Гримо зашел в кабинет и остановился на пороге, не решаясь двинуться дальше. Преодолеть себя оказалось не просто, но сделать то, что он намеревался, управляющий не мог доверить никому. Тетрадь по-прежнему лежала на столе, раскрытая на последних страницах. От двери Гримо отлично видел, что страницы эти исписаны. Он сделал еще одно усилие и подошел ближе: все в комнате еще хранило присутствие хозяина, хотя сам он уже несколько дней как покоился в земле.
Каждый шаг давался старику с неимоверным трудом, но неведомая сила толкала его к столу. Он остановился рядом, не решаясь сесть в кресло, в которое никто никогда, кроме графа, не смел садиться. Тетрадь манила Гримо: в пляшущих строчках, так не похожих на обычный почерк графа, был привет, понятный теперь только Гримо. Ни д'Артаньяну, ни Арамису не рискнул бы он показать эту тетрадь. Он тоже не имел права читать ее, но, склонившись над листами, он вдруг увидел нечто, что заставило его без сил опуститься на место хозяина. Теперь он уже не мог оторваться, и пролистал назад несколько страниц. Ему не понадобилось много времени, чтобы прочитать то, что было написано. Он сидел, обхватив голову руками, и редкие седые волосы запутались в узловатых старческих пальцах. Осознание прочитанного постепенно читалось на его лице и ужас, отчаяние, все сильнее овладевали старым слугой.
Как могло случиться, что граф доверил бумаге такую тайну? Какое помрачение нашло на него, всегда так трезво и ответственно оценивавшего последствия своих поступков? Только болезнью, отчаянием, одиночеством можно было это объяснить.
Гримо помнил их расставание до последней секунды. Помнил, какой ледяной была рука графа, которую он поцеловал на прощание, помнил его потерянный взгляд, когда он, Гримо, сказал, что поедет с Раулем, и тяжкое раскаяние, чувство вины, страшная двойственность сознания скрутили его. Он не мог оставить Рауля одного, но и не должен был покидать графа. Он бы сумел поддержать его, он бы заботился о нем, и, если уж виконту суждено было погибнуть, он бы сумел продлить и скрасить последние дни своего господина. И уж точно, при нем Атос бы не написал этих страниц, этого страшного завещания.
Так Гримо просидел около часа. Потом с трудом встал и, после некоторого колебания, вырвал из тетради несколько последних страниц: среди них было и какое-то письмо. Потом растопил камин и бросил в огонь листы бумаги. Он мешал и перемешивал угли в камине, пока не убедился, что от бумаги не осталось даже пепла. Только после этого он закрыл тетрадь, спрятал ее в ящик стола, и вышел из кабинета, плотно прикрыв дверь. Идя по коридору старческой, шаркающей походкой, он несколько раз останавливался, и оглядывался на закрытую дверь: словно боялся, что еще кто-то проникнет в кабинет и прочитает уже не существующие страницы.
Видение исчезло, но собравшиеся еще долго сидели, храня молчание.
- Атос? - тихонько окликнул друга д'Артаньян.
- Что? - граф повернулся к нему, и гасконец увидел, что глаза его полны слез.
- Атос, теперь вы нам скажете, что было на тех страницах ,и почему Гримо уничтожил их?
- Я расскажу вам, - чуть дрогнувшим голосом ответил Атос. - Время пришло.
- Мне было лет десять-двенадцать, - начал свой рассказ граф, - когда, волею случая, мне привелось услышать странный разговор в коридорах Лувра. Беседовала моя мать с каким-то дворянином, разговор был очень приватным, я ничего не понял, да и боялся прислушиваться: это было совсем уж неприлично, я понимал, что попал в дурацкое положение, и постарался забыть об этом происшествии как можно скорее.
- А как вы попали в Луар в таком нежном возрасте, - не утерпел Портос.
- Портос! - попытался его отдернуть д'Артаньян, но Атос остановил его.
