Будущий Новый Год

Когда родился Дед Мороз?
Сколько Деду Морозу лет?
Где Родина Деда Мороза?
Есть ли у Деда Мороза семья?
Кто жена Деда Мороза?
Все ответы на эти вопросы, и не только эти, вы найдёте прочитав мою сказку.

ОТ АВТОРА
Всем доброго утра, радужного, пронизанного солнечными энергиями дня, и,  наполненной смыслом,   счастливой, продолжительной жизни!
Сегодня я хочу  познакомить  Вас с очень  интересным творческим человеком, —  моё имя — Людмила.
Я являюсь автором сказки «Будущий Новый год»,  прочтение которой  заденет каждое сердце, коснется  любой души,  и своей яркостью,  возымеет верх над телом, оставив  свою светокопию  на клетке мозга, потому, что информация, которая дается в этом произведении, будет жить в веках,  ведь из веков она и пришла вместе с  Бого - людьми, рассказавшими мне о свой жизни.
Мой авторский псевдоним – Velikaya Lives, таким словосочетанием, я пожелала своим произведениям, интересного, захватывающего путешествия в века, у истока которых они находятся.
И сегодня одна из сказок, самая отважная, укрепила на свой окрылённый фантазиями корабль  табличку с названием « Будущий Новый год»», погрузила на борт тайные фолианты, вывесила флаг с пожеланием великой жизни на самый высокий шпиль мачты, подняла якорь, и, наполнив паруса вольным ветром, отправляется в путь по бескрайнему простору Алтайского края.
 На протяжении пути, я, как капитан судна, поведу наш фрегат по заданному курсу, и он причалит к подножию горы Белухи, взмахнет крыльями пролетев над высочайшей вершиной Северо-Чуйского хребта приземлившись на ледник Маашей – Баши, проложит путь следования в ущелье горы Синюхи, проплывет по чудодейственным водам реки Белокурихи, и будет долго рассматривать просторы Алтайского края с высоты горного плато - Бабырган.
Экипаж корабля, состоит из взрослого читателя книги, это и понятно, ведь любому ребёнку, даже тому, у которого давно выросли усы и который уже в своей руке сжимает ладонь малыша, хочется сохранить, передавая из поколения в поколение, веру в сказку, веру в чудо, веру в Новый год и, конечно же, веру в Деда Мороза. С этой целью, мой читатель и стал членом команды, чтобы узнать все тайны этого легендарного персонажа – Деда Мороза, и через призму своего воззрения, донести его истории своим детям.

  Так пожелаем нашему кораблю  семи футов под килем,  и попутных ветров,  помашем рукой оставшимся на берегу, и, в добрый путь!

О, великолепный край Шести Лун,
Ты избрал меня, сделав своей Богиней.
Моя река жизни, высветилась,
Напитавшись светом твоего сердца,
Открывшегося моему воззрению.

Я познала великие тайны, хранящиеся в нём,
И увидев чистоту твоей души,
Оживились мои воды, став источником золота,
Месторождением самоцветов,
И обителью алмазной россыпи.

Осознание твоего величия,
Твоих мощи и силы,
Преклонило мою голову к твоим ногам,
Испросить Благословения,
Чтобы воспеть тебя, - Мой Алтай!

Ох уж, какая снежная, лютая зима выдалась в этот год на Алтае.
Злая Вьюга летала повсюду, раскидывая по замёрзшей земле свои ледяные колючие стрелы.
Клубясь под порывом ветра, округа запорошилась так, что, поскрипывая, кренились, качались в разные стороны и стонали деревья, а все дворы были единым сугробом, вздымающимся бугорками крыш, из макушек которых торчали кирпичные трубы, пуская высоко в небо серый дым.
Тишина стояла над посёлком, на улице не было ни души.
Снежке не спалось, и она глядела в окно, сквозь морозные грани узоров наблюдая, как звёзды роняют свой свет Земле и в этом мерцающем блеске кружится Вьюга, взмахом рук, похожих на воздушные белые крылья, гоняет густые снежные облака.
Крупная ладонь опустилась на плечо девочки. «Пойдём, малыш, — сказал отец. — В такую суровую пору лучше всего сидеть дома у растопленного камина, подкидывать в огонь сосновые поленья, наблюдая, как маленькими извивающимися прожилками бегают по пылающим углям языки пламени, наполняя пространство комнаты тёплым, свежим, ароматным запахом смолы, выступающей крупными каплями на дровах».
В пунцовых отблесках пламени новогодняя ёлочка казалась ещё праздничней. Она будто вся была охвачена пурпурным цветом весело подмигивающих крохотными  лампочками гирлянд. Переливались в этом свете подвешенные на ниточках шарики, витые сосульки, игрушечные куколки… А на верхушке сияла, отбрасывая по сторонам золотые гранёные лучи, звезда.
— Папочка, а почему ёлочку украшают звездой? — спросила девочка.
Он задумался.
— Хм… Это поверье родилось много-много веков назад, в то далекое время, когда тебя и на свете-то не было, а Дед Мороз был совсем молодым юношей — он тогда ещё даже не был волшебником, а был самым простым человеком.
— Молодой Дед Мороз? — удивлённо переспросила девочка.
— Да, молодой Дед Мороз! — Снежкин папа достал с полки шкафа большую старинную книгу. — Вот здесь про это всё написано, — сказал он.
— Папа, почитай мне эту сказку!
— Но это не сказка, раскрывая старинный фолиант, — пояснил отец, — а самая, что, ни наесть, — правда!
 
Они присели на диван и, сидя у открытого огня, погрузились в чтение…

ГЛАВА 1
Когда-то давным-давно на ночном, таинственно мерцающем небе родилась маленькая Звёздочка. Как это произошло, никто толком не знает, просто в какой-то момент мягкое пушистое гигантское облако, лениво плавающее по бескрайней Вселенной, озарилось ослепительной огненной вспышкой и засветилось изнутри необыкновенным светом — это в его ватных всклокоченных перекатах вспыхнула крохотная звёздная искорка, просочившись сквозь облако длинными остроконечными лучами.
Облако обрадовано встревожилось, засуетилось, заволновалось…
— Посмотрите все, у меня Звёздочка родилась, что же теперь мне делать?! — во весь голос раскатившийся по небу эхом, крикнуло облако во Вселенную.
Золотой, будто раскалённый металл, Месяц наблюдал за облаком и, увидев его тревогу, поплыл к нему так быстро, что исходящие от него огневые всполохи стали похожи на пряди растрёпанных развевающихся по ветру волос. Поравнявшись с облаком, Месяц накренился, поддел его за бок своим позолоченным рожком, и облако, качаясь, повисло на нём, приняв форму люльки-зыбки. Облако сразу же обмякло, успокоилось и, тихонько раскачиваясь, запело для Звёздочки песенку:

Спи, звезда лучистая, бай-бай-бай…
Крепко ручками держись за воздушный край.
Колыбелью для тебя мне отныне плыть,
Золотому Месяцу — сон твой сторожить…

Звёздочка родилась такая забавненькая и хорошенькая, что полюбилась всем небесным светилам, и они взялись за воспитание малышки.
Звёзды, часто играя с ней, водили по небу хороводы, сплетаясь в замысловатый росплеск созвездий.
Космическое время незаметно двигалось вперед, отсчитывая столетия.
Звёздочка выросла, повзрослела, и набрала такой сильный спектр сияющего светового излучения, что стала на небе самой яркой, лучистой, красивой, а облако, повиснув на золотом серпе Месяца, так и продолжало колыхаться на длинных витых жгутах, будто качели.
Звёздочка, раскачиваясь на облачных качелях, любовалась прекрасной планетой, широко расстилающейся внизу. Эта планета с высоты Млечного Пути была похожа на вращающийся вокруг себя маленький, окруженный неоновой плазмой — шарик.
Звёздочку это забавляло, и она, фантазируя, напевала свои шуточные песенки:

Месяц по небу плывет — с ним и я,
Небо звёздное давно — жизнь моя.
Вниз смотрю: там всё в снегу будто тонет,
Словно Землю всю могу взять в ладони.

Звёздочка потянулась к проплывающему мимо облаку, оторвала от него волокнистый ватный кусочек, помяла его в руках, придавая форму, и скатала снежок. Снежок получился воздушным, мягким и весело запрыгал с ладони на ладонь Звёздочки.
Звёздочке даже показалось, что снежок очень похож на земной шарик, и она из самой верхней точки снежка стала вытягивать и, подобно пряхе, скручивать нить. Получилось так, будто это ёлочная игрушка висит на ниточке. Она довольно улыбнулась и раскрутила игрушечку. «А-ха-ха, — рассмеялась она, — снежок даже крутится так же, как земной шар!»
Звёздочке стало так весело, что она продолжила петь то, что просто приходит на ум:

И огромный шар земной — голубой,
Как снежок поместится мне в ладонь.
Я его на ниточку привяжу,
Новогоднею игрушкой небо наряжу.

Мимо проплывающее облако со стороны, умиляясь, смотрело на Звёздочку; оно прониклось этой песенкой, всё расчувствовалось и, подыгрывая Звёздочке, вошло в образ, приняв форму великолепной ёлки. Облако подплыло к Звёздочке, протянуло к ней ветку, и Звёздочка повесила слепленный шарик на хвойную лапу. Воздушная ёлка вся гордо преобразилась и, кружась, затанцевала.
Звёздочке так понравилось наряжать ёлку, что она продолжила лепить игрушечки, украшая её.

Так и мелькали звёздные дни и ночи, и, может быть, так и жила бы спокойно Звёздочка в просторах небосвода дальше, но появился у неё на Земле один большой-пребольшой секрет, о котором пока никто ничего не знает, и вы, узнав, смотрите никому не говорите об этом.
А было всё так.
Однажды ночью Звёздочка, погружённая в девичьи грезы, сидя на самом краю снежного облака, наблюдала за полюбившейся планетой.
Там, вдалеке, на волшебной Земле, жизнь кипела: все готовились к встрече будущего Нового года, украшали свои дома и дворы в праздничное убранство, и ждали с нетерпением самого яркого праздника, прихода Мороза, и, конечно же подарков, которые он принесёт.
По великому секрету от старших своих сестер-звёзд, которые беспрестанно, заговорщицки  перешёптывались, она слышала, что Новый год был уже не за горами, но по какой-то непонятной причине задержался. Небесные светила были встревожены этим событием и взволнованно шептались о том, что Дед Мороз, который в те далёкие годы был ещё очень молод, крепко уснул и не просыпается уже третьи сутки. Поэтому время замедлило свой ход и последний день декабря повторился в который раз.
Звёздочка догадывалась, почему это произошло, ведь она однажды втайне от всех уже спускалась на Землю…
Это произошло совсем случайно — однажды вечером, когда снова взгляд её свободный стаей диких птиц к Земле летел из-под густых ресниц.
И наблюдая, уж в который раз звезда смотрела сквозь стекло в балетный класс — туда, где в пышных юбках кринолина изящная парила балерина.
Как будто кто её нарисовал; изгиб тончайших рук и взлёт кистей, игривый взгляд метанием страстей, и восковый овал лица при мягком свете, и хрупких ножек дрожь, бегущих на паркете.
Так невесомы лёгкие движенья, подобны плавному по льду скольженью.
Но вмиг замрёт — и резкий ввысь бросок! Летит и распускается цветок — прекрасный, белый, невесомый; закружится в крахмальном фуэте оборок платья, тугой корсет сжимает грудь её в объятья, и ленты вокруг тоненьких лодыжек — виток.
Плие! — и снова врос в паркет цветок на вытянутых кончиках пуант. Стоит, не шелохнется… Лишь льётся невесомый шёлк вуалей, скользит, струясь с плеча, спадает, как будто лепестки свои цветок роняет.

Такая красота не давала Звёздочке покоя, и, набравшись смелости, она поплыла по Млечному Пути, чтобы оказаться как можно ближе к земле и рассмотреть балерину, но вдруг, не удержавшись, сорвалась с неба и полетела вниз.
Летящая к земле звезда, в полёте приобретала очертания огненного женского силуэта, появились развевающиеся на ветру искрящиеся золотом волосы, стала видна очертаниями её одежда, но, только соприкоснувшись с землёй, она полностью приобрела человеческий образ.
— Ой! — только и успела вскрикнуть она, упав в сугроб.
Отряхнувшись от снега, Звёздочка поняла, почувствовала каждой своей частицей, что, соприкоснувшись с землёй, приобрела человеческий образ. Горячая кровь забурлила, побежала по венам, согревая изнутри. Ничто не отличало её от человека, только шубка, ослепительно сверкающая, да длинные пряди огненно-золотистых волос, да яркое свечение исходящее от неё, могли выдать её звёздное происхождение.
Она внимательно и удивлённо рассмотрела себя: ручки, ножки и очень красивая одежда. «Неужели это я?» — не веря своим глазам, спросила сама у себя Звёздочка.
Звёздочка потопала ножками, сняла рукавички, потрогала длинные золотистые волосы… «Я! — ответила она себе, а потом, когда убедилась в реальности происходящего, осмотрелась вокруг. — Лес, какой красивый вокруг лес!»
Где-то совсем рядом звучала музыка. Звёздочка прислушалась и, движимая любопытством, пошла на эти рассеивающиеся по лесу звуки.
Спрятавшись за большой ствол старого кедра, она стала наблюдать за пляской, в которой резвились парни с девушками.

