Ч А С Т Ь П Я Т А Я
П Р Е С Л Е Д О В А Н И Е
Глава 47
ПОЕЗД ИДЁТ НА ВОСТОК
Неужели, дорогие читатели, уже началась пятая часть?.. То есть последняя часть романа. Вы-то, наверное, не удивляетесь этому, а вот мне верится с трудом. Когда давным-давно я начинал работу над романом, то думал, что если суждено мне дойти до пятой части, то это случится когда-нибудь в конце жизни, а то и позже. И вот я печатаю первую главу пятой части, а прошло всего-то на всего полжизни! Ведь, может статься, я, окончив этот, ещё успею написать какой-нибудь длинный роман! Всё может быть… Но пока не буду отвлекаться: ведь дело ещё не кончено, и подводить итоги пока рано.
Вы заметили, дорогие читатели, что постепенно у меня сложилась традиция начинать часть с какого-нибудь философского словоблудства? О чём бы поговорить на этот раз? Давайте, о путешествиях! Как думаете, увлекательная эта вещь – путешествие. Да, но чем дальше движется цивилизация, тем его всё более и более опошляют. Раньше люди путешествовали на лошадях, а то и вообще пешком на сотни километров и не унывали. Как трудно нам, современным людям, путешествующим в пешем порядке не далее, чем от квартиры до «Гастронома», вообразить себе такое! Если в наше время и отыскиваются пешеходы, которые пешком обходят весь земной шар, то об этом шумят газеты и телевизоры всего мира. Сейчас мы, задумав попутешествовать, залезаем в самолёт и за несколько часов из холодного, слякотного города перемещаемся к знойному пляжу на берегу моря. Чем не жизнь? Если вам стало скучно жить, вы не знаете, к чему приложить энергию и деньги – путешествуйте! Аэрофлот к вашим услугам. Давно подмечено, что перемена мест притупляет тоску. Хотя, по-моему, это ерунда. Если вы скучаете, то все путешествия останутся бесцветными, романтика и красоты промелькнут мимо, и уделом вашим будет лишь постоянное раздражение и усталость. Я это испытал на своей шкуре, дорогие читатели, поэтому-то вот уже который год безвыездно сижу дома.
Поезд шёл на восток. На второй полке одного из вагонов растянулся долговязый, костлявый парень с толстыми губами, прыщавым носом и короткой стрижкой. Он лежал с закрытыми глазами, хотя и не спал. Изредка молодой человек приоткрывал свои очи, уныло глядел на проносящиеся за окном поля, зевал широко и обречённо, и отворачивался обратно к стене. Ошибочно было бы полагать, что долговязый парень на второй полке о чём-то думает или мечтает, нет, он был погружён в унылое, пустое, бездумное оцепенение, которое чаще всего овладевает людьми в вагонах поезда и на больничных койках. Замечу, дорогие читатели, что грустного парня звали Вовочка Кишечников и добавлю, что приходился он единственным сыном небезызвестной математички Олимпиады Дмитриевны Чурбановой (замужем она пожелала сохранить девичью фамилию). В данный момент она сидела у окна и сосредоточенно резала огурцы для салата. Муж её, Анатолий Иванович Кишечников, такой же тощий и долговязый, как Вовочка, расположившись на нижней полке, с увлечением раскладывал пасьянс. После летнего отдыха в Ленинграде, семейка математички возвращалась домой. В Ленинграде они проживали у родственников, а когда собрались уезжать, в нагрузку им дали пятилетнюю племянницу Олимпиады Дмитриевны, которую полагалось доставить к бабушке в Свердловск. Девочка отличалась короткой стрижкой и крайней болтливостью. Сегодня с утра она всех доводила бесконечными рассказами о том, когда и при каких обстоятельствах её рвало в детском садике.
- Света, ляж, поспи лучше, - пыталась остановить её Олимпиада Дмитриевна, - ты же ещё маленькая – должна больше спать. Помидорку хочешь?
Света не отказывалась от угощения, но, с чавканьем сжевав помидор, тотчас продолжала рассказ:
- А нянечка на меня смотрит и ругается: «Ой! Всё ухлестала! Да как же тебя так стошнить угораздило, господи мой!»
- Смотри, Света, в окошко! Видишь, козочка… Ко-зочка ходит! – Чурбанова всеми силами пыталась переключить внимание ребёнка с неприятной темы на что-нибудь более аппетитное.
- Козочка, - равнодушно кивала Света и продолжала. – А ещё я один раз гречневой кашей переела насильно и потом…
- Малышка! Ты хочешь огурчик? – спросила Олимпиада Дмитриевна. Вопрос был адресован не неугомонной Свете, а долговязому молодому человеку, распростёршемуся на второй полке. Он не отреагировал.
- Вовочка! – повысила голос математичка. – Огурчик будешь?
- Мммеее, - глухо промычал Вовочка Кишечников в знак несогласия.
- А зря ты огурчики не ешь, - покачала головой Чурбанова, - свежие огурцы это же витамины, как ты не понимаешь! Их надо есть. Может, пол-огурчика всё-таки скушаешь, а, Малышка?
Малышка вторично замычал и, свесив с полки заспанную физиономию, сказал страдальческим голосом:
- Я же сказал – не хочу! Не хочу!!!
- Ну, вот одну скибочку скушай, - не сдавалась Олимпиада Дмитриевна, - смотри, какая маленькая. Не хочешь? И в кого ты такой вредный. А помидорку будешь?
Кишечников без энтузиазма принял протянутый матерью помидор, целиком положил его в рот и отвернулся обратно к стене.
- Без пяти минут восемнадцать лет парню, а он всё вредничает, как маленький, - тихо пожаловалась Чурбанова мужу, - как он только жить собирается?
Вовочка Кишечников перешёл на второй курс физфака, но жить покуда не собирался. Посасывая недозрелый помидор, он вновь погрузился в дорожную полудрёму, даже не подозревая о том, в какой водоворот бурных и противоречивых событий он будет втянут волею насмешницы-судьбы… Спокойной жизни ему осталось только час, пятнадцать минут, а Вовочка дремал, полагая, что так будет продолжаться целую вечность. Не будем же ему мешать, дорогие читатели.
- - -
После жизни в гостинице, полной противопоказанных его возрасту излишеств, а также после треволнений на именинах Ничевохина, Пётр Иванович чувствовал себя разбитым и физически, и морально. Болела голова, ныла шея, хрустел позвоночник, напоминала о своём существовании печень и селезёнка, да и само сердце, как подпитый музыкант, то и дело сбивалось с ритма. На душе директора школы было и вовсе черно. «Я уже стар, слаб и болен, - в отчаянии думал он, - счастья нет и не бывает… Зачем всё это надо? Зачем?» Не слушая внутреннего голоса, какая-то упрямая сила по-прежнему гнала миллионера вперёд. Он снова бежал, спасая капитал, и снова опасался преследования…
Пётр Иванович сидел у окна и тихонько трясся в такт толчкам поезда. Между колен директора школы стояло большое эмалированное ведро. Кто бы мог подумать, что именно в нём упакован миллион! Облезлых справедливо полагал, что в случае, если и сейчас ему не оторваться от погони, ведро собьёт с толку преследователей. Действительно, дорогие читатели, в фильмах мы привыкли видеть, как пачки купюр извлекают из изящных чемоданов, но никогда никто не видел, чтоб деньги помещались в ведре, с которым в пору доить корову, или, на худой конец, ездить за грибами.
Соседи по плацкартному купе совершенно не гармонировали тоскливому настроению Петра Ивановича. Двое из них были совсем ещё юными юношей и девушкой, лет по шестнадцать-семнадцать. Они целовались беспрерывно, почти не реагируя на неодобрительные, завистливые взгляды посторонних, и своим поведением действовали на директора школы крайне удручающе. Другим соседом был, судя по его словам и тельняшке, бывший боцман какого-то корабля. Он уже полчаса настойчиво склонял Петра Ивановича к выпивке. Но миллионер чувствовал, что если он опьянеет, обязательно совершит что-нибудь непоправимое, например, откроет ведро и начнёт расшвыривать деньги по вагону. В том душевном состоянии, в каком находился Пётр Иванович, крайне опасно было снимать контроль рассудка, и директор школы мужественно отказывался.
- Ну ты слушай, милчеловек, - не успокаивался боцман, - мужик ты или нет, я не понимаю? Где ж пить тогда, если не в поезде.
- Я не пью…
- Давай! Поллитровка у меня всего лишь, что это, питьё? Выпьем, споём… Бродя-а-ага Байкал перее-е-е-хал! Как там дальше поётся?
- Не знаю.
- Ну, поехали. Открываю пузырь!
- Я же говорю вам, товарищ, я пить не буду, - с тяжёлым вздохом мотнул головой Облезлых.
- Я не могу понять, что я тебе сделал, что ты мне сидишь и в душу плюёшь? – начинал сердиться боцман. – Я ведь от чистого сердца угощаю, как друга, понимаешь ли… Ну!?
- Нет, - миллионер был непоколебим.
Тут девушка на пару минут удалилась по делам, и боцман тотчас не замедлил переключить внимание на оставшегося у окна паренька.
- Слушай, парень, раз этот хмырь брезгует, давай с тобой махнём! А? Сидишь, бездельничаешь всё равно, а бутылку чебурахнем, сразу настроение появится! А?
- Я… Это, - застенчиво зазапинался паренёк.
- Не волнуйся, у меня колбаска на закуску, вот, хлебушек. И даже стаканы есть! Нальём, поговорим… Слушай, лысый! – вновь позвал боцман Петра Ивановича. – Давай, пока не поздно, присоединяйся к нам! Последний раз предлагаю! А?
- Я, извините, тоже не пью, - паренька оказалось не так-то легко сбить с пути истинного, и он, хоть смущённо, но отказался.
- Как? – опешил боцман. – Совсем, что ли? Целуешься, а не пьёшь? Чудеса… Я вот пить так, более-менее регулярно, с девятнадцати лет начал, а бабу только в двадцать пять лет узнал! Щепетильничал всё… Так что ты лучше так прямо и скажи, что не уважаешь, что плюёшь на человека. Вот компания подобралась! Я что, теперь из-за вас один должен пить, что ли?
Пытка для Петра Ивановича становилась невыносимой, и он задумал улизнуть от приставучего боцмана в вагон-ресторан. Да, но как быть с деньгами? Оставить прямо тут? А если кто-то сунет туда руку? Взять с собой? Подозрительно будет смотреться… В конце концов, Облезлых решил не расставаться с миллионом, подхватив ведёрко, он зашагал вперёд по вагону. Поезд сильно трясло, Пётр Иванович двигался медленно, придерживаясь за стены и полки, а тяжёлое ведро больно ударяло его по ногам.
- - -
- В вагоне-ресторане ихнем лапша слиплась, а шницеля гнилые, - злобно пожаловался Брюханов по возвращению с завтрака. Александр по-прежнему щеголял в новом коричневом костюме доктора философских наук, и внешний вид имел вполне респектабельный. – Правильно сделали, Гарольд, что не пошли…
Двое хмурых мужчин, сидящих за столиком напротив нашего героя, поднялись и вышли в тамбур курить. На лицах их застыла растерянная скорбь. Чарльз Гарольд, развалившись на нижней полке, посвистывал и улыбался радостно и самодовольно.
- Что это у мужиков такие морды кислые? – присаживаясь, спросил Брюханов у шефа.
- А чего им веселиться, - плавно вертя в руке шляпу, усмехнулся Чарльз Гарольд. – Эти мальчики в твоё отсутствие предложили мне перекинуться на деньги в английский покер. Что ж, я не стал отказываться.
- И как дела?
- Поднял друзей на девяносто три рубля. Что ни говори, Отец, а картёшки – верная статья дохода. Никогда меня не подводят.
- Хо-хо, неплохо! – обрадовался Александр. – Где это вы так играть насобачились? Я ведь в картах, штыб их холера взяла, не волоку. Друзья, помню, учили как-то, но я соображаю туго… Так и не понял, кто там валет, кто туз… А вы конечно… Как вам всегда удаётся?
- Очень просто. Я люблю играть на свежую голову, предварительно как следует выспавшись… в чужих картах, - снисходительно зевнул наш герой.
Брюханов рассмеялся и тоже прилёг отдохнуть после невкусного, но тем не менее, довольно-таки обильного завтрака. Монотонный стук колёс убаюкивал, навевая на душу спокойное умиротворение.
- «Поезд шёл на восток», - так я когда-нибудь напишу об этом дне в своих мемуарах, - мечтательно проговорил наш герой. – А за окнами проносились не срубленные берёзы… Берёзы! Заметь, Отец, сколько стихов, сколько песен про них сложено! И за что мы так любим их, ты не знаешь? Денег нам они не одалживают, дублёнку по блату не достают, а мы с нежностью говорим про них. Берёзки… Понимаешь, что я хочу сказать, Отец? Чтоб тебя все любили, не обязательно делать добро, даже наоборот, не надо. Главное, быть слабеньким, безобидным. Как берёзка… А сильных люди не любят.
Где-то в вагоне сначала вполголоса, а затем и во всю мощь заревел грудной ребёнок. Слышно было, как сразу несколько человек наперебой пытаются его успокоить, но крик становился всё громче, истошнее и пронзительнее. Бедняга захлёбывался от собственного рёва.
- Чёрт, - нервно поморщился Брюханов, - аж в ушах звенит. Добили б его, что ли… чтоб не мучился. Гарольд, почему мы лежим? Когда будем брать Облезлого? Мне не терпится просто!
- Спокойно. Я подвожу итоги. Сейчас, когда мы с Петром Ивановичем катим в одном поезде, и я знаю, где он сидит, абсурдно было бы предположить, что дело может сорваться. Я думаю о пройденном пути. Славным был путь. Ну, Отец, ты готов к делу?
- Да! – отчеканил Брюханов. – Дело – есть дело! Утащим у него деньжищи?
- Зачем, - спокойно пожал плечами Чарльз Гарольд, поднимаясь с полки, - сам отдаст. Бедный Облезлый, он так напуган, что без всяких увёрток выбросит лапки кверху. Мне даже немного жаль его. Натерпелся, дурачок… Ладно, двинули!
Надвинув шляпу на лоб, Чарльз Гарольд уверенной поступью двинулся по вагону. Следом, не отставая, шагал Александр.
На своём месте директор школы обнаружен не был.
- И где же он? – с невесёлой улыбкой поинтересовался Брюханов у шефа. По лицу нашего героя поползла тень беспокойства. – Не вижу!
- Ей-богу, мне начинают надоедать его трюки, - вздохнул Чарльз Гарольд, - впрочем, мало ли куда человек мог выйти.
- Скажите, здесь сидел мужик один плешивый? – спросил Александр у соседей Петра Ивановича.
- Какой он мужик, - презрительно фыркнул боцман, - я ему, как человеку, выпить предлагал, а он нос воротит! Так что вы, мужики, тоже, наверное, зря его ищите. Пижон. Противно смотреть. Ушёл куда-то…
- А его вещи здесь? – едва сдерживая волнение, задал вопрос наш герой. Боцман широко зевнул и задумчиво почесался.
- Да… Хе, так он со своим ведром умотал. Оно одно у него было из шмоток, я помню… Ну, пижон, не доверяет, выходит?!
- Итак, Отец, - тихим, но командным голосом отдал распоряжение наш герой, - стой здесь. Появится Облезлый – задержишь. А я покуда прогуляюсь по вагонам!
Колёса стучали неразборчиво, будто скороговоркой. Поезд шёл на восток.
Глава 48
ОШИБКА ВОВОЧКИ КИШЕЧНИКОВА
Тем временем Пётр Иванович продолжал свой нелёгкий путь по раскачивающимся вагонам, как вдруг впереди замаячило чьё-то знакомое толстое лицо – то была Олимпиада Дмитриевна. Меньше всего сейчас миллионер ожидал встретить сотрудников, а зоркая математичка уже приметила его, разворачиваться было поздно.
- Пётр Иванович! – воскликнула Чурбанова голосом, в котором тесно перемешались нотки удивления, радости и подхалимажа. – Здравствуйте!
Облезлых поздоровался. Разговорчивая, математичка тотчас представила директору школы свою семью и к полному неудовольствию последней предложила Петру Ивановичу присесть, поговорить. Миллионер, не сумевши отказаться, уселся на нижнюю полку рядом с Чурбановой, драгоценное ведро он, как и прежде, зажал между коленями.
- А один раз меня на веранде затошнило, - не взирая на постороннюю личность, продолжала гнуть своё малолетняя Света, - воспитательница закри…
- Света, помолчи! – не выдержала Олимпиада Дмитриевна. – Видишь, пришёл дядя! Не перебивай, когда говорят взрослые. И не ковыряйся в носу – сломаешь палец! Вы извините, Пётр Иванович. Кстати, почему вы тогда исчезли из «колхоза», никого не предупредив?
Вопрос застал директора школы врасплох, до этого он как-то не думал, как объяснит сослуживцам своё бегство из Гробонюхово.
- Я… Я получил срочную телеграмму из дома. А было поздно, - неуверенно начал сочинять миллионер. – А потом полетел на похороны брата… В Ленинград. Жене не сказал, не стал её расстраивать. Прилетел, а брат ещё жив. Вот ждал, пока он умрёт, вчера схоронили… Теперь возвращаюсь в Свердловск.
Даже доверчивую Олимпиаду Дмитриевну не убедили слова Петра Ивановича, и он это понял. «Ну и что, - мысленно утешал себя миллионер, - пусть не верит. Но ведь Чурбанова – человек не опасный, что я волнуюсь? Слава богу, что не Гарольда встретил…»
- Моё почтение педагогам! – пропел над ухом директора школы знакомый, задушевный голосок. В проходе стоял Чарльз Гарольд и откровенно улыбался от удовольствия, как сытый кот, у которого чешут за ушком. – Олимпиада Дмитриевна! Здравствуйте! Здравствуйте, Пётр Иванович! Вот это встреча! «Мир тесен», - сказал дядя Петя, когда поутру, проснувшись, обнаружил, что рядом с ним на койке вытрезвителя отдыхает его школьный учитель географии. Как он был прав: мир такой большой, а мы с вами встретились. Чертовски тесно…
Облезлых медленно поднял глаза, встретился взглядом с широкой, торжествующей улыбкой своего врага и обречённо уронил плешивую голову на грудь. Сердце, не понимая бессмысленности своего усердия, замолотилось с двойной силой, а по шее и щекам миллионера крупными каплями заструился пот.
- Чарльз Гарольд! – обрадовано воскликнула Чурбанова, узнав своего педагогического единомышленника. – Здравствуйте. Присядьте, пожалуйста, с нами. Подвинься, Анатолий!
Муж математички нехотя переместился к окну, и наш герой, словно смакуя каждое движение, плавно опустился на сидение напротив Петра Ивановича. Миллионер, не поднимая больше глаз, с силой сжимал коленями ведро, понимая, что теперь его уже не удержать. К тому же и коленки-то дрожали, как у ученика у доски…
- Как работа, Олимпиада Дмитриевна, каковы успехи? – любезно завёл светскую беседу Чарльз Гарольд, не отводя счастливых глаз от дрожащего и потеющего директора школы.
- Да как… - слегка смутилась Чурбанова. – Отдохнули вот… Сыну Ленинград показала. Вовочка, мой сынишка, он над вами спит. А вы как, в отпуске?
- У меня нет отпусков, - ответил Чарльз Гарольд, и в голосе его зазвучали суровые нотки. – Тот, кто посвятил себя педагогике, не отдыхает ни секунды. Реальность такова: на сегодняшний день процент педагогического брака составляет 15%! Думаю, цифра эта занижена, но даже если пятнадцать! Вдумайтесь – 15% антиобщественных элементов. Куда это годно? – с болью в голосе закончил наш герой, заглянув в глаза Олимпиады Дмитриевны. Математичка вконец смутилась, осознав, что, наверное, не достойна даже разговаривать с этим мужественным сподвижником педагогики. Тут в разговор неожиданно вмешался муж Чурбановой.
- Вот вы, усителя, знасит, - гневно засюсюкал он, - ответьте мне, пожялюсьта, на вопрось: какого сюта такие фильмы в кино крутят? «Вам и не снилось» смотрел посьледний рась, сидел и психовал прямо-таки! Знасит, сёпляки разьвели любови, а показывают так, будто так и надо это! Чусьтва, трагедии у них… Да всипать им ремня обоим – вот и всё. А то сьмотришь – фу! Гадосьть! Всё Макаренки всякие расьвели, а забыт хоросий метод: не ясьно – ремня, есё не понял – есё ремня… А то показивают дрянь, а потом удивляються, посему синизм такой в подросьтках!
- Да, такие факты, к сожалению, имеют место, - признал Чарльз Гарольд, - но почему вы вините в этом нас, педагогов? Кинопрокат на мне подчиняется! Что касается системы воспитания, то вы, в целом, правы. И спешу заверить, когда за дело возьмётся ОСРК, то есть, объединенный союз родительских комитетов, всё переменится. Будем пороть! И начнём с родителей. Воспитали в семье свинью вместо полезного члена общества – сами виноваты! Получите-ка плетюганов! Вот тогда-то, думаю, родители перестанут дурака валять. Правильно я рассуждаю, Олимпиада Дмитриевна?
От слов нашего героя Анатолий Кишечников почему-то сразу сник и беспокойно заёрзал на сидении. Пётр Иванович сидел неподвижно, плохо соображая, о чём ведётся дискуссия.
- Наверное, правильно… - с неохотой согласилась Чурбанова и тут же поторопилась вернуть разговор в более мирное русло. – Но, конечно, с кинопрокатом дела у нас обстоят неудовлетворительно, прямо скажем… Вот фильм, например, всё время для детей показывают про этого… Как же его? Каролсона! Ещё несколько серий! А кто такой Каролсон? Здоровый мужчина, который почему-то нигде не работает, а живёт… на крыше! На чердаке! Таких в Сибири называют «бичами», а у нас ханыгами, извините за выражение. И его, Каролсона, представляют положительным героем. Я, конечно, понимаю, бичи – проблема не пустяковая, нельзя на неё закрывать глаза… Но зачем подобные фильмы демонстрировать детям? Чему они их учат?
Спор всё продолжался и продолжался. Чарльз Гарольд до того увлёкся болтовнёй, что, казалось, позабыл про свою деморализованную жертву.
- Дети – наше будущее! – доказывал он. – А на будущее нельзя плевать. Как воспитаем детей, от этого всё и зависит: с ложечки ли кормить нас в старости будут, или только алименты выплачивать! Да, Пётр Иванович, я же давно хотел побеседовать с вами о вопросах руководства ОСРК!
Облезлых резко вздрогнул, хотел что-то произнести, но не смог выдавить ни звука из пересохшего рта.
- Пойдёмте, поговорим, Пётр Иванович, - мягким голосом приказал наш герой. – Извините, Олимпиада Дмитриевна, но организация доверила мне свои тайны, и я не могу раскрывать их при посторонних людях. Пётр Иванович!
Директор школы поднялся на ноги и словно под гипнозом зашагал вдоль по вагону. За ним, нетерпеливо дыша в потный затылок жертвы, следовал Чарльз Гарольд. Молча они вышли в тамбур.
- Что вам от меня нужно? – спросил миллионер. Он хотел, чтоб эта фраза прозвучала резко и вызывающе, но вышло это настолько затравленно и плаксиво, что сам Пётр Иванович густо покраснел.
- Послушайте, Пётр Иванович, - заговорил наш герой негромко, но веско, - вы не жених в первую брачную ночь, и нечего тут выламываться и корчить из себя д’Артаньяна! Вы ведь, Пётр Иванович, уже достаточно взрослый и солидный человек, чтобы понять: игрушка проиграна! В ваши годы, между прочим, я уже умел проигрывать, а вы всё ещё не научились… Я так понял, деньги при вас. Если вы не будете благоразумны, я вызываю милицию, показываю им письмишко Альтшуллера, вскрываю ведёрко, полное денег, нашли же куда положить, и всё… Прямая дорога вам в лагеря. А что там хорошего? Абсолютно ничего… Так что не стоит дразнить судьбу.
Пётр Иванович живо представил себе, как работники милиции ведут его через все вагоны, и сознание директора школы вдруг покинуло тело. Закатив глаза, директор школы медленно сполз на пол тамбура. Поезд трясло, громкий перестук колёс заглушал возбуждённое биение людских сердец. Страсти накалялись.
- - -
В то время, как бессознательное тело миллионера перекатывалось по жёсткому полу тамбура, в районе полок Олимпиады Дмитриевны имели место не менее драматичные события. Всё началось с того, что малолетняя болтунья Света вдруг громко воскликнула «А-А!», что на детском жаргоне означало желание посетить туалет по большой нужде.
- Пойдём скорее! – заволновалась Олимпиада Дмитриевна и поволокла племянницу в конец вагона. Вскоре обе вернулись с выражением разочарования и неудовлетворённости на лицах.
- Заперто! Кто-то заснул там, что ли, - пожаловалась Олимпиада Дмитриевна мужу. – И очередь стоит три человека! Я четвёртой заняла… Может быть потерпишь, а, Света?
Света отрицательно мотнула головой.
- Что делать, что делать, - волновалась математичка. – Анатолий, встань! Под твоей полкой ведро, в котором мы собирались везти ягоды, и ничего не купили. Доставай ведро! Пусть Света в него «сходит».
Муж Чурбановой лениво поднялся на ноги, вытащил из вместилища под первой полкой большое эмалированное ведро и протянул его жене.
…Поезд начинал притормаживать для пятиминутной остановки возле небольшой деревеньки Кудахтино. Вовочка Кишечников, приоткрыв глаза, увидел маленькую речку, коров и кусок голубого неба на горизонте. «Съесть, что ли, помидор?» - подумал он и слез с верхней полки. Возможно, именно этот невинный поступок оказал влияние на дальнейшую судьбу Вовочки. Он нарушил привычную цепь явлений: спустился со своего лежбища без приказа и особенной нужды. И всё пошло наперекосяк!
- Господи, никаких условий, - ворчала Олимпиада Дмитриевна. – А, кажется останавливаемся. Анатолий, сходи, вытряхни из ведра и помой его, если увидишь колонку.
- А что я? – заупрямился Анатолий. – Вовка пускай сбегает – хоть чуть-чуть разомнётся. А то ведь с самого утра лёжнем лежит!
«Влип, - со страхом понял Вовочка, нервно грызя ногти, - нет, чтоб лежать! Тогда б спящим прикинулся…»
- Правда, Малышка, сходи, - одобрила Олимпиада Дмитриевна, которая, как педагог, естественно, не могла выступать против пользы физического труда.
- Не к спеху же, - заныл Кишечников. От одной мысли, что придётся выходить из вагона, матушка-лень кипела и бунтовала в его юношеском организме.
- Не ленись, Малышка, не хорошо лениться, - покачала головой Чурбанова. – Сходи. Это же быстро. Посмотри заодно, может, что-нибудь продают…
Делать нечего – злобно шмыгнув прыщавым носом, Вовочка резко встал, отчего у него закружилась голова, не глядя схватил за ручку прикрытое крышкой эмалированное ведро и зашагал по вагону. Ведро оказалось довольно-таки тяжёлым, но нервно взвинченный Кишечников не стал останавливаться и выяснять, в чём дело. «Напихали ещё всякого мусора, - подумал он на ходу, - как опостылело всё. Приеду – отработка, потом опять учёба, скука… Зачем всё это?..»
Вовочка спрыгнул на утоптанную, но упрямо зеленеющую траву и широко зевнул. Солнце своим ярким освещением на пару секунд ослепило студента, но вот он привык к свету и направился к ближайшей канаве. Вовочка шёл по поляне, вокруг цвёл клевер, из-под ног в разные стороны брызгали целые стайки маленьких кузнечиков, с недовольным гудением поднимались в воздух тяжёлые шмели, а над головой воздух бороздили синие стрекозы… Не смотря на то, что Вовочка был лентяем, он любил природу, поэтому сейчас замедлил шаг и, моргая с усталой улыбкой, он посмотрел на копошащуюся вокруг жизнь. «Опостылело всё! – снова подумалось ему. – Сейчас бы полежать на поляне, на всё плюнуть…»
Кишечников хотел было вытряхнуть содержимое ведра на обочину дороги, но побоялся, что на него закричат торгующие малиной старухи, и пошёл дальше. Второй раз у зарослей у зарослей лопухов Вовочка уже приоткрывал крышку, как был смущён пристальным взглядом проходящего мимо безбородого старика. «Где же всё-таки у них тут официальная помойка?» - задумался студент и в этот миг услышал сзади себя шипение с поскрипыванием. Вовочка обернулся. Его поезд тронулся… «Как же так, - удивлённо, не вполне осознавая происходящее, хлопал ресницами Кишечников, - такое только в кино бывает! Не может быть…»
А поезд всё ускорялся и ускорялся, а Вовочка стоял неподвижно и смотрел ему вслед. Вокруг беспечно трещали кузнечики, басами пели шмели, а Кишечников всё стоял и смотрел. Поезд ушёл. Он, Вовочка, остался один. И пусть насекомые продолжают заниматься своими делами, делая вид, будто ничего не произошло, случилась беда. Мама с папой уехали, а он остался один одинёшенек среди незнакомых людей в незнакомой обстановке, один с одним лишь поганым ведром. «Всё из-за него!» - с отчаянием подумал Вовочка и, уже никого не стесняясь, с силой швырнул проклятое ведёрко на траву…
Ведро упало на бок, крышка откатилась в сторону, а на землю выпала большая тряпка и с ней странным брусок с синими краями. Кишечников заинтересовался и поднял подозрительный брусок. Это была пачка сотенных бумажек…
Глава 49
РАЗГОВОР В ТУАЛЕТЕ
Чарльз Гарольд оттащил бесчувственную тушу Петра Ивановича к стене тамбура, усадил её, поправил на ней очки и пошёл разыскивать воду. Туалет был заперт, тогда наш герой обратился к проводнице с просьбой налить стакан крепкого чая. Расплатившись за чай, Чарльз Гарольд сделал из стакана два глоточка и стал ждать, пока напиток остынет. Поезд остановился и, передохнув, снова тронулся в дорогу. В тамбур, к счастью, никто не заглядывал и не тревожил покой упавшего в обморок директора школы. Наконец, чай достаточно остыл и Чарльз Гарольд выплеснул его в лицо Облезлых. Миллионер открыл глаза и увидел перед собой протянутую руку.
- Подъём, Пётр Иванович, - дружелюбно сказал наш герой, - в вашем возрасте валяться по полу просто несолидно!
Словно не видя протянутой руки, директор школы с трудом, опираясь на стенку, встал на ноги, устало отряхнулся и сказал голосом неестественно спокойным и решительным:
- Пойдёмте. «Я отдам вам деньги,» - сказал он и первым шагнул в вагон. Наш герой двинулся вслед. Победное ликование ни на йоту не ослабляло его внимания и насторожённости – Чарльз Гарольд привык к коварству противника и не расслаблялся даже в эту счастливую минуту.
- Остановите поезд! Остановите! – кричал кто-то на весь вагон отчаянным, задыхающимся голосом. – Остановите! Где стоп-кран?! Стоп-кран!!!
Это волновалась потерявшая сына математичка. Как помешанная она мчалась по вагону и едва не сшибла с ног миллионера.
- Что произошло, Олимпиада Дмитриевна? – участливо поинтересовался почётный член родительского комитета I-й степени.
- Беда! Вовочка сошёл с поезда и не усел сесть! Остановите!
- Что за шум? – спросила недовольная проводница.
- Остановите! Сыночек вышел и не зашёл… Остался!
- Как же вы его отпустили одного? – удивилась проводница.
- Сама не понимаю, - математичка едва не рыдала.
- Сколько годиков мальчику?
- Семнадцать… Вовочка… Как же так получилось?!
- Ну, так он у вас почти взрослый. Чего уж вы убиваетесь? – развела руками проводница, но Олимпиада Дмитриевна была безутешна. Поезд равнодушно набирал скорость…
- Вот видите, Пётр Иванович, - нравоучительно произнёс Чарльз Гарольд на ухо директору школы, - рядом с нами развернулась настоящая трагедия: мать потеряла сы-на, и то в обморок не падает! А вы? Из-за каких-то, тьфу, бумажек… Стыдно…
- Вот. Забирайте! – сказал Пётр Иванович, злобно пнув носком ботинка эмалированное ведро. На красном щекастом и очкастом лице миллионера застыло безучастное выражение, и наш герой отметил про себя, что в эту минуту в облике побеждённого противника есть что-то величественное. Впрочем, он не был настроен сентиментально и, осмотревшись по сторонам, нагнулся к ведру. Анатолий Кишечников смотрел в окно, неугомонная Света, наконец, заснула на второй полке, и Чарльз Гарольд мог не опасаться посторонних глаз. Он лукаво подмигнул осунувшемуся директору школы и подрагивающими от страстного нетерпения пальцами приподнял крышку ведра. На миг лицо нашего героя словно окаменело, а затем болезненно сморщилось от обиды и душевной боли.
- Послушайте Пётр Иванович, - негромким, но по-настоящему злым голосом сказал Чарльз Гарольд, - я, конечно, люблю и уважаю шутки… Но то, что вытворяете вы – это, извините, цинизм называется… Я не нахожу слов. Я мог простить многое, но… Как вы полагаете, следует вас за эту шутку взять за лысину и ткнуть личиком в это ведёрко, а?
Облезлых с недоумением воззрился на рассерженного Гарольда, затем перевёл взгляд вовнутрь ведра и тоже приоткрыл рот от изумления.
- Ведёрко я его попросила вынести, - вернулась Олимпиада Дмитриевна и продолжала причитать. – А всё ты, Анатолий, ты сказал, чтоб Вовочка вышел! Ой! Ведёрко! Наше ведёрко!!! Что, Вовочка… пришёл?!
- Нет. Ведро так и стояло, - ответил Чарльз Гарольд.
- Как? – растерялась математичка. – Он же уходил с ведром! Я сама видела!
- Это было моё ведро! – сделал открытие Пётр Иванович, и в глазах его снова заиграла жизнь. – Он перепутал!
Чарльз Гарольд строго взглянул в глаза Облезлых и понял, что да: всё так и есть… Судьба в очередной раз посмеялась над ним. Правда, на сей раз и у Петра Ивановича ничего не осталось на руках… Что ж, это даже хуже!
- Теперь наши шансы уровнялись! – словно читая мысли нашего героя, вызывающе усмехнулся директор школы. – И мы ещё посмотрим…
- Нечего и смотреть, - гордо сдвинув шляпу на затылок, произнёс Чарльз Гарольд. – С виду-то шансы равны… Но вы забыли одно: я – Чарльз Гарольд, и значит, ваши шансы на нуле. До свидания, Пётр Иванович! До встречи в эфире!
…Юноша и девушка робко жались у окна, боцман с благодушной улыбкой развалился на сидении, а Брюханов, жестикулируя пустой бутылкой, толкал пламенную речь, как обычно, на свою больную тему:
- Одному – четырнадцать, другой – восемь… Да какой там, поди, больше уже. И я, значит, штыб их холера взяла, работай, вкалывай, как ишак, а деньги им! Да штыб вы все подохли, кому нужна такая жизнь?! Это они мне платить должны, они, за то, что я их на свет произвёл, ублюдков!
Чарльз Гарольд подошёл сзади, с минуту послушал Александра, а затем сказал, не тая усмешки:
- Чёрт возьми, не зря в народе говорят: свинья грязь найдёт. Оставил тебя дежурить, а ты успел уже… В чём дело, Отец!
- А что такова? – вскинулся Брюханов. – Промыл горло – велика беда? Я ж всё соображаю и… А Облезлый тут не появлялся! Ну как вы-то? Взяли?
- Увы, Отец… Праздничный банкет откладывается. Такая чертовщина вышла, что сам до сих пор не могу поверить. Игра продолжается. Сходим на первой же станции!
- Есть! – вскакивая, козырнул подпитый Александр. – А я чувствовал, что, как всегда, ничего не выйдет… О, чуете? Как вы думаете, Гарольд, почему иногда выпьешь – и перегаром воняет, а иногда так нет. Вот сейчас я как дыхну, так, чирей вам на ноги, свой перегар чую!
Наш герой хотел было что-то сказать, но передумал и устало махнул рукой, мол, что с тебя взять.
- Вы, товарищ, не нервничайте, не ругайтесь, - вступился за собутыльника боцман, - Саша, я вам скажу, отличный мужик! Нет, на самом деле!
- - -
Олимпиада Дмитриевна и Пётр Иванович сидели на станции. Лица у обоих были толстые и безрадостные. Чурбанова, придя в себя от первого потрясения, распорядилась так: муж её поехал домой, чтобы сдать на руки бабушке малолетнюю Свету, а сама математичка, взяв все наличные деньги, занялась розысками потерянного сына. В этом деле ей вызвался помогать Облезлых, во-первых, потому, что Вовочка, как-никак, высадился с его вещами, а во-вторых, потому, что «не может бросить в беде учительницу своей школы». Некоторые утверждают, что времена рыцарства прошли. Своим поведением Пётр Иванович резко опровергал такие установки: в трудную минуту он поступил так, как подобает мужчине.
- Безобразие, - нервничала Олимпиада Дмитриевна. – В кассе говорят, что поезд с остановкой в Кудахтино будет только завтра! Вот горе-то… Как же там Вовочка будет?
- Да, - печально кивнул директор школы. – А ведь ваш сын может додуматься сам в это время сесть в поезд и поехать домой. Или ещё куда…
- Что вы! Нет, он не уедет. Он у меня такой не самостоятельный… Да и денег у него нет ни копейки…
«Как сказать, - молча подумал Пётр Иванович, начинавший с новой силой волноваться за судьбу капитала. – Что взбредёт в голову этому шалопаю? Никто не знает… А вдруг Гарольд опередит меня? Ох, Гарольд, злой гений. Как избавиться от него?..»
Решив размять свои пожилые кости и немного встряхнуть застоявшийся жирок, миллионер прошёлся вокруг станции. На окраине перрона он заметил большую белую уборную и, пока есть время, надумал посетить её. Ярко светило солнце, над головой простиралось голубе небо, мирно жужжали зелёные мухи, и Пётр Иванович, ни о чём не подозревая, вступил в здание деревянного станционного туалета.
Там было темно и душно. В нездоровом полумраке уборной Облезлых заметил двоих высоких, туполицых мужчин. Они стояли у стены и без отрыва смотрели на него. «Чего это они так глядят? – заподозрил недоброе Пётр Иванович. – Глаз не сводят. Что-то хотят от меня? А, может быть, просто педики, а я их потревожил?»
- Здравствуйте, - кивнул миллионер, хотя, в общем-то, правила вежливости не предусматривали необходимость здороваться с незнакомыми посетителями туалета. Двое мужчин не пошевелились и не произнесли в ответ ни звука. Вдруг сзади директора школы заскрипела дверь, кто-то вошёл вовнутрь помещения, и дверь снова плотно закрылась. Пётр Иванович обернулся. Перед ним стоял маленький, словно высохший человечек со шрамом на щеке, чёрно-седыми волосами, редкими кривыми зубами и глазами маленькими, злыми и подвижными. Это был Альтшуллер. Несмотря на полумрак, директор школы сразу и безошибочно узнал своего бывшего шефа.
- Здравствуй, Петюня, - проговорил Альтшуллер вкрадчивым, почти ласковым голоском, и двое мужчин словно по команде отделились от стены и встали вплотную за спиной Облезлых.
- З-з-зд-равствуйте, - испуганно выговорил Пётр Иванович.
- Ха-ха-ха! – издевательски хохотнул Альтшуллер. – Ты понимаешь, какое дело, Петюня. У меня возник к тебе один маленький вопрос. А именно, где мои деньги?
При этих словах бандиты за спиной Петра Ивановича приставили к его затылку что-то острое и холодное.
- Я… Я… Мы… - задрожал Облезлых, беспомощно шлёпая губами.
- Садился ты в поезд с деньгами, ехал с ними… А потом смотрю, ты выходишь – и без своего ведра?! Как же так, Петюня? – Альтшуллер приблизил своё лицо вплотную к щекам Петра Ивновича, и директор школы крупным планом увидел угрожающе приоткрытый рот с кривыми зубами. Изо рта Альтшуллера валил густой запах гнили. Облезлых поправил очки и невольно скривил нос, ему было противно и страшно.
- Не молчи, друг, - прогудел за спиной миллионера отрывистый и холодный голос, - если не хочешь остаться здесь с пиской* в горле, не молчи…
- Аркадий прав, - усмехнулся Альтшуллер. – Так как же, Петюня?
- У меня, - набрав побольше воздуху, начал миллионер, - отняли деньги…
- Как? – насторожился Альтшуллер.
- Мне пригрозили, что если я не отдам, сдадут меня в милицию, - перепуганный Пётр Иванович едва не плакал, - я и… отдал…
Некоторое время в туалете царило гробовое молчание, нарушаемое лишь нервным жужжанием кайфующих в нечистотах мух. Директор школы почувствовал, что задыхается, что ноги дрожат, что его качает и едва уже второй раз за день не шлёпнулся в обморок, но в последний момент усилием воли всё-таки удержал себя от этого рискованного шага.
- Хорошо, - прошептал Альтшуллер, рывком головы сгоняя ползающих по лицу мух. – Хо-ро-шо… Имя?
- Какое имя? – не понял Пётр Иванович.
- Какой ты тупой, Петюня! Того, кто отобрал деньги! – впервые за всю беседу Альтшуллер повысил голос. – Знаешь имя?
Мысли проносились в голове миллионера одна за другой. Внезапно директор школы принял решение.
- Да, - ответил он. – Знаю… Его зовут Чарльз Гарольд!
- Чарльз Гарольд, - с ненавистью повторил Альтшуллер, поднимая глаза к потолку. – Чарльз Гарольд… Он уже давно просил. Давно…
«Жаль, что этот весёлый жулик так и не будет знать, по чьей протекции ему в ближайшее время перережут горло, - с грустью подумал про себя коварный миллионер, - хотя, с другой стороны, он же сообразительный, может быть, и догадается…»
[Писка – на блатном жаргоне – длинный узкий нож (прим.ред.)]
Глава 50
СЕМНАДЦАТИЛЕТНИЙ МИЛЛИОНЕР
Случайность… Сколько людей убеждены в том, что только она правит миром. Однако если верить философии, случайность есть всего лишь форма проявления и необходимости. Так ли это, дорогие читатели? С одной стороны, действительно, это верно. Ведь каждый человек, попавший под колёса машины, делает это случайно, тем не менее необходимо, чтоб за день несколько человек в городе были сбиты транспортом. Эту нехитрую пропорцию понимают все. Но где, скажите, необходимость того, чтобы Вовочка Кишечников, скромный, не нюхавший жизни паренёк, вдруг оказался один с ведром денег в придачу? «Что-то должно было необходимо произойти, чтоб развязка романа оттянулась ещё на часть», - язвительно усмехнётся кто-нибудь. А разве в жизни не бывает такого, когда всё прочное и устоявшееся внезапно рушится, и случайность круто изменяет жизнь. Если вы скажите «нет», значит, у вас ещё всё впереди…
Вовочка Кишечников, обхватив голову коленями, сидел на траве, причём делал это настолько неподвижно, что на макушку ему опустилась отдохнуть большая стрекоза. «Что же теперь делать?» - решал вопрос студент. Но он был несамостоятельным и ленивым мальчиком, поэтому на ум ему не приходило ничего сколь-нибудь стоящего. «Мало того, что я потерялся, ещё и чужие деньги украл!» - мысленно ужасался Кишечников. Однажды в школе во время линейки в физкультурном зале у него из кармана увели кошелёк с восьмьюдесятью копейками, а теперь он умудрился утащить целое ведро денег. В связи с этим нерядовым фактом Вовочку не охватывала золотая лихорадка, напротив. По душе бродили тоскливые сомнения.
