Глава 43. Атос готовится

Стелла Мосонжник
Время шло незаметно. Рауль все больше входил в курс дел, но это не приносило ему ни радости, ни удовлетворения. Он даже начал проводить время с сыном, но Атос, надеявшийся, что ребенок сумеет заинтересовать виконта, с горечью убедился, что это все — формальное отношение, диктуемое лишь долгом. Рауль не испытывал пока никаких чувств к сыну: он, видимо, только раздражал его своей детской непосредственностью. Атос утешал себя мыслью, что мальчик станет интересен отцу годам к шести-семи, когда выйдет из-под опеки няни и его воспитанием вплотную займутся мужчины.

А пока он своим вниманием и любовью старался компенсировать Роберу отсутствие самых дорогих людей.
Все это действовало на графа не лучшим образом: постоянные мысли, что он совершал фатальные ошибки, воспитывая виконта, заставляли его заниматься анализом давно прошедших событий, в который раз лишая сна и покоя. В такие ночи Атос просто вставал и шел к внуку. С каждым днем он все больше привязывался к мальчику, сознавая при этом, что у него уже нет ни времени, ни сил, чтобы успеть вырастить еще и этого ребенка. А Робер, со всей силой обреченного на сиротство дитя, тянулся к деду. Однако стоило появиться в их обществе Раулю, и граф тут же находил предлог, чтобы оставить виконта с сыном наедине. Надежда умирает последней, а Атос не хотел терять ее только потому, что его собственный сын замкнулся от всего мира, утратив желание жить. Если бы не Робер, Атос, скорее всего, продал бы все свои земли и увез сына куда-нибудь подальше от Франции и воспоминаний. Но Роберу надо было обеспечить будущее, мысль о том, что мальчик может расти в нищете, претила графу. Мысли о том, что его род еще получит причитающуюся ему славу нет-нет, да и посещала графа де Ла Фер, но все чаще при этом он скептически улыбался. Этого ребенка он не желал растить в почтении к трону: Атос отлично видел, что происходит с королевской властью, и как все дальше расходится правление новой монархии с его принципами.

Характер Робера разительно отличался от характеров отца или матери: в отличие от тихой и мечтательной Луизы, он весь был порыв и нетерпение. От Рауля он заполучил настойчивость в достижении желаемого. Мальчик был очень красив: голубоглазый и с золотистыми локонами до плеч, он производил впечатление ангелочка, в особенности, когда ему приходилось о чем-то просить, и он устремлял с мольбой свои прозрачные глаза на взрослого. В такие минуты нужно было мужество, чтобы отказать малышу. Рауль, если эта просьба была обращена к нему, отказывал сыну, считая это ненужным баловством и, вспоминая при этом, что в подобных случаях отец редко когда шел ему навстречу его капризам.
 
Атос собирал свою волю в кулак, и старался доходчиво объяснить внуку, почему он не может выполнить его просьбу. Зато, когда он соглашался выполнить детскую прихоть, восторгу Робера не было границ. Больше всего мальчику нравилось, если кто-то их мужчин сажал его к себе в седло, и они отправлялись на прогулку. Вот и теперь, глядя в умильные детские глаза, граф понимал, что откладывать совместную прогулку он больше не сможет. Пока седлали для них коня, пока одевали мальчика, Атос спустился на первый этаж. В столовой он застал Рауля; виконт стоял у поставца и, заслышав шаги отца, сделал вид, что рассматривает серебряный кувшин работы Челлини.

- Вы не изучили эту безделицу за всю свою жизнь? - не удержался от иронии граф.

- Господин граф, представьте себе, я ни разу не удосужился внимательно рассмотреть это дивное творение мастера. Меня всегда больше привлекала шпага нашего предка.

Атос не без удовольствия отметил про себя, что Рауль сказал «нашего предка», признавая себя частью их рода.

- А я думал, что после первого визита д'Артаньяна в Бражелон вы не преминули тщательно изучить этот кувшин, Рауль, - он резко сменил тему, - не хотите ли проехаться с Робером? Мальчика как раз готовят к прогулке со мной, но я уступлю вам место, если у вас есть время и настроение.

- Я немного провожу вас, граф, но далеко с вами не поеду, - Рауль чуть покраснел, - у меня дела с арендатором.

- Как вам будет угодно, виконт, - Атос хотел что-то сказать, но передумал. В конце-концов, он и сам далеко не поедет: так, покрутится немного по лесу, чтобы развлечь внука.

