«…беды неразрывно следовали одна за другою, злоключения уподоблялись напору волн, и прежде, нежели перестали течь слезы об одном, открывался случай плакать снова. Но праведник стоял, как скала, принимая на себя приражения бури и обращая в пену стремительные волны, возносил к Владыке благопризнательный глас: Господь даде, Господь отъять: яко Господеви изволися, тако и бысть». Творения Василия Великого Часть 4, беседа 21
Январь 1943 года начался с горьких вестей. Забредший в дом Ольги странник оказался родом из деревни, в которой проживал со своей женой отец Ивана. Он-то и поведал, что отец и мачеха Ивана умерли с голода, а Доню, родного дядю Ивана, младше его годами, фашисты сожгли в костре заживо.
-Совсем мало у Ивана родни осталось. Тетя Анюта с двумя детьми и сестра двоюродная Нина, да и они живы ли? Нину со второго курса медицинского института призвали в армию, медсестрой где-то служит, а от Анюты давно известий нет, - печалилась Ольга.
Странников становилось все больше, а съестных припасов всё меньше. Ближе к весне заказы на пошив зимней одежды и бурок вообще прекратились.
-Оль, что делать будем, жита на несколько дней осталось, - обратилась к ней Дарья.
Ольга, ни слова не говоря, подняла половицы возле печи и спустилась в пустую овощную яму, затем немного проползла вперед, нащупала мешок и подтащила его к краю ямы:
-Помоги, Даш, поднять. Это соль, Иван говорил, что соль в войну дороже золота. Приказывал беречь до времени, когда пойму, что соль моя последняя надежда на выживание. Надо ее обменять на зерно. Говорил, что обменивать надо всю сразу, чтобы ни у кого соблазн не возник учинить разбой. Собирайся, пойдем предлагать по поселку, пока снег лежит на санках перевозить легче будет.
Анечка осталась с Казиком дома, а они потащили свою «последнюю надежду» от дома к дому. Желание забрать всю соль оптом выразила Танька, Иванова бывшая. Ольга стояла на улице с солью, а Дарья вошла к ней в дом. Выбежала радостная:
-Оль, она нам два мешка жита дает. Только расчет произведет завтра, а соль заберет сегодня.
Ольга засомневалась. Дарья зашептала ей на ухо:
-Не бойся, у нее родни…! В каждой деревне, только у нас в поселке домов десять будет. Оль, я думаю, она с партизанами связана.
Жито забирали в два захода, не обманула Танька.
В начале мая разбили делянку на пустыре за домом Ольги и засеяли житом, забороновали, надеясь собрать хороший урожай осенью.
В деревнях партизанской зоны плач бабий не утихал весь июнь. Шла какая – то эпидемия, старуха с косой выкашивала детей, начиная с младенцев и выше. До Ольги дошли слухи, что якобы немцы занесли какую-то заразу, и поэтому дети массово умирают. Она заволновалась:
-Как Казика уберечь?! Странников в дом не впускай, - велела Дарье,- кормить их во дворе будешь, стол надо приладить.
Но то ли ветром болезнь разносило, то ли и правда, каратели в дом заносили, когда ударялись жители от них в бега. Как не старайся, а скрыть нельзя, что в доме ребенок есть. Заболел и Казик. Ольга день и ночь от него не отходила, только на мгновение отвернется, молоко сцедить, чтоб не пропало. Жар был у него такой, что смоченная в холодной воде тряпка, которую Ольга прикладывала ему ко лбу, за считанные секунды становилась горячей. Казик был в беспамятстве, метался из стороны в сторону, стонал совсем по-взрослому. У Ольги разрывалось сердце от жалости к нему и осознания своей беспомощности. Она то и дело меняла примочки, при этом обильно поливала их слезами:
-Сыночек мой, борись. Ты сильный у меня.
И он боролся. Дарья сообщила Ольге:
-Если сыпь выпадет на кожу, значит, надежда на выздоровление есть, а если вовнутрь пойдет, то и надеяться не на что.
Ольга, заглядывая Казику под рубашечку, не допускала даже мысли, что сыночек может покинуть ее. Она не смыкала глаз уже несколько суток, жила как во сне и, он предатель свалил ее. Уснула прямо за столом, опустив голову на руки, и кажется ей, что она и не спит вовсе, а просто сидит и на дверь смотрит. Она открывается и входит в комнату старичок, худенький в длинной полотняной рубашке, голова седая и волосы как будто светятся.