От чрезмерного сидения на солнцепёке Кишечникова разморило, заболела голова, и сильно захотелось пить. Что ж, Вовочка решил отложить раздумья о том, как теперь быть, на потом, а пока заняться утолением жажды. Стряхнув с волос стрекозу, он поднялся на ноги и зашагал вглубь посёлка. Кудахтино было небольшой, но современной деревенькой. Кишечшиков с ведром в руке шагал по дороге и безрадостным взором смотрел по сторонам. По улочке бродила грустная, плюгавенькая собачонка, в придорожных лопухах отдыхали после обеда две белые курицы, - больше никакой живности не встретилось на Вовочкином пути. Зато то и дело навстречу ему попадались парни и девицы в «фирменных» джинсах, а у ворот почти каждого деревянного домика поблёскивали «Жигули» или «Волжанки», и почти из каждого дома доносилось глуховатое хрюканье магнитофонов и радиол. Ни колонки, ни колодца Кишечников не видел. Можно было, конечно, зайти к кому-нибудь и попросить воды, но пока Вовочке хотелось пить очень, но не смертельно, и стеснительность оказывалась сильнее жажды. Неожиданно на пути студента нарисовалось каменное здание магазина, а рядом – жёлтый бочонок с надписью «Квас». Кишечников радостно облизал пересохшие губы и ускорил шаг. Продавщица кваса, тоже разомлевшая на солнцепёке, сидела с зажмуренными глазами и широко зевала.
- Одну большую! – заказал Вовочка, выудив из тугой пачки денег сотенную бумажку. Продавщица сонно зашевелилась и собралась было наливать квас, но, увидев протянутую купюру, фыркнула удивлённо и рассерженно:
- Да ты что, мальчик? Что-нибудь помельче давай, где ж я тебе сдачи наберу?
- У меня… мельче нет, - виновато сказал Кишечников, с вожделением глядя на бурые капли кваса, капающие из краника.
- Так разменяй где-нибудь! Хотя бы трёшницами! У меня вся выручка-то два рубля с копейками…
Вовочка тяжело вздохнул, проглотил вязкую слюну. Как хотелось пить!
- А давайте, налейте мне так… Без сдачи! – нашёлся он. Наверное, даже таксишники никогда не получали таких щедрых чаевых. В первую секунду продавщица кваса не поняла, затем обомлела, вгляделась в смущённое лицо Кишечникова и окончательно струсила.
- Ты что, мальчик? Как же я могу такие деньги брать? Иди, разменяй у кого-нибудь…
«Странный сумасшедший, - думала она про себя, - откуда он тут взялся?» Кишечников в последний раз обречённо облизнулся и, понурив голову, зашагал прочь. Как расценить такой глупый и прискорбный факт? «У меня в руках куча денег, а я хуже нищего, не могу купить стакан кваса… Обидно! Нищему хоть милостыню подадут, а мне кто подаст? Откуда ждать помощи?»
Разочарование поджидало Вовочку и в продовольственном магазине. Там ему не только ничего не продали, но ещё и обругали, потому что «такой наглости от покупателей мы ещё не видели, больше, чем с рубля, сдачи не сдаём!»
Обиженный и усталый, Кишечников брёл по Кудахтино, в одной руке держа ведро с деньгами, а с другой сосредоточенно обкусывая ногти. По сторонам он смотрел тоскливо и враждебно. При виде старушек, продающих на перроне малину и горох, у Вовочки вдруг появилась шальная мысль – встать с ними в один ряд и торговать… «Продаю деньги! Три рубля ведро… Пятнадцать копеек кучка…» Конечно, никто их не купит, да и постесняюсь я.
И тут тусклому взору Кишечникова вдруг открылась полёживающая в придорожной траве пустая бутылка из-под газированной воды. Трудно описать радость, охватившую Вовочку. Подхватив свою находку, он вприпрыжку помчался в магазин.
На вырученные с бутылки деньги студент купил полбулки чёрного хлеба, выпил пол-литра кваса, и ещё осталось четыре копейки на чёрный день. Удача одна не ходит: Вовочка натолкнулся на колонку. Около неё он и съел хлеб, время от времени запивая его студёной и вкусной водой. Кто поспорит, что в жизни не бывает радостных минут?! Семнадцатилетний миллионер начинал убеждаться в обратном. Утолив голод и жажду, он, преисполненный надежд и энергии, пустился колесить по Кудахтино в поисках пустых бутылок. Кузнечики и бабочки больше не раздражали Вовочку своим беспечным видом, а летнее солнце задорно улыбалось ему с высоты.
Уезжать Кишечников никуда не собирался. Он знал, что мать его уже подняла тревогу и вскоре появится за ним в сопровождении милиции или службы газа, так что какие могут быть сомнения и тревоги? Теперь Вовочка чувствовал себя приподнято: сам заработал себе на еду и питьё, сам купил, сам всё выпил и съел! Ведь это же прекрасно! Чувство самостоятельности как ничто другое окрыляет молодых людей, и Кишечников чувствовал себя настоящим орлом.
Но счастье продолжалось недолго, новая беда в скором времени омрачила жизнь Вовочки, беда, в сравнении с которой отставание от поезда казалось весёлой, безобидной шуткой… Кишечников почувствовал неприятное жжение в горле, ранее он никогда не ощущал подобных странных болей. Вовочка насторожился, прислушался к непонятному явлению внутри организма, и, опустившись на траву, призадумался: что бы это могла быть за болезнь?
Надо заметить, дорогие читатели, что в молодости, да и уже в студенческие годы, Вовочка сильно злоупотреблял чтением журнала «Здоровье» и других популярных медицинских изданий, что крайне вредно отражалось на его повседневном душевном состоянии. Наверное, кое-кто из вас, дорогие читатели, знает, насколько опасно всё время думать о здоровье и уделять внимание многочисленным болевым явлениям, которые ежедневно сопровождают наше существование. Кишечников, в общем-то, понимал это, но не мог пересилить себя. Каждый вечер, укладываясь спать, Вовочка как бы готовился к смерти, предчувствуя, что именно в эту ночь в его сердце заскочит тромб, и он погибнет, не увидев утра… Случалось, целыми часами Кишечников прощупывал свой повышенный пульс и неизменно обнаруживал у себя полнейшую аритмию. Если Кишечникову доводилось порезать палец, он весь день купал ранку в растворе йода и всё равно дня три после пореза ожидал наступления столбняка и с ужасом представлял, как его тело сведёт такими мощными судорогами, что затрещат и поломаются кости рук и ног. Наконец, стоило на теле появиться каким-нибудь незнакомым прыщикам, как Вовочка уже ни на грамм не сомневался, что его угораздило-таки подхватить сифилис. Хотя в этом случае страх смерти не терзал Кишечникова, зато он мучительно размышлял, как объяснить маме случившееся, и поверит ли она, что произошло «бытовое» заражение, а не что-нибудь иное? В общем, как вы поняли, дорогие читатели, скучать Вовочке не приходилось.
Вот и сейчас, ощущая в горле нарастающее жжение, Кишечников сосредоточенно порошил в голове свои путанные медицинские познания, и, наконец, поставил наиболее естественный и печальный диагноз: рак пищевода… А что может быть ещё, если жжёт горло? Это болит набухающая опухоль. Каковы перспективы? Медленная, мучительная смерть…
Вовочка едва не заплакал, но мужественно взял себя в руки и сдержался. В конце концов, Кишечников долго готовился к этой минуте и перенёс её сравнительно стойко. Да, случалось, и раньше студент ставил себе смертельные диагнозы, но вместе с этим отдавал себе отчёт, что какие-то, пусть маломальские, шансы у него всё-таки есть… Теперь сомнений быть уже не могло – рак. Голубое небо над головой почернело, кузнечики затрещали нервно и злобно, а шмели глухо и басовито затянули похоронный марш. Несчастный Вовочка сидел на траве, грыз ногти, слышал у себя в горле неутихающее жжение и больше ни о чём другом не мог думать.
- - -
В это время по просёлочной дороге бодрой поступью шагал уже не вполне молодой, но вполне жизнерадостный мужчина. Это был Митрофан Коровник, коренной житель села Кудахтино. Невысокий, но мускулистый, про таких ещё говорят «крепко сбитый», Коровник возвращался домой, насвистывая популярную в пятидесятых годах песню: «Чижик-пыжик, где ты был? На Фонтанке водку пил!» Хорошее настроение Митрофана Коровника поднялось не на пустом месте: он держал путь из районного ЗАГСа, где сегодня втридорога запродал цветочки счастливым молодожёнам и теперь, поглаживая свернувшиеся в кармане купюры, сам был счастлив не меньше новобрачных. По родному Кудахтино Митрофан, попыхивая сигареткой, шёл с гордо выпяченной грудью, и все, оборачиваясь, думали про себя: «Опять с выручкой идёт, зараза!» Коровнику такие взгляды льстили, и он то и дело улыбался без видимой причины. У бочонка с квасом Митрофан притормозил и, лихо сдвинув кепку на затылок, заказал:
- Ну-ка, Грушенька, налей кваску!
Пышнотелая продавщица Груша проворно наполнила пол-литровую кружку холодным квасом и с многообещающей улыбкой подала её Коровнику. Надо сказать, Митрофан был вдовцом и для разнообразия раз в недельку любил проводить ночь с продавщицей Грушей. Вообще-то Коровник не считал её равной себе, ибо в молодости крутил любовь с одной поэтессой и с тех пор пренебрежительно относился к неталантливым женщинам. Но сегодня Митрофан был настроен доброжелательно, выпивая квас, он задорно подмигнул Груше, продавщица поняла, что любимый расположен к ней и расплылась от счастья.
- Какие новости, Груша? – поинтересовался Митрофан, отставляя пустую кружку.
- Какие новости, Митрофан Андреевич? – зарделась Груша. – Всё, как всегда. У Демидовых, я слыхала, вчера кот помер, а у Ермаковых курицу мотоциклом задавило.
- А что-нибудь по существу есть?
- Ах, да, я и забыла! Случай произошёл сегодня со мной. Странный… Один парень, не здешний, пришёл квас пить и сто рублей мне протягивает. Я говорю: «Да нет сдачи!», а он: «Можно и без сдачи…» Чудной… А как вы, Митрофан Андреевич, вечером нынешним не заняты? А то зашли бы, чайку попили…
- Сто рублей?! – с лица Коровника мигом исчезло праздничное благодушие, и оно приняло выражение деловое и вдумчивое. – А кто это был?
- Не знаю… Я говорю, не здешний он!
- И где он теперь? Уехал?
- Нет, он всё тут бродил, потом отыскал где-то мелочь, купил квас. Макаровна минут пятнадцать назад подходила, говорит, видела его. На поляне сидит за селом. Так как к чаю… Ждать вас? Я блинов напеку!
- Каких блинов, - раздражённо поморщился коровник и сухо отрубил. – Занят я сегодня буду. Дела.
Нервно почесав небритый подбородок, Митрофан двинулся вперёд, даже не попрощавшись с удивлённой и обиженной Грушей.
Вовочка Кишечников с лицом угрюмым и задумчивым сидел на траве, вновь и вновь предаваясь мыслям о том, насколько мучительно и страшно будет протекать раковая болезнь, как вдруг чья-то рука легла ему на плечо. Студент равнодушно повернул голову и увидел перед собой незнакомого крепко сбитого мужчину.
- Здравствуйте, - широко улыбнулся Коровник. – Что вы так печально сидите, молодой человек?
- Сижу… - безучастно обронил Вовочка, вновь принимаясь за ногти.
- Ты что, приехал сюда к кому-то?
- Нет… То есть, я приехал, конечно… Я от поезда отстал.
- Отстал от поезда! – участливо всплеснул руками Митрофан Андреевич. – Да как же так? И сидишь тут один… Как звать-то тебя?
- Вова, - ответил Кишечников, чувствуя, что на душе становится немного легче. Правильно говорит народная мудрость – «доброе слово и человеку приятно». Совсем незнакомый, чужой человек посочувствовал ему, и вот, несмотря на рак пищевода, нестроение улучшилось.
- А меня Митрофан Андреевич зовут. Знаешь, Вова, давай, пойдём-ка ко мне домой! Что ты тут сидишь мёрзнешь? И голодный, наверное.
- Да, но… Мама за мной сюда приедет, - неуверенно возразил студент.
- Наверняка она приедет завтра! – воскликнул Коровник. – Так что, Вова, айда ко мне! Не здесь же тебе, на самом деле, ночевать?!
Кишечников задумался и понял, что в предложении добродушного незнакомца действительно немало здравого смысла.
- Пошли, - не замолкал Коровник. – Так, это твоё ведёрко, верно? Что там?
- Там… - растерялся Вовочка и не стал лгать. – Там деньги.
- Деньги? – растерянно улыбнулся Митрофан Андреевич и не мог удержаться, чтоб не приподнять тряпку и не заглянуть в ведро. Дыхание Коровника перехватило, руки задрожали, но он быстро справился с волнением, лишь в глубине зрачков зажёгся и уже не потухал неугасимый огонёк алчности. – Как у тебя много денег, Вова? Где ты столь заработал?
- Да не я… Так случилось. Мама меня попросила вынести из поезда ведро. С мусором! Не знаю, откуда деньги?..
- Чьё же было ведро? – не выдержав, спросил Коровник.
- Ведро… Оно… Оно стояло у наших полок… Значит, наше! – внезапно сделал открытие Вовочка и про себя удивился, как это такая простая вещь не приходила ему в голову раньше. Но откуда взялись такие деньги у родителей? По-видимому, именно этот вопрос заинтересовал и Митрофана.
- Ваше ведро?! – обрадовался он. – А кто, Вовочка, твои отец, мать?
- Мама – учительница, - сказал Кишечников.
«Ну, на учительскую-то зарплату ведро сотнягами не набьёшь», - отметил про себя Коровник.
- А отец… Не помню, кто, он больше на больничном. Что-то пишет, печатает…
«Ага! Вот оно что!» - смекнул Митрофан Андреевич. – Писатель! Всё ясно!»
Надо сказать, дорогие читатели, отец Вовочки и вправду нередко брался за перо и сочинял ругательные статьи по поводу различных фильмов и спектаклей, а потом отправлял их в газеты. Его опусы никогда не печатали, но он всё равно гордился.
- Ладно, Вова, вставай и давай, по существу, пошли ко мне! – промолвил Коровник, подхватывая ведёрко. «Батюшки! Вот это вес! – обомлел он. – Цветочки паршивенькие я с рук сбыл и радовался, а тут… На десять жизней хватит! Нет, я это дело из рук не выпущу».
В голове деревенского прохиндея строилась хитрая, сулящая вечное богатство комбинация. А Вовочка Кишечников, ни о чём не подозревая, шёл рядом с Митрофаном Андреевичем, с простым и душевным человеком, смотрел по сторонам, бездумно улыбался и, казалось, жжение в пищеводе исчезает. Студент полностью доверился новому знакомому и не мог даже предположить, что вот теперь над его головой нависла настоящая опасность.
Глава 51
В ЛАПАХ КОРОВНИКА
Изба Митрофана Андреевича была свежевыкрашенна и, в связи с этим, выглядело словно сошедший с яркой картинки домик. Во дворике и огороде произрастали цветы, виктория и прочая зелень – Коровник был неутомимым тружеником. В углу двора располагался небольшой сарай, в котором доживала свои безрадостные дни старая корова Мурка. Митрофан Андреевич давно собирался зарезать её, но всё ждал, когда на базаре поднимутся цены на мясо. Внутри избы Коровника почти ничего не напоминало о деревне: у стены важно выстроился камин-бар, в центре – полированный стол, в другой комнате высилась импортная «стенка», в общем, зрелище буквально резало глаз, но Вовочка не отличался обострённым эстетическим вкусом, поэтому интерьер вполне пришёлся ему по душе. Хозяин гостеприимно усадил студента на софу, вручил ему в руки, чтоб не скучать, подшивку прошлогодних «Огоньков», а сам деловитой походкой направился за огород. Там на узкой лавочке сидела толстоватая девушка лет двадцати двух с выщипанными бровями, с распущенными рыжими волосами и, вместе с тем, не лишённая привлекательности. Рядом с ней на скамейке развалился плечистый паренёк с чёрными усами. Это были дочь Коровника Лиза и один из семи её Кудахтинских ухажёров. Митрофан Андреевич приближался к молодым людям, всё ускоряясь и ускоряясь.
- А ну-ка пошёл отсюда! – гаркнул Коровник на паренька с чёрными усами. В ответ тот лишь непонимающе заморгал.
- Ну, что я сказал! – Митрофан схватил ухажёра за шиворот и, встряхнув, толкнул к забору. – Калитка не заперта! Быстро!
- Что вы, Митрофан Андреевич? – удивлённо испугался паренёк с чёрными усами. – Я же…
- Пшёл! Быстро! – нервно прикрикнул Коровник, и молодой человек, не дожидаясь развязки, скрылся за забором.
Лиза в расстёгнутой на груди розовой кофточке сидела, небрежно закинув ногу на ногу и с молчаливым любопытством наблюдала за разыгравшейся на её глазах сценой.
- Что за дела, отец? – после молчания холодно спросила она. – Напился – так пойди проблюйся, какого хрена на людей-то кидаться?
- Тихо, Лизонька, не шуми, - заговорщически подмигнув, Коровник присел рядом с дочерью. – Я не просто так это… Я пришёл сказать по существу. Ой, какого я тебе хахаля привёл, аааа… Дома у нас сидит!
- Кто сидит? – не поняла Лиза, подозрительно принюхиваясь к отцу и, к своему удивлению, не ощущая перегарных паров.
- Кто-кто… Хахаль! – ответил Митрофан Андреевич и вдруг по идиотски захихикал.
- Совсем, что ли, того, старый? – возмущённо поджала губки Лиза.
- Ой, Лизонька, как ты грубишь… Разве же так разговаривают с папой? – с притворной обидой покачал головой Коровник и тут же продолжал, переходя на полушёпот. – Нет, твой старый ещё крепок умом! Значит, дела такие: какой-то придурок, на вид ему лет восемнадцать, отстал от поезда. Я узнал, что он сын писателя, а знаешь, сколько они зашибают? Так вот, придурок-то этот по ошибке вылез с папашиным ведром, а оно полное денег! Небось, гонорар недавно дали…
Мне кажется, дорогие читатели, что Митрофан Андреевич имел несколько преувеличенные сведения о писательских заработках. Лично я, хоть пишу уже бог знает, сколько лет, до сих пор занимаю у своих читателей рубли, и, как привило, забываю отдать… Никто на меня за это не обижается, все понимают, что хлопот у писателя много, и прощают мне некоторую рассеянность за мой добрый нрав и увлекательные книги. Впрочем, вернёмся к повествованию, нас ждёт одна из самых увлекательных глав романа, посвящённая чистой и нежной любви…
- Целое ведро! – продолжал Коровник. – Ты понимаешь, Лизонька? Я его пригласил, придурок сейчас у нас дома… Ты у меня девушка умная, я знаю, и… должна поступать по существу!
- То есть? – с улыбкой уточнила Лиза, хотя прекрасно уловила ход отцовских мыслей.
- По-существу! Ты его должна… как бы это литературно сказать-то?.. М-м-м… ну, в общем, ты понимаешь. Чтоб втюрился! Надо, чтоб он вышел за тебя замуж, тьфу, то есть, взял тебя, чёрт, запутался… В эту ночь, ну… понимаешь? А там уж мы его заставим! Потекут деньги… Ты бы видела, сколько их, Лиза! Мне не придётся цветы продавать.
- Хм, - фальшиво сконфузилась дочка Коровника, а голубенькие глазки её засветились хищно и деловито. – А удастся ли мне, отец?
- Брось! – махнул рукой Митрофан Андреевич. – Ты-то не понравишься? Да он как взглянет на тебя, так сразу умрёт. И к тому же он придурок, я тебе говорю, при-ду-рок! Ты его, главное, сама расшевели и… По существу! Вот счастье-то будет, Лиза. Ну, пойдём, пойдём. Как он там?..
Вовочка Кишечников сидел на софе и чутко прислушивался к боли в пищеводе. Кажется, жжение прекратилось, но это мало утешало студента, ибо он знал, что в начальных стадиях рака боль тоже то прячется, то появляется вновь…
Двери отворились, и Вовочка вновь увидел своего нового доброго знакомого, а рядом с ним симпатичную молодую девушку. Кишечников вскочил на ноги и стеснительно поздоровался.
- Лиза, - представилась девушка, улыбнувшись Кишечникову приветливо и открыто. Вовочка около секунды подержал в своей руке её мягкую ладонь, но и этого прикосновения оказалось достаточно, чтобы в неискушённую душу молодого студента вселилось необычное беспокойство. А когда он вторично повстречался взглядом с добрыми, ясно-голубыми глазами Лизы, то едва не сгорел от смущения и ещё от какого-то неизведанного ранее чувства.
- Сейчас чаёк погреем! – приговаривал Коровник, приоткрыв заслонку русской печи – единственного предмета интерьера, который напоминал о том, что дело происходит в деревенской избе. Митрофан Андреевич зажёг в печи бумагу и стал осторожно подкладывать наверх мелкие щепочки. - Пирожок у меня есть к чаю. Лиза, ну что ты стоишь, стесняешься?! Сядь, поговори с гостем о том – о сём…
Лиза опустилась на краешек софы, опять посмотрела на Вовочку и застенчиво улыбнулась. Кишечников тоже невольно улыбнулся ей и тут заметил, что грызёт ногти! Резко и испуганно он отдёрнул руку ото рта и весь покраснел так, как бывало, купающийся в кастрюле рак краснеет от смущения за свою наготу…
- А у нас недавно был случай, - гипнотизируя Вовочку бездонным взглядом голубых глаз, заговорила Лиза, - ласточка под крышей гнездо сделала. А потом оттуда птенцы вывелись… Здорово, да?!
- Да, - кивнул Кишечников, охваченный внезапным порывом горячей нежности к этой простой деревенской девушке, которая не разучилась радоваться тому, что ласточка свила гнездо под крышей. Действительно, дорогие читатели, много ли в наше время осталось людей, способных на это?
- Сейчас, сейчас чаёк поспеет, - добродушно балагурил Коровник. В печке задушевно потрескивали дрова, Лиза ещё что-то говорила. А Вовочка сидел и не мог понять, что же с ним происходит? Отчего вдруг стало так хорошо? Так легко и радостно?!
Потом сели за стол. Митрофан Андреевич выудил из холодильника бутыль с подозрительно мутной жидкостью.
- Бражка, - пояснил он, - домашнего производства!
Кишечников не стал отказываться. Выпили по стакану, потом долго пили чай с мясным пирогом, коровник беспробудно болтал о своей деревне и всё интересовался у Вовочки, нравится ли ему Кудахтино? Лиза больше молчала, но ни на миг не сводила с гостя своих таких милых, таких зовущих глаз, Кишечников смущался под этим взглядом и в полнении ронял под стол начинку пирога…
Вскоре от браги, горячего чая, тёплой, дружеской обстановки и близости этой такой незнакомой и такой прекрасной девушки, Вовочка весь разомлел и физически и душевно. Чувствуя себя на седьмом небе, студент, однако не мог позабыть про рак пищевода, но был благодарен судьбе, что в последние дни жизни она дарит ему счастливый чудесный вечер. И Вовочку потянуло высказаться.
- Знаете, - заговорил он, смущённо опустив глаза, - знаете, вы, Митрофан Андреевич и… Лиза. Вы такие хорошие люди! Я никогда не встречал таких добрых, хороших людей. Я сидел в одиночестве, мне было плохо. Вы пригласили меня, приняли, как родного… И я счастлив. Спасибо!
- Да что уж ты, Вова, - развёл руками Коровник, - пустяки какие… Каждый бы на нашем месте так сделал. Пустяки же…
- Нет, не пустяки! – возразил Кишечников и, забывшись, вновь взялся обкусывать ногти. – Вы добрые, поэтому и не понимаете. Сегодня я пить хотел, а мелочи не было, и квас мне не налили, а пить так хотелось… Потом в магазине на меня наорали… Да я и раньше плохо думал о людях… Но зато теперь… Я люблю людей! Спасибо!
Растроганный студент смотрел то на Лизу, то на Митрофана Андреевича и с трудом сдерживался, чтоб не заплакать.
- Так, мне сходить надо, посмотреть, наверное, коровка моя с пастбища вернулась, - придумал отговорку Коровник и вышел из избы, оставляя наедине Лизу и Вовочку. Молодые люди сидели на софе и смотрели друг на друга.
Сердце Кишечникова стучало часто-часто, он не понимал, что с ним происходит, но согласен был хоть весь день, хоть всю жизнь вот так вот сидеть и смотреть в глаза девушки. Лиза тоже молчала, но в её глазах Вовочка с трепетом читал что-то неизведанное, тревожное и манящее.
- Можно, Вова, тебя спросить? – наконец первой нарушила тишину девушка.
- Можно, - неуверенно кивнул студент, понимая, что вопрос будет не из лёгких.
- Посмотри на меня, в глаза посмотри, - Лиза перешла на шёпот, а зрачки её странно расширились. – Скажи… Только честно. Ты когда-нибудь любил?
Вовочке страстно захотелось ответить «нет, никогда», но он не посмел обмануть Лизу.
- Да, - признался он, опустив глаза, - это было во втором классе. Мы сидели за одной партой, а весной я подарил ей веточку вербы… Я любил её…
- А я никогда не любила, - с грустью проговорила девушка, как бы случайно взяв руку Вовочки в свои ладони. Надо отдать должное дочери Коровника: она сказал чистейшую правду, - никогда. Никогда не любила раньше.
«Раньше, - от этого слова сердце Кишечникова заколотилось в два раза быстрее. – Что она хотела сказать этим? Может…»
И студент взглянул в глаза Лизы, надеясь прочитать в них ответ. В ту же секунду большие, подвижные губы девушки вдруг слепились с его губами и продолжительном поцелуе. Кишечников едва не задохнулся и сам не узнал себя – вместо того, чтобы застесняться, он обхватил Лизу за шею, руки девушки тоже обняли его. Поцелуи продолжались, а в перерывах носик девушки нежно тёрся о щёку Вовочки.
Хлопнула дверь – Лиза поспешно отпрянула от Кишечникова к другому краю софы. Вошедший Коровник мимоходом бросил взгляд на раскрасневшееся лицо гостя, на его счастливые глаза и растрёпанные волосы, и улыбнулся широко и удовлетворённо.
- Ну что ж, посидели, чайку попили, пора теперь и спать ложиться, - позёвывая, сказал он. – Ты уж, Вова, уморился, наверное. Лягешь прямо тут на софе. Я в маленькой комнате ночую, ну а Лиза всегда на веранде летом спит. Иди Лиза, не видишь, гость устал!
Девушка тряхнула распущенными волосами и с неохотой поднялась на ноги. Вовочка смотрел на её пленительную фигурку с восхищением и тоской. Коровник стал собирать со стола посуду.
- Я приду, - чуть слышно прошептала Лиза, незаметно сжав руку студента в своей руке и нарочито непринуждённым шагом вышла в сени. Кишечников туповато смотрел ей вслед, ещё не совсем осознав случившееся и не оправившись после пережитых ощущений.
Митрофан Андреевич наскоро убрал со стола, постелил гостю постель и, ласково пожелав гостю «спокойной ночи», отправился почивать в свою комнату. Вовочка разделся и забрался под одеяло. Необъяснимое и, вследствие этого, трудно описуемое состояние овладело им: то тело пробирал лёгкий озноб, то, напротив, кидало в жар, то сердце билось так отчаянно, что студент едва не терял сознание. Так хорошо, и, вместе с тем, беспокойно, Вовочке не было от рождения. Кишечников был влюблён, и влюблён не только в Лизу, Но и в этот домик, в его своеобразный запах, в стены, стол, и даже в маленького клопика, спускающегося вниз по ковру на ужин. «Ну зачем тебе меня кусать, родной, - умилённо улыбнулся Вовочка клопу и, осторожно взяв его на руки, перенёс на стол, - покушай здесь! Крошек от пирога там много! И будем друзьями!»
Тут Кишечников вспомнил, что Лиза обещала прийти, и мигом вспотел от волнения. Что он скажет ей? Ей, которая полюбила впервые, полюбила его, в то время, как он уже испытал любовь во втором классе! Как он снова посмотрит Лизе в глаза?.. А как, оказывается, приятно целоваться…
Вовочка лежал, чутко вслушиваясь в малейший шорох. В печке мирно шуршали остывающие угольки, под полом возились мыши, и студенту то и дело мерещились то скрип двери, то шаги. То Лизин шёпот. Он замирал, ожесточённо кусая ногти. Кишечников ждал девушку с нетерпением и в то же время страшно боялся, что она на самом деле придёт…
Однако усталость, хорошая еда и стакан браги делали своё дело.
Вовочка всё менее и менее чутко прислушивался к ночным звукам и, наконец, уронив голову на подушку, задремал незаметно для самого себя. Ещё немного, и Кишечников уже начал бы просмотр первого сна, как вдруг чьи-то пальцы заскользили у него по щеке. Кишечников открыл глаза и почувствовал на своём лице горячее дыхание Лизы.
Коровник услышал, как скрипнула софа, принимая на себя ещё одну персону… «Порядок!» - радостно крякнул Митрофан Андреевич и, отвернувшись к стене, тут же захрапел с чувством выполненного долга.
- - -
Над Кудахтиным занимался рассвет. Солнце, бледное, будто с похмелья, равнодушно высунулось из-за леса, и кудахтинские петухи добросовестно поприветствовали его появление хрипловатым кукареканьем. В их криках, однако, не чувствовалось радости, они горланили скорее по привычке, чем от ликования по поводу восхода. Не только петухов, но и многих людей не больно-то радовал этот факт. Действительно, почти каждый понимает, что без солнца жизнь невозможна, но мало кто любит на него смотреть. Действительно, если долго глядеть вверх в непостижимую бесконечность, а потом переводить взгляд вниз, себе под ноги, может возникнуть неудовлетворённость собой и жизнью, ведь чего стоят земные радости и горести по сравнению с бесконечным величием солнца. Вот почему основная масса людей предпочитает спать в час рассвета… В том числе, дорогие читатели, и я… Нет, я не боюсь разочароваться в жизни, я и без солнца прекрасно понимаю, какая это глупая штука, и восход – бесспорно, зрелище, не лишённое своеобразной привлекательности, особенно для меня, писателя! Но ведь мягкая постель и крепкий утренний сон тоже её не лишены – вот ведь в чём загвоздка!
…Коровник открыл глаза, улыбнулся и, присев на кровати, долго расчёсывал свою кучерявую грудь. Затем он потянулся, натянул брюки и пошёл проведать, чем занято молодое поколение. Вовочка Кишечников ещё спал и улыбался во сне доброй и беззащитной улыбкой Иисуса Христа. Лизы в постели не было. Митрофан Андреевич ещё раз улыбнулся, подошёл к ведёрку с деньгами, полюбовался, восхищённо покачал головой и вышел во двор. Там он встретился с возвращающейся из туалета дочерью. Лиза ещё не оделась, тело девушки прикрывала лишь лёгкая ночная рубашка. Выглядела Лиза юной, свежей и самодовольной.
- Как дела, а, Лиза, - хитровато подмигнув, поинтересовался Коровник. – Вчера-то он клюнул, кажись… ишь, ведь, как разговорился, поэт, прям-таки! Да, как, поздравить-то можно тебя?
- Смотря с чем, - двусмысленно подёрнула плечами девушка.
- Как… С победой! Вы, как бы это сказать литературно… мэээ, ну… Породнились с Вовкой?
- Нет, - спокойно ответила Лиза, и лицо отца молниеносно помрачнело, - я сделала всё, но он…
- Ах, зараза! – злобно сплюнул Митрофан Андреевич. – Так он что, выходит, только притворялся придурком?
- Не думаю… Просто это такой идиот, каких не встречала. Полночи шептал мне, как он меня любит, но, говорит, у меня рак пищевода… А значит, как человек глубоко порядочный, он не имеет морального права сделаться отцом моего ребёнка.
- Что за бред? Рак пищевода… У таких молодых ведь раков не бывает!
- Я тоже так думаю. Дурак он просто…
- Тьфу… Ну надо же так! – ещё раз разочарованно сплюнул Коровник и сердито растёр плевок по земле. – Всё, главное, как по маслу шло и… Пиши пропало… Сегодня запью от расстройства!
- А может быть, поиметь у него из ведёрка пачечки две-три? – с невинной улыбкой предложила Лиза.
- Нет, Лизонька, нет. Я человек честный и с законом не хочу ссориться… Но всё летит! Прикатят его родичи и…
- Не хнычь, отец, - покровительственным тоном сказала девушка, - у меня есть один план.
- А? – с надеждой приоткрыл рот убитый горем Коровник.
- Я уговариваю Вовку бежать отсюда вместе со мной, чтоб родители не успели… А уж там женю его на себе!
- Хэ? – скептически поморщился Митрофан Андреевич. – Куда он, к чёрту, поедет, если у вас, сама говоришь, ничего не было?
- Как это «ничего»? – усмехнулась Лиза. – Ты просто ничего не понимаешь в любви, отец… Этот паренёк у меня вот где, - девушка гордо сжала правую руку в кулаке, - и поедет куда надо!
- Хорошо, коли так, - недоверчиво протянул Митрофан Андреевич. – Тогда, знаешь, куда езжай… В Пятигорск! Там живёт мой брат, то есть, твой дядя, у него блат в местном загсе. Распишу без проволочек, по существу… Я подозреваю, что родня Вовки не одобрит этот брак…
- Ну ты хам, отец, - улыбнулась Лиза.
- Не одобрит, но штамп в паспорте – это по существу!
- У него нет паспорта, - сказала дочка Коровника, - но не беда. Главное, надо же на самолёте лететь, а у него паспорта нет, я выяснила ночью.
- Ерунда, возьмёшь мой, - махнул рукой Коровник. – Значит, в Пятигорск. Там уж приклей его к себе накрепко…
- Постараюсь, - игриво улыбнулась Лиза, одёрнув ночную рубашку.
- Эх, Лизонька! – тяжело вздохнул Мирофан Андреевич, обнимая дочь. – Крупную игру мы начали, крупную… Обидно было бы проиграть… Ну, иди, а то придурок-то, поди, уже пробудился!
- - -
Вовочке снился замечательный сон: будто он с Лизой гуляет по огромной поляне с ромашками, они ходят, рвут цветы, и гадают друг про друга – «любит – не любит». Каждый раз выпадает «любит», и они тут же целуются. Один поцелуй получился настолько жизненным и горячим, что Кишечников проснулся. Он увидел сидящую на краю постели Лизу и понял, что она поцеловала его наяву и радостно улыбнулся. Однако глаза любимой были серьёзны.
- Вова, - торопливо заговорила она, - я сказала отцу. Он против, чтоб мы поженились. Он запретил мне с тобой видеться… Наверное, о чём-то догадывается. А я… Я не могу без тебя, Вова! Увези меня отсюда! Увези!!!
Кишечников встревожено приподнялся на постели, переваривая обрушивающуюся на него информацию. Везти? Куда? Думать об этом – и то было утомительно, а уж делать. Голова кругом идёт.
- Я… Ты же знаешь, я бы женился на тебе, Лиза, но… у меня рак! – пожал плечами ещё не до конца проснувшийся студент.
- Пустяки! Я знаю одного очень хорошего врача в Пятигорске, он тебя вылечит. Только сейчас надо бежать, бежать! Мне страшно, Вова, страшно от одной мысли, что я могу с тобой расстаться!
- И мне тоже, вздохнул Кишечников, - мне тоже, Лиза… Да, давай убежим! После завтрака… Но моя мама? Она приедет, а меня нет… Будет волноваться.
- Значит, ты не любишь меня, - тихо проговорила девушка, пытаясь заплакать. Вовочке стало нестерпимо жаль Лизу, и он обнял её за плечи.
- Так мы бежим? – уточнила дочка Коровника. Вместо ответа Кишечников впился губами в полуоткрытые губы Лизы, и сознание его утонуло в долгом блаженстве поцелуя.
Через полтора часа Вовочка с Лизой походным шагом двигались к станции с намерением сесть на первый поезд, идущий в Ленинград. В правой руке студент сжимал руку девушки, а в левой – ведро с деньгами, за которым теперь упорно охотились уже четыре конкурирующие организации: хитромудрый Коровник, жестокий Альтшуллер, издёрганный Пётр Иванович Облезлых и, конечно же, Чарльз Гарольд, неутомимый ловец синей птицы…
Глава 52
СЕРДЦЕ МАТЕРИ
Старый, раздолбанный грузовик, в кузове которого тряслись и томились Чарльз Гарольд с Брюхановым, неожиданно перестал тарахтеть и встал. Спящий Александр пробудился, потянулся и, трахнувшись головой о борт кузова, по привычке заворчал:
- Ну, штыб вас холера взяла! Будто мало горя, ещё и увечься… Повёлся с вами, Гарольд, дрыхну теперь в собачьих условиях. На нарах, поди, удобней, чем так. А что так тихо? Приехали?!
- Похоже, что так, - нахмурился наш герой и, перевесившись через борт, спросил у вышедшего из кабины водителя. – Начальник! Почему стоим?
- Заглохла, стерва, - ответил шофёр, присаживаясь покурить на травку.
- И что? Долго теперь провозимся?
- Хоть до ночи, - безнадёжно махнул рукой водитель, - всё равно, пока сама не пойдёт, не двинемся…
Напрасно Чарльз Гарольд возмущался таким отношением к технике и призывал шофёра взяться за ремонт, тот лишь молча улыбался в ответ.
- До Кудахтино-то хоть сколько будет? – спросил смирившийся наш герой у водителя грузовика.
- Километров с десять ещё будет, - почесался шофёр, - а то и пятнадцать все…
- Что ж, Отец, - Чарльз Гарольд с невесёлой улыбкой взглянул в заспанные пессимистичные глаза Александра, - я всегда повторял: этот мир придуман не нами. Спешиваемся! Придётся шлёпать своим ходом…
Брюханов обречённо вздохнул и молча покорился судьбе. Походным шагом наши герои двинулись в путь по просёлочной дороге. Вот уже около суток провели они без остановок и отдыха. Задавшись целью прибыть в Кудахтино раньше Олимпиады Дмитриевны с Петром Ивановичем, они не стали дожидаться поезда, а бросились искать попутные машины. Водитель «Жигулей» сказал, что едет в Палкино, а это как раз по пути, завёз их неизвестно куда, при том ещё содрав десятку. После этого наши герои забрались в рейсовый автобус, и, сделав новый крюк, прибыли в Кулюковку, где на рассвете отыскали водителя грузовика, отправляющегося как раз в Кудахтино… И вот новая неудача!
- Всё-таки, Гарольд, надо было ехать поездом, - после первого пройденного километра сказал Александр.
- Хорошая мысля приходит опосля, - вздохнул Чарльз Гарольд, - но я-то рассчитывал, что мы будем в Кудахтино ещё вчера, а теперь… Если поезд придёт без опозданий, Облезлых уже через час будет в Кудахтино, и меня печалит эта перспектива. Мы-то, дай бог, за два часа покроем расстояние отсюда до Кудахтино, если ещё не заблудимся. Одна надежда, что поезд запоздает. Что ж, будем уповать на неточность железных дорог и на милость божью!
- Ну, на милость-то хоть уповай, хоть нет, не поможет, - сплюнул Брюханов на пыльную дорогу.
- Не понял, Отец. С каких пор ты так скептически относишься к божьей милости? – удивился наш герой. – Ты что, не веришь в него?
- Вот ещё, была нужда… - хмыкнул Александр. – Ну а если даже есть, молятся же ему, чирей ему на шею, ну, если даже он есть – мне-то что от этого, легче, что ли? Если бог всемогущий, как говорят, что хочет, падла, то и делает, и никто ему морду набить не может – чего ж тут хорошего? Вот и делает он гадости людям, верно, Гарольд?! А вы – «милость»…
- По-моему, ты не совсем прав, - возразил бывший президент общества «друзей чужого кошелька». – Бог всё может. И почему бы не сделать добро, если тебе от этого не будет хуже? Вот, может быть, он взирает сейчас сверху на мою шляпу и думает: «Ай, Гарольд, ай, молодчина! Такой прекрасный человек, а всё почему-то не везёт ему… А может, помочь ему, бедолаге?!»
- Держи карман шире, ни черта он не поможет, даже если и вправду на небе сидит, - уверенно махнул рукой Брюханов. – Вон, в детстве, мне тоже бабка на мозги капала: «Согрешишь, Шура, не бойся, попроси боженьку, он услышит, простит и поможет!» Ха-ха. Мы с пацанами у мужика одного петуха спёрли, шею свернули ему, в лесу ободрали, костёр зажгли, подержали его над огнём, да и сожрали почти сырого. Времена-то голодные были… А кто-то, штыб его холера взяла, видел меня на этом деле и донёс мужику. Я про то узнал и задумался: чёрт, что ж делать? Как не крути, а получить придётся… И тут бабкины слова вспомнил, думаю, а, терять нечего. Попёрся в церковь, там минут пятнадцать на коленях перед образиной елозил, крестился. Может, и впрямь, поможет, думаю, чем чёрт, как говорится, не шутит! Ха!.. Мужик меня изловил на другой день и как надавал по башке! «Боженька услышит»… Уши, поди, не продувает, зараза!
Близился полдень, но в лесу было прохладно. Едва слышно шуршали берёзы своей уже увядающей листвой, будто бы это тихо и устало вздыхал сам лес, где-то вдали перекаркивались встревоженные вороны, краснолобый дятел лениво постукивал клювом по дереву, а наши герои всё шагали по дороге и, увлечённые религиозной дискуссией, временно позабыли про усталость в ногах и тяжесть в голове.