- Ничего страшного, тем более, что барон задал вопрос по-существу: отвечая на него, я объясняю очень многое. Господин дю Валлон, господа, моя мать была статс-дамой королевы Марии Медичи, и ее доверенным лицом. Именно она долгое время хранила переписку королевы, и вернула ее только после отставки. В этой переписке было одно письмо, которое королева Медичи не рискнула держать у себя, и велела графине спрятать его понадежнее. Моя мать хранила его, как зеницу ока, а, умирая, завещала мне хранить его так же тщательно, как делала она сама.
- И вы берегли это письмо не читая, граф? - спросил Арамис, который слушал, затаив дыхание.
- Это была не моя тайна.
- А ваш отец, он знал о письме?
- О нем знал человек, который получил это письмо, королева, моя мать и, через несколько лет, узнал и я.
- И что же было в этом письме? - Портосу не терпелось удовлетворить свое любопытство. - Вы все же прочитали его, Атос.
- Каюсь в грехе любопытства: прочитал! Прочитал, хотя испытываю отвращение к чтению чужих писем. Но я, после отъезда Рауля, ночами пересматривал семейный архив, кое-что пришлось уничтожить, и поэтому я решился вскрыть письмо.
- И что же в нем было? - нетерпение Арамиса достигло предела.
- Любовная записка королевы, в которой она извещала своего любовника, что беременна. Письмо было написано за два дня до королевской свадьбы.
- Так получается, что династия Бурбонов не ведет свой род от Генриха 4? - ахнул Маке. - Это же бомба, господа! И кто отец, вы знаете, граф?
- Знаю, - неохотно признался граф. - Но...
- Нет уж, теперь никаких тайн, - настаивал на своем Арамис, - тем более, что это уже и роли не играет.
- И, тем не менее,.. - Атосу было неприятно копаться в этом старом королевском белье.
- Атос, дорогой мой, ну снизойдите к моему любопытству, - улыбнулся самой приятной улыбкой бывший Генерал Ордена, - могу я узнать, чьего внука я пытался посадить на престол?
- Внука Роже де Беллегарда, - со вздохом ответил граф.
- Ничего себе, - тихо ахнул Дюма. - Это же сюжет для целого романа.
- Для некоторых из вас не новость, что Роже де Беллегард представлял персону Генриха 4 и привез во Францию Марию Медичи. Вот так и вышло, что дипломатический брак по доверенности состоялся на самом деле. Кто был инициатором этой связи, - не наше это дело, но ко дню бракосочетания у будущей королевы уже не оставалось сомнений - она понесла.
- И она в панике написала герцогу де Беллегарду?
- Да!
- Атос, а ваш отец ничего не знал? - удивился д'Артаньян.
- Если бы он знал, он никогда не заставил бы меня поклясться в верности Бурбонам. Он был человеком принципов.
- Как и вы, мой друг! - кивнул ему Арамис.
- Но я не понимаю, при чем тут письмо? Какое оно имеет значение? - пожал могучими плечами Портос. - И что оно должно было изменить?
- Сейчас оно безопасно. Но попади оно в руки тех, кто хотел поражения Франции, тогда, когда решалась после покушения на Генриха 4 судьба страны, это было бы смерти подобно.
- А потом?
- Друзья мои, история учит, что все в мире имеет свои последствия. Смена власти - это чаще всего смуты и гражданская война. Франция и так была растерзана и ослаблена. А по границам стояли ее извечные враги, и только ждали, как бы отхватить от ее границ кусок побольше и пожирнее. Смена династии открыла бы череду таких перестановок на карте мира, что в результате Англия могла бы на века стать безраздельной хозяйкой на континенте. Я думаю, это понимала даже королева Мария Медичи.
- Ну, История не знает сослагательных наклонений, - пожал плечами Арамис.
- И, тем не менее, друг мой, вы, готовя переворот, совершали все в глубочайшей тайне. Вы понимали, чем грозит Франции война двух братьев, если бы все раскрылось.
Арамис, ни слова не возразив, опустил голову.
- Теперь, вспоминая ту ночь ,- продолжил Атос, - я понимаю, насколько был не в себе. - Мне хотелось, чтобы Рауль имел хоть какой-то довод, который он бы мог если не бросить Людовику в лицо, то хотя бы для себя иметь объяснение, почему король ведет себя недостойно. Пятно на рождении, мне показалось в ту минуту, решило бы для виконта многое. Рауль мог бы вызвать его на дуэль, как равного себе.