Лошадь не спеша ступала по тропинке, Робер крутил головой, как птенец, опасаясь пропустить что-то интересное и засыпая вопросами графа. Мальчик захлебывался от восторга, а потом вдруг затребовал, чтобы дед пустил коня в галоп. Атос отнекивался, старался отвлечь мальчика, но Робер разошелся и, уже капризно надув губки, готов был заплакать. К такому проявлению детского каприза бывший мушкетер готов не был: Рауль никогда так требовательно себя не вел, инстинктивно, даже совсем крошкой, понимая неопределенность своего положения в доме. Этот же сорванец ощущал себя важной персоной, центром мироздания в Бражелоне. Атос не собирался лишать внука этой уверенности, но в данном случае каприз был неуместен. Не станет же он объяснять ребенку, что с утра ему нездоровится, что от боли в груди у него темнеет в глазах, и единственно, чего он желает сейчас, это оказаться поскорее в доме. Атос тронул коня, и в это мгновение Робер изо всех сил ударил лошадь пятками. Отлично выезженный конь удивленно всхрапнул и перешел на рысь. Атос, не ожидавший такой каверзы, едва успел ухватить внука и не дал ему вылететь из седла. В седле они удержались, но граф на какое-то мгновение потерял сознание и, когда туман в глазах рассеялся, понял, что судорожно держится за луку седла, а Робер тормошит его, глядя на него расширенными от страха глазами.

- Все хорошо, мой милый, все хорошо, не бойся! - ему казалось, что он очень бодро успокаивает Робера, а, на самом деле, он едва шевелил пересохшими губами. - Мы с вами сейчас поедем домой, - теперь Атос действительно говорил внятно, взяв себя в руки. - Поедем медленно, и вы больше не будете мне мешать. Лошадь — это не игрушка, это большое и очень сильное животное, и чтобы уметь с ней договариваться, надо специально этому учиться. А пока сидите смирно и держитесь за гриву коня. Вот так. - Атос глубоко вздохнул и выпрямился в седле; к счастью липовая аллея, ведущая к замку, была неподалеку. Потребовалось еще с полчаса неспешного шага лошади, пока впереди замаячили башенки Бражелона. Но, только когда перед ними распахнулась узорчатая решетка ворот, граф де Ла Фер позволил себе улыбнуться: чтобы с ним теперь не случилось, Робер в безопасности. Навстречу им уже спешили конюх и Рауль. Атос бережно передал Робера отцу и спешился. Конюх, бросив на хозяина обеспокоенный взгляд, повел коня в конюшню, а граф медленно пошел по дорожке.

Рауль, которому Робер с жаром рассказывал о прогулке, и о том, как он сам пришпорил лошадь, потому что граф боялся это сделать, с удивлением оглянулся на отца и тут же, опустив ребенка на землю, кинулся к графу. Он подоспел вовремя: Атос покачнулся и осел ему на руки. Когда Рауль заглянул ему в лицо, он увидел, что отец без чувств.

Врач, суета в доме, испуг сына и плач слуг — все это прошло мимо сознания Атоса. Сначала была только боль, которую он привычно терпел. Потом боль ушла, но осталось чувство бесконечной усталости и внутренней опустошенности. И - давно забытое желание уснуть и не проснуться. Он утратил чувство реальности, полностью погрузившись в воспоминания: роскошь, которую он себе не часто позволял. Сейчас же ему казалось, что он снова с друзьями, а вокруг прокопченные стены старого трактира. Он даже не думал, что так отчетливо помнит едва ли не каждую балку, каждую ступеньку в «Сосновой шишке». Гул голосов служил привычным фоном, на котором отлично думалось, и еще лучше игралось в кости или карты. Отчаянным бретерам запрет короля на азартные игры не был указом, как не был и указом запрет на дуэли. Ощущение молодости, бесшабашности, полнейшей беззаботности, затопило Атоса. Он был сейчас только Атосом, только мушкетером без прошлого и будущего, и это сознание было отрадным для него. То, что осталось в прошлом с миледи, так же не играло роли, как не играло и то, что ждало его впереди.

Чувство долга, ответственности за все, что происходит с ним и с близкими ему людьми, оказались сильнее. Мысль о том, что кроме этой мушкетерской жизни у него есть и другая, и в ней у него совсем другая роль, пробилась на поверхность сознания: он вспомнил о Рауле и Робере и, как в незапамятные времена трагедии на Ла-Манше, рванулся к поверхности. Только бы хватило ему воздуха, только бы выплыть: он обязан выжить для сына и внука!

Кто-то протянул ему руку помощи, он судорожно ухватился за нее и очнулся: рядом был Рауль и держал его руку в своей. Глаза сына были полны слез, и Атос как-то отстранено подумал, что раз Рауль так испугался за него, он теперь никогда не покинет отца. Он хотел это сказать сыну, но виконт приложил палец к его губам, призывая к молчанию, и осторожно сжал его руку.