- А эти-то, как их, лохматые-то в чёрном… Попы! Они, Гарольд, думаете, верят в бога? Ни черта они не верят! Знал я одного… Лет пять тому назад примерно у братана в деревне отдыхал, по лесу бродил, искал грибов на закуску, ну вот, смотрю, поп тут же отирается, бородатый, чирей ему на ноги… И гляжу, он ко мне подходит, я, ей-богу, даже сдрейфил малость, мало ли, думаю, что у него на уме? А он, ха-ха, просто закурить спрашивал. Ну что, я человек не жадный, угостил его папироской, ну, то да сё, зашли домой к нам. Братан на рыбалке был, а жена его тоже удивилась спервоначалу, что за гость? Сели за стол, а поп – свой мужик! Угостил я его немного, выпили бутылку водки и четыре бутылки пива. Я говорю: «Ну как, может, ещё, батюшка?» А он: «Достаточно!» Что ещё заметно, говорит кратко, медленно, и всё на «о» напирает. До-остато-очно-о, вот так вот и говорит. Пошёл он к себе, значит и напоследок меня в гости пригласил. Ну я, вы же знаете, Гарольд, мужик простой, чего я буду ломаться? Наведался к нему в церковь через день. Смотрю, на столе-то… Икра красная, мясо жареное, всякая прочая жратва – кошмар! А поп из-за иконы бутылку «Кагора» достаёт. Я сперва расстроился немного, думаю, что это за питьё, мне бы водочки, а потом, думаю, ладно – пойдёт. И пошло! «Кагор» импортный был, до чего вкусный! Бутылку раздавили, поп вторую вытаскивает. Я тут расхрабрился и спрашиваю: «Слушайте, батюшка, ведь это, вроде я так слышал, что грех… пить. А вы как?..» А поп мне: «Мо-ожно-о. Мо-ожно…» И тост поднял за какого-то там Митрия и святую церкву… Ну мне, Гарольд, сами знаете, один чёрт за что пить, лишь бы наливали. Опрокинул я стаканчик и опять спрашиваю: «А как же насчёт баб у вас, у попов?» А он мне так спокойно: «А что? Как надо-о. Я же чело-овек…» Меня аж обида взяла от таких слов, говорю: «Как же так? Грех ведь это!!!» А он улыбается: «Мо-ожно, можно…» Ну в кого, скажите, он верит? Ни стыда, ни совести у человека, жрёт задарма только, штыб его холера взяла. Правда, единственно, чем поп от людей отличается, так это не матерится. При мне, по крайней мере, ни разу не матькнулся, а мне, раз такое дело, тоже неловко было… Каждый раз извинялся.
Сзади донеслось негромкое постукивание, наш герой обернулся на звук, и радостная улыбка озарила его лицо. Их догоняла телега, которую тащила толстая рыжая лошадь, а правил худенький старичок с куцей бородёнкой, возможно, долгожитель.
- Куда путь держим, дедушка? – поинтересовался Чарльз Гарольд.
- В Кудахтино, куды ж ещё! Могу подвезти, если устали…
- Мы бы, конечно, с удовольствием прогулялись пешком, - прищурил левый глаз наш герой, запрыгивая на телегу, - но раз уж вы настаиваете, не будем обижать, верно, Брюханов? Кстати, ты видишь, может бог-то, всё же, не смотря ни на что, решил нам подсобить. Если б он ещё задержал поезд с Облезлым, было бы совсем хорошо.
- - -
В Кудахтино первая встречная старуха подробно информировала наших героев о судьбе Вовочки Кишечникова.
- А как зэ, слыхала. Знаю… Был тут вчера такой паренёк, а как зэ! Деньги у него были, квас пил – сто рублей без сдачи отдал…
«Мальчишка, - сердито подумал Чарльз Гарольд, - разбазаривает мои миллионы!»
- А ночевал он у Коровника, - понизив голос, сказала старуха.
- Да? В каком коровнике? – не понял наш герой.
- У Митрофана Андреевича Коровника! Вон там его дом. Переночевал, а с утра он с его девкой уехал. Окрутила она его, а как зэ?! На поезд сели и поехали, дряни… Я сама видела, а как зэ!
И старуха, высказав все имеющиеся у неё сведения, скрылась за дверями магазина. Сообщники с опущенными руками остались стоять посреди улицы.
- «Вот те на!» - сказал дядя Петя, когда во время вечерней прогулки по проспекту провалился в канализационный люк, - растерянно вымолвил Чарльз Гарольд с печальной улыбкой мученика. Брюханов ничего не сказал, но выражение его лица было красноречивее страдальческих словоизлияний.
Случалось ли вам, дорогие читатели, испытывать на себе удары судьбы? Наверняка ведь случалось, потому что судьба – такая вредная и злая тётка, что любому из нас рано или поздно от неё достанется. Вопрос в том, что лучше: рано или поздно? С одной стороны, казалось бы, неплохо, если судьба как следует трахнет вас по башке в начале жизненного пути, чтоб вы не очень-то расслаблялись и поменьше мечтали о несбыточном. Но ведь с другой стороны, ударенный судьбою человек продолжает жить в напряжении ожидая новых ударов – разве же это будет жизнь? Но если вы жили долго и безмятежно, и вдруг вас ударит судьба, что же тогда, дорогие читатели? Чаще всего, люди после этого уже не могут оправиться. Хотя, люди тоже бывают разные: одни стойко сносят побои судьбы, другие не выдерживают – спиваются, женятся, вешаются… Чарльз Гарольд же не только не сгибался под ударами, но и сам всё время ловил момент, чтоб в ответ и судьбе врезать по зубам. Покуда, правда, это ему не удавалось, но наш герой не падал духом. Вот и сейчас, погрустив всего минуту, он молниеносно принял решение: нанести визит Коровнику. Только он теперь мог дать сведения, необходимые для дальнейшего преследования.
…Миролюбиво посматривая на яркое полуденное солнце, Митрофан Андреевич из большой лейки поливал растущие на огороде цветочки. Душу Коровника не покидало приятное волнение. «Лиза теперь Вовку от себя не отпустит, - облизываясь, думал Коровник. – Поженятся они, тогда уж она как присосётся к свёкру, так и потекут денежки, так и потекут! И мне кусок отломится, естественно…» Митрофан Андреевич слабо отдавал себе отчёт, зачем ему много денег. Он знал одно: деньги – это хорошо, и, не занимаясь самокопанием, трудолюбиво вскапывал огород.
В ворота постучали уверенно и резко. «Ага, - сразу смекнул Коровник, - прибыли за сыночком… Поздно!» И, напустив на лицо скучающе-безучастное выражение, Митрофан Андреевич пошёл отпирать ворота.
- Чарльз Гарольд, - голосом, полным достоинства, представился наш герой, приходя во двор, - инспектор уголовного розыска, - при этих словах бывший замдиректора в конторе по заготовке куриного помёта махнул в воздухе красными корочками (это был перекрашенный в красный цвет студенческий билет).
- Очень приятно, - кивнул головой Митрофан Андреевич, внутренним чутьём сразу угадав, что если стоящий перед ним человек и имеет какое-нибудь отношение к угрозыску, то только со знаком «минус»… - Чем могу быть полезен милиции? Может, хотите пройти в дом?
- Спасибо. Постоим здесь, - сказал наш герой деловым тоном заправского сыщика. – Вчера в поезде произошло ЧП. Группа инкассаторов везла в Свердловск крупную сумму денег и внезапно обнаружила их пропажу. Следствие установило, что деньги похитил некий малолетний преступник Вова. Вам знакомо это имя, гражданин Коровник?
- Да, совершенно верно, мне это имя знакомо, - искренне ответил Митрофан Андреевич. – Молодой человек по имени Вова в эту ночь ночевал в моём доме…
- Хорошо, что вы не пытаетесь запираться, - одобрительно сказал Чарльз Гарольд. – Были ли при нём деньги? Где он сейчас?
- Да, были у него деньги. В ведре лежали, я видел… Вот оно что, вместе с ведром, значит, он их и спёр у инкассаторов, паршивец! А он-то мне говорил, что это деньги его отца! («Какая наглость, - в душе возмутился наш герой, - какой-то недоумок впутался в игру и тоже пытается пудрить мозги!») Деньги отца, он говорил… Чаёк вчера попили, легли спать. И, понимаете, что случилось! Дочка у меня молодая, ну и полюбили они друг друга. И сегодня утром рано уехали. А что я мог сделать?
- А деньги? – невольно вырвалось у Чарльз Гарольда.
- И деньги! Вместе с ведёрком и укатили. Я уговаривал их остаться – ни в какую. Говорят, хотим посмотреть Волгоград…
- И что же?
- Сели в поезд и поехали. По-существу, конечно, нехорошо, не расписанные они ещё, но я-то человек цивилизованный, знаю, что так принято, так что не стал препятствовать…
- Значит, вы, гражданин Коровник, утверждаете, что преступник вместе с деньгами отбыл в Волгоград? – строгим голосом уточнил наш герой. – Предупреждаю, обман будет рассматриваться, как соучастие в преступлении.
- Я понимаю, - забормотал Митрофан Андреевич глуповатым голосом трусливого обывателя. – Они говорили, в Волгоград…
- Точно? – сдвинул брови Чарльз Гарольд, чувствуя, что слова этого хитроватого мужичёшки не стоят и ломаного гроша. Но что мог поделать наш герой? На сей раз изобретательность ему изменяла…
- Они мне так сказали! А больше я ничего не знаю, - заверил Коровник и перекрестился в доказательство. Наш герой с минуту попереминался с ноги на ногу, глядя в сощуренные глаза Коровника, в глубине зрачков которых таилась презрительная насмешка, и наконец сказал:
- Спасибо! Вы оказали большую помощь следствию, - и, поправив шляпу, вышел за ворота. При отвратительной игре нашему герою удалось сохранить хорошую мину. Правда, от этого, увы, было не легче… «Волгоград, - думал он, - нет, с таким же успехом можно лететь в Мурманск, Читу, Ашхабад, Неаполь…»
- Гарольд! – раздался рядом голос Брюханова. – Облезлый тут! С толстой бабой какой-то по домам бродят! Да вон они!
В конце улицы наш герой заметил дородную математичку, а рядом с ней не менее дородного директора школы, со стороны они смотрелись вполне гармоничной парой. Путь их явно лежал в сторону жилища Коровника, и не удивительно, в деревне тайн нет, и любой встречный мог подробно обрисовать обстановку.
- Ага, конкуренты, - усмехнулся Чарльз Гарольд, - что ж, понаблюдаем. Меня этот прохиндей послал в Волгоград. Посмотрим, может, им повезёт больше?
- - -
- Постойте, Пётр Иванович! – сказал Олимпиада Дмитриевна, когда педагоги подошли к воротам Коровника. – Я пойду одна!
- Да, но там же мои вещи! – неуверенно возразил Облезлых.
- Наверное, их там нет. Сказано же, Вову увезли. Я иду одна!
Директор школы не рискнул перечить разъярённой математичке и присел на завалинку, подставив солнечным лучам свою расширяющуюся с каждым днём плешь.
Коровник как раз открывал калитку в конце огорода, чтоб выпустить на луг свою костлявую корову Мурку. «Чижик-пыжик, где ты был? На фонтанке водку пил!» - безголосо и беззаботно напевал он себе под нос, как вдруг около него выросла полная незнакомая женщина с лицом, не предвещающим ничего хорошего.
- Э… Вы откудова это? Я что, ворота не запер? – не понял Митрофан Андреевич, но Олимпиада Дмитриевна не дала ему ни договорить, ни опомниться.
- Куда ты дел моего ребёнка? Говори! – грубо игнорируя всякие нормы приличия, вскричала она, тяжело дыша и брызжа слюной в лицо Коровника. Мурка, не уважающая громкий крик, поспешила на луг. Митрофан Андреевич остался один на один с заезжей мегерой.
- Но, позвольте, - забормотал он, отступая к стене хлева, - я…
- Не позволю! – взорвалась Чурбанова, и лицо её покраснело, как со стакана водки. – Не позволю красть моего сына! Не позволю! Мне люди сказали, что ты сына моего заманил к себе, а потом его твоя дочь, старая шлюха деревенская, такая же погань, как и ты, с собой увезла… Говори, так было дело?!
«Да, вот это мамаша! – поразился Коровник, не ожидавший такого накала страстей. – Вот это влип, так влип…»
- Я, гражданка, извиняю вас за оскорбительные слова, - примирительным тоном начал он. Я понимаю, вы очень нервничаете. Все мы люди нервные. Но давайте говорить по существу! Ваш Вова действительно ночевал у меня, но я не понимаю, почему вы говорите о нём, как о пятилетнем ребёнке? Тогда как ваш Вова – умный, взрослый, самостоятельный и вполне зрелый во всех отношениях человек. Да, чего греха таить, моя дочь Лиза и вас сын Вова полюбили друг друга, а не в моих принципах препятствовать любви. И, прошу вас, не надо так грубо и нехорошо говорить о будущей жене вашего сына. Он мою Лизу любит, она его – взаимно, и вам она теперь будет приходиться, ну… почти как дочь! И мы с вами, тоже, можно сказать, почти что родственники… И давайте познакомимся. Меня звать Митрофан Анд…
- Я знать этого не хочу! Пёс тебе родственник, а не я! – математичка отчаянным рыком прервала миролюбивую речь Коровника. – Говори сейчас, куда увезли моего Вову?
- Куда? Да, хм… В Волгоград. Они собирались ехать в Волгоград.
- Врёшь! – вскричала Олимпиада Дмитриевна и подскочила вплотную к Митрофану Андреевичу, изготавливаясь впиться ему в горло ногтями.
- Я… Правду говорю, - обескуражено лепетал прижатый к стене хлева Коровник. – И прошу без рукоприкладства, не то я…
- Ты врёшь! Я по глазам вижу! Где Вова?
- Да… Я перепутал. Они поехали в… Калининград.
- Опять врёшь, - Чурбанова с силой толкнула Коровника, и он, не удержавшись, повалился на солому, - правду говори!
Испуганный и злой Митрофан Андреевич приподнялся на локтях и, обнажив зубы пообещал:
- Ладно… Хорошо! Церемонии кончаем, начнём по существу. Сейчас я позову милицию, составим акт…
- Зови, - спокойно сказала Олимпиада Дмитриевна, поднимая с соломы топор, - зови! Пусть составят акт…
Коровник взглянул в расширенные от гнева глаза Чурбановой, перевёл взгляд на её руку, сжимающую топор и в ужасе прошептал:
- А… Психбольная…
- Если не скажешь, где Вова, убью!
- Господи, - пробормотал Коровник, - да вы что, в мясной лавке работаете?
- Нет. Я учительница, - с достоинством ответила Олимпиада Дмитриевна, перекидывая топор из руки в руку. – Так как же?
- Учительница… Оно и чувствуется!
- Говори, где Вова! И смотри в глаза! В глаза! – приказала Чурбанова.
- Господи, - тяжело вздохнул запуганный Митрофан Андреевич, - да в Пятигорск они поехали, в Пятигорск… Через Ленинград собирались, а там самолётом.
- Вижу, это правда. А где именно твоя шлюха собиралась в Пятигорске прятать моего ребёнка?
- Понятия не имею.
- Опять врёшь! – и топор судорожно задрожал в мускулистой руке Олимпиады Дмитриевны.
- Да, вру… - смирился Коровник. – Брат там у меня. Селифан Андреевич Коровник. Адрес его у меня есть, записан… Только топор убери…
- - -
К сведениям, добытым математичкой, Пётр Иванович Облезлых отнёсся крайне доверчиво.
- Пятигорск? – удивился он. – Отбыл вместе с моими вещами?
- Да. Идите, Пётр Иванович, возьмите билеты на Ленинград, - сухо распорядилась ещё не совсем остывшая Чурбанова, - а я пока зайду в магазин, может, куплю печенья в дорогу.
Директор школы выразил было сомнения, но математичка больше не слушала его. Миллионер без миллиона молча поплёлся на станцию. «Буду уповать, что этот кретин и вправду в Пятигорске, и всё, что надо, при нём, - думал Пётр Иванович, - да и что мне ещё остаётся в такой ситуации?»
Не успела Олимпиада Дмитриевна подойти к кондитерскому отделу магазина, как вдруг перед ней нарисовался Чарльз Гарольд, её добрый педагогический единомышленник.
- Здравствуйте, Олимпиада Дмитриевна! – воскликнул он.
- Здравствуйте, Чарльз Гарольд, - произнесла математичка потеплевшим голосом, - и вы тут? А что же вы здесь делаете?
- Как что? – обиженно развёл руками почётный член родительского комитета I-й степени. – Ищу вашего потерявшегося Вову! Мне только что удалось узнать, что он заночевал здесь у человека по фамилии Коровник.
- Знаю, - сказала Чурбанова, - моего Вову увезли в Пятигорск.
- Да? – удивился наш герой. – А… Вы в этом уверены?
- Уверена. Он, правда, пытался врать, но потом… Уже не пытался. Дал даже адрес. Трус!
Чарльз Гарольд с восхищением взглянул в решительные глаза Олимпиады Дмитриевны и понял, что информация, полученная ею от Коровника, намного истиннее, чем та, которую добыл он.
- Странно, Чарльз Гарольд, - призадумалась математичка. – Я потеряла сына, а вы? Вы почему ищите моего Вову?
- Что ж тут странного, - улыбнулся наш герой. – Или в наше время уже считается странным, если люди помогают друг другу? У вас пропал сын, с вами беда… Разве ж я могу стоять в стороне? Я тоже еду в Пятигорск!
- Поедем вместе! – обрадовалась Чурбанова.
- Нет, - покачал головой Чарльз Гарольд. – Я бы с удовольствием, но… С вами едет Пётр Иванович Облезлых, это мой идейный враг. Поэтому не говорите ему ничего про меня, ладно? Будем искать по отдельности, так даже вернее. В Пятигорске мы с вами должны держать связь. Если вы узнаете что-нибудь новое или найдёте Вову, сообщайте обо всём мне: пишите письмо до востребования на Пятигорский главпочтампт. Аналогично буду действовать и я, в случае, если первый найду Вову. Договорились?
- Да. Хорошо, - Олимпиада Дмитриевна тепло улыбнулась нашему герою, - спасибо вам.
- Не за что! – подмигнул ей Чарльз Гарольд. – До встречи в эфире!
- - -
- Не понимаю, почему вам, Гарольд, Коровятник этот соврал, а какой-то глупой бабе сказал правду? – ворчал удивлённый Брюханов. – Вы такой опытный в жульничестве человек, а она?.. Где логика?
- Всё это так, Отец, - соглашался наш герой. – Я человек опытный, но, понимаешь, а она мать. И пропал её ребёнок… И даже мне, Чарльз Гарольду, трудновато конкурировать с сердцем матери…
Через пятнадцать минут наши герои, заскочив в вагон проходящего мимо товарняка, уже ехали в сторону Москвы.
Глава 53
В ПЯТИГОРСКЕ
Ехать в Москву, а не в Ленинград, постановил Чарльз Гарольд, и, как потом выяснилось, решение оказалось мудрым и дальновидным, ибо Ленинград на несколько дней заволокло тучами и самолёты рейсом до Минвод не вылетали. Вовочка Кишечников с Лизой устроились в шикарном гостиничном номере, а Пётр Иванович и Олимпиада Дмитриевна, эти два пожилых страдальца, перемогали ночи в аэропорту. Таким образом, наши герои прибыли в Пятигорск раньше всех.
А Пятигорск, небольшой, цветущий и зеленеющий городок у подножья Машука, жил размеренной курортной жизнью, грелся в лучах южного солнца и благоухал на все лады. Ароматы многочисленных цветов, а также выхлопных газов и сероводорода, причудливо перемешиваясь, и составляли неповторимый дух города. Всё в Пятигорске было создано для пытающихся поправить пошатнувшееся здоровье людей: от многочисленных клиник до не менее многочисленных баров и ресторанов, от несчётного числа сероводородных источников до ещё более несчётного числа уличных ларьков, где продавались всевозможные марочные вина и коньяки. Водкой торговали в «Гастрономах».
Наши герои были бы просто в восторге от уютного, тёплого Пятигорска, если б не одно маленькое «но»: существование их было омрачено нехваткой денег. Пока что безденежье было не абсолютным, но во избежание такой катастрофы приходилось экономить на удовольствиях, то есть, иначе говоря, урезать себя в пище. Вот потому-то и невесело было нашим героям двигаться сквозь плотный строй всевозможных заведений с манящими вывесками: «Кафе», «Ресторан», «Хинкальня» или закусочная, «Шашлычная», в конце концов, просто «Столовая»… В таких случаях Чарльз Гарольд обычно старался заговорить зубы Брюханову, да и себе тоже, но Александр хранил траурное молчание и лишь изредка предавался сладким воспоминаниям о счастливых, но минувших событиях: об ухе в «Плешивых людях», о систематическом обжорстве в Гробонюхово, о пьянке с осетром на закуску у берегов Енисея, о бурной вечеринке у Ничевохина… «…Тот страждет высшей мукой, кто радостные помнит времена в несчастии», - в своё время подметил Данте. Брюханов на собственной шкуре познавал сейчас эту суровую истину, открытую средневековым поэтом… Конечно, о том, чтобы пить спиртное не было и речи, - и толстяк тосковал вдвойне…
Не лучшим образом обстояло также дело с проблемой крыши над головой. Как на любом курорте с комнатосъёмщиков драли втридорога. Впрочем, вначале наши герои совсем не могли найти комнату, но затем им посчастливилось снять комнатушку полуподвального типа в доме, занимаемом греками, вернее, гречанками. Гречанок было трое и представляли они три разных поколения: старшей было шестьдесят семь, и муж её умер, средней – сорок, и муж её недавно бежал в Грецию, младшей – четырнадцать, и она покуда числилась незамужней. Гречанки встретили двух порядочных на вид постояльцев с распростёртыми объятиями и поселили их в комнатке, окно которой находилось ниже уровня тротуара, а мебель была представлена одной кроватью и одним стулом. Нельзя сказать, чтобы кровать была очень узкой, я даже не сомневаюсь, что двое худощавых влюблённых с астеническими телосложениями устроились бы на ней с комфортом, однако же для двух немолодых мужчин, вес одного из которых перевалил за центнер, ложе явно оказалось узковатым. В первую ночь наши герои всё же рискнули поспать вдвоём. Они легли «валетом» и, подбадривая себя поговорками типа «с милым и в шалаше рай» попытались уснуть… Ночь прошла в обоюдных мучениях: то Чарльз Гарольд задыхался, уткнувшись носом в мозолистые пятки сообщника, то Брюханов стонал, когда шеф, ворочаясь, наносил ему тычки коленом в живот. Наконец, под утро, Александр выпал с койки со страшным грохотом. Придя в себя, он заявил, что в сравнении с таким спаньём ночлег в туалете был действительно люксом, и что больше он так спать не намерен. Наши герои долго раздумывали над создавшимся положением и решили, что кто-то один должен спать на кровати, а кто-то на полу. Чарльз Гарольд с готовностью вынул из кармана колоду, предлагая разыграть судьбу ночлега, но Александр категорически отказался от азартной игры и настоял на том, чтоб спать на кровати по очереди. За все эти удовольствия гречанки драли с наших героев три рубля в сутки.
По указанному математичкой адресу действительно проживал некий Селифан Андреевич Коровник. Чарльз Гарольд порасспрашивал соседей, сам наведался к нему в гости под предлогом обмена квартир, но никаких признаков того, что к брату Кудахтинского прохиндея кто-то приехал, обнаружено не было. «Либо они ещё не нанесли визит родственнику, либо я всё-таки обманут», - думал наш герой. Что ж, он решил выжидать, пока ему не оставалось ничего другого…
Итак, ясным пятигорским днём наши герои неторопливой походкой вышли из помещения главпочтамта.
- От нашей учительницы опять нет весточки, - вслух констатировал Чарльз Гарольд, - ладно, подождём ещё…
- Да, подождём, - невесело зевнул Брюханов. – Всё в тумане!
- Именно это, Отец, и вселяет в меня повышенную надежду. Ты заметил, практика наших операций показывает, что когда всё ясно и просто и, кажется уже, держишь добычу в руках, всё почему-то срывается… Именно поэтому сейчас, когда абсолютно ничего не ясно, я более чем когда-либо верю в успех.
- Смотрите, Гарольд! – озабоченно заговорил Александр. – Смотрите, магазин «Писчебумажный». Зайдёмте!
- Зачем тебе? – удивился наш герой.
- Перекусим. Что-то же там с пищей связано…
- Не понимаю тебя, Отец. Мы же только что позавтракали! Котлета с рисом! Чем ты недоволен, что тебе ещё надо?
- Ха… Вот именно, что котлета… - с шумом выдохнул воздух Александр. – Одна одинёшенька… Чего смеяться-то? В лучшие времена я таких двадцать штук зараз глотал… Я есть хочу, Гарольд. Между прочим, с этим не шутят. Можно получить язвенную болезнь! Да!
- Да ты и сам неплохая язва, - заметил Чарльз Гарольд. – О! Придумал! Придумал, чем заткнуть тебе рот! Семечками! Сейчас купим, и ты их будешь грызть, грызть, грызть…
- И помогает?
- А как же! Через час аппетит заглохнет. Пошли на базар!
…На базаре у наших героев разбежались глаза, и началось обильное слюноотделение. Чего тут только не было: жёлтые, потеющие соком груши, по которым ползали сладкоежки-пчёлы, огромные красные яблоки, ароматные дыни, нутрии с ободранными шкурами.
- Покупайте! – призывала наших героев продавщица убиенных нутрий, когда те проходили мимо. – Мясо молодое, вкусное!
Увы, такое удовольствие было не по карману сообщникам, и они продолжили поиски семечек. Какой-то бойкий мужичошка увязался за ними и, толкая под нос охотникам за миллионом маленькую, куцую собачонку, жалобно уговаривал:
- Купите! Три рубля всего! Ну, купите!
- Полюбуйся, Отец, - с печалью в голосе заметил Чарльз Гарольд, - человеку не хватило на бутылку, и он тащит на базар своего четвероногого друга! Как тебе это нравится?
- Ха, я б сейчас любого двуного друга за трояк продал бы, - рассерженно буркнул в ответ Александр, - хоть бы эту нутрию поганую взял, нажрался б хоть, чирей ей на мясо!
Невдалеке от базара двое предприимчивых фотографов за рубль фотографировали людей рядом с небольшой макакой в красной юбчонке. Желающих выстроилась солидная очередь. Обезьяна настроена была агрессивно, нервничала, то и дело кусала кого-нибудь из фотографируемых, но во время съёмки держалась сдержанно и солидно, и смотрела в объектив с самым серьёзным выражением лица.
- Вот не понимаю я людей, - сказал по этому поводу Брюханов, - плотят рваный за то, чтоб на карточке стоять рядом с обезьяной! Они же глупее нас! Чем тут гордиться, не понимаю?..
- Если б у людей в цене был только ум, то проблем бы не было, - ответил наш герой. – Мы бы просто встали бы сейчас на углу и щёлкали бы всех желающих запечатлеться на снимке с тобой. Ты как, Отец, умнее обезьяны?
- Я думаю… Раза в два-то, ясно, умнее!
- Брали бы с каждого по два рубля. Но люди больше всего падки на всё редкое, а, сам понимаешь, обезьян мы в жизни встречаем реже, чем людей.
- Не знаю… Был я у Ничевохина на именинах. Там одни обезьяны собрались. Иначе и не назовёшь. Напились – и пошли хулиганить. Тьфу!
…В конце концов, наши герои отоварились семечками и, поплёвывая, двинулись с базара. По пути внимание Чарльз Гарольда привлекло небольшое скопление народа у пустого ларька и, подгоняемый природным любопытством, он подошёл узнать, что происходит. У ларька стоял молодой мужчина с чёрными усиками, а на руке его сидел волнистый попугайчик и, неутомимо работая клювом, вытаскивал из коробки свёрнутые трубочкой бумажки с предсказанием будущего. От желающих узнать свою судьбу не было отбоя. Стоило такое удовольствие пятьдесят копеек.
- В чём дело? – не понял Александр. – За что они все платят?
- Хотят узнать своё будущее. Любознательный народ…
- А… А на черта тут попугай нужен? Самим же проще бумажки тягать!
- В том-то и заключается вся штука: люди полагают, что попугай, птица не умная и невинная, никак не может их обмануть… Слушай, Отец, да это настоящая золотая жила! В минуту продаётся около восьми билетиков, значит, четыре рубля… Ха-ха! В час это будет двести сорок рябчиков! Вот уж поистине, только курица гребёт от себя, попугай же не придерживается уже такой установки. Да и хозяин его…
- Дурят людей, - сплюнул Брюханов шелуху прямо за воротничок платья стоящей рядом девушки. – Пошлите, Гарольд.
- Нет, к чему такая спешка. Я тоже хочу узнать, что будет дальше!
Александр не в силах был найти подходящих слов, способных выразить его удивление и гнев. Как так: пятьдесят копеек, на которые можно было взять шашлычок, вхлопывать на идиотство!? Впрочем, Брюханов давно уже заподозрил, что у шефа, несмотря на весь его недюжинный ум, с головой всё-таки не всё в порядке.
Попугай выдернул из коробочки свёрнутую трубочкой бумажку с судьбой нашего героя. Чарльз Гарольд отошёл в тень, где злобно плевался шелухой Александр, и развернул трубочку. На ней было отпечатано несколько строчек, причём буквы едва-едва просматривались, следовательно, текст печатался во многих экземплярах и, в то время как у каждого человека, по идее, должна быть своя индивидуальная судьба, точно такое же будущее попугай предсказал ещё многим другим, кроме Чарльз Гарольда. Впрочем, наш герой не имел оснований сетовать на предсказание: общий тон его был ободряющим.
В ЭТОМ ГОДУ ВЫ БУДИТЕ СЧАСТЛИВЫ. НЕ ПОКИДАЙТЕ СВОИ МЫСЛИ И ТВЕРДО ИДИТЕ К СВОЕЙ ЦЕЛИ, ТОГДА ВЫ НЕ БУДИТЕ ОДИНОКИ. ВАША ЖИЗНЬ ИЗМЕНИТСЯ И НА ОЧЕНЬ ПРОДОЛЖИТЕЛЬНОЕ ВРЕМЯ. ДЕЛА СВОИ РЕШАЙТЕ ПО СВОЕМУ УСМОТРЕНИЮ ОБДУМАННО И ОСТОРОЖНО.
- Эх, нагадал мне попугай счастье по билетику! – прочитав, радостно спел Чарльз Гарольд. – В этом году я буду счастлив! Жизнь изменится и на очень продолжительное время! Отец, и тебе не стыдно было жалеть полхруста за такое?! Дядя Петя, помню, как-то говорил мне: «Жизнь не так длинна, чтоб успеть стать счастливым, но и не так уж коротка, чтоб не поспеть к закрытию «Гастронома»... Он был мудрый человек, мой дядя Петя, но эти его слова я попробую опровергнуть! Что мне говорит попугай! Твёрдо идти к своей цели! И я пойду! Вперёд, Отец! Нас ждут великие дела!
Брюханов, как обычно, не отличался оптимизмом.
- Дела… А сколько у вас в кармане, Гарольд?
- Думаю, рябчиков тридцать наберётся.
- Вот именно, - покачал головой Отец, - и из этих денег ещё придётся платить за комнату. Не знаю, чему вы так рады…
- Спокойно, Брюханов! – взгляд Чарльз Гарольда вдруг задержался на чёрном коте, который тихо пробирался вдоль стены и вынюхивал на тротуаре что-нибудь съестное. – Тихо! Видал, кто идёт!?
Александр повертел головой, затем проследил, куда смотрит шеф, и только покачал головой, решив, что состояние повёрнутого совсем ухудшилось.
- Вы что, Гарольд, кошака, что ли, имеете в виду? – озадаченно вылупив глаза, на всякий случай уточнил Брюханов.
- Да! Та прав! – с азартом воскликнул наш герой. – И верь мне, Отец, этот кот ещё выведет нас в люди!
Глава 54
ПРОГОРЕВШИЕ ПРОРОКИ
Через час наши герои уже сидели в своей маленькой каморке: Чарльз Гарольд на стуле, Брюханов – на кровати. Большой чёрный котище сидел на полу, поглядывая на людей удивлённо и выжидающе, мол, привели в гости, а кормить не торопятся – в чём дело?
- Нет, Гарольд, вы что, серьезно думаете, что за один вечер сумеете приучить кошака таскать из коробки записки? – скептически пожимал плечами Александр. – Не верю! Дрессировщики на это дело всю жизнь гробят, а вы?
- Всё в порядке, Отец, всё о’кэй! – наш герой кипел энергией, и чувствовалось, что ему просто не терпится заняться дрессурой. – Говоришь, не выучу кота таскать записки? А почему бы и нет? Один мой знакомый приучил кота есть не ртом, как все коты, а руками, а потом выдрессировал его так, что тот гадил только на балконе соседей в ящик с анютиными глазками. Другой мой друг приобщил свою собаку к пьянству и, когда мы, бывало, собирались к нему квасить, он всегда наливал ей водки с томатным соком…
- Чёрт, это ж надо, «Кровавую Мэри» скармливать собаке! – не выдержал Брюханов. – Совсем люди обнаглели! Я сам-то её пил только три раза в жизни. Хорошая штука…
- Так что, как видишь, нет ничего невозможного, - резюмировал Чарльз Гарольд и приступил к дрессировке. Для начала он положил в большую коробку свёрнутую в несколько раз бумажку и подвёл к ней кота.
- Вот видишь! – сказал он ему. – Твоя работа, дружок, вытаскивать отсюда людские судьбы. В этом нет абсолютно ничего сложного. Понимаешь?
Чёрный кот пробежал по коробке отсутствующим взглядом, зевнул и отвернулся.
- Нет, так не годится! – одёрнул его наш герой и, подтолкнув кота к краю коробки, ткнул его носом прямо в билетик. – Ты хватаешь его в рот, тащишь и всё! Ну? Сообразил?
Кот явно ничего не собирался соображать. Он ещё раз широко зевнул и попытался высвободиться из рук Чарльз Гарольда. Но наш герой не собирался давать поблажку четвероногому лентяю, одной рукой продолжая держать кота, он взял из коробки бумажку и всунул край её в рот животному. Чёрный кот недовольно замотал головой, зашипел и даже попытался поцарапать бывшего президента общества «друзей чужого кошелька».
- Тихо, тихо, - терпеливо приговаривал наш герой, поглаживая кота, - взял ты бумажку, вот тебе за труды!
И Чарльз Гарольд дал коту кусочек колбасы. Кот проглотил его без лишних разговоров и опять выжидающе взглянул на нашего героя.
- И охота вам, Гарольд, этому дураку колбасу скармливать, - проворчал Александр, наблюдающий за манипуляциями шефа. – Тут самим жрать нечего!
- Что ты, Отец, понимаешь в дрессуре? – снисходительно усмехнулся Чарльз Гарольд. – Сейчас я вырабатываю у животного условный рефлекс! Вытянул записку – получай колбасу! Он должен это понять.
- Это ж сколько колбасы изведётся, пока он поймёт, чирей ему на уши! – возмутился Брюханов.
- Спокойно, Отец! Это нам должно воздаться сторицею! – воскликнул наш герой, вновь подтаскивая кота к коробке.
…Чарльз Гарольд дрессировал кота около двух часов и под конец так вспотел и вымотался, что со стороны можно было вполне подумать, что он только что грузил баржу. Чёрный предсказатель судеб упорно не желал овладевать секретами своей будущей профессии. Он лишь рассеянно жмурился над коробкой и всё тянулся к пропахшим колбасой рукам нашего героя. Когда дрессировщик впихивал билетик в рот коту, он фыркал, морщился и плевался, а потом поспешно съедал полученную «за труды» колбасу. Дело не двигалось… Наконец, кот насытился, запрыгнул на кровать и, лениво урча, задремал. Брюханов с завистью посмотрел на сытое животное и только покачал головой:
- Ну что, Гарольд? Выдрессировали?
- Да, чёрт возьми, - признал своё поражение наш герой. – Что же поделать, если я не Дуров? Но всё же до чего заманчиво, а…
Чарльз Гарольд сел на пол и, облокотясь на стенку, с грустью посмотрел на зарывшегося в одеяле кота. Кот блаженствовал, он мурлыкал с закрытыми глазам, изредка облизывался и почёсывал затылок о спинку кровати. Наш герой тяжело вздохнул, и вдруг застыл с приоткрытым ртом, потом улыбнулся, и всё лицо его обрадовано просияло. После этого Чарльз Гарольд ловко вскочил на ноги и высоко подпрыгнул:
- Всё о’кэй! Завтра мы откроем сезон! «Черный кот предскажет вам будущее!» И, не будь я Чарльз Гарольд, наш котишка будет бросаться на записки, как сумасшедший!!!
- Не знаю, как кот, а вы, Гарольд, точно чокнулись… - невесело покачал головой Александр.
- Последний раз я чокался с твоей ленинградской подружкой, - весело подмигнул Чарльз Гарольд сообщнику. – Это был памятный миг!
- Так то ж рюмкой… А сейчас вы, по-моему, головой чеканулись…
- Слушай! – продолжал ликовать наш герой. – Мы натрём записки валерьянкой! Как же я раньше не сообразил! Всё гениальное-то просто! Ведь для котов валерьянка, как для нас водка, такая же отрада! Всё! Лечу в аптеку!
- - -
Через полчаса наши герои, оба окрылённые надеждой и посмеивающиеся от предвкушения завтрашнего заработка, оживлённо обсуждали вопрос о том, какие судьбы уготовить людям?
- Чёрный кот в народе всегда считался предвестником беды, - бодро говорил Чарльз Гарольд. – Даже дядя Петя не шутил с этим и однажды, когда дорогу ему пересёк чёрный кот, отложил ограбление прачечной на следующую неделю. Поэтому, я думаю, будет логично, если наш кот предскажет людям трагичные судьбы. Ведь неестественно, если чёрный кот вытягивает билетик, а там – счастье на долгие годы.
- И что же вы собрались писать?
- Сейчас увидишь, - пообещал Чарльз Гарольд, вынимая из портфеля закупленные сегодня тетради и шариковые ручки. – Проклятье, эти чёртовы гречанки даже не удосужились наделить квартиросъемщиков столом! Разве они понимают, что, может, на человека напало творчество… На чём тут писать?
Малость поворчав, наш герой положил портфель на колени, раскрыл тетрадку и принялся сочинительствовать.
- В скором времени вас постигнет тяжёлая утрата близкого человека, - крупными буквами старательно вывел он, - жизнь ваша переменится в худшую сторону: покинутые друзьями, вы до конца жизни останетесь одиноки…
- Ну как, потянет? – спросил Чарльз Гарольд, отдавая своё произведение на суд Александра.
- Нормально, - дал рецензию Брюханов, - мне понравилось…
- Тогда бери ручку и переписывай это дело. Только аккуратней. Писать-то, как, умеешь?
- За кого вы меня держите, - надулся толстяк.
- Вот и прекрасно. Пиши. А я посочиняю другие варианты.
Чарльз Гарольд не баловал людей сладким будущим. В одних билетиках он пророчил несчастный случай, в других – раковую опухоль, в третьих – самоубийство, в четвёртых – скамью подсудимых, в общем, вариантов было много и один другого хлеще… Чёрный кот мирно посапывал, хвост его едва заметно подрагивал во сне. Бедняга и не подозревал, в какого злого духа превратится завтра по милости нашего героя.
- По крайней мере, наши предсказания будут ближе к истине, чем попугайские, - говорил Чарльз Гарольд. – Ведь человек может и не найти счастье, это будет вполне естественно, но уж без горя-то ему никак не прожить. Брюханов тяжело вздохнул, он сидел, сгорбившись, и переписывал пророчества во многих экземплярах, положив тетрадь на табурет.
- Может хватит, а, Гарольд, - взмолился он наконец, - аж пальцы уже затекли.
- Рука бойцов колоть устала! – весело продекламировал наш герой. – Давай-давай, Отец! Подними лапу вверх и разработай: мы писали, мы писали, наши пальчики устали… И вперёд!
За дверями гречанки тараторили, смеялись, громыхали кастрюлями, но в комнате наших героев стояла сосредоточенная, деловая тишина. Даже Александр трудился почти без стонов, понимая, что от его теперешней работы зависит, сможет он завтра поесть по-человечески, или опять придётся сидеть на диете. Наконец, пересчитав билетики, Чарльз Гарольд удовлетворённо зевнул:
- Сто восемьдесят семь. Для начала неплохо. Думаю, логичней будет радовать людишек за рублёвку. Горе ведь стоит дороже счастья, верно?!
- Верно, - согласился Александр, - а теперь самое время всхрапнуть!
Сегодня спать на кровати была очередь Брюханова. Скинув пиджак, он с комфортом раскинулся на койке и с превосходством взглянул на устраивающегося на полу шефа. Наш герой потушил свет и лёг на расстеленное на полу одеяло. В наступившей темноте чёрный кот вдруг заходил по комнате, его зелёные глаза сурово светились во мраке.
- Как вы думаете, Гарольд, - с опаской сказал Александр, - кот с нами ночью ничего не сделает? А то ведь заснём сейчас…
- Не знаю, - устало зевнул наш герой, - утром проснёмся – увидим…
Через десять минут сообщники уже похрапывали слаженным дуэтом.
- - -
В полдень следующего дня наши герои вышли «на дело». Впереди, игриво и виртуозно помахивая портфелем, шагал Чарльз Гарольд. Он шёл танцующей, полувоздушной походкой и дружелюбно улыбался всем встречным подряд, как будто бы был кинозвездой или сумасшедшим. Чуть сзади шефа двигался Брюханов в мятом, но более менее ещё приличном костюме и нёс на руках чёрного кота. Кот сидел смирно и не подавал никаких признаков беспокойства, зато Александр, не умолкая, жаловался на тяжесть и предлагал нашему герою поменяться ношами.
- Не волнуйся, Отец, - улыбался ему в ответ Чарльз Гарольд, и улыбка получалась натянутой и нервной, - не исключено, что сегодня с базара нас вынесут на руках, так потерпи чуть-чуть!
Уже в предместьях рынка стояла такая толчея, что затруднительно стало идти, не задевая котом за прохожих. Чёрный предвестник беды недовольно зашевелился в руках толстяка, пытаясь вырваться на волю.
- Гарольд, сейчас он у меня точно удерёт! – заволновался Александр. – Помогите!
- Держи крепче. Так, бросаем якорь здесь! – постановил наш герой, заметив пустое место у стола. – Как работаем, не забыл?
- Нет! Держу его и отпускаю, как вы скажете.
Чарльз Гарольд открыл портфель, вытащил оттуда картонную коробку с билетиками, уже накануне натёртыми раствором валерьянки, и манящий запах тотчас взбудоражил чуткое обоняние кота, он заволновался, потянулся к коробке.
- Потерпи, дружок, - тихо сказал ему наш герой. – Придёт твой час…
Вскоре, увидев за прилавком двух мужчин с чёрным котом, любопытная публика начала собираться.
- Чего, мужики, кота продаёте? – с усмешкой поинтересовался какой-то долговязый гражданин в широкополой ковбойской шляпе.
- Нет. Судьбу, - не глядя на ковбоя, бесстрастным голосом ответил Чарльз Гарольд.
- Это как же это?
- А вот так. Платите рубль – и кот вам её предскажет…
Ковбой на секунду призадумался, затем рассмеялся и раскошелился.
