Тем временем в Бражелоне жизнь вошла в видимость обычной: Атос занимался делами и внуком, виконт пропадал либо у себя, либо, еще затемно, после бессонной ночи, седлал коня и отправлялся в поля или ехал в Блуа. Атос, который никогда бы не унизился до расспросов взрослого сына, чувствовал, что Рауль инстинктивно готов повторить его путь в мушкетерах. Виконт замкнулся в себе, и отец не решался вызвать его на разговор. С каждой минутой росла невидимая стена между ними, уходили в никуда минуты доверия и понимания.
Рауль ощущал это не меньше отца, но боялся самому себе признаться, что перестал ждать от отца помощи. Боязнь, что откровенный разговор с Атосом только сделает их теперешние отношения еще болезненнее, заставляла Бражелона убегать от объяснений. Так продолжалось не день и не два, пока граф, чувствуя, что он теряет сына, не перешел к решительным действиям. Мягкость и сдержанность Атоса больше не могли помочь Раулю: он попросту передал через Оливена, что ждет сына в кабинете.
Рауль весь внутренне сжался: так бывало с ним в детстве, когда он нашалил и понимал, что это может быть истолковано, как недостойный дворянина поступок. Граф всегда в таких случаях объяснял ему, к чему может привести неповиновение или неправильное поведение. Однако отыскивать предлог, чтобы не явиться к отцу, он счел недостойным.
Атос ждал сына, стоя у окна и внимательно рассматривая что-то во дворе. Услышав звук претворяемой двери, он неспешно повернулся лицом к виконту.
- Итак, виконт... - в его словах не было ни вопроса, ни утверждения: скорее — ожидание.
- Оливен сказал, что вы желаете видеть меня, господин граф.
- Да, и я не желаю далее прятаться самому и давать вам возможность уходить от разговора, который нужен нам обоим. Рауль, что вы намерены делать теперь?
От такого прямого вопроса уйти было нельзя. Рауль поднял глаза на отца: Атос был очень бледен, но спокоен.
- Отец, я бы мог вам сказать, что собираюсь заново выстроить свою жизнь, но это была бы ложь, недостойная вас и моего отношения к вам, граф. - Рауль нервно сжал руки. - Отец, - он внезапно схватил Атоса за руки, - Отец, я не могу ничего делать, у меня в голове нет ни единой связанной мысли, я превратился в живой труп... я способен только либо носиться по дорогам, либо сидеть часами, тупо уставившись в одну точку. Это страдание сильнее меня.
- Рауль, дитя мое, вы просто не знаете себя, не знаете своих сил, не знаете своей души! - покачал головой граф. - Такое состояние не будет продолжаться вечно. У вас есть для кого жить, у вас есть сын!
- Это ЕЕ сын, и он мне только напоминает о моем горе! - глухо пробормотал виконт.
- Ребенок ни в чем не виноват! И это не только ЕЕ сын, это и ВАШ сын. Вы забываете, что это еще и наследник. У вас нет ни морального права, ни права представителя нашего рода забывать о своих обязанностях. Рауль, - прибавил он уже мягче, - мальчик мой, я не вечен. Настанет день, и я чувствую, что он не за горами, когда вам придется принять на себя всю тяжесть обязанностей главы рода. Это честь, которая принадлежит вам по праву наследования, и это — ваш долг.
- Я был бы счастлив, если бы уже сегодня мог передать эту честь Роберу, - пробормотал Рауль сквозь зубы, не замечая, что Атос услышал эти слова, и они произвели на него сильное впечатление.
- Значит, я ошибся, делая все, чтобы ввести вас в наследование и титулом и правом единственного наследника? Значит, все надежды, которые я возлагал на вас, как на своего единственного сына, оказались беспочвенной химерой? Значит, первое же жизненное испытание, которому вы подверглись, превратило вас в тряпку, в ничтожество, не способное противостоять беде? Да и так ли велика, так страшна ваша беда? Это горе, которое случается с каждым вторым, если не первым мужем!
- Граф, вы жестоки сейчас! - воскликнул Бражелон, вскакивая с кресла, на которое было опустился под грузом того, что слышал от отца.
- Вы называете жестокостью правду? Рауль, вы что, хотите заставить меня поверить, что вы трус? - Атос с такой силой сжал руки, что побелели костяшки пальцев. - Не дай мне бог дожить до того дня, что я должен буду признать, что мой сын трусливо бежит от своего долга. - Атос внезапно замолчал: до него вдруг с пугающей ясностью дошло, что он обвиняет сына в том, что делал некогда сам. Сердце больно сжалось от жалости и он, уже не думая ни о чем, судорожно привлек к себе Рауля. - Мальчик мой, дитя мое, не слушайте, что я говорю: я выжил из ума! Делайте так, как велит вам ваше сердце, а о Робере я позабочусь сам. Потом, когда вы излечитесь, вы сами захотите видеть малыша.
- Отец, Вы считаете, что от этого можно излечиться? - виконт с недоверием взглянул прямо в глаза графу.
- Не только думаю, не только уверен - знаю, Рауль. Много лет назад я пережил подобную трагедию, только предательство той женщины было еще более подлым, более чудовищным.
