося песок, маленькую гальку и ими же принесенные водоросли, обратно в море. Пахнет свежестью, йодом, водорослями и всеми прочими прелестями и ароматами Юга, начиная от вареных початков кукурузы (объедки которых подхоронены в песке между гальками вместе с косточками от персиков и окурками) и цветов, до запахов самшитовых и платановых деревьев. Еще откуда-то тянет дымком уже где-то жарящихся шашлыков и ароматом чебуреков.
Мы с братцем уже на море. Сегодня его очередь плавать в маске с трубкой. А я с разбегу, распинывая ногами волны, врезаюсь головой в морскую плоть, тяжелую и липкую от соли. Некоторое время плыву под водой, чувствуя удары собственного сердца, гул и шорохи в зажатых водой ушах. Прохлада и восторг. Выныривая, хватаю ртом воздух, бью по воде руками и ногами, кручусь и извиваюсь. Вижу сквозь брызги недовольные лица купальщиков, отгораживающихся от меня собственными спинами. Плыву туда, где глубоко, свободно и вода холоднее. Опять, интенсивно работая руками, ныряю глубоко. Я слышу гул в ушах, зажатых кессонным давлением, и бульканье пузырьков воздуха, выходящих из носа и рта. Преодолевая себя и сопротивление воды, гребу дальше, к самому дну, где выталкивающая сила воды значительно нарастает, хватаясь руками за скользкие водоросли. Я на самом дне. Рыбки смотрят на меня круглыми, глупыми и удивленными глазами. Маленький краб, на всякий случай, вовсе предпочитает зарыться в песок, наоборот, удивляясь глупости данного человеческого экземпляра. Верчу по сторонам головой, осматривая дно, хватаю черные двустворчатые раковины мидий. Через несколько секунд кессонный гул в ушах начинает нарастать, голову стягивает тугим кольцом, начинает резко не хватать кислорода в легких. Это беспокоит. Я отпускаю водоросли и ракушки, помогая выталкивающей силе руками, интенсивно гребу вверх. Очень не хватает воздуха, который уходит из легких вместе с последними пузырьками. Вижу как солнце, пронизывая воду, играет волнами на поверхности. Ну, еще немного, легкие рвет отсутствием кислорода, смертельно хочется вздохнуть, охватывает отчаяние и ужас, мутится сознание. - Ну же…, давай, давай!…. И вот удар по ушам и я на поверхности, на свободе. С хриплыми восклицаниями, жадно и судорожно, хватаю воздух ртом. Я не могу надышаться. Я плачу. Я ЖИВУ!
Лежа на поверхности воды на спине, слушаю усиленное водой свое дыхание и удары сердца. Солнце тепло и нежно целует лицо, его лучи слепят, преломляясь в каплях морской воды, задержавшихся на моих полусомкнутых ресницах. Перевернувшись на живот, медленно и расслабленно шлепая руками по воде, долго плыву к берегу. У линии прибоя поднимаюсь на ноги и, проклиная мокрые и сухие гальки на пляже, опустив плечи и свесив руки, волокусь к своему полотенцу, ложусь на живот, кладу голову на руки, хлюпая носом (из которого все еще вытекает морская вода), смотрю на проходящих мимо меня людей, которые снизу кажутся мне великанами. Лица их спокойны и беспечны, они просто продолжают жить. Закрываю глаза, хочется спать и тяжелая вода на ресницах помогает моим векам сомкнуться. Мне еще совсем мало лет.