- Отец, - тихо сказал наш герой, - давай…
Утром в комнате сообщники несколько раз репетировали с котом вытаскивание билетиков, но Чарльз Гарольд всё же волновался, не зная, так ли хорошо чёрный демон сработает при скоплении публики. Но кот исполнил всё на отлично: едва пальцы Брюханова разжались, как он подлетел к коробке, ткнулся туда мордой, лизнул один из билетиков и схватил его в зубы. Александр тот час же оттащил кота в сторону, а наш герой вытащил изо рта поклонника валерьянки судьбу гражданина в ковбойской шляпе. Последний наблюдал за всей процедурой с непрерываемым смехом.
- Пожалуйста, - Чарльз Гарольд передал билетик клиенту. Ковбой взял его, отошёл в сторону, тут же развернул, прочитал, широко улыбнулся и, спрятав предсказание в карман, вприпрыжку зашагал дальше.
- Не понял, чего это он? – удивился Брюханов. – Вроде бы, мы там ничего хорошего не писали…
- Как знать… У каждого свои понятия хорошего. Кто любит попа, а кто – попадью, что ж тут поделать?
Впрочем, долго рассуждать нашим героям не пришлось: подошли ещё двое желающих узнать, что будет дальше, потом ещё трое, ещё пятеро, - и работа пошла. Кот трудился превосходно и так рьяно кидался на билетики, что нашим героям с трудом удавалось сдерживать его пыл. Довольные зеваки хором смеялись. Что касается тех, кто за рублёвку приподнял тайный покров со своего будущего, то никто из них более не улыбался. Некоторые, правда, уносили свои билетики, не читая, а кто прочитывал, мрачнели и смотрели на чёрного кота взглядом недоверчиво-злобным.
- Какой милый котик, - щебетали зеваки, - что он вам нагадал?
Никто не хотел признаваться, что за судьбу уготовил им чёрный кот, а одна дама на расспросы любопытных закатилась рыданиями и убежала. Конечно, этот публичный факт послужил превосходной рекламой фирмы «Чарльз Гарольд, Кот и К;». Радостно жмурясь в лучах яркого солнца, наш герой заталкивал в карман пиджака всё новые и новые рубли, а кот неистово рвался к коробке и, сдерживаемый Отцом, нервно скрёб когтями по прилавку. Дело шло как нельзя лучше.
Один улыбчивый толстяк, взяв из рук Чарльз Гарольда обслюнявленный котом билетик, тут же, не отходя от прилавка, развернул его, и вдруг лицо его, минуту назад такое жизнерадостное и цветущее, будто окаменело. Словно ударенный по голове, он ошалело таращился то на чёрного кота, то на невинное лицо Чарльз Гарольда. Наш герой, проявив любопытство, заглянул в билетик убитого горем толстяка.
- В этом году ваша спокойная жизнь закончится, - прочёл он. – Вы загремите под следствие, а затем получите длительный срок с отбытием наказания в колонии строгого режима.
Толстяк стоял и молча хлопал ресницами.
- Что? Совесть-то не чиста? – строго покачал головой Чарльз Гарольд. – Ладно… Идите пока…
Толстяк прослезился и ушёл. А продажа билетиков не прерывалась.
- Может, хватит, а, Гарольд? – спросил Брюханов, уже порядком уставший бороться с котом. – Пошлите отсюдова, а то мало ли что…
- Не волнуйся, Отец, - самодовольно улыбнулся наш герой, - доведём уж всё до конца. Товарищи! Кто ещё желает узнать про своё будущее?! Подходите, нечего стесняться!
В голосе Чарльз Гарольда слышалось нескрываемое ликование победителя. Он расслабился, и вот тут-то начались неприятности. Один лысый очкарик с острой бородкой прочёл билетик и швырнул его обратно на стол.
- Вы дали мне не тот билет! – вызывающе заявил он.
- Что значит не тот? – не понял Чарльз Гарольд. – Если вам не нравится ваша судьба, претензии неуместны, а если…
- Вы дали мне не тот билет! – возмущённо повысил голос лысый очкарик с острой бородкой. – Кот взял в рот вот тот билетик, взял и выронил, а вы вытаскиваете мне из коробки первый попавшийся!
Действительно, чёрный предсказатель судеб заметно утомился. К коробке он подходил без прежнего рвения и уже не хватал билетики в зубы, а лениво лизал их все подряд.
- Кот вынул мне вот ту бумажку! – продолжал негодовать лысый очкарик с острой бородкой. – А вы что мне дали? Вы обманули кота! И меня обманули!
- Ради бога, забирайте ваш рубль…
- Не нужен мне рубль! – горячился обманутый клиент. – Мне нужна правда. В билетике написано, что я сойду с ума! Что за ерундовина? Мой – вон тот!
«Чёрт возьми, а ведь предсказание, похоже, не так далеко от истины», - устало подумал Чарльз Гарольд и передал лысому очкарику с острой бородкой билетик, выпавший из котовой пасти.
- И что же теперь? – ядовито поинтересовался бывший замдиректора в конторе по заготовке куриного помёта.
- Умру… от рака, - удивлённо почесал лысину лысый очкарик с острой бородкой.
- Ну вот видите, - засмеялся Чарльз Гарольд, - стоило ли менять шило на мыло? То мирно спятили бы, а теперь раковая опухоль… Впрочем, не расстраивайтесь, ведь одно другого не исключает…
Распродажа судеб заканчивалась, и наши герои утомились, и билетики подошли к концу, да и кот еле-еле вязал лыком. Наш герой гладил чёрного демона с благодушной улыбкой и наслаждался в душе своей неуёмной изобретательностью, как вдруг ощутил неприятную лёгкость в кармане. В груди нашего героя всё сжалось, по спине пробежал холодок, судорожным движением руки он схватился за карман. Там было пусто, если не считать трёх металлических рублей на самом дне. Чарльз Гарольд всё понял.
- Отец! – вскрикнул он. – Беда! Карман выхолостили, собаки!
- Как?! – Александр дёрнулся от потрясения и отпустил кота, но чёрный демон, не сделав и шагу, повалился прямо на прилавок.
- Очкастый вешал мне на уши лапшу, а другой в это время… - схватился за голову наш герой. – Куда ты-то глядел, Отец?!
Брюханов выругался и поник головой. Горе обрушилось на наших героев жестоко и внезапно, однако спокойно предаться скорби им тоже не дали. Из толпы вынырнул здоровенный детина в спортивных штанах и с перекошенным от возмущения лицом.
- Ага! Это вы, значит, судьбы предсказываете? – злобно гаркнул он, пахнув в лицо наших героев пивным перегаром.
- Всё! На сегодня лавочка закрыта, - раздражённо отмахнулся Чарльз Гарольд.
- Ага! Так… Так это ты над моей женой издевался!? – задыхаясь, выкрикнул детина в спортивных штанах. Красное лицо его нервно дрожало. Кулаки – тоже. – Ты ей… нагадал?
- Не понял? – в ответ гневно стиснул зубы обозлённый на судьбу наш герой. – Я никому не навязывался. Будущее предсказывалось всем желающим. Хочешь узнать – плати рубль, не хочешь – так и живи дураком. Ещё вопросы есть?
- А ты мне поговори ещё, шляпа! – в два раза громче рявкнул мужик в спортивных штанах. – Ишь ты, глазёнки бесстыжие! Она пришла домой, плачет, а на бумажке написано, что ждёт её потеря близкого человека. А у неё мать больна… Зачем ты это делаешь, гад? Ты ответишь!
Прилавок тут же окружило плотное кольцо привлечённых шумом зевак. Одни миролюбиво уговаривали враждующие стороны прекратить конфликт, другие принимали сторону Чарльз Гарольда или детины в спортивных штанах, третьи молча и терпеливо дожидались мордобоя…
- У жены моей сердце больное, а тут ещё! – распалялся мужик в спортивных штанах. – Тут ещё всякие рожи в шляпах будут издеваться?! Я ведь сейчас тебя, шляпа, в милицию сдам! А кота убью! – и он замахнулся кулаком на мирно спящего на столе чёрного кота, перенюхавшегося валерьянки. Тут не выдержали нервы Брюханова.
- А ну не вякай! – мрачно проговорил Александр. – Кота убьёшь… А у меня нож в кармане. Я из тебя сейчас пузо-то выпущу!
Дело принимало крутой оборот, и вдруг наш герой заметил в толпе физиономию лысого очкарика с острой бородкой.
- Отец, вон они! Я бегу… Остаёшься тут за главного, - скороговоркой выпалил Чарльз Гарольд и вклинился в толпу. Дальнейшие события развивались с катастрофической быстротой. Брюханов перехватил занесённый над котом кулак мужика в спортивных штанах и толкнул его в сторону. Детина устоял лишь благодаря людской стенке. В следующую секунду мужик в спортивных штанах и Брюханов обменялись сточными, обоюдоострыми ударами по морде. Зрители взволнованно гудели…
Долго метался наш герой в районах рынка. Увы, лысый очкарик с острой бородкой потерялся из виду и встретить его в многолюдной толчее Чарльз Гарольду больше не довелось. Отчаявшись, он вернулся к прилавку, но на том месте, где ещё недавно шёл бурный торг человеческими судьбами не было уже ни Брюханова, ни чёрного кота, ни зевак. «Где же Александр? – заволновался Чарльз Гарольд. – Может, ушёл, а может… Растерзан возмущённой общественностью… Следов крови, правда, нет».
Надвинув шляпу на лоб, наш герой медленно поплёлся в комнатушку гречанок. В кармане было почти пусто, а на душе почти гадко…
Ворота были не заперты. Во дворе в коротком платье расхаживала четырнадцатилетняя гречанка, а Брюханов сидел на лавочке и уныло жевал яблоко (во дворе росла яблоня, под которой хозяева разрешали нашим героям пастись и собирать упавшие плоды. Яблоками можно было с успехом забивать гвозди, а кислы они были до боли в челюстях)…
- Отец! Ты здесь! – обрадовался Чарльз Гарольд. – Слава богу!
- Здесь, а как же… - невесело усмехнулся Александр. – И я тут, и зверь со мной, - он поднял с травы чёрного кота, - все в сборе, чтыб нас холера взяла…
- Котик! – в припадке внезапной нежности наш герой схватил на руки и расцеловал кота. – Котик ты наш! Славно поработал сегодня ты, славно… Так уж вышло, что всё коту под хвост…
Чёрный кот взглянул на Чарльз Гарольда отсутствующим взглядом, и вдруг глаза его вспыхнули ярко-красным огнём.
- Фу… Нализался, - укоризненно поморщился наш герой, опустив зверя на лавку. – Так чем же, Отец, кончилась возня?
- А вот, - Александр повернулся к шефу боком, и Чарльз Гарольд увидел синеющий на щеке сообщника боевой фингал. – Помахали кулаками чуток, а потом нас с тем ублюдком народ в разные стороны растащил. Я кота под мышку – и сюда… Но как же вы, Гарольд, оплошали?
- Да, неприятности, - согласился наш герой, - у бывшего президента общества «друзей чужого кошелька» средь бела дня очищают карман… Был бы жив дядя Петя, он бы долго смеялся. Ну ладно, скорбеть нам не к спеху, ещё не то случалось… Главное, мы живы и готовы к новым подвигам. К тому же, три целковых всё-таки задержались на дне кармана, так что пошли-ка в «Шашлычную»!
Брюханов не стал протестовать.
Глава 55
КОВАРСТВО И ЛЮБОВЬ
Вчера Вовочка Кишечников второй раз родился, причём второе рождение показалось ему намного приятнее первого, о котором и воспоминания-то у него сохранились не более, чем смутные. Если верить рассказам матери, то он весь свой день рождения проорал благим матом, вместо того, чтобы, как все люди, в этот знаменательный день посасывать «Шампанское» и благосклонно принимать поздравления. Второе рождение произошло неожиданно. С самого отъезда из Кудахтино Вовочку не покидало периодически возникающее жжение в горле, а вместе с ним и невесёлые размышления о раке пищевода. Своими постоянными вздохами он доводил Лизу до бешенства.
- Да, я обречён, - грустно рассуждал он бывало. – Но не думай, я не жалуюсь! Мне даже хорошо, ведь друга у меня не было никогда в жизни, а теперь ты, Лиза, есть… Я знаю, умирать придётся мучительно, но мне не страшно. Подумаешь, исчезнет из жизни такой человек, как Вова Кишечников? Что в нём особенного? Ничего, так что пускай… Одно плохо – мама огорчится. Станет переживать. А я и не боюсь…
Однажды, когда Кишечников затеял подобный разговор в столовой турбазы, их сосед по столу презрительно сощурился и спросил:
- Чего-чего? Рак пищевода? Да кто тебе это сказал?
- Сам ощущаю, - ответил Вовочка, слегка обиженный бестактностью вопроса.
- И что же ты ощущаешь? – поинтересовался сосед. – Я врач, мне интересно.
Кишечников, хоть и с большой неохотой, всё же поделился с доктором своим несчастьем. Врач хохотал так, что едва не выпал из-за стола.
- Это, парень, у тебя изжога, - наконец вымолвил он, - меньше ешь всухомятку и больше пей минеральной воды.
После таких ободряющих слов студент почти физически почувствовал, как радость и здоровье разливаются по всему телу. Лиза тоже была довольна: в эту же ночь она добилась своего. Правда, Вовочка сопротивлялся, что называется, до последнего. Он говорил, что ему ещё нет восемнадцати. У любви не бывает возрастов – возражала Лиза. Кишечников беспокоился, что они ещё не расписаны, дочка Коровника доказывала ему в ответ, что настоящая любовь должна быть выше всех формальностей…
- Но всё равно… Как же, до свадьбы… Ты не будешь переживать, Лиза? – шёпотом спрашивал Вовочка, обнимая девушку. Он так любил Лизу, что боялся, как бы их ранняя близость не осквернила их большой любви. Но дочка коровника с такой страстью дышала ему в лицо, что Кишечников сдался. «Ну всё, теперь паренёк не вырвется, - уткнувшись щекой в Вовочкино плечо, думала полусонная Лиза, - теперь можно и с его родителями повидаться… За регистрируемся. А что, муженёк будет примерный, и денежки. Оденусь… На «Волге» буду кататься. Эх, везёт мне в жизни! Надо бы отца телеграммой порадовать…»
Вовочка не спал почти всю ночь, потрясённый только что испытанным чувством. Полубезумный от своей любви, он лежал, смотрел на по-детски доброе лицо Лизы, слушал, как ровно, тихо дышит девушка, и изредка позволял себе поцеловать её, спящую. Подумать только, до чего же глупо он жил раньше?! Как скучно жил… Да и жил ли? Сначала ходил в школу, потом в институт, ничем не интересовался и каждую свободную минуту стремился использовать для сна. Нет, настоящая жизнь началась только теперь, когда появилась Лиза. Теперь каждый прожитый день до краёв будет наполнен счастьем!
На следующее утро Вовочка повёз свою жену пред богом и, можно сказать, без пяти минут пред людьми на экскурсию по достопримечательностям Пятигорска. Сам Кишечников ранее терпеть не мог подобных мероприятий, но сейчас вдруг понял, как это здорово. Первым делом молодые люди посетили печально известный Пятигорский «Провал». Не зря, наверное, бытует мнение, что лишь влюблённый глаз по-настоящему может оценить красоту. Что бы увидел Вовочка и какие впечатления остались бы у него от экскурсии, если б, к примеру, его насильно повезла к «Провалу» Олимпиада Дмитриевна? В первую очередь, в памяти запечатлелась бы давка и ужасающая духота в автобусе, а вот каменных львов у входа в пещеру Кишечников, скорее всего, и не заметил бы. Неприятный след в памяти оставило бы у него и шествие по пещере к месту провала, где на определённом участке пути наступала кромешная тьма, и, идя по средине коридора, можно было столкнуться с кем-нибудь лбами, а пробирающийся вдоль стены рисковал разодрать щёку о каменные шершавые выступы… А каким бы предстал глазам Вовочки собственно «Провал»? Тошнотворно-вонючая лужа ядовито-голубого цвета, огороженная металлической решёткой, усталые люди, притворяясь культурными и заинтересованными, некоторое время стойко глазеют на неё, но вскоре задыхаются в сероводородных парах, не выдерживают и поворачивают к выходу…
Зато теперь, после второго рождения, всё виделось Вовочке иначе. Грациозные львы у входа, тёмный подземный коридор, по которому так прекрасно было идти, держа за руку Лизу, необычное озеро с водой цвета синего неба, - всё было удивительно и прекрасно! Вот в связи с этим, дорогие читатели, у меня возник к вам маленький вопрос: интересно, в каком душевном состоянии штудируете вы мой захватывающий роман? Если вы не влюблены, и жизнь ваша спокойна и серовата, тогда, думаю, всё в порядке, вы должны, если не совсем ещё обленились, прочесть мой роман и не особенно раскаиваться в этом поступке, ибо, в этом случае, наши с вами воззрения на жизнь совпадают, а ведь это всегда приятно – встретить единомышленника. Но ежели, не дай бог, вы, как Вовочка Кишечников, тоже влюблены, сомневаюсь, что роман мой сможет удержать вас около себя. Мысли и чувства ваши сметены, перемешаны, потрёпаны, вы страдаете, мечтаете и, извините за выражение, на черта вам вникать в передряги, в которых плещутся мои бедные герои? В душе у вас нет пустоты, чтоб заполнять её болезненными фантазиями старого графомана. Пусть уж не обижаются на меня влюблённые за такие слова, но… А впрочем, бояться мне нечего: они же всё равно давно бросили роман и не дочитали до этого места. Ну, а вы, дорогие читатели, которые не оставили тяжёлый труд чтения, сделайте глубокий вдох, мобилизуйте остатки силы воли – и вперёд! Осталось не так уж и много…
После посещения «Провала» Лиза и Вовочка по канатной дороге поднялись на воспетую ещё Лермонтовым гору Машук. Михаил Юрьевич сделал это неплохо, и я не буду утруждать себя подробными описаниями, хотя видок сверху был красивым. Под ногами влюблённых раскинулся Пятигорск, далее лежали горы, тёмно-зелёные, высокие и крутые, они ничуть не казались суровыми, наоборот, походили на мирное стадо травоядных гигантов. А совсем на горизонте, где-то на стыке неба и земли, просматривались белые шапки двуглавого Эльбруса. Вовочка Кишечников обнимал Лизу за талию, смотрел на горы и ему хотелось петь. И он, действительно, запел вслух: «Прощайте, скалистые горы!» - дальнейших слов он не знал и заменил их мычанием.
- Пошли-ка домой, - потянула его за руку Лиза. Сердце девушки было неспокойно: находясь на вершине Машука, она не могла не думать об оставленных в комнате деньгах.
- Куда ты торопишься, Лиза! – воскликнул в ответ Кишечников. – Смотри, как красиво здесь! Как всё поёт!
- Ты поёшь, только уж фальшиво больно… Пошли!
- Хорошо. Только давай спустимся пешком, - предложил Вовочка.
- Это ещё зачем? – удивилась девушка. – Денег жалко?
Кишечников рассмеялся, приняв слова любимой за остроумную шутку.
- Я хочу, чтоб мы остались одни… И поцеловать тебя, - прошептал он.
Лиза без энтузиазма отнеслась к пешему спуску с Машука, но не стала открыто выражать недовольство. Она прекрасно понимала, что сейчас имеет над этим долговязым придурком неограниченную власть, и позволяла себе роскошь уступать ему по мелочам, чтоб Вовочка мог чувствовать себя главным.
Они долго спускались по асфальтовой дороге, спирально опоясывающей Машук. Вовочка целовал Лизу, и девушка со снисходительной улыбкой, которую Кишечников принимал за ласковую, отвечала на его поцелуи. Кстати, приходилось ли вам замечать, дорогие читатели, что целоваться намного приятней на природе, на свежем воздухе среди деревьев и птиц, нежели в четырёх стенах? Да и не только целоваться, а и есть, пить, спать, даже работать – гораздо лучше на природе. Ведь все мы дети природы, и почти все с младенчества были разлучены с матерью, а теперь лишь изредка выезжаем на свидание с ней. Такова наша жизнь… Вот и я сейчас вижу в маленькой, душной комнате и мечтаю пожить в лесу, в уютном домике на берегу озера. Весь день я бы гулял по лесу, собирал грибы, рыбачил, читал, лёжа на поляне, смотрел бы на жизнь муравьёв и бабочек, а вечером бы сидел у костра, говорил с друзьями или просто смотрел на огонь. Я знаю, никогда ничего этого не будет… А мечтать хочется.
Спустившись с Машука, Лиза и Вовочка подошли к Эоловой Арфе. Никакой арфы, как таковой, там не было, просто на крыше старой каменной беседки помещалось устройство, при малейшем ветерке издающее мелодичные звуки. Влюблённые присели на скамейку около арфы. Лиза зевала. А Кишечников внимательно вслушивался в льющуюся с крыши музыку, и ему становилось не по себе. Звуки арфы были то задумчиво-грустными, то прерывистыми, мятущимися, стонущими, и Вовочка невольно задумался о людях, когда-то давно тоже сидевших здесь, слушавших арфу, а теперь умерших… Подумал о себе, о том, что сам он не вечен, и что его Лиза тоже когда-то умрёт, и, словно испугавшись, с силой сдавил руку девушки.
- Ты что? – подозрительно покосилась на него дочка Коровника.
- Ничего… Ты послушай! – чуть слышно прошептал ей Вовочка. – Послушай эту музыку… Ты чувствуешь?
- Чего? – непонимающе прищурилась Лиза.
- Ты слышишь, как Арфа… Ну, как будто кто-то плачет… - студент с трудом выражал словами переполнявшие душу чувства. – Я сегодня счастлив, и всё равно… Грустно… Музыка эта – как предостережение… Понимаешь, Лиза?!
- Понимаю, - кивнула девушка. «К чему он клонит? – призадумалась она. – Что за предостережение? Чтоб не жениться на мне? Нет, не может быть… Он просто не в себе… А вдруг Вовка психически больной? Само по себе это не так плохо, но ведь его родители достанут справки о его недееспособности, и нашему браку не бывать… Действительно, предостережение!»
- Я не могу это выразить, - взволнованно продолжал Кишечников, - и никогда в жизни я такое не говорил… Спасибо тебе… Я знаю, твой папа, он добрый, чуткий человек, но ведь он был против того, чтоб ты вышла за меня, не потому, что зла желал, а… Он очень тебя любит и он понимал, как тебе будет со мной тяжело. Я же очень несамостоятельный человек, мне трудно будет сразу измениться, ты прости… Но я постараюсь! Ты, Лиза, такая смелая. Спасибо, что ты поверила в меня! – и Вовочка едва не расплакался.
- Я раньше был таким одиноким, - продолжал он, прижимая к своей щеке горячую ладонь девушки. – И эта музыка… Эта арфа, она напомнила мне… Напомнила мне о том, как будет страшно, если я потеряю тебя…
Люди гуляли по парку, смеялись, говорили, а арфа всё играла неровные, прерывистые, сбивающиеся на стон мелодии. Лизу клонило ко сну, а Вовочка слушал магические звуки и не мог оторваться.
- - -
После сидения около Эоловой Арфы влюблённые пошли развеяться в павильон с игральными автоматами. Там они благополучно выиграли гонки, уничтожили в бою три корабля, убили лису и двух страусов. Лишь в игре «Щит родины» счастье не улыбнулось им: из ракетной установки им не удалось подбить ни один из десятков вражеских самолётов, летящих, как можно было заключить из названия игры, бомбить родину…
В тот же день в магазине сувениров Вовочка купил возлюбленной большую и страшную чугунную сову.
- Это тебе от меня, Лиза, - сказал он, с радостной улыбкой преподнося девушке свой подарок. Дочка Коровника даже не нашла, что сказать в ответ. Сова была не только тяжела, уродлива и халтурно сработана, - в этом было ещё полбеды, но во всём её облике мерещилось что-то жуткое, зловещее, нечеловеческое, особенно пугали большие, невидящие глаза сувенира. Что делать, эстетический вкус у Кишечникова был развит однобоко. Если раньше ему ничего не нравилось, то теперь, в период восторженной любви, Вовочке казалось прекрасным любое барахло…
- Тебе нравится? – ласково спросил Вовочка. – Поставим её на тумбочку около кровати. Вот будет красиво, правда, Лиза?
Дочка Коровника не нашла, что сказать, и милостиво улыбнулась. «Пусть мается дурью, - думала она, - это не вредно… А придёт время, я за него возьмусь!»
Уже под вечер влюблённые возвращались в свой турбазовский номер. Вовочка тащил в руках сову, возбуждая живой интерес случайных прохожих, и опять робел, волновался и с нетерпением ждал безумной ночи любви. Над Пятигорском простиралось ярко-синее, без единого облачка небо, Кишечников и Лиза смотрели на него, и никто из них не подозревал, какие грозные тучи уже нависли над их таким хрупким и скоротечным счастьем…
Глава 56
ПОЛЕЗНАЯ ВСТРЕЧА
Рано утром взошедшее на свой небесный пост солнце застало наших героев в невесёлом расположении духа. Выяснилось, что чёрный кот, их неутомимый соучастник, ночью покинул комнатушку через форточку и больше не вернулся. И Чарльз Гарольда и Брюханова очень огорчил факт исчезновения четвероногого друга, ибо финансы по-прежнему были на исходе, а зарабатывать деньги предсказыванием будущего и, в общем-то, понравилось. Впрочем, надо сказать, после вчерашних потрясений даже у нашего героя не было энтузиазма начинать всё сызнова.
Александр завозился на полу, хрипло зевнул и приоткрыл было рот для традиционного утреннего монолога, но Чарльз Гарольд опередил его:
- Как хочется жрать… У… Чирей вам на ноги, и какого чёрта я с вами связался, Гарольд? Раньше, небось, я жрал как человек, а теперича хуже собаки кушаю… Ну как, Отец, верно я передал твою мысль?
- Кончайте дразниться, - хмуро буркнул Брюханов, - ведь на самом деле тошно! Трудились, трудились вчера – и опять на жратву не хватает. Ворьё поганое! Где закон, не понимаю?
- В мире есть только один закон: только курица гребёт от себя! – потянувшись, высокопарно произнёс наш герой. – А всё остальное – суета! В молодости я смотрел на мир несколько примитивно, всех людей делил на две категории: на тех, которые гребут деньги, и на тех, у которых их гребут. Но, наверное, даже ты понимаешь, что в нашей жизни всё гораздо сложнее. Возьмём, для примера, хотя бы вчерашний случай! Сидели мы, гребли у людей их денежки, а потом – раз! И у нас из карманов всё выгребли. Теперь чуток пофантазируем. Положим, тот бойкий мальчик, что вчера пробежался по моему карману, вечером встретился с другим мальчиком, они сыграли в картишки, и этот другой мальчик ободрал первого, загрёб все деньги себе. На радостях он сходит в ресторан, его там обжулит официант и загребёт себе наши деньги. Предположим, официант этот вечером напьётся, приляжет вздремнуть на лавочку в парке культуры, а тут мы! Мы же мимо не пройдём, верно? Залезем ему в карман – и загребём, что нам причитается. Деньги вновь вернулись к нам. Вечный круговорот – вот закон жизни. То у тебя гребут, а то ты сам гребёшь, и существует полнейший баланс, потому что если где-то у кого-то прибудет красненькая, то в другом месте эта же красненькая убудет. И невозможно нарушить равновесия. Эти постоянные процессы здорово изнашивают нервную систему человека. А мой план таков – загрести сразу миллион, можно больше. А потом пусть гребут у меня, мне не жалко. Я буду жить и посвистывать, хотя и есть примета, что кто свистит в комнате, у того не будет денег…
Вот так бывало, начиная о чём-то говорить, наш герой до того увлекался монологом, что сам с удовольствием слушал себя. Брюханов же хоть и удивлялся в душе недюжинному уму шефа, но понимал, что умные рассуждения денег в карман всё равно не прибавят и к зажигательным речам нашего героя оставался безучастен.
В дверь постучали.
- Э! – крикнул Чарльз Гарольд, поспешно натягивая штаны. – Не входите, мы без галстуков!
- Мы сейчас уходим в город, - через дверь предупредила наших героев средняя по возрасту гречанка, - так что и вы собирайтесь.
- Не доверяют, - обиженно почесался Александр, - боятся оставить нас, чирей им на пятки! А чего тут сопрёшь? Кровать? Стул?
- Никогда, Отец, не ставь людям в вину их недоверчивость, - застёгивая пуговицы кожаного пиджака, заметил Чарльз Гарольд. – Если они не доверяют, значит, кто-то дал им для этого повод. К тому же надо учитывать здесь и инстинкт самосохранения, который здорово портит жизнь. Человек начинает бояться всех и всего. Один мой знакомый до того боялся умереть, что сам повесился. Ладно, одевайся. Выходим.
Приведя себя в порядок и водрузив на макушку шляпу, Чарльз Гарольд отправился умываться к дворовому умывальнику. Вслед за шефом из комнатушки выглянул заспанный и невесёлый Брюханов. Стоящая на плите большая белая кастрюля тотчас привлекла его внимание. Александр осмотрелся: в комнате никого не было – обидно не использовать такой благоприятный момент… В кастрюле был красный борщ, правда, не разогретый, с коркой отвердевшего жира на поверхности, но всё равно – это была пища: сытная, питательная и, что самое главное, даровая. Искушение было велико, а Брюханов был человек морально неустойчивый, он схватил кастрюлю обеими руками и, раскрыв рот, стал хлебать через край. За этим странным занятием его и застала старуха-гречанка.
- Вы? Что делаете? – удивилась она. Александр вздрогнул и оторвался от кастрюли. В комнату вошёл Чарльз Гарольд, увидел варёную капусту на губах сообщника и всё понял. Гречанка, кажется, тоже начала осознавать происшедшее. Теперь бесполезно было выкручиваться, и наш герой, чтоб замять дело, разразился гневной обличительной речью:
- А! Чревоугодник! Не ожидал от тебя, Александр… До чего довела тебя эта пагубная страсть, - с презрением покачал он головой и продолжал, обращаясь к хозяйке дома. – Я давно хотел заметить, что, ведя правильную и справедливую борьбу с такими пороками, как курение, пьянство, половая распущенность, мы порой забываем, упускаем из вида чревоугодие – привычку, более опасную и вредную, чем перечисленные… Посмотрим на дело хотя бы с экономической точки зрения. Курильщики и пьяницы, пусть эти занятия и не красят советского человека, тем не менее, приносят государству немалый доход. Массовый секс прямо или косвенно способствует рождаемости, что тоже полезно! А что положительного скажешь о чревоугодии? Что скажешь о человеке, который изо дня в день ест за троих и более? В то время, когда проблемы с продовольствием полностью не решены, когда треть мира голодает, он жрёт, и никто не возьмёт его за руку! Я уже не говорю о морально-этической стороне проблемы – она чудовищна. Чревоугодник превращается в полуживотное образование, на уме у которого одно: жрать, жрать и жрать! Переедание портит здоровье не меньше, чем перепив, а, поскольку сытое брюхо глухо и к физическому труду, и к творческому полёту мысли, то чревоугодник приносит огромный экономический и социально-физиологический вред… И с этим пора бороться! Ты слышишь, Александр?
Старая гречанка растерянно прослушала тираду нашего героя и, вспомнив, что сама не привыкла сдерживать себя за столом, поспешила уйти, что называется, от греха подальше.
- Ну как, вкусно? – вполголоса спросил Чарльз Гарольд у продолжающего держать кастрюлю Александра.
- Да… Вообще-то, нормально, - пожал плечами Отец и, сделав ещё два глотка, отошёл в сторонку с солидным куском мяса во рту. Не долго думая, наш герой тоже припал к кастрюле. Брюханов, видя, что шеф ничуть не лучше, радостно улыбнулся.
- Так-с, позавтракали, - резюмировал наш герой, вытирая ладонью губы. – День начинается не так плохо. Сходим на почту, может, наша подруга Олимпиада Дмитриевна подала о себе весточку…
- - -
Письма от Чурбановой не было, но Чарльз Гарольд не терял оптимизма. Нутром он чувствовал – заветная цель где-то рядом. Только где именно?
- До чего ж вонючий город, - ворчал Брюханов. – Этот, как его, серный водород. Тащит им, как из сортира! Как можно такой гадостью кого-то вылечить? Брехня, наверное, это всё, ни черта тут они не лечат. Вот природа, да, здесь живописна, не спорю. Особенно горы, Гарольд, мне нравятся тут, как их звать-то… А Мишук Бесштанный… Дурацкое, конечно, название подобрали, чирей им на брюхо, а так всё нормально.
- Не понял, как ты назвал горы?
- Мишук Бесштанный! Что значит, я назвал? В трамвае слышал, говорили! – Чарльз Гарольд прыснул со смеха.
- Глухомань… Запомни, горы зовутся Машук и Бештау! Всё-таки, смотрю я на тебя, Отец, и думаю временами: господи, какой талант загублен… Почему ты не пошёл в клоуны? Мог бы не гримироваться… Весь зал давился бы в истерике, ей-богу!
- Ха, ну спасибо, Гарольд. Видел я клоунов…Бегают по арене, под зад друг другу пинают… Что я, такой уж дурак, что ли? О, мороженого бы купить. По десять копеек. Правда, после борща, наверное, не пойдёт. Холодное-то такое?
- Хочешь сказать, что объелся? – удивился Чарльз Гарольд. – Странно, хотя и на старуху бывает проруха. Сочувствую, что теперь ты, Отец, лишён удовольствия вкусить холодного. Жаль, что мы не баре…
- А причём тут баре?
- Я слышал, раньше люди, естественно, богатые, а не голытьба, вроде тебя, кушали серьёзней, чем в нынешние времена. Люди сидели за обедом весь день.
- Ну и что? Я бы тоже мог посидеть. А так я ем часто, но помногу, и не…
- Не перебивай! Так вот, обед состоял из пяти-десяти блюд, а каждое блюдо: из семи перемен. Если блюдо «супы» - принесёт тебе семь супов, если холодные закуски – то студень, сельдь, грибочки и прочую закусь. Нормальный человеческий организм не мог справиться с таким изобилием, а попробовать хотелось всё, и поэтому баре после каждого блюда принимали рвотное средство, чтоб очистить желудок и во всеоружии встретить новые кушанья…
- Вот козлы! – с ненавистью сплюнул Александр. – Придумают же. Тьфу! Не зря их свергли! Чирей им в глотку. У нас дома, почему-то не задерживалась еда. Если сами не съедаем, то халявщики со всех дворов набегут и ничего не оставят! Славные были времена… «Шашлычная», Гарольд!
- А борщ? Ты что, зря лакал сегодня?
- Гарольд… Это несерьёзно… - заканючил Александр, и наш герой, сам ощущающий неприятный внутрижелудочный зуд, повернул к «Шашлычной».
За одним из столиков одиноко сидел чернявый мужчина с острым подбородком. Приглядевшись, наши герои с радостью узнали в нём своего доброго знакомого.
- Ничвоглот! – тихо воскликнул Чарльз Гарольд. – Вперёд, Отец! Есть шансы!
Роман Романович был навеселе и чрезвычайно тепло встретил друзей, с которыми не так давно хлебнул острых ощущений на Енисее.
- Чарльз Гарольд! Александр! – улыбался он, пожимая нашим героям руки. – Как здорово! Встреча! А Гриша-то с вами?
- Гриша – человек подневольный, - развёл руками Чарльз Гарольд. – Женат. Нашёл счастье в семейной жизни. А мы с Сашей всё путешествуем. Вы, я вижу, тоже не отстаёте?
- Ревматизм замучил, - вздохнул Ничвоглот, - опять пришлось больничный лист выписывать… Товарищ! Официант! Бутылку коньяка и три порции шашлыков.
- Шесть шашлыков, - деловито поправил Брюханов. Гарсон почтительно кивнул и удалился. Начались разговоры: рассказали последние анекдоты, пожаловались друг другу на жизнь, помянули старое.
- Я, Гарольд, совершенно теперь другой человек! – похвастался Роман Романович. – В какой-то мере, может, благодаря вам… Плюнул на всё! И не думаю больше. День прожил без мыслей – значит, считаю, всё правильно. Живу и радуюсь! Выпьем за это, друзья!
Официант как раз сгружал на стол заказанные блюда. Ничвоглот взялся разливать коньяк, Александр же без промедлений пододвинул к себе тарелку с ещё дымящимся мясом, взял в руки вилку и стал работать…
- Я не согласен с вашими взглядами, Роман Романович, - заметил наш герой, ибо считаю, если ты человек, то цель у тебя должна быть. Но от выпивки отказываться не по-джентльменски. Ваше здоровье!
- Бог видел, как я сопротивлялся, - поднял глаза к потолку Александр и, осушив рюмку, вновь вцепился зубами в недожаренный шашлык. – Вот, вы замечали, если долго не пьёшь, а потом халкнешь – то она так идёт… Так хорошо идёт… Я думаю, что это происходит от алкогольной недостаточности. Организм нуждается потому что. Ещё по одной?
- Наливай, - махнул рукой Роман Романович, - но, ей-богу, терпеть я, Саша не могу, если человек в медицине ни бельмеса, а туда же, про организмы болтает… Алкогольная недостаточность – ещё ладно… Что-то в этом есть… рационального. Но вот вчера на турбазе завтракаю, а за столом парень с девкой сидят. А парень заладил: рак пищевода у него. Мне любопытно стало, спросил, что, да почему, а оказалось, ха-ха, изжога! Ну не безобразие ли?
- Безобразие, - с готовностью кивнул Александр, осушая рюмку.
- И фамилия-то у него, - со смехом продолжал врач, - такая больничная: Кишечников… На что уж у меня фамилия дурацкая: Ничвоглот, - ничего хорошего! А у него совсем что-то страшное… Э, вы почему мне не наливаете?
Чарльз Гарольд засмеялся над смешной фамилией, и вдруг словно молния сверкнула в голове: «Кишечников! Да это ж фамилия сына Чурбановой! «Парень с девкой»… Всё сходится!»
- А вы, Роман Романович, ничего не перепутали? – уточнил наш герой, покуда ещё не смея верить своему счастью.
- Да своими глазами видел! – горячился Ничвоглот. – В карточке его туристской! Не верите, сходите: корпус второй, комната двенадцатая!
- А где турбаза?
- На шестом троллейбусе до конечной. Да вы что, Чарльз Гарольд, не верите мне? Ну спорим, спорим… об рубле! Спорим?!
Роман Романович стал настойчиво тянуть руку, чтоб по всем правилам спорящих сжать в кулаке ладонь нашего героя и призывал Брюханова «разбить» их. «Он основательно накачался, - присмотревшись к врачу, понял Чарльз Гарольд, - не по-товарищески было бы бросать его на произвол вытрезвителя».
- Я не спорю, - сказал он. – Так, по-моему, Роман Романович, вам уже хватит пить… Сейчас мы с Сашей допьём и вас проводим.
- Как? Наливайте, Гарольд! – потребовал Ничвоглот – По последней! Я хочу выпить… За медицину! Понимаете? Я ведь, честное слово, честное слово… Спасал людей. И другие тоже. Выпьемте!
- Бог видел, как я сопротивлялся, - опрокинул рюмку Александр. – А чего ж вы сейчас операторствовать забросили?
- Сейчас… Сейчас руки трясутся, - сказал Роман Романович и закрыл глаза. Принесли счёт. Чарльз Гарольд со скучающим видом пробежал его глазами и потянулся в карман за кошельком.
- Сколько там? – очнувшись, спросил Ничвоглот.
- Пустяки… Сорок шесть рублей, - улыбнулся наш герой. – Я уплачу, Роман Романович.
- Не вздумайте! У меня есть деньги! Я вас угощал!
- Нет, неудобно, Роман Романович… Мы много съели, да и выпили…
- Сиди! – врач стукнул кулаком по столу. – Я ведь обижусь! Вот полста!
Чарльз Гарольд, хотя и с видимой неохотой, вынужден был покориться, выложив на стол пятьдесят рублей, Ничвоглот резко встал и, почти не шатаясь, пошёл к дверям заведения. Заметив на тарелке врача недоеденные куски мяса, Александр проворно зашвырнул их в рот, улыбнулся и поспешил вслед за шефом.
На солнечном проспекте Романа Романовича вдруг разморило, сильно и основательно. С помощью нашего героя он добрался до первой лавочки и заснул там в сидячем положении.
- Эх… Совсем плох стал, - со вздохом покачал головой Александр.
- Как ты считаешь, Отец, сколько денег имеется в карманах этого поборника медицины? – спросил Чарльз Гарольд, недвусмысленно подмигнув сообщнику.- Вопрос далеко не праздный. Понимаешь?
- Если вы это сделаете, Гарольд, я вас уважать перестану, - хмуро вымолвил Брюханов. – Роман Романович – хороший мужик!
- Правильно! – одобрил наш герой. – Он нас угостил – и хватит… Да, кстати, ты понял, что фортуна вновь улыбается нам?!
- Кто улыбается?
- Ты… Ха-ха! И я! – развеселился Чарльз Гарольд. – Кишечников – тот самый дурак, который вышел из поезда с миллионом… Нас ждут великие дела!
Глава 57
ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО СЫНА
Селифан Андреевич Коровник, брат Кудахтинского прохиндея, в Пятигорске приноровился жить тем, что выдавал обычную деревенскую грязь – смесь земли, глины и навоза – за лечебную. У себя на дому он устроил подпольную платную грязелечебницу и уже много лет не испытывал нужды. С недавнего времени к нему зачастили два пожилых клиента: мужчина и женщина. Это были Олимпиада Дмитриевна и Пётр Иванович, надеющиеся в этой сомнительной клинике когда-нибудь да дождаться потерянного Вовочку. Покуда это не удавалось им, Чурбанова нервничала, и директор школы чуть ли не ежедневно отговаривал её от безрассудных поступков, доказывая, что если она рискнёт применить к Селифану Андреевичу, мягко говоря, непедагогические меры воздействия, как это случилось в Кудахтино, то это может спугнуть осторожную развратницу Лизу, и уж тогда-то сына Олимпиаде Дмитриевне не найти вовеки… Этот довод сильно пугал математичку, она пока терпела и вместе с Петром Ивановичем регулярно ходила лечиться грязями. «Нет худа без добра! - говорил ей Облезлых. – Хоть кости подлечим!» Математичка принимала грязевые ванны ног, а Пётр Иванович, не привыкший мелочиться, лечил голову.
День, которому суждено было стать решающим в судьбе части героев моего романа, близился к вечеру, а наши педагоги в невесёлом расположении духа сидели на лавках в процедурном сарайчике Коровника-старшего. Олимпиада Дмитриевна часто и глубоко вздыхала, ноги её были обмотаны клеёнкой, под которой вздувался солидный слой грязи. Лицо директора школы равномерно покрывал слой тёмной жижи, из которой одиноко торчал нос – единственная связь с миром, который принуждён был не только вдыхать воздух, но и задыхаться от вони. За каждый сеанс лечения педагоги выкладывали по два рубля и, вдобавок, оба с каждым днём ощущали, что силы их падают… Тем не менее, сегодня они вновь лечились и негромко беседовали промеж собой. Говорила, естественно, Чурбанова, и, естественно, о пропавшем сыне:
- Вовочка, бедный мой… Как он сейчас, я не представляю? Как я могла отпустить его одного с этим ведром… Он у меня такой несмышлёныш…
- Угум, - промычала в ответ зловонная кочка, под которой лечилась голова директора школы.
