Д'Артаньян с самого утра чувствовал, что день не задался. Людовик, вернувшись от Лавальер, не стал его принимать: Его величество, никогда не спавший больше пяти часов, отправился досыпать те часы, что не доспал у фаворитки. У капитана образовался избыток свободного времени, и д'Артаньян решил его использовать на сочинение письма Атосу. Этому занятию он предавался мысленно не раз, теперь же надо было использовать момент. Но письмо, так складно написанное в уме, не желало ложиться на бумагу. Д'Артаньян не был мастером эпистолярного жанра: это не было его призванием, и перо с чернильницей наводили на него уныние. Испортив 2-3 листа отличной веленевой бумаги, капитан бросил бессмысленный труд: проще самому прогуляться в Блуа и все сказать Атосу, чем тратить время на слова, которые неподвластны его перу.
В девять утра король встал, но на малое леве никто из королевской семьи не явился. Не позвали и капитана. Д'Артаньян пожал плечами и пошел проверять караулы. Он уже заканчивал обход, когда в дверях столкнулся с Арамисом. Пораженный неожиданной встречей, мушкетер уже открыл рот, чтобы поприветствовать друга, но д'Эрбле, суховато раскланявшись, скользнул к дверям королевской опочивальни. Д'Артаньян опешил.
- Ваше преосвященство, вы к королю? - он даже не пытался скрыть свое удивление.
- Вас это удивляет, капитан д'Артаньян? - Арамис чуть сдержал шаг.
- Еще бы! Я, начальник королевской охраны, не удостоился чести быть вызванным сегодня к королю, королевская семья не почтила утренний леве, а вы, с утра пораньше - и у короля? Ничего себе! Когда это вы успели стать доверенным лицом, Арамис?
- Я думаю, все немного проще, мой друг! - улыбнулся своей двусмысленной улыбкой прелат. - Потерпите немного и вы все узнаете, - и епископ ваннский, дружески кивнув мушкетеру, скрылся за дверью.
Д'Артаньян проводил его взглядом, чувствуя, как холодок страха прошел по его спине. Почему-то особенно остро вспомнилась Королевская площадь и они с Арамисом, стоящие друг против друга. Тогда рядом был Атос, сумевший предотвратить несчастье. И д'Артаньяну, болезненно ощутившему свою беспомощность, стало ясно, что не надо было исписывать бумагу, достаточно было просто бросить клич: «Один за всех, и все — за одного!» Почему-то он был уверен, что спасать надо в этот раз Арамиса. Только вот от чего спасать, капитан пока не видел.
А в спальне короля тем временем разыгрывался очередной акт трагикомедии, достойной пера Мольера. Филипп, в отличие от своего брата, оказался очень чувствителен к холоду. Манера Людовика, везде и всюду распахивать окна настежь, сыграла с лже-королем злую шутку. В результате, к утру Филипп был простужен так, что потерял голос. Д'Эрбле не знал, смеяться ему или плакать: король мог отдавать приказания только шепотом, и это спасало положение на первое время. И речи не могло быть о приеме послов или работе с министрами. Король остался в постели, и к нему примчался его врач. Этот визит насторожил Арамиса: врач знал о своем пациенте такие мелочи, которые не знали даже близкие. Поэтому д'Эрбле сделал первое, что пришло ему в голову: заявил, что король решил сначала исповедаться.
Фигура Арамиса, непонятно когда и как выступившая из тени, и сразу показавшая себя близкой к престолу - ближе, чем кто-либо из окружавших королевскую персону, поразила окружение Людовика. Его мало кто знал при дворе; кто-то мог бы вспомнить, что епископ вообще был представлен королю сюринтендантом Фуке, что не прибавило бы Арамису почтения в королевской семье, но никто уже и не вспоминал, что епископ ваннский был в числе тех, кто составлял договор Мазарини с принцами и Парламентом. А ведь именно тогда Арамис приобрел полезные связи в Парламенте и среди дворянства мантии.
Как бы то ни было, именно Арамис был сейчас рядом с принцем, играющим роль монарха. Для начала уже за это следовало бы благодарить судьбу.
С огромным трудом Филипп передал просьбу Лавальер о духовнике, и Арамис задохнулся от радости: на это он даже не рассчитывал. Теперь он мог думать, что будет в курсе замыслов нового короля хотя бы на то время, что король будет изображать из себя влюбленного.
