Первый Поцелуй. Сероглазка

Вячеслав Киктенко
…мне было хорошо с тобой в то арбузное лето.
И первый поцелуй был лёгок, плутоват, как и  ты сама. Вообще-то поначалу мне приглянулась твоя подруга, а вовсе не ты. Она первая весело откликнулась на предложение отхлебнуть из бутылки.
Мы с друзьями сидели в сквере у фонтана, попивая незабвенное, сказочной дешевизны винцо, а вы щебечущей стайкой примостились на соседней скамейке. Весенний вечер стремительно темнел, вышелушивая прозрачные звёздочки на пепельном небе. Хмелелось легко и празднично, и две компании  как бы само собой перелились в одну, мгновенно заблиставшую остроумием, вдохновлённую мерцающей близостью...
     Увы, та самая лёгкость, с которой приглянувшаяся мне ящерка отхлебнула винцо, а потом без спроса протянула бутылку подругам, скоро размагнитила затяжелевший, было, интерес, едва застервеневшую тягу к ней, весёлой и лёгкой, словно подсолнечная шелуха…
Твои подруги стали понятны.
     …я всё внимательнее теперь вглядывался в тебя, пухленькую застенчивую сероглазку. Ты тоже отпила из бутылки, но – со смущением. Отпила из одной только солидарности с подругами, это ясно увиделось тотчас. Я оценил уклончивый жест, он подавал надежду. Симпатичная, по-хохлацки округлая мордашка светила теперь особенным, отдельным от подруг светом.
    …мягкая эта уклончивость оказалась на деле твоей неуязвимой – в любых ситуациях – сутью. Ты оказалась изумительной, природной лгуньей, неотразимой врушкой с мягкими серыми глазами. Они так часто бывали клонимы долу, застенчиво и – чуть-чуть искоса, – что меня долго не покидала восхищённо звеневшая злость от невозможности докопаться до ускользающей тайны твоей подлинной сути.
     Как выяснилось, не тайны, а – тайн.
Ты была девочка с биографией. Но никому, теперь я точно знаю, ни единой душе не принесла ты беды. И мягкая уклончивость, и постоянное ускользание, и опускание глаз – всё шло от природной незлобивости. От страха причинить боль. Отмолчаться, темно пообещать, а потом ускользнуть (это удавалось виртуозно!) – всё лучше, чем пронзить кинжальным «нет». Так ты считала. И свято верила в праведность именно такого поведения женщины наедине с мужчиной. Да, ты была врушкой, но в скотском мире (а он уже успел увидеться тебе именно таковым), ты не хотела брать ещё одного, а потом ещё одного, а потом и до бесконечности – греха на душу. Многочисленные романчики, успевшие проскользить-просвистеть мимо меня за время нашей близости, так и остались для меня тайной. Слава Богу, мне очень скоро расхотелось докапываться до них.
     Мне было хорошо в то арбузное лето. Легко.
…студенческие каникулы, медицинские проколы, загулы, пересдачи зачётов, всё это, считалось, – твоё. Только твоё. Моё и наше оставалось после, в блаженных воздушных прогалах, счастливо развиднявшихся после «занудных и пыльных» – по твоему определению – буден. Мы были счастливы и безоглядны на диво. Особенно я.
 
***
…а всё началось тогда, весной, в пепельный вечер у фонтана. Ты звонко хохотала, я травил байки. Мы оторвались от компании, и я провожал тебя до дома. В подъезде, не переставая смешить, поцеловал разрумянившуюся щечку. А потом, засмотревшись в серые, с весенней поволокой глаза, – родинку, трепетавшую как раз в серединке смешливой, задорно вздёрнутой губки. Это было самое чистое и, наверное, самое лучшее у нас. Хотя чем дальше, тем круче разворачивалась пружина стервенеющей страсти.
…и подоспели Арбузы!
Арбузы с большой буквы.
Да, это было всем летам лето. Арбузы сумасшедшими ядрами разламывали дощатые прилавки, выкатывались на мостовые, хряскались под колесами авто. Аварии, катастрофы, катаклизмы… – мир содрогался от буйства сахарной, ядерно рвущейся плоти…
     Однажды я добыл колоссальный арбуз. Зелёно-мраморный, с таким страстным, с таким мощным именем, что ты не посмела отказаться от языческого пиршества.
– «Гигант! Ты только представь, продавец сказал: «Ярило»!.. Может быть,
он имел в виду сорт… но мне почему-то кажется, что это настоящее, личное имя зелёного великана. Думаю, оно даже зарегистрировано в надлежащей книге…»
– «Имя? Ну-ну, поглядим… не режь без меня…»

***
…уж мы и порезали его, хрипучего, снежно высверкивающего с кончиков рдяных, клинообразно разваленных на подносе ломтей! Уж мы и побушевали на диване, на мягком коврике, на полу!..
Это было голимое сумасшествие, чистое буйство себя не сознающей плоти. Твои округлые, с избытком налитые формы, вовсе не напрасно плотно схваченные одеждой (техника безопасности, иначе беда!), хлынувши на свободу, блаженно колыхались. Тяжело и нежно перетекали сквозь явь и правь, вышатывали сознание в умопомрачительные пределы...
    Я не помнил имён, позабыл где живу… только смутно озирал  проступающую из тумана, всё более знакомую обстановку… стол… – кажется, мой… шкаф… дверь… окно… да это же квартира! Моя квартира!!.
Врушка, скрытница, лепетунья, только в эти минуты была ты верна и откровенна. А в  часы, освобождённые от угрожающей плоти, несла чепуху. Всякую чепуху: про обманувшего жениха, про сокурсников, честное слово, просто товарищей. И вообще тебе необходимо прямо сейчас, ну через час, ну через два, просто необходимо повстречаться!.. 
К тому же дела по дому, обязательства перед мамой, сестрой, племянницей… серые глаза, полные обречённости и покорства, клонились долу. Ты проницательно замолкала и слушала ситуацию. Медленно, испрашивая пощады, поднимала глаза и внимательно вглядывалась в мои. И что-то там, в единственно верный момент безошибочно уловив, светлела. Спрыгивала с дивана и быстренько, не теряя времени, одевалась. Не давая опомниться, тёрлась нежною щёчкой хитро изогнувшейся кошечки о моё плечо, ласково мурлыкала. И, что-то наобещав напоследок, поспешно выскальзывала в дверь…
     А тайны? Где, в чём они крылись? Сколько их было? Да и были ль они?
Или ты просто искала судьбу... а я искал – Тебя?