В городке практиковались те или иные формы приживальчества. У соседей, например, жили бедные родственники из деревни. К нам наведывались дети из бедных и неблагополучных русских семей, из рабочего предместья. В нашей семье говорили на русском языке, по меркам 50-х годов она считалась зажиточной. Приходили, как правило, девочки. Они как будто навещали мою старшую сестру, вроде одноклассницу. Между тем, она даже не замечала их, занималась своими делами. В школу часто направлялись порознь. Гостьи вели себя тихо, кто снимал с полки книгу и читал, кто садился за стол и готовил школьное задание. На самом деле ждали обед. К ним привыкали.
Не всегда бывало гладко. Как-то к нам прибилась одна полная девица. В отличие от других девочек она говорила громко, делала заявления, зрелость которых удивляла маму. Могу судить по взгляду, которым она после очередной тирады гостьи обменялась с присутствовавшей при этом соседкой. Потом что-то произошло, кажется, в доме пропала вещь. Мама решила отвадить девицу. Хотела сделать мягко, чтоб не обидеть. Однажды она не впустила её, сослалась на выдуманную причину. Та повысила голос. «Вот нахалка!» - воскликнула мама и захлопнула дверь. Эта особа устроила моей сестре обструкцию в школе - дескать, та из «буржуйской семьи», помянуты были в этой связи и очки, которые носила сестра. Тогда это было большой редкостью для грузинской провинции.
Захаживала к нам Ирина Гвоздёва, улыбчивая девочка. Запомнилось то, как по выходу из нашего дома, направляясь в школу, она в одной руке держала портфель, а в другой бутерброд с колбасой - розовый ломтик, пятнистый из-за белых кусочков жира. Точно - это был ею принесённый бутерброд. В то время мама не решалась кормить нас колбасой, тем более местного производства, тем более в жаркую погоду. Боялась, чтобы мы не отравились. Мне по возрасту трудно было судить, было ли это фобией или у неё были основания так считать.
Ирина была дочкой фотографа Васи, инвалида. Одну ногу он потерял на фронте. Его студия находилась в подвальном помещении. У него была инвалидная машина, похожая на усеченную пирамидку на колёсах с двигателем как у мопеда. Как-то милиционеры погнались за одним хулиганом. Им, как на подбор толстякам, было не угнаться за быстроногим нарушителем порядка. Тот шмыгнул в миниатюрную машину Васи, чтоб переждать погоню. Инвалид повёл себя как законопослушный гражданин и выдал беглеца... и произвёл неблагоприятное впечатление. Заложил парня! Рассказчики в лицах изображали, как вразвалку бежали менты, и как мельтешил на своей одной ноге и на костыле фотограф и показывал в сторону машины пальцем, крича: «Здесь он, здесь он!»
Ирина училась в старших классах. Несколько раз при встрече она мимоходом погладила меня по голове. Потом уже не узнавала. Вскоре вообще пропала куда-то из поля зрения.
Была ещё девушка по имени Вера, худенькая весёлая блондинка. Однажды мы, мальчики случайно заглянули в переулок. Из-за ворот вышла Вера, а за ней дворняга и целый выводок щенков (около 10 щенков). К нашему неописуемому восторгу они все виляли хвостиками. Вера потом работала уборщицей в здании администрации завода.
Майя Чуркина – одна из визитёрш. Девочка, с виду скромная, она хорошо рассказывала, много читала. Мне надо было отходить ко сну, а я упрямился, не хотел покидать общество девочек. Вечерами в городке часто отключали свет, из-за чего приходилось пользоваться керосиновыми лампами. О ТВ тогда даже не ведали, слушали радио. Майя с моей сестрой занимались девичьими делами, шили платья для кукол, вырезали из бумаги фигурки. Мама напоминала сестре о её слабом зрении, но особенно не настаивала, чтобы девочки переставали возиться с поделками. В тёмные холодные вечера они привносили уют.