Но пока Его новоявленное величество изображал больного, состояние которого ухудшается с каждой минутой. К сожалению, это, в немалой степени, оказалось правдой. Через час-другой Филиппу уже не надо было притворяться: у него начался сильный жар, и Арамису не оставалось ничего другого, как отдать пациента в руки врачей. Всех посторонних из спальни удалили, и даже Их величества королева-мать и Мария-Терезия не были допущены к королю.
Арамис, одолеваемый страхом, что врачи обнаружат тайну или сам Филипп в бреду раскроет всю историю похищения и подмены брата братом, то метался из угла в угол приемной, то замирал у окна, сжимая четки похолодевшими пальцами. Но лицо его не выражало всех эмоций, терзавших прелата: холодная и беспристрастная маска посредника между богом и человеком отпугивала желающих задать вопрос.
«Как это нелепо, какая это издевка судьбы! - думал тем временем д'Эрбле, перебирая своими холеными пальцами бусины четок, - дойти до вершины, использовать все, что только способен использовать человек для достижения великой цели - и споткнуться о банальную простуду! И я бессилен что-либо изменить... Сколько еще может продлиться это ожидание? А Портос — он там сторожит Людовика, не подозревая, что с минуты на минуту за ним могут прийти, чтобы его арестовать. Арестовать? Но на каком основании? Но кто решится арестовать гиганта Портоса? Кроме д'Артаньяна он не сдастся никому...
Господи, реши же наконец, на чьей ты стороне, кто из братьев должен остаться на троне? Если Филиппу суждено быть королем, то дай мне силы дождаться этого решения. Если же ты намереваешься покарать узурпатора, то дай мне время спасти Портоса!»
Ближе к полудню врачи вышли, наконец, из королевской опочивальни. Все головы повернулись в их сторону, все разговоры мгновенно стихли.
- Его величество желает видеть господина епископа ваннского! - медленно и торжественно проговорил личный врач короля.
Все внимание присутствующих и королев в том числе, переключилось на Арамиса, который отделился, наконец, от оконной шторы, за которой пребывал последний час. В полной тишине, сопровождаемый взглядами двух десятков глаз, Арамис пересек приемную и проследовал в спальню короля. Не сдержавшись, королева Анна ударила веером по стоявшему рядом с ней инкрустированному перламутром столику.
- Кто такой этот епископ? Откуда он взялся? Кто посмел звать его к королю? - она встала с исказившимся лицом. - Какая наглость!
- Это приказ Его величества! - чуть не заикаясь, выдавил из себя камердинер короля.
- Это приказ короля! Невозможно! Король не мог звать к себе чужого, неизвестного мне священника, и отказываться принять родную мать! Как его имя, кто-нибудь может мне сказать, как зовут этого человека?
- Это шевалье д'Эрбле, епископ ваннский, Ваше величество!
- Шевалье д'Эрбле?- Анна побледнела. О, это имя она предпочла бы никогда больше не услышать — о слишком многом оно напомнило гордой испанке! Молодость, Бэкингэм, Фронда и все, испытанные в связи с ней унижения: вот что означало для королевы это имя, неразрывно связанное в ее памяти с тремя другими.
И вот один из этой проклятой четверки, не довольствуясь тем, что хранит в своей памяти слишком много тайн и воспоминаний о королевской семье, задумал отодвинуть ее от сына, встать между ней и королем! В Анне проснулась львица, у которой хотят отобрать детеныша. Горе тому, кто посмеет влезть в ее отношения с сыном!
Королева решительно встала и направилась к дверям. Людовик может приказывать, кому и как хочет, но в этот момент она не королева - она мать, а матери сын не указ, если она чувствует, что что-то угрожает ее сыну. Никто не посмел препятствовать Анне Австрийской, когда она отворила дверь и решительно приблизилась к кровати. Лежавший в ней молодой человек был в жару. Он, правда, уже не бредил, но выглядел плохо.
Анна поднялась на ступени кровати и села рядом с сыном в кресло. Она окинула комнату быстрым взором и встретилась глазами с Арамисом. Прелат прочитал явственную угрозу в ее взгляде и чуть вздрогнул: королева-мать ничего не забыла, и не собиралась прощать. Епископ с поклоном уступил ей место и отошел поближе к дверям, лихорадочно решая, не пришло ли время скрыться им с Портосом подальше от престола, предоставив братьям самим решать, кто сильнее.
