В нашем детстве Новый год было принято отмечать костюмированными бал-маскарадами. В начале шестидесятых годов телевизоры только стали появляться, поэтому развлечения детворы были связаны со спортом, самодеятельностью, кружками. Люди жили не богато, правильнее сказать – бедно, тем не менее, большинство родителей старались сделать ребёнку к празднику какой-то оригинальный костюм. Кроме снежинок, зайцев и медведей на празднике можно было увидеть мушкетёров, котов в сапогах и робинзонов. Ажиотаж детворы вызывало вручение подарков за лучшие костюмы.
В пятом классе гран-при (по сегодняшней терминологии) получил мальчик за костюм под названием «строитель коммунизма». В руке он держал мастерок, грудь и пузо закрывал фартук, но чтобы его не спутали с каменщиком, красная лента поперёк указывала на принадлежность к высокому званию.
Нормальные пацаны, конечно же,были и в то время – они плевались от столь политизированного выбора конкурсной комиссии. Но работа была сделана грамотно – именно этот эпизод запомнился на всю жизнь.
«Не всегда мы себя узнаём» – вспомнились слова из песни «Как молоды мы были». Вот и думаю сегодня, по прошествии полувека: «Кем я был те годы? Каменщиком или строителем коммунизма?».
В десятом классе на уроке обществоведения учитель-мужчина сорок пять минут пытался объяснить преимущества наших выборов в органы власти: прямые, свободные, с тайным голосованием. Мы, ученики, уже далеко не юные ленинцы, доказывали обратное: «Что за выборы без выбора, за одного кандидата? Какие они прямые, если мы фактически не выбираем первое лицо государства?». Стороны остались каждая при своём мнении, но консенсус был достигнут за счёт необходимости хорошей оценки в журнале.
К тому времени, не особо это сознавая, все мы уже были строителями коммунизма. Потому что при вступлении в комсомол каждому называли ответ на каверзный вопрос от бюро ВЛКСМ: «Зачем ты вступаешь в комсомол?». Правильной была подсказка: «Хочу быть в передовых рядах строителей коммунизма». Естественный сепсис от такого официоза сполна компенсировался существовавшей романтикой того времени. Сокровенная вера молодёжи в своё предназначение формировалась и фильмами, и книгами, и журналами. Полемика приветствовалась при обязательных сочинениях на уроках литературы. «Есть ли в жизни место подвигу?», «Кто, если не ты?» – любая тема сочинений несла очевидную истину: мы – это тот «луч света в тёмном царстве», который должен окончательно покончить и со сталинизмом, и с рутиной, как пережитком капиталистического прошлого.
Верой всё это не ограничивалось. Если на уроке ученик не мог выстроить научно обоснованную модель развития «общественно-экономической формации», то на положительную оценку рассчитывать не мог.
Отношение к власти было критически-снисходительное, но не агрессивное.
Ну хрущёвская кукуруза, ну волюнтаризм – достаточно смешного анекдота и тема исчерпана.
Зато сколько неизведанно-прекрасного впереди:
• «а я еду, а я еду за туманом, за мечтами и за запахом тайги»
• «атланты держат небо на каменных руках»
• «ты увидишь, как в далёком море бригантина поднимает паруса»
• «здравствуйте хмурые дни, горное солнце прощай»
• «милая моя, солнышко лесное»
• «мама, мама это я дежурный, я дежурный по апрелю»
• «если я заболею, я к врачам обращаться не стану, обращусь я к друзьям»
Незамысловатым оптимизмом было пропитано всё насквозь: «Когда мне невмочь пересилить беду, когда наступает отчаянье, я в синий троллейбус сажусь на ходу, в последний, случайный».
Власть – по барабану. Я сам знаю, как дальше жить.
Тем более что «у нас во дворе есть девчонка одна».
На первомайских демонстрациях кричали до хрипоты. За советское студенчество, за мир во всём мире, за солидарность с народом Кубы, за единство партии и народа.
