Господин Медалист

Марина Леванте
«Не надо бить рекорды секса...
Не бесконечна жизни даль.
Посадишь, сдуру, мышцу сердца,
И член повиснет, как медаль!»

       Его исполинская фигура размеренным шагом перемещалась по улицам города, высокий рост позволял без труда нести вперёд огромный живот, обтянутый тёмной рубашкой,  распахнутая настежь  ширинка дорогих вельветовых брюк с успехом венчала сей образ  его уважаемой личности…

А, задрав голову, или сидя рядом с его мощью, виделось крупное лицо, больше расплывшееся от переедания и уже  немалых  лет, и  карие глаза, цвет которых тоже с трудом можно было разглядеть из-за пухлости недобритых щёк, мягко  спускающихся в жиденькую,  седенькую бородёнку, что прикрывала полностью  отсутствующую часть его большого туловища, ту самую,  так всё же недостающую ему   шею. Что значит, двойной тучный  подбородок компенсировал  отсутствие позвонков и дисков, что соединяли  черепную коробку с остальным его  костным скелетом.

Но в то же  время, если удавалось случайно  зайти  к   его персоне  со спины,  дабы не заглядывать ему   в глаза, в которых  всё равно ничего не читалось, ни правда, и ни  ложь, и ни то, что бывает между этими значениями,  то сходу упирался в красноречиво говорящий затылок,   что двумя толстыми, жирными складками,  по означенной причине лишнего веса, набранного с годами,  почти свисал  на  лопатки, и в который хотелось сходу   воткнуть  вилку с  ножом, отрезать кусочек посочнее и тут же, не разглядывая,  кинуть на шкварчащую маслом сковороду, чтобы зажарить любимый им деликатес,  называемый, мраморной говядиной.  А потом, насладиться вкусом готового продукта, чтобы понять, всю полноту этой натуры, что только что гордо и непритязательно из-за не застёгнутых до конца  брюк  вышагивала по мостовой, направляясь в лучший ресторан этого города, дабы откушать  заморские изыски, запивая лучшим итальянским вином,  или не дешёвым  кальвадосом…

Расположившись за столиком, накрытым  белоснежной, хрустящей до одурения скатертью,  со стоящими и разложенными заранее  в положенном   порядке приборами, вместив  в  него своё грузное тело и следом вытянув  во всю  свою немалую длину   ноги в мягких замшевых туфлях, почти под цвет его глаз,  так что с  другой стороны без труда, глядя на  бесцеремонно   выглядывающие  подошвы,  можно было узреть размер его огромной стопы, Алексей оглядел  ресторанное помещение…

Его взгляд скользил по соседним столикам и лицам, сидящим за ними, перемещался  дальше, не задерживаясь особо ни на ком,   он мало кем интересовался в этой жизни, акромя собственной  персоны, и посетители ресторана не были исключением. Блестящий натёртым узорчатым  паркетом зал, поражал своей свежестью и тишиной одновременно. Не  слышно было звона  хрустального стекла, журчания  наливаемых в бокалы  напитков, не видно было легко, словно в танце передвигающихся от посетителя к посетителю,  официантов, в надетых чёрных парах и  туго завязанных шёлковых бабочках,  казалось,  даже дуновение ветерка, производимое периодически взмахиваемами хрустящими белыми салфетками, что солидно  лежали у них на согнутых в локтях  руках, в момент затихало, казалось,  будто птица,  даже не  успев  вспорхнуть  с ветки, тут же  опускалась обратно, так и не раскрыв широко крылья. В общем,  вся эта обстановка, говорила  о дороговизне данного заведения,  не отдающего дешёвым шиком, где собиралась соответствующая  публика,  в карманах которой  не звенела предательски  мелочь, а портмоне раздувались от большого количества бесчисленных бумажных купюр и дорогих пластиковых карточек с золотым тиснением.

Зацепив взглядом молоденького официанта, который только что показался  в  дверях  служебного помещения, откуда коварно и слащаво доносился душок гурманства, говорящий о приготовляемых блюдах,  тёмные  лакированные  двери  которого не суетливо,  а размеренно  хлопали, открываясь  туда и обратно, и так же  важно с подносами  выходили, а не выскакивали, словно стрекозы,  служащие этого заведения, один вид которого,  не только изысканные кулинарные  ароматы, дурманили взгляд и нюх его   редких посетителей, Алексей подозвал молодого человека к себе.

 Изящно проскользив подошвами по лоснящемуся, натёртому до сверкающего  блеска,  полу,   как  по танцплощадке, виртуозно лавируя между столиками, сумев не задеть ни одну  из мраморных  бело - изумрудных  колонн, что украшали зал, официант, метко замеченный клиентом, готовым раскошелиться на всю катушку, замер у самого края стола, почти нависнув в застывшей позе какой-нибудь гипсовой скульптуры.   
Казалось, что  от возникшего  в ожидании минутного  напряжения  тонко  заскрипела накрахмаленная скатерть цвета первого выпавшего снега…

И вот тут, посетитель, вспомнив, кем он является на самом деле, и  чтобы как-то разрядить обстановку создавшейся лёгкой неловкости,  приступил ни к выбору и  заказу блюд, а  к допросу с пристрастием…

         —    Ну-с, а скажите мне,  дружок,  пожалуйста, - изобразил голосом аристократа, или офицера белой армии  времён царской России, Алексей Петрович, который сидел в этот момент,   откинувшись на стуле, и пристально  рассматривал меню, ассортимент которого, он собственно, знал почти наизусть, будучи завсегдатаем  этого ресторана.

          —     А что, мраморная говядина, всё поставляется на наши рынки, или как? —  И он,  тут же зачмокал полными губами, будто уже ощутил нежный кусочек белёсого в прожилках мрамора у себя во рту, что не крошился, а таял у него на языке, стекая тоненькой струйкой животного  сока по его  козлиной бородке.

Официант, изобразив  положенный  поклон, что смотрелось со стороны, будто  это  пингвин, на одиноком, дрейфующем в океане  айсберге обхаживает  самку в брачный период,  подтвердил  наличие  продукта  на территории данного  государства.
Но, будучи специалистом ни     только по части съестного, а и  профессионалом  по   выбиванию информации,  товарищ полковник местных спецслужб, продолжил начатый допрос, забрасывая  бедолагу -  пингвина вопросами, которые посыпались на того, как из рога изобилия на тему своего любимого блюда.

          - Так, что, Олег, — обратился он к молодому  человеку по  имени, будучи уже знаком с ним  ранее.
 
        —    Чьё мясо сегодня едим, аргентинского или австралийского бычка? Что можете предложить вы такому гурману, как, я?  —   Блеснув нижней беззубостью,  поинтересовался полковник.

