В баню такой бизнес!
Маленькая повесть
Лет Максимычу натикало столько, что уже и край стал виден. Перст Божий ещё не указал ему на конкретный смертный день, но простые арифметические подсчёты говорили о многом: родился он в 1928 году, а ныне гулял по миру 2005. Вот и возраст – две семёрки рядышком. Всё бурное, буйное, звонкое осталось у него в прошлом тысячелетии, а сегодняшняя стариковская жизнь походила на скрипучую, охромевшую на все четыре колеса телегу. Не жизнь – волокуша с болячками и подраненной памятью.
Но годы прожитые, даже самые далёкие, помнил Максимыч хорошо. Деда своего помнил, Никиту Александровича. Знал, что служил тот в царской армии и вернулся с первой мировой с двумя Георгиевскими крестами. И при новой власти, когда большевики уже окрепли, наград заслуженных на дно сундука не убрал. С гордостью носил. Ох, и ругался он с сыном своим Максимом из-за этого. Прямо зарубались – стол в их доме громыхал под ударами увесистых мужицких кулаков. Максим-то Никитович всем сердцем, честным и горячим, был за красных. И всю гражданскую на резвом вороном, с красной лентой на кубанке и с шашкой наголо защищал идеалы революции. Как родные защищал.
- Сыми, батя, эти кресты царские!- кричал он на отца.- Не позорь меня перед товарищами боевыми!
- Не сыму!- багровел Никита Александрович.- Я Георгиев не за белых и не за красных получил, а за Россею! Неча мне стыдиться!
- А ежели за ворот ухватют да определят лет на десять! А?!
- Пущай хватают! Я Родину от ворогов защищал! Георгиев не сыму! Цыц мне!
Эти споры-ссоры видел Максимыч русым, худым пацанчиком. Смысла их, может, и не понимал всего, но врезалось навсегда в мальчишеское нутро невыразимой, холодящей грудь торжественностью дедово «Я Родину от ворогов защищал!»
В сорок первом ушёл защищать Родину от врагов Максим Никитович. Сражался геройски и пал смертью храбрых. В конце сорок второго получили на него похоронку. Жена по мужу не один день выла, с лица от горя сошла, почернела. А Никита Александрович по сыну – ни слезинки. На нём иначе сказалось: замкнулся, говорить и есть почти перестал. Самокрутки только свои одну за другой выкуривал.
Вот таким и запомнил всё Максимыч, тогдашний четырнадцатилетний русый паренёк. Сам-то он кипел, о-ох, как кипел! Дедово «Родину от ворога защищать» и ненависть за убитого отца слились в юном сердце воедино. Но маловат был для войны. Да и мамка тоже не пускала. Деток у неё всего – сын и дочка. Если после мужа ещё и с сыном что – как такое горе перенести?!
Но рвался, рвался парень на фронт. И в сорок третьем, едва пятнадцать исполнилось, сбежал-таки из дома. То пешком, то попутками, поголодав, помёрзнув, добрался до большого города и пробился к военкому.
- Как зовут и зачем пожаловал?- спросил в кабинете седой военный.
- Петя Скворцов… Максимович… воевать я.
- Значит, Петя Максимович… А лет-то, вижу, маловато…
С первого раза – отказ, со второго – отказ, а с третьего как-то получилось. Знать, понадобился кому-то для дел военных юный хлопчик деревенского вида. После серьёзных объяснений взяли Петра Скворцова в разведку. По арифметике проверили – тут порядок, хорошо считал. А с немецким языком плохо. Пару месяцев пришлось позаниматься – особенно запоминал, как по-немецки «армия, дивизия, танк, самолёт…»
Задания выполнял разные: ходил связным к партизанам, пробирался в занятые фашистами сёла и деревушки. Рядился в хромоногого бродячего оборванца, ковылял потихоньку недоумком, а сам наблюдал, слушал, запоминал.
И в боях приходилось участвовать. Воевал с бесшабашной мальчишеской смелостью и с совсем не детской ненавистью за погибшего отца.