Их звонкие молодые голоса так и разливались по всему лесу, сливаясь с мелкой дробью трещоток, плачем гармошки и озорными струнами балалайки…

Ох и холодно зимой, ох, мороз!
Свищет ветер ледяной, щиплет нос.

Только нам морозный день нипочём,
Нас на печку не заманишь калачом!

Нам бы песни звонко петь да плясать,
Всех парней с ума сводить да бросать.

День морозный нынче выдался, ой,
Знай резвись себе да песенки пой!

Так было им весело, так резво они танцевали, что Звёздочке очень сильно захотелось выйти из-за дерева, пустившись с ними в пляс, но она постеснялась, а может, побоялась, опасаясь, что они не примут её за свою.
Ей стало так одиноко и грустно, что, печально опустив голову, она пошла дальше, изучая лес, и наткнулась на заснеженную полянку, посередине которой возвышалась украшенная красавица ёлка.
Кружились вокруг молоденькие деревца, а Снеговичок, на шее которого болтался вязаный шарф, смотрел по сторонам своими круглыми глазками-угольками, шмыгал длинным морковным носом и, переваливаясь с ноги на ногу, приплясывал, притоптывая подошвами старых валенок.
— Ой, какое чудо! — восхитилась Звёздочка.
А вечерний лес ещё больше наполнялся морозным звоном и мерцал сверкающими плеядами снежинок, танцующих в воздухе.
Снежинки летели ей на шубку, губы, ресницы… и Звёздочка, очарованная этой земной красотой, ловила узорчатые кристаллы в свои ладони и внимательно рассматривала их. Ей даже показалось, что это вовсе не снежинки, а крохотные балеринки в пышных газовых юбочках-шопенках из самого тончайшего фатина. Они словно выпрыгнули вслед за ней с воздушного облака, того самого, в котором Звёздочка росла, и не спеша полетели к земле в медленном менуэте…
Перебирая тоненькими перетянутыми атласными лентами пуант ножками, танцовщицы мягко приседали на ветви деревьев, дорожки, засыпая лес многочисленной россыпью искрящихся серебристых точек…

Странные, непонятные ощущения необъяснимой тоски стали наполнять сердце Звёздочки. Ей казалось, что она здесь уже раньше была, что ей всё так близко и знакомо.
Сама не зная зачем и куда, Звёздочка пошла по узкой похрустывающей снегом тропинке, тянущейся далеко в глубь леса…
Трудно сказать, сколько прошло времени, и долго ли вели её извилистые пути, но именно там, где вечер встретился с ночью, а деревья сошлись в непроходимую глухую стену и преградили путь, повстречался ей молодой Мороз. Он издалека увидел яркую вспышку, озарившую противоположный край леса и не понимая, что там могло так сиять, направлялся туда, движимый своим любопытством. Он был такой красивый в роскошном расшитом жемчугом и каменьями кафтане, что Звёздочка даже затаила дыхание, рассматривая его, а он шёл, её не видя, ей навстречу, осматривал лес и напевал:

На заснеженной земле дремлет лес.
Зимних сказок и чудес полон весь.
Разлетится белым снегом грусть,
И под звёздным небом спит моя Русь.

Звёздочка заслушалась: «Ах, как он поет!» — и не удержалась, запев ему в тон:

Всё заснежено кругом до небес,
Словно белым волшебством скован лес.
Сны плывут на чудо-землю пусть,
Сладко спи, укрывшись снегом, Русь.

Удивлённый Мороз обернулся на её голос, увидел её и подошёл к Звёздочке.
Он посмотрел в её глаза очень цепким внимательным взглядом, и, покорённый необыкновенной красотой, Мороз протянул к ней свою руку и спросил:
— Кто ты, красавица?
— Я Звёздочка! — смутившись от взора его глаз, в которых отразился весь мир, вся вселенная, - ответила она, подав ему свою ладонь, и её щёки от этого запылали румянцем.
— А я Мороз!
Их взгляды встретились, ладони соприкоснулись, и они улыбнулись друг другу. Внезапно возникшая симпатия, наполнила им душу вдохновением и каким-то совсем новым, ранее не знакомым для них чувством. Они услышали где – то внутри своих сердец, какую – то очень близкую, родственную связь своих мыслей и еще не сказанных друг другу слов, которые звучали глубоко в подсознании, обогащая своим молчаливым диалогом  зарождающееся в них сакральное чувство единения душ.
Это чувство плескалось в них сильными энергетическими потоками и волшебный свет зарождающейся любви, сочился сквозь них наружу.
Они были безгранично счастливы, и всё вокруг, весь сказочный зимний лес ожил, ещё больше заискрился, затрепетал от их встречи.
Им захотелось веселиться, петь, танцевать, играть в снежки… И, покорившись обаянию двух сердец, Мороз и Звёздочка отправились гулять по лесным опушкам, взявшись крепко за руки.
Глядя на них, освобождая им путь, расступились заснеженные деревья, и они шли по хрустящему снегу, весело разговаривали по пути, смотрели на ночное небо, кружащиеся над головами звёздные плеяды, месяц… И Звездочка рассказывала Морозу про необъятную вселенную, про планеты, созвездия, галактики, и указала рукой на небосклон, на своё родное облако.
Мороз, играясь с ней, будто пробежался по всей длине её руки пальчиками, и его рука, обхватив ладошку Звёздочки, так же устремилась в небо. Они оба посмотрели ввысь в одном направлении.
Глядя в небо, Звёздочка встретилась своими лучистыми глазами с неодобрительным взором Месяца, который, строго покачивая головой, укоризненно смотрел на них с высоты, но Звёздочке было так хорошо рядом с Морозом, что она отвела свои глаза от Месяца в сторону и, улыбнувшись, взяла Мороза под руку.
Мороз тоже видел осуждающий взгляд Месяца, и так же отвернувшись, посмотрел на Звездочку и, видя ее улыбку, тоже рассмеялся, шутя, погрозив ей пальцем. Морозу и Звездочке так было весело вместе, что они не обращая внимания ни на что, продолжили свою прогулку.
В этот момент всё вокруг начало вьюжиться и прямо им навстречу, набирая спиралевидные обороты, в ледяном, с морозными узорами, плаще вылетела Вьюга — молодая и очень красивая девица, которая уже давным-давно была тайно влюблена в Мороза.
На слегка смугловатом лице Вьюги ещё ярче выделились и сильно сверкнули крупные, будто бездонной голубизны, хрусталики гранёных глаз, и в их отражении, многократно множась, словно в золотой спирали Фибоначчи, поплыл застывшей картинкой танец Мороза и Звёздочки.
Вьюга обладающая колдовской силой и умеющая менять свои образы: могла незамеченной пролететь по лесу белой совой, прокричать любым птичьим криком, а то и принять образ юной шаманки, одетой в длинные облохмоченные одеяния из белых мехов и тканей.
С большого перьевого оголовника, своей формой напоминающего голову белой совы, свисали вдоль её лица кованые серебряные подвесы. Они почти касались такого же металлического колье, в массивной подвеске которого висел комус, служивший Вьюге оберегом и инструментом, при помощи которого она связывалась со своими предками вызывала бурю. Вьюга любила играть на комусе, независимо от образа, в котором пребывала. Странная колдовская музыка тогда разливалась по лесу пронзительными криками птиц, свирепым, угрожающим рычанием хищных зверей, высокими звуками свиста, волчьим воем, плачем, и тихими стонами…
В такие моменты, Вьюга многократно перевоплощаясь меняя образы, и стоило руке этой юной шаманки особым резким движением подняться к небу, неизвестно откуда в ней появлялся большой белый обод бубна с туго натянутой цвета маренго — мембраной, и подвешенным снизу длинным конским хвостом. Шаманка начинала ритмично бить в бубен большой деревянной колотушкой, хрипеть, издавая гортанные звуки, выть, плакать, кричать… и тогда казалось, что вся природа, повинуясь, начинала подчиняться ей.
Люди поговаривали об этом явлении, рассказывая друг другу с осторожностью, боязливо оглядываясь и называя Вьюгу Белой Совой. Среди людей ходили слухи, что если хоть раз человека коснётся и обожжёт холодом поцелуй Белой Совы, его волосы навеки станут белыми.
…Вьюга, увидев резвящихся Мороза и Звёздочку, широко раскинув крылья, белой хищной птицей пронеслась мимо них и пугающе заухала.
Желая досадить Морозу и Звёздочке, сова несколько раз пролетела вокруг поляны, закручивая снежинки, и пустила на них снежный вихрь.

Всё загудело вокруг. Ветер свистел так пронзительно и долго, будто огромный духовой оркестр вышел на просторную лесную сцену, расставил пюпитры, разложил на них ноты, и, словно по взмаху палочки невидимого дирижера, заиграл в одночасье, плеская по всей округе гармоничные нотные напевы. И эта музыка, льющаяся со всех сторон наполняясь различными оттенками звуков, становилась камерной, объёмной, масштабной, какой – то ёмкой, величественной. Каждый исполнитель, играя на своём музыкальном инструменте, виртуозно перебирая пальчиками по клавишам и отверстиям труб, играл свою неповторимую оттеночную комбинацию нот, интервалов, пауз, ключей, бемолей и диезов, играл свою партитуру.
И полились отовсюду сплетаясь между собой широкие диапазоны звуков от самых низких мягких и глуховатых до нежно певучих и высоких, пронзительно свистящих октав. И вступали в игру габои, кларнеты, флейты, саксофоны, жалобно и надрывисто заплакали жалейки, роняя в снег свои меланхоличные слёзы, большой глубиной чувственности и полнотой звучания выразительно забасили альты, запели, взбираясь на самый верхний регистр тенора, и мягко, словно самым тёплым пледом, обволакивали звукоряд мягкие оттенки баритонов.
Сюита Фредерика Франсуа Шопена зазвучала и понеслась по лесу в искрящемся морозной пыльцой танцевальном жанре.
Лес затанцевал. Выстроился в хореографическую композицию и под музыкальное сопровождение взмахнул руками, расправил спинки, и, подчинившись музыкальному ритму в слаженных, отточенных движениях, грациозно поплыл в скользящем потоке по белоснежному, покрытому тонким ледяным слоем паркету.
И будто на большом светском балу, где гости строго соблюдают этикет, в парадном зале с множеством колон, в тугих корсетах шитых из поплина и очень пышных драпировок креналина, в прическах с перьями, капроном и бантами, фестонами, подвесами в колье, собрались дамы, и вздыхали, вздымая грудь в глубоких декольте. Не поднимая томных робких глаз из под ресницами прикрытых век, они тихонечко осматривали всех.
Бледны их тальком пудреные лица, и мягкий лунный свет на них струится и льётся шелком с худеньких плечей, и слышен тихий шёпот их речей. Сияют в этом свете блики страз, и блеск парчи, и глянцевый  атлас, гипюры рюши и в крахмале кружева, боа и пышные лебяжьи веера. И в каждом локоне и каждой завитушке, витают приторные светские отдушки.
Навстречу им, в приветственных поклонах, морённых сизой дымкой париках, и набивных узорчатых камзолах, на фоне зимних декораций, как образец из сочетаний фарса, граций, жабо гипюрных, гольф, и панталон с батиста, и крупных брошей в туфлях золотистых, галантные шагают кавалеры и ангажируют красавиц тех в манерах.
И в реверансах поприветствовав друг друга, по линии сомкнувшегося круга, подхваченные сильными руками, изящные фигурки их порхают.
Мороз и Звёздочка тоже закружились в этом снежном потоке, и совсем непроизвольно получилось так, будто они, окружённые парами, танцуют вальс.

Вьюга не отводя глаз смотрела на них застывшим взором, и в её сердце разгоралось зло. Возмущение захлестнуло её. Ревность и обида стали вырываться из её рта гортанными звуками, а образ Вьюги стал двоиться то во Вьюгу, то в шаманку, играющую на комусе.
Оторвавшись от земли и двоясь в своём образе, Вьюга в полёте поднялась высоко в небо. Снежный столб крутился под её ногами, создавая ощущение, что это он своей силой выталкивает её, поднимая вверх от поверхности земли.
Этот снежный столб у основания, спиралевидно крутится подобно гибкой извивающейся воронке, закручивающей вихрем снег. Началась сильная пурга.
В замятии снега, ночное небо заискрилось, поплыли густые тучные снежные облака, полетели очень крупные хлопья снега.
Одновременно вспышками освещая ночную мглу, по небу стали простреливаться разряды молний, и в этих просветах освещалось злобное лицо разгневанной Вьюги, которая, гоняла снежные облака, выхватывала их руками из неба, и сталкивала друг с другом, от чего по всей округе слышались громовые раскаты.
Вот она, рассвирепевшая, летит в свете блеснувшей в ночи молнии. Летит из самой высокой точки неба еле заметным светлым пятном, быстро надвигающимся и нарастающим по мере приближения.
 Стал виден её контур, принимающий свои очертания, и становящийся отчётливо видным.
Хрусталики граненых глаз Вьюги на миг замерли, её глаза внимательно посмотрели на поляну, высматривая Мороза и Звёздочку, и увидев их, злобно прищурились.
Вьюга снова отдалилась в полете, сделала широкий полукруг по небу, огибая его, и стремительно возвращаясь, угрожающе выставив вперёд руки, полетела на них.
Из широких рукавов ее плаща полетели ледяные пики.