-Ему сейчас полегчает, жар спадет, но ты не торопись радоваться. Он умрет,- произнес пришелец и исчез.
Ольга проснулась, подскочила со стула, метнулась к Казику, а на лице его, ручках и оголившемся тельце больших размеров красные пятна появились. Ольга хотела было обрадоваться этому обстоятельству, но вспомнила слова старичка и еще не успевшая прийти радость сменилась тревогой. Она смочила водой его растрескавшиеся в кровь губы.
-Сыночек мой, живи, ты только живи. Радость моя, счастье мое, жизнь моя,- шептала она, склоняясь к нему.
Он смотрел на нее своими голубыми, как небо глазами, увеличившимися за время болезни так, что казалось, только они и присутствуют на лице. Он слышал все, понимал, хотел улыбнуться, попытался протянуть к ней руку:
-Мама моя.
Рука его безжизненно упала на постель. Казик умер. Он победил болезнь, но сил жить не хватило. Ольга закричала и упала на пол без чувств. Очнулась у себя на кровати, в доме толпились люди. Анечка плакала, сидя у кроватки своего любимчика. Дядя Макар или как звал его Казик, "дед Мака" смахивал слезы своей натруженной, в морщинах рукой.
-Сейчас, голубчик мой, я тебе последний подарочек принесу, - произнес он и вышел из дома.
-Пошел гроб делать, - произнесла Дарья.
До Ольги дошел смысл происходящего, она закричала и опять потеряла сознание. Как оказалась на кладбище, обнимающей могилку своего сына она не помнила. Слез больше не было, была невыносимая щемящая сердце душевная боль. Избавиться от которой не находилось ни мыслей, ни способа. Люди расходились, Дарья пыталась поднять Ольгу:
-Пойдем Оль, домой. Помянуть надо Казика, а то, как же без поминок?!
-Ты иди, устрой всё, я позже приду, - Ольга оттолкнула подругу.
-Для чего человек рождается на этот свет? На муку! Радость и счастье мелькнут как лучик солнца в пасмурную погоду и пропадут. Зачем мне жизнь такая нужна, что я видела хорошего в ней?!
С этими мыслями поднялась Ольга с могилки сына и, ускоряя шаги, пошла прочь с кладбища. Остановилась на краю минного поля, осмотрелась, рой слепней и мух вился над трупом какого-то больших размеров животного.
-Наверное, лось,- пронеслась мысль в голове; сделала первый шаг и пошла,- солнце светит, птицы поют, деревья шелестят, ласкаемые легким ветерком. Ничего в мире не изменилось, что ему мое непомерное горе. Это не мой мир, мой бы страдал и плакал вместе со мной! Это чуждый мне мир и я здесь чужая... Знак - череп с перекрещенными костями! Минное поле закончилось?! Ну, нет же!
Ольга погрозила небу кулаком, отступила на несколько шагов влево и двинулась в обратном направлении:
-Услышу ли я взрыв, или темнота сразу накроет меня?
Но и второй раз пересекла она поле и осталась в живых. Все пережитое за последние дни и напряжение последних минут свалили ее с ног под огромным деревом, то ли потеряла сознание, то ли уснула. Видит ступеньки, идущие под землю, спускается по ним и упирается в дверь, сбитую из неотесанных досок, берется она за металлическую дверную ручку, открывает ее. Перед ней комната с большим квадратным столом. За ним сидят ее братья умершие, Никита, Захар и какие – то незнакомые ей люди. Но где-то там, в глубине души она знает, что это ее родичи, предки. Женщина, единственная из всех стоявшая, сразу же повернулась к Ольге спиной, так что она не имела возможности рассмотреть ее. Много позже, когда ей будут сниться сны с умершими родственниками, эта женщина в белоснежном платке на голове всегда будет среди них, и всегда будет поворачиваться к ней спиной. Во главе стола сидит Киприян. Ох, как Ольга обрадовалась ему.
-Батянька, ты!? - хотела порог переступить, уже ногу занесла, но услышала грозный окрик.
-Стой, рано тебе! Вернись!
Этот приказ заставил ее отпустить ручку, и звук захлопнувшейся двери разбудил ее. День клонился к вечеру.
-Сколько же я проспала? - огляделась, вспомнила все,- не уж-то и батянька мой умер, почему среди мертвых приснился?
Посмотрела на минное поле, почувствовала, как кожа становится гусиной:
-Что это я? Пашечку упрекала, что самоубийством душу погубил, а сама?! Прочь отсюда, к людям, к живым!