Летом сорок пятого Пётр Скворцов вернулся домой героем – на гимнастёрке поблёскивали орден Красной Звезды и медаль «За отвагу».
- Здравствуй, деда! Здравствуй, мама!- вошёл в избу крепкий, ладный молодой солдат.
- Петя!- выскочила из соседней комнаты сестра Настя.
Обнимались и обнимались, обнимались и обнимались. Потом Никита Александрович достал самую новую рубаху, принарядился и Георгиев на грудь повесил. Седины намочил, причесал. Похаживал по горнице, вскинув голову, сапогами начищенными поскрипывал. А мать всё сына к себе прижимала, всё насмотреться никак не могла. И всё плакала, плакала.
- Ну, будя тебе, Дарья,- притворно сердито проворчал дед.- Солдат наш с победой воротился, порадуйся.
Чтобы зафиксировать это событие, пригласили фотографа. Усадил он на табуреты рядышком маму и Настю, по бокам деда с внуком поставил. У Никиты Александровича кресты Георгиевские на груди, у Петра Максимовича – орден с медалью. Дед бравым на фотографии вышел, Петя с Настей улыбаются, а мама грустная, поникшая сидит.
Вот она, та фотография, на стене, в рамочке под стеклом. Пожелтела, помутнела за столько-то лет. Максимыч прищурился, всматриваясь в родные лица.
Да-а, мама тогда после похоронки ни разу до самых внуков не улыбнулась. Настя хоть и младше брата была, а вперёд половинку свою нашла, семьёй обзавелась. Первенцем дочка у неё родилась. Бабушка Дарья как внучку увидела – личико ясное, пальчики крошечные - словно из забытья вышла, улыбнулась кровинке родной. Начало новой жизни принесло большую радость.
А у Петра с личной жизнью пока не клеилось, бобылём жил.
- Ты чево ж всё один?- посматривал в его сторону дед.- Девок полным-полно. Аль душа ни к одной не лежит?
- Не лежит, деда.
Да и на вечёрки ходить времени не хватало. Пётр и работал как воевал, всё с тем же дедовым «Родину от ворога защищать». И плотником приходилось, и кузнецом, но главное – стал он знатным механизатором. А это не просто труд, каждый год у них – битва за урожай. Рекорды давай, рекорды!
За победы в мирных битвах к тридцати своим цветущим годам добавил Пётр Максимович к фронтовым наградам орден Трудового Красного Знамени. И этот факт биографии тоже запечатлелся на фотокарточке: стоят дед и внук плечом к плечу. Кресты, ордена, медали. Никита Александрович ещё орлом смотрит, а вот прежней молодецкой осанки не осталось. Согнуло время.
В тот же год орденоносца Петра Скворцова пригласили в школу выступить перед учениками. Рассказать, что живут они в самой лучшей на земле стране. Что хотели фашистские полчища захватить и поработить её, но надорвали свой поганый пуп, потому что Красная армия и советский народ сильнее всех. И теперь, в послевоенные нелёгкие годы, их любимая Родина очень нуждается в ударном, героическом труде своих сынов и дочерей, чтобы снова стать краше и сильнее всех. Пётр подготовился к выступлению серьёзно. И хотел сказать всё это искренне, как думал и чувствовал. Как говорила ему холодящая грудь торжественность дедовского «Родину от ворога защищать».
Но именно в школе, во время этой серьёзной речи, приключилась с ним такая лирика, какая и в клубе на танцах редко бывает. Объяснял он ученикам большим и маленьким необходимость для развития страны ударного труда, увлечённо объяснял, пламенно. И вдруг у дальней стены зала, где расположились учителя, увидел её, самую красивую и ненаглядную. И близко было к гибели его патриотическое выступление – мысли перепутались, слова скомкались. Кое-как дотянул.
Влюбился с первого взгляда. Вошёл в школу бобыль-орденоносец, а вышел готовый жених. От донышка до верха заполнилось сердце неведомым огненным чувством. И через два месяца сочетались законным браком Пётр Максимович Скворцов и приезжая учительница Мария Ильинична Ковылина. Взаимной оказалась любовь.