 Он-то,  как спец во всём, был в курсе, что из Штатов больше мясо на российский рынок не поступает,  даже не из-за  введённых   санкций, а в силу того, что в  мясных  продуктах американского производства обнаружен  был гормон роста…   Так называемый стероидный препарат, тренболон,  употребляемый спортсменами для увеличения своей  мышечной массы, а тут его использовали для быстрого набора веса и мышц  у  быков,  из которых и приготовляли потом мраморные стейки, типа —    итальянского,  под названием —   «Фьорентина», что готовят из огромного среза поясничной части кьянины.  Это такая   знаменитая  порода  самых  высокорослых быков   на  нашей планете, кто не знает,  которых и раньше использовали в Италии, но только для того,  чтобы  на них пахать и  с их помощью тягать телеги с грузом,  а не для выращивания   для   приготовления из них  пищи. И, если честно,  эта порода вообще не склонна к мраморности. Но, тем не менее, их с успехом выдают за разрекламированную мраморную говядину,  как лучшее, что может быть на всём белом свете, готовя особым способом. И повару совершенно  бессмысленно даже  пытаться переубедить клиента, у которого уже есть прочный стереотип,сформированный рекламой,  что мраморное мясо – это самый лучший продукт, в чём-то обратном. Ему даже  легче и   чем-то удобнее  просто кинуть кусок мяса, нашпигованный стероидами,   на раскаленный гриль, прогреть с двух сторон, не важно, даже,  сколько раз его перевернуть, ароматизировать и отдать такому Алексею Петровичу, чётко  уверенному  в своей  правоте…

  Тем не менее, не смотря ни на что,  «алексеи петровичи» и иже с ними, так   сегодня и   заказывают в ресторанах всё то же, всё желая своим пафосом сразить наповал окружающих, плюя даже на то, как это смотрится, когда   взрослый мужик, эдакий  здоровый кабан,  заходит в ресторан и  просит подать ему ту самую  именитую деликатесную   вырезку, что на самом деле является самым  бестекстурным и нежным, и  самым  вялым,   с вкусовой точки зрения,  мясом, которое вообще-то,  и  жарить бессмысленно – потому что,  это  же просто настоящая  вата. Однако эти  мужчины, лезя напролом, упорно  заказывают «Филе-миньон» или «Шатобриан», возможно просто  не зная, что  15 лет назад  эти  блюда считались подходящими  исключительно для хрупких девушек.

Как и не знал,  видно,  товарищ полковник, что может его ожидать от такого  усиленного потребления любимой им мраморной говядины,  той, что напичкана была   стероидными препаратами, обеспечивающими на самом деле не   только рост мышечной массы  подрастающей скотине  и заодно  потребителю этого растолстевшего, как на пивных дрожжах,  бычка,  а следом,  лёгкую  прибыль  его производителю, но и кучу не лучших, нелицеприятных  недугов, которые уже наблюдались у Алексея Петровича, страдающего повышенным давлением, успевшим перенести  ни один гипертонический криз,  но,  тем не менее,  оставшегося  в живых,  для того, чтобы ещё больше налегать на своё любимое блюдо, без которого он просто не мыслил своего существования, будучи редкостным   гурманом…  Правда,   ко всему прочему,  этого   он, видно  тоже не знал,  его могла ждать  ещё большая неприятность, чем скачущее туда и обратно, но всё больше ввысь  давление, это   полная и необратимая импотенция…   А,  вот, как он   представлял     свою жизнь без половых связей и ухаживаний за женским полом,   это   очень и очень  не безынтересный вопрос, потому что был не молодой полковник дважды женат и столько же раз разведён и являлся отцом, аж,  четверых уже взрослых  детей, то есть, можно было смело сказать, что  «это дело», как говорится,  он  любил, чуть не больше зажаренного бычка.

       Короче, поданный,   наконец, после проведённого следствия на  означенную тему,  откуда и почём,  ему стейк, выглядел, больше,  как романтический ужин на двоих, а то и на целую кампанию, его вряд ли можно было осилить  в единственном числе,  что ни чуть не смутило  приготовившего уже вилку с ножом  завсегдатая,  которые он сходу, истекая нетерпением,  с силой всадил в огромный кусок мраморной говядины,  и опять, уже  в натуре,  зачмокал своими полными губами, что сразу же залоснились от текущего по ним жира, чтобы следом объевшись или наевшись до отвала, как положено истинному  борову, отпасть от стола и постараться при этом удержать равновесие,   а  не свалиться замертво прямо под стол, принакрывшись  затем   белоснежной скатертью, напомнив холмик, на который родственники и друзья с заботой  сложили многочисленные пахучие венки с траурными ленточками и такими же надписями на них.

        Но полковник Хлюдов вовсе не имел такой цели в жизни, как оказаться раньше времени на кладбищенской территории  в роли покойника, у него были иные задачи,  и он их ещё ни все воплотил в жизнь,  будучи человеком военным, и хоть и подневольным, но, всё же какие-то его желания могли исполниться, например, он мог  увеличить не количество звёздочек  на погонах, а оставаясь в том же полковничьем звании, повесить себе на китель защитного цвета как можно больше железных медалек, означающих весь его героизм, пройденный  на полях сражений и в условиях штабной жизни, за что и был он награждён в очередной раз, когда бережно положил на свою  пухлую ладонь в прожилках  значок  золотистого цвета и с гордостью зафиксировал этот момент на фотокамеру… А потом разослал всем своим друзьям-сослуживцам  и не только,  а и просто знакомым, которые даже не имели ни малейшего понятия обо  всей значимости его  ордена, но зато герой мог пополнить ни  только свою наградную коллекцию, но и получить дополнительный хвалебный  отзыв о своих заслугах,  чтобы потешить потом  свои амбиции на поле брани,  и  тоже  засунуть его, это пятое или десятое поздравление  в свою копилку, где он ревностно хранил все свои награды.
 
И это,  его,  такое отношение к своему почти хобби, собирательству  медалек и поздравительных открыток по поводу их получения имело под собой основание, ибо однажды   какая-то из его двух уже бывших  жён, выставляя его с чемоданами за порог дома, впопыхах, так спешила она расстаться с этим человеком-медалистом, для которого в жизни самым  важным  было, это его  награды, но  только не люди, что, забыла упаковать и его бесчисленные  ордена, которыми он  так дорожил, что не кинь  она ему пару брюк и его военных  фуфаек, вообще, не расстроился бы, а тут…  Потому Хлюдов и  был вынужден всё  начинать с нуля, оформляя по новой своё хобби   и складывать теперь  в копилку ещё и поздравления, чтобы  побыстрее пополнить свою утраченную коллекцию.

То, что ему приходилось при этом пыхтеть, выслушивая недоуменные вопросы от людей, не имеющих к его службе никакого отношения, но будучи не сильно вежливыми,  они не стремились тут же вручить цветы с пожеланиями успехов на этом поприще  имениннику торжества, а спрашивали, о чём это он, не смущало Алексея Петровича ни сколько, и он, даже не обескураженный  таким, казалось, непотребным,    отношением к нему и  его медалькам, писал  и слал сделанные многочисленные  фоточки всего лишь  одного  ордена, лежащего на его ладошке,  следующему претенденту на возможность спеть ему  хвалебную оду  во славу его подвигов и наград.

Не отправлял  он только эти фотографии своим бывшим жёнам и любовницам, всё памятуя не только тот случай с отобранными его  драгоценными реликвиями, но и  те обстоятельства,  при которых такое произошло, что не  было каким-то   новшеством в его жизни, а давно стало заурядным явлением, его наплевательское отношение к окружающим  и беззаветная  любовь  к самому себе, просто не было у него столько медалек, а то сценарий с их изъятием повторялся бы каждый раз, когда его выкидывали из своего жизненного пространства.

       Вот и в этот раз, всё повторилось один в один, будто  разыгранный спектакль,  как по нотам, Хлюдов, не выдержав отсутствия внимания к своей особе, вернувшись с очередной войнушки, ибо по  другому такое было ни назвать,  время-то  было мирное, а воевать он не переставал, выполняя приказы командиров, которые его, взрослого,  здорового, в смысле внешне,  гиганта и здоровяка, добра молодца, не глядя на его года, а они уже переступили через пятидесятилетний рубеж,  ну, а на награды и глядеть не стоило, он ещё не успел восстановить их былое количество,  ими, этими медальками и позвенеть  - то не получалось пока что, посылали не молодого  солдата в звании полковника на разные боевые объекты, слабо напоминающие реальные военные действия, и вот, вернувшись с очередного такого  задания,  Хлюдов, оглянувшись вокруг, вдруг понял, что ему не с кем даже поделиться не только  опытом, но даже  своими наблюдениями о том,   откуда он  только что прибыл.