Сильный морозный поток воздуха, вырвавшийся из уст Вьюги, отстранил Звёздочку от Мороза, и пики, вырываясь из рук Вьюги, полетели острыми длинными сосульками, которые, вонзаясь в землю, создавали изгородь между ними.
Вьюга, летая вокруг них, резкими движениями пальцев дёргала жало комуса, извлекая гудящие, дребезжащие звуки от которых весь лес сильной воздушной рябью поплыл круговыми кольцами, осыпая этим потоком воздуха снежный покров с деревьев.
Звёздочка, преодолевая потоки воздушных волн, приблизилась к ледяному частоколу, но её сознание плыло под шаманским песнопением, и она, качаясь, еле удерживалась у ледяного забора. Мороз, пытаясь прорваться сквозь ледяную изгородь, так же ослабленный колдовством Вьюги, метался вдоль неё.
Вьюга вновь сильным напором ветра сместила сопротивляющуюся Звёздочку в сторону и, резким движением рук словно выхватила, вырвала из неба тончайший лоскут воздушной ткани, кинув его на Мороза.
Невесомое искрящееся покрывало колыхающимся маревом, извиваясь в полёте, опустилось на него, колдовской силой проникая в сознание.
Время начало замирать, и Движения Мороза становились вялыми, замедленными, непослушными, его ноги подкосились, он медленно стал падать на землю, и от его падения, снежная пыльца разлеталась в стороны.
Мороз накрытый этим тончайшим покровом, лежал на снегу не шелохнувшись, и сквозь прозрачность полотна Звёздочке было видно покрывающиеся корочкой льда его ноги. Постепенно кристаллики льда ползли вверх по всему его телу. Мерцающий иней покрыл руки, лицо, и кожа Мороза не выдерживая холода стала растрескиваться тончайшими серебристыми прожилками, застывающей на его лике – патины. Волосы, пряди которых от холода стали белее снега, свисая с головы, повисли витыми врастающими в снег  сосульками.
Мороз спал беспробудным сном, и  его не успевшие закрыться глаза подернулись, словно стеклянной ледяной корочкой, отразившей в себе тёмно синее бездонное небо, блистающее искрящейся морозной пылью.
Звёздочка смотрела на всё это и плакала, роняя на землю свои горячие крупные слёзы, и в местах, куда они попадали, будто от весенней капели, образовывались проталинки. А Вьюга продолжала летать над ними, меняя свои образы, играть на комусе, завывать и хрипеть в гортанном песнопении. Потом, подлетев к Звёздочке, она грубо взяла её за подбородок и внимательно посмотрела в перепуганные глаза. Громко, истерически рассмеявшись, презрительно отшвырнула Звёздочку в сторону и что есть силы стала стучать колотушкой в бубен, поднимая от земли огромную извивающуюся спиралью воронку, которая разрастаясь, закрутила в себя Звёздочку и, поднимаясь от поверхности земли вертикальным вихрем, закинула её обратно на небо.
Звёздочке на небе ещё долго слышались доносившиеся с Земли эхом звуки замяти , комуса , воющего ветра, глухие удары деревянной колотушки по тонкой мембране бубна и дикие гортанные угрожающие хрипы Вьюги.
…Звёздочка, вернувшись на небо, очень страдала и плакала, переживая за Мороза, и думала только о том, как бы вновь приблизиться к нему, и заглянуть в эти волнующие, пронизывающие её душу насквозь глаза, и увидеть тот манящий, волнующий живой свет излучаемый ими.
 От горя и душевных мук она вся потускнела, потеряла покой, потому, что в глубине своего нежного чуткого сердца, она уже знала, что полюбила Мороза очень сильно, самоотверженно, и, может быть даже безответно.
И, не зная, как поступить дальше, решила Звёздочка обратиться за помощью к золотому Месяцу.
Яркий, горячий Месяц, будто раскалённый расплавленный метал, излучал красно-золотые огневые всполохи, которые, развеваясь длинными волнами, тянулись за ним подобно прядям волос.
Звёздочка подошла к нему по зыбкой лунной тропе на такое расстояние, чтобы не обжечься о пышущее золото, и спросила:
— Что же теперь делать, Месяц? Страшные события происходят на Земле. Надо как-то разбудить Мороза. Ведь если он не проснётся, Нового года не будет?
Месяц, всегда находившийся на своем посту, знал всё! Он же видел тот роковой вечер, когда Звёздочка повстречалась с Морозом.
Внимательно посмотрев на свою собеседницу, он лукаво прищурил мерцающие оранжевыми прожилками глаза. Его огненно-жёлтые губы медленно зашевелились в тихой, размеренной, как бы льющейся глухим эхом по небу речи:
— Увы, Звёздочка, если Мороз не проснётся, Новому году не бывать.
— Но что же делать, Месяц?
Месяц сосредоточился, нахмурил брови, сведя их к переносице, задумался. Его зрачки огневым потоком устремились вдаль.
— Разбудить Мороза может только любовь! — с трудом протянул он.
— Месяц, а ты знаешь, что такое любовь? — золотая слеза блеснула в её глазах, переполняя их.
— Любовь? Ну, любовь — это то, что не объяснить словами! Это такая искра — если она сверкнула, то уже никогда не погасишь. Она вдохновляет, делает добрее, отважней. Любовь — это такое, что приходит неожиданно, даже если ты этого совсем не ждёшь...
— Я верю в то, что есть любовь, и в то, что я её познала, когда в лесу с ним танцевала я снежный вальс, и сердце учащённо билось, и словно в зеркале в глазах я у Мороза отразилась.
— Но Звёздочка!!!
— Какие «но»? Ведь мы с Морозом так похожи, что в моих пламенных глазах он вспышкой отразился тоже!
— Это любовь! — глухо полилась по небу речь Месяца.
Вдаль уплывали облака, за них цеплялось эхо слов, и по Вселенной разносилось: «Любовь, любовь, пришла любовь!»
Нарушен был ночной покой всех звёзд, галактик и планет, и кто-то даже прокричал: «Не верь, любви на свете нет!»
И Месяц, тоже вне себя, шептал, губами шевеля:
— Уж миллиарды лет живу на небе я, не ведая такого века, в котором яркая звезда вдруг полюбила человека!
Месяц внимательно посмотрел Звёздочке в глаза: они лучились, блестели чисто золото.
— Твой взор и вправду стал живей, мне виден жар, ты светишь ярче! Твоих лучей янтарных грань ночную мглу насквозь пронзила!
— Его я сильно полюбила, — застенчиво потупив взор, призналась Звёздочка светилу. — И сердце у меня в груди как сумасшедшее ожило. И я теперь хочу к нему!
— Чтоб вместе быть, тебе придётся на неизведанном пути сразиться с Вьюгою зловещей, угроз смертельных страх изведать. В борьбе безумной может даже твой жар звезды навек погаснуть.
— Я знаю. Месяц, помоги мне, озари мой путь и мглу. Прощайте, все, прощайте, звёзды, я полетела вниз — к нему.
И сорвалась в порыве с неба. Летела быстро до Земли…
— Лети, звезда! — кричали звёзды.
Кричал ей Месяц вслед:
— Лети! Желаем счастья, будь смелее — лети, Мороза разбуди!
А людям разве дано знать, что было там, в горячем сердце, ведь даже кто-то загадать успел желанья, видя свет летящей с неба вниз звезды.
…Звёздочка, приземлившись на землю, оказалась рядом с красивым бревенчатым теремом, украшенным миллиардами ледяных кристаллов разной формы и величины, и смело направилась в сторону этого дома.
Увидела это Вьюга, и воспылало, взыграло в ней оскорблённое самолюбие и поднялась в душе лютая ревность, и появилось ещё большее желание заполучить Мороза любой ценой.
Снежной замятью она преградила Звёздочке путь.

Разозлившись на её отважное сердце, и без того злющая Вьюга ещё больше рассвирепела — залетала, завыла, безутешно заплакала и стала метать в неё ледяные стрелы — пики, тем самым создавая препятствия и боль.
Злобно сверкая глазами, она дышала своим холодным дыханием, пронизывая Звёздочку насквозь, и сыпала, сыпала не неё ледяными осколками, которые очень больно ранили Звёздочку.
Но Звёздочку было уже не остановить.
Ледяные стрелы разъярённой Вьюги летели, вонзались в Звёздочку, но, соприкоснувшись с ней, таяли от жара, водяными струйками стекая к ногам струйками воды, и, тут же замерзая, рассыпались морозной крошкой по сторонам.
Тогда Вьюга взяла в руки свой комус и заиграла на нём…
Весь лес как во сне поплыл, колыхаясь, перед глазами Звёздочки, и её сознание от этих магических звуков будто дурманилось, голова кружилась, и земля плыла, уходила из под ног.
Звёздочка зажмурилась от летящего прямо в глаза колючего снега и, преодолевая преграды, создаваемые Вьюгой, кое-как добралась до дома Мороза. Ослабленная, уставшая, измученная жестокой борьбой с Вьюгой, из последних сил Звёздочка, дотянувшись до окна, заглянула вглубь комнаты.
Там, где потрескивали дрова в камине и то и дело вспыхивали многочисленные огненные искорки, наполняя теплом дом, Звёздочка заметила большую кровать, на которой прямо в одежде крепко спал под унывные песни Вьюги молодой Мороз; и холодные сны необыкновенной зимней красоты снились ему.
Мороз был очень бледен, а на его длинных густых ресницах, застыв, серебрился иней.
Вдруг снова повеяло жутким холодом.
Морозное окно, сквозь которое смотрела Звёздочка, стало замерзать и обледенев, раскололось, разлетевшись в стороны мелкими осколками.
Вьюга тут же белой птицей влетела в терем через разбитый оконный проём.
И лютый холод по избушке с такою силою разлился, что вмиг застыл огонь в камине и ход часов остановился.
Спал Мороз, и Вьюга злая над ним кружилась, навевая сны колдовские.
Звёздочка открыла дверь, вошла в терем и подошла к Морозу.
— Зачем ты сюда пожаловала? — вскинув голову совы и как бы сбросив с себя этот образ, строго спросила ледяная красавица.
— Чтобы разбудить Мороза! Без него не придет на Землю праздник.
Вьюга рассмеялась.
— Тебе, Звёздочка, ни за что не разбудить его! Мороз больше никогда не проснётся, он в моей власти. А ты, Звёздочка, разве об этом ничего не знаешь? В моей остывшей душе уже давно живут холодные злые ветры. Теперь сердце Мороза такое же ледяное, как и моё, и никто и никогда — слышишь, Звёздочка? — не сможет встать между нами!
Испугавшись даже мысли о том, что Мороз обречён на вечный беспробудный сон, Звёздочка закричала: «Неправда это!» — и, кинувшись к Морозу, прислонилась к его груди и стала слушать, бьётся ли его сердце.
Вьюга злобно хохотала над ней.
Звёздочка, охваченная странным ощущением теплоты близкого и родного человека, не обращая внимания на неё, обняв Мороза и прижавшись к его груди, засияла так сильно, как никогда не сияла раньше.
Будто миллиарды свечей колыхающимися огоньками, Звёздочка вспыхнула в одночасье и, пронизывая Мороза насквозь золотым свечением, исчезла, проникая ему в самое сердце, растворяясь в нём и разливаясь вокруг ярким потоком света.
Это сияние яркой вспышкой ослепило всю Землю, и даже по небу прошло такое зарево, коего ещё со дня создания Земли не видывали люди.
Грудь Мороза всколыхнулась, невольно двинулась рука в движенье сонном, теплом наполнилось всё тело. Тихонько веки шевельнулись. Он вскрикнул, приоткрыв глаза, от колдовского сна очнувшись.
Не понимая ничего, потряс седою головою… Что ж с ним могло произойти? Наморщив лоб, пытался вспомнить.
—Ты весь горишь? — спросила Вьюга, тихонько поправляя плед. — Быть может, сон чудной приснился?
— Быть может, да, а может, нет… — задумчиво пожал плечами…
Нет, он не помнил ничего, лишь очень голову кружило, мешая явь со сновиденьем, и мысли где-то рядом были, но ничего на ум не шло.
Вот только сильно жгло в груди и учащённо билось сердце. И что-то там, внутри, жило, стучало, больно обжигало. Там, вместо сердца, у него звезда светилась и сияла!
Он осмотрелся вкруг себя: в камине тлели угольки, тихонечко металось пламя и огненными языками златыми искрами играло.
Взгляд его синих добрых глаз остановился на часах, висевших рядом у камина. По циферблату стрелки мчались: «Тик-так, тик-так», — они стучали своим ленивым чинным шагом. И маятник туда-сюда мотался, время подгоняя к полуночи волшебной ночи. Еще немного — разольётся по свету бой их величавый, такой приятный и желанный.
Засуетился вдруг Мороз, встревожился, засобирался он в дорогу — друзей поздравить с Новым годом.
Надев свой самый лучший праздничный кафтан, Мороз спешил туда, где на праздничной площади, в радости и веселье, провожали люди старый год, и готовились к празднованию начала нового, наступающего года.
На улице огромными хлопьями падали мягкие, пушистые снежинки. Мысли мелькали в голове Мороза. «Какая волшебная, особенная ночь, — подумал он, — время чудес!»
Красивая мелодия, доносившаяся с неба, заставила его поднять глаза.
Взглянув ввысь, он был поражён. Все звёзды на небе горели удивительным светом и ликовали:
— Жизнь во имя любви, — пели они, излучая из себя и сыпля на землю миллиарды мелких звёздных искорок.