Жизнь прожили большую и хорошую, прожили не хуже других. Много разного было – полна коробушка. Любил Пётр возвращаться домой после долгого трудового дня. Любил напевать басовито: «Вот уж окна зажглись, я шагаю с работы устало…» Мария встречала его. Хорошо им вместе жилось.
Вот они вдвоём на фотографии, Маша и Петя, склонились голова к голове, улыбаются. На фотографии вдвоём, а в жизни… Нет больше Машеньки, третий год уже нет. Один…
«Как же так?! Как же так?!- изнывала душа Максимыча.- Это же я с самой войны к куреву пристрастился. Больше пачки в день высаживаю, пальцы от смоли коричневые. И ничево мне. А бедная моя Машенька… За что же ей? Она же дым табачный на дух не переносила… А почему-то не у меня, а у неё болячку эту подлую в лёгких нашли. За год увяла, как веточка в огне сгорела».
Теперь совсем один. Дети – и не вспомнить уже, когда покинули дом родительский. Сын на другом конце страны живёт, на военном заводе работает. Нет, не так: прежде работал на военном, а сегодня не понятно, что там у него происходит.
- Смотри, Лёха, какая хрень творится,- беседовал с соседом на своей скамеечке Максимыч.- Тимка, сын мой, сообщает, что завод ево секретный десять лет уже сковородки выпускает. И никакова секрета в том нету. Это как же понимать?
- Разоружаемся, значит. Чево ж тут ещё понимать.
- Э-э, нет, погоди. И кому понадобилось такое разоружение? Не тому ли, кто у себя ракеты приберёг, а у нас такой шалтай-болтай устроил? Вы, значица, лопоухие, свои ракеты пока распиливайте, а потом посмотрим, как вы сковородками от наших отбиваться будете. Так, что ли?
- Своего-то ума нету, вот и пляшем под чужую дуду.
- Да не-ет, есть ум, тока предательский. Всегда паршивцы найдутся, готовые Родину предать. Лишь бы себе побольше захапать. Бизнес у них такой – Родину предавать.
- Эт так, всяких у нас в России хватает.
- Полно засранцев. Вон, у Светки, дочки моей, муженёк – тоже бизнесмен. Зятёк, мать ево! Жадюга – не дай господь.
- Да чего ты?! Зато дочка в достатке живёт.
- В достатке?! А ежели суть свою человеческую за нево теряют, так зачем нужен он, достаток такой?! В магазине евойном Лизавета, продавщица, гляди, без грузчика работает. Бочки эти неподъёмные с пивом сама тягает. Она хошь и большая уродилась, а всё ж баба. А он экономит. Не нравится, говорит, увольняйся. Другие найдутся.
- Да-а,- почесал лысый затылок Лёха,- время щас такое.
- Ишь вы, молодцы какие! Время им виновато! Время заставляет две цены с народа сдирать. Зарплату маленькую платить тоже время заставляет. Это время гнилое, а Григорий, зятёк мой, золотой человек. Такой золотой, что от людей стыдно.
Помолчали. Закурили. Лёха на данный момент все свои мнения по этой теме высказал. А Максимыч не унимался:
- Сам в городе живёт, а магазины по деревням пооткрывал. Как восьминог щупальцы раскинул, отовсюду тянет. Вот откуда он такой воспитался, а? Мать ево в заводоуправлении уборщицей полы мыла. Одиночка, копейки лишней не было. Сам после службы армейской в партию вступил, инструктором в райкоме работал. А теперь чё? Бизнесмен, мать ево! Знать, и в партию он тока для удобства своего сходил.
Лёха после вчерашней пьянки болел и очень хотел похмелиться. Знал, что у соседа всегда имелась бутылка «беленькой» (припасена на всякий случай). Но Максимыч никак не мог догадаться, зачем на самом деле пришёл Лёха, и продолжал:
- И Светка моя тоже, смотри-кась, фуфырка! Прошлый раз, как была тут, так заявила мне: «Не приеду больше. Здесь только навоз на шпильки снизывать, шагу некуда ступить. И скукотища. Всех удовольствий – на берегу у Черемшанки загорать. Так на море лучше». Это чё же, ей на материну могилу, на стариковы могилы приезжать – скукотища?! Девчонкой все стёжки здешние родные босыми ногами обшлёпала. И в Черемшанке купалась – не выгонишь. Вода-то в ней почище морской, прозрачная. И всё в радость.