А,  так как,  такое уже бывало с ним, когда  его снова выпроваживали восвояси, уже даже не важно, с чемоданом или без, с орденами или тоже без них, и потому он не сильно удивился замеченному, это была просто историческая веха его жизни, в которой,  как и в мировой истории наблюдается цикличность. Но, как и пройденный урок всем человечеством  хором, не служит никому уроком, то есть опыт уже состоявшегося негатива, что вновь  становится сегодняшней реальностью мало кого смущает, так и Алексей Петрович ничему не учился. Ему просто нравилась его роль самовлюблённого эгоиста, он настолько  с ней не только сросся, но и  вжился в неё, что даже отказывался исполнять то же амплуа, но  в ином спектакле, оставаясь одним и тем же себялюбцем и при тех же случавшихся  с ним  обстоятельствах…  Даже  для разнообразия он не соглашался ни в коем случае, не боясь наскучить самому себе, отойти от привычного сценария…
 
Во всяком случае,   все свои  качества, манеры и прихваты он использовал с удивительным  упорством, а уже сюжет развивался настолько  в соответствии с его старыми привычками, что даже ему самому не казалось это  странным. Так что, когда он в очередной раз обиженно  сетовал кому-то, что вновь остался без крыши над головой, можно было спокойно не упоминать ничего и никого, кроме самого себя, потому что дальше всё и так  становилось понятным без каких-либо подробностей произошедшего.

     А тот сюжет из ненаписанного ещё, но сыгранного спектакля выглядел  вот как…

        Получив приказ от командира округа  явиться к месту прохождения службы, в виду намечающихся  каких-то новых боевых действий, случившихся  в очередной раз во внешней политике, проводимой правительством этого государства,  по которому уже в какой раз ударили экономическими санкциями, подвергнув  почти остракизму  весь простой люд этой страны, который, вообще-то к проступкам своих правителей ни раком,  ни боком… Но кого такое и когда волновало..? И потому Хлюдов, подхватив вещмешок,  не замедлил прибыть туда, куда приказали.

А потом уже и отбыть туда,  куда послали.
 
        И, строча оттуда, сидя глубоко  в окопе,  под звук разрывающихся снарядов, несущегося рокота вражеских авианосцев, готовых в любой момент сбросить бомбу   точь-точь  в то самое место, где находился сейчас  герой, пишущий «письма с фронта», которые называл своими  будущими мемуарами, а на самом деле полковник удобно  расположившись в номере фешенебельного отеля, положив свои большие ступни в надетых  берцах на полированный низенький столик, попивая кофе из принесённой обслуживающим персоналом  чашки, и попыхивая почти трофейное сигарой, мечтал о том, как по возвращении он снова получит  свой наградной значок, собственно, об этом он и писал своей второй жене, со значением стуча толстыми пальцами по раздолбанной,  от таких усилий, клавиатуре,  а потом,  нажав на функцию «отправить», со вздохом и  пониманием выполненного ни долга, а дела,  тяжело отвалился на спинку кресла и громко захрапел почти на весь отель, потому что  его басистое уханье  и даже подёргивания мощного туловища, что каждый раз громко  стукалось о деревянный подлокотник,  слышали даже  прилетевшие воробьи, которые кучкой расположились  на подоконнике, что наклонно свисал из окна его гостиничного номера.

То, что отправленная депеша с текстом о том, что у него всё хорошо,  так и не дошла до адресата,  полковник не знал, он только чуть позже выяснил, что на войне, всё,  как на войне и просто в жизни, и  потому услуги вайфая временно были прекращены, но он-то  этот момент проспал, а  в силу постоянства своей натуры, когда всё уже наладилось и электронная  связь восстановилась, не счёл нужным ещё  раз сообщить благоверной, что всё у него всё же   не только хорошо, но и что он жив и здоров, потому как,  уезжая на поля сражений,  успел-таки предупредить, что всякое бывает…

 И поэтому,  летящий  в его седую   полковничью голову горшок с цветами, не был чем-то из разряда фантастики, но это только для того служаки-командира, что сидел рядом с женой живого и, как выяснилось, ещё и  невредимого полковника, держа её за руку и соболезнуя,  для которого такой не миротворческий  жест  оказался из области очевидного  и вероятного,  ибо, хоть похоронка и не пришла  на Хлюдова официальная, но  все уже знали, что он не просто  мёртв, а  погиб смертью храброго отважного воина, исполнившего свой долг перед Отечеством  в тот самый момент, когда вырубился не только интернет, но и полковник у компьютера, огласив своим громким храпом весь отель, в котором он в основном,  и воевал, пописывая  свои будущие мемуары, не оформленные ещё в книжку, как ему мечталось.

Что произошло дальше, уже и так ясно, и  без описания всех интимных  подробностей… После состоявшегося развода, старому служаке пришлось вспомнить о детях, цветах своей  жизни, потому что о  вещах личных,  а главное,  о медальках, он  мог забыть уже  навсегда,  ему их  не выдали, а с почётом вынесли к мусорному контейнеру и там же и похоронили под грудой мусора, не дав даже возможности и рта открыть  в своё оправдание, почему остался жив, а не помер.



                ***

         Два сына от первого брака и один от второго, являли для него конкуренцию, не потому что, тоже служили в армии, а потому что были ещё молоды, и рядом с отцом всегда находились в  более выигрышном положении, будучи ещё при волосах, подтянутые, а не с развалившимся брюхом над вечно расстёгнутой ширинкой, которая,  тем не менее, не добавляла веса  мужским достижениям  полковника. И потому, ему ничего не оставалось, как подсобраться и, наступив на свою гордость, отправиться на постой  к  19-ти летней  дочери, чьи достоинства упирались, слава богу, не в количество звёзд на погонах, а в грудь четвёртого размера, чем  особо сильно и гордился отец, будто это он сам и накачал её груди до таких объёмов, а остальное, из его же уст, звучало, как: « где-то там,  что-то  выиграла, на каких-то там соревнованиях…»  Это означало, что его дочура занималась тяжёлой атлетикой, но  высот  отца ей никогда  не достичь, и это и  было  главным и основным приоритетом при выборе временного места для проживания.

         Вот с этого момента и начались мытарства старого служаки, вызванного из запаса, когда вновь правительству этой чудной  страны захотелось повоевать, забыв про состоявшееся   мирное время, похоронив память тех, кто погиб в глобальном мировом переделе, отправив в очередной военный поход своих солдат.  Хлюдов не явился исключением.  Но он по большей  части, будучи в полковничьем звании,  занимался хоз.  задачами, снабжая младший состав формой, несясь на всех парусах по заданию вышестоящего начальства через весь город  к складским помещениям, где его обязали одеть и обуть всех тех, кто будет принимать участие в боевых действиях. Потому что он,  Хлюдов  по обычаю  займётся следом «гуманитаркой», и  опять по приказу  будет перетряхивать мешки  уже с  иным  содержанием, а потом сетовать, на то, как наблюдал реальную гуманитарную катастрофу, которая означала, что в пятизвездочной гостинице, где он, привычно поселился, закончилась   корица к капучино.

        —    Экая,   трагедия...

