А ты понимаешь, что царапаешь его до крови, давая понять, что в твоей жизни для него есть место? Может ли служить оправданием, что ты просто разучилась прятать когти, и даже дробя в горле убаюкивающее урчание, от которого ухо его давно отвыкло, ты продолжаешь погружать свое острое в его живое?
Прощаясь, ты всегда в шаге от слез, а он запоминает каждый сантиметр тебя с хирургической тщательностью. Попрощавшись, долго тоскливо курите, прокручивая ленту разговора, запоминая цепляющие мелочи, каждый в своей норе, по свою сторону пропасти. Он убежден, что у тебя немыслимой красоты имя. А ты придумываешь официальные причины для вцепившейся в тебя лихорадки и боишься, он догадается, что причина – в нем, потому что вы же взрослые люди, какая, к черту, лихорадка, ей-богу.
Вы оба присутствуете в миру только по формальному признаку, процедурно. Вы никому не говорите друг о друге. Невозможно. Между вами полыхает так, что даже средней руки пожарный на глаз определит, что тут не иначе, как категория «эф», когда ядерные материалы горят. Кому (а главное как) можно об этом рассказать? Вот вы и молчите до мурашек.
…Ты царапаешь его, что-то там давая понять, а на самом деле не справившись в какой-то момент с отчаянным языческим желанием погружаться в него пока вам хватит дыхания, чтобы он не смог уйти один. Он рассматривает прочерченный красный узор, подносит ладонь ко рту, высасывает кровь и улыбается…Что ты знаешь о когтях, дурочка…