Дарья и Анечка тревожно всматривались вдаль. Ольга появилась неожиданно, совсем не с той стороны, откуда ее ждали. Дарья всё поняла:
-Что ты удумала, для христианина даже мысль об этом грехом считается. Пойдем, я уложу тебя.
Четвертый день Ольга с постели не встает, так и лежит, с открытыми глазами в стенку уставившись. Что только Дарья не делала, не слышит ее Ольга.
-Вставай, зараза! И чего только тебя сюда принесло на нашу голову?! Сама помирай, раз хочешь, а Анька моя за что?! Лежит тоже уже какие сутки, высохла вся, - она принялась трясти Ольгу, повернула ее на спину, уложила на подушку, увидела ее отрешенный взгляд, ругаться перестала, опустилась на колени перед кроватью, взмолилась,- вставай, Ольга! Верни мою Анечку к жизни. Она ведь как Казика любила! Ольга, тебе только 32 года, ты еще детей родишь, а мне уж больше не иметь их, я ведь тебя старше намного. Спаси мою дочку!
Дарья увидела, что Ольга шевелит губами, наклонилась к ней и уловила чуть слышное:
-Дай мне воды.
Она метнулась к ведру, зачерпнула кружкой, со стола взяла столовую ложку, принялась Ольгу с ложки отпаивать, делая значительные остановки между глотками.
К вечеру Ольга поднялась и с помощью Дарьи вошла в ее дом. Анечка лежала на кровати, уставившись в стену открытыми, но ничего не видящими глазами. Ольга села на табуретку, локтями рук оперлась о постель и заговорила:
-Анечка, когда я была в твоем возрасте, мой батяня рассказал мне одну историю. Случилось это давно, еще до рождения Господа нашего Иисуса Христа. Жил на земле праведник, звали его Иов. Был он богат очень, имел много скота, верблюдов, волов, в общем, всего и не перечесть. Слуги выполняли все работы в его доме и огромном хозяйстве, был он знаменитее всех людей на Востоке. Семь сыновей и три дочери росли у него, но в один из дней потерял он все. Враги угнали все его стада, сыновья и дочери погибли в разрушенном ураганом доме, но Иов ни разу не упрекнул Бога за все свалившиеся на него несчастья. Он твердил одно и тоже, что голым он родился, голым и умрет; Господь дал, Господь и взял; как было угодно Господу, так и произошло. Говорил он в горе своем: "Сколько времени назывался я отцом? Столько сколько было угодно Богу. Он вернул Себе то, что Ему принадлежит". В довершение ко всему постигла его страшная болезнь, покрылся он гноящимися ранами, в которых копошились черви, но все равно от Бога он не отрекся, не упрекнул Его, не посетовал. При этом при всем жена его, вынужденная искать работу, насмехаясь над его благочестием, досаждала ему, упрекая то и дело: «Вот какую награду ты получил от Бога за праведность свою!» Говорила она, что лучше умереть им, чем продолжать терпеть такие напасти. Он же называл ее безумной богохульницей, уговаривал стерпеть все свалившиеся на них беды. Утешал, говоря о том, что много хорошего имели они от Господа, поэтому и плохое обязаны принимать смиренно. Иов призывал ее жить воспоминаниями о прекрасном прошлом и благодарить Бога за него, потому этого прекрасного прошлого могло бы и не быть: «Не касайся умом своим суда Владыки нашего, а только с терпением переноси все, что посылается тебе».
Так Ольга говорила Анечке, а убеждала себя, что она должна и сможет выдержать сейчас и в будущем все, что преподнесёт ей жизнь.
-Ну, а дальше, что с Иовом случилось? - Анечка повернулась к ней лицом.
Ольга дала знак Дарье, и та подала ей кружку с водой и ложку. Ольга поила Анечку с ложки, а сама все говорила и говорила.
-Господь вернул здоровье Иову за его терпение и смирение. Родилось у него еще семь сыновей и три дочери, разбогател он и более прежнего уважали его люди.
Она говорила о том, что у нее, Ольги, родится две дочки и, что когда она будет смотреть на них, то будет вспоминать ее, Анечку, и каждый раз желать ей счастливой жизни. Рассказывала ей о том, что когда она, Анечка станет совсем взрослой, то встретит хорошего парня, выйдет за него замуж, родит сыночка, будет любящей и заботливой мамой. Анечка уснула здоровым сном, а Ольга тяжелой походкой с понурой головой потащилась к своему опустевшему жилищу.