- Голодненький, наверное, - продолжала сокрушаться Чурбанова, осторожно выпрямляя затёкшие под грязевым грузом ноги. – И мёрзнет, бедный. Я ж ему тёплых вещей не дала… А ведь симпатичный у меня сын всё-таки, да ведь, Пётр Иванович? Интересный молодой человек… Ну не зря же за него эта змея деревенская уцепилась? Я б её своими руками задушила б, но ведь, тем не менее, она, Пётр Иванович, тоже по-своему любит, значит, моего Вовочку?!
Облезлых страстно захотелось выругаться, но он побоялся захлебнуться грязью и промолчал. Уж кто-то, а Пётр Иванович знал, на что именно позарилась Кудахтинская красотка.
За дверями послышался звонкий, вызывающий стук каблуков, а ещё через пару секунд в помещение вошла упитанная девушка с рыжими распущенными волосами и гордым взглядом неумеренно накрашенных глаз.
- Здравствуйте, Олимпиада Дмитриевна, здравствуйте, Пётр Иванович. Мне дядя о вас рассказал, что вы ходите, лечитесь… Меня ждёте. Вот я и пришла, - заговорила вошедшая деловито и слегка насмешливо.
Взволнованная Олимпиада Дмитриевна вскочила на закутанные грязью ноги, хотела было что-то сказать, но язык словно застопорился в горле. Пётр Иванович попробовал было заговорить, но подавился грязью и принялся злобно отхаркиваться, обеими руками сметая с лица тёмную жижу.
- Я невеста вашего сына, звать меня Лиза, - невозмутимо продолжала девушка, с улыбкой глядя на возню переполошившихся педагогов. – Мы с Вовой давно собирались пожениться. Он меня любит, я его люблю. А паспорта у Вовы нет, он его в вагоне оставил. Он у вас, Олимпиада Дмитриевна? Нужен паспорт, без него не расписывают…
- Замолчи! Замолчи! – у математички наконец-то прорвался голос, профессионально зычный и слегка надтреснутый. – Чтоб я своего сына отдала такой… такой… не нахожу слов!
- И не надо их искать, - спокойно сказал Лиза, улыбнувшись по-детски радостно и невинно. – Вы лучше паспорт поищите.
- Скажи, дрянь, где мой сын! – крикнула Олимпиада Дмитриевна, разрывая на ногах клеёнку. Грязь густой лавой потекла на пол. Пётр Иванович продолжал рычать, хрипеть и кашлять – теперь грязь забила ему обе ноздри.
- Сына вам всё равно не вернуть, - рассудительно усмехнулась Лиза, - тем более сейчас не семнадцатый век, и мешать любви никто не имеет права. Пойдёмте, я покажу вам Вову. Но предупреждаю, он со мной всё равно не расстанется!
В голосе девушки звучала такая безграничная, торжествующая уверенность, что Олимпиада Дмитриевна в отчаянии застонала и опустилась на лавку, прямо в солидную лепёху лечебной грязи. В это время Пётр Иванович с горем пополам расчистил своё лицо и, хотя и походил в таком виде на престарелого чёрта, но уже смог говорить.
- Слушай, дева! – строгим голосом обратился он к Лизе. – Я всё это дело, в общем, одобряю, но… Дело-то не в этом! Мои вещи! Не потеряли их?!
- Нет, не потеряли, - понимающе улыбнулась дочка Коровника. – Ваш Вова даже не знает толком, где вы столько заработали… Но всё равно, очень вами гордится, - добавила она от себя, прикинув, что в лице папаши, кажется, есть шанс найти союзника и, пока не поздно, надо его умаслить.
- Не знает, - усмехнулся миллионер, - смешно было бы, если б он это знал! Значит, сейчас вы мне вернёте… вещи!
- Разумеется! Но всё-таки, мне кажется странным, что ваш сын не знает, откуда…
- Какой, к чертям, сын?! – воскликнул Облезлых, нервно растирая грязь по лицу. – Тоже мне, родня… Этот пацан ведро моё вынес! По ошибке, конечно. Вот я и приехал за ним, понятно? А женитесь вы с ним, или ещё что-то сделаете, мне, извините, до лампочки…
Теперь настала Лизина очередь опешить. Улыбка покинула её личико, а пухленькие красные губки по-детски обиженно приоткрылись.
- Пётр Иванович, - простонала Чурбанова, поднимаясь на ноги, - вы со своим ведром… А что, может, теперь у моего Вовочки вся жизнь поломана!!!
- Получается, вы не отец Вовы? – потрясённо уточнила Лиза у чумазого директора школы.
- Нет! Я сказал: нет! Ведро у вас?
- У нас! – впервые повысила голос злая от горя девушка. – Пойдёмте со мной, получите и Вовку, и ведро… Всё отдаю! Только почиститесь, умойтесь, а то ведь перемазались как свиньи все!
- - -
Первоначальный план Чарльз Гарольда был незамысловат: дождаться, пока влюблённые покинут свой номер, а уж потом взять ключик у вахтёрши (фантазии нашему герою было не занимать) и, честно открыв дверь, порыться в комнате. В крайнем случае, можно было бы использовать набор отмычек. Конечно, могло статься, что деньги в номере отсутствуют, но ведь могло и повезти.
С раннего утра наши герои заняли пост на скамейке возле буфета, откуда прекрасно просматривался выход из второго корпуса. Двенадцатая комната помещалась на первом этаже и, заглянув в окно, наш герой чётко сфотографировал глазами и Лизу, и Кишечникова. Теперь оставалось ждать, и сообщники, сидя в тенёчке, неторопливо посасывали тёплое, невкусное пиво.
События стали развиваться лишь во второй половине дня и совершенно непредвиденно, когда из дверей корпуса вышла одна Лиза и деловитой походкой покинула территорию турбазы. Сначала наш герой удивился, но потом обрадовался: теперь оставалось постучаться в номер и стребовать с Вовочки ведро с деньгами, что Чарльз Гарольд и сделал. Правда, выполнил он лишь первую половину плана.
- Кто там? – спросил из-за дверей вежливый юношеский голос.
- Открывай – увидишь! – предвкушая удачу, ответил наш герой.
И тут выяснилось, что открыть Вовочка не может – дверь была заперта снаружи: уходя, Лиза закрыла своё сокровище на ключ. И ничего: ни враньё вахтёрше, ни отмычки не помогли бывшему президенту общества «друзей чужого кошелька».
- Чёрти что и бантик с боку! – пожаловался он, вернувшись к сосущему пиво Александру. – Эта рыжая толстая дура додумалась запереть дурака на ключ. Что ж, «дуракам закон не писан», - сказал дядя Петя, когда за ограбление «Гастронома» всей компании дали шесть годков, а одного отпустили на волю, так как у него имелась справка о шизофрении… Сейчас попробую пролезть в окно!
Однако этого Чарльз Гарольду делать не пришлось, ибо в воротах турбазы уже появилась взволнованная троица. Впереди быстрым шагом спешила Лиза, волосы её беспорядочно растрепались, а глаза горели праведным гневом обманутого человека. За ней поспевали раскрасневшаяся Олимпиада Дмитриевна и запыхавшийся Пётр Иванович, на лысине которого красовалась засохшая лепёшечка не смытой грязи.
- Всё ясно, - спокойно сказал Чарльз Гарольд, с задумчивой улыбкой провожая взглядом в припрыжку семенящего директора школы. – Вот и наш лысый ворон прилетел и взмахнул крылами…
- Да, Гарольд, - восхищённо проговорил Александр, - теперь я понял, что у вас всё получится! Полный туман был – и вот опять… Здорово!
- А до сих пор ты этого не понимал? Что ж, «лучше поздно, чем никогда», - сказал дядя Петя своему другу, которого в первый раз привлекли к уголовной ответственности пятидесяти двух лет от роду.
- Так побежали, Гарольд! Отберём у Облезлого деньги!
- Зачем? Не надо, Отец, делать лишних движений. Когда Черчилля спросили, как ему удалось дожить до таких лет и сохранить былой ум, он ответил: «Я никогда не стоял там, где можно сидеть, и никогда не сидел там, где можно лежать…» И нам тоже ни к чему суетиться. Облезлый сам сейчас вынесет нам миллион.
- - -
- Лиза! Лиза! – Вовочка Кишечников метался по комнате, пытаясь поймать за руку злобно упаковывающую свои вещи невесту. – Лиза, ты объясни, что случилось? Что-нибудь с папой твоим? Лиза?!
- Отстань! – озлобленно отталкивала его дочка Коровника. – Брехун несчастный!
- Нет, Лиза! Я говорил тебе правду… Я люблю тебя! – дрожащим голосом лепетал Кишечников. От волнения он сгрыз ногти до крови.
Олимпиада Дмитриевна столбом стояла на пороге, приходя в себя.
- Вовочка! – наконец вскрикнула она, кидаясь обнимать блудного сына. – Малышка! Нашёлся, родной, нашёлся!.. Счастье какое!!!
Кишечников вовсе не умирал от счастья. Он с непонимающим испугом смотрел на переменившуюся Лизу и всё пытался высвободиться из объятий Чурбановой, но мать держала крепко.
- Забирайте ваши вещи! – сказал девушка, поставив перед то бледнеющим, то краснеющим директором школы ведро. Пётр Иванович тот час погрузил в него руки, ощупал тугие пачки, прикинул, что объём их, кажется, не изменился и, как говорится, выскочил из номера от греха подальше.
- Вовочка! Малышка моя! – плача от счастья, твердила Олимпиада Дмитриевна. – Как я переволновалась! Ты бы знал! Вовочка, ты не голоден? А?
Не слушая беспорядочные возгласы матери, студент смотрел на Лизу. Девушка, ни на кого не глядя, застёгивала «молнию» на чемоданчике.
- Л…лиза, - с мольбой в голосе выговорил Вовочка. – Лиза!
- Ну, чего тебе ещё? – нервно откликнулась дочка Коровника.
Кишечников хотел сказать ей про свою любовь, про их общее счастье, про суровое напоминание Эоловой Арфы, про то, что они в мире двое, и что он боится одиночества… Ничего этого он выговорить не смог.
- Ты забыла… Ты забыла взять сову, - вместо этого прошептал Вовочка, - сову…
Лиза посмотрела на стоящее на тумбочке чёрное страшилище, перевела злобный взгляд на студента и громко крикнула:
- Что? Издеваешься? Дебил! Сову я забыла… Да подавись ты ей!
Девушка швырнула сову в корзину с мусором, сплюнула и, вложив в удар все свои физические и душевные силы, трахнула на прощанье дверью…
- Вовочка! Малышка! Плюнь на неё! Ты что? Господи, да я, если хочешь, найду тебе девушку! Лучше гораздо найду! – причитала математичка. Кишечников тяжело дышал и молча слизывал бегущие по щекам слёзы.
- - -
Охотники за миллионом, потягивая невкусное тёплое пиво, продолжали дежурство на своём посту. Вскоре из дверей корпуса выпорхнула Лиза и походным шагом двинулась в сторону регистратуры. Наши герои подождали ещё – и вот на улицу вышли Олимпиада Дмитриевна с сыном. В руках Вовочка держал сувенирную сову.
- Хе, а Облезлый-то где? – почесался Чарльз Гарольд. – Опять где-то застрял? Не знаю, как тебе, Отец, а мне начинает надоедать этот неуловимый мститель. Следи за дверью, я схожу, поздороваюсь с учительницей.
- Олимпиада Дмитриевна! – воскликнул наш герой, как обычно неожиданно вырастая на пути Чурбановой. – Как я рад, что вы нашли Вову! Я тоже напал на след, прихожу, а вы его уже ведёте!
- Спасибо за хлопоты, Чарльз Гарольд, - без особой радости сказала математичка. – Сына я нашла… А как ваши дела?
- Превосходно! – воскликнул Чарльз Гарольд. В ОСРК вливается всё больше и больше членов. Ещё немного, и мы начнём воспитание! Последняя новинка педагогики: вредно совместное воспитание не только мальчиков и девочек, но и совместное воспитание особей одного пола, ибо и тут возникают зачастую нежелательные проявления. Воспитывать мы будем каждого по отдельности, но, в общем, мне некогда излагать сейчас всю теорию. Где Петр Иванович Облезлых, этот учитель-недоучка, который не понимает правильность моих педагогических убеждений?
- Он был тут… А знаете, Чарльз Гарольд, - набралась смелости математичка, - я тоже против этих теорий… Может, по науке они верны, но… У вас ведь нет детей? Какой же вы педагог?.. Не верю я вам!
На миг наш герой замолчал, прикинувшись потрясённым.
- «И ты, Брут…» - с горечью сказал дядя Петя, когда его сосед по лестничной площадке, с которым они вместе квасили каждую субботу, вдруг дал против него на суде свидетельские показания. Соседа звали Арнольд Евгеньевич Прус, но это так, в ознакомительном порядке… Впрочем, Олимпиада Дмитриевна, я приучен к ударам судьбы. А ты, Вова?
- Сова, - полубессознательно шептал Кишечников, прижимая к груди чугунное чудище, - сова… Она выбросила сову! С ней беда, с Лизой… Она же слушала Эолову Арфу!
- Мужайся, парень, - грустно подмигнул ему Чарльз Гарольд. – И помни: любовь не имеет цены. Одни отдают за неё жизнь, другие выбрасывают на помойку. Мужайся!
Наверное, Вовочка не понял слов нашего героя. Бессмысленным взглядом он смотрел себе под ноги и ласково тёрся щекой о холодную морду покупной совы.
Глава 58
ПОД ГИПНОЗОМ
Пётр Иванович застрял в номере не потому, что из окна увидел своего неутомимого недруга, просто от избытка событий и переживаний у пожилого миллионера вдруг заболело сердце. Такое за последнее время с ним случалось неоднократно, и Облезлых, страхуясь, держал в кармане пачку валидола. Поэтому сейчас он не растерялся а, затолкнув таблетку под язык, присел отдохнуть в коридорное кресло. Ведро он по-прежнему зажал меж коленями. «Ну всё, - думал директор школы устало, но радостно, - сейчас в аэропорт – всё равно куда, замести следы, а там – домой! Интересно, жив ли ещё Чарльз Гарольд? Наверное, нет… Теперь главный враг – Альтшуллер… Да, надо же заехать в гостиницу за паспортом! А ключи-то у Чурбановой. Надо догонять».
Сердце надоедливо побаливало, но миллионер проигнорировал это и, вскочив с кресла, помчался на поиски Олимпиады Дмитриевны. Близился вечерний час, и турбаза готовилась встретить его культмассовыми мероприятиями. На спортивной площадке шла яростная игра в воллейбол, за столиками под фонарями расположились картёжники и доминошники, но основная масса отдыхающих собиралась в районе танцплощадки. Люди топтались и говорили, музыканты лениво проверяли акустику. Конечно, хотя, по идее, Олимпиада Дмитриевна, нашедшая сына, была счастлива, наивно было б полагать, что она тут же ударится в пляс, но Пётр Иванович на всякий случай всё же решил посетить танцплощадку. С ведром в руках он прохаживался вокруг и потуже натянув на глаза очки, высматривал математичку. В этот момент на середину площадки вдруг вышел красивый, стройный голубоглазый мужчина в ослепительно чёрном кожаном пиджаке и слегка помятой, но ещё не потерявшей былого шика шляпе:
- Здравствуйте, товарищи туристы! – приподнятым голосом воскликнул он. – Начинаем наш танцевальный вечер!
Голос массовика-затейника показался Петру Ивановичу знакомым, но он не придал этому значения, и, как вы понимаете, дорогие читатели, зря…
- Как известно, - важным тоном профессора продолжал Чарльз Гарольд, - существуют два вида танцев: белый танец – когда женщины приглашают мужчин и чёрный танец – когда, наоборот, кавалеры приглашают дам. Я же объявляю новый вид танца: серый танец! Все приглашают всех! Поехали!
Массовик-затейник повелительно махнул рукой, и музыканты, растерянно переглянувшись, заиграли берущую за душу мелодию: «Давно, друзья весёлые, простились мы со школою…» Люди, большей частью пожилые, начали вальсировать, молодёжь же толкалась у перил, позёвывая и поплёвывая в ожидании «быстрого» танца. Пётр Иванович развернулся и хотел было уходить, как вдруг прямо перед ним, будто из-под земли, вырос Чарльз Гарольд, его злой гений, собственной персоной.
- Разрешите пригласить! – с изящным поклоном обратился он к директору школы. Миллионер взглянул в сияющее лицо врага, и физиономия его подёрнулась гримасой безысходного отчаяния.
- Серый танец, все приглашают всех, так что пойдёмте покружимся, Пётр Иванович! Да поставьте вы ваше ведро, никуда оно не убежит!
Облезлых покорно опустил ведро на землю и, ничего не соображая, поплёлся в центр танцующих.
- Пётр Иванович, вы не попадаете в такт! – заметил наш герой, ловко раскачивающийся под музыку и при этом обеими руками обнимающий директора школы за талию. – Двигайтесь плавнее! Главное, отбросьте скованность – и всё будет получаться, вот увидите!
- Чтоб ты сдох, - найдя в себе силы, прошептал миллионер.
- Вам так же, Пётр Иванович, - любезно ответил Чарльз Гарольд. – Ой, вы что, дрожите?! Поджилки трясутся? Кстати, вы не знаете, Пётр Иванович, где именно находятся поджилки?! Нет? Я тоже… Ну, перестаньте дрожать, это мне ещё простительно нервничать, а в вашем возрасте вредно волноваться. Надо смотреть на жизнь проще. Кружитесь! И раз-два-три, раз-два-три!
Облезлых, шаркая ногами, устало передвигался по танцплощадке, люди со всех сторон смотрели и похохатывали над странным танцором. Наш герой тоже весело смеялся и отсчитывал партнёру такт. Наконец, танец кончился. Миллионер, не поднимая головы, понуро поплёлся туда, где поставил своё ведро. Чарльз Гарольд, придерживая жертву за локоть, двигался следом, как вдруг чья-то рука схватила его за плечо. Бывший замдиректора в конторе по заготовке куриного помёта в недоумении обернулся: перед ним стоял рослый парень с короткой стрижкой и целеустремлённым лицом передовика производства.
- Моё почтение, - кивнул ему наш герой, - чем могу служить?
- Вы наступили на ногу моей девушке, - голосом спокойным, но злым, процедил паренёк. – Я бы попросил вас извиниться!
- Боже мой, какие мелочи волнуют умы подрастающего поколения, - грустно улыбнулся наш герой. – Извиняться? Но это же смешно? Я всю жизнь ходил по головам – и то не просил прощения.
- Тогда выйдем! – слегка побагровев, стиснул челюсти парень.
Момент для выяснения отношений был выбран явно неудачно, тем более что Облезлых уже успел скрыться с глаз, но Чарльз Гарольд ни в чьих глазах не желал казаться малодушным. Не говоря ни слова, он неспешным шагом двинулся под сень деревьев близ танцплощадки. Навстречу со стороны второго корпуса бежал Брюханов.
- Гарольд! – сходу закричал он. – Я видел Облезлого с ведром! Что вы делаете, пошлите ловить!
- Следи, - распорядился наш герой, - я скоро буду.
Александр почесался, ничего не понял и побежал обратно.
- Что ж, будем драться? – разворачиваясь, спросил у парня Чарльз Гарольд. – Хотя, мой тебе совет, не обижайся на людей по пустякам. Жить сразу станет легче. Один мой знакомый у меня в гостях как-то разбил люстру и облил ковёр красным вином. Думаешь, я рассердился на него? Ничуть! Или вот моя жена, когда я ездил в сибирскую командировку, оформила развод. Думаешь, я обиделся на неё? Нисколько! Или был случай…
Сильнейший удар под рёбра застал Чарльз Гарольда врасплох. Замолчав, он согнулся и несколько секунд не смог вздохнуть.
- Ну что, болтун, замолк-то? – спросил парень с напряжённой улыбкой. – Продолжай!
Наш герой глубоко вдохнул воздух, разогнулся, взмахнул правой рукой – парень лежал в траве и не шевелился.
- Эх ты, - сплюнул Чарльз Гарольд, - да о чём мне с тобой говорить, если ты из-за всякой ерунды бьёшь человека? Тьфу!
И, не говоря «до свидания», наш герой пошёл прочь. У края танцплощадки стояла курносая, хрупкая девушка с немного отвисшей нижней губой и с тревогой смотрела в сторону полутёмного кустарника.
- Иди, забирай своего идиота, - на ходу сказал ей Чарльз Гарольд, - но замуж за него выходить тебе не советую. Нет в нём нежности. И интеллигентности тоже. А за то, что на ногу тебе наступил, так извини, пожалуйста, я не хотел… А то пошли со мной! В кино или в кафе? Сегодня мой праздник!
Девушка скромно отклонила предложения Чарльз Гарольда, и он продолжил свой путь. На танцплощадке Петра Ивановича не наблюдалось, Брюханова тоже. «Уж не был ли этот боевой петушок подручным Облезлого?» - задумался наш герой, и тут увидел вынырнувшего из турбазовского клуба Александра и бросился ему навстречу.
- Облезлый в этой забегаловке! – отрапортовал Отец. Изо рта его густо пахло пивом, но глаза смотрели трезво и решительно. У Чарльз Гарольда отлегло от сердца.
- А что там? Какое-то мероприятие? – спросил он.
- Не знаю… Мужик какой-то по сцене ходит, трепется.
В клубе проходило выступление заезжего гипнотизёра. Как это не удивительно, но гипнотизёр был настоящий, а не бессовестный халтурщик, каких мы с вами, дорогие читатели, привыкли видеть на сценах. Сейчас он как раз окончил теоретическое обоснование гипноза и настойчиво приглашал на сцену добровольцев для демонстрации опытов. Внешность гипнотизёра: широкие плечи, чёрные, короткие волосы, широкие скулы и большие, властные глаза, - всё это производило суровое впечатление, а публика подобралась малодушная и желающих не находилось.
Пётр Иванович с ведёрком в руках стоял у стены. «Кажется, ушёл, - думал он облегчённо, - теперь подожду, когда все пойдут из клуба – и я!» Спокойствие и уверенность постепенно возвращались к миллионеру, как вдруг боковым зрением он заметил вошедших в клуб Чарльз Гарольда и Брюханова. Наш герой весело подмигнул директору школы левым глазом.
- Да что это вы, товарищи, - тем временем уговаривал публику гипнотизёр, - давайте! Ничего страшного или вредного для здоровья в этом нет… Мужчины! Да поднимитесь же кто-нибудь!
- Можно, я?! – неожиданно для самого себя вызвался директор школы и, не выпуская из рук ведра, засеменил на сцену. По рядам зрителей прокатилось заметное оживление: все ожидали, что добровольцем будет какой-нибудь молодой, бесстрашный парень, и толстый плешак в очках у многих вызвал улыбку. Чарльз Гарольд и Александр подошли поближе к сцене и присели на свободные места.
- Ай да Петька! – усмехнулся наш герой. – Нигде не теряется! Что ж, поглядим на него. Выход-то отсюда всё равно один, и я не понял, на что он надеется…
Тем временем Облезлых вскарабкался на сцену и, поставив ведро в угол, приблизился к гипнотизёру.
- Садитесь! – гипнотизёр указал миллионеру на кресло. – Сядьте, закройте глаза… И расслабьтесь. Мысленно повторяйте за мной всё, что я скажу.
Директор школы покорно сел, а гипнотизёр, зайдя ему со спины, стал вещать голосом спокойным и сильным:
- Вы засыпаете. Засыпаете… Руки ваши упали на колени и лежат, как брошенная верёвка… Расслабленные… Вы засыпаете, - при этом гипнотизёр плавно водил руками по вискам и лысине Петра Ивановича.
- Гарольд! А может, мы пока сопрём ведро! – предложил Брюханов на ухо шефу.
- Не стоит. Вдруг заметят, остановят, посмотрят, что там, и – пиши пропало! Не надо торопиться. «Поспешишь – людей насмешишь, - сказал дядя Петя, когда его приятели в день похорон знакомого главбуха поспешили с утра залить шары, а когда им поручили нести гроб, упали и вывалили покойного на землю…
Пётр Иванович сидел с закрытыми глазами и ровно дышал – кажется, он на самом деле заснул. Публика притихла в ожидании чуда.
- Проснись! – вдруг резко воскликнул гипнотизёр. – Встань! Ты маленький мальчик! Тебе девять лет!
И Облезлых проворно соскочил с кресла и, тряся животом и щеками, под гомерический хохот публики вприпрыжку пробежался по сцене.
- Как у тебя дела в школе, мальчик? – спросил гипнотизёр. – Что получил?
- Трояк по математике схватил, и по русишу цару*, - смущённо ответил директор школы. Интонация его голоса стала неподдельно детской, и зал грохотал от хохота.
- А Митька Клюев на перемене у девок юбки задирал! – наябедничал гипнотизёру Пётр Иванович. – Я сам видал! Он такой хулиган! Никого не боится! Нашу завучу, Ингу Юрьевну, сукой обзывает!
- Безобразие, - согласился гипнотизёр. – А чего бы тебе больше всего хотелось, мальчик?
- В школу не ходить! – миллионер долго не задумывался. – Уроков чтоб не было, чтоб, что хотеть, то и делать! В войнушку целый день играть!
- Как мне стыдно за Петьку, - сказал Чарльз Гарольд Александру. – Надо же, с малых лет воспитывался тунеядцем! Я в его годы капитаном хотел стать!
Зал не смолкал, все смеялись так, как не хохочут даже на концертах Хазанова и во время публичных чтений моих книг.
- Посмотри на свою ладонь! – без тени улыбки продолжал своё дело гипнотизёр. – Посмотри, птичка сидит! Синичка сидит. Си-нич-ка!
Пётр Иванович, приоткрыв рот, с восторгом воззрился на свою правую ладонь.
- Синичка! – радостно воскликнул он.
- Отпусти её, - сказал гипнотизёр. Миллионер взмахнул рукой.
- Вон, вон полетела она! – говорил гипнотизёр. – Смотри, села на штору!
Пётр Иванович смотрел вверх и улыбался беспечной улыбкой второклассника.
- А сам-то ты, знаешь, кто? – вдруг повысил голос гипнотизёр. – Ты же птица! Ты птица! Почему ты не летишь? Лети! Давай! Лети!
Директор школы взмахнул руками и едва не упал со сцены.
- Сейчас он действительно испытывает чувство полёта, - пояснил гипнотизёр разинувшей рты публике. – Если теперь резко вывести его из состояния гипноза – он обязательно упадёт.
А Пётр Иванович усердно махал руками и с интересом смотрел по сторонам. Гипнотизёр внушал ему, что вокруг растут леса и текут реки.
- Ой, ха-ха-ха! – от души потешался Брюханов. – Ну и потеха!
- Птичка божия не знает ни заботы, ни греха, - продекламировал Чарльз Гарольд. – А ведь неплохо быть гипнотизёром. Тогда ведь и без всяких денег с людьми можно будет что угодно делать!
Тем временем подчиняясь воле гипнотизёра, Пётр Иванович из птички быстро перевоплощался в стальной брусок.
- Ваше тело каменеет, каменеет, - настойчиво повторял гипнотизёр, - оно становится железным, твёрдым!
Вытянутый в струнку Пётр Иванович замер в руках гипнотизёра. Повторяя фразы про железное тело, гипнотизёр спокойно, без видимых физических усилий пристроил пятки директора школы на спинку одного стула, а голову – на спинку другого. Тело миллионера лежало теперь на этих двух опорах и не прогибалось. По залу прошёлся восторженный, слегка испуганный шёпот.
- Кто хочет, потрогайте его тело, и вы почувствуете – оно действительно как каменное, - деловито предложил гипнотизёр. Тот час к сцене направились сразу двое желающих. Это были Чарльз Гарольд и Брюханов. Прямо перед ними, между двух стульев покоилось словно вдруг ставшее невесомым тело директора школы. Казалось, он даже не дышал.
- Если хотите, можете присесть на него, - предложил гипнотизёр нашим героям.
- А не переломится? – удивился Александр.
- Разве стальной брусок такого диаметра переломился бы? Так и он – даже не прогнётся. Садитесь!
Брюханов не заставил себя долго упрашивать. Опершись локтями о живот Петра Ивановича, он запрыгнул на него, уселся поудобней и в восторге заболтал в воздухе ногами. Чарльз Гарольд присел на необычную скамейку рядом с сообщником.
- Как тебе нравится это, Отец? – спросил он.
- Нормально! Плохо только, что спинки нет… А сидеть можно.
Тут гипнотизёр заметил, что они уже «засиделись», попросил наших героев встать и вновь занялся Петром Ивановичем, внушая ему теперь, что тело его тяжелеет и размякает. Директор школы и вправду обмяк, повалился на руки гипнотизёра и был посажен в кресло приходить в себя.
- А вы, товарищи, хотите испытать состояние гипноза? – обратился гипнотизёр к нашим героям. В планы Чарльз Гарольда в данный момент совершенно не входило гипнотизироваться, но десятки глаз смотрели на него из зала, и наш герой постеснялся смалодушничать.
- Охотно, - сказал он, - только, желательно, побыстрее. У меня дела.
«В гипноз я впадать не буду, - думал про себя наш герой, усевшись на стул, - да и не так-то просто меня усыпить! Я ж не Облезлый!»
До слуха Чарльз Гарольда долетали вкрадчивые слова гипнотизёра о приятном блаженстве сна, о необоримой силе, с которой он наваливается, закрывая глаза, расслабляя руки и ноги. «Фига с два! – твердил про себя наш герой, в то же время ощущая находящую на него дрёму. – Не усну!» На затылке Чарльз Гарольд ощутил прикосновение гипнотизёрских пальцев – спать захотелось сильнее. «А если вздремнуть чуток, что в этом плохого? – спросил себя наш герой. – А то ведь сегодня моя очередь спать на полу, как всегда, бессонница замает… Поспать… Отчего бы нет? Это ж так…»
… Тепло и темно. Только какой-то гул. Что это за гул? А… Шум прибоя. Как хорошо спать на берегу океана.
- Вам сто лет. Сто лет! – вдруг раздался незнакомый голос. – Вы очень слабы, ноги ваши болят… Но попробуйте встать.
«Сто лет? – мысленно удивился Чарльз Гарольд. – Да, мне сто… Как я раньше не задумывался? Быстро пролетела жизнь, хотя, как долго я прожил… Надо подняться. Встал! Как тяжело идти… Ноги не гнутся!»
- Дайте, я вам помогу, дедушка, - опять раздался незнакомый голос. Хотя чей это голос? Где и когда Чарльз Гарольд мог слышать его?!
Человек в чёрном взял его под руки, они пошли. Куда? Сто лет – это же много. Можно и остановиться.
- Смотрите! Что впереди! Посмотрите, какие странные лица: у всех огромные носы и уши! – удивлённо воскликнул провожатый.
Точно! До чего уродливые морды! И все смеются, корчат рожи, шевелят ушами, а дряблые носы трясутся от смеха, задевают за подбородок… Откуда набрали столько уродов? Над чем они все хохочут? Надо мной?! Сейчас эти ушастые получат по заслугам!
- Не надо их бить, они этого не стоят, - посоветовал провожатый, - лучше вглядитесь. Посмотрите вперёд. Видите своего главного врага?! Человека, который испортил вам всю жизнь?!
Слава богу, уроды исчезли. Зато сколько знакомых лиц! Кто это? А, Григорий Поскребухин! Здравствуй, Гриша! А вот Пётр Иванович Облезлых… Главный враг? Но разве он испортил мне всю жизнь? Нет… А вон Брюханов. Он одет в чёрный смокинг, играет на рояле и что-то поёт… Отец! Ишь, даже не оборачивается. Ну ладно… Котлецкий Виктор. Здорово, Поляк! А кто там стоит, улыбается у окна? Дядя Петя! И ты тоже здесь! И вы тут, Роман Романович! Олимпиада Дмитриевна… Слушай, Пётр Иванович, между нами теперь мир! Помоги мне найти главного врага, который испортил мне жизнь. Где он? Не вижу. Помогите мне! Ищите все, может, он и ваш враг тоже! Все ищите! Почему вы молчите и так смотрите на меня?..
…Опять шум прибоя. Нет, это голоса. Свет. Помещение. Окна. Чарльз Гарольд открыл глаза: он сидел на стуле, над ним стоял гипнотизёр, а впереди колыхались довольные лица зрителей.
- Как вы себя чувствуете? – довольно холодно поинтересовался гипнотизёр.
- Отлично, - ответил наш герой, хотя ощущал слабость во всём теле, неприятный привкус во рту и головную боль. – Я свободен?
- Естественно, - ответил гипнотизёр и, усадив на стулья трёх добровольцев женского пола, занялся их усыплением.
Покачиваясь, Чарльз Гарольд спустился со сцены. Где же он находится? А, в клубе. Его всё-таки загипнотизировали… Наш герой повертел головой, но не увидел никого: ни Петра Ивановича, ни Брюханова, ни ведра у стены. «Отлично, - усмехнулся про себя Чарльз Гарольд. – А, наплевать!» И, с трудом сдержавшись, чтоб не плюнуть на пол, он покинул помещение клуба. На улице уже совсем стемнело, вечерняя прохлада дохнула в лицо нашего героя, но не освежила… Голова болела всё сильнее, а на душе было муторно, как никогда. «Сколько я пробыл в гипнозе? – размышлял Чарльз Гарольд. – Пять минут? Десять? Час? Облезлый, конечно, не дремал, подхватил деньги и смылся. А Брюханов? Да что с него возьмёшь? Если он и сохранил сознание, то Облезлого всё равно прошляпил… Но я-то что наделал?! Пижон! Держал ведь в руках Облезлого. Так нет же, с идиотом полез в драку, сам, как идиот, под гипноз полез… Идиотизм. Пижонство! Теперь – начинай всё с начала! Или уж… не начинать?»
Ругая себя последними словами, Чарльз Гарольд медленно брёл по вечерней улице Пятигорска. Вдали, у подножья Машука, горели в темноте синие огоньки, словно светлячки вышли на водопой, а на душе нашего героя было мрачно и никаких светлячков в ней не было.
Вернувшись в дом гречанок, Чарльз Гарольд, не вступая в разговор с хозяйками, прошёл к себе и, не включая свет, повалился на кровать. Итак, опять Пётр Иванович упущен, денег нет, нечем даже расплатиться за эту конуру… Настроения тоже нет, после сеанса гипноза наш герой чувствовал себя отвратительно не только физически, но и морально, в общем, всё было плохо… Чарльз Гарольд лежал, думал, вздыхал и не заметил, как снова уснул…
- А, штыб вас холера взяла, расставили стульев на дороге, специально, чтоб человек спотыкнулся?! Чирей вам на ноги! – разбудил нашего героя сердитый голос Брюханова. Продолжая ворчать, Александр нажал на кнопку выключателя. – Гарольд?! Я-то думал, никого нет, а вы тут в темноте валяетесь? Странно…
- Темнота – друг молодёжи, - грустно вздохнув, пояснил наш герой.
- Хэ?! Вы, конечно, нельзя сказать, чтоб старая перечница, но и не такая уж молодёжь! Молодёжь, я понимаю, это те, которые в подъездах «краску» из горла халкают, а потом матерятся всю ночь, спать не дают.
- Ты ошибаешься, Отец. Молодёжь – это те, у кого что-то есть впереди!
- Не знаю, - пожал плечами Александр, - у всех впереди что-то есть. Вот, например, ночь впереди. Кстати, Гарольд, чего это вы на кровати растянулись, сегодня ж моя очередь!
- Сейчас встану, - зевнул наш герой, переворачиваясь на другой бок.
- Чего это у вас, Гарольд, такой нынче… облик кислый? – удивился Брюханов. – На вас даже не похоже!
- Что-то сердце зачесалось. И тоска… Вот и прилёг – хандрить же удобнее лёжа чтоб не отвлекаться… Ладно, что у тебя есть доложить?
- Есть кой-чего, - с самодовольной улыбкой начал Брюханов. – Поработать пришлось. Смотрю, вы на стул как засели, так и захрапели там. А гипротизёрщик взял, на меня выпучился и так, знаете, неподвижно таращится, не мигая, будто я ему три рубля должен. Но, думаю, меня-то ты чёрта лысого загипнотизёришь! Я тоже на него уставился, мол, не понял? Так стоим, пялимся друг на другу, меня потом хохот разобрал. Гипнотизёрщик тогда спрашивает: «Вы что, пьяны?» «Да есть маленько, - я ему так говорю, - весь день сегодня пивко сосали, но ерунда, в общем. Но мужик, если ты мне поллитру поставишь, я сейчас поприкидываюсь, птичкой, если хочешь полетаю, или ещё чего…» А он мне: «Тогда уходите, - и всему залу, - пьяных невозможно загипнотизировать». Ха, нашёл пьяного, чирей ему на шею! Ну что, я встал и вышел, гляжу, Облезлый с ведром тоже к выходу пробирается. А вы, Гарольд, по сцене еле-еле движетесь, кряхтите, этот осёл сказал, что вам, якобы, сто лет, а вы и верите всякой туфте! Облезлый уходит, тут я решил действовать сам. Иду за ним. Он в автобус – я тоже. Он-то рад, что от вас ушёл, а меня, вроде, пока не замечает. На остановке вышли, тут он меня засёк. А я всё равно не решаюсь что-то на него напасть. Продолжаю следить, а Облезлый на почту заходит. Я в окошко наблюдаю: он, штыб его холера взяла, ящик пачками упаковывает, а никто на него внимания не обращает на почте. Взвесили, вижу, ящик, заколотили, унесли… Облезлый аж улыбнулся от радости и налегке выходит. Но я-то тоже не глуп! Прибегаю на почту, говорю: «Ох, друг мой сейчас посылку отправил, а адрес написал по памяти, боюсь, не напутал ли чего-нибудь там. Покажите посылку!» Ну, на почте поупрямились, поскандалили чуток, но ящик вынесли-таки. Там адрес стоял, я его тут же списал на клочок бумажки… Так, где же она…
- Отец! Теперь гений ты! – воскликнул Чарльз Гарольд, возбуждённо вскакивая с кровати. – Признаюсь, я недооценил твои способности! Так, ну, доставай адресок. Какой город-то?
- Не помню, - пожал плечами польщённый Брюханов. – Что-то там, в названии, по-моему, с чириями связано. Прочитайте сами, Гарольд.
Наш герой схватил в руки мятый телеграфный бланк и прочёл:
- Очамчира. Абхазская ССР. Улица Комсомольская, 15. Горидзе… Ха-ха, да Горидзе же тоже есть в списке Селёдкина! Своему дружку решил деньги переправить. Всё ясно! Игра вновь принимает крутой оборот! Надо перехватить посылку. Нас ждут великие дела, Отец! Едем в Очамчиру. Вернее, летим.
- Летим! – обрадовался Александр. – Я уже привыкаю к самолётам. Культурным становлюсь. А ведь пока вас не встретил, никогда не летал. Разве что в молодости…
- А куда ты летал в молодости? – машинально поинтересовался Чарльз Гарольд.
Он бодро бегал по комнате, в волнении то расстёгивая, то застёгивая пуговицы своего шикарного кожаного пиджака, и глаза его вновь горели решительным и вдохновенным голубым огнём.
- Пьём, бывало, сидим на бережку, а я самый молодой, вот мужики и говорят: «Эй, Шурик! Ну-ка, слетай в магазин, возьми ещё парочку…» Я и полетел! Славные были времена… Да, Гарольд, а ведь денег-то у нас – того? Нема?!
- Знаю, - наш герой задумчиво кивнул и молча продолжал описывать круги по комнате, словно писатель или волк в клетке. – Нет… Но завтра будут!
- Что? Опять с кошаком, как в тот раз?
- Нет! – ответил Чарльз Гарольд, улыбаясь уверенно и гордо.
- А-а-а! Я раскусил вас, Гарольд! Вы решили прикинуться гипнотизёрщиком! Дельно! А я буду добровольцем, да?
- Ты начинаешь мыслить, Отец, - одобрительно заметил наш герой. – Само по себе это похвально, но деньги мы добудем иначе.
- Иначе? – почесался Брюханов. – Ну, тогда я не знаю… Решили ограбить банк? Угнать машину? А! Наверное, думаете пролезть на самолёт «зайцами»! Да?
- Нет, - покачал головой Чарльз Гарольд, - нет… Всё как всегда, гораздо проще, Отец… Я продам свой пиджак.
Глава 59
В ОЧАМЧИРЕ
На маленьком самолётике АН-25 наши герои благополучно долетели до Сухуми. Абхазия встретила их жарким солнцем и безоблачным небом, так что пока Чарльз Гарольд не страдал без проданного в Пятигорске кожаного пиджака. В Сухумском аэропорту сообщники первым делом покушали шашлычки и попили кофе по-турецки. Внимание Брюханова привлёк бассейн, в котором плавали не такие уж и декоративные серые рыбы, по крайней мере, ушица бы из них получилась отменная. Возбуждённый рыболов хотел было уже разворачивать снасти, и долго нашему герою пришлось разъяснять, что рыбалка в бассейне запрещена.
- Какого ж чёрта, чирей им в душу, они тогда плавают тут! – возмущался Александр. – Видишь, а ловить нельзя! Лишь бы позлить человека…
В остальном же Абхазия встречала наших героев вполне гостеприимно. Везде: в шашлычной, у бочонка с пивом, на стоянке такси, в автобусе – к ним обращались не иначе, как «дорогой». Эта неуёмная любезность поначалу озадачивала Брюханова, однако Чарльз Гарольд разъяснил ему, что это – один из местных обычаев, и что «у них это слово вылетает непроизвольно, ну, как у тебя «штыб вас холера взяла». Другим местным обычаем, который не порадовал наших героев, было не сдавать сдачу ни в магазинах, ни в пивных, ни в столовых. В остальном же Абхазия была уютным местечком. Газеты здесь издавались на трёх языках: грузинском, абхазском и русском, местное население же, в основной массе, владело всеми тремя, так что затруднений при общении не было. Вывески на улицах Сухуми почти ничем не отличались от наших, только впереди слова стояла буква «А»: Аресторан, Аунивермаг, - призванная, по-видимому, напоминать рассеянным гражданам, что они находятся не где-нибудь, а в Абхазии.
Впрочем, в Сухуми наши герои не пробыли и дня, сразу же направив свои стопы в сторону Очамчиры. Очамчира был маленький провинциальный городок на берегу Чёрного моря. Наблюдение показало, что в доме 15 по улице Комсомольской действительно поселился Облезлых. Затравленный, запуганный и измотанный директор школы сидел в этой норе почти безвылазно, ожидая прибытия посылки. Нашим героям ничего не оставалось, как тоже ждать.
