18+
Моему отцу посвящается.
- А у нашего немца есть пистолет!
- А у нашего – автомат!
- А у нашего…
Мальчишки всегда хвастались своими отцами или старшими братьями – они у них самые сильные, самые храбрые, самые-самые. Ничего удивительного. Но трёхлетние Сашка и Серёжка спорили не о своих братьях. В псковской деревушке Дуплищи в конце 1941 года размещалась небольшая немецкая часть. Солдаты – по двое, по трое –квартировали по деревенским избам. Вот своими «квартирантами» и хвастались несмыслёныши.
У пятилетнего Женьки, слышавшего их спор, мозгов было побольше:
- Мой папка вернётся и прогонит всех ваших немцев!
- А мой на танке приедет!
- А мой – на самолёте!
Ну что с них взять… Малолетки, одним словом…
Женька для себя всех немцев разделил на три группы.
Первые – страшные.
Когда в конце июля последние красноармейцы скрылись за околицей, над деревней повис страх. Нет, не так. Страх поселился в каждом доме. Деревню можно было переименовывать. Беда в том, что так можно было именовать каждый советский город или деревню, ожидающие фашистов. Страх. Что там завтра будет? Какие они – немцы? Сашка с Серёжкой божились, что видели немцев в лесу. По их словам, те были огромного роста, с длиннющими руками. Разница в том, что у Сашки они выходили с двумя головами, а у Серёжки – с тремя.
Врали, конечно. У немцев, проехавших к вечеру по деревне на мотоциклах, было по одной голове. Покрытые пылью, грязью, молчащие, ощетинившиеся пулемётами, они несли страх одним своим видом. И грохочущие следом танки – тоже. И машины… И даже собаки, сидевшие на цепи, прекратили лаять и только глухо рычали, оскалив клыки.
Другие немцы, появившиеся в августе, были тоже страшные. И ещё наглые. Они заходили в каждый двор, брали, что хотели, стреляли собак и требовали «шнапса». Их, правда, вскоре отправили на фронт.
Ещё Женька узнал, что в лесу живут такие люди, которых называют «партизаны».
При приближении немцев с десяток мужиков из окрестных деревень ушло в лес. По слухам, им прислали из города, из райкома, командиров. Бабы у колодца говорили, что деревенские мужики ещё держатся, а городским-то, того, непривычно всё: и спать приходится на голой земле, и еда не такая, как в райкомовской столовке.
Как-то ночью Женьке приснилось, что мамка в сенях с кем-то ругается. Утром она заплаканная сидела на кухне. Женька подошёл, прижался, обхватил её ногу:
- Ну что ты? Маааам!..
- Ох, Женечка, - вздохнула мама. – Корову у нас забрали.
- Кто?
- Коровники, - и видя непонимание в глазах сына, пояснила. – Да партизаны, будь они неладны.
С этих пор в деревне к партизанам относились с неприязнью. Те появлялись ночами и каждый раз требовали какие-нибудь продукты.
В сентябре пришли те, кто уже побывал на фронте. После госпиталей, в ожидании переформирований, солдаты расселились по избам. У Женьки жили Курт и Август. Они совсем не походили на других немцев. Курт помоложе, Август – постарше. Не такой старый, конечно, как дед Егор, но Женьке он казался стариком. А самое интересное происходило вечерами.
Немцы приходили, снимали шинели, и Август садился к столу. Он доставал из мешка всякие вкусности и начинал колдовать: отрезал два тоненьких кусочка хлеба, намазывал их смальцем, сверху клал сыр, сало, мясные консервы из жестяной банки, твёрдую-твёрдую колбасу, ещё что-то. Получались два здоровенных бутерброда. После чего Август командовал:
- Kinder, kommt zu mir!
«Киндеры» - Женька и его старший брат Игорь – кубарем скатывались с печки, хватали бутерброды и спешили в другую половину избы. Больше всего Женьке нравилась колбаса – её можно было мусолить во рту хоть целый час!