- Доктор не велел вам разговаривать, отец, - произнес он успокаивающе. - Вам нужен покой.

«Может быть, я и вправду заслужил этот отпуск?» - не без иронии подумал граф, послушно закрывая глаза. - «Что же, пусть Рауль сполна ощутит всю меру ответственности не только за Бражелон, но и за все, что происходит в его землях. А я, пожалуй, действительно буду отдыхать. Наверное, в первый раз в жизни. Если не считать Шотландии...» - запоздало вспомнил он, погружаясь в сон.

Бражелон, затаив дыхание, всматривался в это бледное лицо, на котором словно не осталось ни кровинки. Но дыхание больного было ровным: он действительно спал.

Неожиданная болезнь отца была для виконта громом с ясного неба. Где, когда и как пропустил он момент, когда граф впервые почувствовал себя плохо? Сколько Рауль не спрашивал себя, как не ворошил свою память, он ничего припомнить не мог. Видимо, он был настолько эгоистичен, что кроме своей Луизы ничего вокруг себя не видел. И Бог едва не наказал его! Доктор сказал, что граф чудом остался жив, и сердце у него давно уже больное. Если никто ничего не замечал, то исключительно потому, что господин граф владеет собой, как никто. Атос мало что рассказал сыну о своей жизни. Будь здесь, рядом, д'Артаньян, он бы не удивился: он отлично знал, сколько всего пришлось вынести сердцу друга.

« Как только отец почувствует себя лучше, напишу капитану, чтобы он приехал!» - пообещал себе виконт, и тут же замер от мысли, как это может принять Атос: друг приехал проститься!

Виконт много и обстоятельно размышлял о своем горе и своей смерти, не видя для себя выхода из создавшегося положения. Но он никогда не задумывался, что что-то может произойти с самым близким и дорогим ему человеком: отец казался ему незыблемым и не подверженным никаким житейским бедам. А теперь оказалось, что его отец так близко подошел к последней черте, что его спасло только чудо. У Рауля не осталось выбора: врач предупредил его, что малейшее волнение может убить графа, и ни о каком отъезде или путешествии не может быть и речи. Виконт отлично понимал, что ему предстоит еще и борьба с самим Атосом, который не захочет смириться с каким-либо бездействием. Энергии графа мог позавидовать и молодой человек, а теперь ему поневоле придется избегать и дальних поездок и волнений.

К чести молодого человека, надо сказать, что он даже не вспомнил о своем горе, настолько тревога об отце поглотила его. «Клин клином вышибают», говорит народная пословица. Атос никогда бы даже подумать не смог, что подобные обстоятельства так повлияют на настроение сына, но он никогда такой ценой и не стал бы подвергать его подобному испытанию: это походило бы на шантаж.

Графского терпения хватило на три дня лежания в постели. Больше его душа не вынесла бездействия, а тело... тело всегда было покорно его воле. Не смотря на протесты врача, мольбы Рауля и молчаливое неодобрение Гримо, Атос, едва встав с постели, повел себя, как обычно. От приступа осталась только некоторая слабость и ощущение, что сердце бьется в горле. Но старому воину обращать внимание на такую ерунду! Через неделю он, словно ничего не произошло, отправился верхом в Блуа. Куда? Зачем? Никому он ничего не сказал, а сопровождал его на этот раз Гримо. Атос ничего не сказал и сыну, но стороной Рауль узнал, что графа видели около дома его поверенного. Атоса, конечно, не обрадовало бы, что его визит к нотариусу не прошел незамеченным, но Блуа не такой большой город, все друг друга знают, и появление в городе графа де Ла Фер с управляющим сразу было отмечено в деловом квартале, где проживало дворянство мантии. Наблюдательные кумушки не преминули заметить, что упомянутый вельможа покинул дом уважаемого нотариуса с очень задумчивым, едва ли не отрешенным видом. Во всяком случае, этот вежливый господин, вопреки обыкновению, даже не приподнял шляпу в ответ на почтительные поклоны.

Гримо следовал за графом, отстав не более чем на корпус лошади, и не спуская с него глаз. В отличие от всех, он знал, что происходило в кабинете поверенного: Атос велел ему остаться. Это было вопреки заведенным правилам: личные дела графа уж никак не касались его слуг. Но Гримо уже давно был для Атоса не просто слугой: десятки лет, прожитых бок о бок, и Рауль, сделали их одной семьей. То, что решалось у нотариуса, касалось Гримо.

Атос окончательно оформил свое завещание и хотел, чтобы именно Гримо свидетельствовал этот акт. Кроме того, и сам управляющий был упомянут в этом завещании, которое возлагало на него долю ответственности за судьбу Робера. Старый и верный слуга оказался, наряду с Арамисом тем, кто отвечал за судьбу мальчика.