Между тем, пляж потихоньку заполняется людьми. Стайка «морских тюленей» из Харькова уже расположилась неподалеку, сориентировав свои одеяла и подстилки в направлении солнца. Все дамы в громадных купальниках, преимущественно цельного покроя, верх и низ слитно. Только одна мадам, то ли желая выделиться, то ли не желая обременять свободу своего живота, пребывает в раздельном купальнике (отдельно верх, отдельно низ). Но мода текущей современности диктует свои правила прекрасного, посему нижняя половина купальника все равно доходит почти до подмышек, а в качестве верхней части служит шелковое белье розового цвета. Все дамы более чем упитаны, в отличие от кавалера, обладателя черных сатиновых трусов и той самой круглой белой панамы. Мужчина худ, высок и нескладен, одновременно напоминает Дон Кихота с тазиком на голове и самца богомола, съесть которого удовлетворенная самка еще не успела, но соки попила изрядно. Дон Кихот домовито установил жерди, забив их большими гальками в песок. Поверх палок он натянул простынь, организовав импровизированный тент против лучей солнца. Собственно говоря, этим обеспокоиться ему следовало значительно раньше, поскольку дамы и он сам уже успели изрядно нахватать ультрафиолета, что называется, сразу и про запас. И теперь деловито намазывали друг другу спины толстым слоем крема из баночки, втирая его в тело, вернее в остатки тела, кожа с которых еще не вся сошла. Участки без кожи выглядят совсем уж не очень-то…. Мужчина-богомол, вероятно супруг той, что в раздельном купальнике, потому как лично втирает крем в ее пухлую, словно надутую спину, и заботливо отдирает отходящую кожу, как шелуху от вареной картошки, красных сортов. Дама морщится, громко и нервно что-то ему выговаривая, постоянно хгэкая буквой «г». Желая смягчить ее дурное настроение, мужчина достал пакет с персиками, и вся компания принялась активно поглощать сочные плоды, широко открывая украшенные ярко-красной помадой (и один усами) рты, и руками смахивая на всю округу стекающий сок. Один из персиков оказался с гнильцой и «богомол» тут же отхватил порцию раздражения – «ХГриша, че за хгавно ты мне подсунул». После утоления первого голода дамы угомонились. С помощью слюны наклеили на носы бумажки от газет (против солнца) и легли, раскинув руки и ноги, словно отдаваясь солнцу, кроме которого ими никто особенно не интересовался. Самка богомола, что в раздельном купальнике, наоборот, надев на голову соломенную шляпку с трогательными васильками из ниток и темные пластиковые очки с желтыми виньетками на оправе, двинулась к морю, покачивая всей своей роскошью и отсвечивая розово-пурпурными ожогами. С приподнятой вверх полной ручкой, чуть вывернутой кистью и приподнятым мизинцем, она пробиралась по горячим камням, еле удерживая равновесие. Войдя в воду и еще пуще скользя и падая по слизким мшистым камням, она, наконец, села в море, снова привстала – присела и закачалась, словно поплавок во время клева, не переставая гневно воспитывать шумно плескающуюся вокруг детвору – « А ну, не брызхгай, хгад хголопузый!».
С удачной подводной охоты вернулся мой братец. Глаза его красные, а губы сиреневых и синих оттенков, зато в руках он принес маску для плавания, наполненную морской водой и полудохлым маленьким крабом на дне. Братец лег на полотенце и стал сосредоточенно перемещать краба пальцем, помогая тому реанимироваться и придти в сознание. На удивление краб быстро оклемался, и тут же принял боевую стойку, ощетинившись двумя маленькими клешнями. Пара таких экземпляров и худосочная, обглоданная муравьями рыбка, уже сушились на карнизе окна хаты, помогая подванивать хозяйским креветкам (для ловли барабулек). В планы моего брата входила доставка полностью готовой высушенной морской продукции железнодорожным транспортом в чемодане на территорию отчего дома.
К полудню солнце уже улыбалось жарковато. Весь пляж мельтешил купальщиками, кишел детишками разного возраста и упитанности. Вновь прибывающие на пляж стелили подстилки и полотенца чуть ли не под носом у ранее прибывших, не тревожа тех разрешением на свое размещение. Народ уже вовсю жевал горячие вареные кукурузные початки, выплевывал косточки винограда (персиков, абрикосов), пил из фонтанчиков, радостно бил по носам картами, проигравшим «в дурака». Кто-то, тайком от своей «второй половины», пряча деньги в трусах, уходил пропустить пару стаканчиков сухого винца, тайно отпускаемого местными виноделами.