- Максимыч!- чуть ли не криком прервал собеседника Лёха.- А ты, поди, и не знашь ещё… Вода-то в Черемшанке – всё, спортилась.
- Чево мелешь-то? С чево бы она спортилась?
- Я тебе говорю. Второй день уже жёлтая текёт, как охра. И рыбы на мели дохлой полно.
- Это что же такое? Откуда напасть?
- Слух идёт, сынка главы нашего районного дело. Он с завода своево химического год назад отходы какие-то вывез. Вместо чтобы за деньги в положенном месте схоронить, втихаря сюды их припёр. Мужики наши случайно увидали. На трёх «Камазах» привёз. В пяти километрах от нас в овраг вывалил. Бочки эти с отходами пораскрывались все, когда падали. Вонища стоит – ужас. А там же берег Черемшанкин рядом совсем. Вот теперь и полезла гадость в воду.
- Ну, подлецы! Ну, предатели! Где же управу-то взять на их?!
- Где ж её возьмёшь, если они сами – управа? Слышь, Максимыч, надо бы нервы успокоить, а то переживания в душе сильные от этих гадов. У тебя есть чего-нибудь? По стопарику…
- Пошли в дом.
А ситуация с водой ухудшалась очень быстро, и уже через неделю в деревне случилась катастрофа. Погубив маленькую речку Черемшанку, коричневая дрянь пробралась в колодцы и колонки.
- Мать честная!- округлила глаза деревенская многодетная мать Клавдия, вытянув из глубокого колодезного сруба ведро, наполненное жёлто-коричневой, едко пахнущей жидкостью. И от неожиданности отпустила ручку ворота. Ведро стремительно улетело в темноту, а ворот с грохотом и цепным лязгом раскрутился обратно.- Это что за гадость? А куда же вода наша чистая делась?
То же самое происходило в тот день по всей деревне. Во всех торговых точках в первые же минуты бедствия исчезли питьевая вода, лимонад, соки. Народ зашумел. Тайная прошлогодняя история про бочки с ядовитой химией, сваленные в овраг, звучала во весь голос на каждом шагу. Назревали паника и бунт.
- Негодяи!
- И так-то жизнь никакая, так им надо, чтоб мы передохли все!
- Мерзавцы подлые!
О случившемся сразу узнали в районной администрации. К злополучному оврагу направили экскаватор, пару самосвалов и бригаду рабочих. А в несчастную деревню три машины с цистернами повезли спасительную воду.
- Успокойте народ,- звонил глава района главе деревенскому,- ситуация под контролем. Вода к вам уже едет. Скоро всё исправим.
Но народ не успокаивался. Ярость закипала.
- Сволочи!
- Бизнесмены чёртовы!
Приехавшие цистерны на время остудили народный гнев. Воды на все хозяйственные нужды, конечно, не хватало, но разговоры про массовую гибель от жажды поутихли. Затишье это оказалось, однако, совсем коротким. Через день в соседней деревне, что стояла на Черемшанке немного ниже по течению, вода тоже стала коричневой. Машины с цистернами не сходили с маршрута, работали без перерыва, но обеспечить водой сразу две деревни не могли. И гнев народный снова вспыхнул.
- Гады!
- Сами пейте эту вонючую жижу!
Максимыч взял два ведра. Пора было пойти встретить цистерну. Графика привозов не устанавливали, но лучше уж подождать на улице, чем прозевать дома. Воды оставалось – пару раз напиться.
