Дядюшка Жюль. Мопассан

Ольга Кайдалова
Посвящается мсье Ахиллу Бенувиль

К нам обратился за милостыней какой-то старик с белой бородой. Мой друг Жозеф Давранш подал ему 100 су. Я удивился, а он сказал:
- Этот несчастный напомнил мне историю, которую я сейчас тебе расскажу. Эти воспоминания без конца преследуют меня.
Моя семья была родом из Гавра, мы были небогаты. Мы выкручивались, как говорится. Отец работал, возвращался поздно, зарабатывал мало. У меня было 2 сестры.
Мама сильно страдала от нашей нужды и часто обращалась к отцу с горькими словами, маскируя упрёки. Тогда бедняга делал жест, который разрывал мне сердце. Он проводил ладонью по лбу, словно хотел стереть несуществующий пот, и ничего не отвечал. Я чувствовал его бессильную боль. Мы экономили на всём, покупали продукты со скидкой на складах. Сёстры сами шили себе платья и долго обсуждали цену окантовки, стоившей 15 сантимов за метр. Наше обычное питание состояло из жирного супа и говядины под различными соусами. Всем казалось, что это - здоровая и вкусная еда, но лично я предпочёл бы что-нибудь другое.
Мне устраивали ужасные сцены из-за потерянных пуговиц или порванных брюк.
Но каждое воскресенье мы ходили гулять на пирс, с большой помпой. Отец, одетый в сюртук, в перчатках, в широкополой шляпе, подавал руку матери, которая была разубрана, как праздничный корабль. Сёстры всегда были готовы первыми и ждали знака выходить, но в последний момент на сюртуке отца обнаруживалось забытое пятно, и его надо было быстро стирать тряпкой, смоченной в бензине.
Отец, не снимая шляпы, ждал, пока процедуру закончат, а мать торопилась, надев очки от близорукости и сняв перчатки, чтобы не испачкать их.
Мы отравлялись в путь с большими церемониями. Сёстры шли впереди, держась за руки. Они были в возрасте невест, и таким образом их показывали публике. Я шёл слева от матери, а отец – справа. Я помню напыщенный вид своих бедных родителей во время этих воскресных прогулок, строгость их черт, степенность походки. Они шли важным шагом, держа спины прямо, почти не сгибая ноги, словно от их манер зависело какое-то важное дело.
И каждое воскресенье, видя большие суда, которые возвращались из дальних незнакомых стран, отец произносил одни и те же слова:
- Ах, если бы там был Жюль!
Дядюшка Жюль, брат моего отца, был единственной надеждой семьи, сперва быв её проклятием. Я с детства слышал разговоры о нём, и мне казалось, что я узнал бы его с первого взгляда, настолько мне были знакомы мысли о нём. Я знал все подробности его жизни до того дня, когда он отплыл в Америку, хотя об этом периоде его жизни всегда говорили вполголоса.
Кажется, он совершил какой-то дурной поступок, проел деньги, что является самым страшным преступлением в бедных семьях. У богачей говорят, что если человек развлекается, он «делает глупости». Такого человека с улыбкой называют выжигой. А у бедняков сын, который вводит родителей в ещё большую нужду, становится паршивой овцой.
Эта разница соблюдается всегда, хотя проступок тот же самый, и его тяжесть определяют только последствия.
Дядюшка Жюль сильно уменьшил наследство, на которое рассчитывал отец, а свою часть проел до последнего су.
Его посадили на корабль, плывший в Америку, на торговое судно от Гавра до Нью-Йорка.
В Америке дядюшка открыл торговлю неизвестно чем и написал, что зарабатывает деньги, из которых надеется возместить отцу причинённый ущерб. Это письмо очень обрадовало семью. Жюль, на котором, как говорили о нем, «не было места, где поставить клеймо», внезапно стал честным человеком, настоящим Давраншем, преданным своей семье.
Капитан одного корабля сообщил нам, что дядя снял большой магазин, и его торговля шла с размахом.
Во втором письме 2 года спустя он написал: «Дорогой Филипп, пишу тебе, чтобы ты не волновался о моём здоровье – со мной всё хорошо. Дела тоже идут прекрасно. Завтра я отправляюсь в длительное путешествие в Южную Америку. Там я рассчитываю провести несколько лет. Если я не буду писать, не беспокойся. Когда я сколочу состояние, вернусь в Гавр. Надеюсь, это не затянется надолго, и скоро мы снова будем счастливо жить вместе…»
Это письмо стало притчей во языцех в семье: его постоянно перечитывали и всем показывали.