Совсем мелкие карапузы-голыши с помощью родителей пускали свои переливающиеся на солнце струйки прямо в прибой, дети постарше, с задумчивым видом, справлялись с этим самостоятельно и не так явно. Детки бегали чуть ли не по головам отдыхающих, трясясь с синюшными губами, все в мурашках, и снова рвались в море. В резиновых шапочках, или, как мой брат, в масках для плавания они таскали морскую воду с пойманными мальками, крабиками и прочей морской добычей. Мужчины – «ловцы» высматривали добычу посерьезней, которая водится здесь тоже в достатке. «Ловец» лежал на своем полотенце, приподнявшись на локте, в соломенном сомбреро, надвинутом на голубые прозрачные глаза. Короткие бакены и темные, длинные, волнистые волосы на висках тщательно зачесаны назад к затылку - все как у артиста Коренева из фильма «Человек- амфибия», и такое же выражение лица. Он, как и положено ловцу, лежал неподвижно, пристально и задумчиво глядя вдаль, точнее, на береговую полосу. По повадкам, слишком долго выходящей из воды добычи, он сразу определял, что охота должна быть удачной и эта рыба не уйдет от него и не сорвется с крючка. Медленно поднимаясь, он распускал плечи, подтягивал живот, и походкой «от бедра» неспешно двигался к жертве. «Большая белая рыба» тоже видела охотника, но почему-то не спешила спасаться ни бегством, ни вплавь. Наоборот, делала вид, что в этот момент ей просто необходимо изогнувшись, поправить мокрые волосы. Мотнув головой, она закидывала их за спину, откинувшись требушила пальцами, медленно одним пальчиком отводя прядку ото лба к уху и запрокинув голову набок.
И такая жертва становилась добычей, или, не знаю, добыча становилась жертвой, а может сам охотник становился и жертвой и добычей одновременно.
Солнце напекает голову, бегу в киоск за газетой, чтобы соорудить из нее головной убор. Впереди меня в очереди несколько иностранцев переговариваются между собой. Пожилая женщина- киоскер, услышав иностранную речь, и желая, вероятно, навести «мосты дружбы» между народами, интересуется откуда они приехали. Те, долго не понимая вопроса, наконец, сообщают –«Хангри (Венгрия)». Киоскерша растеряно и несколько неуверенно, с сочувствием произносит - «О…, Хангрия…, это далеко… ».
У ближайшей к пляжу, открытой под навесом столовой, уже выстроился длинный хвост очереди. Все столики заняты и отдыхающие, пройдя раздачу, с потными лицами и подносами наперевес, заставленными тарелками и стаканами, ходят по залу, крутя головами, ищут куда присесть. Так и не обнаружив свободного столика, становятся за спинами уже заканчивающих трапезу отдыхающих, спешно допивающих компот. Пользуясь моментом, опытные мухи налетают на борщи, сосиски и гречневую кашу, садятся на стаканы с киселем и компотом, а некоторые (неопытные) остаются там плавать. Столики, как палитра художника – все в разноцветных красках от пролитых щей, борщей.
***
Я стою вечером на тротуаре у самого пляжа и завороженно смотрю на море и небо в теплой пелене марева. Солнце в розово-малиновом ободе, на терракотовом небе садится в пастельно- фиолетовую полосу неба на границе моря. Море встречает небо туманным серо-бирюзовым, и чем ближе к берегу, добавляя мягкой желтизны с голубыми штришками, волн. Дорожка от солнца расплывается в воде, пляшет и подсвечивает до самого берега. Небо и море дышат бризом. Чайки резко кричат, взмахивая скобами крыльев и бултыхнувшись над водой, уносятся, заложив крылья наискосок.