- Разве может быть что-то более гадким, более чудовищным, отец?
- Может, - горько улыбнулся Атос. - Может, потому что в моем случае это была подлость, ловушка, в которую я попался, как последний болван.
- И вы простили со временем?
- Простил? - Атос помрачнел. - Простить такое я не смог. А вот с годами забыл. И знаете, кто меня спас?
- Спас?
- Да, спас. Один маленький мальчик, отцом которого я оказался волею судьбы. У вас тоже есть такой малыш, Рауль. И в ваших силах сделать для него много больше, чем сумел сделать для вас я. Вам только надо помнить, что он рядом с вами, что ему, как никогда, нужна ваша любовь: ведь вам надо заменить ему мать.
- Как это вы сделали для меня?
- Лучше! Я помогу вам избежать тех ошибок, которые совершил с вами. Вдвоем, - Атос вымученно улыбнулся, - мы сможем воспитать достойного дворянина, способного противостоять всяким жизненным неурядицам.
- Хотелось бы так думать, граф, но увы! Я в состоянии передать только свою тоску и боль.
- Рауль, это сейчас вы так думаете и чувствуете. Робер, его нужды и его желания сумеют вас отвлечь. Верьте мне, виконт, верьте тому, что я говорю: я прошел через такую же боль, такое отчаяние, а мне вообще не с кем было говорить о моем несчастье. Моим собеседником на долгие годы стала бутылка.
- А друзья?
- Я никогда не посвящал их в это, пока случай не нарушил мое молчание.
- Вы молчали все эти годы, отец? - виконт потрясенно уставился на Атоса. - Как же вы смогли выдержать все это?
- Пришлось терпеть молча. - Атос чуть пожал плечами. - Я не считал себя вправе взваливать на друзей свои проблемы. Но это не касается вас, - тут же добавил он, уловив движение Рауля, - я ваш отец, и смею надеяться, наши отношения настолько близки, что мы в любом случае улавливаем малейшие движения души друг друга. Нам с вами и слова не нужны.
- Это правда, - Рауль опустил глаза. - Отец, отец, ответьте мне: как мне жить дальше?
- Просто жить. Жить сегодняшним днем, Рауль. Потому что человек, пока он пребывает на этой бренной земле, должен жить настоящим. А в будущем все мы живем только для Бога.
Атос притянул к себе сына и поцеловал его.
- Идите, друг мой. Идите и постарайтесь выспаться. Я тоже хочу отдохнуть: последние дни выдались очень напряженными.
Виконт с беспокойством посмотрел на отца: Атос действительно выглядел измотанным. Он пожал протянутую ему руку и медленно, оглянувшись на пороге, покинул комнату. Граф проводил его взглядом и тяжело опустился в кресло. Силы, поддерживающие его, сразу исчерпались: осталась только безумная усталость и полная апатия. Не было сил даже протянуть руку и позвонить в колокольчик. Но Гримо не надо было звать: старик чувствовал и понимал все, что происходило с его барином. Он возник на пороге, бесшумный, как тень. Атос встретил его беспомощной улыбкой и Гримо, не задавая вопросов, помог графу встать и дойти до спальни. Укладывая его в постель, он старательно избегал встречаться глазами с Атосом, но это не помогло.
- Никаких врачей! - строго приказал граф. - И сделай так, чтобы в доме никто ни о чем не догадывался.
Гримо что-то недовольно проворчал, но разбираться с ним у Атоса не было желания: он знал, что старик не посмеет ослушаться его.
Подобное состояние бывало у него и ранее, он словно погружался в сон и сознание раздваивалось. Его второе «Я» отделялось от тела и устремлялось, покорное воле и желанию туда, куда стремилась душа. В молодости, сидя в душном трактире, окруженный пустыми и еще непочатыми бутылками вина, он грезил наяву о своем прошлом, когда еще не знал той женщины.
Теперь его мозг лихорадочно работал, пытаясь проникнуть под покров грядущего. И когда отступил, признав свое поражение, на сцену вышло это второе «Я». Атос увидел морское побережье, бухту, заполненную судами, суету, предшествующую отплытию флота и одетое в королевскую французскую форму войско. Он даже не пытался понять, что предстало его взору: он начал вглядываться в лица, в особенности в лица офицеров, уже твердо зная, кого ищет и кого страшится увидеть. Знакомая фигура нашлась на причале, ее ожидала шлюпка. Рядом с сыном Атос увидел самого себя и ощутил, как все его существо затапливает страх. Все предчувствия, все мысли о дурном, не покидавшие его с самой женитьбы сына, воплотились в этой картине прощания. Рауль покидал его, покидал для какой-то тайной цели, и это было расставание навсегда. Больше он не мог выносить эту муку и страшным усилием воли заставил себя вернуться к действительности. Его по-прежнему окружали стены Бражелона, виконт был где-то неподалеку, а страшный бред был всего лишь порождением перевозбужденного сознания.