Вышел во двор и сразу увидел подъехавшую к его ограде огромную, белого цвета фуру. Машина остановилась, погасила все ходовые огни и заглохла. Из кабины выбрался и шагнул со ступеньки на землю…
- Зятёк явился, мать ево!- пробурчал Максимыч и сильно нахмурился.- Ишь, цельный вагон на колёсах подогнал ко мне. Чево ему понадобилось?
- Привет, Максимыч!- подошёл вразвалочку и устало поздоровался высокий, грузный зять.
- Привет, Григорий!
- Чё-т замотался я. Ты бы истопил баньку, а, Максимыч. Так, малёха, пыль смыть.
- Баньку? Так воды у нас нету. Нечем пыль смывать.
- Не было воды, Максимыч, не было, а теперь есть. Полно теперь воды. Валера!- крикнул Григорий водителю, который осматривал в это время колёса грузовика.- Достань четыре бутыля и неси в баню.
- Хорошо, Григорий Александрович,- ответил водитель и открыл одну створку широких ворот фуры.- А где тут баня?
- За домом баня. Максимыч покажет тебе.
- Это у тебя там чево? Вода, что ль?- осторожно полюбопытствовал тесть.
- А ты поди, посмотри,- усмехнулся зять.- Хоть залейтесь теперь, хоть упейтесь.
Максимыч пошёл, посмотрел.
- Ох-хо-о… Сколько же её…- фургон до потолка был заполнен пятилитровыми бутылками с водой. Этикетка на них гласила «Кристальная».- Это ты для деревни, что ль, привёз?
- А для кого же ещё?!
-Давай-ка, Валера, давай подмогну тебе,- подхватил Максимыч две бутылки,- а ты бери ещё две и за мной айда. Щас, Григорий, щас. Посиди пока на лавочке. Через двадцать минут уже тёплая баня будет, ополоснёсся пойдёшь.
- Посижу, посижу, топи. Валер, ты дверку прикрой пока от лишних глаз.
Максимыч нёс воду и чувствовал, как загордился он своим нелюбимым зятем. «А хороший мужик-то, правильный. В трудную минуту человеком оказался, людей выручил». Затопил баню, вылил в бак воду, принёс чистое полотенце. Скоро баня нагрелась.
- Давай, Гриш, иди, ополоснись с дороги. Вода уж тёплая.
Григорий ушёл, а старик уселся на скамейку рядом с водителем. В душе что-то светлое и радостное подталкивало к разговору.
- Закуривай,- протянул открытую пачку папирос.
- Не курю, отец.
- А я закурю. Не могу без дыму долго. Молодец зять-то мой, воды сколь людям привёз.
- Да-а, много воды. Вам бы это, грузчиков из местных нанять поскорей, а то пока ещё разгрузят. Григорий Александрович сказал, что заплатит им.
- А чево ж её разгружать? Пущай люди по домам сразу и разбирают. Щас только кликнуть, быстро всё унесут.
- А учитывать как будете, кто сколько взял?
- А чево её учитывать? Сколь надо кому, столь и пусть берут.
- А деньги? Деньги как потом соберёте?
- Зачем деньги? Какие деньги?
- Ну, за воду. Григорий Александрович хотел все бутылки к вам сгрузить, в дом, в сараи. А вы бы потом продавали их, деньги собирали. В магазине у него мало места, а у вас как раз.
- Я бы деньги за воду? С людей…за воду…я бы…- светлое и радостное в душе Максимыча скукожилось, сжалось и исчезло. И появившаяся гордость за зятя тоже исчезла. Он ещё попытался вернуть эту душевную радость.- Слушай, Валера, а может, мы с тобой раздадим щас людям воду так, а? Беда у них, у людей-то.
- Э-э, Максимыч, так нельзя,- отрицательно замотал головой водитель. Поднялся и пошёл на всякий случай запереть фуру.- Григорий Александрович для торговли воду привёз, а не для чтобы так раздать.
- Не для так…не для чтобы…- пробормотал старик и тоже поднялся.- Для позора моево… Но ничево, мы вашу воду переналадим.
И ушёл в свою ограду. Подобрал у сараев давнишний прочный кол, которым раньше подпирал свиней в загоне, чтобы на волю не вырывались. Принёс его к бане, подставил одним концом под перекладину на двери, другим надёжно упёр в землю.