На полупустынном пляже, на границе моря и каменистого берега, на самой линии прибоя стоит девушка, запрокинув руки за голову и сцепив пальцы на затылке в замок, стройная молодая, глаза прикрыты припухшими веками. На загорелом, веснушчатом лице, направленном к уходящему солнцу, выражение блаженства и неги. Волны, накатывая, облизывают ее стопы, и, отступая, массируют подошвы, вымывая из-под них песок и мелкую гальку. Морской бриз ласкает кожу, мягко проводя по ней прохладными своими губами, поигрывает светлыми, чуть выбеленными соленой водой и солнцем, густыми прядями просоленных волос.
Может быть, она прощается с морем, не в силах оторваться от него, и завтра поезд или самолет унесут ее в огромное пространство страны, куда-то далеко, где светит родное ее окно, где есть леса, и есть зима, которая обует ее стройные ножки в валенки…, надолго, до самой весны. Бог даст, может быть, она встретит любимого и они вместе вернутся сюда, к другому ее любимому, к МОРЮ. Но для меня, совсем еще мальчишки, она и это мгновение никогда не повторятся. Не отдам, я ее первый увидел…. Я смотрю в ее лицо, и спазм светлой тоски подступает к горлу, и бриз, пытаясь успокоить меня, щекотит волоски на предательски выступивших на коже рук мурашках.
***
Солнце и море съели все наше время пребывания здесь. Сегодня последний день, завтра и нам пора в путь-дорогу. Родители с утра уходили на рынок за фруктами и вернулись с ящиками, сколоченными из тонких дощечек, с ручками и щелями- продухами для вентиляции фруктов. Мама суетится и беспокоится о том, доедут ли фрукты в сохранности до дома. Персики, абрикосы и груши румяно выглядывают из щелей, проложенные для сохранения стружками от дерева. Вообще, увозимые фрукты, кроме своего прямого назначения, быть съеденными, несут другую существенную задачу. Они являются еще и свидетельством нашего пребывания на Юге, как и лакированная ракушка на плексигласовой подставке, с надписью «Привет из Хосты», как и маска с трубкой для плавания, купленные здесь и специально не отмытые от пергаментного налета морской соли.
И еще…, папа все-таки купил маме дорогущие французские босоножки тонкой кожи, с белыми лакированными ремешками. Хотя мама всячески его и отговаривала, с такой убедительной горячностью, что любой мужчина (если он мужчина) просто не может не купить.
Французские босоножки продаются здесь в многочисленных армянских киосках, что доказывает подлинность французской марки обуви. Вернее, убеждали в этом сами продавцы. Армянский мужчина лично высовывал голову из киоска, называя покупательницу красавицей, целовал себе пальцы, посылая воздушные поцелуи, щелкал языком, и при помощи рук, нахваливал непревзойденное качество данного образца обуви, и ее долговечность. И хотя легкие сомнения в том и другом иногда посещали, но лакированная поверхность обуви все-таки эти сомнения перевешивала.
Когда очень хочется быть обманутым, то это почти всегда получается.
Забегая вперед, скажу, что маме удалось пощеголять в этих босоножках почти весь праздник - Новый год. Не помню уж, после которого вальса весь лак на ремешках потрескался, сами ремешки отлетели, и ни одна мастерская в ремонт туфельки уже не брала. Не умеют у нас ремонтировать настоящую французскую обувь.
***
Сегодня с утра, прощаясь с морем, последний раз искупались и бросили в него монетки, чтобы вернуться.
И вот уже мы с братом сидим на скамейке в тени пальм, перед арочным с башенкой зданием сочинского вокзала и караулим наши чемоданы и ящики с фруктами. Родители ушли куда-то чего-то уточнять и компостировать. Вообщем, идет обычная беспокойная вокзальная суета. Поливальные машины, сверкая на солнце веерами водных струй, освежают асфальт, смывая огрызки фруктов, обертки конфет и прочие остатки людской курортной жизнедеятельности. Люди с картонными и фибровыми чемоданами с железными уголками и перевязанными веревками для верности, снуют туда – сюда - обратно. Вокзальный репродуктор, невнятно булькая, бубнит с каких путей, платформы отправляется, прибывает поезд, электричка, где родителям встретиться с потерявшимися детьми, и прочую полезную информацию. Приезжие, пока еще при деньгах, выстраиваются в очередь на такси. Деловые южные люди тайно договариваются с особо спешащими, подхватывают их чемоданы и волокут к припаркованным в переулках, до блеска намытым «Победам» и «Москвичам».