- Будем уповать на то, что на почте служат честные и дисциплинированные люди, - говорил Чарльз Гарольд. – Если кто-то засунет нос в посылку, наши дела станут плачевными. А интересно, во сколько Облезлый оценил посылку? Не помнишь, Отец?
- Да, кажись, рублей семь там было…
- Тем лучше, может, никто не обзарится… Если, дай бог, удастся забрать у Облезлого посылку, то я честно возмещу ему её стоимость. Надеюсь, Пётр Иванович не станет предъявлять претензий.
Десять рублей наш герой сунул местному почтальону, поручив ему, лишь только придёт извещение о посылке из Пятигорска, срочно докладывать. За это впоследствии почтальону было обещано ещё два червонца. Почтальон принял десятку, как должное, и спокойно пообещал Чарльз Гарольду исполнить его просьбу. Итак, в предчувствии и в преддверии сказочного богатства, наши герои отдыхали и набирались сил.
В первый же день им удалось снять комнату в двухэтажном каменном особняке, принадлежащем пожилому мингрелу по фамилии Чхарчхалия. В комнате у наших героев теперь стояли две широкие кровати, шкаф, стулья, стол, помещалась она на втором этаже, - в общем, после каморки гречанок это были райские апартаменты. Плата за комнату была рубль в день, что тоже являлось немаловажным плюсом. Чхарчхалия выделялся огромным ростом и массивным носом, который смотрел немного вбок, и был вполне компанейским мужиком. Каждый вечер он усаживался за столик во дворе, пил самодельное вино и донимал наших героев бесконечными охотничьими рассказами, причем, каждый раз вспоминал одни и те еж случаи: как убил одной пулей двух кабанов, как дрался с рысью, как встречался с медведями. Медведи – это был конёк Чхарчхалия, о них он мог рассуждать бесконечно:
- Разве можно убивать медведя? Нет!.. Это ж человек лесной, понимаете? И мясо у него очень вкусное, как у человека… Но нельзя его есть, потому говорю, медведь – лесной человек. Да, всё у них так же, как у нас: есть мужчины, есть женщины… Нельзя медведей убивать, нельзя!
Брюханов, не забывая про вино, временами пытался привлечь внимание Чхарчхалия своими рассказами о рыбалке, но мингрел рыбу не уважал, и, перебивая Александра, всё вспоминал про медведей. Чарльз Гарольд во время таких бесед преимущественно молчал, лишь изредка вставляя какое-нибудь философское замечание.
Ещё в доме жила жена Чхарчхалия, Елена Тарасовна. По происхождению она была русской, но молодые годы провела на Украине и тараторила, как настоящая хохлушка. Также во дворе обитали две собаки, кошка с котятами и колония кур. Один ещё молодой и несмышлёный щенок по кличке Заяц весь день сидел на цепи и всегда при появлении Чарльз Гарольда вскакивал на задние лапы: он знал, что наш герой держит в карманах кусочки сахара. Угощение Заяц ловил на лету, опустив голову, быстро разгрызал сахар, проглатывал и поспешно опять становился в стойку, надеясь на новую подачку, а большие чёрные глаза его задорно блестели.
- Глупый ты, Заяц, - гладя щенка, говорил наш герой, - за три квартал видно, что газет не читаешь…
Второй пёс по кличке Белый был стар и печален. Большую часть времени он спал, а если и бодрствовал, - всё равно лежал с закрытыми глазами. Чарльз Гарольд любил посидеть рядом с Белым, тихо поговорить с ним, угостить сахаром. Белый тоже любил сахар, но если кусочек лежал в десяти сантиметрах от носа, обычно ленился встать и дотянуться. Сидя рядом с псом, Чарльз Гарольд неторопливо рассуждал о жизни, её высокой цели, её красоте и уродстве, а Белый лежал неподвижно, слушал и изредка моргал большими гноящимися глазами. Нашему герою почему-то очень нравился этот старый, задумчивый, печальный пёс. «Неужели и я когда-нибудь стану таким?» - спрашивал себя Чарльз Гарольд, заглядывая в мудрые, всё познавшие и во всём разочаровавшиеся глаза Белого.
Кошка с котятами селилась в саду, где они вели дикий образ жизни. Котята, запуганные пьяными выходками Чхарчхалия, при виде людей разбегались и прятались. Кошка не отличалась пугливостью, но была вечно озабочена своими детишками, и Чарльз Гарольду не о чем было с ней поговорить. Что касается кур, то они жили в курятнике, там же ели, спали, кудахтали, «гребли от себя», и с ними наш герой вообще не общался.
Каждый день сообщники, как заправские курортники, ходили купаться к морю. Путь к нему был нелёгок: сначала приходилось перебираться через речку Аджику, которая брала начало где-то в районе нефтекомбината, оттуда же несла мазут в море, а местным жителям по совместительству служила превосходной помойкой. Речка не отличалась глубиной, и у её берегов вечно рылись в пищеотходах свиньи и индюки. В качестве мостика через Аджику была переброшена металлическая труба, по которой ходили только волевые, смелые люди. Наши герои, как вы понимаете, дорогие читатели, входили в это число и без страха шагали по трубе на другой берег. После преодоления водной преграды их ожидало другое препятствие: дорога. Она тянулась вдоль побережья и бесконечным потоком, презрев всякие скоростные нормы, по ней мчались машины всех калибров и мастей. Бывало, нашим героям приходилось ждать и десять, и пятнадцать минут, прежде чем удавалось, улучив момент, проскочить на другую сторону перед самым носом свистящих грузовиков.
Зато, пройдя через всё это, сообщники могли с чистой совестью насладиться морем. На пляже стояла просто райская пустота, не чета визгливому ялтинскому лежбищу, где в полдень негде вздохнуть… Здесь же, случалось, от волнореза до волнореза не лежало ни одного отдыхающего! Можете ли вы, дорогие читатели, представить себе подобное блаженство?
Самым приятным временем на море было утро, когда лицо слегка освежал лёгкий, тёплый ветерок, пригревало ласковое, пока не жаркое солнце, а сине-зелёное море отдыхало без волн, даже без ряби, и только будто слегка покачивалось. Вода в этот час, ещё не взмученная волнением и ногами купающихся, бывала прозрачной и с волнореза можно было увидеть многочисленных обитателей моря: ближе к поверхности проплывали стайки серебристых ставридок, ниже суетились вспыльчивые морские собачки, по заросшим илом и ракушками камням пробирались куда-то важные, деловитые крабы, а на песчаном дне, затаясь, лежали печальные рыбы-иглы.
Совсем другим было море, когда поднималось волнение. Неровными, грозными цепями надвигались волны на берег. Часть из них разрубалась волнорезом и оседала, теряя силу, но некоторые доходили до самого берега, где вдруг вырастали раза в два и бежали, словно торопясь куда-то, высокие и грозные. То доска, то обломки веток, то клочки бумаги на миг вздымались гребнем волны, и опять исчезали. Но вот гребень волны с шумом вспенивался, волна обваливалась, закручивалась, ударяла в камни, расшвыривая в разные стороны мелкую гальку, плевалась на сухой берег, заливала пригревшиеся на солнце овальные камни, разом перекрашивая их из светло-серого цвета в чёрный, и исчезала, а следом за ней спешили новые волны.
Впервые наши герои сполоснулись в водах Чёрного моря, когда оно слегка штормило. Брюханов радостно запрыгнул в море, но, остановившись, съёжился, не рискуя окунаться.
- Бррр, не такая уж теплющая вода! – заметил он, на цыпочках ступая по подводным камням.
- Закаляйся, Отец! – воскликнул Чарльз Гарольд и, подтянув плавки, нырнул вниз головой. Некоторое время из воды торчали пятки, потом пропали и они, а через десять секунд наш герой, отфыркиваясь, всплыл на порядочном отдалении от места погружения.
- Ну и здоровы вы нырять, Гарольд! – подивился Александр. – Мы с Васей вот тоже как-то, чирей нам на руки, чекушку в речку уронили, потом целый час ныряли-ныряли, шарили-шарили – и ни черта, только чуть не утопли оба. Вас бы нам тогда, Гарольд, было б дело…
- Кончай болтать, плыви сюда! – обернувшись, крикнул наш герой. – Не видишь, волны идут?!
И верно, средь волнушек небольших и неопасных вдруг выросли сразу три высокие, крутые волны и двинулись на берег. Брюханов стоял по колено в воде и с интересом следил за приближающимися «гостями».
- Заплывай глубже! – крикнул Чарльз Гарольд. – Накроет тебя!
- Вы думаете, Гарольд? – удивился Александр.
- Что тут думать… - волна подняла нашего героя на гребень, опустила в «яму» и вновь подбросила. – Всё! Поздно уже! Теперь мужайся!
Гребень первой волны угрожающе вспенился, Александр повернулся, решив выбежать на берег, но не смог сделать и шага – сильным течением его засасывало обратно, по ногам больно застучали плывшие навстречу волне камни.
- Штыб! – успел выкрикнуть Брюханов. В следующий миг волна накрыла его, перевернула, закружила, больно ткнула головой в дно. Не успел несчастный Александр опомниться, как был ударен следующей волной. Третья волна подхватила беспомощное тело толстяка и бросила на берег.
- Как самочувствие? – заботливо поинтересовался подплывший Чарльз Гарольд.
- Фууу… - Брюханов отползал подальше от моря, тяжело дыша. – Всё болит, как избитый, и башка гудит. И мутит, как с похмелюги. А вода-то в море! Я думал – брехня, а она и вправду солёная! Интересно!
Больше Александр, наученный горьким опытом, не попадал в такой волновой переплёт. На следующий день он попробовал порыбачить. Он намотал леску на палец, и, нанизывая на крючок мясо из ракушки, спускал его с волнореза. Не прошло и секунды, как крючок заглотила маленькая, но пузатая серая рыбёшка – и пошло. Такая бесперебойная рыбалка увлекла даже Чарльз Гарольда. Наши герои удили, пока к ним не подошёл какой-то местный паренёк и не расстроил их сообщением о том, что наловили они ядовитых морских собачек. Название, впрочем, вполне соответствовало истине, ибо пойманные рыбы вели себя крайне неделикатно и больно кусали рыбаков за пальцы.
- Собаки… Тьфу ты! – ворчал Александр, вытряхивая кусачую и пузатую мелюзгу из полиэтиленового кулька. – Я-то думал, мы их нажарим, и с пивком! Собаки… Правда, вы, Гарольд, говорили как-то, что ели собаку?
…В перерыве между отдыхом наши герои, бодрые и освежённые, шли обедать в столовую, где изо дня в день подавались одни и те же кушанья: суп-харчо, чахохбили, которое почти не отличалось от супа-харчо ни цветом, ни вкусом, ни внешним видом, ни обилием острого соуса, а также пиво. Имелись, правда, и диетические блюда, внесённые в меню: яйцо отварное, каша рисовая, хлеб чёрствый, - но ни Чарльз Гарольд, ни Брюханов диетой не увлекались.
Так приятно и мирно проходили дни наших героев. После долгих недель бесконечных треволнений и мытарств что могло быть лучше такого спокойного, обстоятельного отдыха. Правда, вскоре склока между семьёй Чхарчхалия и их соседями-армянами внесла некоторое разнообразие в курортную жизнь охотников за миллионом.
Домик армян был одноэтажным и маленьким, но народу в данный момент там проживало около дюжины. С утра до ночи наши герои могли слышать разноголосый шум на армянском языке, а также музыку патефона. Наиболее часто армяне крутили пластинку с задушевной лирической песней, посвящённой деньгам.
И ваше нежное шуршание
Приводит сердце в трепетание,
- пел приятный фальцет, и Чарльз Гарольду очень нравилась песня. Впрочем, к началу конфликта ничего выше сказанное не имело отношения.
Конфронтация началась неожиданно. Кто же, на самом деле, мог ожидать, что армянский цыплёнок-недолеток пробрался через дыру в заборе во владения Чхарчхалия. Сделал он это, скорее всего, от невинного свойственного юношеству любопытства, но никак не из злого умысла, тем не менее, последствия его поступка были печальны. Заметив пропажу, армянка обратилась к Елене Тарасовне с гневной речью, в которой призывала её вернуть заблудшего цыплёнка.
- Погоди, вот вечером куры сядут, я тебе его поймаю и отдам, - сказала Елена Тарасовна, в общем-то, не лишённые здравого смысла слова. Армянка не стала ждать вечера, она закричала, подняла скандал и вызвала милицию.
Не скоро троим прибывшим на место происшествия милиционерам удалось скрутить перепуганного цыплёнка, злоумышленник бегал по огороду и увёртывался до последнего. Но в конце концов, добро победило зло: милиция прижала цыплёнка в углу, арестовала, и, не требуя предъявления паспорта и прочих необходимых в таких случаях формальностей, доставила беглеца назад к армянам.
Но это был не конец, а лишь начало заварухи. Вечером, когда Чарльз Гарольд и Брюханов уже готовились отходить ко сну, комнату их посетила Елена Тарасовна.
- Вот, хлопчики, я тута написала на армян… В райком заявление, - без обиняков сказала она. – Вы, пожалуйста, перепишите это… Чтоб грамотно. А муж мой потом перепечатает.
С этими словами хозяйка протянула нашим героям огромный, свёрнутый трубкой лист неопределённого формата. Чарльз Гарольд поинтересовался, а почему бы не перепечатать сразу, на что Елена Тарасовна призналась, что пишет она «дюже непонятно». Действительно, её опус представлял из себя причудливую смесь русского, украинского и блатного языков, а так же страдал отсутствием знаков препинания и, в связи с этим, законченных по смыслу предложения.
- Знаете, - заметил Чарльз Гарольд – мы приехали сюда, в некотором роде, отдыхать. А редактировать ваше сочинение – это труд, и труд немалый!
- Нечё я тута не сочиняла! Всё, как есть писано! – заволновалась хозяйка и затараторила что-то с такой скоростью, что у нашего героя замелькало в глазах. Он несколько раз моргнул и миролюбиво разъяснил Елене Тарасовне, что за свой труд хотел бы иметь плату и, хотя бы не платить за снимаемую комнату.
- Только так! – подтвердил Брюханов.
Хозяйка немного погрустила, но вынуждена была смириться и, спустившись вниз, вернулась с нелинованным листом сероватой бумаги, который по размерам своим превосходил первый.
- Что это за простыни? – удивился Чарльз Гарольд. – Тетрадей, что ли, нормальных нет?
- Нету, сынок, - виновато вздохнула хозяйка.
Она говорила правду. На другой день наши герои сделали вылазку в центр города, где в канцтоварах тетрадями не пахло, зато около базара гурьба цыганок торговала тетрадями, а также школьными дневниками, разумеется, по спекулятивной цене.
- До чего острый у этой породы нюх на дефицит, - подивился тогда наш герой, - но, в общем, я считаю, это даже неплохая реклама учёбе. Достать дневник у цыганки – в этом есть что-то влекущее, романтичное, повышающее интерес к школе и приобретению знаний! Если б все покупали учебники и дневники у цыганок, может, не было б столько тунеядцев!
- - -
Привести сбивчивую рукопись Елены Тарасовны в более-менее суразную форму оказалось не шуточным трудом, но Чарльз Гарольд не привык пасовать перед трудностями и смело сел за работу. В первой, если так можно выразиться, главе заявления, хозяйка пространно доказывала, что цыплёнок просто физически не мог пролезть в дыру забора, а, следовательно, армянка сама перебросила его через изгородь, дабы спровоцировать конфликт. В связи с этим Елена Тарасовна припоминала, как однажды двое её цыплят, покинув отчий курятник, перебежали к армянам, и больше их никто не видел. Во второй главе истица привлекала внимание общественности и властей к нечистоплотному поведению соседей-армян, приводя следующие факты: одна из армянок, месяц проработав в продуктовом магазине, выкрала оттуда шестьсот двадцать рублей, другую армянку выгнали из продавщиц «Молочного» магазина, когда там вдруг обнаружилась недостача в одна тысяча сто пятьдесят семь рублей. Часто к армянам приезжали многочисленные гости, которые пьянствовали несколько дней кряду и спали в палатках на огороде. В довершение списка прегрешений упоминалось, что два года назад семнадцатилетний армянский сынок в пьяном виде сильно избил саму Елену Тарасовну, но армяне, чтоб не доводить дело до суда, заплатили ей за перенесённые побои двести рублей. Короче говоря, никто из членов многочисленной армянской семьи не был чист перед законом.
Чарльз Гарольд добросовестно переписал всё это связным и понятным языком, а старый Чхарчхалия, оставив рассказы про охоту и самодельное вино, перепечатал заявление в трёх экземплярах: один – в райком партии, другой – в прокуратуру, третий – себе, на всякий случай. В принципе, дорогие читатели, множить кляузы – это, по-моему, не лучший способ применения печатной машинки, хотя, возможно, вы думаете иначе. Армяне ночью тоже не теряли времени даром, сочиняя заявления на Чхарчхалия. Война разгоралась.
Глава 60
ЗАГОВОРЫ И СКЛОКИ
Пётр Иванович Облезлых с посылкой под мышкой семенил по пыльной Очамчирской улице и, не смотря на расстёгнутый ворот рубахи, обливался потом от жары, духоты, избыточного веса и волнения. Директор школы тяжело дышал, ускоряя шаг, но всё никак не мог обогнать шедшую впереди него большую свинью. Облезлых загадал, что если перегонит свинью, беды перестанут падать ему на голову, и теперь очень расстраивался, а свинья шла деловито, смотрела себе под ноги, и никто на многолюдной улице не обращал внимания на свинью. Действительно, было б на что смотреть!? Мало ли свиней ходит по нашим улицам? Лично мне они мозолят глаза на каждом шагу. Вот если б мне показали настоящего человека – это было б интересно, а свинья… Я и сам-то, дорогие читатели, в своей бурной жизни неоднократно поступал по-свински.
- Устал? Давай помогу, Петя, - предложил шедший рядом с миллионером толстый грузин по фамилии Горидзе.
- Спасибо, не тяжело, - стирая пот со лба, ответил директор школы.
- Что там хоть у тебя? – спросил Горизде.
- У меня? – вздрогнул Пётр Иванович. – Да… У меня там… тёплые вещи!
- Да, у нас бывает холодно… Смотри сюда! Какой дом мог бы быть! – сказал Горидзе, кивнув на фундамент и недостроенный первый этаж крупного жилого дома. – Ворюгошвили строить начал… Посадили его… У тебя, Петя, ста рублей не найдётся?
- Что? Сто рублей? Нет… Откуда ж мне их взять? – пожал плечами Облезлых, крепче прижимая к груди набитый купюрами ящик.
- На похороны меня пригласили, - пояснил Горидзе. – А у нас без ста рублей не приходят. Склепы каменные, несколько тысяч стоят… Обычай. В России-то, я слышал, крематории для этого… Всё культурно.
Как и основная масса коренного Очамчирского населения, Горидзе проживал в собственном двухэтажном домике. Семья его была небольшой: жена, которая весь день топталась на кухне и на огороде, и двое несовершеннолетних ещё сыновей в вельветовых штанах, которые с утра до ночи скитались по пляжам в поисках женщин. Сам Горидзе, завязавший с былыми жульническими махинациями, коими занимался под руководством Альтшуллера, сейчас мирно трудился в народном контроле, тихо кормился взятками, а в свободное время честно спекулировал дарами сада. Старого друга Петю Горидзе встретил с неописуемым радушием и бесплатно отделил ему комнату на втором этаже, где Облезлых и отсиживался в ожидании посылки. Но вот, она пришла! Теперь надо уезжать, и скорее. Ведь свинью на улице обогнать так и не удалось! Да и сердце миллионера давно ныло в предчувствии нехороших событий.
Пётр Иванович, уже заходя в калитку, заметил, что во дворе за столиком, в тени виноградных лоз сидит какой-то посторонний человек. Незнакомец был низкого роста, а лицо имел морщинистое, со шрамом. Он молча сосал сигару и не пошевелился при появлении хозяина дома с гостем. Пётр Иванович первым узнал сидящего за столиком человека.
- Здравствуйте, - проговорил директор школы.
- Здравствуй… те, - растерянно сказал Горидзе, тоже узнав незваного гостя.
- Привет, пареньки! – усмехнулся человек со шрамом. – Я рад видеть вас здоровыми и пузатыми! Садитесь!
Да, дорогие читатели, это был Альтшуллер. «Неужели пропал, - металось в мозгу Петра Ивановича. Он держал в руках посылку с миллионом, боясь поднять глаза на Альтшуллера. – Знает или нет?! Если нет – зачем он тут?»
- Вот так встреча, - продолжал усмехаться Альтшуллер, злобно скаля свои редкие, кривые зубы. - Не надеялись, небось, узрить меня живьём. Сядьте, я сказал!
Пётр Иванович и Горидзе, оба взволнованные, напуганные и не ожидающие ничего хорошего, покорно опустились на лавку рядом с бывшим шефом.
Альтшуллер повёл туда-сюда зрачками, хихикнул и, приблизив своё лицо к носу Облезлых, опять дохнул гнилостным запахом. Директор школы поёжился, подумав, что не зря сегодня ему не удалось догнать свинью…
- Послушай, Пётр, - строго заговорил Альтшуллер, - ты почему прячешь глаза? На меня смотри, на меня! Вот так… Помнишь, ты говорил мне, что деньги твои хапнул Чарльз Гарольд, а?
«Знает… Всё кончено, - понял миллионер и чуть не заплакал, но в последний миг сдержался и решил отпираться до конца.
- Да. Чарльз Гарольд забрал у меня все деньги, - кивнул директор школы и, сняв очки, стал ковыряться в глазу, притворяясь, что в ресницах запуталась соринка. На самом деле Пётр Иванович боялся смотреть в глаза Альтшуллеру, который после отбытия срока наказания стал злобен, жесток и невежлив до неузнаваемости.
- Значит, говоришь, Чарльз Гарольд, - усмехнулся Альтшуллер, и сердце Облезлых едва не застряло между рёбрами от дикого страха. – Так… Так вот, я его выследил! Чарльз Гарольд живёт здесь, в Очамчире, с каким-то мужиком, и они следят за тобой, Пётр. Как ты это объяснишь?
- Следят?! – Петру Ивановичу не стоило труда изобразить испуг, он и так весь трясся. – Значит, убить хотят! Тогда не смогли, а… Да-да, убить, чтоб не осталось свидетелей!
Хмурый Горидзе сидел молча, изредка переводя взгляд с одного собеседника на другого.
- Убить, говоришь, - задумчиво протянул Альтшуллер и замолчал. По столу медленно ползла какая-то крылатая букашка. Альтшуллер посмотрел на неё сверху, затем с силой прижал указательным пальцем и тщательно размазал о доску. Пётр Иванович сосредоточенно смотрел в землю. Пока, кажется, беда прошла стороной, но страх не проходил, а тяжёлый ящик буквально жёг огнём пухлые ляжки директора школы.
- Ты не знаешь, Пётр, этот Гарольд вооружён? – тихо спросил Альтшуллер.
- Да-да-да! – воскликнул Облезлых. – Очень сильно вооружён.
- Чем? – улыбнулся Альтшуллер и вдруг совершенно неожиданно громко расхохотался. – Рогаткой? У такого дерьма, как он, не бывает оружия!
- Да-да, не бывает, - покорно согласился миллионер.
- Сейчас мои люди беседуют с почтальоном, - бесстрастно продолжал Альтшуллер, перекидывая сигару из одного угла рта в другой. – Почтальон работал на Чарльз Гарольда. Сегодня он поработает на нас… Сегодня.
- Может быть, вина? – предложил Горидзе. – Или арбуз могу разрезать!
- Сегодня… - тихо повторил Альтшуллер и вдруг спросил, резко повернувшись к Горидзе. – А ты где теперь работаешь?
- Я… - замялся тот. – Я нигде не работаю, я контрол. Так вина или…
- Сегодня пойдёшь с нами, - тоном, не терпящим возражений, проронил Альтшуллер. – Сегодня вечером… Слушай, Пётр? Скажи, зачем ты сюда прилетел?
- Да, - с новой силой заволновался директор школы, придумывая, как бы правдоподобней соврать, - денег не было… На билет до Свердловска не хватило, так я сюда, чтоб у друга занять… А у него тоже нет.
- Ох, пареньки, - с усмешкой покачал головой Альтшуллер, - ну надо ж так себя вести, а? На, Пётр! Вот сто рублей, покупай билет, лети к своей толстой жене, и чтоб я тебя тут не видел! Эй ты, Гога! Вино-то тащи. И арбуз тоже.
- - -
Дождь лил всю ночь, и наши герои, ворочаясь, слышали сквозь сон, как крупные, тяжёлые капли стучат по листьям виноградника. К утру ненастье не прекратилось, по этой причине сообщникам даже пришлось отказаться от посещения столовой и на завтрак довольствоваться большой сухой лепёшкой из чёрной муки – такой сорт хлеба продавался в здешних магазинах и чаем, некрепким и холодным. Брюханов долго сокрушался по этому поводу, но наш герой был непреклонен:
- Во-первых, мне не хочется мокнуть в струях проливного дождя, во-вторых, пока мы ещё не стали миллионерами, и надо экономить, а в-третьих, люди едят для того, чтобы жить, но живут не для того, чтобы есть!
- Чего-чего? – насупился Александр. – Опять из вас, Гарольд, прёт всякая глупость!
- Это не мои слова, - сказал наш герой, - какой-то писатель высказывался, и я с ним вполне согласен.
- Не знаю, не знаю… Если не жрать по-нормальному, на черта вообще жить тода?
Пожевав сухого хлеба, Брюханов вновь запалился на койку и продолжал ворчать оттуда, но Чарльз Гарольд не слушал его. Он тоже лежал и размышлял о жизни. Неужели долгожданная цель близка? Всё в душе замирало от этой соблазнительной мысли и, в то же время, было почему-то немного грустно. Ведь значит, приключения кончаются… Что-то немаловажное уходит из жизни, уходит безвозвратно.
Правда, пока-то ещё наш герой вращался в гуще событий. На его рабочем столе лежала очередная кляуза в прокуратуру, в которой сообщалось о возмутительном факте: попытке со стороны армян нанести Елене Тарасовне телесные повреждения. Дело обстояло так: вчера во время словесной баталии супруга Чхарчхалия крикнула в лицо толпящихся за изгородью армян:
- Мы честно живём, а вы только и знаете, что воруете!
На это рассвирепевшие армяне отреагировали чрезвычайно остро: запустили в Елену Тарасовну кирпичом и палкой, а также пригрозили, что убьют самого Чхарчхалия. Теперь хозяин дома, оставив вино и медвежьи рассказы, срочным порядком выехал в Тбилиси, где у него была «рука» в горкоме партии, а наш герой редактировал очередное заявление.
Во второй половине дня дождь несколько поутих и, пользуясь этим, наши герои сделали вылазку в столовую. Возвратившись домой, они застали Елену Тарасовну в аффективном состоянии.
- Что пишут?! Что же они пишут, гады! – всхлипывала она, потрясая острыми кулачками. – Была в райкоме, а мне читают, что будто я пью, а потом пьяная хожу по улицам и всем задницу показываю!.. Разве ж это так?
- Абсолютно неверно! – успокоил старушку Чарльз Гарольд. – Не волнуйтесь, в ближайшее время мы заткнём им глотку. И за клевету они тоже ответят!
- Ой, спасибо, хлопчики, - нервно прослезилась хозяйка, глядя на наших героев с материнской любовью. – Спасибо вам… Заявление моё переписали?
- Вечером будет готово, - сказал Чарльз Гарольд, поправив шляпу, и Брюханов тоже кивнул со скромным достоинством: в глазах Елены Тарасовны наш герой и Александр были полноправными соавторами.
Дальнейшая беседа на тему войны с армянами продолжалась в деловитом, спокойном ключе, как вдруг Елена Тарасовна насторожённо провела рукой по ноге, изменилась в лице, затем подняла платье и обнаружила на коленке небольшой синячок.
- Ай! Что делают, изверги! – воскликнула она, и в голосе её звучало, казалось бы, неуместное в такой трагичный момент торжество.
- Что делают? – не понял Чарльз Гарольд.
- Как что?.. Кинули в меня палкой и кирпичом вчера, я-то ничего не почуяла, думала, промахнулись, а вот, смотрите-ка, синяк!.. Значит, попали!
После такого логичного вывода, Елена Тарасовна, не теряя времени зря, поспешила к судебному врачу, чтоб документально засвидетельствовать своё телесное повреждение. Наши герои не стали её задерживать, поднялись к себе в комнату и снова улеглись отдыхать…
Глава 61
БИТВА НА ПОБЕРЕЖЬЕ
Когда Чарльз Гарольд проснулся, за окном уже почти стемнело. Опять шёл дождь. Мокрый Заяц уныло выглядывал из мокрой конуры – никто сегодня не угощал его сахаром. Большая чёрная лужа посреди двора устало пузырилась, а задувающий с моря ветер грубо трепал мандариновые деревья. Наш герой долго и задумчиво стоял у окна. Уже не первый раз за последние дни на него накатила противная, необъяснимая хандра.
- Слушай, Отец, - надумав, заговорил Чарльз Гарольд, - чего бы тебе больше всего хотелось в жизни? Не знаешь?
- Ой, вы ж знаете, Гарольд, не терплю я этой трепотни, - потянулся сонный Александр. – А вообще, вот знаете… Надоела такая жизнь, чирей ей на все места. Мотаемся с вами, мотаемся с места на место, ловим, ищем… Надоело!
- Интересно… И чего бы ты хотел?
- Ну… А хотя бы дома жить, опять к жене с детями, штыб их холера взяла. Там хоть, худо-бедно, приходишь куда-то, кто-то накормит тебя, постирает, поговорит, свой угол у тебя… Чтоб всё в жизни, как бы сказать, ну как всегда чтоб было каждый день! А с вами, Гарольд… Не знаю, что завтра?
- Разве же это не прекрасно! – удивился наш герой. – Не знать, что ждёт тебя завтра. Идти навстречу преградам и брать их! Романтика всегда утешала меня в трудную минуту…
- Надоело, - коротко зевнул Брюханов.
- Ничего ты не понимаешь! – раздражённо бросил наш герой и тоже замолчал.
На двор спустилась темень. Крупные капли дождя падали на стекло и медленно сползали вниз, оставляя за собой широкие, неровные следы. Потом капли спускались на раму и исчезали, а следы долго стояли на стекле, пока не смывались другими каплями.
Металлические ворота тихонько скрипнули. Заяц пулей выкатился из конуры и залился звонким, вдохновенным лаем. Чарльз Гарольд проворно сбежал по лестнице со второго этажа, прикрикнул на нервничающего щенка и подошёл к изгороди. Ночным визитёром оказался почтальон.
- Извещение пришло, - сказал он, - и этот толстый с лысиной пошёл с ним на почту. Я сам видел…
«Что-то странно, - подумалось Чарльз Гарольду, - час, казалось бы, не совсем подходящий для таких дел… А может, здесь так принято?»
- Двадцать, - напомнил почтальон, флегматично зевая.
Наш герой молча отдал осведомителю две красненьких и, не мешкая, побежал обратно в комнату.
- Вставай, Отец! – вскричал он. – Быстрее!
- А что случилось?
- Облезлый пошёл за деньгами. Начинаем последнюю операцию.
- А как назовём операцию? – осведомился Александр, медленно приподнимаясь на койке.
- Как угодно, только сейчас не время. Потом, когда на старости лет я займусь мемуарами, придумаю красивое название, которое войдёт в историю, а сейчас быстрее! Если уж сегодня мы не накроем Облезлого, я сам себе оторву голову!
Через минуту наши герои, покинув кров, решительно и смело шагнули в непроглядную тьму южной ночи. Они двигались быстрым шагом, временами срывающимся на бег, очень скоро попали на открытое место и увидели море. Вернее, увидели они немногое, но услышали грозный рёв, чуть не свалились под пронзительным дующим с моря ветром и поняли, что сегодня стихия не шутит.
- Ну и погодка, - заметил Брюханов, - чирей ей на ноги! А ветрище-то! Даже плевать боюсь – вдруг мне в морду воротится.
- Вперёд! – воскликнул Чарльз Гарольд, потуже надвигая на голову шляпу.
Речка Аджика в этот грозный час совершенно не походила не себя: из вонючего полуболота она вдруг преобразилась в бурную горную стремнину, которая несла вспенивающиеся воды в море и при этом предостерегающе шумела. Труба-мостик в темноте едва просматривалась, но Чарльз Гарольд даже не подумав об опасности, шустро перебежал по нему на другой берег. Перебежав, он обернулся и замер – Брюханов одиноко стоял посреди трубы и не мог шагнуть дальше. С Александром случилась распространённая беда людей, идущих над высотой: он посмотрел вниз, испугался, и, остановившись, не в силах был сдвинуться ни вперёд, ни назад. Ноги его мелко дрожали, труба – тоже, а внизу бурлила чёрная, разошедшаяся Аджика.
- Отец! Иди быстрее! – крикнул наш герой. – Иди!
- Я… Там такое течение, - грустно поёжился Брюханов.
- Не смотри вниз – и вперёд! А то упадёшь!
- Я тоже так думаю… Ноги не шагают.
- Успокойся, - инструктировал Чарльз Гарольд попавшего в беду товарища, – подумай про что-нибудь другое и иди! Иди вперёд!
Александр тоскливо поднял глаза к небу – там было черно. Труба качалась всё сильнее. Ветер немилосердно трепал полы Брюхановского пиджака, то раздувая их парусом, то сминая, как газету.
- Как вы считаете, Гарольд, - чуть подрагивающим голосом заговорил Александр. – Водка в этом году опять подорожает?
- Конечно. Я даже читал статью по этому поводу…
- Так это ж хреново, Гарольд, - вздохнул Брюханов и сделал широкий шаг вперёд. Нога предательски соскользнула с влажной трубы, Александр накренился, последний раз взмахнул руками и молча полетел вниз. Чарльз Гарольд услышал глухой всплеск, а затем всё вновь потонуло в темноте, вое ветра и злобном шуме бурлящей Аджики.
- Погиб Брюханов, - с горечью подумал наш герой. – Погиб друг…
Однако на скорбь не оставалось времени и, ещё туже надвинув на лоб шляпу, Чарльз Гарольд трусцой продолжил свой путь к почте. Вскоре он выбежал на тёмную, пустынную набережную и уже вблизи увидел, как разгулялось море. Волны вздымались и пенились кругом, до самого горизонта, и вряд ли посчастливилось бы тому, кто вдруг очутился бы в этом кипящем аду. Пляж был залит полностью, вода билась в стену, лёжа под которой в лучшие времена загорали наши герои, да и не только они, а ветер сбивал с ног и препятствовал быстрому бегу Чарльз Гарольда.
Пригибаясь, наш герой всё же продвигался вперёд, утешаясь мыслью, что и Пётр Иванович находится сейчас не в лучших условиях. В темноте и шуме моря Чарльз Гарольд не заметил возникшие на его пути тёмные силуэты и увидел незнакомых мужчин, лишь ткнувшись головой в мускулистую грудь одного из них.
- Простите, - машинально бросил наш герой и пошёл дальше, но вдруг четыре сильных руки схватили его сзади, остановили, ударили в живот. От удивления Чарльз Гарольд даже не сопротивлялся, а когда опомнился и рванулся, было уже поздно: он стоял с заломленными назад руками и не мог двинуться. Теперь ему не оставалось ничего лучшего, как вступить в разговор с вызывающе ведущими себя незнакомцами, и он спросил:
- Не понял? Чем обязан? Если у вас ко мне какое-то дело, говорите быстрее, я, между прочим, тороплюсь на свидание! Вы поймите, мужики, моя Тамара не…
- Разинешь пасть, когда спросят, - сказал глухой голос сзади и, чтоб слова эти прозвучали убедительнее, ткнул пленника кулаком в бок. В эту минуту из ночной тьмы вынырнул невысокий, тощий человечек со шрамом на щеке. Четвёртый злоумышленник остановился у проезжей части, что называется, на «шухере». Извините, дорогие читатели, за засорение прекрасного русского языка блатными словечками, но ведь иначе не скажешь…
- Вот мы, наконец, и встретились с тобой, Чарльз Гарольд, - широко улыбнулся человек со шрамом, приближаясь вплотную к скрученному нашему герою, - вот мы и встретились… Моя фамилия Альтшуллер!
- Моё почтение, - сквозь зубы процедил Чарльз Гарольд, - правда, ваши манеры общения меня несколько озадачивают! И, вы конечно извините, но и запах изо рта у вас какой-то затхлый… Мне, как собеседнику, это неприятно, вы бы уж одеколонили ротовую полость, раз уж такое дело…
Злая, жестокая гримаса на миг пробежала по морщинистому лицу Альтшуллера и тут же сменилась победной улыбкой.
- Всё шутим? Ну храбрись-храбрись, - усмехнулся он, покровительственно похлопав Чарльз Гарольда по щеке узкой, шершавой ладонью. – Ты ведь, я понял, паренёк шустрый. Забрал моё письмо у Селёдкина – и пошёл работать! У меня из-под носа перехватил у Валета сведения о Петре и мою дочурку упёк в психбольницу, а теперь взял у Петра мои денежки и думаешь, всех обманул?.. Люблю наивных молодых людей.
И Альтшуллер издевательски рассмеялся, в упор глядя в ясно-голубые глаза Чарльз Гарольда.
- Должен признать, что почти всё сказанное вами имело место, - спокойно ответил наш герой, несмотря на резкую боль в вывернутых руках, - за исключением последнего: денег у Облезлого я ещё не взял. Я, конечно, их у него заберу, с этим никто не спорит, но зачем же торопить события?
- Смелый паренёк! – опять рассмеялся Альтшуллер. Люди, держащие нашего героя, тоже усмехнулись, и наш герой ощутил затылком их глубокое, холодное дыхание. Пронзительный ветер с такой силой дул в ухо Чарльз Гарольда, что ему стало больно. Внешне лицо бывшего президента общества «друзей чужого кошелька» оставалось спокойным, но в глубине его существа начинала закипать нестерпимая ярость.
- Смелый паренёк! – повторил Альтшуллер и, с силой дёрнув пленника рукой за нос, закатился совершенно идиотским смехом. – Так вот, что я тебе хочу сказать… Селёдкин с камнем на шее купается на дне Енисея. Валет с проломленным черепом плавает на дне Невы, твой дружок только что ушёл на дно Аджики… Улавливаешь мысль? В твоё отсутствие мы проверили твою комнату, там ничего нет… УЛАВЛИВАЕШЬ???
- Не совсем, - сказал Чарльз Гарольд.
- Так вот, если ты не скажешь, где деньги, то будешь купаться на дне Чёрного моря с ножом в темени, - с улыбкой пообещал Альтшуллер. – Так как же?
Наш герой глубоко вздохнул, не понимая, чего всё-таки от него хотят. Море билось и рокотало за спиной Чарльз Гарольда, словно преданный друг, который рвётся на помощь, но не может пробиться сквозь каменные преграды. По дороге пронеслась легковая машина, на миг ударила в глаза ослепительным светом фар, и вновь наступила тьма.
- Так как же? – уже без улыбки повторил свой вопрос человек со шрамом.
- Увы… У меня на самом деле нет этих денег, - грустно ответил наш герой.
- Бить! – отрывисто приказал Альтшуллер. Тот час на Чарльз Гарольда посыпались тяжёлые, опытные удары: по рёбрам, по щекам, в живот, в горло. Голова нашего героя беспомощно моталась из стороны в сторону, но плотно надвинутая шляпа покуда держалась на ней. Наш герой молчал и лишь изредка постанывал от особенно сильных ударов.
- Хватит, - остановил избиение Альтшуллер. – Так как, паренёк, ты не желаешь менять свои показания?
Наш герой вздохнул тяжело и хрипло и взглянул в глаза человека со шрамом. Альтшуллер улыбался, показывая маленькие, кривые зубки, и изо рта его опять валил тошнотворный запах гнили. Не утерпев, Чарльз Гарольд набрал полный рот кровавой слюны и с чувством плюнул прямо в глаз усмехающейся физиономии Альтшуллера.
«Что я делаю? – как во сне, подумал наш герой. – Что я делаю? Они же ведь не шутят! Зачем…»
- Ладно, - прошипел Альтшуллер, растирая по лицу кровавый плевок. – Паренёк очень бойкий… Ладно…
И человечек со шрамом вынул из кармана небольшой чёрный пистолет. «Как всё просто, - отметил про себя Чарльз Гарольд. – Всё самое главное в жизни всегда так просто… Гибну, причём по-дурацки… Хотя в таком конце всё же есть что-то… пикантное!»
- На колени, падаль! – Альтшуллер повысил голос до истеричного визга. – Отпустите ему руки! На колени!
Тиски, сжимавшие сзади руки нашего героя, послушно разжались. «Это хорошо, пусть руки отдохнут», - подумал Чарльз Гарольд, устало глядя на направленный ему в грудь ствол пистолета. Сейчас грянет выстрел… Нашему герою чуть-чуть было жалко себя, но в глубине души он чувствовал, что это не зря, и не боялся.
- На колени! – снова рявкнул взбешённый Альтшуллер, и пистолет задрожал в его напряжённой руке. – Где деньги? Где?!
- Да на, стреляй! – воскликнул Чарльз Гарольд, разрывая на груди хлопчатобумажную рубаху. – Всё равно ведь потом штопать, правильно?..
В тот же миг рука нашего героя мелькнула в воздухе и резко ударила Альтшуллера прямо по шраму. Главарь охнул от неожиданной боли и отлетел, повалился на тротуар. Не мешкая, наш герой, будто кошка, скакнул в сторону, и вовремя: двое сзади него уже приготовили ножи.
- Ну! Подходи! – с азартом выкрикнул Чарльз Гарольд, выхватывая из кармана свой трофейный стартовый пистолетик. Не задумываясь, он открыл стрельбу. Зло и отрывисто загромыхали выстрелы. Такого поворота событий, конечно, никто не ждал. Двое рослых бандюг с ножами отпрянули в сторону, а стоящий на «шухере» Горидзе, бормотнув что-то на своём родном языке, поспешил спастись бегством.
- Что? Пулю хотите получить!? – перекрикивая рёв моря, заорал Чарльз Гарольд. – А ну всем бежать! Ну?!
- Убить! – приказал Альтшуллер. Он с трудом встал на четвереньки, прицелился и выстрелил. Шляпа, сорванная пулей с головы Чарльз Гарольда, улетела в бурлящее море. «Как в кино», - подумал про себя наш герой и произвёл ответный выстрел.
Хотя пули Чарльз Гарольда, которых не было, и не причинили никому никакого вреда, враги нашего героя оказались в замешательстве. В темноте и шуме мудрено было бы понять, из какого оружия производится пальба, но вечно так всё равно не могло продолжаться. Стоило бандитам понять, что в руках Чарльз Гарольда безобидная хлопушка, и песенку его можно было бы считать спетой. Наш герой понял это и первым бросился нападать.