Майя была из очень неблагополучной семьи. Об этом я узнал на улице, куда меня выпускали с условием, что я буду держаться в пределах, в каких меня можно было окликнуть. После игры в футбол мальчики собирались под старым ореховым деревом и вели свои разговоры. Из них я узнал, что не аисты приносят детей. А однажды самый старший из нас заметил с усмешкой, что знает, кем являются мать и сестра Майи. «Ходит деваха к вам чуть ли ни каждый день, а ты таких вещей не просекаешь», - бросил он мне. В это время со стороны дома донеслось: «Гурик, иди домой кушать!» Я обычно повиновался зову, даже спрашивал через улицу, а что кушать. Мне отвечали. Публику такие оклики забавляли. На этот раз я не стал задавать вопросы. Меня озадачило известие о родственниках Майи. В тот день я нашёл повод для обиды на гостью и сказал ей, кем является её мать. Гостья расплакалась даже как-то не по-детски, глубоко страдая. Слёзы ручьём лились по её бледным щекам. Придя в ужас, меня отколотила сестра, а мама поставила в угол. Майю успокаивали всей семьёй, называли меня несмышлёнышем. Вечером я услышал разговор родителей. «Всё это влияние улицы!» - восклицала мама, а отец только подтрунивал над ней. Мерой наказания мне определили – неделя без права выходить на улицу.
В следующий раз под деревом другой парнишка хвастался своим дядькой. Разбитной он, весёлый, недавно его 16-летнего брата к женщинам водил. Пора, мол. Парнишка знал дом, куда водили брата. Недалеко он. Ребятня побежала смотреть его. Увидели гнилой забор, за которым в беспорядке росли неухоженные яблони и груши. Дом находился в глубине двора. Гляжу из-за старых железных облупленных ворот Майя выходит – в аккуратном школьном фартуке, тщательно причёсанная. Между тем, в это время меня окликала сестра. Не услышав моего ответа, встревоженное семейство высыпало на улицу. Тут и я появился. На вопрос, где был, последовал простодушный ответ: «Ходили смотреть дом Майи». Мама пришла в ужас. Хвать меня за руку и потащила домой, выговаривая.
Родительница Майи занималась постыдным делом, как и бабушка и, говорят, прабабушка. На виду была сестра Майи – Люся, довольно красивая женщина. Моментами она бывала грустной, а иногда вела себя вызывающе, особенно на подпитии или в компании любовника. Как-то она заглянула к нам. Стояла на пороге и не заходила во внутрь, не смотря на вежливые приглашения. Она держалась робко, виновато. Мама работала в собесе и к ней приходили разные люди.
В то утро я ощутил какой-то подъём в городке. Народ ходил возбужденным. Чуть поодаль находилась столовая, совершенно дрянная. Вижу мужики толпятся, смотрят во внутрь, а те, кто мимо проходил, тоже старались, походя рассмотреть что-то. Женщины при виде этого ажиотажа с укоризной покачивали головой. Меня за руку вела сестра. Проходя мимо столовой я увидел сидящих за столом Люсю и Майю. Они как будто не замечали, что находятся в центре внимания. Два толстых субъекта угощали сестёр. В воздухе как будто звенело: «Свершилось! Очередь и до младшей дошла!» Дебют состоялся в 15 лет. Сестра требовала, чтоб я не смотрел в ту сторону. Для неё случившееся было чем-то несусветным, не вмещающимся в воображение подростка. Скоро она переселилась к бабушке в Тбилиси. Кстати, после её отъезда визиты «одноклассниц» прекратились.
Майя бросила школу. В городке её третировали, подпускали грязные реплики. Она принимала вид оскорблённой добродетели и лёгкой походкой удалялась. В городке были девицы лёгкого поведения, грузинки. Они отличались скандальным нравом, драчливостью, матерились. Так они защищали себя. Им самим попадало от разного рода насильников. Майя же говорила тихо. Ни капельки вульгарности. Её можно было принять за молодую учительницу или библиотекаршу. В отличие от неё Люся деградировала. Где-то в свои сорок ходила в ватнике, косынке, сквернословила, её лицо стало одутловатым, голос зычным.