- Это была химера, Атос, - грустно сказал д'Артаньян, положив руку на плечо другу.
- Это была не химера, это было преступление, - твердо ответил граф. - Я играл уже не собой, и даже не честью своей семьи. Я подставил свою страну. Бога надо благодарить, что Гримо правильно все понял и правильно распорядился письмом.
- В лице Гримо вы имели не слугу - друга, сказал вдруг Портос. - Как я - моего дорогого Мустона.
- Я понял это еще в бытность мою мушкетером, - Атос ттяжело вздохнул. - Гримо стал со временем частью нашей семьи. Не так ли, виконт?
- Я всегда думал так же, - ответил отцу Рауль, делая шаг вперед. - Отец, я вижу, что мы подошли к финалу истории. Поиски закончены, улика, которая могла так повлиять на ход событий, уничтожена. Что остается, теперь, всем нам?
- Остается тихо уйти, оставив ход событий на волю и талант господ Дюма и Маке, - Атос с почтением склонился перед писателями. - Так или иначе, но наша работа исполнена. Господин Берже, вы теперь знаете все. Надеюсь, что вы и сами будете помнить, и сыну вашему передадите историю нашего рода. Вашего рода! И всегда будете помнить, что в этом мире прошлое и будущее связаны такими тонкими нитями, что только дружба и преданность способны их сохранить в целости. Господа,- он повернулся к присутствующим, и они увидели, как его фигура стала нечеткой, колеблющейся, словно откуда-то ее овевал легкий ветерок. - Господа, нам пора. Господин Берже, вспоминайте нас. Не обещаю, что мы придем еще, но в ваших снах мы встретимся непременно.
Теперь Ангерран видел, как и все остальные стали призрачными тенями. Еще несколько секунд, и только бокалы с недопитым вином напоминали о том, что он видел это все не во сне.
***
Туман, привычный зябкий туман висел клочьями на голых, черных от воды, ветках деревьев. Миледи поплотнее закуталась в плащ, но это не помогло: она все равно дрожала всем телом. Кто придумал, что Ад – это сковородки, черти и прочие огненные чудеса? Ад – это всегдашний серый туман, липнущий к лицу и рукам, как рыбья слизь, это не прекращающийся моросящий дождь, и всегда мокрое, липнущее к телу, платье. И не холод, от которого можно укрыться быстрым движением. Нет, это всегдашняя промозглая сырость! Вот что такое Ад!
Туман глушил все звуки, но своим, обострившимся до звериного, чутьем, она уловила присутствие еще кого-то. В прочим, чужим он не был: сын! Она никогда не испытывала к нему материнской привязанности, когда он был малышом, но теперь ощутила нечто, похожее на радость. Близкое ей по духу существо: это было именно то, что ей необходимо, чего ей не хватало при жизни.
- Джон? Ты вернулся? - она протянула Мордаунту мокрую от дождя руку. Холод встретился с холодом. - Как дела? Ты преуспел?
- В чем, матушка? - Джон-Френсис присел рядом с матерью на замшелый валун.
- Тебе удалось развалить их квартет? - оба отлично понимали, кого следует иметь в виду под словом "квартет".
- Почти… но мне помешали, - Мордаунт сжал руки в кулаки.
- Нам всегда что-то мешает, когда мы имеем дело с этими господами, - миледи зябко передернула плечами. - Ты передал от меня привет? - она холодно усмехнулась.
- Он его не принял.
- Зря он рассчитывает, что уйдет от разговора.
- Матушка, здесь мы бессильны что-либо изменить.
- Но и там, во Внешнем мире, ты не сумел ничего добиться, - возразила сыну миледи.
- Пока не сумел, - негромко, но с угрозой, ответил Джон-Френсис. - Я не теряю надежды.
- Ты надеешься, что эти четверо перестанут доверять друг другу?
- Вовсе нет. Но пока миром управляют случайные люди, политические интриганы и ставленники разных партий, всегда остается надежда, что сплетня или тайное письмо перевернет мир, - ухмыльнулся Мордаунт. - Наше время не за горами, мадам.