Жизнь свою не щадя,
Для других проживи
Жизнь во имя добра,
Жизнь во имя любви.

Мелодия этой песни вместе со звёздной пылью, похожей на крохотные звёздочки золотистого конфетти, лилась по всей земле, проникая глубоко в душу Мороза.
В этот миг Мороз понял, что теперь его предназначение на земле — приносить любовь и радость в каждый дом, наполняя новогоднюю ночь чудом волшебства.
Посмотрев на подмигивающую огоньками ёлку, он воскликнул: «Ах, как же я забыл, ведь макушку-то у ёлки я не украсил!» Он в отчаянии прикоснулся рукой к своей груди, и в этот миг в его ладони появилась звёздочка — яркая, золотистая, лучистая… Она вспорхнула с руки Мороза и полетела к макушке ёлки, украсив её.
В это же время с неба стали срываться и лететь на землю большие воздушные прозрачные звёзды.
Звёзды проникали во все дома через трубы, окна, двери и усаживались на макушки уже наряженных людьми ёлочек, разливая по комнатам нежное свечение.

А веселящиеся люди, особенно детвора, ещё долго собирали с земли в свои ладони маленькие звёздочки золотистого конфетти и дарили их друг другу.
С тех давних пор, с той самой необыкновенной ночи, когда любовь восторжествовала над злом, люди стали дарить друг другу звёзды. Тогда и прижилось поверье, что, если на Новый год Мороз украсит ёлку звездой, в мире будут жить счастье и волшебство, а любовь как чудо придёт в новогоднюю ночь и будет рядом всегда. Она обязательно сделает тебя счастливым и обязательно скажет: «Я люблю тебя!» — и ты ей ответь: «И я тебя люблю!»
Закрыв книгу, папа взглянул на дочку: глаза девочки светились.
— А ты, кстати, похожа на неё.
— На кого? — спросила Снежка.
— На Звёздочку, самую яркую и красивую!
Они оба улыбнулись.

Глава 2

Часы пробили двенадцать раз, и новый год вступил в свои права.
Ёлка горела разноцветными огоньками, и звезда золотыми лучиками светилась на макушке.
— Интересно, а что же было дальше? — полюбопытствовала Снежка.
— Давай узнаем, — перелистнув страницу книги, отец продолжил читать…

На деревенской праздничной площади все радовались и отмечали это событие. Повсюду неслись звуки бубенцов, смех резвящейся детворы, катающейся на санках, полозья которых во всю прыть уносились, оставляя под собой ледяные полосы горок, крутились карусели, кони, запряжённые в резные повозки, катали людей, а дворовые собаки, играясь, цеплялись зубами в валенки тех, кто ухватился и скользя ехал на ногах за переполненными санями.
Песни, шутки, пляски звучали всюду, сыпались конфетти, золотистые спирали серпантина, и огненные искры праздничных петард разлетались высоко в небе.

Скоморох в центре площади, рядом с костром, развлекал народ. Он ловко закручивал толстую витую верёвку над головой и закидывал её на зевак, улавливая их петлёй и подтягивая к себе.
Вьюга, желая подшутить над веселящимися людьми, взяла в руки комус и начала играть. Над праздничной площадью зазвучали шаманские гортанные песнопения, послышались крики птиц, волчий вой, приглушённые удары бубна и стал подниматься ветер, мелкой порошей вздымая с земли колючие снежинки.
Скоморох в очередном броске верёвки под сильное дуновением Вьюги неудачно запустил петлю, и она полетела через костёр, случайно захватив бутылку с керосином, содержимое которой использовалось для розжига.
Петля с бутылью, пролетая над костром, вспыхнула огромными, взметнувшимися в небо языками пламени. Скоморох испуганно, не зная, как поступить, попытался её затушить, крутя верёвкой по сторонам. Вьюге так это понравилось, что она, рассмеявшись над неудачником скоморохом, стала ещё сильнее поддувать на вышедшее из-под контроля пламя. Пламя, послушно её дуновению, метнулось ещё выше в небо, рассыпаясь в воздухе и падая вниз горящими искрами и крупными хлопьями чёрной сажи.
Пылающая бутылка летала над зеваками, а они, веселясь, только успевали пригибаться от огня, думая, что всё так и запланировано, и ещё больше резвились, играя с огнем.
— Глупые люди! — разочаровалась Вьюга и, расправив большие крылья птицы, открыто и свободно полетела над ними, цепляя зевак крепкими когтями, и кидая их по сугробам.
Увидев её, люди испуганно кричали: «Осторожно, Белая Сова летит!»
Началась такая сильная суматоха, и люди, прячась от совы, кинулись врассыпную.
Вьюга ещё больше ощутила радость и своё величие. Она ликовала, осознавая свою власть над людьми и победу над Звёздочкой. Теперь Мороз полностью принадлежит только ей!
Радость переполняла её холодную душу, умиротворяя злорадством до такой степени, что она разгулялась, разрезвилась и стала, летая над землёй, брать снег пригоршнями и, смеясь, кидать его в лица бегущих от неё людей. Колючими ледяными иголками он вонзался им в щёки. Озябшие люди прикрывались шарфами, прятали носы в рукавицы и бежали поскорее домой, подгоняемые ледяным, пронизывающим насквозь ветром.
Но Вьюгу это ещё больше забавляло. Резкими порывами она закручивала снег в сильно вращающиеся воронки и дула на них изо всех сил. Под её дуновением, казалось, снежинки взялись за руки, чтобы не потерять друг друга, и быстро порхали, вращаясь в вихре, а Вьюга летела вслед за ними, подгоняя и раскидывая их по лесу.
…Невесомый мерцающий бледно-голубой плащ Вьюги, роняя холодный блеск и узорчато извиваясь в полёте, образовывал гигантские струящиеся складки, из-под которых большими клубящимися хлопьями вырывался снег. Казалось, что весь лес кружится в этом вихре под песню, которую сама сочиняет и поёт Вьюга:

Снежинки в пригоршнях моих оживают,
И снова кружатся, и в небе порхают…
И сыплет с холодных ладоней на всех
Закрученный вихрем серебряный снег.

Суровой, морозной и лютой зимою
Несутся снежинки, летая со мною,
Я их от земли поднимаю в пургу,
Я — властная Вьюга, я это могу!

— У-у-у-у-у! — пела она. — Могу!
Её необычное восторженное пение разлилось по небу звенящим ледяным звуком. Было непонятно, то ли хохочет кто-то, то ли плачет, то ли свист слышится, то ли вой…
— Угу-гу-у! — бесчинствуя, кричала она, обдувая лес холодным дыханием ветра, который крепчал, летая рядом с ней, вызывая бурю.
Снег сыпал всё сильнее и сильнее. Поднялась доселе невиданная пурга.
Вьюга летела над землёй, приобретая необычные, фантастические формы. Кружась, она взлетела так высоко, что и небо тоже закружилось, завертелось в искрящемся порыве морозного воздуха. Всё смешалось в этой пурге — и небо и земля.
В туманной леденящей высоте звёзды встревожено замерли, как будто застыли, наблюдая, как свирепая Вьюга, подлетев к Месяцу, обхватила его, окутав своим плащом, и понеслась с ним за пазухой, облетая небо.

Месяц пытался высвободиться из этого плена. Их борьба походила на битву огня и пламени. От горячего жара Месяца плащ Вьюги плавился и тут же замерзал, свисая длинными сосульками. Всё вокруг было охвачено горячим паром, но Вьюгу это не страшило: расплавляясь, она тут же кристаллизовалась, восстанавливая причудливые формы. Месяц кое-как высунул свою лавообразную голову, встретившись с Вьюгой взглядами, и отразился в её гневных зрачках светящимся дрожащим отблеском.
Она остановилась, сверкнула на него морозным лучом глаз: на бровях и ресницах Месяца мгновенно появился иней и, закипая, шипя, сползал по его лику испариной.
— Почему так, Месяц? — глядя гневным взглядом прямо в его зажмуренные припухшие щёлки век, презрительно спросила Вьюга. — Посмотри на меня: разве во мне нет своей стати, своей красоты, своего величия?
Месяц смотрел на эту самовлюблённую дикую красавицу, испытывая непреодолимый ужас, и молчал.
— Отвечай, Месяц! — неумолимо потребовала она.
— Ну почему же, — растерялся он. — Вы прекрасны!
Хрусталики глаз Вьюги наполнились слезами, которые тут же посыпались застывшими ледяными кристаллами.
— Зачем же тогда ты посмел отправить на Землю Звёздочку? Ты развлекался, Месяц, здесь от скуки, а сам ты знал ли эти муки, которые ты уготовил мне?
         Месяц молчал, он был обескуражен, и тогда Вьюга запела, будто высмеивая его:

Мне уготовил боль, ты мне устроил стресс,
Но, видишь, чувства в ноль, ноль рефлекс.
Сердцу Мороза не биться рядом с Звездой,
Больше не будет оно слышать боль.

Да я за себя, так, что рушатся стены!
Всё под контролем нервной системы,
Я отстранённа, слезами – соль,
Вы для меня лишь, - фантомная боль.

— Ха – ха – ха,  — рассмеялась Вьюга. Она посмотрела Месяцу высунувшему свой лик из под выреза её плаща прямо глаза в глаза, и повторила, — фантомная боль.
Месяцу нечего было ответить ей. И Вьюга, злобно, пообещала ему:
— Если ты ещё раз, Месяц, встанешь на моем пути, я вырву твоё сердце из простора Вселенной и брошу прочь.
— У меня нет сердца, — промолвил Месяц.
— Тогда я вырву тебя из этой высоты и швырну во тьму веков.
Вьюга повернулась к звёздам, окидывая их леденящим взглядом больших, красивых, будто бы гранёных глаз, и кинула в них свой вопрос:
— Есть ли среди вас ещё желающие украсить ёлку?
Все притихли.
— То-то же, — услышали звёзды холодную насмешку.
Вьюга, взмахом руки распахнув плащ, отпустила Месяц.
— Сиди пока на небе, лей лучи, но то, что я сказала, заучи!
Месяц выплыл из-под полы плаща Вьюги. Отвернувшись от всех, молча повис на небосклоне, насупился, погрузившись в свои раздумья.
Вокруг образовалась тишина.
А довольная собой Вьюга, широко раскинув белоснежные руки-крылья, полетела домой.
В её протяжном пении доносилось до звёзд: «У-у-у-у… Мороз только мо-о-ой!»
…Летели дни, как будто птицы, за ними зимы вслед неслись — да, в общем, всё шло, как обычно, бурлила и кипела жизнь. В часах настенных годы мчались, и, отчеканивая шаг, стучали стрелки каблучками по циферблату — «тик» да «так». А на лесной опушке терем, большой забор с кристальным льдом, резные ставни, дверь резная… Живут Мороз и Вьюга в нём — всё незатейливо, ладом.
Спокойно, тихо… но однажды луною осветился дом — и в ожиданье все умолкли, и тишиной окутан он стоял… Лишь звёзды мимо плыли и, любопытно вдаль глядя, пытались заглянуть в оконце и меж собой шептались глухо: «Неужто родится дитя?»
Притихший лес как будто замер — ни шороха, ни ветерка… Застыло всё вокруг, и даже остановились облака, повиснув над поляной этой, уселись на большую ель. И вдруг завыло резко что-то, потом, как в роще свиристель, разлился звонкий плач ребенка — и это плакала Метель.

Он робко взял её на руки, всю рассмотрел, прижал к себе дочь долгожданную, а Вьюга голову склонила к его плечу и напевала нежно песнь колыбельную:

Подрастай скорее, дочка, и тогда с тобой
Мы взлетим, закружимся в дымке голубой.
В поле наметём постель, чтобы мягче спать,
Прилетят снежинки к нам в белую кровать,
Серебристый свет луны разбросает тень.
Глазки прикрывай свои, сладко спи, Метель.