Ещё Женька любил, когда Август катал его на коленях. Он сажал мальчишку к себе лицом, брал за руки, и – «По кочкам, по кочкам, зелёным лесочком…», только на немецком. А потом Август говорил:
- Ich habe acht Kinder zuhause.** – И загибал Женьке пальцы: – Marta… Paul… Klaus… Anna… Marie… Diter… Alexander… Lena… - И вздыхал: - Wozu brauche ich diesen Krieg?
А Курт никогда не давал бутербродов. И Женька решил, что Август хороший, а Курт – жадный. Но страшными, как те, первые немцы, они не были.
Как-то октябрьским вечером, когда дома были только мамка да Женька с Игорем, в избу ввалился Васька-полицай с бутылью самогона и здоровым шматом сала. О чём они говорили с мамкой, Женька не слышал. Мальчишки прибежали на кухню, когда там раздался какой-то грохот. Васька сидел на полу и, матерясь, орал на мамку:
- Сука! Ты так с представителем власти, да? Да я… Да мне стоит только шепнуть , что твой мужик в Красной армии воюет, тебя вместе с твоими вы****ками сразу расстреляют! Да ты, сука, ещё будешь у меня…
Никто не услышал, как вошёл Курт. Он схватил щуплого Ваську за шкирку, поднял с пола, дотащил до двери и пинком вышвырнул вон. А мамка, придерживая на груди блузку, убежала на другую половину избы и долго там почему-то плакала.
В ноябре Женька понял, что и немцы, и русские бывают разные.
Морозным утром их выгнали – всю деревню, все 60 дворов – к комендатуре. Возле неё стояли сани с привязанной к ним голой молодой женщиной лет 20-и. На деревянной доске, висевшей на шее, было написано «Partisane». Пьяный полицай из соседней деревни, сидевший в санях, объяснил, что она подожгла у них конюшню. Пару вёрст от той деревни женщина бежала по снегу босиком. Теперь её, как лошадь, привязанную к саням, гнали в районный центр, в Пустошку. До Пустошки 14 километров. Если она, конечно, добежит.
Женька в первый раз увидел голую женщину. А Август, стоявший рядом, качал головой и повторял: «Nein! Nein!»
В декабре в речи немцев всё чаще стало звучать слово «Москау». Кто-то из них хмурился, кто-то ругался, третьи молчали. Август, сотворяя очередной бутерброд, повторял: «Hitler kaput” и “nach Haus”***. И –как молитву: «Marta… Paul… Klaus… Anna… Marie… Diter… Alexander… Lena…»
… В предновогоднюю ночь Васька-полицай вышел во двор по малой нужде. Привычно посмотрев на соседний дом, он в который раз подумал о своей соседке: «Ай да Машка! И фигурка, и грудь! А бёдра… Не то что его Глашка… Расплылась, как корова жирная… Если бы не этот немец, он бы Машку тогда так бы оттарабанил!» Боковым зрением Васька отметил какое-то движение во дворе напротив. «Что, дед Егор тоже по малому делу, что ли, вышел? Да нее, силуэтов-то несколько. Кто это может быть? Комендантский час, как-никак. Неужто партизаны?»
Васька метнулся в избу. Схватил винтовку. Выскочил на крыльцо. Прицелился. Нажал на курок. Звук выстрела. Лай уцелевших собак. Васька передёрнул затвор. И тут - вспышка в соседнем дворе. И - удар в грудь. Больше Васька ничего не видел. И не слышал. Ни криков проснувшихся немцев. Ни очередей их автоматов. Ни убегающих в лес партизан. И даже привычные мысли о Машке его оставили. Навсегда.
Утром всех сельчан опять согнали к комендатуре.