Один из рослых детин первым выбежал ему навстречу, в руке противника блеснуло широкое лезвие. Чарльз Гарольд успел поймать бандита за вооружённую руку и попытался нанести ему удар пистолетом по лицу, но противник увернулся, стукнув нашего героя в живот. Чарльз Гарольд отпустил врага и пальнул в него в упор. Бандит на секунду замер в недоумении, и тут сзади громыхнул другой выстрел… Противник нашего героя выронил нож и завалился на спину.
- Чёрт, не в того жахнул! – с досадой сплюнул присевший на тротуаре Альтшуллер и снова выстрелил, но промахнулся.
Пригибаясь, Чарльз Гарольд метнулся на другого врага, стоящего у перил. Кинутый бандитом нож прошелестел у самого уха нашего героя, в следующий миг Чарльз Гарольд высоко подпрыгнул и попал врагу ботинком в горло. Сбоку опять раздался выстрел Альтшуллера. Наш герой пригнулся и тут его обеими руками обхватил бандит, которого удар по шее не вывел из строя. Рука врага тянулась к горлу Чарльз Гарольда.
- Спиной! Поверни его ко мне спиной, Козырь! – крикнул Альтшуллер. Наш герой понял, что если это случится, он будет наверняка убит, и мигом принял решение. Изо всех сил он скакнул через каменные перила, увлекая из собой и растерявшегося бандита.
- А-а-а! – подбадривая себя, заорал Чарльз Гарольд и вместе с обхватившим его мужиком полетел в море. В падении бандит головой задел о край волнореза и, отцепившись от нашего героя, не подавал больше признаков жизни…
Море бушевало. На большом протяжении близ берега вся поверхность воды была белой от сплошного слоя пены, она вскипала и булькала, будто жидкая кашица. В волнах метались огромные, непонятно откуда приплывшие коряги, их подкидывало в воздух будто мелкие щепочки. После падения Чарльз Гарольд с головой ушёл под воду, и течение властно поволокло его вглубь, где с яростным рёвом гуляли волны, готовые разорвать всё живое и мёртвое. «Нет уж», - спокойно возразил морю наш герой и, поплыв обратно, ухватился за металлический прут, торчащий из железобетонной стены. Вода то доходила ему до пояса, то скрывала с головой, но теперь это было не опасно. В таком положении, держась за стену, Чарльз Гарольд мог простоять хоть всю ночь.
«Значит, спасён… - с удивлением подумал наш герой. – Спасён. Смешно?» Всё тело его дрожало от возбуждения и холода, но на душе восстанавливалось спокойствие. Чарльз Гарольд стоял, омываемый с ног до головы грязной морской водой, тяжело дышал и думал: «Что же такое? Почему они требовали у меня денег? Ведь их нет? А… Значит, посылка не пришла, и всё списали на мой адрес… Вот и всё… Впрочем, разве это так важно?»
Чарльз Гарольд поднял голову, надеясь увидеть звёзды, но увидел другое: со стены свешивалась вниз голова. Это был Альтшуллер, он высматривал нашего героя. «Смотрит, - подумал Чарльз Гарольд и инстинктивно стал дышать тише, хотя в шуме шторма он даже мог что-нибудь сказать, и вряд ли Альтшуллер расслышал бы. – Но сверху он меня не увидит, фонаря у него нет! Я в безопасности».
С некоторым любопытством Чарльз Гарольд продолжал следить за действиями своего врага. Минут десять голова маячила на стене, потом исчезла. Видать, Альтшуллер решил, что все погибли, и ушёл. Чарльз Гарольд постоял ещё чуток и хотел было уже выбираться на сушу, как вдруг совсем рядом, на волнорезе, увидел стоящего человека. Альтшуллер спустился вниз, и в руке его можно было угадать очертания пистолета. Опасность вновь нависла над нашим героем. Пока что человек со шрамом осматривал противоположную от волнореза сторону, но сейчас он повернётся и…
Чарльз Гарольд не стал дожидаться этого волнующего момента, он поплыл вдоль стены прямо к волнорезу. Течение опять тянуло его в море, но наш герой сопротивлялся и вскоре крепко уцепился пальцами за край волнореза. Альтшуллер обернулся и, сощурив глаза, стал всматриваться в полосу между стеной и морем. Как дельфин, наш герой выпрыгнул из воды прямо под носом Альтшуллера и в прыжке с силой боднул бандита головой в живот. Альтшуллер ойкнул, выстрелил наугад, но тут Чарльз Гарольд мощным ударом кулака вышиб пистолет из рук противника.
- Ну что? – спросил он у ошеломлённого Альтшуллера. – Не желаете ли продолжить нашу увлекательную беседу?
Человечек со шрамом взглянул в лицо Чарльз Гарольда, что-то прошептал и вдруг с диким криком бросился бежать по волнорезу.
- Стой! Убьёшься там! – крикнул вслед ему наш герой, но Альтшуллер не остановился. Он бежал почти до края волнореза, но вот упал, соскользнул в море. Некоторое время Чарльз Гарольд не видел ничего, но вот большая волна подняла тело Альтшуллера и небрежно швырнула на острый край волнореза. Крика слышно не было, то ли Альтшуллер умер молча, то ли море заглушило своим рёвом его предсмертный вопль.
- Всё, - вслух сказал Чарльз Гарольд и стал выбираться наверх.
Была чёрная южная ночь. Ветер выл, обиженно и немного устало, волны тупо бодали каменную стену, а наш герой, мокрый, злой и дрожащий, брёл по дороге сам не зная куда.
- Деньги пропали, - шептал он, - Пропали… на почте… Плевать! Меня били эти гады… и все сдохли они… Плевать! Всё не так, идти не куда, никого нет и ничего нет! Плевать! Плевать! Плевать… - повторял Чарльз Гарольд, всхлипывая и зачем-то сжимая окровавленные кулаки.
Глава 62
ЛЮБОВНЫЕ КОЛЛИЗИИ
- Тело падает с высоты 80 метров с начальной скоростью 2 метра в секунду. Требуется узнать, через сколько секунд оно упадёт, - монотонно диктовала условие задачи черноволосая и флегматичная учительница. В десятом «А» шёл мирный урок физики: Бирдюгин, морщась, писал у доски, остальные отдыхали в ожидании звонка…
- Мёртвое тело падает с высоты 80 метров, - усмехнулся Миша Зак, - опять садизм… Может, в покерка, а, Витька?
- Сдавай, - равнодушно кивнул Котлецкий, решив, что за картами всё-таки быстрее скоротать время, которое на последнем уроке тянется всегда дольше всего. Яркое сентябрьское солнце, заглянув в окно, деловито припекало десятиклассников. И ученики, и ученицы, тяжко вздыхая, посматривали на часы. Скорей бы кончился последний урок, а там – улица, свобода, молодость! Несмотря на всё это на душе Котлецкого было невесело. Как он когда-то мечтал о приключениях! Минувшее лето сполна одарило его ими, и что же?.. Осталась только грусть и лёгкий осадок разочарования… Нет в приключениях настоящего счастья. Нужно что-то другое…
- В пику заходи, в пику! – подсказывала Хеку перегнувшаяся с задней парты Юлька Копырина. – В козыря ему!
- Тссс! – задумчиво прошипел Миша. – Король! Ха, перебор у меня. У тебя минус десять... Кстати, Витя, где твои дружки, которые сместили нашего Петра? Новую директрису поставили – мерзкая баба. Как она на линейке растявкалась, мне не понравилось. «Десятый класс – самый ответственный период жизни, и надо на время забыть про всё, кроме учёбы!» Что ты скажешь по этому поводу?
- Дело дрянь, - вздохнул Поляк, перетасовывая карты.
- И морда её мне не понравилась – как у лошади, - продолжал недовольстововать Миша. – А звать-то как: Капитолина Иванна! Кошмар… Кстати, ты знаешь, почему Капитолина не ест солёных огурцов?
- Нет.
- Голова в банку не пролазит, - ответил Хек и, прохихикавшись, продолжал. – То ли дело, плешак был… Был – и сплыл… И всё из-за тебя!
Поляк ничего не ответил, осознав про себя, что обвинение Зака вполне справедливо. Принимал участие в заговорах против Петра Ивановича – и что же? Вместо ленивого и, следовательно, безобидного директора поставили директрису, деятельную, злую и опасную. Вот так вот по-дурацки всё и получается в жизни...
Бирдюгин дорешал задачу и, скорчив безразличную мину, ушёл от доски с трояком, физичка стала диктовать задание на дом и в это время Котлецкому передали записку. «Виктор! Будь сегодня после уроков на пришкольном участке возле песочницы», - прочитал Поляк и по почерку понял, что написала это Танька Облезлых. «Странно, - подумал Котлецкий, ведь с тех пор, как она узнала, что я работал на шайку, охотящуюся за её отцом и общался с ней только ради нужных сведений, мы с ней не разговаривали… Даже интересно, что у неё на уме?»
- Так значит, Витя, как всегда, после школы на свидание, - громко, чтоб слышала сидящая сзади Юлька, усмехнулся Миша Зак, не преминувший прочесть записку через плечо Поляка. – Как настоящий Ромео!
- Хек, - устало, но сердито вздохнул Котлецкий, - ты что, давно не получал по очкам? Могу устроить…
- Всё, шутка, не нервничай, - поспешно улыбнулся Зак, - слушай новую шкварку: «Вася! Не раскачивайся на дяде, он не для этого повесился!»
Но вот, наконец-таки, школьный звонок подал свой долгожданный голос. Класс загудел облегчённо и радостно, ученики, на ходу забрасывая тетради в портфели, повалили из душного кабинета. Лишь Юлька Копырина никуда не торопилась. Выйдя в коридор, она присела на подоконник и с задумчивой грустью посмотрела на школьный двор, куда сейчас убежал на свидание Виктор. «Подумаешь, Котлецкий, - с раздражением думала она. – Кто он такой? Эгоист, который не понимает ни красоты, ни чувств… Нужен он мне триста лет!.. И чего я мучаюсь? Он же даже любви моей не достоин!»
- Что стоишь, качаясь, белая берёза? – вопросительно пропел подошедший сзади Миша Зак.
- А… Это опять ты, - с улыбкой обернулась Юлька. – Во-первых, я не стою, а сижу… А во-вторых, куда мне идти?
- В кино хотя бы! – у Хека не было проблем. – Вон в «Искре» «Амаркорд» идёт. Детей до шестнадцати не пускают! Чуваки болтали, классный фильм! Там дети все полтора часа мочатся на экране… Пойдём, сходим сегодня?!
- Ой, Миша-Миша, и когда ты поумнеешь, - покачала головой Копырина, с загадочным прищуром глядя на простоватое лицо одноклассника. – Слава богу, в десятый класс перешёл, а всё дурак!
Зак обиженно помрачнел, опустил глаза и сказал тихим голосом:
- Ты что, Юля? Думаешь, я такой и есть, каким прикидываюсь?
- А как ты думал? – улыбнулась Копырина. – А ты что, хочешь сказать, что умный на самом деле?
- Нет, дурак! – сердито буркнул надувший губы Миша. – Дурак! А что мне ещё остаётся? Живу скучно, хочется от этой скуки отвлечься, вот и треплю всякие глупости! Дурак я… Дурак!
Копырина встала с подоконника и, поправив очки, по-новому всмотрелась в лошадиное лицо Хека. «А в нём ведь что-то есть, - подумала она. – По крайней мере, честнее, чем Витька!»
Миша Зак всё стоял, опустив голову, и в глазах его застыла возвышенная поэтическая грусть.
- Скучно живёшь? – серьёзно переспросила Юлька. – А чего бы ты хотел, Миша?
Вместо ответа Зак неестественно глубоко вздохнул и, приблизившись, осторожно поцеловал Копырину в щёку. Юлька растерялась, хотела что-то сказать, но не смогла, и расхрабрившийся Миша поцеловал её в губы. При этом очки десятиклассников упёрлись стёклами друг в дружку. Хек и Копырина дружно сняли очки, улыбнулись друг другу, а потом поцеловались ещё три раза.
- Пойдём в кино! – прошептал Зак. Юлька, моргая близорукими глазами, кивнула головой. Они взялись за руки и пошли по школьному коридору – молодые, влюблённые, счастливые. Покуривающие возле туалета трудовик и майор Козицкий стали невольными свидетелями этой трогательной сцены, но оба преподавателя страдали острым непохмелитом, жаловались друг другу на головные боли и прочие недомогания и поленились пресечь беспорядки.
- - -
Залитый солнцем пришкольный участок ароматно благоухал ещё не завядшими астрами, но Котлецкий не обращал внимания на прелести природы. Подгоняемый любопытством, он спешил к условленному месту. На скамейке возле песочницы уже сидела Танька Облезлых, в белом школьном фартуке она выглядела моложе своих лет. Виктор подошёл и сел рядом.
- Так что же у тебя ко мне? – подчёркнуто равнодушно осведомился он. Поляк знал о чувствах Таньки и, как любой мужчина, не упускал возможности подразнить влюблённое сердце девушки.
- Дело одно, - ответила Таня, не поднимая глаз. – Ты, наверное, будешь доволен.
Котлецкий приготовился слушать, машинально разглядывая надписи на скамейке. Их было вырезано много: Маши и Пети, Лены и Васи, Марины и Игори неизменно плюсовались друг с другом и приравнивались сердечку, пробитому стрелой. Над всеми этими надписями кто-то крупными буквами вырезал слово «Тоска», наверное, работа над таким словом заняла поболее часа. Впрочем, тоскливого времени никому не жалко.
- Ты связан с людьми, которые гонялись за деньгами моего отца? – после молчания, напрямик спросила Таня.
- Да, - не стал скрывать Поляк, - было…
- Так вот знай, он на днях вернулся, мой отец, - спокойно продолжала десятиклассница. – Сидит дома теперь. И всё нам рассказал. Про миллион свой, и про всё остальное тоже. Деньги он в посылке сюда выслал. Завтра пойдёт получать, но мы с мамой решили, чтоб он все эти деньги… потерял.
- Как это? – удивился Котлецкий.
- А вот так! Он и сам этого хочет. Завтра получит посылку – и оставит где-нибудь. А ты можешь бежать, докладывать своим… Похвалят. И в долю войдёшь.
«Что она говорит? – подумал Виктор. – С ума я схожу, что ли? Похоже на правду, но от глупой Таньки такие слова…»
- У меня всё, - сказала дочка миллионера, вставая со скамейки. – Прощай.
- Стой! – Виктор тоже вскочил на ноги. – Стой… Ничего не понял… Как, Пётр Иванович на самом деле хочет выкинуть деньги? Почему?
- А потому, что поумнел! – резко ответила Таня. – Они же замучили его. Он совсем больным приехал, говорит, чуть не убили его! Да и зачем столько? Пусть он человек безвольный, не очень честный, но… Жалко мне его. Прощай!
- Стой… А почему ты мне об этом докладываешь?
Таня исподлобья взглянула на Котлецкого, и её пухлые щёки взволнованно дрогнули:
- Почему? Потому… Я люблю тебя, - выпалила она, всхлипнула и побежала прочь.
- Стой! – в который раз уже крикнул Поляк и бросился догонять её. «Надо же, какая она, оказывается, умная… и добрая, - думал он, - да и красивая. Как я раньше ничего не видел?!»
Глава 63
В ТУПИКЕ
- …я вернулся – а он около этой речки собственной персоной, смотрю, расхаживает в «семейных» трусах, мазутом воняет и обирает с кустов ежевику. Ей-богу, нигде Брюханов не теряется, - рассказывал Чарльз Гарольд. Всё пожратьлюбивое воинство, за исключением Котлецкого, опять сидело в квартире Поскребухина за столом, сервированным тремя фужерами, тремя кружками, бутылками водки, трёхлитровыми банками пива и связкой вяленой рыбы. Григорий внимательно слушал нашего героя, время от времени задумчиво пощёлкивая пальцами. Брюханов, развалясь в кресле, деловито шелушил воблу. Его великолепный, купленный в Ленинграде коричневый костюм, после купания в Аджике заметно потускнел и со стороны больше напоминал маскхалат.
- И вот, когда я понял, что игрушка проиграна, - прихлёбывая пивко, бойко продолжал Чарльз Гарольд, - меня вдруг потянуло в места, где начиналось наше дело, тебя захотелось повидать, Гриша. А денежки-то вышли! Тут я и купил билет «Спортлото». Те части, что надо сбрасывать, на всякий случай заполнил, а третью оставил чистой, и, дождавшись тиража, честно вписал в неё номера, четыре из которых были выигрышными. Потом в присутствии нашей хозяйки я проверил билет, громко попрыгал от радости, но вспомнил, что мне скоро улетать, деньги нужны сейчас, а выдадут выигрыш только через десять дней. Елена Тарасовна вошла в моё положение и взяла мой билет за сто рябчиков. Короче говоря, только курица гребёт от себя, и я снова здесь! Выпьем ещё раз за нашу встречу, Гриша! Наливай, Отец!
Брюханов молча наполнил фужеры водкой, высосал свой на одном дыхании и продолжил сковыривать с воблы чешую. Наш герой продолжал говорить, выглядел он вполне жизнерадостным, шутил, улыбался, но Поскребухин почувствовал, какая глубокая горечь таится за маской беспечности.
- Чарльз? – спросил он. – А где же твой пиджак? И шляпа? Где они?
- Пиджак я продал в Пятигорске, шляпу застрелили в Очамчире, - выпивая водку, ответил наш герой, - теряем друзей…
- Жаль, - вздохнул пьяный продавец, - а мне так нравилось, когда вы в шляпе. И в пиджаке… Так солидно…
- Ерунда, купим новые, - махнул рукой Чарльз Гарольд. – Как говаривал дядя Петя: тюрьма начинается с гардероба. Будет новая шляпа и…
- Дело не в шляпе, - Поскребухин хрустнул сразу четырьмя пальцами. – Ты, Чарльз, уже всё?.. Не будешь ловить Облезлого?
- А зачем? Денег у него уже нет. Они, по всей видимости, достались какой-то мохнатой руке с почты… В принципе, может, я бы мог попытаться… Сунулся бы туда-сюда, поиграл бы разные роли, авось, напал бы на след, но… Я устал! После того, как меня избивали, как в меня стреляли, я устал. Всё! И давай, Гриша, больше не будем об этом!
Наш герой подошёл к окну и широко распахнул его. Прохладный ветерок с готовностью ворвался в прокуренную, проспиртованную комнату и сдул со стола на пол сухую чешую. Высокий тополь заглянул в окно и неодобрительно покачал ещё не облетевшими листьями.
- Как обидно, Саша, что всё так кончилось, - сказал Поскребухин, - как обидно.
- Да… Мне тоже обидно, подтвердил Александр, наливая в кружку холодное пиво. – Как так? Ведь Гарольд – великий человек…
- Ты льстишь мне, Отец, - улыбнулся наш герой. – Вообще-то, в мировой истории выделяются три великих человека: Юлий Цезарь, Наполеон и мой дядя Петя. И, заметь, все трое плохо кончили… правда, на этом свете ещё никто хорошо не кончал, но это детали, верно, Отец?
- Да, мы-то ясно плохо закончили, чирей нам на пятки, - вздохнул Брюханов, - хотя могло быть и хуже. Гриша, сходи в холодильник, там ещё одна стоит!
Поскребухин, качнувшись, вышел в коридор, рванул на себя дверцу холодильника, два раза боднул её головой и, вытащив из морозильника бутылку «Русской», благополучно вернулся к столу.
- А почему? – спросил он. – Почему плохо? Мне сейчас хорошо!
Чарльз Гарольд слез с подоконника и направился к столу, но не рассчитал движений, стукнулся плечом о шкаф.
- Ты пойми, Гриша, - потирая ушибленное место, сказал бывший президент общества «друзей чужого кошелька», - если в комнате стоит шкаф – это, конечно, хорошо, но ведь это ещё не даёт нам счастья, верно? Отец! Наполни бокалы! Я говорю тост!
Брюханов поспешно разлил водку по фужерам.
- Поднимем бокалы, - уже слегка заплетающимся языком заговорил наш герой, - и выпьем, выпьем за то, чтоб никогда не признавать себя побеждёнными! И никогда не стонать! Вспомните, друзья, сколько раз срывались наши великолепные операции? Сколько раз мы почти держали за жабры птицу счастья, а она вырывалась! Но мы не сбавляли шага! А сколько бед нам довелось пережить? Вспомните: болезнь живота от колбасы в «Плешивых людях», нападение хулиганов в Гробонюхово, битву с быками на Красноярских столбах, голод и холод на диких берегах Енисея, козни оборотней в Ленинграде, чёрный гипноз в Пятигорске, смертельную агонию в бурных волнах Чёрного моря… Всё это было и сейчас, несмотря на неудачу, я хочу плюнуть в рожу судьбе!.. Э! Отец! В чём дело?
Фужер Александра уже давно был пуст.
- Ну, не выдерживаю я, Гарольд, - простонал Брюханов. – Чтоб держать в руках и не хряпать… Не могу! Но бог видел, как я сопротивлялся.
- Гриша! – призвал продавца наш герой. – Выпьем!
Поскребухин отхлебнул полфужера водки, сморщился и, дёрнувшись, заморгал осоловевшими глазами.
- Ты согласен со мной, Гриша? – спросил Чарльз Гарольд.
- М… да, Чарльссс, - с трудом выговорил Поскребухин, едва сдержавшись, чтоб не обронить голову на стол.
- А ну вас! – рассердился наш герой, залпом выпил водку, запил пивом и приземлился в кресло. Казалось, пол качался, как на волнах, люстра кружилась под потолком, сам потолок плавно снижался, а всё вокруг тоже двигалось, шаталось, как бы пришёптывая в такт: «Проиграл! Проиграл!»
- К чёрту! – крикнул он злобно, ни к кому не обращаясь. – К чертям собачьим!
- Ну вот, Гарольд, чирей вам на ноги, только что такую речугу толкнули, а сами психуете не по делу, - с укоризной заметил Брюханов, прихлёбывая пиво прямо из банки. – Пусть денег нет, штыб они все подохли! Нет – и не надо! Зато пиво есть, водка ещё пока есть, сейчас пройдёмся по последней… И мы есть, мы живы! Это-то главное! И слава богу!
- Кто есть? – утомлённым голосом уточнил Чарльз Гарольд. – Кто? Я? Нет меня! Я хотел, ик, ик, денег, силы! Мечтал я… И нет ничего.
- Как нет, вот я вас вижу, Гарольд, значит…
- Это обман зрения! – воскликнул наш герой. – Нет меня больше… а ты-то, Отец, ты что, думаешь, что живёшь?
- А как же… Не помер пока ещё… Странный вы, Гарольд, сегодня.
- И это ты называешь жизнь? – осмотревшись по сторонам, спросил Чарльз Гарольд, рассмеялся и, не дожидаясь ответа, продолжал. – Нет… Не жизнь это. И нет нас… И не было никогда!
- Что? Как это «не было»! – возмутился Александр. – Да я сейчас…
Он схватил в руки свой чемодан и, с минуту поковырявшись в нём, достал какую-то засаленную зелёненькую бумагу.
- Вот! – Брюханов с гордостью положил свою находку перед носом шефа. – Вот вам документ! Свидетельство о рождении! Читайте, чёрным по белому писано, вот: «Александр Дмитриевич Брюханов… Вес 3 кг. 800 г.» А ничего себе я, однако ж, килограммчиков-то с тех пор накинул… Чирей мне в брюхо!
Чарльз Гарольд взял в руки бумагу, рассмотрел её и умилённо расхохотался. Затем схватил лежащий на столе чёрный карандаш и шустро приписал к названию документа две буквы.
- На! Получай! – сказал он Брюханову. – И прочти, ха-ха-ха, видишь? «Свидетельство о вырождении». Вот что тебе надо выдать! Да и мне не мешало бы…
- Гарольд, вы пьяны! – вскричал Александр. – Зачем мою бумагу испортили? Я её, может, всю жизнь хранил… на память. Не ждал от вас… Хулиганство!
- Да, пьян, - покорно согласился Чарльз Гарольд. – Ну и что? Если мы родились весом три восемьсот, а потом раскормились в никому не нужные туши под восемьдесят кг и выше, то это, Отец, ещё не повод для радости… И что же теперь делать… Что? Гриша! Гриша!!!
Поскребухин, подложив руки под голову, мирно посапывал на полу и во сне, как младенец, пускал пузыри. Чарльз Гарольду тоже захотелось отойти ко сну, как вдруг, сквозь непрерывный гул в нетрезвой голове до него донёсся слабый звон. Он повторился, то был звонок в дверь.
- Гарольд! Звонят! – встревожился Брюханов.
- Похоже, что так, - кивнул наш герой, с трудом поднимаясь на ноги, - пойду, открою.
- А может, не надо? – спросил Александр. – Вдруг там… какие-нибудь нехорошие люди?
- Надо! – возразил Чарльз Гарольд. На всякий случай, придерживаясь за стену, он добрался до дверей. Замок долго не желал повиноваться рукам нашего героя, но вот он, наконец, щёлкнул, дверь раскрылась, и в квартиру в школьной форме и с портфелем в руках вошёл Виктор Котлецкий.
- Поляк! – радостно всплеснул руками Чарльз Гарольд, при этом едва не потеряв равновесие. – Вот уж «не ждали», - сказал дядя Петя, когда в КПЗ ему пришла передачка от его классной руководительницы. Ик! Как я рад, ты не представляешь! Проходи давай!
Виктор не мог не заметить, в каком невзрачном состоянии пребывает сегодня шеф, и позволил себе неодобрительно качнуть головой.
- Да, нализался сегодня, - пояснил наш герой. – Но… иногда это делать надо, ты не расстраивайся. Заходи! Пивка попьём! Там Саша с Гришей, твои друзья! – и, приобняв десятиклассника, Чарльз Гарольд повлёк его в комнату.
- Некогда, алгебра с химией на дом… Я, честно сказать, зашёл на всякий случай, никак не ожидал, что вы опять тут. Узнал я кое-что потому что…
- Говори, - опершись на стенку, наш герой попытался сосредоточиться.
- Пётр Иванович в Свердловске. У себя дома живёт.
- Да? – Чарльз Гарольд прищурил левый глаз не столько для форса, сколько для того, чтоб видеть Виктора в одном экземпляре. – Ну и что? Зачем он мне, ведь миллиона у Облезлых больше нет… Нет!
- Да, нет, - кивнул Поляк, заботливо придержав за плечо кренящегося назад шефа. – Пока… Они будут у него завтра утром.
Глава 64
КОНЕЦ МИЛЛИОНЕРА
Свердловск прощался с летом. Правда, оно ещё стояло на дворе, но уже и сейчас было не лучшего качества, и поэтому, наверное, в народе его называли «бабьим». Ещё припекало солнышко, но сырой, неприятный ветерок временами забирался за воротник, ещё зеленела трава, но жёлтые листья уже застилали землю. Пока ещё летали бабочки, но стаи птиц, подобно людям, готовились эмигрировать в тёплые страны – подальше от трудностей жизни. Оставались дома только вороны, но кому они нужны?
Пётр Иванович бодрой поступью моложавого пенсионера шагал по главной улице, и в душе его всё безудержно волновалось, словно у жениха перед свадьбой, у учёного перед великим открытием или у неопытного паренька перед первой в его жизни настоящей пьянкой. Два чувства жили в душе бывшего директора школы: облегчённая радость и грусть по утерянному прошлому. Как-то сложится новая жизнь? В руках миллионер крепко держал посылку с деньгами, а в голове одну мысль: выбросить их! Это смелое решение он принял совсем недавно, принял не без внутренней борьбы и, чтоб отрезать пути к отступлению, рассказал обо всём жене.
Итак, последние минуты миллион в его руках! Сейчас он где-нибудь его оставит, ведь слишком дорогую цену пришлось платить за обладание капиталом… «Правда, Чарльз Гарольд, царствие ему небесное, уплатил ещё дороже, - думал на ходу Пётр Иванович. – Но вот ведь не сегодня – завтра может объявиться Альтшуллер, начнёт меня терзать. А денег нет!»
Впервые за последние месяцы Облезлых ощущал такую необычную лёгкость на душе. «Всё к лучшему! – думал он. – Действительно, куда мне столько денег? Конечно, себе надо отсюда немного взять… Тысяч десять или двадцать, на мелкие расходы… А остальное – кому бог пошлёт!»
Ходьба с тяжёлым ящиком в руках начала заметно утомлять Петра Ивановича. Облезлых присел на скамейку, носовым платком вытер пот с лысины и задумался над чисто практическим вопросом: «Как же быстрее избавиться от денег? Конечно, надёжнее всего съездить в лес и там выбросить. Но в глухомань ехать долго, а на Шарташе народа не меньше, чем тут… Может, забыть ящик на скамейке и уйти? Нельзя, люди тут же напомнят… Где же оставить этот чёртов ящик? В телефоне-автомате? Нет, глупо… А, в подъезде. Но там опасно будет вынимать тридцать тысяч, ещё кто-нибудь войдёт, увидит и начнётся свистопляска… Где же?..
После кропотливой работы мысли Пётр Иванович Облезлых, наконец, нашёл оптимальный вариант. Конечно же, в общественном туалете! Что может быть проще? Запереться там в кабинку, спокойно вскрыть посылку, содрать на всякий случай крышку с адресом и унести с собой, а также взять себе пятьдесят, нет, лучше семьдесят тысяч и уйти, а ящик пусть стоит. Вряд ли на него сразу обратят внимание, разве что кому-нибудь понадобится бумага, он залезет в посылку и, возможно, растянется в обмороке. Потом подхватит ящик – и домой. Ну и пусть себе дрожит остаток жизни, а с меня хватит!
Так подумал Пётр Иванович и, поднявшись со скамейки, решительным шагом двинулся в путь. В ближайшем общественном туалете было грязно, душно, но пустынно. Миллионер осмотрелся, затем, никем не замеченный, пробрался в кабинку, плотно закрылся на защёлку и, присев на край унитаза, поставил драгоценный ящик на колени. Всё-таки нелегко было расставаться с тем, что хранил и берёг столько лет. Петру Ивановичу с новой силой взгрустнулось, но он переборол слабость и, достав из кармана отвёртку, деловито начал поднимать ею крышку посылки. Вот, с этой работой было покончено. Миллионер убрал газету, и глазам его предстала куча тугих пачек. Пётр Иванович провёл по ним рукой, тяжело вздохнул и, вытащив одну из них, спрятал во внутренний карман. То же самое он сделал со второй, взял в руки третью. «Хватит! – попробовал остановить себя Облезлых. – Всё! Пусть останутся…» «Но деньги могут пригодиться, - мягко возразил внутренний голос. – Надо же думать о покупке дачи! Да и дочка на выданье, тоже расходы… А где я буду работать? Только не в школе… И сколько буду зарабатывать, не известно, а ведь хотелось бы коньячку по субботам… Как же без этого?»
И рука Петра Ивановича полунепроизвольно понесла третью пачку в карман, но вдруг замерла на полпути. Миллионеру послышалось, что в туалет кто-то вошёл. В этом факте, конечно, не было бы ничего удивительного и тем более страшного, но этот кто-то сейчас остановился напротив его кабинки. Или почудилось? Пётр Иванович замер и чутко прислушался. Ухо его различило лишь глухое, монотонное ворчание канализационных труб, но Облезлых чувствовал, кто-то стоит за дверцей кабинки, стоит и молчит. Необъяснимый страх охватил бывшего директора школы. Обречённым взглядом миллионер впился в дверь, на которой красовался задорный лозунг:
БРОСАТЬ В УНИТАЗ БУМАГУ, ВАТУ, ВЕТОШЬ
И ДРУГИЕ ПРЕДМЕТЫ СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО!
Но тут дверь дрогнула, затряслась, от рывков снаружи, защёлка сорвалась и безжизненно повисла на одном гвозде, двери кабинки распахнулись, и Пётр Иванович увидел Чарльз Гарольда собственной персоной. Одет он был в потёртые джинсы и кепку с пластмассовым козырьком, лицо нашего героя озаряла победная улыбка.
- Приятно аппетита, Пётр Иванович! – воскликнул он. – Надеюсь, я не помешал? Чем вы тут заняты, интересно? А! Сколько у вас много бумажек! А ведь тут, смотрите, написано: «Бросать в унитаз бумагу, вату, ветошь и другие предметы строго запрещено!» Как же так, Пётр Иванович? Не молодой уже человек, а нарушаете режим…
Миллионер ничего не ответил. Ослабевшей рукой он поправил съехавшие на бок очки. «Этот Гарольд бессмертен, - подумал он. – А, даже хорошо! Конец сомнениям…»
- И так, Пётр Иванович, в кармане у меня имеется одна бумажка, письмо к вам от Альтшуллера, ныне, правда, покойного, в котором…
- Ладно, всё ясно! – прервал Чарльз Гарольда бывший директор школы. – Вот вам ящик, а вы мне отдаёте письмо. Так?
- Так, - кивнул наш герой, не скрывая счастливой улыбки. – Всё-таки я неплохо воспитал вас, Пётр Иванович, каким вы были непослушным в начале лета, а теперь… просто умница! Вот оно, письмо! Эх, жаль, нет корреспондентов программы «Время», так бы они запечатлели для истории этот волнующий факт. Ну что, Пётр Иванович?
- Возьмите, - невесело взглянув в сияющие глаза Чарльз Гарольда, сказал Облезлых и протянул ему посылку. Голубые глаза бывшего президента общества «друзей чужого кошелька» бегло пробежались по вороху сотенных пачек, а правая рука с наслаждением, по самое запястье, окунулась в сбывшуюся мечту. Пётр Иванович посмотрел на компрометирующее его письмо и, не задумываясь, швырнул его в унитаз, дёрнул за цепочку. Пенистый мощный поток воды подхватил мятую, исписанную бумагу, завертел в своём бурном водовороте и увлёк за собой в тёмную бездну. Унитаз ухнул будто старый филин в глухую полночь и затих… Пётр Иванович глубоко вздохнул и с усталым равнодушием посмотрел на Чарльз Гарольда. Наш герой щупал полученные сокровища и всё никак не мог прийти в себя.
- Ладно… Что тут стоять? Пойдёмте, - сказал бывший миллионер.
- Пойдёмте! – радостно подхватил наш герой. – А куда мы с вами пойдём?
- На Плотинку… Посидим… Не возражаете?
- От чего же? Даже с удовольствием! – одобрил Чарльз Гарольд и взглянул в усталые глаза Петра Ивановича с нескрываемым уважением. В своём последнем раунде проигравший держался так достойно, что вызвал невольное восхищение даже у победителя.
И вот они шли по улице, шли рядом – двое заклятых врагов, которые вели друг с другом упорную, безжалостную борьбу всё это лето, и не испытывали в этот час друг к другу ни малейшей неприязни, скорее даже наоборот. Что-то крепко связывало их души, и оба это чувствовали. Хотя настроения у Чарльз Гарольда были полярно противоположны настроениям бывшего миллионера. Тяжесть драгоценного ящика наполняла душу нашего героя бесконечным восторгом, а Пётр Иванович помахивал пустыми руками с безысходной грустью.
- Может, зайдём в лавку, возьмём «Шампанского»? – предложил Чарльз Гарольд.
- Не возражаю, - ответил Облезлых. – Сколько оно? Пять пятьдесят шесть, да? У меня где-то, кажется, были три рубля…
- Да что вы, Пётр Иванович! – засмеялся Чарльз Гарольд. – Не будем скидываться. Сегодня мой праздник и я угощаю!
- Мой тоже, - возразил бывший миллионер. – Ну ладно, берите на свои…
- - -
Через пятнадцать минут, приобретя бутылку «Шампанского» и утащив пару стаканов из автомата газированной воды, Чарльз Гарольд и Пётр Иванович присели на травке у берега Исети, которая, пройдя плотину, не спеша текла дальше. Пекло солнышко, а старые деревянные домики вокруг навевали грусть о прошлом и прочие сентиментальные чувства.
- Хороший сегодня денёк! – произнёс наш герой, не спеша раскручивая проволоку на пробке. – Посмотрите по сторонам, Пётр Иванович! Тишь, гладь и божья благодать… Речка течёт… Правда ведь, здорово?!
«Шампанское» резко стрельнуло, и фонтанчик пены хлынул прямо в лицо бывшему директору школы.
- Ой, извините, Пётр Иванович, - сказал Чарльз Гарольд, поспешно затыкая бутылку ртом.
- Ничего, пустяки, - грустно улыбнулся Облезлых, стряхивая с очков капли «Шампанского». – Итак, за что будет первый тост, а, Чарльз Гарольд?
- Что за вопрос! Естественно, за меня! – воскликнул наш герой, наполняя стаканы тёплым «Шампанским». – Мне пришлось немало попотеть, прежде чем я достиг своего. Но я всегда говорил: «Деньги – навоз! Нынче нет – завтра воз!» И вот миллион у меня… Красиво!
Выпили. Пётр Иванович одел на нос просохшие очки и задумчиво посмотрел на текущую мимо воду.
- Сколько воды утекло, - вздохнул он.
- Да, Пётр Иванович, - согласился Чарльз Гарольд, доливая «Шампанское» в стакан собеседника. – Как вспомнишь, сколько лет прожито… Эх! Ладно, выпьем теперь за вас, Пётр Иванович. Честное слово, поначалу вы казались мне весьма серым и посредственным противником. Но вы заставили меня переменить это мнение, боролись вы долго, отчаянно и изобретательно, выходили, казалось бы, из самых верных моих капканов! Вы не жалеете, что проиграли, Пётр Иванович?
- Зачем жалеть? – философски пожал плечами бывший миллионер, задумчиво прикладываясь к стакану с «Шампанским».
- Правильно! Что случилось – то случилось. Этот мир придуман не нами. К тому же, не в обиду вам будет сказано, но так справедливей. У вас деньги гнили впустую! А я… Я уж найду им применение!
- Какое же? – равнодушно спросил Пётр Иванович. От солнца и «Шампанского» в голове у него всё сильнее теплело, и вместе с этим откуда-то стали приходить мысли: невесёлые, но смелые, даже отчаянные…
- Такое сразу не скажешь, - улыбнулся Чарльз Гарольд, ласково поглаживая ящик. – Да я… Я волшебником стану! Я такое устрою – ой…
- Ничего вы не сделаете, - устало махнул рукой Облезлых.
- А вы не каркайте, Пётр Иванович! – слегка рассердился наш герой. – Если вы ничего не сделали, это ещё не значит, что я свою жизнь не устрою, и молчите! Давайте лучше «Шампань» допьём.
Разливая по стаканам очередную порцию «Шампанского», Чарльз Гарольд вдруг поймал себя на том, что в данное время, в сущности, не испытывает никаких особенных чувств. В общественном туалете – это да, он едва сдерживался, чтоб не прыгать до потолка, а сейчас… Сидит, пьёт, говорит, и всё так обыденно, как будто бы и не сбылась давняя заветная мечта…
А Пётр Иванович всё смотрел на воду, уносящую куда-то упавшие жёлтые листья, прихлёбывая «Шампанское» и с каждым глотком взгляд его всё более и более мутнел. Вот бывший миллионер моргнул, и две крупные слезы поползли по его розоватым щекам.
- Пётр Иванович? – изумился наш герой. – Вы плачете?
Облезлых ничего не ответил и не повернул головы.
- Что с вами? Вам что, так жалко потерянных денег?
Пётр Иванович молчал.
- Ну, если вы так расстраиваетесь, то ладно… - решился Чарльз Гарольд. – Вот вам ваша посылка. Я её не возьму! Берите!
Наш герой, наверное, и сам не понимал в этот миг: шутит ли он или говорит серьёзно. Но бывший миллионер в ответ лишь отрицательно качнул головой и, вытерев глаза тыльной стороной ладони, тихо заговорил.
- Я мечтал! Верите ли, Чарльз Гарольд, я мечтал… Хотел достигнуть что-то! А что я сделал? Женился ради карьеры, потом эти махинации, эти деньги… И что теперь радостное вспомнить? Нечего! А кто меня вспомнит добром? Никто… Один раз, один только раз я совершил добрый поступок! Старушка слепая за меня уцепилась на остановке, попросила, чтоб я её перевёл через улицу! Я перевёл, хотя и злился в душе, мне спешить куда-то надо было… Теперь думаю – это ж единственное, что я доброго сделал. И всё, Чарльз Гарольд, и всё! Старушка та умерла давно, наверное, и никто меня добром не вспомнит… Мне страшно! – крикнул Облезлых, с силой ударив по земле пустым стаканом.
- Не понимаю, чего вы так расстраиваетесь? – развёл руками наш герой. – Всё ведь ещё поправимо! Ну, давайте, если хотите, сходим на проспект, старушку через дорогу переведём или пьяницу какого-нибудь… Ну как, пойдёте?
- Идите вы сами знаете куда, - зло сплюнул Пётр Иванович. – Я вам, что наболело, говорю, а вы… смеётесь!
- А что мне, плакать! – в свою очередь повысил голос Чарльз Гарольд. – Спуститесь-ка на землю, Пётр Иванович! Мало ли, что вы там мечтали и хотели? Уж обо мне-то после смерти никто не вспомнит, а уж про вас-то… Молчали бы уж! У вас жена, двое детей и беззаботная пенсия в недалёком будущем. Чего вам надо? Живите себе тихо и спокойно, как все живут! Когда какой-нибудь двадцатилетний дурак рассуждает о своей бесцельно прожитой жизни – это понятно и естественно. Но в ваши-то годы, Пётр Иванович, пора остепениться… Ладно, пошёл я. Прощайте, Пётр Иванович!
Наш герой поднялся с земли и, решительно подхватив ящик с деньгами, двинулся прочь. «Кажется, Петька чокнулся… Или прикидывается, скорее всего, - думал он на ходу. – Но неужто я теперь миллионер! В голове не укладывается… Да и даже в руках – и то с трудом!»
- Погодите, Чарльз Гарольд, - спохватился Облезлых, когда наш герой отошёл на солидное расстояние и уже не мог услышать, - погодите, я вам хотел сказать… Что вы меня ещё вспомните! Вспомните!
- - -
Итак, Чарльз Гарольд ушёл, а Пётр Иванович остался сидеть. Он сидел один и смотрел то на небо, то на воду, то на пустую бутылку «Шампанского» и машинально выдёргивал из земли сухие серые травинки. «А ведь у меня в кармане остались две пачки сотен, - вдруг вспомнилось бывшему миллионеру. – Крупная сумма… Ха-ха, отрыжка после сытного ужина. И что же с ней делать? Может, сплюнуть? Да… Правильно!»
Пётр Иванович рывком вскочил с земли и, отряхиваясь, скорым шагом направился к центру. С каждой минутой глаза его блестели всё ярче а поступь становилась увереннее и твёрже.