Уже который вечер выходила она на улицу, садилась на лавочку возле своего дома. Ту самую, на которой отдыхали они обычно с Казиком во время вечерних прогулок, печально смотрела на закат. Анечка безмолвно подсаживалась к ней и смотрела в том же направлении. А Дарья, глядя на них, тяжело вздыхала:
-Тоскуют горемычные. Жизнь эта неладная!
Однажды сидит Ольга у себя дома за столом, подперла голову рукой, думу грустную думает, слышит шаги Анечки и голос из коридора:
-Тетечка, каратели! Быстрей, все вас одну ждут.
В дом ее Анечка после смерти Казика не входила. Ольга схватила свою дорожную заплечную сумку с водой и зерном, заперла дверь и подбежала к толпе односельчан. -Оль, куда идти? В каком направлении двигаться будем? - спросила Дарья.
Ольга удивилась:
-Почему это ты меня спрашиваешь? Дядя Макар решает!
Мгновенная тишина окутала всех.
-Умер дядя Макар. Три дня только твоего Казика пережил», - ответила Дарья.
-Умер, а я и не знала. Упокой Господи его душу. Значит мой Казик теперь не один там, - произнесла Ольга, вытирая слезы кончиком платка.
-Он перед смертью наказ дал нам, тебя держаться. Так, что веди нас.
-Ангел мой, иди впереди, а я за тобой,- мысленно произнесла Ольга и сделала первый шаг в интуитивно выбранном направлении.
Шли долго, углубились в такую тьму – таракань, что обратный путь с трудом нашли.
Немцы наезжали и наезжали, усталость увеличивалась день ото дня, но ни разу не ошиблась Ольга в выборе правильного пути, цепь карателей всегда оставалась в стороне.
-Что же, это происходит, целый месяц нас гоняют фашисты по лесу, такого даже и в начале войны не было, продыху не дают совсем, - сетовали жители поселка.
Как вдруг наступила тишина и уже шла вторая неделя после последнего приезда карателей в поселок.
-Что – то подозрительно долго они нас не навещают, - тревожилась Дарья.
И тревога ее была не напрасной. Как-то утром строчит Ольга на швейной машинке, комбинирует из своих ношенных, переношенных платьев блузку, вдруг чувствует взгляд на себе, поворачивается к окну:
-Фриц!
Нос к стеклу прижал, каска на затылок уползла, всматривается в комнату. Схватила она машинку, бросила ее в подпечье, два шага едва успела отступить, а фашист уже на пороге. Лицо, перекошенное злобой, кричит:
-Шнель, шнель, русиш швайн!, - автоматом на дверь указывает.
Хотела Ольга свою походную сумочку с водой и зерном взять, не позволил, смогла только пиджак с крючка на выходе сдернуть. До машины бегом гнал. Машина была закрыта брезентом, а внутри ее людей битком набито. Потеснились, и Ольга затерялась среди них. Огляделась, но никого из своих односельчан не приметила.
Ехали долго. По пыли, которая окутывала машину и забивалась под брезент, Ольга поняла, что впереди еще машины едут.
-Куда нас, может, знаешь?, - обратилась она к женщине, плотно прижатой к ней. Один из конвоиров, сидящих у заднего откидного борта, направил на нее автомат, закричал, приказывая замолчать русским свиньям. Был он высок и грузен, его огромный живот колыхался во время крика, а толстые отвисшие щеки мгновенно покрылись потом, который катился ему за воротник. Ольга брезгливо прошептала:
-Да ты и есть боров, пивная немецкая бочка.
Раздались смешки, но грозный рык "борова", заставил всех замолчать, боязливо опустить головы вниз. Дальнейший путь ехали в гробовой тишине, даже конвойные между собой не разговаривали. Но вот послышался отдаленный лай собак, который становился все отчетливей и отчетливее. Машины остановилась, и узники начали выгружаться.