Возвращаются наши родители с войлочными панамами на головах и мороженым в руках. Мы рядком сидим на скамейке с чугунными витиеватыми ножками и выгнутой спинкой, мирно слизывая с пальцев таящее мороженое, наблюдаем вдалеке голубую полоску моря и уходящий по ней белый теплоход. После короткой молчаливой паузы папа, ударив ладонями по коленям, решительно произнеся – Ну, вот и все…, ведет нас на «нашу» платформу. Там уже загорелые земляки-попутчики наблюдают подачу поезда. Состав медленно подъезжая, дернулся, загрохотал буферами вагонов и, испустив дух, остановился. Люди с чемоданами и детишками мгновенно выстраиваются в очередь. Проводница открывает двери вагона, с грохотом поднимая верхнюю ступеньку лестницы и, как фея в черном, спускается на асфальт платформы, с желтым флажком вместо волшебной палочки. Отъезжающие, наоборот, пошли на штурм вагонной лестницы, несколько нервозно карабкаясь по ее крутым ступеням, и загрохотали чемоданами по коридору вагона. После всеобщей суеты, утрамбовав свои чемоданы под нижними полками, и закинув ящики с фруктами в нишу над дверью, земляки, наконец, угомонились и утерли со лба пот. Первые мужчины в полосатых пижамах уже появились в коридоре и прилепились к окнам вагона. Заплаканные, раскрасневшиеся провожающие с отпечатками помады на лицах, наконец, покинули вагон. В тамбуре с тем же грохотом опустилась верхняя ступень лестницы, хлопнула, закрываясь, дверь вагона, и на время все стихло. Еще через некоторое время поезд дернулся, вновь залязгали буфера вагонов, передавая звук по цепочке куда-то в конец поезда, вымучено заскрипели тормозные колодки, и на несколько секунд снова повисла тишина.
Наконец состав тихо трогается и медленно движется, пока еще редко постукивая колесами на стыках рельс…, в репродукторе что- то щелкает и… откуда-то из его глубины потек невозможно сердечный голос Утесова»:
«Посмотри, посмотри последний раз на эту пристань-
Фонари, фонари на ней висят в тумане мглистом.
Расставаться нам приходит срок
И печально зовет гудок».
Я слушаю песню, смотрю на уходящие пляжи, пристани, ржавые остовы барж, торчащие из воды, и остающихся людей на пляжах…, которые даже не замечают, что меня уже нет среди них.
Я провожаю себя туда, где мой дом, где светит родное окно, где леса и долгая холодная зима. Но я не в силах прощаться с морем, Душа стискивает сердце, комок подступает к горлу и в глазах начинает плясать и размываться море, сливаясь с небом…, и легкий озноб пробегает по рукам и будит уже знакомых мурашек на коже.
Поезд идет медленно, слегка ускоряя ритм стука колес, давая мне возможность проститься, налюбоваться морем, которое тоже, прощаясь со мной, дарит яркие сверкающие искры на гребнях волн.
***
Воспоминания детства, как любые другие добрые воспоминания, они и есть наши маленькие пристани с мерцающими в тумане фонарями, на которые хочется оглянуться. Уходящий к горизонту теплоход - суть сама жизнь.
«А в пути, погрусти ты обо мне, мой друг, немного!
Я тебя обниму и поцелую в путь-дорогу.
Мне не спать сегодня до утра.
«До свиданья, тебе пора»
Борис Цветов
Сентябрь 2017 г