Некоторое время Майю особенно не гоняли. Её опекал местный криминал – Джондо, однорукий тип, со свирепой физиономией. Их можно было видеть вместе на улице. Шли под его левую руку. Пустой рукав правой был заложен за пояс. Он, прибранный, но с неизменным злобным выражением на лице, а она слегка улыбалась, как будто чувствовала себя замужем. Другой раз я наблюдал, как прибив к углу Майю, Джондо бил её по лицу рукой. Она плакала, но старалась не привлекать внимание прохожих. Правую руку этот мужлан потерял в разудалую свою молодость, когда запрыгивал и спрыгивал с подножки движущегося железнодорожного состава, попал под поезд. Через некоторое время в драке он кого-то зарезал и сел надолго. Уличные оскорбления возобновились.
На меня при встрече Майя посматривала, но не здоровалась. Я чувствовал, что она хотела спросить о чём-то, но не решалась, проходила мимо, дефилируя тенью по улицам городка.
Но что-то всё-таки имело место быть... Кроме орехового дерева, поблизости от нашего дома росли яблони, вишни, айва – остатки некогда барского сада. Мальчики облюбовали их, обрывали ещё незрелые плоды. Однажды я польстился на зелёное яблоко на верхушке дерева. Даже не понял, как сорвался с ветки. Когда очнулся, ужаснулся, увидев вывихнутые в кистях руки. Ещё болела грудь, голова гудела. Кто-то подошёл ко мне. Платком, пахнущим духами, женщина вытирала мне лицо. «Бедный Гурик! - услышал я, - лежи спокойно, я проверю твои ноги. А сердечко как?» Это была Майя. Потом она подняла меня, и мы осторожно направились к дому. Набежали соседи, в шуме-гаме всё вокруг закружилось - плачущая мама, много разных лиц, скорая. Но Майю в этой кутерьме образов я не видел.
Прошло время. На улице я появлялся с загипсованной рукой. Чувствовал себя героем. Однажды я гулял с папой и мамой по главной улице городка. Навстречу шла Майя. Увидев меня с загипсованной рукой, она потянулась ко мне. Мама оградила меня, как курица цыплёнка, оберегая от опасности. Майя покраснела и прошла мимо. Только отец проводил её с трудно скрываемым двусмысленным взглядом.
Те благостные ощущения, которыми одарила меня Майя, долго сохранялись во мне. Я пребывал в возрасте, когда гормоны балуют. Мне захотелось, чтобы Майя приласкала меня. Как тогда, когда я с дерева упал. Постепенно появлялись фантазии эротического свойства. В то время Майя работала в военной части связистом, возвращалась домой тёмными улицами. И вот в один осенний холодный вечер я подкараулил её. Мне было где-то 15 лет и домашней опекой меня уже не донимали. Томление ожидания наполняло меня. И вот из-за угла я вышел к ней навстречу. Она обрадовалась, но её поцелуй меня несколько обескуражил. Он был искренним, но так целуют вроде как родственников, к тому же младших по возрасту. Я вызвался проводить её. Мы шли улицей, по всей длине которой были рассажены тополя. Пахло опавшей листвой и сыростью. Листья опадали в лужи. Было пустынно. Всю дорогу Майя говорила о моей сестре, о том, как мы коротали вечера в нашем доме. Но вот редкий прохожий, какой-то деревенский мужчина, нелепо, похотливо блея, попытался пристать к ней. На её лице отобразилось оскорбленное недоумение. Я попытался как-то отметить своё присутствие. Моя спутница удержала меня. Настроение у неё испортилось. Она суховато попрощалась со мной и удалилась. Не солоно хлебавший, я возвращался восвояси. На обратной дороге увидел молодого человека лет под 30. Сложилось впечатление, что он следовал за нами. Этот тип не был похож на уличного приставалу. В его взгляде и движениях чувствовалась нерешительность. Моим домашним таки донесли о моей прогулке с Майей. Обошлось без скандалов.
После школы я уехал в Тбилиси на учёбу в вуз. В городке почти не появлялся. Майю не видел. Прошло лет 40, и я узнал, что она освоила профессию бальзамировщика. Через её руки прошли многие бывшие клиенты по старому ремеслу... и те, кто третировал её прилюдно. В повадке появилась уверенность, говорит с гонором. Знает себе цену.