Ольга увидела колючую проволоку, фашистов с собаками, бараки. В один из которых и направили людей, бывших с ней в машине. Барак был уже наполнен женщинами и детьми. Она начала обходить всех находящихся в нем в надежде встретить знакомых. Ее окликнула женщина. Ольга пристально всмотрелась в ее лицо и узнала Ганну с соседней деревни, для нее и ее четверых детей неоднократно шила она одежду и в мирное, и в военное время. Да к тому же, Ганна носила такую же фамилию, как и Ольга – Вайцева, хотя родней ни в каком поколении Ивану не приходилась. Она потеснила табор, так называла Ганна свое потомство, предложила ей место. Спать легла Ольга на голодный желудок. Утром принесли баланду: в воде плавали очистки от картошки, свеклы и что-то еще не понятное. За похлебкой этой очередь стояла небольшая, у людей были с собой сухари и зерно. Не прошло время и до полудня, как у нее появился жар и схваткообразная боль в животе. То же самое наблюдалось и других любителей лагерной еды. Вечером уже никто не подошел к раздаче ужина, полицай, сопровождавший тележку с едой, откровенно смеялся над ними:
-Что желание пожрать даром у всех пропало?!
Каждый из последующих дней в барак входил по утрам переводчик с немецким офицером и двумя полицейскими. Переводчик спрашивал, нет ли больных среди них, заботливо предлагал подлечиться в санчасти. Те, кто соглашался подлечиться, в барак уже не возвращались. У Ольги начался кровавый понос, она чувствовала, что теряет последние силы:
-Скоро и меня потянут полицаи за ноги как тех несчастных, которые не могли подняться утром на поверку.
Был вечер, накрапывал дождь. Ольга, в очередной раз, плетясь из кустов, прошла мимо своего барака и поняла это только, когда прямым образом уперлась лбом в клетку. Она увидела в ней женщину, которая лежала, свернувшись калачиком. Ольга провела рукой возле своего лица, стараясь отогнать наваждение, но картина была реальной.
-За что тебя в клетку посадили? - обратилась она к женщине.
-Я была связной у партизан. А наш командир – иуда всех выдал. Взяли не только партизан, но и родственников, ближних и дальних. Их уже нет в живых, а все везут и везут людей, решили искоренить всю нашу родню до четвертого колена.
И только хотела Ольга спросить фамилию предателя, как почувствовала, упершийся в ее спину ствол винтовки. Она медленно повернулась и увидела полицая. Душа ее вспыхнула гневом, а вместе с ним в теле возник горячий шар, который появился лишь однажды в лесу, когда она Казика защищала. Так же катился он вверх от пупка к горлу:
-Вы, полицаи, хуже фашистов! За жизнь свою поганую готовы сапоги лизать фрицам, – Ольга кричала, топала ногами, трясла руками, сжатыми в кулаки, - посадили человека в клетку, как дикое животное. А она человек, человек, не скотина! Виновата, так застрелите! Нет, надо измываться, мучить! Гады! Ты ведь русский, русский, русский!!!
Но внезапная режущая, опоясывающая боль заставила Ольгу схватиться за живот, согнуться в три погибели, замолчать. Невольный стон вырвался у нее из груди. Полицай стоял с выпученными глазами и приоткрытым от столь неожиданного ее поведения ртом. Он подождал, пока боль отпустила ее, и Ольга смогла выпрямиться. -Ты, что с цепи сорвалась?! А ну, иди вперед, - он подтолкнул ее винтовкой.
Как и в прошлый раз, после исчезновения шара внутри ее, внезапная огромная сила, приходившая с ним, покинула тело, и оно стало вялым и безразличным, с полным отсутствием энергии.
-Пусть бы застрелил меня на месте! Нет, конвоирует неизвестно куда и зачем. Как мне эта проклятущая жизнь надоела, - вся ее сущность желала покоя и забвения. Мысли Ольги прервал крик женщины из клетки, трижды повторившийся:
-Правду не говори!
-Какую правду? Знать бы ее, эту правду, - такая же вялая, как и тело, мысль появилась и исчезла.
-Благодари Бога, что наткнулся на тебя я, а то бы лежала ты возле клетки мертвая или сидела бы в ней за компанию с осужденной. Ты болеешь?
-Нет, я здорова как лошадь!
-За бараком под крышей стоит бочка, в ней дождевая вода, пей ее. К еде пока не прикасайся. Иди в барак и по территории лагеря не болтайся. Ты, что приказа начальника лагеря не слышала?! Застрелят, не спрашивая, кто и что.
Ближе к ночи, когда она в очередной раз тащилась из кустов, полицай этот поджидал ее за бараком у бочки с водой. Он протянул к ней руку с таблетками:
-Выпей две сейчас. Две ночью и две утром. Примерно часа через четыре принимай. И ни кому даже, словом не обмолвись, а то и меня и себя погубишь.