«От сессии до сессии живут студенты весело – а сессия всего два раза в год».
Лично мне сессия не доставляла проблем: привитая родителями усидчивость позволяла достаточно легко сдавать экзамены. Стипендию троечникам не давали, поэтому лениться не позволяла жестокая действительность.
Производство.
При распределении на работу после учёбы в институте выбор диктовался гарантией предоставления жилья – родился ребёнок. Металлургический завод селил молодых специалистов сразу по приезде в секционку, а через полгода дали двухкомнатную квартиру.
После студенческого общежития и ежемесячного бюджета 55 руб. (35 руб. стипендии плюс 20 присылали родители), чувствовал себя богачом – зарплата 170 рублей.
Но эти блага сегодня будет правильнее оценить, как бесплатный сыр в мышеловке.
Во-первых, условия труда. Коксохмпроизводство – первая сетка вредности; вначале казалось, что сгину, не отработав обязательные три года. Но человек, оказывается, привыкает ко всему.
Во-вторых, аварийность. Работая механиком цеха непрерывного производства, не знал покоя ни днём, ни ночью, ни в праздники, ни в выходные.
Начальник цеха по-отечески успокаивал: «Это школа мужества, если здесь выдержишь – сможешь работать где угодно». Как потом выяснилось, он оказался прав.
Все новоиспечённые инженеры вначале обязаны были работать на рабочих должностях (слесарями, аппаратчиками), чтобы окунуться в специфику производства. А назначению на ИТРовскую должность предшествовала процедура утверждения твоей характеристики на парткоме.
Первую оценку «неуд» я получил за ответ на вопрос «почему не в партии?».
Ну и что, что комсомолец. Если дорос до должности, обязан расти и политически. Не созрел – иди, созревай, характеристику не утвердили. Что меня сильно-то и не опечалило – работал пол года исполняющим обязанности механика. Партийная власть при таком кадровом подходе убивала двух зайцев. В члены КПСС по разнарядке принимали рабочих в соотношении 3:1 к инженерам (всё-таки коммунистическая партия обязана быть партией рабочего класса, а не жуликов и воров). И второе – член КПСС надевал на себя дополнительный хомут, который не только помогал карьерному росту, но и делал это ярмо осознанной необходимостью.
«Не расстанусь с комсомолом – буду вечно молодым».
Эх, Иосиф Кобзон, я тоже пел бы эту песню до старости, однако «новые песни придумала жизнь».
«Ну что за кони мне попались, привередливые».
Если честно, не такие уж они привередливые. Весьма терпеливые.
Партия сказала: «Надо». Комсомол ответил: «Есть».
Жизнь была строго расписана даже по мелочам.
Они (власть) лучше знали, что мне надо и как мне жить.
И самое интересное: ущербным от этого я себя не чувствовал.
Возможно, поэтому поколение и сделало прорыв в космос.
Как руководителю подразделения кроме бесперебойной работы оборудования мне вменялась организация многих других мероприятий. Один раз в месяц выставлять на патрулирование добровольной народной дружины 18 человек. Явка на демонстрации первого мая и седьмого ноября – 20 человек. На демонстрациях нести один портрет и один транспарант. Организация выборов в органы власти. Отвечали за два подъезда: от агитации до 100% проголосовавших. Была обязанность посещать неблагополучные семьи, но учитывая, что людей своих на аварийные остановки оборудования я собирал постоянно, этим озадачили всего один раз.
Жена моего бригадира Николая написала в администрацию письмо на четырёх страницах, какой он негодяй, хотя работником он был образцовым. Больше часа я ей рассказывал, сколько у нас алкашей и прогульщиков, и что её муж достоин только уважения. «Вот, вот, какой он у вас там замечательный, зато в семье – изверг. Поэтому и хочу вам глаза на него открыть». Что он Вас бьёт? Пьянствует? Нет. В чём проблема? «Лучше бы пил, чем то отношение, которое он демонстрирует. Как выходной – собрал сумку и из дома – в хоккей ему играть надо. Семья побоку».
