В славном городе Скорбоуме жила нешумная и слегка корявая дева Барашка. Спалище её находилось на одном краешке Скорбоума, а трудилище - как раз на обратном, потому жизнь у Барашки была безразгульная и малозаметная.
В конце концов жить такую жизнь Барашке стало горестно и где-то даже оскорбительно. Тогда она накупила всяких вразумлятелей и начала подыскивать себе самую что ни на есть возвышательную осмыслячесть жизни.
Долго искала. Целых три оборота Большого Шара. А как же ещё? У неё ведь каждый день между приходом из трудилища и залезанием под спальную теплячку всего-то часик времени и оставался.
Наконец-то нашла Барашка подходящую осмыслячесть и воспарила, потому что стала ей ведома Наивысочайшая Суть Вещей. И была эта Наивысочайшая Суть проста до дрожащих ежиков в коленках: все живое на Большом Шаре равноправно, потому как поклонябельно.
Поэтому Барашка перестала есть все, что движется: бегает, плавает, летает и прочее.
Хорошо стало Барашке. Никто из её знакомых этой Наивысочайшей Сути не знал – то есть, наверное, и на всём Большом шаре эта суть тоже почти никому известна не была. Значит, теперь Барашку можно было считать необычным человеком. Да что там умаляться и пристыжаться?! Наиредчайшим человеком была теперь Барашка!
Да еще она с тела схуднула, с лица спала и вообще везде порозовела. Красота!
Барашка сама себя сердечно похвалила и решила: то, что растет, она есть теперь тоже не будет. Раз растет - значит, живое.
Тут уж ей поплохело, потому как годного, чтобы в рот запихнуть, вокруг осталось совсем немного. Косточки Барашкины стали слегка погромыхивать при быстрой ходьбе и поскрипывать при усаживании. Сидеть вообще сейчас было уставательно и огорчительно: всюду что-то кололось и подавливало.
Но очень уж сильно Барашке хотелось быть наиредчайшим человеком, посему она свое внутреннее усилище взнуздала как следует и от своей новой высокоосмысляченной жизни не отказалась.
Она наконец поняла, что есть вообще нельзя ничего: все, что ее нутряной жевательности мило, либо движется, либо растет, либо расти собирается. Как же можно живое-то есть?!
Теперь внутри ничего не погромыхивало, потому что ходить Барашка вовсе перестала: совсем уж стало безудовольственно подымать свое седалище с сидьбища и лежалище с лежбища. На работу ей сейчас тоже не ходилось - да и зачем? Еда-то не нужна - значит, и вытруженные платилки без употребленности лежать будут.
Жалко было только, что блюсти дальнейшее порозовение не удавалось: глядилище теперь находилось в шаговой недоступности. Но Барашка решила, что светлая мутноватость, которую она все крайнее время стала видеть - это как раз-таки свечение резко усилившейся розоватости, и осчастливилась за себя. Видать, совсем уж близко она подошла к Наивысочайшей Сути Вещей...
Поскольку времени бездельного у нее теперь было выше каменных торчалок, начала Барашка вспоминать все, что когда-то в северном конце ее организма застряло.
А как начала вспоминать - так и обомлела: вот же безраздумная глупица-то! А как же те непрозреваемые живые крокозябринки, которые толком натолканы во все, что на свете имеется?! Они же и в воде наверняка есть, правда? А она-то, наиглупейшая глупица, воду пьет! А как же Суть?!
И Барашка перестала пить воду, чтобы не лишать жизни крокозябринок.
Когда Большой шар еще пару раз вокруг себя крутнулся, вдруг Барашкино нутро само собой забормотало: что ж ты, примоченная, творишь-то?! Ведь сдохнешь прямо посередке своей осмысляченной жизни!
Тут-то Барашка и потряслась всеми своими раздумьями: нельзя ж саму-то себя убивать! Тоже ведь живая - пусть нешумная и корявая, но поклонябельная ведь. Да к тому же еще и Наиредчайшая среди людей...
...И тогда Барашка из всех остатних маломощных своих сил с лежбища сковырнулась, нашла затерявшийся на просторах ее опустевшей готовильни обломок чего-то твердого, погрузила его себе в нутро - и давай себя поедом есть: ведь против Наивысочайшей Сути Вещей поперла, худоманка!
...И тогда Барашка малошумным шепотом рявкнула, как сумела, своему нутру: молчи, непоклонябельное, не пойду я против Наивысочайшей Сути, ни за какие вкуснотищеньки не пойду!
...И тогда Барашка придурилась, будто вообще ни разочку малого не слышит свой нутряной голос, снасильничала себя повернуться на тот сладкий бок, на котором она всегда в ночное кино проваливалась, и исхитрилась заснуть.
И только гордыниться от своей наиредчайшести Барашка так и не перестала…