Ольга тут же проглотила таблетки, запив их водой. Она спала первый раз за неделю в течение нескольких часов. Проснулась, проглотила еще две таблетки и снова провалилась в сон.
Утро. Ах, какое необыкновенное чувство облегчения и радости приходит, когда ты понимаешь, что болезнь отступает.
-Я почти здорова! Я живая, и я уже надеюсь на лучшие времена и обстоятельства. Наверное, этот полицай вовсе не предатель. Ведь знали же мы, когда каратели едут, вот такие как он и сообщали партизанам планы немцев, - так хотелось ей, чтобы это было именно так, чтобы ее спаситель был настоящим русским героем, рисковавшим своей жизнью ради победы над фашистами.
-Поверка. Стройся!
Ольга встала, потопала на месте ногами, убедилась окончательно, что здорова. Вошли как всегда немецкий офицер, переводчик и два полицая. Среди которых Ольга узнала своего спасителя. Переводчик объявил:
-Нужно два человека на кухню чистить картошку.
Знакомый полицай указал пальцем на одну из женщин, а затем на нее, Ольгу. Она чистила картошку и отрезала от каждой по крохотному кусочку, который незаметно отправляла в рот и медленно его рассасывала. После окончания чистки картофеля им выдали по краюхе хлеба, но съела она ее только под утро, когда убедилась, что ее напарница, проглотившая свою порцию сразу же после получения, спокойно спит. Тоже повторилось и следующие несколько дней.
Однажды, после поверки всех заключенных выгнали на улицу и приказали входить в барак по вызову на допрос по одному человеку, кто был один или семьями, если были семейные.
У задней стены барака расставили три стола. За одним сидели немецкие офицеры, три человека; за другим расположился переводчик и писарь с учетными книгами; за третьим сидел гражданский, перед ним находилась картотека. У входной двери стояла охрана, вооруженная автоматами, а снаружи охрана с собаками.
Люди входили в здание барака, но обратно не выходили, поэтому, как проходит допрос никто не знал. Ольга вошла в здание, когда подошел ее черед, и увидела, что одна часть людей, ранее вошедших, находится с правой стороны, а другая с левой. Она прошла вперед и остановилась напротив стола, где сидел переводчик. Он спросил фамилию и место жительства. Человек в гражданской одежде сразу же начал искать ее данные в картотеке. Не найдя их сообщил об этом переводчику. Тот обратился к ней:
-Панне, расскажите о себе все.
И Ольга сообщила, что живет она в Белоруссии недавно, приехала из Смоленской области, выйдя замуж. Что муж ее простой солдат, воюет и вестей она от него никаких не имеет, что из родственников мужа не осталось в живых никого. А, ее родственники все проживают в Смоленской области. Один из офицеров произнес: «Гуд»,- и указал рукой направо от двери. Ольга уже сделала несколько шагов в данном направлении, когда услышала вопрос:
- Мужа своего ты провожала в серой шинели?
Она повернулась и увидела, как приветливо улыбается ей человек в гражданской одежде. Мысли ее обратились к тому времени, когда провожала она своего Ивана во второй раз на фронт с партизанской зоны в ноябре месяце 1941 года. Вот стоит он в шеренге солдат одетых в серые немецкие шинели:
- Ах, как он хорош в ней, подогнанной прямо по его статной фигуре. Как же давно я не видела тебя! Жив ли ты или нет тебя уже на этом свете?
Стояла гробовая тишина, и она открыла рот, готовая сказать:
-Да, в серой шинели.
Как вдруг до нее долетели слова женщины из клетки, повторившиеся трижды: «Правду не говори». Ольга как бы очнулась, вернулась в реальность:
-Ахти, я чуть не подписала себе смертный приговор! Шинели те были с подорванного партизанами немецкого эшелона. Человек в гражданской одежде и есть иуда, предатель, бывший командир партизанского отряда, - догадалась она, - старается как можно больше погубить людей, свидетелей своего позора».
Ольга не глядя на него обратилась к переводчику:
-Господин офицер, зачем этот человек хочет запутать меня? Все знают, что у русских солдат зеленые шинели, да и провожала я его в жару, 22 июня, на нем шинели и вовсе не было.
И немцы загоготали: «Гут, гут». Переводчик указал ей правую сторону барака, но вдруг заметил фотографию во внешнем нагрудном кармане пиджака, подошел и выхватил ее, передал писарю, приказав прикрепить к делу. Ольга умоляла вернуть ей фото свекрови, единственную память, оставшуюся от нее, умершей через девять дней после рождения сына.