На протяжении 10 лет от дяди действительно не было вестей, но надежды отца росли с каждым годом, и мама часто говорила:
- Когда наш добрый Жюль приедет, всё изменится. Вот уж кто сумел найти своё место в жизни!
И каждое воскресенье, глядя на пароходы, изрыгающие в небо клубы дыма, папа повторял свою вечную фразу:
- Ах, если бы там был Жюль!
Он словно каждый раз ожидал увидеть, что появится Жюль, помашет платком и крикнет:
- Эй, Филипп!
В семье строили тысячу планов по поводу этого возвращения, собирались купить на дядюшкины деньги маленький домик в сельской местности близ Энгувилля. И я не мог поклясться, что папа уже не приступил к переговорам о покупке.
Моей старшей сестре к тому времени было 28 лет, младшей – 26. Они не вышли замуж, и это было большим огорчением для всех.
Наконец, для младшей нашёлся претендент: небогатый, но честный служащий. У меня всегда было убеждение, что на решение молодого человека повлияло письмо дядюшки Жюля, которое ему показали однажды вечером.
Его предложение спешно приняли, и было условлено, что после свадьбы вся семья совершит небольшое путешествие в Джерси.
Это место идеально подходит для бедняков. Во-первых, это недалеко: садишься на паром, и вскоре ты уже в Англии, на чужой земле. Затем, за два часа такого морского путешествия француз  может и себя показать, и на людей посмотреть, открывая для себя нравы (отвратительные, впрочем) этого острова, увенчанного британским флагом, как говорится по-простому.
Это путешествие стало нашей любимой мечтой, постоянным ожиданием, мы говорили только об этом.
Наконец, отправились. Я вижу всё так, словно это было вчера: пароход, пыхтящий у пристани Гранвилля; отца, с тревогой наблюдающего за погрузкой багажа; мать, держащую под руку мою старшую сестру, которая казалась растерянной после расставания с младшей, словно курица без своего выводка; молодожёнов за нами, на которых я часто оборачивался.
Корабль свистнул. Мы поднялись на борт, и судно, отчалив, поплыло в море, похожее на гладкий стол из зелёного мрамора. Мы смотрели, как удаляется берег, полные счастья и гордости, как бывает со всеми, кто путешествует редко.
На отце был сюртук, с которого он в то же утро тщательно стёр все пятна, и он распространял вокруг себя запах бензина, что напоминало мне о воскресеньях.
Внезапно он заметил двух элегантных дам, которым двое мужчин предлагали устриц. Какой-то старый оборванный матрос открывал раковины поворотом ножа и передавал их господам, которые протягивали их дамам. Те деликатно ели, держа раковины в тонких носовых платках и вытягивая губы, чтобы не запачкать платья. Затем они пили воду быстрыми глотками и бросали створки в море.
Без сомнения, отец был очарован этим зрелищем на плывущем корабле. Он нашёл это действо проявлением хорошего вкуса, изысканности, и подошёл к маме и сёстрам с вопросом:
- Угостить вас устрицами?
Мама колебалась, не желая дополнительных расходов, но сёстры тут же согласились. Мама возразила:
- Боюсь, у меня заболит живот. Угости только детей, и то – немножко, иначе им тоже станет плохо.
Повернувшись ко мне, она сказала:
- А Жозефу не надо. Не стоит баловать мальчиков.
Я остался рядом с мамой, находя это различие несправедливым. Я следил за отцом, который важно отвёл дочерей и зятя к старому оборванцу.
Те две дамы только что ушли, и отец взялся учить сестёр, как надо есть, чтобы не проливалась вода. Он хотел сам им показать и открыл одну устрицу. Пытаясь имитировать повадки дам, он немедленно пролил всю жидкость на сюртук, и я услышал, как мама прошептала:
- Не надо было этого затевать.
Но внезапно у отца сделалось встревоженное лицо. Он отошёл на несколько шагов, внимательно глядя на свою семью, собравшуюся вокруг устричника, и подошёл к нам. Он был очень бледен. Он шёпотом сказал маме:
- Поразительно, как этот матрос похож на Жюля.
Мама переспросила:
- На какого Жюля?
- Ну… на моего брата… Если бы я не знал, что он процветает в Южной Америке, я поклялся бы, что это – он.
Мама испуганно пролепетала:
- Ты сошёл с ума! Раз ты уверен, что это – не он, зачем говорить глупости?
- Иди сама посмотри на него, Кларисса. Я хочу, чтобы ты сама удостоверилась, своими глазами.
