Я законопатил уши мхом, достойным мхом и лишайником, смешав густой слюной по рецептуре архитекторов древности с паутиной, птичьим калом и пылью, собранной в ладонь из углов, капнул поверху пару капель клея " Момент ", цементируя, утрамбовал шомполом от " Сайги " и преспокойно уселся в кресло, впервые в жизни наслаждаясь абсолютной тишиной, не слыша свиных звуков родимой речи, от которой сводило скулы вот уже семнадцать лет. Можно еще выколоть глаза или отрубить себе голову, лишь бы даже не знать о том говне, что жуют мои соотечественники, бессмысленном говне из слов и знаков препинания, не имеющих отношения ни к чему, импотентские завывания, как я называю всю эту хренотень. Действительно, какая разница от слов ? Абсолютно никакой, как бы они ни звучали, все одно ни х...я не изменится, уроды как хавали мутную дичь, так и будут ее кушать, в чем бы она ни заключалась : в гении фюрера или в его ничтожности, никто ж не пойдет отвернуть ему башку, в Дамбассе или Сирии тоже никто ничего не будет делать, всем на все по хер. А раз так, то зачем вообще знать, что говорят или что, типа, происходит в этой сраной помойке Раше, это же фуфло, достаточно выйти в реальный мир и увидишь, что ничего не изменилось, то же говно лежит и даже размножается, как пыль или мухи, цены растут, люди окончательно утратили облик хомов, дорог нет, экономики нет, ни х...я нет, но есть перспектива. И перспектива настолько вуматная, что я и законопатил уши.
Думаю, если рассматривать происходящее с диалектически - научной позиции, то между мхом и средним ухом осталась частичка вакуума, космического безвоздушного пространства. Интересно, если туда запустить - запульнуть Гагарина, он выживет ? Я представил, как мертвый Гагарин в пахомовской шинели летает у меня в голове, кружится, гад, среди нейронов головного мозга, наблюдает процессы, химицким карандашом отмечает в бортжурнале все мысли и орет Терешковой :
- Братишка, я тебе покушать принес !
А Терешкова - робот. Андроид. Подымает подол сарафана и Гагарин сходит с ума, потому : нет там ни хера, как у ангела Божьего, перья какие - то, кнопочки, пульт управления. И пикирует тогда Гагарин прямо мне в лоб, но изнутри.
Я хлопнул себя по лбу, раздавив какую - то мошку. Присмотрелся и заорал, что есть дури. На ладони лежал и улыбался Гагарин. Рыжий, в майорской форме, веселый и мертвый. Сука, по - ходу, черепушку пробил. Почесав лоб, убедился, что не пробил. Как же он вылез - то ? Вот гнида, как - то умудрился выскочить, а Леонов ? Прислушался. Не, Леонов внутри. Гудит. Вышел за борт и завис возле височной доли, пришипился, ушлый и лопоухий, ожидает, когда я себе выстрелю в висок, тогда и откроются ему все пути - дороги, вылетит наружу и начнет орудовать. Пидарас.
Думаю, это они мне так мстят, гадские космонавты. Проведали о предательстве интересов и моем самоустранении от всей тягомотины русской жизни, беспощадной к своим сынам, как беспощадны паровозы к летящим под откос мешочникам, как злы на людей все фашисты с закатанными рукавами, как опасны буераки, вот и сводят с ума, навевают излучением безумные мысли, принуждают вбивать в клавиатуру всякую дичь, столь же бессмысленную, как весь поганый русский язык, чепуховый до того, что я и законопатил уши.
Бляяяя, скушно - то как. Может, Пастернака вспомнить ?
- Леня, - проговорил Пахом, высовываясь из книжки стихов Марины Цветаевой, лежавшей у Пастернака в загашнике, - я тебе покушать принес.
- Давай, - строго требует костистый поэт, протягивая протез правой руки. Берет и жрет, думает о лесостепных просторах, представляет бабу голую, хоть ту же Цветаеву, как висит она под потолком, синяя, голая, раскачивается под теплым бризом с Уральских предгорий, поскрипывает шеей, окостеневшей от счастья. Потом Пастернаку приходит на ум, что Пахом - вещь. Типа, комода. И озаряет Нобелевского лауреата трех Сталинских премий : надо переходить на польский.
- Пшишько сторьця рыпст ди хохт
Цигель кугель кшишо в рот.
- Гениально, - плачет Пахом, оборачиваясь Епифанцевым. - У нас в деревнях черные кроты так и говорили. Все, бывало, усядутся кружком под землей, играют в свару и говорят такие слова, что и не понять. Тут надо агрономом быть, чтоб понять - то.
- Я и есть агроном, - рявкает басом Пастернак, - ежели писатели - инженера человецких душ, то поэты - агрономы нечеловецких чуйств.
Он вскрывает черепную коробку Пахома долотом и сходит с ума : вылетают прямо в рожу Пастернаку космонавты. Голые.
- Что тут у вас ?
В комнату заходит, небрежно вихляясь шелудивый пес Ян Жижка, блохастый и с хвостом. Наблюдает бельмастым глазом Пахома и начинает цитировать Летова :
- Созвездия Яйца на северном небе ...
Ну, и так далее.