И Мороз тоже подпевал ей:

Пусть плывёт туманами над лесами ночь,
Спи, моя красавица, белой Вьюги дочь.
Выстелю узорами для тебя постель,
Баю-баю-баюшки, сладко спи, Метель.
Станет колыбель твою ветерок качать,
Будет снежная Метель ночью крепко спать.

Маленькая Метелица, засыпая, уже прикрыла глазки длинными морозными ресничками, но вдруг откуда-то послышался ещё один поющий голос. Мелодия доносилась из запечной трубы камина:

Бу-у-у-ду, буду я колыбель качать,
Будешь, снежная Метель, ты ночами спать…

— Кто это? — Мороз отдал дочку Вьюге, а сам склонился к очагу. — Ах ты, сорванец, — только и успел он произнести вдогонку молодому Ветру, который быстро вылетел через трубу и, облетев дом, с любопытством застыл у окна.
От каминного огня его щёки пылали, а нос, вымазанный сажей, уткнулся в стекло. Любопытные глаза так и бегали по комнате, наблюдая за Метелицей, и он, дразня Мороза, продолжал петь:

Будем мы с Метелицей по степи летать,
В поле снежные столбы к небу поднимать.

Мороз, усмехаясь, погрозил ему пальцем и задёрнул окно шторкой — так-то оно лучше будет.
Да не тут-то было: Ветер так и повадился изо дня в день залетать к ним во двор, любыми путями проникая в дом. Откроется ли дверь — он тут как тут, как будто бы его всегда здесь ждут. А если двери вдруг закрыты плотно, ищет щели и всё же проскользнёт к ним в терем; и колыбель Метелицы качает, с ней учит первые шаги и с ней летает… Вот, улучив момент, он взял её за ручку — и фить в окно, не удержать и не догнать его. А ей как весело — смеётся, и что им до того, что Вьюга вьётся и кричит вдогонку: «Остановись, шельмец, верни ребенка!» — и злится, догоняя их.
Мороз смеётся: «Вот те и жених!»

Так неразлучны день за днём Метель и Ветер вместе были.
Она росла, красой сияя, весёлая и озорная.
Её года считали зимы, и было ей уж двадцать их.
И рядом с ней всегда был Ветер — её жених.
Они весь свет рука в руке, бывало, обогнут летая, потом он песни ей поёт, до дому провожает, в глаза ей смотрит и никак не может надивиться, и невозможно для него с Метелицей проститься.
Она ж такая озорница — порою вздумает шутить и улетит подальше в глубь лесную, замолкнет, спрячется, притихнет, ожидая, когда же он её найдет? И слабо, словно намекая: «Ау-у-у…» — чуть слышно пропоёт. И Ветер молнией метнётся её искать, за каждым деревцем посмотрит, да только милой будто не бывало, она с полянки уже кличет его. Взгрустнувший, он присядет тихий у куста, печальный взгляд потупит… Она ж безумною дикаркой сама возьмёт да и наскочит, тихонько сзади подкрадётся, лицо ладонями прикроет — и вновь смех резвый раздаётся, и снова в небеса летают, резвятся и в снежки играют…
И Ветер без неё ни часа, ни минуты провести не может, горит в груди его огонь, и обжигает, и тревожит…
Метелица сама страдает, ночей не спит и утра ждёт, когда с пурпурными лучами солнца к ней Ветер вновь придёт.

Жить бы да любви не знать мне на этом свете,
Но в судьбе моей летает вольный Ветер.

С полуночи до зари глаз мне не сомкнуть,
Жар огнём горит в груди — не задуть.

Одиноко без него мне бывает,
Сердце девичье тоска обжигает.

И вот однажды, лишь простившись и кое-как дождавшись утра, он, ни минуты не теряя, поднялся и по всем просторам сдувал снежинки, их сбивая в причудливые формы, которые в потоке ветра приобретали статный образ коней прекрасных белогривых, в серебряных блестящих сбруях. Их было много — и в упряжках, и тех, что по небу летели свободные, как будто птицы, и серебрились в бликах солнца коней распущенные гривы… И из степей бежали кони, в снегу их ноги утопали, и над простором белым-белым пыль снежным облаком висела.
Они стремглав спешили к Ветру со всех сторон, со всего света, и даже малый жеребёнок, припудренный белёсым дымом, нетерпеливо бил копытом обледенелый край дороги, стальной сияющей подковой алмазов крошку высекая. И колокольчики в упряжках совсем стеклянными казались, позвякивая, дребезжали, хрустальным звоном наполняя пространство сказочного леса.

Встревожились к утру деревья и зашумели, задрожали, заперешёптывались тихо: «Куда же Ветер наш собрался, в какую дальнюю дорогу помчат его шальные кони?»
Тем временем трезвон хрустальный всё веселее становился, и бойкий, звонкий голос Ветра вдруг песней по лесу полился, мешаясь с цокотом копыт:

Мчитесь, кони снежные, звените, бубенцы,
Сам Ветер едет свататься к отцу Метелицы.

К хозяину зимы сквозь лес я на конях лечу,
Отдайте в жёны дочь свою, я с нею быть хочу.

Она сияньем глаз своих пленила молодца,
И не на шутку полюбилась мне Метелица!

Мне без Метелицы невмочь теперь прожить и час,
Век на неё готов смотреть не отрывая глаз.

Построил замок я в горах, нам есть где вместе быть.
Благословите нас, прошу, в любви и счастье жить!

Эге-ге-гей! — стегает плеть строптивого коня,
Лети быстрее, буйный конь, вези к любви меня!

И кони статные стояли у терема резного подле, и сизый пар с ноздрей пускали, нетерпеливо ожидая, когда ж под руку с Ветром выйдет Метель — воздушная краса. И сядет рядом с ним в карету из ледяного криолита, чтобы поехать с ним в хоромы, которые давно построил в горах высоких вольный Ветер.
И вот дверь терема открылась, и новобрачные шагали, за ними шли Мороз и Вьюга, и в экипажи погрузились.
Помчали их лихие кони стремглав, едва земли касаясь, потом и вовсе полетели к вершинам гор жемчужно-белых, хребтов великого Алтая.

Там на горе Маашей – Баши, тянулись к небу пики башен, из них флагштоки в синь вонзались, и ветром тихо развевались по небу узенькие флаги. Как будто чистый белый айсберг, там замок встал средь поднебесья, мерцали башни ледяные, а глянец стен, словно зеркальный, переливался, ослепляя своим сиянием морозным, и в пенных облаках качаясь, блистала наледью дорога, ведущая к литым воротам, гостеприимно распахнувшим свои тяжелые затворы.

Шли гости в залы, где в убранствах со стен свисали канделябры, огонь морозный синий-синий пылал в них, ярко освещая столы огромные литые, которые дымились в яствах.
И состоялся пир морозный, звенели кубки хрусталя, которые из вечных льдов гранёны были к свадьбе этой.
Мороз, в ту пору уж степенный, с роскошной белой бородою, в усах своих улыбку прятал, седую Вьюгу приобняв. Довольные, они сидели, любуясь дочерью своею, и молодым добра желали, любви и продолженья рода.

…В высоком небе, словно в пенном море, всклокоченные плыли облака. Им золотыми длинными лучами вцеплялись звёзды в пышные бока. И месяц путался в туманных перекатах, сквозь них светился блеклой охры дым, и сладко, безмятежно, беззаботно спалось в подушках ватных молодым.
И облачный корабль всю ночь, качаясь, плыл к первым ярким проблескам зари и тихо, осторожно опускаясь, к утру достиг заснеженной земли.
Так и проснулись в облаке из снега, переглянулись, ничего не понимая, — а между ними маленькая девочка лежала, молча глазками моргая. И розовеющий луч солнца оставил ей свой след на щёчках. Сорока вдруг застрекотала: «У Ветра появилась дочка!» — и понесла ту весть по свету, трещала всем: «Из снега вся! Она похожа на снежинку, как будто снежное дитя!»
Молва летела над простором, и ликовала вся округа, летели птицы, мчались звери, передавали весть друг другу.
— Снегурочка! — неслось по лесу, и громким эхом отдавалось, и вновь звучало имя это, из уст в уста передавалось.
Под ветром кренились деревья, сосна сосне вдруг прошептала: «Такого дива отродясь ещё ни разу не встречала… И как такое может быть, и разве так могло случиться, чтобы из снега в облаках такому чуду появиться?»

Морозу что – то не спалось, какой – то трепет в душу впал, и он как маятник по дому туда – сюда всё исшагал. Как будто ждал, что вот случится, свершится, вдруг произойдет, и кто – то в двери постучится, и даже на порог шагнёт. Но стук в окно раздался звонко, - весть прилетела за ребёнка. И он к окну, раскрыл его, и с улицы с потоком  ветра, сорока впрыгнула в окно.

Луна светила слабо, как лампада, и Дед Мороз, в руках качая чадо, приник к хрустальной раме зеркала из льда — и вдруг увидел, в отраженье глядя, как взгляд Снегурочки искрится, алеют щёчки, и огонь в глазах, и звёзды на заснеженных ресницах… И в бликах зеркала, то ль явь, то ли виденье, вдруг вспыхнули из прошлого мгновенья.
Он вспомнил всё, что в жизни раньше было. Как ревность Вьюги Звёздочку сгубила, как оморочек  песни ему пела и как звезда его грудь отогрела…
Дед плакал, по щекам катились слёзы давным-давно забытых грёз.
И Вьюга подошла, чтобы обнять, но вот в глазах его застыл мороз, с обидой губ холодный шепот:
— Кто ты такая, что творишь? Я долго спал под чары злые... Но лишь любовь обманом ты больше не удержишь.
— Да как ты смеешь так со мною? Со мной, царицею зимы! Как можешь вровень со звездою меня теперь поставить ты? Одна такая я на свете, их — миллиарды в небе светит.
Слеза терялась в бороде; Дед отвернулся, понимая, что бесполезно спорить с ней, что для него на целом свете теперь нет ближе, нет родней Снегурочки, любимой внучки.
Всю ночь, всё утро и весь день, глаз не сомкнув, с собою спорил, листал страницы прошлых лет — и понял он, что значит горе: в обмане жить, когда с тобою есть та, что мило улыбнётся и в то же время злой змеёю вкруг шеи ловко обовьётся.
И дал зарок, что впредь, вовек, он к Вьюге больше не вернётся, он для Снегурочки теперь от колдовского сна очнётся.
Такой он дал себе обет, и горько-горько плакал Дед.

Сгустившись, снег лёг на поля,
Озябла вся земля.
Седую жизнь сегодня я
Хочу начать с нуля.

Добро пусть будет в каждом дне
Как свет звезды сиять.
Никто не в силах у меня
Любви огонь отнять.

Плыл молчаливый лунный вечер. Упала тишина в овраги. Окутались деревья в сон, и, словно росчерк на бумаге, на белом снеге виден след, цепочкой длинной уводящий в такую глубь, в такую глушь, во тьму лесную, в дебри, в чащу…
Шёл Дед Мороз, куда не зная, казалось, от себя бежал. То, ускоряя шаг, спешил он, то, замедляя, ковылял. А там, где вязкие сугробы путь преграждали — не пройти, он палку отыскал большую и, опираясь на неё, с трудом перебирая ноги, он всё же не прервал пути. 
Обида так его терзала, что слёз поток не прерывался, и с каждой пролитой слезою он от былого отрывался.
За ним летела Вьюга следом и плакала, и умоляла... Потом, озлобившись сильнее, дорогу снегом заметала. В слезах завьюживала тропы, вставала вихрем на пути, вцеплялась в ноги и кричала: «Постой, прошу, не уходи!»
А он все шёл, её не слыша, уж лес давно сомкнулся кругом, в отчаянье кричала Вьюга: «Мы не расстанемся друг с другом!»
Её заклятье над землёю холодным ветром полетело, и закружилось в вихре снежном, и засвистело, загудело…
Взметался снег вкруг Деда всюду: куда ни кинь — пурга несётся, куда ни глянь — рыдает Вьюга, то дико воет, то смеётся, то птичий клёкот слышит он, то песнь, что сильно клонит в сон…
Дед глянул на не неё с укором, поймав жестокий холод глаз.
— Мороз, ты слышишь? — прокричала. — Лишь только смерть разлучит нас!
И злобно снежные охапки кидала, на него ссыпая. Дед ничего уже не слышал, в большом сугробе утопая.
А Вьюга поднялась до звёзд большим воздушным силуэтом и смело руку запустила в большую снеговую тучу, и вырвала её из неба движеньем резким, сильным, точным — так, что разряд прошёл из молний и громыхнуло небо в ночи. И с силой, будто выжимая, сводила Вьюга свои руки…
В её пригоршнях сжалась туча, как будто бы песок сквозь пальцы, вся просочилась, вниз кидая большие крупные снежинки.
Они летели очень быстро, подобно струям водопада, густым потоком леденящим, скрывая белоснежной пеной седую голову Мороза.
А из-за ели, сквозь хвою, огня два жёлтых наблюдали, такие умные, живые… Они следили, понимали и так внимательно смотрели, что замерли и не моргали.
Поплыл туман сном леденящим, в сознанье дни меняли ночи, земля дрожала под ногами, и Дед Мороз зажмурил очи… Как вдруг какой-то свет внутри полился, засочился ярче — и что-то сердце обожгло: звезда в груди горела жарче.
И еле слышное тепло ему замёрзнуть не давало, любовь, что столько лет спала, вдруг его снова согревала. «Не замерзай, - он слышал шёпот, - пока ты жив, и я жива, любовь моя тебя согреет, умею я гореть дотла».
Луна застыла над землёй, и всё могло в ту ночь случиться, но в той заснеженной глуши завыла дикая волчица.
С трудом Дед веки приоткрыл, услышал вой чуть уловимый.
И кто-то быстро скрябал снег, Дед слышал шорох торопливый.
Хотелось сильно спать ему, но кто-то за ворот тянул, холодным носом ткнулся в щёку и слёзы языком слизнул.
Дед, сморщившись, открыл глаза: волчица руку теребила, его подняться заставляла, в лицо дышала и скулила.
Он приподнялся кое-как, но на ногах стоять не мог. Нагнулся, снег разгрёб руками и палку из него извлёк.
От слез обледенела палка, замёрзли капли завитками и, обвивая шест, тянулись сплетений хитрые узоры. В замысловатых филигранях холодным отблеском играли.
Дед удивился: «Что за чудо?» — в руке его уже не палка, а чудо-посох оказался, красивый, будто бы хрустальный, любой слезы и то прозрачней; большие снежные кристаллы его верхушку украшали, поблёскивая перламутром, почти светились в лунном свете. Из середины тех кристаллов сосулькой иглица торчала, на ней объёмная снежинка, застыв, на острие дрожала.