Грустно,  с печалью в голосе мысленно,   про себя добавит  полковник, написав в сильно растрёпанных чувствах слово    «каппучино» с двумя  «п», или напротив, чтобы усилить всю случившуюся  с ним лично   трагедию, любимый напиток и без корицы.  Тем временем,  кофе, ни кофе,  а  вояка   объехал  аж, целых  две области, решая  всё те же, свои вопросы, по пресловутому  гуманитарному  направлению…
 
           «Обеспечили углем детские интернаты, завезли медоборудование и пленку вместо стекол в больницы, запускаем  патронный завод (тсссс...секрет)» —  таинственно и по-школьнически докладывал он в очередном своём «письме с фронта», очередной своей жене, которая не захотела почему-то скрепить с ним  отношения официальными скрепами.

       «Но, может, оно  и к  лучшему»,—   всё пытался успокоить себя  пожилой  вояка,—    «…не отвезу к ней домой свои медальки и ордена, и она, в случае моей ещё одной   гибели, не сможет их выкинуть, как уже бывало и не раз…»

    И потому, ничего не оставалось, как тяжело или,  наоборот,с облегчением,вздохнув, продолжить писать начатый отчёт по хозяйственной  части:

        «Обеспечили больницы рентгеновской пленкой, не было вообще… Потихоньку отстроил все связи с местным руководством…»
 
      Потом,  он, этот воензавхоз,  конечно же,  доложил, потому что это было  особенно  важным для него  лично,  что, не смотря на военные действия, всё  функционирует,   рестораны работают,  трамваи и троллейбусы ходят, «а  утром даже бывают... пробки!» —   с радостью в голосе добавил   Хлюдов, ещё раз сверил написанное с видами за окном, потому что в этот момент он  сидел в том самом ресторане, о котором только что упомянул, склонившись  над тарелкой с супом, принесённой официантом,  и пыхтя привычно  сигарой, а  рядом стоял его старенький  компьютер, грозящий   в любой  момент зависнуть или вовсе вывести товарища  полковника  из виртуального пространства, что чревато было для него   ещё одними жестоко  попорченными отношениями, и потому он старался, изо всех сил, успеть всё написать  и всё отправить, ведь возвращаться на ночлег к дочери, хоть и  с грудью  четвёртого размера, ему не очень-то  хотелось.

       Так что он снова  продолжил, добросовестно  доложив о том, что где-то  до сих пор трудно со светом, нет воды, и не работает ни одно предприятие.  И потому,   гламурные вполне себе нохчи в дорогих комках и автоматах с обвесом тысяч на пять,  зеленых  —   естественно, на штатных черных лендкрузерах —  живут в одном с ним  отеле, откуда он и  строчит  свои «письма с фронта»  и   оттуда же они   каждое утро ездят воевать.  Но ведь  по-настоящему, он, Хлюдов,  обеспокоен   был только   тем,  что  на блокпостах  две трети солдат  со свистящим кашлем, что значит, «привет, пневмония».  А  командующий лично, это он, командующий,  вынужден распределять комплекты зимней формы по подразделениям.

 Хотя, конечно,  случались  и положительные стороны во всех этих военных перипетиях,  которые   преданный  муж подробно обрисовал  верной  своей,  ну и что, что не официальной,  жене, такими  словами:  «Места     очень  красивые. Фазаны —  вкусно. Лисы —  шустрые, однако…» Из чего было ясно,  что мясо  фазанье  он-таки  откушал, а вот лису на воротник, привезти не получится, что б понимала.

     В общем, по всему было видно, что  уже возникло у него  серьезное желание на досуге,  а  не сидя  в окопе,  написать, как он сам выражался, «мемуар», и  не абы что, а с  юмором, а как же, по типу:

        «Нач. разведки с развернутой картой на линии соприкосновения с наморщенным лбом смотрит вдаль... Над плечом раздается вжик-вжик... вжик-вжик... В  карте появляются аккуратные отверстия... Я  начинаю медленно прятаться за холмик... Нач. разведки поворачивается ко мне и с абсолютно серьезным видом произносит гениальнейшую фразу: «Тут стреляют…!»  -  мысленно закончил начатый рассказ полковник, вспомнив, что стих он  уже сочинил,  ещё раньше и даже записал, чтобы не забыть, ведь его главным  коньком была всё же,  проза, а вот поэзия…

       Но,  как бы там ни было, пусть и не Александр Сергеевич, а про себя, вояку, он всё  ж таки сваял, и не абы что, а целую поэму, в которой почему-то назвал  себя  Хромцем-полководцем, подняв себя и  в звании, и заодно назначив  свою персону  на необратимую  миссию,  что не выполнима,  и про   великого Хайама,  там же не  преминул  написать,  который будет петь во славу ему, великому  Хромцу, песни и стихи  сочинять, и  которого,  правда, зачем-то отправил  вместе с собой на четыре века назад, решив, что там для него, храброго вояки и просто человека  всё было бы гораздо вернее, но  позабыв при этом,   наверное, в каком,  на самом деле, столетии  жил и  работал знаменитый  философ и поэт.
 
То, что  поэзия  Хлюдова, не Хайяма, конечно же,  звучала, как в детской присказке, «не в склад,  не  в лад, поцелуй корове  зад» особенно его не волновало, отправляя своей любимой своё стихоплётство, полковник-Хромец, скромно извинился только лишь   за   нарушение размера и прочие вольности.

Не забыв дописать в одном  из   четверостиший   о своих мечтах и стараниях —  стать  удачливым, коварным и умным… Что уже  наводило на мысль о том,  что сейчас-то он как-то не очень  умён, не то, что поэт никудышный, ибо стихи его звучали так, как звучали, а именно,  без рифмы и строфы, за что он  мог бы и вовсе  не извиняться, ну,  просто, как его  бесхитростный военный поход:

     «...Я был бы удачлив, коварен, умен
     Под тем древним Солнцем.
     В  Дворце искали бы дружбы со мной -
     Хромца полководцем…»

    Такими  строфами начал полковник-завхоз  свою поэму и продолжил:

    «...О Розе бы пел на пиру соловей,
    И чаши звенели,
    И я тоже пел о ней - моей
    Неведомой цели»

        Дальше  этот новоявленный поэт из четверть-столетнего прошлого, продолжил разоряться о себе, как о том,   чьей дружбы искал бы  великий  Хайям,  с которым он:

     «Всю ночь напролет  бродил,
      Под песнь о влюбленных,
      Но утро настало б - и в миг один
      Собрал своих воинов»

    А  в конце, что-то приписал  ещё  о том, как крикнул бы с коня Хайяму, который,  плевать, что давно уже мёртв, ибо не четыре века назад,  всё же жил,  а в 1048 году родился, и в 1131 умер - «Прощай!», а тот,  великий философ, поэт, математик, не только  товарищ  мудрого вояки 21–го   столетия,  аж,  заплакал бы с горя, что с ним попрощался такой замечательный, умный,  хитрый и коварный  полководец по имени  Хромец.
 
     «И Хайям спел бы нам о нашей любви -
      Там, на древнем Востоке»

       Да, разумеется, куда ж без этого, прощального дифирамба,  который,  правда, при любом раскладе спеть Хайяму не удалось  бы его  не существующему Хромцу по всем показателям жизни ни того, ни  другого, но мечтать о таком, всё ж,  мечталось  полковнику, о том,  как сам великий Омар Хайям будет подобострастно заглядывать  в глаза современному службисту, ответственному по хоз. части  и за «гуманитарку»,   и петь хвалебные  оды его бесконечным благородным талантам —  хитрости и коварству, потому что про ум, как-то язык не поворачивался даже  и заикнуться, учитывая всё содержание  данной поэмы, не хило так  состряпанной даже не на поле боя  и не под свист проносящихся вражеских пуль над его головой, а в тихом уголке  уютного ресторана, который,  по словам самого же полковника,функционировал в обычном режиме, не смотря на военное положение.



