Музшколка
…мы запирались в музыкальной школе – шарашке, по выражению моего дружка, где он подрабатывал ночным сторожем, а я чрезвычайно добровольно ему «помогал», запирались с очередной порцией вина, чувих, и вытворяли чёрт-те что. Разные были девчонки – брюнетки, блондинки, шатенки… были девчата попроще, встречались девочки покапризней, но все примерно с одним уровнем запросов. Прекрасно знали, зачем идут сюда, а потому долго не ломались.
***
…брюнетка решилась блеснуть музграмотой. То есть, изобразить на казённом пианино что-то вроде собачьего вальса. Она торжественно восседала на крутящемся стульчике и, прилично уже закривевшая, старалась вовсю. Я нависал со спины и, подмурлыкивая в такт, потихонечку расторгал мягко чмокающие кнопочки на её блузке. Она старалась не замечать ухаживаний, старалась довершить начатое произведение, но… вместо этого изумленно ахнула на полуфразе, и разыграла сцену полного недоумения – она «вдруг» обнаружила себя полунагой!..
Сильно сопротивляться пьяненькая умница не стала, просто откинулась вместе со мной с крутящейся табуретки, откинулась со всеми своими трепещущими грудями, попавшими в мои лапы, со всеми распустившимися волосами, и мы по полу покатились в угол, где и довершили великолепный собачий аккорд…
Война
…да, к войне здесь готовились тщательно. Словно к параду. Всё ставили на свои места, размещали участников, определяли главное место сражения: чтобы непременно перед зрителями. Чтобы удобнее наблюдать, внутренне соучаствовать. Здесь очень любили Войну. Относились к ней трепетно. Любить любили, но побаивались, побаивались.
Я стал наблюдать за молоденькой парочкой. Мужественного вида (но трусивший, определённо трусивший) паренёк обнимал хрупкую возлюбленную с распущенными волосами, русалочку в беленьком платьице. Гладил длинные волосы, утешал: «Не бойся, лапушка. Родители не узнают… ну и что? Что из того?.. Через это необходимо пройти, это же Война… Я боюсь? Совсем не боюсь. Подумаешь, сердце бьётся… у всех бьётся…как не у всех? Откуда тебе известно? Была с Равнодушными?!. То-то же. А говоришь – у всех… не бойся, лапушка, я же с тобой, родная…»
Он целовал её влажные прядки на висках ( духота облепляла), заглядывал в глаза, а она… Трепеща осиновым листочком, она прижималась к нему.
Что говорить про юнцов, – пожилые волновались! Благообразный старичок с профессорской бородкой, в тёмном реглановом плаще, в допотопной беретке, с позолоченной тростью подмышкой, увитой таинственными вензелями, сжимал руку подруги в золотых перстнях, увещевал дребезжащим, почему-то злобно-морализаторским голосом:
– «Ну всё, хватит! Ты слышишь?… Мы прожили целую вечность.
Ты понимаешь? Вечность! – Для пущего гнева он потрясал тростью, воздевал её в ночное небо и клекотал, как старый, но всё ещё грозный орёл, – вечность!..
Ну, Война… а сколько мы их пережили? Сколько, я спрашиваю?.. То-то же, голубушка, то-то же… ну, не надо, не надо, не надо…»
Здесь жили заклинаниями.
***
…а между тем благополучная серая каста протекала по горькой земле. И я иногда завидовал хладнокровным амёбам, отлучённым от счастья. Ведь и мы, две горемычные, две горячие половинки счастья, быть может, когда-то частички целого, так и не сумели договориться, вспомнить себя...
И – врали друг другу.
Вихляба
…а Война приближалась, приближалась. Бежевые вытянулись по команде невидимого. Откуда-то с высоты, из командной будки прогрохотало в рупор лишь одно, но очень дикое слово. И оно было понято только бежевыми. Слово звучало странно торжественно: «Вихляба!»
***
Бежевые развернули угрюмые рыла в единую точку. Там, высвечиваясь из-за горизонта, прорезала угольный мрак перспектива ночной магистрали. Истончалась, мерцала фосфорической ниткой в дальнем конце. В конце, казалось – земли. Именно оттуда, из конца земли близился гул. А с ним духота, уже переходившая в жар.
И – началось!
На бетон выхлестнулись язычки бледного пламени. Просквозили, как по изложнице, по мостовой, схваченной в надёжные парапеты. Но были обезврежены. Мощные брандспойты, бугристо вздувавшиеся в дюжих руках безучастных, погасили их встречными струями.
Это была разминка.
Безучастные стояли могуче. Неколебимо. И даже внушали смутную гордость. За кого гордость? – За них, чужих, непонятных? Нет, нет – за нас самих! За любимых, беспомощных против огня, но не безучастных…
Я разглядел на безучастных что-то вроде комбинезонов, плотно облегавших литые тела.
Так вот почему они не боятся!
Но, оказалось, поторопился. Метаморфозу прокомментировали в толпе:
– «Преображаются!.. Ловко! И в меру – к бронировке ещё не прибегают…»
Вон оно что! И как я не догадался? Они же – хамелеоны! Твари с того корабля…
***
Хотя, постой… не корабль, а пароходик, на котором мы с тобой однажды отправились по водам, не сумев договориться на земле… помнишь тот пароход?..