Потом направился в дом и минут через пять вернулся. В потёртом пиджаке. На груди медаль «За отвагу», орден Красной Звезды и орден Трудового Красного Знамени. Поблёскивают, как новенькие. А в руках ружьишко охотничье одноствольное старенькое. Много лет за ненадобностью в кладовке на гвозде провисело. И вот понадобилось. Старик спустился с крыльца и приблизился к калитке.
- Валера,- окликнул негромко. Тот стоял спиной к ограде.
- А,- повернулся на голос водитель и увидел ружьё.- Ты чего придумал, Максимыч? Не шути так,- стал отступать в сторону.
- А нам тут не до шуток. Это вы, гляжу, шутить придумали. Давай-ка, парень, открывай фуру. Ты, кажись, не гиблый, как зятёк мой, должен понимать, об чём говорю.
- Не могу я, Максимыч, открыть, не моё это,- продолжал отступать Валера.
- Открывай, говорю, а то пальну!
- Ну, смотрите, сами с Григорием Александровичем объясняться будете.
- Открывай, не сомневайся, я ему доходчиво весь его бизнес расшифрую.
Водитель снял замок, распахнул оба створа дверей и молча ушёл в кабину грузовика.
Большая машина сразу, как появилась, заинтересовала деревенских жителей. А происходящее в последние минуты довело любопытство до нетерпения.
- Максимыч,- остановилась проходившая мимо местная женщина,- а ты чего вдруг при параде и с оружием? Никак груз ценный охраняешь? Бутылок-то сколько…
- Ценный, голубушка. Для нас нынче ценнее и нету. Подивись, сколь нам воды добрые люди привезли.
- Это нам всё?!- всплеснула та руками.
- Ясное дело, нам. Не могут же одни люди других в беде оставить. Вот и постарались. Ты давай, оповещай народ. Разбирайте воду по домам.
Очень скоро около фуры было столпотворение. На легковых, в мотоциклетных люльках, на тележках – кто как мог – люди везли бутылки домой. Утекала вода из необъятной будки во все уголки деревни. А в это же время из ограды Максимыча, из-за дома, донеслись глухие частые удары, будто кто-то бил со всей силы кулаком по пузатой кадушке с солониной. Вместе с ударами долетел и рыкающий гневный крик: «Максимыч! Чё-о происходит?!» Это, однако, не замедлило бурную разгрузку фуры. За короткое время её уже ополовинили.
- Максимыч,- подошёл сосед Лёха,- ты как пограничник прям.
-Так и есть. Надо же кому-то границу от врагов охранять. Слушай, притомился я. Давай-ка, возьми ружьё. Считай, что у нас смена караула.
Лёха взял ружьё, переломил пополам, заглянул в дуло.
- Так оно ж не заряжено…
- А ты грудью Родину защищай! Сердце твоё сильнее пули должно быть!
- Слушаюсь, Максимыч!- как-то даже весь подобрался и подтянулся вечно расхлябанный Лёха и взял ружьё наперевес.
- Вот так. Ты, как закончат с водой, приди, скажи мне. Я за домом у бани ждать буду.
И пошёл именно туда. Навстречу летели удары и хриплый крик.
- Никак отмылся уже, зятёк?- остановился у сотрясающейся от сильных ударов двери.
- Ты чё-о творишь, Максимыч?!- взревел в предбаннике Григорий.- Ты подпёр меня, что ли?!
- Ох, не кричи, оглушил,- присел на невысокую деревянную ступеньку старик.- Я же как лучше хотел, чтобы ты ополоснулся без помех. Вот, значит. А ты, это самое, людям чтобы воду не мешал разбирать. Ты же привёз для людей воду, вот они щас домой её к себе и доставляют.
- Ты с ума, что ли, сошёл, тесть?! Быстро дверь отопри!
- Очень непростой вопрос, Григорий, ты задал. Может, я это в дурнину впал, что тебя запер. А может, и с тобой чево не в порядке, раз ты в бедоносный час нацелился за помощь с людей деньги взять.