-Нет, паненка, это - ты!
Ольга раздосадованная шла в указанном направлении, а в спину ей шипел иуда:
-И всё-таки ты провожала его в серой шинели.
Она презрительно повела плечом, не обернулась, войдя в толпу людей, шёпотом спросила свою однофамилицу:
-Ганна, куда нас?
-Еще поживем, а вот те бедняги…, - и кивком головы указала на женщин и детей, стоящих на противоположенной стороне от них. Больше тех людей они не видели.
Жизнь в концлагере шла своим чередом. Разве, что прекратились частые поверки по утрам и «забота» о здоровье заключенных, не предлагалось больным пройти лечение в санчасти. Люди ели приносимую им похлебку, но Ольга не могла после перенесенных страданий к ней притронуться. Два дня прошло после допроса. И два этих дня она ничего не ела, сидела на одной воде. Она ходила по территории лагеря в надежде встретить полицая, который спас ее от смерти. И в конце второго дня она его увидела, пристроилась сзади на некотором расстоянии, покашляла, глядя ему в спину мысленно уговаривала:
-Обернись!
И он оглянулся, узнал ее, чуть замедлил шаг и с раздражением в голосе спросил: -Что надо?
-Мне нужны карты.
Он с удивлением переспросил:
-Карты?! Какие карты?
-Обычные игральные карты, тридцать шесть штук.
-Хорошо, как стемнеет, у бочки будут тебе карты. Но больше не ищи встречи со мной, меня переводят в другое место.
Ольга сидела за столом, под который они приспособили ящик, и гадала Ганне, а та периодически громко восклицала:
-Правда, все чистая, правда.
После нее начали подходить и другие с просьбой погадать. Ганна спрашивала: -Сухари, жито есть?
Ольга с удивлением обнаружила, что помнит все действия, какие производили цыганки, заходившие в их дом в детстве, значение карт и даже интонацию их голоса. Она гадала только тем, кто мог расплатиться за ее работу. Когда Ольга и Ганна наполнили съестным свои котомки, она приказала Ганне отдавать сухари и жито тем, у кого никаких припасов не было, при этом следить, чтобы те, кто получал их, не расплачивались полученным за гадание. Так происходило перераспределение запасов от имущих к неимущим. По вечерам Ольга почти не чувствовала своего языка и каждый раз говорила себе, что это был последний ее трудовой день, но с утра повторялось все заново. Ее просили погадать люди, обреченные на неизвестность относительно своего будущего, и своих близких. Она искренне верила, что обладает способностью предсказывать его через карты. Ее руки и голос жили как будто сами по себе, она не задумывалась, что делать и, что говорить, все происходило не зависимо от нее. Если восьмёрка крестей, десятка пик, десятка крестей, туз пик выпадали вместе и при этом туз пик ложился острием вниз, на сердце, то человеку этому не быть в живых. Сказать об этом прямо она не могла, поэтому говорила:
-Надо будет перебросить через несколько дней, подойдешь без оплаты.
Молодая женщина, которую Ольга заприметила в силу ее городской наружности, уже несколько дней пыталась пробиться к ней погадать, но, не имея возможности расплатиться, получала от Ганны сухарь и отходила в дальний угол барака, не солоно хлебавши. Одним утром в барак вошли: переводчик, офицер и два полицая. Переводчик назвал фамилию этой женщины, приказал следовать вместе с ними. Она подошла к Ольге, положила на стол сухари, которые давала ей Ганна при каждой очередной попытке погадать:
-Ты знала, что предстоит мне умереть?!, - сказала она с обидой в голосе.
-Нет, я этого не знала. Борись за жизнь до последнего вздоха. Помни, что жизнь – это благо данное нам от Бога.
-А, если время этого вздоха наступило, что тогда?
-Тогда вздохни, как человек, а не скотина. Помни, жизнь здесь не кончается. Тело ляжет в землю, а душа полетит, свободная от него, свитого путами.
-Прощай, - женщина положила худенькую руку на ящик.
-Прощай. Прости, если обидела, - Ольга положила свою руку поверх ее.
Женщина расправила плечи, высоко подняла голову и медленно пошла к выходу. Все, находящиеся в бараке, повернулись вслед ей. Ах, как она была красива! Лицо, одухотворенное ожиданием вечности, отражало внутреннее сияние чистой души. Наступила гробовая тишина, которая в прочем длилась недолго.