Согласен был с этим граф или нет, но он, по-видимому, все же заболел. Ни о каком враче речи и быть не могло, но или Рауль что-то почувствовал, или просто ему захотелось повидать отца после их совсем не легкого разговора, но он прошел в спальню к графу, не взирая на некоторое сопротивление Гримо. Впрочем, верный слуга не слишком препятствовал виконту: он предпочитал получить выговор от графа, но дать Бражелону возможность увидеть, что в этот раз отца он не имеет права оставить одного.
Как ни занят был Рауль своим горем, он все же не утратил способности видеть, что с графом что-то происходит. Атос не спал, но охватившее его возбуждение проявилось лихорадочным румянцем, совсем уже необычным для обычно бледного лица. Бражелон с тревогой вгляделся в отца, чем вызвал его явное недовольство.
- Виконт? Чем обязан столь раннему визиту? - Атос заставил говорить себя сухим тоном, но голос его звучал неуверенно.
- Я беспокоился о вашем здоровье, граф. Вчера я доставил вам немало тяжелых минут своими речами. - Рауль почувствовал, что и его голос дрожит сильнее, чем ему бы хотелось показать.
- Я никогда не считал вас бесчувственным, Рауль, но ваше беспокойство лишено оснований. Я прекрасно себя чувствую. Распорядитесь о завтраке, я спущусь в столовую через полчаса.
Бражелон склонил голову, подчиняясь отцу, и вышел, нисколько не успокоенный: несмотря на категоричный тон отца, что-то подсказывало ему, что только привычка держать себя в руках заставляла графа придавать себе невозмутимый вид. Что-то явно смущало покой Атоса, но если он не желал делиться своими сомнениями, расспрашивать не имело смысла: оставаясь самым проницательным человеком, Атос был и самым непроницаемым не только для окружающих, но и для самых близких людей. Оставалось только наблюдать за отцом, стараясь делать это незаметно, чтобы не сердить графа.
А граф, полностью овладевший собой, вел себя, как обычно. Словно для того, чтобы полностью рассеять сомнения сына, он приказал оседлать коня.
- Вы не рассердитесь, если я захочу сопровождать вас, граф? - решился попросить Рауль.
- Если это развлечет вас, виконт, я с удовольствием приму вашу компанию! - Атос, кажется, даже обрадовался предложению сына. - Это деловая поездка, но я буду рад ввести вас в курс дела.
- А куда мы поедем?
- Увидите! Я надеюсь, это вам будет интересно.
Они доехали до Блуа, и спешились перед солидным домом. Рауль, решив играть роль безмолвного спутника отца, украдкой посматривал на анфиладу мрачноватых комнат и на немногочисленных слуг дома. Он уже догадывался, что граф привел его к какому-то, достаточно уважаемому юристу, но зачем? Их провели в такой же сумрачный, как и весь дом, кабинет. Сидевший в огромном кресле суховатый старик в парике встал им навстречу.
- Ваше сиятельство, господин граф, вы напрасно утруждали себя поездкой ко мне: достаточно было сообщить о вашем желании встретиться, - старик с достоинством поклонился Атосу.
- Это не обязательно: я еще в силах проехаться до Блуа, - Атос улыбнулся, но улыбка вышла натянутой. - К тому же, я хотел, чтобы вы познакомились с моим сыном поближе: в дальнейшем он будет вести все мои дела, как наследник рода.
Рауль замер: значит, отец не оставил ему путей для бегства от действительности. Это был знак: хочешь ты этого или нет, но у тебя нет другого пути. Брошенный на него суровый взгляд заставил виконта взять себя в руки и он, отвечая на приветствия нотариуса, усилием воли вышел из своего состояния отрешенности.
Дела графа были в отменном порядке, но до виконта постепенно стало доходить, что все эта великолепно отлаженная система хозяйствования — результат ежедневной и неусыпной работы умного и рачительного господина. И если он не хочет, чтобы все это пришло в запустение, ему придется точно также, как это делал отец, заниматься всем не жалея ни сил, ни времени.
- Рауль, вы кажетесь мне напуганным, - Атос первым нарушил молчание, которое воцарилось после того, как они покинули Блуа.
- Граф, я вынужден признаться: вы, своим решением, повергли меня в смятение. Я пока не слишком представляю, как сумею овладеть всеми этими навыками.
- Я не обременял вас подобными заботами, виконт, пока вы были на службе. Но теперь ситуация изменилась, Рауль, и вам следует вплотную заняться делами. Я вам всегда рад помочь, вы это знаете, но пришло время и вам учиться не только воевать, но и управлять. К счастью, теперь вам не придется вершить Верхний и Нижний суд: для этого у нас есть король.
Едва заметное презрение прозвучало в голосе графа, как отзвук феодальной гордыни высшей знати, но Рауль сделал вид, что ничего не заметил. Он прекрасно понял замысел отца: силой, если не получается иначе, вернуть сына к жизни, заставить его ощутить, что вокруг существует не только мир страдания, но и обыденная жизнь. Боль от этого насилия над его душой была так сильна, что Рауль иногда ловил себя на том, что готов восстать против пожеланий отца, но, глядя на него, понимал: у него не хватит характера, чтобы быть сильнее воли графа де Ла Фер.