Она встала и пошла к дочерям. Я тоже смотрел на этого мужчину. Он был старым, грязным, морщинистым, и не отрывал глаз от раковин.
Мама вернулась. Я заметил, что она дрожит. Она быстро произнесла:
- Думаю, это он. Пойди спроси у капитана. Но будь осторожен!
Отец ушёл, но я последовал за ним. Я чувствовал странное смущение.
Капитан – высокий худой мужчина с длинными бакенбардами – прогуливался по палубе с важным видом, словно возглавлял экспедицию из Индии.
Отец церемонно подошёл к нему, расспрашивая о профессии и услаждая свою речь многочисленными комплиментами.
Какова важность острова Джерси? Какова продукция? Каково население? Нравы? Обычаи? Почва? И т.д.
Можно было подумать, что речь идёт, по крайней мере, о США.
Затем начали говорить о нашем судне, затем – об экипаже. Наконец, отец спросил дрожащим голосом:
- У вас там есть один очень интересный матрос, который открывает устрицы. Вы что-то знаете о нём?
Капитан, которого начал раздражать этот разговор, сухо ответил:
- Это старый французский бродяга, которого я подобрал в Америке в прошлом году и привёз на родину. Кажется, у него есть родственники в Гавре, но он не хочет к ним возвращаться, потому что должен им деньги. Его зовут Жюль… Жюль Дарманш или Дарванш, как-то так. Он, вроде бы, когда-то был богат, но вы сами видите, что с ним теперь стало.
Отец смертельно побледнел и произнёс с усилием:
- А, прекрасно… очень хорошо… Это меня не удивляет… Большое спасибо, капитан.
И ушёл, тогда как моряк смотрел ему вслед изумлённым взглядом.
Отец вернулся к матери таким расстроенным, что она сказала:
- Сядь, иначе дети что-то заметят.
Он упал на скамью и пролепетал:
- Это он, это точно он!
Затем он всё рассказал:
- Что же нам делать?..
Она быстро ответила:
- Надо увести детей. Раз уж Жозеф всё знает, он пойдёт за ними. Надо позаботиться о том, чтобы зять ничего не заподозрил.
Отец казался раздавленным. Он шептал:
- Какая катастрофа!
Мама добавила, внезапно рассердившись:
- Я всегда знала, что этому негодяю нельзя верить, что он нас подведёт! Можно подумать, что от Давранша можно чего-то ожидать!
А отец провёл ладонью по лбу, как всегда делал при упрёках супруги.
Она добавила:
- Дай денег Жозефу, чтобы он заплатил за устрицы. Не хватало ещё, чтобы этот оборванец тебя узнал. Это произвело бы потрясающий эффект на корабле. Пойдём в другой конец, и пусть этот негодяй не приближается к нам!
Она встала, и они ушли, оставив мне монету в 100 су.
Удивлённые сёстры ожидали отца. Я сказал, что у мамы началась небольшая морская болезнь, и спросил матроса:
- Сколько мы вам должны, сударь?
Мне хотелось сказать: «дядюшка».
Он ответил:
- Два с половиной франка.
Я протянул ему свои 100 су, и он дал мне сдачу.
Я смотрел на его морщинистую ладонь и на старое лицо несчастного человека, говоря себе: «Это мой дядя, брат моего отца, мой дядя!»
Я оставил ему 10 су на чай. Он поблагодарил меня:
- Спаси Господи, молодой человек.
У него был акцент записного попрошайки. Я подумал, что в Южной Америке он, должно быть, жил подаянием!
Сёстры смотрели на меня, поражённые моей щедростью.
Когда я вернул 2 франка отцу, мама удивлённо спросила:
- Устрицы стоили 3 франка?.. Это невозможно.
- Я дал 10 су на чай.
Мама подскочила и посмотрела мне в глаза:
- Ты сошёл с ума! Дать 10 су этому оборванцу!..
Она осеклась под взглядом отца, который указывал на зятя.
Затем все замолчали.
Перед нами на горизонте вставала из воды фиолетовая тень. Это был остров Джерси.
Когда мы приблизились к пристани, мной овладело безумное желание ещё раз увидеть дядюшку Жюля, подойти к нему и сказать что-то ободряющее.
Но, так как никто больше не ел устрицы, моряк исчез. Несомненно, он спустился в вонючий трюм, служивший ему жильём.
Мы возвращались на другом корабле, чтобы не встретиться с дядюшкой снова. Мама была очень обеспокоена.
Я больше никогда не видел моего дядю!
Вот почему ты иногда можешь видеть, как я даю 100 су бродягам.

7 августа 1883
(Переведено 11 октября 2017)