Purgatorio - чистилище - фрагм. 6

Борис Левит-Броун
*   *   *

Как фанатически бездарен мир!
Где-то далеко остался папа, очень желавший тебе входа. Чтобы доказать. Чтобы твоим прорывом доказать... убедить этот фанатически бездарный мир.
Вырвавшийся из скрюченных пальцев эротомании, ты молча обращаешься вокруг своей оси, расходуя силы души на ненависть, а зоркость – на поиск любви. Ты пытаешься докричать сквозь все бинты и заглушки, что не собираешься еще раз поиграть в искусство, а намерен сообщить на этот раз что-то совсем неигрушечное, что-то важное....
Но тебя продолжают измерять в рост и ширину, соотносить и взвешивать, высказывать пожелания, по исполнении которых ты, может быть, и подвергнешься любви. То есть тому одноногому и горбатому, которое у них именуется “признанием”. А у них нет ничего другого под грифом «любовь».
Ты этого хотел, папа?
Но они же только соглашаются, как ты не понимаешь?!
“Признание” означает всего лишь согласие.
Лишь терпение.
Они согласны терпеть авторитетно заявленное, удостоверенное кем-то, кого до этого тоже кто-то удостоверил.
Черная метка “признания” переходит из одного разжатого в другой разжатый кулак. Жетон на вход. И связанная с борьбой за этот жетон похоть, то есть мастурбация о чьи-то суждения. Привычное дело раба.
Сладкое чесание мозолей под неснимаемыми кандалами.
Привычное тело раба.

Большой и лысый.
И только сорок лет.
Мужчина, которому никто ничего не обещал.
Которому мать молча отдала пишущую машинку.
А больше никто ничего.....
И теперь возьми в руки плохо формованный мировой квадрат. Это и есть твоя голова, в которой ничего не сходится. Возьми и постой на воображаемом краю. Ведь только сорок. Еще не близок тот настоящий край, когда уже ни до чего нету дела, когда только карабканье и царапанье. Когда только бескомпромиссная борьба за каждый следующий вдох.
А пока постой на воображаемом краю с квадратом головы в осточертевших руках. Чего ты ждал? Ты ждал чего-то?
Грубо отдавшись в мембранах висков, прошли поезда. Их было немного и они прошли. Пути опустели. Спотыкайся сколько влезет – шпал довольно.
Попробовал трубить, изображая поезд.
Получилось как у слона, отбившегося от стада.
Но здесь не охотятся на слонов.
В тебя даже не стреляли.
Ты трубил, пытаясь привлечь.....
Вот, мол, тут происходит что-то важное.
Но не нашлось на тебя даже браконьеров.
Одинокий слон требует слишком вдумчивого прицела. К чему преследовать индивидуальные петляния? Легче загнать стадо. И белые бивни твои сверкают в опустевшем воздухе благородной ненужностью.
Нет у тебя ни желания спать, ни желания жить. Только квадрат головы в осточертевших руках и ужас от того, насколько еще далек от воображаемого настоящий край.

*   *   *


Ищу среди германских лиц.
И дожди, и погода......
Не могу изменяться так быстро, но стараюсь..... Изменяться и понимать. Они тоже, как будто, говорят о том. И даже по-немецки. Скрежеты мыслей определенно прослушиваются сквозь слова.
Припудренный кислой светскостью сид в неудобной гостинной у немки, ставшей женой русского еврея.
Смешанное приглашение.
Тут уж будьте добры, - на дойч.
И мы даже можем уже!
Русский еврей – человек блестящий, слегка потертый по углам, но очень круглящийся. Так что потертости не фигурируют.
И мы говорим по-немецки. Говорим тяжело и долго, мучительно подбирая примитивные выражения из скудного нашего дойч-лексикона, прерываясь подходами к столу с тарелкой, кратко отдыхаем, перекидываясь родными междометиями с незначительным русским контингентом. Отдых не говорить по-немецки скуп, прерывист. Судорожное вдыхание... и дальше нырять в поисках.
Чего искать-то?
То ли среди германских лиц... то ли вообще......
Может, всё таки, не стоит приглашать смешанно?

*   *   *


Пойти пройтись?.. познакомиться с осенью?..
Развернуть на минуту привычное свое одеяло.

И ты увидишь желтое пятно березы на серой заводи погоды. Тихое трепетанье асфальта, ставшего дном. Пейзаж гибнет от отравления ненужной красотой. Воздух напитан миазмами отчаяния. Жизнь содрогается от хлестких пощечин проносящихся машин. Дела сглотнули проворный люд, и день стал равен ночи. В глазах редкого прохожего дикий вопрос. Он не знает, что делать ему с этой короткой неизбежностью идти пешком.
Всё одинаково.
Слушая в листвах, ты припомнишь все листья, в которые вглядывался, стараясь заметить раздвоенный язык ветра в шипящем качании масс.
А через ряд – бездвижная хвоя, почти черная от воды.
Чувство, которое мир вызывает во мне......так отталкивающе, что стыдится собственного уродства. Так отравлено стыдом, что едва может выразить себя.
Почти не разжимая гримасы отвращения..............
И так стоять среди непрерывного ропота говорящих.
Среди ропота непрерывно говорящих.
Какие там характеры?...
Какой там еще сюжет, когда ужас этого зрелища... этого слышища..................
Они приказали не сметь себя любить.
Они приказали.
........так нанести рану.
Только так и сумели они нанести незаживающую рану каждому отмеченному. Да. Так. Взорвать лазер твоего неотвязного взгляда, подставив под него зеркальце обратного зрения. Вернув его себе самому. И вот твои глаза встретились с твоими же глазами. Совпали лучи. Ты ничего не поймешь, ослепленный самоизлучением, но ты сгоришь от стыда за них... за них, которые приказали тебе не сметь любить себя, которые видели твой взгляд, которые переживут его и будут дальше корчиться в этой червивой каше, после того, как ты уже выгоришь до недр.
Счастливец-гений... беспокойный романтик, тот подвесил бы к небу какую-нибудь немыслимую ноту во влажной цедре альтерированного трезвучия.......
Увы, немного радости оставлено тебе:
из слов немногое,
из звуков кое что...
из окна ночное дыхание и эти высокопарные слова, за которые тебя презрительно охмылит эстет, а моралист упрекнет в подонстве.
Тотальное несчастье людей глубоко и уродливо.
Их связи завистливы и корыстны.
Это цепи, которыми они дышат... душат друг друга, пытаясь высвободиться и полюбить.
Дай им Бог хоть друг друга полюбить когда-нибудь!
А ты, отмеченный, и не раcсчитывай!
Тебе – только зеркальце обратного зрения под лазер взгляда... только плавл;ние под собственным лучом, и слабая ночная свобода в мире спящих людей и бодрствующего неба.