                ***
      
          Но всё это происходило гораздо раньше—   окопы, рестораны, капучино с двумя «п» и мемуарами на коленке, а  сейчас  Хлюдов, занёс своё большое,  уставшее от собственных же рассказов о  военизированных подвигах   тело в просторный  зал, уставленный столиками, накрытыми белыми скатертями и с поданной ему лично, учитывая, что зубы он так себе и не вставил, некогда было, да и не зачем, и так был  хорош  и  даже сильно пригож, мраморной говядиной, не важно, откуда привезённой, это сути не меняло, что он собирался сейчас,  не пережёвывая,  поглощать и потом за что платить баснословные бабки, чтобы порадовать себя, а больше того, кто придумал нашпиговать  этот стейк всем-чем, чтобы вышло дороже клиенту, а  ему приятнее, важно то, что сейчас должна была прийти та, кому он дублировал  все свои «письма  с фронта», отправляя их вроде своей не официальной жене.
 

                ***
 
           Вероника или Ника не обладала такими достоинствами, как дочь полковника, то есть размеры её груди не доходили  до четвёртого, наоборот, она была женщиной стройной, можно сказать, даже  очень худенькой, что внушало Хлюдову уверенности в своей непобедимости,  позабывшему о том, чем по обычаю заканчивались  его отношения с противоположным  полом.

Но его гнало вперёд, к новым приключениям иное достоинство, которое он сумел рассмотреть в Нике,—   она была не только  молода и красива, и,  конечно же,  не опытна, она была одинока. Около неё не отирался какой-нибудь муж, которого он,  Хлюдов должен был сделать рогатым оленем, чтобы расчистить себе путь к  безмерному счастью, в чине генерала,   а это было просто на руку амбициозному полковнику, поэтично и трогательно  мечтающему только о своём хобби. Том самом, большом количестве медалек, весело и игриво, будто смех молодой женщины, звенящих у него на груди. И потом, Ника, что внушала  ему уверенность в своих новых победах, была так не опытна в делах сердечных, это он знал наверняка,  настолько не опытна, что то, как закончились их отношения, даже сам стареющий ловелас, любитель почти олимпийского золота  и серебра,   не мог и  предположить.

Ну, а молодость или даже юность новой знакомой Алексея Петровича, упиралась в возраст её матери, которая была почти ровесницей  кавалеру своей дочери, будучи старше  того всего на пару лет, а уж то, что покойный  отец Ники был один в один, вровень полковничьим пятидесяти двум уже и говорить не приходится.  Короче, видно именно этот факт, что Вероника хоть в чём-то походила на его дочурку-тяжелоатлета, если не накаченным размером груди то, годами юности точно,  и могла  бы составить той пару в статусе лучшей  подружки,  и сподвигло полковника на такие грандиозные планы  в отношении неё, что значило, он желал   сделать Веронику  своей женой, а себя генералом с  одной  огромной ярко-сияющей  звездой   на погонах, что было вовсе не обязательным  условием для повышения, но украсить свою  анкетку служаки  ему хотелось, по причине, что такое в среде  разведчиков,  холостые или  не женатые  не приветствовалось.

       И поэтому он и начал все свои обычные  прихваты и подкаты, с желанием очаровать молодую и неопытную диву, сердце которой он просто обязан был теперь покорить, теперь,  когда знал всю правду о ней. Правду, что она станет для него неким плацдармом для достижения своих целей, покорения вершин  военной карьеры, и, конечно же,  множащихся медалек на его широкой груди с трепетно, как у  лани,  бьющимся сердцем внутри.

Потому для начала, Хлюдов и пригласил молодую женщину в тот  ресторан, где он был завсегдатаем, где знал не только наперечёт, но и как облупленных всех официантов, а меню мог просто цитировать,   словно  свою же  поэзию, наизусть и с закрытыми глазами.
 
Желая сразить наповал наивную девушку, шиком и блеском  не только ресторанной посуды и окружающих декораций,  но и своей собственной царской особой, полковник с важным видом почти,  что вылез, а не встал,  из-за стола, лишний вес всё же являлся помехой, выглядеть молодым и красивым, и даже как-то, если не отравлял ему его желание погурманствовать, то дискомфорт вносил не малый,  тем не менее,    как ему казалось,  он очень  достойно  приветствовал гостью,  с напыщенным видом графа в расшитом золотом  камзоле и белых эластичных  трико с настежь     расстёгнутой ширинкой, из которой торчало вовсе не его достоинство, которым он всё продолжал  немерено гордиться, а кусочек ткани от его семейных трусов в горошек, которые он носил…   Да,  ведь полковник и впрямь был человеком семейным, и аж, два раза,  потому, эти каждый раз  бесстыдно  выглядывающие  трусы семейного образца только служили тому дополнительным  подтверждением, подтверждением  его серьёзных намерений, ибо полковник совсем не походил своей внушительной внешностью на легкомысленную человеческую  натуру.

       Кьянти лилось рекой, дым валил изо рта, отрезались и поглощались огромные  куски мраморного мяса, исчезающие в почти  беззубом рту этого мощного тела, Алексей Петрович, всё больше млея от выпитого и съеденного мечтал…

  Мечтал, глядя прищуренным глазом  сквозь густую дымовою завесу на ту, что своим таинственным видом, уже пообещала ему немереное счастье в военном кителе генерала и жизнь наполненную нескончаемым теперь уже  половым гурманством.

Он  уже  успел  рассказать  Нике анекдот, в стиле изысканной солдафонщины от Швейка, на тему нравящегося ему эротического  прикида, сказав только:-  «Оттак,  всегда...» —   и пошёл докладывать дальше о  разговоре двух француженок, сам, однако,  ощущая себя при этом истинным французом:

        —   Терпеть не могу эту нынешнюю моду на длинные мужские пиджаки!!!

        —  А что тебе в пиджаках-то не нравится?

        —   Ну как...  уже полчаса разговариваю с мужчиной, и так и не знаю, как он ко мне относится!!!

      Зато, при расстёгнутой ширинке  и взгляде на понравившуюся женщину,  можно было даже не догадываться, а знать наверняка,  об этом отношении. Поэтому, да, очень актуально было, поведать о длинных  пиджаках. А следом продолжить мечтать дальше    —    о чёрных чулках на кружевных резинках, заканчивающихся  высоко у самого паха длинных женских ног,  виденных мельком где-то на экране телевизора, потому что по большей части, Алексей Петрович наблюдал театр военных действий, сидя не в окопе даже, а на стуле в ресторане на территории противника.

А сейчас он дымил и жевал, пытаясь пережевать полученную информацию, о том, что к чулкам ещё полагаются и высокие сапоги.

          —    Насчет сапог - не уверен...—   как-то  с сомнением в голосе  добавил он, —   наверное, не хватает опыта... да и хлопотно как-то в них...—  Тут же с исказившимся от горечи и боли  выражением   лица добавил старый вояка, вспомнив, как муторно по утрам и по команде натягивать эти самые сапоги, но  из кирзы, а не из мягкой замши, соблазнительно обтягивающей  вовсе не его волосатые мужские  ноги.

    Продолжив всё же мечтать,  и ещё раз,  глянув на  молодую женщину, сидящую в тот момент напротив него,  вспомнив при этом ещё и собственную дочь с четвёртым размером груди, как в  дополнение к имеющемуся, потом опять представив чёрные капроновые чулки на резинках, снова не на своих огромных ногах, и уже с неприязнью  подумал про себя:

       «...и вообще —  хорош,  дразнить оголодавшего мужчину,  а то сегодня точно мерзнуть буду... Вряд ли она захочет сразу же, встав из-за стола, подняться с ним в номера, знаю, я этих современных дамочек, им бы конфеты да цветы, а я стар уже для всего этого, да и  не приспособлен... »

Тем не менее, полковник,  при этой мысли ловко, рыцарским жестом,  подлил Нике в бокал Кьянти,  ещё и потому,  что от  этих своих   крылатых мечтаний у него резко  пересохло в  горле, а сок от мраморного мяса только ещё больше создавал вязкость во рту, а не освежал его рыхлые дёсны.