Внезапный шум за стеной привлек его внимание: тайная дверца, соединявшая коридор со спальней короля, и совсем незаметная на фоне обивки, внезапно раскрылась от резкого толчка, и на пороге возник Людовик в сопровождении д'Артаньяна. Грозно нахмурив брови, истинный король оглядел всех присутствующих, и увидел в своей постели молодого человека. Сознание, что кто-то посмел завладеть его кроватью, так потрясло короля, что он уже ни на что не обращал внимания. И он не заметил, как Арамис незаметно выскользнул за дверь. Но исчезновение прелата не прошло незамеченным для д'Артаньяна, и это наполнило его душу страхом. Еще не вглядевшись толком в лицо лежащего человека, капитан понял, что произошло что-то невероятное и епископ причастен к этому. В следующее мгновение он шагнул к постели, повинуясь приказу короля и еще не успев понять, кого видит перед собой, положил руку на эфес шпаги. Возглас Людовика остановил мушкетера.
- Кто вы? - король стоял над больным, пристально вглядываясь в его черты и задыхаясь от непонятного волнения. Матери, вставшей было ему навстречу, и тут же отпрянувшей назад, он не видел. - Кто вы, и как смеете распоряжаться королевским ложем?
Филипп не отвечал и, в свою очередь, приподнявшись на локтях в полном ошеломлении, задыхаясь от испуга, смотрел на своего близнеца. В отличие от Людовика, он сразу понял, кто стоит рядом с ним. Странное оцепенение охватило его. Словно бред его продолжился наяву, и в нем он, как в зеркале, видел самого себя, склонившегося над кроватью. Больное горло не могло издать членораздельной речи, и он только сипел, пытаясь сказать хоть слово.
Людовик, властный и привыкший повелевать, к тому же троном приученный быстро решать возникшие затруднения, резко отдернул занавеси кровати, заставив брата рвануться назад, в тень.
- Капитан д'Артаньян, арестуйте этого человека! - скомандовал он, бросая в лицо брата лежащий в ногах двойника халат. - Поместите его пока у себя в комнате и постарайтесь, чтобы его никто не увидел. Наденьте на него маску и ждите: я вам сейчас же передам приказ о заключении его в Бастилию. Ну, что же вы стоите? Вы что, не видите, что перед вами самозванец?
- Будет исполнено, сир! - по-привычке ответил мушкетер, выступая вперед и кладя руку на плечо Филиппа. В голове у него была только одна мысль: «Арамис! Портос! Как вас спасти?»
Так же машинально, как делал это в подобных случаях, он произнес положенную фразу: «Сударь, вы арестованы по приказу короля!». И эти, такие обыденные для капитана мушкетеров слова, заставили его, наконец, осознать, что происходит. Перед ним стоял король, безмолвный, с дрожащими руками, натягивающий на себя халат, не попадая при этом в его рукава. Никто не решался помочь Его величеству, потому что напротив него стоял точно такой же король и, сузив потемневшие от гнева глаза, и сжимая кулаки, мерил своего двойника пылающим взглядом.
- Матушка! - внезапно воскликнули оба брата, обращаясь к Анне Австрийской. Один голос, голос Людовика, прозвучал требовательно и звонко. Другой, хриплый и до неузнаваемости искаженный больным горлом, вырвался у Филиппа, который первый, и последний раз в жизни, обращался так к матери. Отчаяние и боль покинутого ребенка вырвали у больного этот крик, больше похожий на предсмертный стон, и старая королева бросилась к тому, кого вынуждена была когда-то предать. Дорогу ей преградил Людовик.
- Матушка, Вы не можете отличить сына от самозванца, королева не в состоянии понять, кто король, а кто наглец, присвоивший себе право, данное только нам при рождении? - с величественным видом произнес Его величество.
Этот вопрос окончательно сломил Анну, и она в полуобмороке упала назад в свое кресло.
Д'Артаньян в полной тишине снял руку с плеча Филиппа.
- Монсеньор, Вы арестованы по приказу Его величества короля Людовика 14, - произнес он глухим голосом. Принц опустил голову и пошел к выходу, но капитан остановил его: - Сначала — ко мне, монсеньор.
- Капитан д'Артаньян, - Людовик протянул мушкетеру приказ, который он торопливо набросал на листе, - не медлите ни минуты. Как только вы вернетесь, у меня будет для вас новое поручение.
Король проводил арестованного нетерпеливым взглядом, и круто повернулся к матери, беспомощно лежавшей в кресле.
- Мадам, может быть Вы объясните мне, наконец, кто этот человек?
- Это ваш близнец, сир, ваш младший брат! - прошептала королева-мать, закрыв лицо руками. - Это мое возмездие, сын мой!