Атосу не надо было особенно всматриваться в лицо сына, чтобы понять, что произошло что-то непоправимое. Рауль, который медленно, но верно возвращался к жизни, после своей поездки в Париж стал больше походить на выходца с того света, чем на живого, полного сил молодого человека.
Граф не решился его расспрашивать ни о чем, но Рауль сам рассказал ему о встрече с Луизой. И Атос, как всегда и во всем случившемся, искал свою вину. Он был непростительно опрометчив, отдав все управление сыну. Он обязан был подумать, что дела неизбежно приведут виконта в Париж, а в Париже его всегда могла подстерегать встреча, которая была для него смертельно опасна. То, что Лавальер не побоялась прийти к мужу и просить его о чем-либо, лишний раз говорило Атосу не то, что она смелая женщина, а то, что она, как и все женщины - безжалостна.
И Атос сам предложил сыну то, чего боялся больше всего: покинуть Францию, уехать из отчего дома, чтобы ничего не напоминало ему о происшедшем. Уже не утаивая ничего о своей жизни, рассказал он ему о миледи и, поколебавшись — о том, как расправился с ней оба раза. Рауль только покачал головой,
- Луиза не демон, она - слабая женщина и то, что она совершила, это всего лишь подлость. Подлость я не могу забыть и не могу простить, но я не стану ей мстить. Мне жаль, что я ничем не виноват перед ней; мне было бы проще пережить ее измену, знай я за собой хоть какую-то вину. Та женщина, о которой вы мне рассказали, граф, была достойна своей участи — подобных монстров не должно оставлять на земле. Но я, который всю жизнь стремился хоть в чем-то быть достойным вас, не в силах пережить даже свою беду, свой позор. Я слаб и ничтожен, отец, я не сумел преодолеть жизненного испытания.
Атос слушал сына и чувствовал, что у него уже нет сил ни ободрить Рауля, ни выговорить ему за слабость. Что он мог сказать ему теперь? Чем мог утешить? Он прекрасно понимал, что теряет, уже фактически потерял своего мальчика, что никакие слова не заставят Бражелона смотреть вперед, когда все его мысли направлены к тому концу, который он жаждет всем своим естеством. Теперь даже мысль об отце не привязывала его к жизни.
Рауль передал просьбу д'Артаньяна о встрече и Атос, собрав последние силы, занялся ее подготовкой. Необходимо было наладить переписку с Арамисом так, чтобы агенты Людовика не перехватили писем. Атос, не повидавшись с д'Артаньяном, не имел представления об истории с близнецами. Поэтому его письмо ушло в Ванн, после чего слежка была им обеспечена. В Ванне, после бегства прелата, не осталось верных Арамису людей. Второе письмо Атос послал в Нуази, в монастырь, и именно оно нашло адресата. Арамис схватился за голову, узнав, что Атос писал в Ванн (графу изменила его обычная осторожность), но что-то исправить было уже поздно. Хорошо было хотя бы то, что письмо передали с курьером, а граф ни словом не упомянул Шато-Турен. Арамис был уверен, что сумеет обмануть ищеек короля, а точнее - Кольбера. Удастся ли это его друзьям, д'Эрбле не знал. Со своей стороны он задумался о том, где бы они могли скрыться, если их пребывание во Франции будет раскрыто. Если Атос и Рауль могли бы уехать из Франции, то для д'Артаньяна такой путь был неприемлем. Он, одним уже свиданием с двумя заговорщиками, мог быть безнадежно скомпрометирован, не говоря уже о виконте и графе. Четверо недовольных правлением друзей и примкнувший к ним капитан королевских мушкетеров - это ли не повод для Людовика расправиться с ними одним ударом?
В таких обстоятельствах замок Атоса представлялся д'Эрбле ненадежным укрытием. В Байонне затеряться было не в пример проще, но Арамису хотелось места уединенного, где они могли бы спокойно встретиться, поговорить и (он это прекрасно сознавал) в последний раз отдать честь своей дружбе.
По зрелому размышлению, идеальным местом для такой встречи ему стал представляться городок Моссе, расположенный едва ли в полутора десятках лье от Перпиньяна. Именно там находилась небольшая часовня Нотр-Дам де Корбиак, в стенах которой Арамис надеялся найти безопасный приют для друзей и самого себя.
В год смерти доброго короля Генриха 4, монастырь, разместившийся в часовне, стал собственностью августинцев. У д'Эрбле были связи с отцом-настоятелем монастыря, и он был уверен в его гостеприимстве, а также и в умении держать язык за зубами. Они все будут добираться к этому месту самостоятельно, под разными предлогами, как виделось это Арамису, но события повернули в неожиданную сторону.
Герцог де Бофор, раз за разом штурмующий стены пиратской столицы Джиджелли, просил об очередном подкреплении. Положение французов становилось отчаянным, действия флота были недостаточно эффективны, пехота не готова была к партизанской войне арабов, и Бофор умолял о поддержке.
Весть об этом дошла и до Блуа, а в Бражелон ее принес курьер Бофора. Трудно понять было логику принца, который просил Атоса о поддержке и помощи. Прошедшие годы не убавили его почти детской веры в способность графа де Ла Фер сотворить чудо. Атоса в момент приезда курьера дома не было, офицера расспрашивал Бражелон, и это решило все. К возвращению Атоса Рауль твердо знал, что ему делать, не знал только, как это все объяснить отцу.