Ещё посидев, помечтав, выпив и закусив,  рассчитавшись по полной за съеденное и выпитое, полковник широко открыл перед своей дражайшей  пассией двери дорогого заведения,  и они вышли наружу, в снег и гололёд. Но, не смотря на всё ещё  расстёгнутую ширинку и  мороз,  почти сразу намертво  сковавший все остальные  члены этого внушительного человека, ему было тепло и хорошо. Рядом  с ним  в нарядной шубке и такой же шапке шла его почти путеводная звезда, освещающая, ему   дорогу, искрящуюся белым снегом,  к его светлому генеральскому будущему.

Теперь он млел уже от того, что у него наверняка,  почти всё состоялось, оставалось только скрепить официальной печатью  свои планы, и на этом всё. Можно будет  вновь отправляться на войнушку,  куда звала его труба  горниста, звук которой ласкал его слух гораздо больше, чем слова любви,  которые, как ему казалось,  теперь после состоявшегося  сытного обеда, просто обязана была произнести Вероника.
 
 Чтобы подтолкнуть эту детскую наивность, какой, ему  казалось,  обладала эта девушка, в её тридцать  с небольшим,  почти ровесница его дочери,  чтобы она уже не смущалась его и поборола свою девичью непосредственность, а  он её жизненную  неискушённость, Хлюдов заявил со всей прямотой,  на какую только   был способен, аккуратно,  по отечески взяв в этот  момент девушку под локоток, на самом деле, желая удержать её, чтобы она не дай бог, не ускользнула от  него по заснеженной  дорожке, по которой они сейчас передвигались:

          —   Ты,  знаешь, Ника, —  почти шептал полковник  прямо в  ухо молодой женщине, желая,  быть услышанным и  чтобы его слова не уносились вместе с начинающейся метелью.

          —    Вот что я тебе скажу:   думать я о тебе думаю, физиологические  реакции происходят, —  осторожно,  и как ему казалось, незаметно для окружающих, при этих словах,  глянув  вниз, Алексей,  наконец, разглядел  не  застёгнутые до конца  брюки, но, не смутившись,  продолжил,  уже сурово   заключив, что прозвучало, почти,  как отданная им  команда.—   Этого вполне достаточно и поэтому полторы недели  тебе на размышление.

      Честно говоря, не смотря на стремление  полковника быть полностью услышанным, Вероника не совсем поняла,  о чём это он.  Только чуть позже она  догадалась, что это было такое своеобразное предложение руки и сердца, которое вечно трепетало как раненая лань,  в груди, у этого большого и важного человека, так гордящегося своей коллекцией утерянных, а на самом деле, просто  выкинутых его бывшими жёнами,   медалей, но так стремящегося восстановить столь несправедливую и горькую утрату.


                *** 

          Собственно,  такая уверенность в собственной непогрешимости и во всём остальном, что касалось его особы, и  была  основным качеством полковника Хлюдова,  и потому он со спокойной душой, отключил все свои телефоны, успев сказать женщине, что сильно болен, то самое сердце, от трепетной лани, и что возможно понадобится госпитализация, особенно после её заботливых слов о том, что может быть  и вправду ему не надо пить и курить, болезненно и зло  прохаркав в трубку: «Отт,  началось! Мне что, в монастырь уйти…?

    И вместо святых мест, отправился на очередной фронт, в очередной окоп-ресторан, откуда продолжил строчить свои «письма с фронта» и точно так же не отправлять их адресату…


                ***
 
          Но на этом история их отношений не закончилась.  Закончилась только  «гуманитарка», которую, называя вещи  своими  именами, не просто примерял на себя всё ещё  полковник, и потому однажды  ему пришлось вернуться туда, где давно его никто не ждал, а теперь и большая яркая генеральская звезда тоже. Потому что хоть около молодой женщины и не тёрся какой-нибудь муж, поклонников у неё хватало, которые были более молоды, что значит,  не годились ей в   отцы, но, у которых, к сожалению,  не было тех средств на походы в дорогие  рестораны, и потому Вероника, вспомнив об обещаниях Хлюдова не только на работу её пристроить, если понадобится, но и оказать финансовую поддержку, написала ему.  А тот, на свою беду, только-только вернулся  с полей  сражений, весь, с ног до головы,   в «гуманитарке», и успел даже получить ту самую медаль, что сфотографировал и разослал всем своим знакомым, кому надо и кому нет. И тут, просто обрадовавшись ещё одному кандидату  на исполнение  туша  в свою  честь,  даже забыл о том, что девушка так и не дала ему тогда  согласия на бракосочетание с ним, а просто  исчезла в тот период из его жизни, и  тут же  выслал   ей ту   фоточку с бережно выложенной  на ладошке блестящей  наградкой.

      То, что Нике в тот момент вовсе было не до его успехов, Алексея совсем не волновало, а женщина была  на мели, и потому попросила его о  другом одолжении, раз на работу он её устроить не может, как честно  обещал уже,  раз сто, то может,  хоть денег ей  в долг  он даст,  а то вот-вот и есть ей будет нечего, не говоря уже о силах, чтобы хоть  поздравить, если не выйти за него замуж,  его с очередным орденом.

И тут Хлюдов, который только  жаждал  дифирамбов и прочих почестей  в свою честь,  тягостно замолчал. Просто он привык не экономить деньги, когда дело касалось его походов в рестораны, выпивки  и курева, и просто желания пошиковать, потешив собственные не существующие  амбиции, бросив  в лицо официанту не только чаевые,  но и просто пшик своего имеющегося  достатка. Поэтому в этой ситуации он призадумался. Ника не была официантом, и не стала его женой, то есть не обеспечила его генеральским статусом. Так стоит ли?
 
Он ощутил себя в том окопе, в котором почти никогда не сидел, в боевой военной каске, чтобы не слышать звуков  разрывающихся снарядов рядом  с ним, чтобы не знать ничего о той просьбе, что высказала  ему его бывшая дражайшая  пассия. Он даже не хотел,  чтобы кто-то вдруг  протянул ему руку помощи,  и он смог бы  вылезти из этого окопа, ему там было хорошо   сейчас, как никогда  в жизни.
Хлюдов от прилива скаредности закрыл глаза, пытаясь спрятаться от   настигнувшей его  реальности,  откинулся на спинку стула, сидя в очередном ресторане, и задумался.

Нет, он не мечтал больше о чёрных чулках с ажурными  резинками и тем более, не рассматривал перспективу занятий сексом  в высоких сапогах, он пытался представить себе, чем ему это грозит, какой выгодой может обернуться  выполненная им  просьба молодой женщины.

Но так ничего и,  не придумав, на всякий случай, решил,  что даст. Тем более, что только что  ему выдали средства на вербовку агентуры из военной гос. казны, и не надо было давать собственные  и кровные денежки,  они ему могли ещё пригодиться на  очередной поход в ресторан, покупку дорогих сигар, когда закончатся  гуманитарные. И он назначил встречу.



