- У нас очень культурная семья, - натужно хрипел Спиваков, вкатывая инвалидное кресло с бабушкой по крутым парадным лестницам железнодорожной станции " Гребаный Экибастуз ". Впер, покраснев и натужась , парализованную старушку в служебные кассы для льготников, выдающих круглосуточно литерные талоны в Дахау, и водрузил кресло на цинковый постамент, строгим параллелипипедом возвышавшийся над роторной установкой, гнавшей отравленный воздух оттуда сюда, отер рукой мужественного и привычного ко всему человека враз вспотевшие уши, вяло болтавшиеся на гвоздиках у рогатой вешалки, увешанной вицмундирами СС и цилиндриками Джигарханянов, армянской бригады пособников дела мирового сионистского фашизма, ипритным облаком спустившимся на великую отчизу енотов и ротанов семнадцать лет назад, и оглянулся на зацвикавшую носом родственницу.
- Ты чево ? - спросил он у мертвой бабушки, закатившей остекленевшие глаза, один из которых был изначально вставным, позаимствованным на недолгое время у заграничной куклы Барби, привезенной Высоцким из загранкомандировки в Ревель, помнится, он обменял ее на консервы из барабулек кишиневских у вельветовокостюмного дельца с Уолл - стрит, расхаживавшего по Пляс - Пигаль каждый вечер в цветастом обрамление смуглых шлюх, воротниковых сутенеров и замаскированных под апашей фликов в матросских беретках с помпончиками. Высоцкий подкрался к ним в полночь, трясясь великолепным кумаром, сурово звякая гитарной струной, проросшей корешками чуть ниже спины самого величайшего Гамлета из всех плотников и моржей, кто только хоть раз изображал загадочного, как Каролин, принца на театральных подметках, скрипевших в прожектористой тишине залы, оглядываемой моряцкими биноклями, простроченной воланами и фантами, усыпанной розоволепестковыми приближенными к истинной, как яйца Понтия Пилата, культуре, шарашившей страждущих стулом по бошкам, курчавым, кудрявым, лысоватым и совсем лысым, но обязательно и непременно : чуть - чуть парховатым, без этого культура не выживала на просторах России, чье население с трудом отличало полузасохший кусочек буженины от Брамса, не говоря о бимсах шпангоута, ростральными колоннами уходившего к истокам веры в чудо преображения Степан Иваныча Шешковского.
- Сука, - простонала бабушка мертвым зобом, склонившись седой прядью к колесикам кресла, - предал духовность. А как твой личный холокост ? - Неожиданно вскинулась она костлявым лбом к потолку, на котором в этот самый момент танцевали кадриль три мухи, один осенний комар и неустановленное насекомое сереньких расцветок, целиком погруженное в самосозерцание плававших в колодце житомирских предков, недурно пущенных эйнзатцкоммандой в свободное плавание. Насекомое вздыхало и почесывало одной из колючих лапок выпуклый затылок мыслителя, внутренне содрогаясь предоргазменным состоянием бескрайнего, как бутербродик с вологодским маслицем, страдания, ставшего страданьицем еще в сорок седьмом, ведь освободилась площадь, как выражались насельники Вороньей слободки, поровшие интеллигенцию вожжами Гончарова - Водкина под традиционную субботнюю рюмашечку сливовицы, тоже привезенной контрабандно Высоцким, но уже в обмен на славно пошитые из чехлов от троллейбусных сидений плащи, вывезенные на Запад по культурному проникновению тропой Савинкова и Маруси Спиридоновой, два с лихуем года забытых мною.
- Гудит, - с достоинством ответил Спиваков, прислушиваясь к гулу внутри желудка. - Мой личный холокост всегда со мной, как праздник Диты фон Тиз.
Зря он так сказал.
Потому что сказка на этом окончилась ништяковым таким приступом автора из омерзения, переходящего в человеконенавистничество с русофобией и жидолюбством, конечно. И это я еще не упомянул игру на фортепьянах невероятно развившего свой талант хоккейного Мацуева под бессмертную, как Дракула, мелодию.
- С чево начинается родина ...
Ну, и так далее.