Спрашивали не только за производственную дисциплину, но и заслушивали на парткоме за воспитательную работу при высоких цифрах попадания подчинённых в вытрезвитель. Кроме обязательной для коллектива информации по технике безопасности и политических новостей, необходимо было вести занятия кружка «Социализм и труд», уже после смены. Для этого один раз в месяц руководителей занятий освобождали от работы, направляли в дом политпросвещения, где больше сотни человек слушали лектора-международника или другого учёного мужа. Потом слушатели обязаны были нести политику партии в массы.
Пасха. Воскресение. Утром за мной приезжает аварийная дежурка – надо ехать в цех, встала центрифуга. Уже по привычке собирать людей еду к Василию – его участок. Жена открывает: «Вася пошёл к Юрке». Это в соседнем доме, иду туда. Сидят за столом, уже выпили – разговелись. Встретили меня радостно – Христос воскрес. «Центрифуга? Сделаем!» Так вы же выпили. «Иосич, чё смешить, это разве выпили». Действительно, знаю, что у них норма – бутылка на человека. Ладно, поехали. «Мы сами съездим. Но с нами на посошок». Так не годится. «Тогда не поедем». Вмешивается Юркина жена: «Всё будет нормально, что Вы переживаете, давайте вместе по чуть-чуть, праздник ведь сегодня».
Следующее утро на раскомандировке невозмутимость, и без комментариев.
«Кадры решают всё».
Выжить как руководитель-механик поначалу я смог только благодаря своим бригадирам. На их ответственности и добросовестности лежало бремя бесперебойной работы оборудования.
Начальник делает сообщение: «На цех по разнарядке пришёл Орден Трудового Красного Знамени, кого будем выдвигать?». Перебиваю: «Лучшего работника, чем мой бригадир Валентин, я не встречал». Начальник: «Согласен, я его знаю. Но по условиям должна быть женщина, беспартийная, с двумя детьми».
Спустя два года Валентина представили к Ордену Трудовой Славы 3 степени. Если и есть люди коммунистического труда, то это именно такие, как он. До прихода на раскомандировку он обходил свой участок, вёл записную книжку с перечнем всего необходимого, мог остаться после работы, не требуя отгула (я же ненадолго). Ударников коммунистического труда в те времена было не мало, но столь совестливых людей я не видел. Соответственно, и мне было стыдно, когда не мог во время выбить для него зап. части, подшипники или обеспечить материалами, а ему приходилось дополнительными усилиями «делать из говна конфетку».
Объективности ради нужно сказать, что и ухарей хватало всяких.
Стоим в столовой на раздаче. Рабочий взял «полный борщ» и, как только раздатчица отвернулась, стащил с лотка бифштекс, утопив его в борще. Сэкономил.
«Экономили» на молочных талонах. За вредные условия труда выдавали талоны на бесплатное молоко. Полагалось тратить один талон на одну смену. Народ, склонный к алкоголизму, обменивал в начале месяца у кассирши все полученные талоны на деньги для выпивки. Разумеется, что с большим дисконтом.
На обед хватало рубля, даже оставалось на сигареты. Соответственно, жёны больше рубля не давали.
Десятого получка, двадцать четвёртого аванс.
Зная, что кадровые потери после получения денег неизбежны, всегда накануне получки предупреждаю людей: кто в себе не уверен, пишите заранее заявления на отгул. А отгулы были почти у всех, часто приходилось людей оставлять на авариях.
Ну, как получку не отметить, и «сколько водки не бери, всё равно бежать два раза». Никакие звонки, «умершие бабушки», «лопнувшие батареи», «прорвавшаяся канализация» не принимаются: не вышел на работу – лишение премии и приработка, голый тариф. Такая жестокость была оправдана – борьба с пьянством. Люди искренне считали, что они же не алкаши, хотя после получки передозировка была делом естественным. Кто-то уходил в запой, кто-то приходил с похмелья, кто-то «чинил канализацию».