Ровный строй немцев – с одной стороны крыльца, полупьяные полицаи, приехавшие на трёх санях из Пустошки – с другой, а в центре, на крыльце – дед Егор, со следами побоев на лице, и Лизавета, мать Сашки. Перед крыльцом стояли немецкий капитан и полицай-переводчик. Капитан говорил чуть лениво и очень тихо, так что разобрать его слов никто не мог. Зато переводчик надрывал глотку вовсю:
- Господин капитан говорит, что великая Германия несёт вам новый порядок, без жидов и коммунистов… Господин капитан не может понять, почему не все готовы принять новые правила… К этим двум людям вчера приходили партизаны… По законам военного времени…те, кто оказывает помощь партизанам…подлежат расстрелу… Но господин капитан понимает, что партизаны – такие же ваши враги…как и враги великой Германии… Потому что они приходят по ночам…и грабят вас, забирая последние продукты… Эти люди не будут расстреляны…
Вздох облегчения пронёсся над толпой селян.
- Но из-за них погиб представитель немецкой власти, - полицай продолжал переводить слова немецкого офицера. – Господин капитан говорит, что эти люди должны быть наказаны…Их дом будет сожжён.
Молчание повисло над жителями. Стало понятно, зачем вокруг Лизаветиного дома стояли полицаи с канистрами бензина. Да как же это, а? Зима в этом году и так неслабая, а впереди ещё и рождественские, и крещенские морозы. А куда денется теперь Лизавета? И дед Егор? И Сашка? А где Сашка?!
- САША !!! – Лизавета метнулась вперёд, но, споткнувшись, упала с крыльца лицом вниз. Попыталась встать, однако подскочивший полицай ударом приклада свалил женщину опять на снег.
Шепоток среди селян умолк. И в наступившей тишине из обречённого дома, стоящего на другой стороне улицы, еле слышно раздался детский плач.
- Саша!!! – И снова удар прикладом по спине.
Смеялся кто-то из полупьяных полицаев, обливавших дом бензином. Голосили бабы. понявшие, что сейчас произойдёт. Царапала снег Лизавета.
- Саша… - От удара по голове женщина потеряла сознание…
- Halt! – раздалось над всем этим хаосом звуков. – Halt!
Полицейские, готовые выполнить любую команду, если она произнесена на немецком языке, остановились. Из строя выскочил Август, подбежал к офицеру и стал что-то объяснять . Тот кивнул, и Август бегом кинулся через улицу.
Плакал Сашка. Причитали бабы. Хрустел снег под сапогами. Под руками Августа трещала доска, которой был заколочен дом. Стонали гвозди. И плакал Сашка. И причитали бабы. И молчали полицаи с канистрами в руках.
Август метнулся в сени, откуда вернулся через минуту, неся на руках полуодетого Сашку. Солдат спустился с крыльца, прошёл двор, вышел на улицу и сел на скамейку возле плетня. Кто-то из деревенских рванулся было к нему, но автоматная очередь взрыхлила снег перед смельчаком.
Август расстегнул ремень, полой шинели обернул плачущего ребёнка. Он качался взад-вперёд, повторял и никак не мог понять, зачем ему эта война. Успокаивая, гладил Сашку по голове и повторял как молитву:
- Marta… Paul… Klaus… Anna… Marie… Diter… Alexander… Lena…
Женька вначале даже обиделся на Августа: как же так, они эту игру вдвоём придумали, только для них, а Август теперь с Сашкой играет? Он тихонечко выбрался из толпы и пошёл через улицу. Никто – ни немцы, ни селяне – не остановил его. Женька подошёл к Августу, одной рукой обнял ногу мужчины и заглянулему в глаза. Потом другой рукой обнял Сашку и принялся помогать:
- Марта… Пауль… Клаус… Анна… Мари… Дитер… Александр… Лена…
В январе Августа отправили на фронт…
*- Wozu brauche ich diesen Krieg? – Зачем мне нужна эта война?
** - Ich habe acht Kinder zuhause – У меня дома восемь детей.
***- Hitler kaput!,.. nach Haus – Гитлер капут!.. домой
Продолжение -
http://www.proza.ru/2019/03/18/61