Он, ничего не понимая, с трудом о посох опираясь, пошёл в лес дальше не спеша, но обратил на то вниманье, что, лишь земли касался посох, снежинки вмиг к нему слетались, объёмные, как будто хлопья, Дед даже удивился вслух: «Какие крупные снежинки, как будто перьев лёгкий пух».
Остановился Дед Мороз, подумал, посох рассмотрел, тихонько им о землю стукнул — волна из света по узорам прошлась и сильно заискрилась, как будто свет шёл изнутри, стекло хрустальное светилось.
Тогда он снова, взявшись крепко за посох аж двумя руками, что силы есть ударил в землю — земля под снегом задрожала.
И Дед Мороз от удивления забыл про все свои обиды, про боль, что душу разрывала, про лютый холод и про Вьюгу, что ему жизни не давала,  — и вновь о землю стукнул посох, проверить снова его силы. И появилась вмиг упряжка, в ней кони гривы распустили, белее белого окраса, как будто снежного огня.
Мороз отпрянул, отмахнулся, глаза прикрыл, себе не веря.
Подъехали к Морозу сани.
— Да что за диво-то такое? — он прокричал, спросив у леса. — Откуда взялся чудо-посох, волшебной силой наделённый?
И лес ему ответил эхом:
— Всё в этой жизни объяснимо, и то, что чудо происходит, такое тоже не случайно, лишь только надо быть готовым принять большие перемены. Вот так с тобою и случилось, когда ты твёрдо был уверен, что жить по-прежнему не сможешь, слезами сердце очищая, сквозь страх потерь шёл в неизвестность, терзаемый душевной болью, которая слезой горючей вся вышла вон, покинув тело, внутри освободив пространство для жизни новой, дней счастливых, для добрых, благородных дел. Жить для других, дарить им радость — таким ты выбрал свой удел.
Дед Мороз сел в сани, и с этого момента началась его новая жизнь. Жизнь, полная чудес, добра и волшебства.
Кони мчались быстро, и волчица еле поспевала бежать за ними, охраняя Мороза.
Когда Дед Мороз проезжал очень широкую поляну, вдоль которой протекала не до конца обледеневшая река, в водах которой плескались первые солнечные лучи и весь лес розовел в этом свете, залюбовавшись красотой, он притормозил коней.
— Тпру!..
Дед Мороз вышел из саней, чтобы насладиться этой красотой. Он широко раскинул в стороны руки и во всю мочь прокричал:
— Э-ге-ге-гей!!!
Эхо полетело по лесу, птицы испуганно вспорхнули с ветвей, осыпая на землю снег.
Дед Мороз, наслаждаясь свободой, ещё раз громко прокричал:
— О-го-го-го!
Дед Мороз уже понял, что посох наделён волшебной силой, и, собрав всю свою силу, опустил посох на землю.
Вся земля содрогнулась так, что Дед Мороз, не ожидая этого, прижался к земле.
Вся округа трещала от грохота, земля тряслась, дрожала, а посередине поляны, прямо из земли, вырос огромный терем.
Дед Мороз подошёл к крыльцу, взялся рукой за массивное кольцо входной двери и потянул дверь на себя — она послушно распахнулась.
Дед Мороз вошёл внутрь терема. Внутри было так хорошо, уютно и тепло, что он ощутил себя дома. Сняв тулуп, сел за накрытый стол, отведал яств, потом сходил накормил волчицу, спасшую его и теперь охраняющую терем, а после сел поближе к горящей печи, обогрелся и стал задумчиво смотреть на огонь, который напоминал ему о Звёздочке.
Деду Морозу стало грустно, одиноко и очень-очень жалко погубленную Вьюгой Звёздочку... В этих думах он совсем опечалился и сник, но вдруг его осенило: «Посох!»
Только он подумал о посохе, как посох замерцал, заискрился.
Мороз взял его в руки и очень осторожно, совсем слегка, стукнул им об пол. Посох зазвенел, и огненным воздушным силуэтом вдруг начал высвечиваться и искриться прозрачный, колыхающийся, как воздух, образ Звёздочки.
Дед Мороз тихонечко, чтобы не спугнуть возникший в пространстве милый облик. Еле прикасаясь, он провёл рукой по её волосам: рука утонула в ней, а она стоит, вся прозрачная, печально смотрит на Мороза, и светится будто голограммная.
Сердце в груди Деда Мороза тоже ярче засветилось, зажгло, затрепетало, будто хотело выпрыгнуть наружу и полететь к ней.
Дед Мороз дотронулся до своей груди рукой, как бы взяв от огня своего сердца искорку, и кинул ей. Искорка взметнулась, полетела, проникая в Звёздочку, и Звёздочка из призрачной дымки воплотилась в человеческий образ, падая в обморок.
Дед Мороз склонился над ней, взял на руки, поцеловал и направился к двери. Открыв дверь ногою и выйдя на улицу, Мороз уложил Звёздочку в сани, накрыл её своим тулупом, сел рядом сам и отчаянно прокричал:
— Но! Поехали, родимые!
Кони, набирая скорость, помчались и отрываясь от земли стали подниматься высоко в звёздное небо.
Месяц, увидев летящие сани, опешил — такого он ещё никогда не видел. Его глаза расширились от удивления и внимательно наблюдали за приближающейся по воздуху повозкой.
Звезда, бледная, потускневшая, безликая неподвижно лежала в санях, в ней совсем не было огня.
Звёзды со всего неба слетелись к упряжке и, узнав её, протянули к Звёздочке свои длинные лучи, делясь с ней светом и теплом, наполняя Звёздочку жизнью.
Звёздочка, будто отогрелась, оттаяла, окрепла в этих лучах, и, пошевелилась, открыв глаза.
Все, замерев, смотрели на неё.
Дед Мороз склонился к Звёздочке, взял её на руки и пошёл по лунной дорожке Месяца.

Ты, Месяц, знаешь всё, ты видел,
Как наша связь была крепка.
В моей груди живет она лишь,
В твоих руках — её судьба.
Прошу тебя — ты мудрый старец
И на меня не осерчай, —
Отдай её мне и здесь, в небе,
Меня с звездою обвенчай!

Месяц лукаво прищурил глаза, его губы широко растянулись в довольной улыбке, а наблюдающие звёзды восторженно наперебой тоже стали просить: «Обвенчай их, обвенчай!!!»
Месяц очень глубоко вдохнул воздух Вселенной, и он вместе со звёздной пылью потоком полетел ему в рот, сильно раздувая щёки.
Месяц на мгновение задержал дыхание — и с силой прыснул на Звёздочку и Деда Мороза воздухом, обрызгав их.
Этот воздух полетел, золотясь огневыми искрами, необыкновенным переливающимся светом, пронизывая Звёздочку и Деда Мороза насквозь.
Под этим потоком Звёздочка как будто набрала силы: румянец заиграл на щеках, как прежде, радостью засияли глаза. На её голове, поверх чеканного головного убора, появилось прозрачное, струящееся воздушное полотно, похожее на фату. А одежда стала лёгкой и невесомой, будто она надела на себя струящееся длинное свадебное платье, всё узорно расшитое тонкой золотистой нитью.
Месяц довольно посмотрел на Звёздочку и Деда Мороза, растянул свои губы в улыбке и полетел вокруг них.
Звёзды со всей Вселенной также слетелись вокруг Звёздочки и Деда Мороза, образовывая плотное золотистое кольцо, закружились, набирая обороты до такой степени, что получилась быстро вращающаяся воздушная воронка.
Конус этой воронки опустился к терему Деда Мороза, проникая в него сквозь крышу, и посередине комнаты, в рассеивающейся ослабевающей воронке, в свете звёздных лучей появились Дед Мороз и Звёздочка.

Так и поселились они в доме новом — и там живут по сей день.

А что же Вьюга? Та, конечно, ревела, злилась, завывала и в своём сердце ещё злее, суровей, беспощадней стала.
Она и не смогла понять, что же случилось с Дед Морозом и почему вдруг её чары сил колдовских лишились разом… И жить ей в свете тяжело, коль сердце в кровь, терзает зло.
И летает она разъяренная по всей земле, плачет над своей судьбой, и от терзающей её душу злости, вонзает в сердца людей острые пики – стрелы, чтобы сердца их обледенели, и они никогда не познали мук любви.
И обиженная на всех, затаившая зло в своём сердце, поёт Вьюга на весь лес, свои печальные, наполненные душевными муками — песни:

И попробуйте вы догоните меня,
Птичку серую с точкой мишени на лбу.
Бейте, смейтесь, излейте всё зло на меня,
Слов откройте по мне пальбу.
Презираю вас, счастье нашедшие,
Моей болью, моими муками…
Мне судьбою теперь предначертано
В окна ваши стучать перестуками,
Выть в потемках, взывая все силы зла,
Чтобы ваша любовь, как моя – умерла.

Душит, давит меня бессонница,
Сердце болью пытает, криками…
Целое озеро светлых слёз
Ночи мои выплакали.
Кинуться б в воду ту мыслями,
Рябь чтоб кругами – кольцами,
Да обратились смыслами
Годы моей вольницы.
Воля – неволя мне,
Свет – ни свет,
Если Мороза со мною нет.

Такие песни слагала Вьюга, проливая слёзы, которых было так много, что образовалось посреди луговых степей Алтая, Светлое озеро, не застывающее ни в какие морозы, и стали на это озеро слетаться такие же красивые, величавые, белоснежные, крылатые, и такие же верные как и сама Вьюга, — птицы — белые лебеди.
И Вьюга всем сердцем полюбила лебедей, и часто бывала у этого озера, и любовалась их грацией, и восхищалась их изяществом, и восторгалась чистотой и верностью этих птиц, той верностью, о которой она всегда мечтала.

Отец закрыл книгу и погладил задумавшуюся Снежку по голове.
— Ну что ты приуныла, моя девочка? Пойдём, сейчас дедушка за тобой приедет, вас на свой праздник ждут друзья!
Снежка подняла свои большие красивые глаза на отца.
В этот момент в дверях комнаты появился Дед Мороз:
— Снежка, а ну, давай быстрей собирайся, детвора уже заждалась нашего прихода, разве ты не слышишь? Они зовут нас!
Снежка прислушалась, и отдалённые голоса донеслись до неё:
— Сне-гу-роч-ка!
— Дед Мороз!
Снежка подбежала к окну и посмотрела сквозь узорчатое стекло.
Вьюга с улицы, прильнув к стеклу, с любовью смотрела на неё, прижав палец к губам, словно говорила ей: «Тише…»
Снежка поцеловала свою ладошку и сдунула поцелуй для Вьюги, тихонько пошевелив губами: «Бабушка, любимая, лови!»
И Вьюга, помахав Снежке рукой, полетела в лес, а довольная Снежка стала собираться в дорогу.