                ***

            Это было лет-том, лет-том,  как  пелось в песне,  это было  жарким лет-том, на асфальте разогретом он шагал по мостовой…

     Разумеется, с расстёгнутой ширинкой, что теперь просто было уже  закономерно, учитывая температуру почти  закипающего  тротуара, который он мерил своими большими ногами  в старых замшевых башмаках  45-го размера,  и желание освежиться. Всё в нетерпении,  глядя на наручные часы, и  в какой   уже раз  набирая номер девушки, которой назначил, Алексей вновь  ощущал себя генералом, и потому пытался не сходить на «нет», важно вышагивая вдоль кафе-забегаловки, а не дорогого  ресторана,  под непритязательным, почти народным,   названием «Картошка», где, разумеется,  не подавалась мраморная говядина и не наливалось итальянское  Кьянти. Но попыхтеть дорогой  сигарой не запрещалось, ведь он был уже почти генерал.

Наконец, его путеводная,  мысленно не закатившаяся всё же, звезда появилась на горизонте, но Хлюдов этого даже не заметил, он продолжал важничать, изображая высший комсостав, поэтому, когда девушка неожиданно повисла сзади на его толстых плечах, вздрогнул и тут же  резко схватился  за горло обеими руками, будто на его могучую шею жеребца уже накинули давящее верёвочное лассо. От чего смотрелся он  в этот момент,  как-то не очень  солидно, словно проштрафившийся белый офицер, с  которого только что сорвали погоны.

Но довольно быстро придя в себя, после почти,  что состоявшегося  обморока,  он же был хоть и в запасе, но кадровым военным, Алексей Петрович решил взять реванш и набросился на Нику со словами:

      —   У меня всего пять минут..! Меня ждут в конторе…!


                *** 

          Шагающие по привокзальной площади многочисленные прохожие, опаздывающие,  бегущие пассажиры ещё не уехавшего поезда, раскалённый асфальт, который хотелось быстрее покинуть и устроиться,  где-то в тени, хотя бы под зонтиком какого-нибудь кафе, всё это создавало обычную вокзальную суету, среди которой стояла эта странноватая на вид  пара, подталкиваемая со всех сторон   незнакомыми  людьми -  пожилой полковник в гражданской одежде, с расстёгнутой для проветривания ширинкой, с торчащими из неё  семейными трусами в горошек, и милая тоненькая барышня, что больше походила на его дочь, чем ну ту, которой он недавно делал предложение,  а потом уверенно отключился от неё на  всех своих номерах  телефонов.

         Он всё так же кашлял и хватался за больное израненное  сердце, и опять слышал уже в десятый, сотый раз знакомую фразу «А может,  не стоит... Раз врачи не советуют... »  В ответ пускал клубы сизо-чёрного дыма, цвет которого напоминал цвет его  прокуренных лёгких, жаловался на повышенное  давление и очередной случившийся гипертонический криз, теперь по вине той, что, уже чуть  раньше,  отказала ему.
 
Не  видел себя со стороны и продолжал разыгрывать роль воителя и завоевателя женских сердец, почти позабыв, как поперхнулся, когда услышал цифру, в которую  оценила себя женщина,  вернее свой труд, когда он спросил, а сколько бы  она  хотела получать, если он   устроит её  на работу. Поперхнулся и собственно, проглотил, потому что  сам, он  того не стоил и ему не платили столько. Хлюдов питался  и  жил, в основном,  той «гуманитаркой», перебиваясь периодически от зарплаты до зарплаты,  будучи  всё же в запасе,  а не на конкретной, действующей   службе.

И потому,  ему ничего не оставалось, как, широко расставив ноги, в замшевых ботинках, изображать из себя того,  не понятого героя, которым он себя мнил, показывая, как из автомата расстреливал кого-то  там, в  том окопе, а на самом деле, стоя сейчас у метро, и имитируя не происходившие бои, непосредственным участником  которых, конечно же,  он являлся, забыв, что главная  его обязанность  заключалась в снабжении солдат формой и тем же оружием, которое  он сейчас,  якобы держал в руках и расстреливал невидимого противника на городской  привокзальной площади.

Поэтому,  совершенно  выдохнувшись от производимой  им  автоматной очереди, он уже только и сумел, что вежливо и деликатно  сказать подошедшей цыганке, которая заприметила передачу крупной суммы денег:

            —   Не  могли бы вы отойти…

         Но та даже не пошевелилась   и отходить, явно не собиралась -   что она,  зря тут отиралась с самого  утра, выискивая  себе жертву для собственного обогащения... Наоборот,  эта цветастая  Ромалэ, пододвинулась ещё ближе, к разговаривающей паре,  и Алексей вынужден был присовокупить  к ранее сказанному:

           —  Не видите, вы мешаете..?!

       Разумеется, она мешала, вошедшему в раж полковнику, хоть и дышащему уже, как рыба, выкинутая на прибрежный песок из океана, от сгустившегося зноя и  лишних движений, совершаемых им, его руками, в которых он держал мнимый автомат. Он только-только  собрался перейти к следующей фазе рассказов о  своих  военных подвигах, а тут… эта цыганка…  из ближайшего шатра.

Посему, хоть и молодая, но менее щепетильная  в таких делах Вероника, прекрасно знающая, чем обычно заканчиваются  такие просьбы чуть-чуть помочь, особенно на вокзалах, резко развернувшись лицевой стороной к назойливо  просящей, приспустила с  переносицы  тёмные  очки и вперилась в ту  таким пронзительным взглядом своих холодных  голубых глаз,   напомнив при этом героя советского фильма  «Бег» по Булгакову,  Владислава Дворжецкого,   что  цыганку,  как ветром сдуло, в мгновение ока. Даже произнесённые угрожающе слова:

              —    А ну,  вали отсюда… —    оказались совершенно  лишними, уже хватило взгляда белого офицера, генерала,  по чистому  совпадению носящего   фамилию Хлудов,  из означенного кинофильма, брошенного молодой  неопытной девушкой из-под солнцезащитных  очков.

А Хлюдов, опять поперхнулся   и  опять проглотил, сумев только зашоренно - интеллигентно  промямлить что-то,  типа:

         —    Ну, да, вот так, вот,  вежливо не получается.

     Желание и дальше изображать героя невидимого  фронта у  него тоже, как-то  испарилось,  и они распрощались. Тем более, что его ждали, должны были его упитанное  тело полковника подхватить,   где-то на выходе из маршрутки, метро он не пользовался,  и потому он поковылял куда-то в сторону стоянки маршрутного такси, даже ни разу не обернувшись, боясь наткнуться на только что виденный,  незнакомый  взгляд голубых глаз, леденящих душу до морозящего озноба.



                ***
 
          Прошло ещё немного   времени,  уже  летняя листва на  деревьях грозилась  разразиться  жёлто-коричневой  осенью, а Ника с той культовой  встречи, всё так и   оставалась без постоянного заработка. Времена  нынче были тяжёлые, кризис, не кризис,  а вошедший в штопор экономический  спад  в стране, не давал возможности быстро начать зарабатывать, если случайно  лишился только что постоянного места работы.  И потому, Алексей, пользуясь случаем,  радостно и оптимистично, уже мня себя великим благодетелем, а больше понимая, что может остаться без того, что дал взаймы,   всё  продолжал  обещаться  помочь ей в трудоустройстве.
 
Но   с облетающей листвой, и приближающимися   почти голыми деревьями, точно так же закончились однажды и  выданные  из гос. казны на вербовку, пятьдесят тысяч у Ники. Поэтому, всё ориентируясь на бесконечные посулы какой-то там должности  в его  управлении, она точно так же периодически напоминала полковнику об  обещанном, тоже понимая при этом, что отдавать иначе будет не с чего.

Но Алексей Петрович прекрасно знал, что все  его обещания  были  просто красивым  блефом, никуда  он не мог  устроить девушку, будучи  и сам  в той организации  на птичьих правах,  офицера  запаса.