Молча, не говоря ни слова, протянул он нераспечатанный пакет графу. Атос, бросив взгляд на бледное лицо сына, уселся за письменный стол и не спеша вскрыл конверт. По мере того, как он углублялся в текст письма, написанного разборчивым почерком секретаря, на лице его проявилась целая гамма чувств: от изумления и легкого недоверия, до беспокойства и резкого недовольства. Обычно спокойный и беспристрастный, на этот раз граф не стал даже прятать своего возмущения письмом.
- Граф, вы так недовольны этим посланием, - Рауль не спускал глаз с отца, пока тот пробегал глазами строчки. - Вас возмутило, что герцог вам пишет?
- Да, но меня возмутил не сам факт его обращения к опальному дворянину!..
- Я не думаю, что он об этом знает, отец.
- Вы правы, скорее всего, виконт. Нет, меня возмущает, что экспедиция поручена человеку, не имеющему понятия о подобных предприятиях. Факт, сам по себе вопиющий, если только это не повод избавиться от герцога. Теперь он молит о помощи, которую вряд ли сумеет получить.
- Он просит вас о чем-то?
- Он просит меня помочь воздействовать на Людовика и на Кольбера. С ума сойти: он считает меня всемогущим! Да, он действительно не знает, что мне вход в Пале-Руайяль заказан. Ума не приложу, чем я могу помочь ему!
- Граф, у вас есть только один способ сделать это: отправить меня в Марокко, - тихо, не глядя на отца, прошептал Бражелон.
- Вот как... вот как вы решили... - почти беззвучно промолвил Атос. Больше он ничего не прибавил; дыхание перехватило, а сердце сжали стальные клещи, из которых ему уже было не выбраться. В безмолвии прошло немало времени, пока граф не почувствовал, что он в состоянии встать. Уже у дверей он обернулся и посмотрел на Рауля таким взглядом, словно уже сейчас прощался с ним навеки. Будто заканчивая свои раннее сказанные слова, он добавил неожиданно ясным и глубоким голосом: «Раз это ваше решение, вы свободны. Прощайте, виконт!»
Он вышел из кабинета, оставив сына раздавленным собственным решением и твердой волей отца, вышел, не проронив ни единого слова мольбы или сожаления. В этом был весь Атос: уважающий чужую волю, и никогда никого не просивший о пощаде.
Одному Богу было известно, что творилось в душе графа, какие мольбы или проклятия мог он посылать тому, кто отнимал у него самое дорогое, что оставалось в жизни. Но ни звука не вырвалось у него, пока он не дошел до спальни. Гримо, по шагам хозяина определявший его настроение, неслышно подошел, готовый помочь графу. Атос перевел на него взгляд и неожиданно для себя проговорил:
- Гримо, виконт уезжает к герцогу де Бофору.
Старому слуге больше и не надо было ничего говорить. Вся боль, весь ужас этих слов мгновенно дошли до него, он только застонал. Этот стон был последним, что запомнил Атос: комната закружилась вокруг него, перед глазами заплясали какие-то вспышки света, и он беззвучно осел на пол.
Сознание он не потерял, но звать помощь Гримо запретил.
- Раулю - ни слова! - приказал он тоном, не терпящим возражений. - Отлежусь.
Атос даже в мыслях не допускал, чтобы его состояние как-то отразилось на решении сына. Никакой жалости, никакого снисхождения к его старости и одиночеству, он не хотел! Если Рауль не видит для себя другой судьбы, пусть идет ей навстречу. Он мужчина и отвечает за свои поступки.
Так граф решил для себя, но согласно ли было с ним его сердце? Мучительная боль, боль, когда уже невозможно понять, физическая она или душевная, раздирала его на части. Знать, что теряешь сына, часть себя и не делать больше ничего, чтобы удержать его на гибельном пути... Атос, даже в самых мрачных своих предположениях, никогда не мог помыслить такого. Он, привыкший бороться с действительностью даже вопреки очевидному, сейчас просто опустил руки. Если бы Рауль смог до конца ощутить всю глубину отчаяния отца, он бы ужаснулся своей глухоте к его горю, очнулся бы. Но Атос, в своей гордыне, не смел признаться сыну, как отчаянно ждал, что Рауль ощутит его боль и придет к нему.
Увы! Рауль, решив, что отец найдет в Робере все то, что не сумел воспитать в нем, сделал свой выбор. Мысленно он просил, он молил о прощении, но в реальности так и не решился нарушить уединение отца, боясь, что Атос сумеет его удержать от принятого ранее решения. У Рауля же не осталось ни воли, ни желания даже плыть по течению. Только мысль о покое, в котором растворится его существо навек: больше ничто не занимало его так, как эта мысль о смерти. И еще был жгучий стыд, что он не сумел оправдать надежд графа де Ла Фер.
Отцу и сыну никогда не нужны были слова, чтобы понять друг друга. И сейчас, находясь так близко друг от друга, они были во власти похожих переживаний. Оба они начали обратный отсчет оставшимся дням, потому что для Рауля не было будущего без Луизы, а для Атоса все будущее было заключено в сыне. Напрасно Рауль тешил себя мыслями, что для отца внук станет еще одним сыном. Как и сам виконт, Атос не умел раздваиваться в своих привязанностях. И, если чувство долга способно было еще какое-то время поддерживать его силы, то огонь, поддерживающий его существование с появлением Рауля, тлел теперь из последних сил.
«Мы поедем на встречу с моими дорогими друзьями вместе с Раулем, а потом я сам провожу его на корабль, отплывающий в Марокко» - назойливо крутилась в голове у Атоса мысль о расставании, которое было неизбежно, и делало реальностью его видение о прощании на берегу моря. «Я провожу его до Тулона, перед этим мы проведем несколько дней с д'Артаньяном, Портосом и Арамисом, а потом... потом я буду готов ждать решения своей судьбы».