БУДУЩИЙ НОВЫЙ ГОД 2
ВСТУПЛЕНИЕ
Три белых коня, запряжённых в резные сани, распустили на ветру снежные гривы и, весело цокая стальными подковами да звонко позвякивая медными колокольцами, понесли вдаль за приключениями Деда Мороза и его внучку Снегурочку.
Впереди их ждут очень интересные события, с которыми они столкнутся в зимнем новогоднем путешествии.
О них я обязательно расскажу тебе, но сейчас мне очень-очень хочется повернуть время вспять, отправившись в прошлое Деда Мороза, потому что я такую тайну разнюхала, такое узнала, о чём пока ещё никто ничего не ведает, а мне не терпится — страсть как хочется посплетничать, язык почесать…
Только ты, пожалуйста, никому не говори, что эту историю узнал от меня, пусть это будет нашим с тобой секретом, а если уж кто сильно будет дознаваться, откуда, мол, ты это знаешь, просто ответь: «Сорока настрекотала!»
Договорились?
Тогда слушай меня, земля полнится слухом, есть гора на Алтае, названьем – Белуха.
Эти сказы давно мной увидены в снах глубоких ночами зимними, и теперь поведать мне хочется сны, которые стали вещими.
Дело было там, где хребет из гор искривился своим позвоночником, под снегами тяжёлыми, мёртвыми изогнулся своими костищами, будто каторжник, с ног валящийся, словно сил не хватало, не мог держать больше грузных тех вековых оков. Он, бывало, вздохнёт обессилено, из последних сил поднатужится, распрямит свои плечи, расправится, от усталости избавляясь, — так, чтобы кости в спинище хрустнули, позвонки, хрящи, жилки, суставчики, передёрнувшись, шевельнулись все.
И идёт тогда зыбь, пробегает рябь, дрожь проходит от холки до копчика. Сразу дым пеленой поднимается… Трубку курит Горыня невидимый, не в затяг совсем — так, пошалиться, выпуская дым створожившийся, что клубами летит, извивается из кольца в кольцо, ходит вкруг горы белым облаком, да барашками кучерявыми прыгает дымок по откосам скал, летит кубарем да за валом вал.
Ну а коль великан затянувшийся невзначай дыхнёт не в ту дыхалку, перхота нападёт — гулко бухает, в кашле том громовом, оглушительном — кха-кха-кха! —нутряк выворачивает, да никак не может отхаркаться.
Сыплет с гор тогда снег лавиною, весь булыжником перемешанный, ходит всё ходуном, содрогается, так гудит-свистит, будто стонет плеть вдоль спины, ни пред кем не согнутою.
Там у самых подножий великих гор белоснежною тьмою схоронены тайны, кои давно уж раскрыть пора, да никто ещё не посмел пока, даже рта открыть не отважился.
Вот и я говорю их с оглядкою, страхом — тем, что тенями ветвистыми в сумраке ночи на тебя ползут и на кожу дрожью кидаются, мурашами большими по ней бегут. И от ужаса темя колется, волоски на затылке шевелятся, дыбарем поднимаются… Жуть такая, что встанешь как вкопанный, хочешь заорать, а кричать невмочь: тяжелеет язык, наливается, будто то не плоть, а свинец во рту; кое-как прохрипишь — хрип тот глотку жмёт, как клешнёй её перехватывает.
Вам признаюсь: мне трепетно, боязно тайны той вековой отворить затвор, вдруг меня да увидит, услышит он — сторожила тех необъятных гор. 
В бытие своем спрятан крепко он, точно волк, от стаи отбившийся, жизнь ведёт человека-отшельника старый-старый шаман Белогор.
Он живёт на такой высоте большой, куда даже след зверя дикого — и того никогда добрести не мог. Застывал зверь у этих высоких скал, ледяной колотушкой с них скатывался. Что уж зверь, если птице — и той не дана сила крыл к высоте той подняться.
Белогор в снегу ход-лазеечку протоптал к горе. Лабиринтом она извивается да к его норе. Занавесил он шкурой медвежьею узкий вход в своё обиталище, и висит мордой вниз мохнатою, зыркает пустыми глазницами, выпустив клыки угрожающе.

Обжился шаман там, да уютно так: из бревна сосны сколотил лежак, щели мхом забил, корой тонкою да поверху накрыл суконкою. Смастерил себе печку-каменку, пылко-рьяную, жгучую, жаркую. Как растопит её — горячо печёт, огонь в топке ревёт, извивается, докрасна камень раскалит, тот аж светится, изнутри горит. Стоит пекло, жар — хоть в тайгу беги иль скидай портки — голяком ходи.
Стены каменны поувешаны всякой снедью шаманской да утварью: там и выползни на крючьях висят, костяки, клыки да пучки из трав…
Он пещерою, будто гортанью, скрыт, будто бы кадык в полости сидит.
И настоль Белогор изучил гор нутро, что вслепую проходит все впадины, все ходы подземные ведает. Этим он порой и забавится: руку вытянет, ею поведёт, позажмурит глаза да вслепую идёт. Явно зверь в темноте — движется на слух, ходит нос ходуном, обостряется нюх. Тайники обходить он большой мастак: ни на миг даже не остановится, не запутается ни на шаг.
За века так с горами сроднился весь, что не только он сторожит хребет, а и сам хребет за шаманом след заметает, вильнув своим копчиком.
Дорожит тем шаманом великий край, дорожит им, как стражем всех гор, Алтай.
Белогора лицо — цвет земли в лютый зной — точно в засуху пообветрилось, будто пылью дорожной припудрилось, испещрилось всё мелкой трещиной да морщинками, яко тропами, пролегло вкруг глаз диким множеством — хоть года по ним, хоть века считай.
Сложен крепко он, ни отнять ни взять, сказать «сажень в плечах» — ничего не сказать. След босой ноги, что ни говори, если мерить рукой, на ладони три. Нет, соврала, четыре или даже пять, ну а ростом — два-три человека взять.
 Что уж там скрывать-приукрашивать: хоть и жира в нём ну ни капельки, в стороны мослаки торчат, весь поджарый, ядрёный да жилистый, время всё же сумело, своё взяло — кожа дряблая вся, пообвисшая, бородавкой поганой побитая. Такой древний, что не познать, сколь ему — может, триста, а то и четыреста, а скорее всего, ну ни дать ни взять, все пять сотен есть долгих зим и лет.
Обрамилось лицо длинной паклею, култышами большими свалявшейся, до того, что порою и не разберёшь, то ли волос седой, то ли изморозь обвилась, заплелась, перепуталась да косицами тонкими, длинными, поползла с чела змейкой белёсою вдоль костлявых скул и в бородушку, а с бородушки на два жгутика раздвоилась.
Глаза юркие ястребиные тёмным угольком зорко зреют вдаль. Глянут глубоко — на аршины вниз луч из глаза бьёт, нет ему границ, прошибает так — недра все видны в глубине земли, все припасы её и гробницы… 
Если в небо поднимет зрачки в кой раз, милями летит, будто сам вспарил телом, в облака и до самых звёзд, даже выше них, в сотни лет назад, тысячи вперед…
А случись повстречать двуногого, что судьбу пытать в горы подался, — зыркнет вострогом глаз в человека того, луч колючий летит, будто молния, прямо зрит в нутро, до углей прожжёт.
Хоть младой, хоть старик — слихорадится, от испуга что пёс ощетинится, сущность оного видит Белогор полностью насквозь. Взглядом мысли того прошевелит все — от малой до великой извилины, чисто всей пятернёю костлявою по кумекалке лазает-шарится, пальцем скрюченным мозги трогает. Бедный сразу забудет, как звать его, а коль пьяный, мгновенно протрезвится, глаза выпучит, онемеет весь, столбняком стоит будто вкопанный. В страхе этом мгновенно скукожится, ноги складнем в коленях сгибаются, будто острой косищей подкошенный. К земле низко башкою клонится под незримою страшною силищей, что за холку схватила и книзу гнет мозговницу звериною хваткою, ровно вошь к ногтю прижимая её.
Человечишка весь подрагивает — так в грудине бьётся ретивое, что потницею покрывается, понимая: пришла падучая, потроха все наружу вынула.

Вот однажды в кой веки схворнул шаман, тяжело ходил, кое-как дышал, стал хиреть с каждым днём, изнемог совсем, извела его хиль — смотреть не на что: весь кряхтит, скрипит, что замшелый пень, еле ноги таскает, шаркая.
А злой недуг похлеще, чем батог, бьёт, ломота ему все суставы гнёт, кости вертит, как будто чудовище подрывает шаману здоровьище.
— Что ли, дух с тела рвётся? Подняться сил нет, — Белогор обречённо вздыхает, и в бреду ему чудится, будто бы он заживо замерзает.
Пробирает мороз аж до самых костей, не найти Белогору спасенья… Или нет, изворотливый ум разве даст околеть? И шаман, не вставая с постели, в печь наотмашь кидает поленья.
— Ох… — лишь стонет шаман, — стынет сердце в груди, хоть персты склади, даром пропади.
Донемогся так, что и свет не зрит, сам врачует себя — голодом морит… Сушит брюхо своё, на измор берёт, а поправа к нему так и не идёт.
Уж с десяток дней иль чуть более лёжкой он лежал в своем лежбище, шкурой козьею замусоленной плотно-плотно в ознобе укутавшись. Слушал с улицы ветра пронзительный вой, что как бешеный носится этой зимой, в стены пялился да кряхтел, стонал, в бороде рукою блоху гонял… А она то в башку, то в штаны шнырнёт, да так больно его за бока грызёт, не даёт поболеть, тихо полежать… Шаман чешется, порываясь встать.
Отсморкался шаман, сплюнув на пол слюну, погонял язык, облизнув десну, потянулся, кой-как из постели встал, сунув ноги в пимы, взад-вперёд пошагал. Поразмялся в суставах, все кости потёр, постучал об уступок пятки, руки в стороны — и туда-сюда на спине посводил лопатки. Опосля почесался, зуд пытаясь унять, да проворней, живее блоху стал шпынять. Шустро руки мелькнули, исчезнув за ухом, быстро в этой погоне скользнули на брюхо, по подмышкам, по шее — и он её хвать! Наконец-то сумел он блошину поймать!
— А-а-а-ах, попалась? — блоху он фалангой прижал. — Ну и кто здесь хозяин? — хитро щурясь, сказал.
Пальцами блоху покатал слегка и на печь понёс — пошмалить ей бока.
Слабо чмокнуло тельце багровое — и исчезло в огне насекомое.
Белогор вздохнул, вроде как ожил, заурчали кишки, голодать нету сил. Дотянулся к сушонке, чтоб гриб с неё снять, стал мусолить его, шляпку дёснами мять. В печь дровишек подкинул, взял пустой котелок, снег пошёл зачерпнуть, чтоб запарить чаёк, да пока снег варился, а он его ждал, из ноздрищи в ноздрю ноготь пальца гонял. Потом швыркал отвар из целительных трав да чубук теребил, меж зубами зажав. Вечер тянется долго, шаман всё бодрит. «Вот ещё день в копилку», — сам себе говорит.
Так провёл он всю ночь, утро, следующий день, а ему… как сказать… ну не то чтобы лень, просто как-то ослаб, где-то смысл потерял, сам с собой говорил, сам себе мозговал… В одну точку смотрел, теребив рукава, ощутил, как от мыслей болит голова. «Ух, устал от тяжёлых навязчивых дум, а зима ошалела — какой колотун…»

Серое жилище шамана наполнял трепещущий свет отбрасываемого от печи огня, но, несмотря на жаркое пламя, пещера начала промерзать, покрывая стены изморозью. Серебристый иней полз по стене и блестел подобно сильно искрящейся алмазной крошке.
Белогор смотрел на стену, на растущие по ней морозные узоры, понимая, что что-то надо предпринимать: небывало холодная зима выдалась в этот раз, и если так будет продолжаться, то можно и совсем околеть.
Большим, почти во всю фалангу, лопатообразным ногтем Белогор провёл по узким обескровленным губам, которые ввалились в полость рта, плотно очертив наполовину обеззубевшие дёсны, и, широко разинув ртище, похожий на звериную пасть, скользнул туда пальцем.
Какое-то время он усердно ковырялся в прогнившем корешке зуба, пока не добыл оттуда частицу сушёного гриба, которую у него никак не получалось извлечь. Белогор поднёс палец к лицу, рассмотрел крошку и другим пальцем, будто щелчком, сбил её с ногтя. Кусочек гриба полетел к другой стороне пещеры и прилип на стену, незаметно вписавшись среди крупинок поблёскивающей руды. Ещё долго Белогор сидел на краю своей лежанки, смотрел на огонь и думал, думал, думал…
Ветер за стенами протяжно завывал будто пес.
— Бр-р-р, собачий холод, — поёжился шаман. — Дуборыга стоит, что не высунешь нос, нестерпимо кусается нынче мороз. И лютует зима, совсем озверела, надо срочно узнать, в чём же может быть дело.
Белогор решительно рывком поднялся с постели; доски под ним, распрямившись, облегчённо скрипнули.
Лицо шамана было напряжено и серьёзно.
Он быстро натаскал снега в котёл, растопил его, обмылся, надел лучшие одежды, приготовив себя к колдовскому обряду — камланию.