- Да какое твоё дело?!- продолжал бить плечом в дверь зять. Но надёжный кол, много лет когда-то удерживавший в загоне свиней, удерживал и сейчас.- Твоё какое дело?! Отопри, я сказал!
- Э-э, дружок, ошибаешься. Это как раз моё дело, Родину от врагов защищать. И хватит в дверь биться, не выберешься. И оконцы малы, не пролезешь.
- Какую Родину?! Ты чё-о несёшь?!
- Ну как же?! Я народ от твоево бизнеса защищаю. А народ, на этой земле живущий, и есть Родина.
- Слышь, Максимыч, открой по-хорошему. Ну чего ты там мелешь? Время сейчас другое, а ты всё Родиной бредишь.
- Время другое, говоришь… А я тебе скажу, во все времена есть те, кому Родина не нужна, и те есть, кому дорога она. И время ничево тут не поменяет никода.
- Вот ты всю жизнь, сколько тебя знаю, про Родину талдычишь,- перестал ломиться в дверь Григорий.- Всю жизнь ты честный коммунист, ордена у тебя красные на груди. А чего тебе Родина взамен дала? Какое у тебя богатство в доме есть? Нет у тебя ничего.
- Вот же ты душа базарная! Торгаш, всё про деньги у нево! Красные ордена, белые ордена! А знаешь ты, что дед мой, Никита Александрович, царю присягал? Он Россию от врагов защищал и присяге этой своей главной никода не изменял. И крестов своих Георгиевских при новой власти до конца не сымал. Он настоящим был, и я уважаю ево за это, хоть мы с отцом и коммунисты. И отец мой, Максим Никитович, Родину нашу, народ наш от врага защищал. И голову честно за них сложил. Он тоже настоящий, и я почитаю и уважаю ево. И я от правды своей до конца дней не отрекусь. А ты вот мне ответь, какой ты, красный, белый, серый? Какое у тебя нутро?
- Брось ты ерунду пороть! Кому нужны сейчас твои белые-красные?
- Это у тебя, зятёк, внутри ерунда. Шкура ты крашеная - перекрашенная. Ты в коммунисты вступил, чтобы карьеру сделать, для выгоды. А ветер подул другой, ты партбилет в сортир выбросил. Теперь ты бизнесмен. А чё ты делаешь? Вот скажи, чё ты именно делаешь?
- Деньги я делаю, понял?! Дурень ты старый.
- Опять не так, Гриша. Деньги у нас государство на монетном дворе делает. А ежели ты их тоже делаешь, так они, значит, фальшивые. И сам ты, Гриша, весь насквозь фальшивый. От бизнеса, я так понимаю, народу лучше должно жить, а у тебя наоборот. Фальшивый это человек, который Родину не любит.
Из-за дома появился Лёха.
- Максимыч, всё, пустая фура.
- Ага, вот и ладно, молодец! Иди пока, ружьё в кладовку отнеси и в доме меня дожидайся.
- Понял, подожду,- удалился сосед.
Максимыч поднялся со ступеньки, ударом ладони вышиб кол из-под двери.
- Выходи, не заперто!
Дверь открылась.
- Дурень ты дурень,- вышел из предбанника Григорий.- И я бы денег заработал, и народ бы твой воды напился, не разорился бы. Философии мне патриотические задвигаешь, а не думаешь, что каждый чиновник, каждый начальник в первую очередь на свой карман старается. Это и есть твоя Родина. Сидишь тут, умник. Вот верну тебе Светку назад в чём мать родила. Будешь ей сам на каждую зиму новую шубу покупать,- сказал почему-то уже совсем без злобы и двинулся прочь от бани.
- Не хай весь приход, если поп один жаден,- продолжал говорить ему вслед Максимыч.- А Светку…Светку вертай, не испугаешь. Может, прозреет, придёт в себя на родной земле, без шику-то.
Помолчал. И уже сам с собой:
- А Черемшанка наша очистится, дай срок. Будет в ней вода снова чистой.