Мирзоурина дома не оказалось. Вместо него меня встретил Аскер, тут же вызвавшийся с азартным авантюризмом юности отвезти меня домой. Он успел обзавестись правами и подержанным, но вполне добротным белым "Жигулёнком", вложив за него и документы все заработанные за год деньги.
- А где Мирзо? - спросил я сходу, радуясь встречи с вечно улыбавшимся жизнерадостным парнем.
- Дядя Мирзо сейчас далеко. На Обском море делает кому-то камин.
- Далековато забрался. Тут поблизости есть для него работа. Я оставлю адрес с рекомендательной запиской. Передашь ему, хорошо?
- Хорошо.
По дороге домой в первую очередь следовало заехать на коттедж и забрать оттуда мои инструменты и шмотки. Когда мы пересекали перекрёсток, на повороте, ведущем в сторону новостроек, фары выхватили бок знакомой иномарки, стремительно выезжавшей на главную улицу. Несмотря на дикую скорость, я успел разглядеть одиноко сидевшую за рулём потерянную Эвелину. В нашу сторону она не смотрела, сосредоточившись невидящим взглядом в одну точку.
На объекте нам встретился неунывающий Павел Иванович, который по привычке вспыхнул от счастья, только увидевши меня. Он собирался ехать домой и решительно, по-хозяйски, забрал меня к себе в машину, наградив попутно ласковыми словами огорчённого было Аскера.
Испытывая неловкость перед уже заряженным на дальний вояж юношей, мне оставалось только поблагодарить его за участие и пригласить в гости вместе с Мирзоурином, когда у того появится время. Впрочем, по здравому размышлению, такая смена лошадей была во всех смыслах разумна - домой меня отвозил заказчик, с которым я должен был продолжить ремонтные дела и который жил со мной по соседству.
На протяжении всего пути Павел Иванович не умолкая ругал дураков и дороги, так что проникаясь и зажигаясь от его обличительной речи, исходящей от болящего сердца, меня подмывало спросить - не собирается ли он баллотироваться в депутаты?
Однако собственная юридическая безграмотность не позволяла мне озвучить свой неподдельный интерес: я не знал - имеют ли на это право матёрые уголовники?
Врождённая деликатность останавливала от возможного конфуза - мог ли я по невежеству, нечаянно обидеть человека, любезно отвозившего меня домой?
Уже подъезжая к нашей деревне, Павел Иванович неожиданно перешёл на другую тему, сменив патетическую тональность разговора на доверительную, почти семейную:
- Как там Вероника? Не бузит?
Озадаченный таким резким переходом, я замешкался и довольно сурово пробурчал ему в ответ:
- А зачем ей бузить?
- Характер у неё сложный, - миролюбиво продолжил Павел Иванович, бегло взглянув на меня и заметив, что я встал в боевую позицию. - Может вспыхнуть как порох от любого пустяка.
- Это да! - выдохнув возникшее напряжение, согласился я, обезоруженный мягкостью формулировок предполагаемого депутата. И вдохновлённый установившейся доверительностью между нами, решился спросить. - А вы не знаете - за что её осудили?
Лицо Павла Ивановича стало серьёзным. Он долго молчал и только после подъёма на нашу гору, остановив машину далеко от дома и закурив, заговорил без свойственной ему игривой веселости:
- Вообще-то, не принято такие тайны раскрывать. Но ты, конечно, имеешь право знать. Отбывала она за гоп-стоп, причём действовала всегда в одиночку и жертвами были богатые фраера-приставалы. Мстила за групповое изнасилование, которое спустили на тормозах. Больше я ничего не скажу...
Он помог мне выгрузить вещи и незамедлительно уехал, даже не попрощавшись, будто я вынудил его нарушить сокровенный закон.
Веронику я встретил в лесу метров за пятьдесят от ограды. Она собирала хворост, убивая тем самым двух зайцев сразу - очищала прилегающую территорию от валежника и обеспечивала жилище дополнительным топливом. На голове у неё светился прикреплённый китайский фонарик на диодах. Это было смешно и трогательно.
Шуршание облетевших листьев под моими ногами заставило её обернуться. Я прислонил свой вьюк к берёзе и взял её голову в руки, снял со лба бьющий в глаза источник света.
Обмотанный вокруг головы и завязанный на шее простой белый платок, окаймляя лицо и скрывая скулы, делал её лицо по-детски беззащитным. Мы долго и молча вглядывались друг в друга, а затем, забыв про вьюк и собранный хворост, вместе пошли к дому.