После нескольких минут напряжённого молчания, в котором он мысленно настроился на обряд, шаман взял в руки уже долгое время скучающе висящий на стене бубен и, сосредоточившись, с размаха ударил в него колотушкой. Тонкая лошадиная кожа, натянутая на большом круглом ободе, прогнулась, взвыла от удара, застонала, заплакала, наполняя пещеру вибрирующим гулом, эхо которого приглушённым раскатом ползло вглубь каменистых стен. Казалось, что сквозь всю гору просочились и эхом понеслись отзвуки этого плача.
Ещё, ещё, ещё раз Белогор занёс деревянную колотушку… а потом стал тихонько, постукивая, перебирать по светящейся прожилками мембране сухими костяшками огрубевших, потрескавшихся пальцев, извлекая звук, чем-то схожий с отдалённым цокотом копыт.
Маленькие железные колечки, попарно подвешенные в ободе бубна, задевая друг друга, мелодично задребезжали колокольчиками.
Шаман, вздрогнув, передёрнулся всем телом, как будто через его нутро молнией прошёл сильнейший электрический разряд, который сводил судорогой мышцы, и, как-то угловато задвигавшись, судорожно дёргаясь, затанцевал, сливаясь хаотичными движениями с льющейся песней бубна. Во время танца шаман умудрялся постучать в стонущую мембрану бубна и локтем, и головой, и заострившейся костлявой коленкой.
Чок-чок-чок… — быструю дробь начали отбивать металлические накаблучники, прикреплённые к подошве унт Белогора. Каменистая, за века до глянца отшлифованная поверхность пола чеканным звяканьем откликалась им в унисон.
Потом, загнусавив в тон музыке, выдувая воздух через ноздри и часто прерывая этот поток двумя пальцами, Белогор чувственно прикрыл глаза сморщенными, будто сушёными, веками, кожа которых до того обвисла, что сходила за шоры.
Цокот копыт, приближаясь, усиливался, и шаман, ускоряя ритм движений, мелко подпрыгивая и семеня ногами, потряхивал своей белой головой, растрёпанные волосы которой напоминали распущенную конскую гриву, создавая этим иллюзию скачущего маститого жеребца, время от времени встающего на дыбы.
В какое-то мгновение, издав гортанный хрип, подобный лошадиному храпу, он замер в самом изощрённом движении, будто застывшая керамическая статуэтка. После всего происходящего в пещере повисла давящая напряжённая тишина.
Белогор, навострив уши и как-то по-звериному раздувая широкие ноздри, прислушался. Ших-ших-ших… — раздалось шарканье за его спиной. Он молниеносно обернулся на послышавшийся шорох.
Леденящий воздух потянулся из всех щелей, образовав сгусток бледной, еле заметной тени, сползающей с потолка. Тень мелькнула вдоль стены и присоединилась к отблескам пляшущего в печи огня, тонкими сероватыми струйками переплетаясь с взметнувшимися языками пламени.
Белогор, пристально наблюдая за тенью, ждал. Ждал, когда духи предков, которых он вызывал своим песнопением, выйдут с ним на контакт.
Огонь очень страшно завыл, зашипел так, будто в него плеснули воды, и бесновато заревел, выталкивая из себя свистящие вспышки раскалённых огарков.
Тень не спешила. Извиваясь, она разогрелась на жарких терракотовых углях и, поднятая сгустившимися клубами сажи, мягким, искрящимся чёрным дымом скользнула на стену, приобретая огромный контур человеческих очертаний. Вместо глаз из тёмной головы сильно блеснули и посмотрели на Белогора просветившиеся сквозь дымку два шающих осколка змеевика, прожилки которого мигнули в стене.

Тень протянула дрожащую руку, положив на плечи Белогора длинные цепкие пальцы, крепко стиснув их.
— Зачем ты позвал меня? — склонившись к лицу Белогора, угрожающе шикая, спросила тень. Змеевик её глазниц блеснул пунцовым цветом огня.
— Знать хочу, расскажи, что за сила так вертит меня?
Извивающаяся тень, осыпая с себя крупные хлопья сажи, вытягиваясь, приобрела вид удлинённого тела, плывущего к Белогору. Кольцами, по-змеиному, тень обвилась вокруг него, опутав по рукам и ногам, и своим чёрным туманным силуэтом головы заглянула Белогору прямо в глаза, пронзительным гипнотическим взглядом читая его потаённые мысли.
Тень, выкидывая к лицу Белогора свой длинный раздвоившийся язык, несколько раз шикнула, и сиплый, глуховатый звук протяжно полился прямо в шаманское ухо:
— А зачем, Белогор, тебе вечно жить, от зари до зари блох без толку давить?
 От таких слов Белогору, которого так пристыдили, стало не по себе, и холодная дрожь пробежала по его спине, но он промолчал, так как был словно парализованный.
Тень колыхалась, пребывая в постоянном движении, и подобно огромному полозу, шелестя лоснящимися чешуйками чёрной кожи, стягивала Белогора змеиными кольцами и не отводила от него своих пылающих вертикально вытянутых зрачков, продолжая зловеще шикать ему в ухо:
— Явно день позабыт, когда был ты в лесу, греешь кости свои, ковыряясь в носу. Между тем там великое чудо свершится: в череде зимних дней в свет дитя народится — не простое дитя, а из наших кровей, наделённое даром бессмертия дней. Тот ребёнок прославит великий сей край, ждёт рожденья его всемогущий Алтай. Породит его та, что всесильна и зла, — то хозяйка снегов, вековуха Зима. Никто ныне ни лет, ни года не считает, просто время плывёт, исчисленья не знает, и зима по сезонам летает, как хочет, — хочет в лето она, хочет в осень заскочит, по весенней траве заморозкой пройдёт и в реке, коль захочется ей, схватит лёд. 
Иди к ней, Белогор, поклонись до земли, первым ласково матушкою назови, предложи ей в сезонах порядок начать, каждый год приходящий весельем встречать. Пусть ребёнка её день прихода станет часом и днём исчисления года. И где только появится, где он пройдёт, каждый ведал и знал: наступил Новый год!
Да придумай ты имя ему, чтоб наречь, иль подслушай у каждого жителя речь: слово то, что поболе других в обиходе, для ребёнка того идеально подходит.
Тень вздохнула:
— Ну всё, мне пора торопиться, и тебе час всего — дитя в полночь родится. Коли имя сумеешь ему подобрать, без хворы века три землю будешь топтать. В полночь Нового года родится не зря — год отсчёт свой начнёт с первого января.
Тень исчезла, растаяла, как не бывало. Белогора теперь лишь одно волновало. Мысли разные лезли из старческих дум — он их гнал от себя, изворачивал ум, об одном лишь кумекал: что могло б подсказать, как ребёнка того можно было назвать?

Стояла тёмная непроглядная мгла, ночь была холодной, и Зима, торжествуя, раскидала по всему небу крошечные осколки льда, которые многоточием мерцающих звёзд вспыхнули холодным огнём, рассыпаясь по небосводу. В их молочном свете, посеребрив воздух, ещё больше замерцала крошечными искрами мелкая морозная пыльца.
Большой месяц тоже весь обледенел, приморозившись рогом к вершине горы Белухи.
Белогор, одевшись в тёплый тулуп и нахлобучив на себя большую меховую шапку, вышел из своей пещеры, ступив на чистый, белый, ещё никем не тронутый снег, который, продавливаясь под тяжестью его тела, сильно хрустел, оставляя в себе тёмно-синие трафареты крупных лап.
Белогор, минуя огромные снежные сугробы, поднимался к самой макушке горы. Достигнув намеченной цели, он уселся в светло-бежевую дугу месяца, словно на трон, выточенный из слоновой кости, прикрыл свои ноги мохнатой звериной шкурой, подоткнулся ею со всех сторон, поелозил, поудобней устраиваясь, и, нахохлившись, будто озябший воробей, притих.

Затаивши дыхание, Белогор напрягал свой слух и слышал далеко-далеко, за тысячи миль, то, о чём говорят люди.
Вот до его ушей с противоположного края земли долетел еле слышный тихий отдалённый диалог:
— Морозяка стоит! В рукавицу прячь нос.
— Да уж, точно, шалит в эту зиму мороз.
— Хм… — ухмыльнулся сам себе Белогор, стал подслушивать дальше людской разговор.
— Иди в углик сходи, скоро печь прогорит, стены могут промерзнуть, мороз что творит!
— Есть! — довольный шаман произнёс, приподнялся, к глазам своим руки поднёс. Как бинокль их приставил да ракурс навёл, стал осматривать горы, леса, степи, дол…
Посмотрел шаман прямо — увидел деревни, повернул взор налево — и там есть строенья, обернувшись, повёл взглядом пристальным вправо — в поле зрения что-то биноклю попало. Ещё зорче вгляделся шаман в зимний дол — увидал сруб бревенчатый, маленький дом. Присмотрелся к нему: блеклый свет за окном, и прислушался: что ж говорят в доме том?
Мать ребёнку тихонько на ушко сказала:
— Спи, малыш, я ещё принесла одеяло, нынче холодно очень, чтоб ты не замерз… Коли дома тепло, перетерпим мороз.
Шаман думал и понял: есть слово в народе, что младенцу Зимы очень точно подходит. Он и сам много раз слово то произнёс и решился дать имя ребёнку — Мороз!
Шаман громко закричал в темноту:
— Мо-ро-о-оз!
Далёким отзвуком до него донёсся плач младенца.
— Родился Мороз! — утвердительно сказал шаман.
В этот миг разноцветными красочными переливами заколыхалось над головой небо. Северное сияние, подобно праздничному салюту, торжественными вспышками осветило землю, тем самым празднуя рождение Мороза и одновременно начало первого Нового года!
На вершине горы освещённый цветным огнём ещё долго стоял Белогор. Он думал, думал, думал… словно не мог на что-то решиться, а потом развёл в стороны руки, как крылья, покачался всем телом, кренясь в разные стороны, будто парусник под ветром, и, резко оторвавшись от горы, птицею полетел вниз.

К ледяному терему Зимы он добрался за полночь.

Потоптавшись с ноги на ногу у крыльца, Белогор постучался в массивную ледяную дверь и, взявшись за огромное кольцо, служившее дверной ручкой, потянул её на себя.
Очень красивая, статная женщина в роскошно мерцающем белоснежном платье держала в руках младенца и глазами цвета бирюзового льда смотрела на него.
— Белогор? — удивлённый взор, оторвавшись от ребёнка, скользнул к двери.
— Здравствуй, Зимушка! — мялся… не знал, как начать. — Позволь матушкою тебя величать? — низко в пол поклонился, на ребёночка — глядь: — Да позволь мне дитёночку имечко дать?
Зима улыбнулась и, качая на руках младенца, лёгкой, скользящей поступью подошла к Белогору, протянув ему малыша.
— Да, конечно, позволю. У порога не стой. На, ребёнка держи — сын-то всё-таки твой!
Белогор поперхнулся:
Кха-кха… как?! — не в себе закричал. — Почему я последним об этом узнал?! Я с трудом понимаю, как сие может статься, мы ещё с той весны порешили расстаться!
— Что ты хочешь сказать? — бровь взметнула Зима.
— Кто есть я и где ты? Ты — царица, мечта!
А Зима ещё больше улыбнулась в ответ и словами, как будто бы с лёгкой прохладцей:
— Слушай, мы не чужие давно, стоит ли так теперь волноваться? Сам подумай: ну что нам с тобою делить? Я привыкла давно в одиночестве жить. Хочешь ты быть один? По пещерам гуляй, сыну только уменье своё передай. Ну а коли не хочешь нас с сыном принять — уходи, не хочу тебя более знать.
Будто лёд в его сердце, согревшись, растаял и поднялся к глазам, вытекая слезами.
— Я старик… — Белогор, взгляд потупив, сказал тихо, глухо.
— Успокойся, я тоже давно вековуха, — подошла к Белогору и нежно обняла: — Я скучала и злилась… в гневе я лютовала. И сама так озябла, что холод по коже… Будешь спорить со мной — и тебя заморожу!
Белогор Зиму обнял, ей в ответ произнёс:
— Я к рожденью Мороза подарки принёс.
Распахнул свой тулуп, и посыпались на пол драгоценные камни из залежей гор — самоцветы, что жизнь всю сбирал Белогор.
И Зима их восторженная примеряла, но их было так много, что рук не хватало.
— Куда мне сложить их, не приложу я толку?
— Будем проще — давай их повесим на ёлку!
Так всю ночь до утра Зима ёлку рядила, самоцветы на каждую лапу садила. Но сперва их у зеркала к телу приладит да на каждый свой тоненький пальчик насадит, налюбуется вдоволь, от души насмеётся, а потом уже ёлке камушек отдаётся…
Так в хоромах Зимы да на каждой иголке засияла камнями красавица ёлка! И поверье с тех лет прижилось на земле, что под ёлкой подарки всегда детворе оставляет Мороз, да чтоб без сожаленья, ведь все дети его празднуют день рожденья!

Так и стал жить Мороз: то в пещере с отцом, то в лесу — Белогор ему выстроил дом. А Зима тоже с ними порою бывала, когда время свободное — к ним прилетала.

Жизни смысл приобрёл Белогор будто вновь, словно в венах его обновилась вся кровь. Так легко на душе, весь сияет от счастья, стал в осколки слюды поглядывать чаще, отраженьем своим чтобы полюбоваться, ведь он волос обрил, чаще стал умываться, сила к телу вернулась и радость к очам, стал спокойно и крепко он спать по ночам. Одним словом — силён, словно он молодец. Ну а то! Как-никак стал отец!

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.