И потому, однажды, когда Вероника позвонила ему уже с осточертевшим для  него вопросом, не  долго думая, спросил:

              —   Ты, вообще, знаешь, какой раз ты мне уже звонишь?

         А девушка тоже, не задумываясь,  ответила:

              —    Последний…

 И только уже когда она  положила трубку, ей пришла  в голову, совершенно нелепая мысль,  а как же она тогда отдаст деньги,  если набрала  только что, полковника  в последний раз.

Наверное, об этом же подумал и сам Алексей Петрович, но было уже поздно, и, когда подошёл срок отдачи денег, вспомнил, что у Вероники была мать, та самая, что годилась ему в ровесницы, будучи  старше не состоявшегося генерала всего на пару лет, и написал ей, решив, что может поговорить  с той теперь  на равных,  даже без учёта, что только  слышал об  её существовании от девушки, но не видел ни разу   в жизни, то есть можно сказать, не был даже заочно знаком с ней.

Но все эти нюансы не сильно волновали полковника Хлюдова, и,  вспомнив, что он ещё и  поэт, почти,  что любимый им  Омар Хайям, которого он тоже знал только понаслышке, он написал на электронный ящик  матери Ники, начав своё послание лирично и  пафосно, со слов:

         «Уже сентябрь…»

 А  дальше он  мог бы  спокойно  продолжить фразой  Онегина, перейдя от Хайяма к Пушкину, что было бы созвучно с началом   его письма - «Ужель,  та сама Татьяна…»,   но написал нечто другое, но страшно абсурдное, совсем не из известной поэмы  Александра Сергеевича.

      «Где деньги? Напоминаю, пятьдесят тысяч не заменят мне ваши литературные изыскания.»

       Долго, с изумлением вчитывалась мать Ники в эти нелепые по своему содержанию  строки, сначала даже ответив,  первое,  что  стукнуло  в голову, потому что  действительно не поняла,  от кого это ей пришло:

       «Какие деньги? Вы мне что-то давали..?  Адресом  не ошиблись..?»

 И,  собственно была полностью права,  ибо ни разу даже  не видела  этого человека, а только слышала  многочисленные рассказы о его похождениях, как у   бравого  солдата  Швейка.
 
Всё,  перечитывая и  перечитывая   в удивлении прилетевшее не известно,   откуда ей   письмо под названием "Возврат долга", потому,  как отлично  знала, мать Вероники,  что никому ничего не должна   в этой жизни,  и ещё больше удивлялась,  всё  больше   вникая   в суть  его  содержания.

Как-то не очень понятно, про какие-то 50 тысяч шла  речь…  Но  это ладно, человек мог реально  ошибиться, но следом, что они, эти 50 тысяч  не заменят автору этого странноватого  письма  каких-то её  литературных изысканий.

«Так, значит, я  и литературой занимаюсь» -  с трудом начинало доходить до женщины -  «И должна, как тоже становилось  понятно,  написать какое-то изыскание, вместо какого-то долга, исходя из названия письма,  в 50 штук...»

          Вот так удача! —   Подумалось  ровеснице полковника,  и она даже не выдержала, и, уже,  совсем неожиданно для себя  накатала ответ тому,  кто с неё потребовал каких-то денег:

         "Это серьёзно? Так я согласна, а что Вы хотите, чтобы я написала?"—  читал текст Хлюдов и тоже удивлялся.—   "Правда,  с Вами не знакома, в курсе  только,  что адресата величают Алексей Хлюдов…  И что же, по Вашем мнению,  я могу накропать на 50 штук просто об имени и фамилии?"

      Но дальше, по мере прочтения,  его полковничьи  глаза и вовсе округлились и были готовы вот-вот полностью  вылезти из орбит, ибо такого  хамства, уж он-то точно не заслужил, потому что этот несуществующий в реальности должник в лице матери Вероники, предложил ему ещё  и  договор заключить о  написании, спросив,  "что Вы там желаете, какой жанр и форму?"
 
Это  было уж слишком, даже для него, привыкшего постоянно подчиняться, живя в режиме казарменного устава, ибо мать Ники, просто издевалась над ним,  и он это понимал, это  не казалось даже   смешным, её заключительная фраза в этом ответном    письме  ему на тему, вообще-то  долга.

     "Не думала, что получу столь лестное предложение, оцененное в 50 тысяч рублей, жаль, всё же,  что валюта слишком деревянная, доллары были бы приятнее..."

      Эта проявленная по отношению к нему наглость со стороны  незнакомого ему человека, заставила вспомнить Алексея Петровича об истинном виновнике этого торжества его мудрости, не забывая о косвенном,  и он опять со всей  присущей  ему  пафосностью в  письменной  форме,  перейдя при этом с «ты» на «вы», развернув  свои оглобли   в сторону Вероники,  написал:
 
           " О Вашей совести и обещаниях говорить, видимо, глупо...", —   что-то  начиная понимать,  как персонаж из спектакля  абсурда, проговорил он, а  закончил  и вовсе, как-то неадекватно: «Хотите с Вашей мамой хамить мне и  дальше —  о кей, переживу…"

        "Очень  похоже на профессиональное мошенничество",—   вдогонку  почти прошипел  полковник, совсем позабыв, на какую  аферу только что пытался подписаться сам, зовя Нику замуж за себя.—  "Ну да,  Бог Вам судья, пока совершенно не до Вас…" —    обиженно заключил он.

       Короче, как оказалось неожиданностью для матери Вероники данное  письмо с предложением вернуть денег,  которые она не брала у  неизвестного ей  товарища полковника, так и неожиданностью явился конец всей этой  дикой  истории с возвратом долга  для самого  Хлюдова, он не только  не женился на дочери своей ровесницы,  и не получил чин генерала, на что так рассчитывал, ведя Нику в ресторан, но и деньги, которые дал всё же в  долг, но своей путеводной звезде, а не её матери, тоже он не получил обратно.
 
 Но и винить, по-хорошему, ему  было некого, кроме, как  самого  себя. Зачем спрашивал девушку, которой всё обещал с три короба,  знаешь, в какой  раз мне уже звонишь? Наверное,  чтобы услышать, что в последний, и чтобы потом был повод  назвать обеих женщин аферистками…?
 
Что впрочем,  не было чем-то новым для Алексея Петровича, потому что уже не первый раз ему не возвращались  долги и не только представительницами  прекрасного  пола, но  и мужского, к которым у него  было точно такое же отношение, как   к тем, кто только и  годится на то, чтобы  спеть ему очередной  дифирамб по поводу ещё одной полученной им  награды.

Но сколько не пыжился полковник, желая стать генералом,  при этом пытаясь побить все несуществующие,  на самом деле,  рекорды  секса, забывая всё -таки,  о мышце сердца, всё равно последняя его награда, повисла в виде его собственного  члена, как та,  желаемая им   медаль.

     Потому что не надо всё  же действовать по  жизни сдуру…  Сдуру есть и пить, сдуру стучаться в чужие почтовые ящики  и так же просить вернуть  чужие долги,  и просто  пытаться всё делать на дурака, надеясь подняться  в собственных глазах, и  опускаясь  при  этом  в чужих… И ведь действительно, не бесконечна жизни даль,   чтобы тратить её, по  сути, попусту, таскаясь на ненужные войнушки, бегая за женскими юбками  в надежде  выстроить собственное благополучие за счёт других, и  думая при этом только  о себе и  своих бесчисленных наградах, чтобы кто-то однажды смог  к нему   обратиться, уважительно  произнеся… « Господин медалист… » и на этом всё…

02.01.2017 г.