На следующий день заключенные из бараков были построены, пересчитаны и погружены сначала в грузовики, а на станции в вагоны. Вагоны были пассажирские, Ганна заняла вторую полку для Ольги, и та, положив свою сумку с сухарями под голову, уснула. Спустя какое-то время она вдруг, обнаружила, что видит себя лежащую на полке, а внизу видит Ганну, ее детей и других людей, которые вытянули ноги, положив их на противоположенные полки, таким образом, давая им отдых. Она полетела в самый конец вагона, увидела очень толстую женщину, которая сидела на полу, подумала:
- Место сэкономили для двоих, а то и троих человек.
Затем вернулась в свое отделение, где тело ее продолжало лежать в том же положении, удивляясь, как это она видит сама себя. Посмотрела вверх и не обнаружила крыши вагона:
-Вот это да! Я могу сбежать из него….
И только так подумала, как очутилась на полу вагона. Поезд резко дернулся и остановился. Падение смягчилось вытянутыми ногами людей сидящих на нижних полках. Ольга прошла в конец вагона, увидела ту самую толстую женщину:
-Наверное, я обмерла. Если бы вагон резко не тряхнуло, нашли бы меня мертвой.
Выгрузили их в чистом поле. Ни каких строений, только колючая проволока, да вышки с караульными.
-Осень идет, скоро холода наступят. Без крыши над головой долго не протянем. Там не сдохли, так тут нас уморят, - горестно рассуждала Ганна.
Ночью сбились в кучу, согреваясь, телами друг друга, периодически менялись с крайними местами. Еду не приносили, бочка с водой, стоящая посреди лагеря, пустела. Все понимали, что обречены на смерть. Лица людей были печальны, в глазах отражалась безнадежность положения. Но в полдень следующего дня в небе неожиданно появились самолеты, и по лагерю пронеслось восторженное:
-Наши!
Самолеты с красными звездами на крыльях сбрасывали листовки. Ганна подняла одну, прочитала вслух:
-Распустите мирное население, иначе придем в Германию и будем делать тоже, что делаете вы, с вашими матерями, женами, сестрами и детьми.
Немцы засуетились, забегали. На выходе из лагеря поставили стол, к нему подходили заключенные по одному, получали пропуск и полбуханки хлеба. Пропуск давал право беспрепятственно проходить по территории занятой немцами по пути следования к месту жительства. Ольга отправилась в путь домой вместе с Ганной и ее детьми. К их удивлению за все время своего путешествия не встретили они ни одного немецкого поста.
Домой она вернулась первых числах октября, тяжело опустилась на ступеньку своего крыльца:
-Вот я и дома.
Анечка заметила ее в окно, подбежала, обняла:
-Тетечка, как я рада, что вы вернулись. Я за вас Богу денно и нощно молилась. -Анечка, спасибо, что думала обо мне. Значит, твои молитвы и спасли меня.
Дарья спешила к ним, держала в руках пальтишко Анечки, набросила ей на плечи: -Холодать уже стало. Пошли к нам в дом, поешь и отдохнешь. Оль, я три мешка жита намолотила, бурак и гарбузы собрала. Сейчас тебя кашей гарбузовой накормлю. Оль, мы не смогли тебя предупредить, немцы нагрянули неожиданно. Мы с Анькой во дворе фрица увидели, едва успели через заднюю дверь выскочить. В лопухах схоронились. Поселок наш опустел, может, кто вернется еще. Ты же вот пришла обратно.
Ольга хотело было рассказать ей о предателе, командире партизанского отряда, а потом передумала:
-Меньше знаешь, крепче спишь.
Ожидания Дарьи не оправдаются, кроме Ольги из тех людей, кого увезли немцы в концлагерь, в поселок больше никто не вернется.
Войдя в свой дом следующим утром, Ольга первым делом собрала все вещи Казика, его игрушки, вынесла их вместе с кроваткой в огород и сожгла, а пепел по ветру развеяла:
-Пути Господни неисповедимы. Если бы он попал со мной в концлагерь, то не было бы у него даже могилки, да и у меня тоже.
Ольга побелила печку, пол добела гольнем, веником без листьев натерла, сварганила занавески с разноцветных кусочков ткани.
-Что это я? Как будто гостей поджидаю?! Некому ко мне прийти, - сама с собой разговаривала.
Но тем не менее, каждый раз, выходя во двор по любому поводу, она непроизвольно поворачивалась лицом по направлению к дороге и долго всматривалась вдаль.
http://www.proza.ru/2017/12/28/1648