Алкоголичный человек, как правило, понимал свою ущербность, просил «не увольнять по статье». Погуляв день-два и получив зарплату вдвое меньшую в дальнейшем, он вовсе не становился трезвенником.
На работу механики цехов приезжали на час раньше, необходимо было обойти свои участки, чтобы правильно расставить людей по вновь открывшимся поломкам. Естественной считалась работа и после окончания дневной смены или в выходные.
Неписанные правила поведения диктовала производственная обстановка. Условия труда были на грани экстремальных, непрерывное производство требовало внимания и усидчивости. Ни тени сомнения, как на фронте – или ты, или тебя. Обстановка требовала людей без страха и упрёка: с характером, целеустремлённых, талантливых.
Для меня образцом был главный инженер завода. Немногословный, сдержанный, человек с юмором, характер нордический. Когда он входил в аудиторию проводить совещание, народ сразу затихал. Мой товарищ потом комментировал: «В это время мне хочется соскочить с места и крикнуть «хайль гитлер».
Травматизм – худшее, что могло произойти в твоей зоне ответственности. Большинство травм скрывали, оформляя только те, что связаны с возможной инвалидностью. Высокая аварийность и травматизм были показателями того хаоса и стрессового состояния, которое было вызвано «досрочным освоением проектных мощностей» и дефицитом всего и вся. Главным дефицитом для меня был кадровый – постоянный недоштат, люди не хотели работать в тяжёлых условиях. Закрепление кадров осуществлялось через ведомственное жильё: ушёл с завода – освободи квартиру.
Зам. гл. инженера по технике безопасности – человек неуёмной энергии. Лично сам проверял всё, что только можно проверить. Заходит в слесарку и начинает ящики верстаков выдёргивать с грохотом на пол. (По правилам они не должны выпадать, чтоб не отдавить ноги, к ящику нужно приварить упор). Обращается к бригадиру: «Где упор?». Бригадир: «В голове!».
На совещании ИТР по технике безопасности: «Думаете, я не знаю, какие слова обо мене пишут на заборах? Прекрасно знаю. Но я доволен, что этого нарушителя безопасности, этого «писателя» я достал. Хоть через это поймёт он (да и другие), что такое безопасность».
Но люди гибли и в пьяном виде и в трезвом. Ни один год не обходился без смертельного травматизма, этих случаев на заводе иногда было больше десятка в год.
Во времена «перестройки» зарплата у металлургов была вдвое ниже, чем у шахтёров, не слишком она отличалась от зарплаты строителей. Поэтому материальных стимулов труда в нашем городе шахтёров и металлургов было не так много. И если сегодняшний двигатель труда – рубль – обеспечен безработицей, то во времена социалистические он должен быть обеспечен руководящей ролью коммунистической партии. На себе я это ощущал. Но передать это ощущение «гегемону» (рабочему классу) получалось не всегда. А с какого-то момента лучше было эту тему не трогать.
Мой приятель, шахтёр-пенсионер, за разговором очередной раз поднял тему несправедливости сегодняшней власти. Я, как бывший коммунист, задаю ему вопрос: «У шахтёров была зарплата 600 рублей, у металлургов – 300. Зачем стучали касками на площадях, требуя отставки не помню уж кого? Коммунисты разоблачили хапуг-капиталистов, а вы, почему коммунистам не верили? Получайте то, за что боролись». Его ответ был предсказуем: «Я касками не стучал».
Да, он не стучал. Но и лично я партийные взносы платил до последнего дня.
Шахтёры своими забастовками тогда поставили металлургов на грань технологической смерти: оставить коксовую печь без угля обозначало её самоликвидацию, второй раз её уже не запустишь. А без кокса нет чугуна, без чугуна – стали и т. д.
Так кто же устал строить коммунизм?
Большинство из нас оказались каменщиками, а не строителями коммунизма.