У дверей хлебного магазина на тележке с протянутой рукой сидел бородатый и безногий мужик. В его морщинистой ладони лежали два медяка и пятнадчик, на всех проходящих мимо людей нищий смотрел взглядом равнодушно-тусклым, не крестился и ничего не говорил. Пётр Иванович остановился около безногого, достал из кармана сотенную бумажку, молча протянул её нищему и пошёл дальше. Безногий ошалело уставился на хрустящую сотенную в своих руках и недоверчиво посмотрел по сторонам, подозревая, что кто-то решил разыграть шутку. Но нет, благодетель ушёл, всё было спокойно. Тогда нищий спрятал выручку и, проворно сунув руки в меховые варежки, с силой оттолкнулся ими от земли. «Псих ненормальный, - думал нищий, торопливо уезжая прочь. – Как бы сейчас его опекуны не прибежали… Быстрее надо!»
Пётр Иванович чувствовал себя на редкость в здравом уме и даже улыбался от сознания этого. Подав милостыню безногому, он выстроился у входа в «Гастроном» и достал из кармана всю пачку.
- Товарищи! Может, кому-нибудь нужны сто рублей? – терпеливым голосом предлагал он всем входящим и выходящим. – Пожалуйста, не стесняйтесь! Мне деньги не нужны. Подходите и берите.
Поначалу люди косились на вывшего миллионера насторожённо, некоторые женщины с авоськами даже испуганно отшатывались от заманчивого предложения. Но вот нашёлся храбрый мужик, он подошёл, получил от Петра Ивановича сто рублей, сказал «спасибо» и ушёл. Примеру его не замедлили последовать и другие мужчины, потом встрепенулись даже женщины. Люди оживились, засуетились, началась толкотня. Люди, получившие сотенные бумажки, поспешно рассматривали их на свет и уходили, как говорится, от греха подальше. Некоторые, правда, попытались получить деньги по второму разу, но Пётр Иванович уже прикрыл лавочку.
- Друзья! Пошлите в ресторан! – вдруг надоумило его. – Всех угощаю! За всех плачу! Ну, кто со мной! Вперёд!
И Облезлых с гордо поднятой головой направился к ближайшему ресторану, вслед за ним шагала восторженная гурьба «халявщиков» всех сортов и мастей: были здесь тощие молодые люди, девушки в длинных юбках и мохеровых шарфиках, а также сизолицые мужчины неопределённого возраста, лица последних отличались наибольшей серьёзностью. В компанию по пути вливались всё новые и новые добровольцы, а Облезлых шагал впереди, и радость ключом била в его уже немолодом теле! Он идёт, чтобы сделать людям добро, и за ним идут благодарные люди! Так хорошо, как сейчас, Петру Ивановичу не было никогда в жизни.
И вот шумная компания ввалилась в зал ресторана, оборудованный и накрытый для свадебного банкета. Там их попросили было покинуть помещение, но Пётр Иванович сегодня не знал преград – сунув пьяному жениху десять сотенных и галантно преподнеся сотню долговязой невесте, он во главе со своей ликующей гвардии оккупировал зал.
- Всех угощаю! – громко вопил бывший миллионер. – Пейте за меня! Пейте за Петра Ивановича! Сегодня я плачу…
Любители попить-покушать на дармовщинку, как саранча, налетели на накрытые столы и без излишних церемоний занялись опустошением тарелок и бутылок.
- Жареных кур, шоколад и водку! – покрикивал Облезлых на растерянных официантов. – За всё оплачено!
- Водки! Мяса! – не отставали от заводилы вошедшие во вкус гости.
К сидящему во главе общего стола Петру Ивановичу осторожно подобрался обескураженный завзалом.
- Мне, знаете, сказано было, что будет свадьба – а у вас? Вы жених?
- Да, - не задумываясь, ответил Облезлых. – Музыку! Где музыка?!
Полупьяные гитаристы с готовностью вдарили по струнам, а толстый бородатый вокалист писклявым, дегенеративным голоском затянул песню об утраченных иллюзиях.
- Да? – продолжал удивляться завзалом. – А… Где невеста?
- А вот она! – воскликнул Пётр Иванович, выхватил из кармана горсть сотенных бумажек и с силой подкинул их к потолку. – Вот! Я праздную с нею развод! Танцуют все!
Подобрав с пола сто рублей, завзалом более не задавал глупых вопросов, и всё вокруг закружилось в бесшабашном ритме пирушки. В два приёма осушив стакан водки, Пётр Иванович, позабыв про свою фигуру и годы, лихо пошёл в пляс. Под одобрительный хохот публики он старательно топал ногами и хлопал в ладоши, а потом, заглушая гитаристов и ударные инструменты, попытался исполнить арию Гремина из оперы «Евгений Онегин». Новоявленные друзья снова усадили его за стол, налили коньяку. Сколько лиц в этот вечер мелькало перед пьяными глазами бывшего директора школы. С ним пили, знакомились, жали ему руку, рассказывали ему свежие анекдоты. Потом Пётр Иванович пил «Шампанское» на брудершафт с какой-то высокой, плоскогрудой девушкой, которая представилась Марусей и глаза у которой были весь вечер печальны. Потом Облезлых опять танцевал, пил, пел, кричал, бросал на пол тарелки. Гремела музыка, вокруг веселились люди, люди незнакомые ему, но такие родные, и, глядя на их цветущие лица, Облезлых думал, что эту радость подарил им не кто-нибудь, а он, и тихонько смеялся от счастья…
- - -
Пётр Иванович, слегка покачиваясь, шёл по пустынной, тёмной улице. Была поздняя ночь. Он шёл одинокий и усталый, а голова гудела, будто в ней волновался целый пчелиный улей. Изредка навстречу бывшему миллионеру попадались поздние прохожие, но никто их них не обращал на него внимания. «Кончен бал, - пришло на ум Петру Ивановичу. – Интересно, какое впечатление я сегодня произвёл на публику. Наверное, положительное! Жил, как скотина, зато какой день сегодня прожил! С музыкой! Люди это запомнят… А какие сплетни начнут ходить!»
Облезлых удовлетворённо улыбнулся и свернул на проезжую часть.
- Не плачь, девчонка! – подбадривая себя, затянул он. – Пройдут дожди…
Перед носом Петра Ивановича пронеслась легковая машина, следом за ней промелькнул мотоцикл, а Облезлых шёл напрямик, не сбавляя шага. Впереди сверкнули фары автобуса. Автобус был пуст и мчался куда-то явно с превышением скорости. Пётр Иванович остановился.
«Кончен бал», - с грустью прошептал он и поднял глаза на небо, чтоб увидеть звёзды. Сегодня их не было.
- Жаль, - сказал он, - а, да ну их к чёрту!
Облезлых бросился вперёд, навстречу слепящим фарам. Разогнавшийся автобус ударил Петра Ивановича лобовой частью в голову. Отброшенное ударом тело бывшего миллионера безжизненно шмякнулось на асфальт, из расколотого черепа на дорогу вывалилась окровавленная, трясущаяся, словно размороженный студень, кашица мозгов. Автобус с визгом тормознул, но всё равно наехал уже на мёртвое тело. Тормозящие колёса остались на мостовой зловещие, кровавые следы. Потом всё стихло.
Ночной Свердловск молчал. Под колёсами остановившегося автобуса с широко раскинутыми руками лежал измятый, изуродованный труп Петра Ивановича, а чуть поодаль его разбитые очки. Теперь Облезлых не нуждался в них, невидящими глазами он упрямо смотрел в чёрное небо, где не было звёзд. Из карманов брюк погибшего выпало несколько медяков. Бывший подпольный миллионер расстался с жизнью, имея в наличности всего восемь копеек. Судьба иронизировала над людьми даже в такую трагичную минуту…
- - -
В этот же самый час Чарльз Гарольд, Брюханов и Поскребухин пьяные от восторга и «Шампанского» ползали по полу и, резвясь как дети, подкидывали вверх пригоршни сотенных бумажек.
- Ура! – перекрикивал всех наш герой. – Сбылось! Свершилось! Гип-гип…
- Урааа! – подхватили сообщники.
- Да, Гарольд, - заметил Александр, ковыряясь между зубами острым уголком сторублёвой купюры. – Не зря я в вас поверил всё-таки, чирей мне на ноги!
- Не зря! – заливался Григорий смехом, идиотским от радости. – Чарльз! Ты гений! Гений!
- Да, - улыбался Чарльз Гарольд, - я это всегда знал.
- Я тоже! – воскликнул продавец, подставляя лицо под падающие вниз хрустящие бумажки бежевого оттенка. – Я знал, что ты, Чарльз…
- Да, я – Чарльз Гарольд, и в этом всё дело, - без ложной скромности кивнул наш герой. – Ну что же, братва!? Кончились наши странствия и страдания! Теперь цель достигнута, и да здравствует счастье!
Глава 65
ПРОЩАЙ, ГАРОЛЬД!
Хмурые тучи, расталкивая и обгоняя друг друга, плыли над Свердловском, и тусклый свет утреннего солнца едва-едва проглядывал сквозь их серую пелену. Холодный, порывистый ветер злобно бросал в лицо прохожим мелкие капли нудного, бесконечного дождя. Деревья молчаливо и грустно качали голыми ветками, они походили на стариков с опущенными вниз костлявыми, высохшими, немощными руками. По дороге неслись автомашины, густо облепленные лепешками засохшей и свежей грязи, щедро окатывая зазевавшихся пешеходов мутной водой из уличных луж. Серое небо, серый тротуар, серые плащи с зонтами, ветер и дождь… Осень наложила на город свои мокрые, грязные и холодные руки.
Небольшой рейсовый автобус неторопливо катил в сторону аэропорта. Среди пассажиров стояли двое ничем с виду не приметных мужчин в плащах и шляпах. Это были Чарльз Гарольд и Брюханов: наш герой ехал в аэропорт проводить улетающего в родные края сообщника. Александр принял твёрдое решение вернуться в семью и завязать с пьянством. Ехал он не с пустыми руками, в чемодане агент Отец вёз полученные от шефа пять тысяч – свою заслуженную долю. Брюханов был счастлив от обладания такой солидной суммой, а большего и просить не смел.
В этот волнующий час перед расставанием наши герои молчали и, от нечего делать, прислушивались к громкой болтовне развалившегося на сидении небритого мужичка в лохматом свитере.
- Вот, видите, сижу я, значит, а там вон старуха стоит, но я места не уступаю! Нет! – с пафосом говорил он. – И не просто так, из лени, нет… Из прын-цы-па! Раньше я, не стану врать, всё время людям места уступал, ей богу! Но вот поехал однажды в автобусе в Берёзовск. С трёхмесячной дочкой ехал, и всю дорогу на ногах с ней простоял. Все видели, что я с грудным ребёнком на руках – и никто, никто не встал! Места не уступил, а ведь одни молодые сидели! И почти час я с ней на руках простоял в автобусе, значит… И вот с тех пор – всё! Сам никогда места не уступаю, и всем говорю: жене, детям, брату, племянникам, - никогда не уступайте места! Ни-ког-да! Я на это дело нарвался… Всё…
- Так уж никогда не уступаете? – поинтересовался Чарльз Гарольд.
- Никогда! – с гордой улыбкой кивнул мужичок в свитере. – Пусть хоть стодвадцатилетнее старьё в автобус влезет, не встану! Не…
Наш герой молча достал из кармана десятку и поднёс её к носу неуступальщика мест.
- Это чё!? – не понял мужичок в свитере.
- Хочешь? – прищурил левый глаз Чарльз Гарольд.
- Хе… Да не помешает… А что такое?
- Встань, уступи мне место. И ты её получишь, - спокойно пояснил наш герой. Лицо мужика в свитере недоверчиво вытянулось.
- Да?.. Серьёзно?
- Абсолютно. Я, Чарльз Гарольд, не люблю глупых шуток… Ну!
Мужичок в свитере моментально соскочил с сидения, схватил протянутую деньгу и, не сводя с нашего героя подозрительно-изумлённого взгляда, на всякий случай отошёл подальше. Даже потом, выйдя из автобуса, неуступальщик мест несколько раз обернулся. А Чарльз Гарольд без лишних эмоций опустился на освобождённое место и, зевнув, задумчивым взглядом уставился в окно на серый, мокрый лес, тянувшийся вдоль дороги.
- Это, Гарольд… Здорово смотрелось! – Брюханов от восхищения не находил нужных слов. – Как он подпрыгнул, штыб его холера взяла! Мне понравилось. Интерплитация – одно слово!
- Вот так вот, Отец, - презрительная усмешка тронула плотно сжатые губы нашего героя, - теперь я всем прын-цы-пам узнаю цену…
- - -
Аэропорт гудел, как улей: с рёвом взлетали и с визгом садились самолёты, повсюду суетились озабоченные, не выспавшиеся люди, что-то говорило радио. Наши герои стояли в буфете и, прихлёбывая горячий кофе, слушали, когда объявят посадку на брюхановский рейс.
- Надеюсь, полёт пройдёт успешно, - сказал Чарльз Гарольд, чтоб что-то сказать.
- А как же! Теперь-то я опытный! – улыбнулся Александр. – Это ж тогда я с вами в Ленинград первый раз летел, с непривычки… Ну, и выпитый был слегка. Может, ещё по пирожку возьмём, а, Гарольд?
- Не возражаю.
Сообщники стояли у столика, пили кофе, заедали пирожками и с интересом смотрели друг на друга.
- Привык я к вам, Гарольд! – со вздохом признался Брюханов. – Сколько пережили вместе, сколько повидали… А всё с того началось, что вы в «Плешивых людях» меня по башке стукнули. Помните, Гарольд?
- Помню, - кивнул наш герой, задумчиво пережёвывая чёрствый пирожок с рисом. Объявили посадку. Брюханов зачем-то взглянул на часы, схватил со стола салфетку, нервно вытер ей нос.
- Слышишь? Тебе пора… - напомнил Чарльз Гарольд.
- Да-да… Гарольд, никогда б не подумал! У меня в носу всё щипет от переживания, - быстро заговорил Александр. – Чирей мне на ноги, неужели мы больше с вами не увидимся? Как же…
- Мир тесен, говорил дядя Петя… Может, и встретимся…
- Да-да… Иду я… Гарольд! Сердце ноет. Может, поцелуемся на прощание?
- Рад бы, да нет носового платка, а вытирать губы рукавом плаща как-то невоспитанно… - невесело улыбнулся Чарльз Гарольд. – Ладно, чего уж ломать комедию? Кто я тебе? Случайный встречный…
- Да, это… Ну и что? Я не знаю, как сказать, - волновался Брюханов. – Я понял… Лучшие дни жизни в это лето прожил! Да!
- Это ты напишешь в своих мемуарах, - сказал наш герой. – Беги давай, а то опять придётся прыгать в самолёт на ходу!
Александр послушно кивнул головой и, опустив в карман недоеденный пирожок, побежал совершать посадку в самолёт.
- - -
- Три раза подряд беру с «базара», и всё дупль, дупль, дупль! – рассказывал разгорячённый Поскребухин о сегодняшней битве в «козла». – Никогда так не невезло, как сегодня… Чарльз! Ты спишь, что ли?
- Не совсем, - не открывая глаз, отозвался дремлющий в кресле наш герой, - знаешь что, Гриша… Пожалуй, уеду я сегодня.
Сидящая перед телеэкраном жена продавца радостно пошевелилась.
- Уже? – расстроился Григорий. – Погостил бы ещё денёк-другой!
- Нет, решено… Сколько бы ты хотел?
Поскребухин предостерегающе поднял палец, с опаской покосившись на жену.
- Клава, - подумав, сказал он, - слышишь, как туалете бачок шумит. Ты б сходила, засунула туда руку, чтоб стихло всё это дело…
Клава подозрительно посмотрела на мужа, покрутила пальцем у виска и вновь перевела взгляд на экран.
- А пойдём, Чарльз, чайку попьём! – нашёлся Григорий. – На кухню.
- …Ни к чему мне тысяча, - полушёпотом убеждал Поскребухин шефа за чашкой жидкого невкусного чая. – Клавка найдёт, начнёт меня пытать: по что, да откуда? А потом купит себе ещё одну шубу – этим дело и кончится. Нет, ты мне лучше дай рублей пятьдесят. В субботу мужиков своих пивком угощу, ну и на прочие расходы мелкие… А тысяча – ну её в ресторан.
Чарльз Гарольд молча достал из кармана пятидесятирублёвую бумажку и положил перед Григорием. Поскребухин спрятал её за пазуху.
- А ты… Ты на меня не сердишься, Чарльз? – вдруг спросил он, виновато щёлкнув пальцами.
- Сержусь? – удивился наш герой. – Это с чего бы вдруг?
- Я же… Делу-то ничем не помог, если честно… Только в Гробонюхово и на Енисей с вами смотался, а лично ничего не сделал!
- Пусть совесть твоя будет чиста, - улыбнулся Чарльз Гарольд, - в наш век великие дела редко совершаются в одиночку, в основном, это заслуга коллектива. Твой скромный труд слился с нашим общим – вот! Я на верхушке своей заветной мечты… Ладно, мне пора.
- Хорошо… Но ты, ты заезжай как-нибудь, Чарльз, - сказал Григорий. – Не забывай меня. А то скучно… Может, дело какое-нибудь опять бы задумали, а?
- Теперь уж вряд ли. Но в гости, буду жив, заеду… До встречи в эфире!
Чарльз Гарольд крепко пожал ладонь приятеля, и костяшки пальцев Поскребухина тонко и печально хрустнули в сильной руке нашего героя.
- - -
Виктор Котлецкий и Чарльз Гарольд сидели в кафе «Снежинка», в просторечье именуемом «Стекляшка», и не спеша ели мороженое. Под ногами нашего героя стоял чемодан с миллионом, а глаза его были спокойны и слегка грустны. Котлецкий посматривал на шефа без былого благоговения, но с некоторым интересом.
- Помнишь, Витя, - лирическим голосом заговорил Чарльз Гарольд, облизывая ложечку, - как мы в начале лета встретились здесь? Тоже ели мороженое, только тогда ты меня угощал, а теперь моя очередь… Ты славный парень, и сделал очень много для этого дня… Если б не ты, возможно, мы бы так и не вывели мошенника на чистую воду.
- И не прикарманили миллион, то есть, простите, не поймали бы за хвост синюю птицу, - смело съязвил десятиклассник.
- Верно, - согласился наш герой. – Итак, Поляк, твоё слово. Сколько ты хочешь?
Несколько секунд Котлецкий задумчиво поводил ложечкой по талой кашице мороженого.
- Ничего, - равнодушно ответил он.
- Как? – растерянно приоткрыл рот бывший замдиректора в конторе по заготовке куриного помёта. – Ты что, обиделся на меня?
- С чего вы взяли? – удивился Виктор.
- Но тогда, если ты не возьмёшь денег, обижусь я! – заявил Чарльз Гарольд, недовольно поведя вверх голубыми глазами.
- Нет, вы что, смеётесь, что ли? – с улыбкой пожал плечами Котлецкий. – Сколько вы хотите мне дать? Десять тысяч? Или двадцать? Так, и куда же я денусь с ними? Нет, деньги пригодятся, это понятно, магнитофон хочется первого класса достать, усилитель, гитару, велосипед новый и прочее… но ведь этого я сделать не смогу! Родители ж глаза вытаращат: откуда? И придётся мне деньги эти никуда не тратить, а прятать их где-нибудь и всё время дрожать, нервничать, что их найдут, перепугаются, всякие расспросы… Да на кой мне сдалась такая жизнь?!
Чарльз Гарольд понял, что Виктор говорит верно, но ничего не сказал. Ему так хотелось сделать добро для этого полюбившегося ему паренька. А это, оказывается, невозможно.
- Но… Ты, Витя, всё-таки хоть не жалеешь, что связался со мной? – после паузы поинтересовался наш герой.
- Нет, - ответил Поляк, выскребая из розетки остатки мороженого. – Чего жалеть? Во-первых, впечатлений разных нахватался. Во-вторых, уверенней стал в несколько раз. В-третьих, Петра Ивановича помог свести в могилу.
- Что? – нахмурился наш герой. – При чём тут мы? Он же пьяный под автобус залетел. Несчастный случай…
- Вы так думаете? – спросил Котлецкий, в упор глядя в глаза нашему герою.
- Не знаю, - помолчав, ответил тот. – Не знаю… Даже если он сам, ты же понимаешь, Витя, что дело не во мне?!
- Не в вас, - согласился Поляк, - это я понимаю… Но вы вот тоже. Зашибли свой миллион. И куда теперь?
- Я знаю куда, - уверенно ответил Чарльз Гарольд, хотя на самом деле пока ещё точно не установил этого. – Знаю… Ладно, Витя, вижу, не до конца мы понимаем друг друга, так что не будем компостировать мозги. Я ухожу. Прощай, Витя!
И наш герой, поднявшись из-за стола и подняв с пола свой чемоданчик, направился к выходу.
- Чарльз Гарольд! – вдруг спохватился Котлецкий. – Погодите. Насчёт денег, вы б не могли бы мне всё-таки дать…
- Сколько? – радостно улыбнулся Чарльз Гарольд.
- Да тридцать пять копеек надо. Завтра с Таней в кино собрались, а у меня не хватает. Дайте мне, чтоб мне у Хека опять не занимать.
Чарльз Гарольд порылся в карманах брюк, нашёл пятнадчик с двадцатчиком и с торжественной улыбкой протянул деньги Котлецкому.
- Твой гонорар, Поляк, - сказал он.
- Спасибо, - улыбнулся Виктор. – Ну, до свиданья, что ли!
- До свиданья, - вздохнул наш герой. – Желаю счастья!
- - -
Смеркалось. К вечеру заметно похолодало, и сейчас с неба сыпался то ли дождь, то ли снег. Ветер назойливо забирался за воротник, а Чарльз Гарольд, в правой руке крепко сжимая чемодан, шёл по тёмному, узкому переулку. Он шёл медленно, но не смотрел себе под ноги, и то и дело вступал в лужи. Было безлюдно, Чарльз Гарольд шёл один, вернее, вдвоём с миллионом. «Проклятая натура человека, - думал он, - совсем недавно сбылась мечта, а я уже не радуюсь!.. Но ладно, пусть… Я ещё докажу миру, что такое Чарльз Гарольд… Докажу!»
В многоэтажных коробках домов один за другим гасли жёлтые квадраты окон. Город засыпал. Было очень тихо, лишь изредка где-то в стороне шуршали колёса запоздавших машин. Близилась полночь. Ну что, Чарльз Гарольд? Ты достиг цели. Ты распрощался со всеми. Ты уходишь. И приходится расставаться, хотя это всегда грустно. Вам грустно, дорогие читатели? Нет? Конечно, зачем грустить. «Прощай, Гарольд!» - бодро скажете вы, закрывая книгу. Прощай… Но я всё ещё не прощаюсь! Мы, люди, в самой безнадёжной разлуке всегда надеемся на встречу. Но не всегда понимаем, что она ничего не может изменить…
КОНЕЦ ПЯТОЙ ЧАСТИ
ЭПИЛОГ
Чем дольше я живу, дорогие читатели, тем всё больше удивляюсь природе. Какая она мастерица! Вот на ладонь мне опустилась снежинка – разве возможно искусственно повторить её сказочный, полувоздушный узор. Нет… И не только сделать такую – даже описать невозможно. Вот упала другая снежинка, она тоже прекрасная, но ни капельки не похожа на первую. Ой, а первая уже уменьшается, тает, и вот остаётся лишь крошечный белый кружочек. И вторая красавица исчезает… Природа соприкоснулась с человеком.
Сегодня чудный зимний денёк. Лёгкий морозец игриво пощипывает щёки, а солнце отражается от снега и на его яркую белизну после полумрака квартиры я не могу смотреть без рези в глазах. А воздух какой – лёгкий, прозрачный, зимой он в городе всегда чище, чем летом. Как жаль, что я не могу вдохнуть его полной грудью. Проклятое кислородное голодание… В лёгких что-то давит, рот бесконечно сводит зевотой, глаза слезятся, но продохнуть не могу. Нет, лучше в такой день не думать об этом, а смотреть, как вон воробьишки дерут краюху хлеба, кричат, спорят. Медленно падают редкие снежинки, со свистом слетают с крыши сизые голуби. Я иду не спеша, и снег дружески похрустывает под ногами. Он словно приятный собеседник.
Куда я иду? А вот попробуйте догадаться? Как долго ждал я этого дня, сколько прожито, сколько передумано. Думал, не доведётся свидеться, но вот иду. Иду я в гости к Чарльз Гарольду, и он меня ждёт. Сколько лет прошло с тех пор, как я с ним расстался! Но он совсем не сердится на меня, что я написал про него роман, так что будет рад встрече. Надеюсь, нам будет о чём поговорить. Итак, я иду, и на душе почти радостно. Только вот немного задыхаюсь, но ничего, это у меня давно, я привык.
У подъезда Чарльз Гарольда я увидел серого, большеголового кота. Он, подобрав под себя передние лапки, сидел на снегу и грустно смотрел на меня. Я наклонился, почесал котика за ушком. «Наверное, холодно ему так сидеть?» - подумал я и, открыв дверь подъезда, позвал его. Кот посмотрел на меня опять, но не пошевелился. Не хочет в тепло… Может быть, он кого-нибудь ждёт? Я не стал больше задерживаться и вошёл в подъезд.
Квартира Чарльз Гарольда находилась на третьем этаже, но я сильно устал, пока шёл к нему, и поэтому вызвал лифт. Лифт спустился с глухим ворчанием, двери его растворились передо мной, я вошёл в него, нажал нужную кнопку и поехал вверх. Дверь тридцать девятой квартиры, где жил Чарльз Гарольд, ни капельки не отличалась от других дверей подъезда. Мне это показалось очень странным, сам не знаю почему… Я даже усомнился, туда ли пришёл. Но стоило мне нажать на кнопку звонка, как двери открыл сам Чарльз Гарольд. Да, это был он, великолепный герой моего романа… Я сразу узнал его, да и как ошибёшься – те же голубые глаза, тот же взгляд, прищуренный и слегка насмешливый. Годы, конечно, наложили отпечаток на его лицо, заострившийся нос и волосы, когда-то чёрные волосы нашего героя… Теперь они сильно побелели, словно выцвели…
Некоторую неловкость испытал я поначалу: с одной стороны, Чарльз Гарольд – мой герой, которого в его зрелые годы я знал, как свои пять пальцев, а с другой – мало знакомый человек.
- Здравствуйте, - сказал я, пожимая руку хозяину квартиры.
- Привет, дорогуша! – радостно подмигнул мне Чарльз Гарольд. – Хорошо, что надумал прийти, я как раз тут скучаю. Проходи давай! Как там, на улице, сильно холодно?
- Слегка подмораживает, а вообще, очень хорошо.
- Хотел с утра на лыжах сходить, а на градусник взглянул, там минус пятнадцать. Нет, думаю, не стоит пятки отмораживать. Давай, раздевайся.
Двухкомнатная квартира Чарльз Гарольда была обставлена без особой претензии на «шик»: обычный диван, обычный шкаф, телевизор, на стене – неброский ковёр, посреди комнаты столик, возле него мягкие кресла. И сам хозяин щеголял в затрапезных спортивных штанах и синей домашней рубахе, поверх которой была надета шерстяная безрукавка. Всё по-простому. Впрочем, в мыслях я никогда не представлял себе Чарльз Гарольда утопающем в роскоши куркулём. Как оно и оказалось.
- Присаживайся! – Чарльз Гарольд кивнул на кресло. – А то ведь «в ногах правды нет», - сказал дядя Петя, перед переходом таможни засовывая в носки золотые кольца.
Я засмеялся и сел.
- Вы как, сами на ходу сочиняете эти ваши репризы про дядю Петю? – спросил я.
- Сочиняю, - не стал кривить душой хозяин квартиры. – Хотя кое-какие упомянутые мной случаи действительно имели место в бурной, полной неувязок жизни моего незабвенного дядюшки. Так-с, погоди немного. Сейчас достанем угощение.
Чарльз Гарольд открыл шкаф и выудил с полки-бара два лимона и бутылку «Белого Аиста».
- Сам я не пью, - с грустью сказал он, - печень… Но для гостей всегда найдётся, чем погреться.
- Не открывайте, я тоже не пью! – поспешно замотал я головой. – Сердце… Давайте лучше чаем погреемся. С лимонами как раз.
Чарльз Гарольд не стал навязывать спиртное, он молча спрятал коньяк на место и отправился на кухню разогревать чай.
И вот мы сидим с Чарльз Гарольдом и пьём горячий душистый индийский чай из больших глубоких чашек. На столе конфеты «Ассорти», бисквитный тортик и вишнёвое варенье, играет негромкая, приятная музыка. Я пью уже третью чашку и молчу, разглагольствует, в основном, Чарльз Гарольд.
Только что он расписывал мне прелести ночлега в теплоходном туалете, а сейчас перешёл на вопросы гипноза. Я и слушаю, и не слышу его слов, а смотрю на его улыбку, прихлёбывая горячий чай, от которого теплеет во всём теле. Кажется, никогда в жизни мне не было так хорошо! Да, я ведь хотел расспросить Чарльз Гарольда обо всём. А теперь уже не хочется. Ещё бы чаю…
- Ну, чего приуныл? – спросил меня Чарльз Гарольд, отрезая от торта ещё один кусочек. – Рассказал бы, как живёшь-можешь?
- Помаленьку, - неопределённо пожал плечами я.
- Пишешь?
- Балуюсь немного.
- И о чём теперь, если не секрет?
- Да как сказать, о чём, - задумался я. – О жизни… Стараюсь писать о жизни, но это такое скользкое понятие. Можно написать роман, где вся доподлинная подноготная нашей повседневной суеты, а жизни там не будет. И наоборот, писать о том, чего не было, что абсурдно, непонятно почти никому. И это будет жизнь, понимаете?
- Чего же не понять. Главное, что были люди, - сказал Чарльз Гарольд, - если в книге есть живые люди – это будет жизнь. А на какую тему строчишь?
- Сразу не скажешь… Понимаете, Чарльз Гарольд, - разговор начал увлекать меня, - много книг я написал с тех пор, как кончил роман о ваших похождениях. И в каждой – страдания, борьба, трагедии. Каждый раз, когда я сажусь за новую книгу, я мечтаю, чтоб герои её, которых я люблю, в конце стали счастливыми… И не получается. Не бывает у них счастья, даже когда они побеждают… Как вы думаете, почему?
- Сам знаешь, - сказал Чарльз Гарольд, устало прикрыв глаза. Он понял меня! Как это здорово! Как же он, должно быть, изменился за годы разлуки.
- А вы как живёте? – задал я вопрос в свою очередь.
- Живу? Да так же, как и ты – помаленьку.
Меня подмывало задать вопрос, как обстоит дело с его теорией счастья, всё ли, что хотел, он купил на полученный миллион, но я никак не мог подобрать нужных слов, боясь, что скажу бестактно.
- Ты, наверное, хочешь узнать, как я потом жил? – Чарльз Гарольд сам пришёл мне на помощь.
- Хочу. Как вы распорядились миллионом? Вы, помню, любили повторять, что все ценности имеют цену. Ну и как?
Чарльз Гарольд посмотрел мне в глаза и грустно покачал головой.
- Издеваешься?.. В тот период моей жизни, когда ты сотворил свой роман, я был последним ослом… Ты же сам это прекрасно знаешь! Ты же писал и всё понимал… А я нет… Тогда нет. А теперь что? Хочешь узнать подробности моих кутежей, как и при каких обстоятельствах я сорил деньгами? Да, были случаи, делал красивые жесты, дарил автомобили случайным собутыльникам. Ой, сколько я накуролесил… Но разве тебе это интересно?
Я промолчал, а Чарльз Гарольд продолжал неторопливо и грустно:
- Всё можно купить? Ха-ха… Я ведь полюбил потом, впервые, по-настоящему. Не веришь? Честное слово… Вот смех-то! Я мог дать ей всё, в золоте утопить! А она ушла к студенту, который, к тому же, даже «стипу» не получал, ну и что я купил? Здоровья тоже не купить… Таблетки, правда, можно закупать, да что толку, когда уже поздно? Может, думаешь, можно купить друзей? Никогда. Конечно, стоит мне свистнуть – дружки прибегут выпить… Дружки… И, выходит, почти ничего нельзя купить, а самое главное, нигде не купишь самоуважения. Ну вот… А всё покупающееся в этом мире – такая дешёвка, что даже денег не стоит, - заключил Чарльз Гарольд и, деловито отрезав ломтик лимона, опустил его себе в чашку.
- Значит, кутили, - проговорил я, по-моему, довольно-таки глуповато. – И ничего не купили. Но миллион – это ж почти фантастика! А за границу махнуть вы не думали?
- Что за глупости? – поморщился Чарльз Гарольд. – Я ещё с ума не сошёл… Тут хоть свои кругом, русские, а там… Даже поговорить было бы не с кем.
«Как сильно он переменился», - снова подумалось мне, и тут я понял, что знал, что так оно и будет. За это я и любил Чарльз Гарольда, молодого и резвого, когда он неутомимо гнался за миллионом.
- А как друзья ваши поживают? – после паузы поинтересовался я, подливая себе в чашку новую порцию кипятка. – Те… старые.
- Друзья, - задумался Чарльз Гарольд. – Какие они мне друзья?.. Хотя, правильно, после них у меня даже таких не было. Виктор Котлецкий, я слышал, в том году кандидатскую защитил, физикой он занимается, что ли… Женат и сын у него уже пятилетний… Нет, стойте, это ж тогда было… Восемь лет, значит, его сыну. Восемь.
- А женился он на ком? – заинтересовался я. – На Тане Облезлых, да?
- Не знаю, - равнодушно пожал плечами Чарльз Гарольд, - нет, стой… Вспомнил, жену его Ларисой звать.
Почему-то этот факт меня немного расстроил. Музыка стихла, чай остыл, Чарльз Гарольд вдруг погрустнел, и мне тоже сделалось нестерпимо тоскливо. Так мы сидели и молча смотрели друг на друга.
- А Брюханов как поживает? – чтоб как-то разбавить невесёлую обстановку спросил я с натянутой улыбкой. – Небось, каждый день торопится залить за галстук и всем чириев напророчить?
- Саша умер, - тихо ответил Чарльз Гарольд, - рак у него был. За месяц до смерти я его увидел… Не узнал. Он всегда такой пухлый был здоровяк, а стал… Как скелет. И жёлтый. Поговорили мы с ним, повспоминали прошлое. Он молодцом держался, даже шутил. Потом боли его скрутили опять, он кричал, потерял сознание, морфий ему впрыснули… Я ушёл, - голос Чарльз Гарольда дрогнул, и он поспешно поднёс ко рту чашку с чаем так, чтоб я не смог увидеть его глаз. Я сидел и думал: вот странно, при жизни я считал Брюханова грубым и туповатым эгоистом, а теперь, когда узнал о его смерти, мне вдруг сделалось так грустно, что хотелось разреветься.
- У Гриши Поскребухина инфаркт был, - продолжал Чарльз Гарольд, - долго болел. А Клава, его жена, умерла. Сейчас он в доме престарелых, по-моему, хотя точно не помню.
Чарльз Гарольд ещё с минуту молча посидел в кресле, затем вдруг резко вскочил, включил магнитофон и поставил кассету с лихими песенками «одесситов». Я, стыдно сказать, давний поклонник «блатного» музыкального творчества, но сейчас песни эти совершенно не гармонировали с настроением и сильно раздражали.
- Признайся, вот смотришь ты на меня, слушаешь, и думаешь про себя: «Бедный мой герой доживает свои дни в мрачной безысходной тоске». Так? – громким голосом спросил Чарльз Гарольд и, не дожидаясь ответа, продолжал. – Так знай, ничего подобного! Конечно, этот мир придуман не нами… Но, подумаешь, в жизни нет счастья… Главное, научиться не огорчаться по этому поводу, а жить себе! И всё будет нормально! В театры хожу! Денег, слава богу, чуть-чуть себе оставил на старость. Знакомые у меня есть весёлые, каждую пятницу в 18.00 собираемся – и до полночи в преферанс дуемся. Позавчера пять рублей выиграл! И во дворе у меня одна старушка знакомая появилась – по магазинам вместе прогуливаемся, беседы ведём. Интересная женщина! До сих пор стихи пишет, а в молодости, говорит, была лично знакома с Булгаковым. Такие дела… А главное – книги! Я и раньше их любил, да читать было недосуг, теперь навёрстываю. Каждый день – страниц двести, это как минимум. Толстого, Достоевского, Байрона недавно полные собрания сочинений достал, всё прочёл. Здорово! Но особенно, всё-таки, мне приключенческое нравится и юморное. Тут я отдыхаю. Гашека, Джерома и Воннегута по три раза перечитывал – не надоедает! А ты тоже пытаешься смешное писать, а? Принёс бы что-нибудь.
- Я давно не пишу смешного, - ответил я, немного смутившись, конечно, жизнь смешна, поэтому и книги местами смешными получаются. Но лезть из кожи, чтоб только вызвать у читателя смех? Зачем?
- Как зачем? Мне, например, нравится смеяться, значит, есть зачем! – воскликнул Чарльз Гарольд. – Я согласен с тобой, что смех не должен исключать правды, но…
- Но несерьезно, - сказал я, - и не все понимают.
- Что это значит? На публику, что ли, стараешься работать? «Не все понимают…» Смех – ведь тоже смеху рознь. Можно ржать, как идиот, над тем, что с кого-то штаны свалились, и, кстати, ничего плохого в этом тоже нет. Но если видеть всю жизнь, всю её скорбь, жестокость, если терять друзей, стареть, всё глубже увязать в одиночестве… И смеяться назло всему этому, вот такой смех… Для этого, по-моему, нужно большое мужество… И мудрость.
Я с интересом взглянул в одухотворённые глаза Чарльз Гарольда. Любопытную мысль он сейчас выдвинул. Я-то ведь считал, что смех – один из способов стоять в стороне.
- Ну что, торт-то мы доедать будем? – опускаясь в кресло, спросил меня Чарльз Гарольд. – Вообще-то мне по-серьёзному поесть захотелось. Сейчас поставлю курицу разогревать, я её утром в духовой запёк в фольге. И вермишель могу отварить, будешь есть?
- Давайте, - с улыбкой согласился я. - Странное дело, несмотря на сидячий образ жизни, я никогда не страдаю отсутствием аппетита. Ем часто. Но помногу.
- И правильно! – отозвался Чарльз Гарольд из кухни, где уже зашипело масло на сковородке. – Самое главное в жизни – не терять аппетита! Если нет аппетита, нет и смысла. Когда мы гонялись за Петром Ивановичем, аппетит не покидал меня ни на секунду. А может быть, это и называется счастьем, а? Вам, писателям, виднее.
- Не думаю, - ответил я, - хотя, когда пишу, аппетит меня тоже не оставляет.
Из кухни повалил ароматный запах жареного.
- Помню, один только раз я вдруг отчаялся, после той стрельбы у моря, - продолжал Чарльз Гарольд. – Совсем опустил было руки. Не знаю, не приди тогда Виктор Котлецкий, может, всё сложилось бы по-другому. Хотя как по-другому? Как ещё могло быть?
Чарльз Гарольд вновь увлёкся рассказами о прошлом, мы снова ели, пили чай, играла музыка, но почему-то на душе не осталось и следа прежней радости, и хотелось скорее уйти.
- - -
За окнами давно стемнело когда, наконец, мы стали прощаться с Чарльз Гарольдом.
- До встречи в эфире! – подмигнул он мне по своему обыкновению и, пока я ждал лифт, он всё стоял в распахнутых дверях квартиры и махал рукой. «Забавный старикан», - когда лифт уже понёс меня вниз, подумал я с некоторым раздражением. Но, в общем, я не мог пожаловаться на проведённый день, много я услышал интересного. А теперь я возвращался домой.
У подъезда в снегу всё ещё сидел серый, большеголовый кот. Но теперь он не смотрел на меня, а тихо плакал. Мелкие снежинки припорошили его пушистую шубку, но кот не двигался. Мне захотелось наклониться, погладить котика, но в последний момент я передумал. Я же всё равно ничего не смогу для него сделать – зачем же зря тревожить?
Мела позёмка, и было холодно. Подняв воротник, я вобрал голову в плечи, чтоб было теплее, и медленно зашагал против ветра. Опять меня мучила зевота, опять я дышал, но не мог продохнуть, но почти не обращал на это внимания. Я думал.
Вот так оканчивает жизнь Чарльз Гарольд – мой жизнерадостный оптимистичный герой. Постарел он, сильно постарел. Как и я… Нет у него ни жены, ни детей и никогда уже не будет. Как и у меня… Став обладателем миллиона, он познал горечь достигнутой мечты… Я тоже познал её, когда кончил работу над романом…
Заметно похолодало. Глаза у меня сильно слезились и, казалось, замерзали, и я закрыл их, чтоб они чуть-чуть погрелись в домике век. Почему-то я сбился с дороги, ноги мои увязали в снегу, идти стало трудно. Я шумно, тяжело дышал, но шёл вперёд. Куда? Домой… Там на столе лежит раскрытая общая тетрадь, в которой исписано пока только семь листов. Я начал новую повесть. А мой роман про Чарльз Гарольда? Он ещё не стал мне чужим… Но, наверное, скоро станет. Такова судьба всех моих книг: рано или поздно приходит время, когда я перестаю их понимать.
- Чего это вдруг мне пришло в голову сравнивать себя с Чарльз Гарольдом? – удивился я. – Он хапнул миллион – и всё… А я написал про это роман, конечно, не только про это, и этот роман прочтут люди, и, может быть, кто-нибудь их них, читая, поймёт даже больше, чем понял я, когда писал. Так часто бывает…
Какова же моя цель? Написать такую книгу, которую я бы мог любить, которой всю жизнь мог бы гордиться. Хотя я знаю, что это невозможно. Когда-нибудь потом я прочту её, и мне опять многое не понравится. Может быть, в этом и заключается счастье? Счастье моё и миллионов людей творчества, которые трудятся всю жизнь, зная, что умрут, не достигнув идеала.
Но книги, пусть потом они не понятны мне, не бросаются в мусор. Ведь книги во многом похожи на детей. С годами родители перестают их понимать, потому что дети вырастают. Я же перестаю понимать книги, потому что расту сам. Не понимаю, но всё равно люблю каждую из них, ведь в каждой из них я оставлял частицу себя. И книги живут дальше, живут сами по себе, не слушаясь меня, приобретают себе друзей и врагов… Очень больно, когда дети умирают раньше тебя. Я пережил смерть не одной своей книги, которые были прочтены и забыты, которые теперь никто не возьмёт читать. А те, что живут сейчас?.. Наверное, они тоже умрут. Может, даже позже меня, но умрут, я знаю… А может, я ошибаюсь?
Но я ещё жив, а на столе моём раскрытая общая тетрадь с начатой повестью. Может, в ней мне удастся сказать то, что я не сумел раньше? Написать так, чтоб это была сама жизнь? Но я же знаю, что так не бывает. Зачем тогда пишу?
Зачем?.. А зачем задавать себе такие вопросы, на которые никто никогда не знал ответ. Надо просто идти и работать. Писать! Обидно так глупо терять столько времени!
И я ускорил шаг.
К О Н Е Ц
1978-1983 гг.