***

- Уже совсем через не могу, - заключенный Ж-408 Виктор Мельников докатил тачку с углем, с каждым шагом почти проваливаясь в сладковатое унылое забытье.  День выдался особенно тяжелым, хотя легких последние три года и не бывало.  Угодил он сюда за то же, за что и все остальные триста голов, это отлично понимал и несбыточных надежд не испытывал.  С первых же дней стало ясно, что трудное еще впереди: работа изнуряла не по-детски, правильных способов ее выполнять, судя по окрикам и затрещинам, просто не бывало, а карцер и "показная порка" маячили при малейшем поводе.

Начался день, как обычно: подъем в шесть, туалет без проволочек (крайняя нужда все же учитывалась в порядке одолжения), двадцать ходок, обед.  За обедом ничего странного не происходило, за голодные годы Виктор научился переваривать все, что брал желудочный сок, но вот только с двух сторон стало неравномерно наваливаться что-то тяжелое, а дежурный свет в конце тоннеля так и норовил пропасть.  Насторожило его то, что это было не резкое кратковременное пропадание регулярного внутреннего освещение, которое так часто происходит в раннем детстве, а очень медленное притухание, и было сразу же понятно, что потухнет надолго, а учитывая ситуацию, возможно, и навсегда.  Отшвырнув настырную черную кошку, он поднялся и вернулся к работе, но шла она невообразимо туго.  Девятнадцатая ходка поддалась, можно сказать, чудом, но у вохры с арифметикой, он это твердо усвоил, все в порядке всегда.

Неизбежно началась и двадцатая.  Наполнив тачку, Виктор убедился, что за его вторым шагом никто не имеет возможности проследить, и только после этого сделал первый.  Присел на корточки, тяжело дыша.  Уловил тяжелую потяжку надзирателя - вот-вот повернется в его сторону.  Нарочно неспешно стал делать второй шаг, как услышал за спиной: "Четыреста восьмой, на собственных похоронах так будешь ворочаться",- и угрожающее притопывание сапогом.  Ускорил шаг, и уже не чувствуя под собой ног, закончил рабочий день.

Вечерняя перекличка, ужин - одно название: черствый хлеб с кусочком прогоркшего масла, да кружка мутного кипятка - чай пьют "они сами".  Кого-то прибило тележкой - санчасть.  Панихиду служить не принято, да и некогда.  Виктор как-то невольно начал подмечать в лагерной жизни один плюс: при отсутствии поощрения не было так называемых штрафных очков, как в школе: в отличие от диктанта или несдачи нормы, здесь до первой поимки всем ставились трояки.  На данный момент главной задачей было рассчитать, когда стоило использовать этот плюс, и не свести его на нет, попав в ту кучку, с которой уж слишком "по-доброму".

Толе Приходько, как всегда, не спалось.  Хоть и утряслась подзаборная гомозня, стала меньше, все равно не давал покоя зуд, благо, вшей до печенок нацеплял.  Этому борзому Вите охота мудохаться, он малый здоровый, ему можно, а у Толи и глаза попортились, видят посторонние крючки, и печень пошаливает, прямо чувствуется, что главный орган - все печенки сводит.  До этого Анатолий работал на стройке и слыл неплохим резчиком по дереву, как точили с ребятами фасад городского клуба, вырезал из лучшего дуба портрет городского головы, так того спустя неделю сняли, как ткнули нового, так он сам на восьмерик залетел за "пособничество в антисоветской пропаганде".  А кто такой восьмерик вытянет, вот Витька полсрока из своих, видать, пяти отмотал, все еще бурлачит, а ему одна дорога, можно, в случай чего, и вполсилы.  Тут его, впрочем, сморило тяжелым каторжным сном без сновидений.

- Подъем! - презрительный окрик дежурного.  Небрежно обшарив карманы, построили на оправку.  У Мельникова прихватило живот, плюс настроение далеко не боевое.  В таком состоянии принимать бой можно только в случае необходимости, он, как бывший военный, знал это не понаслышке.  Отстранили его за критику непосредственного начальства, еще повезло, что оставили призрачный шанс - пятнадцать лет носить колодки по итээлам, а не растоптали, где только что стоял, как сделали с одним из его сослуживцев.  Он многое постиг на собственной шкуре, поэтому знал очень твердо, что не бывает пренебрежительно малых шансов, бывают только мелочные, пренебрежительные люди.

Первая ходка прошла как обычно, но после второй он начал уставать.  Заметив это сходу, он стал прислушиваться, какие шаги даются ему с натугой, а какие - подозрительно свободно, чтобы на следующей ходке выправить траекторию.  Третья пошла легче, на четвертной стало как-то не по себе.  Это шедший сразу позади него Приходько, неуклюже взяв тележку, на каменистой тропе подвернул ногу, и, прихрамывая, сник мимо обычного маршрута.  "Еще один фитильнулся", - презрительно отозвался караульный.  У Толи уже не оставалось сил продолжать работу; чаще всего, в таких случаях не удавалось заново набраться сил, и таких заключенных списывали, как отслуживший свое старый трактор.  Фитилей не презирали, но игнорировали как заключенные, так и вохра, правда, впоследствии с гаденькой оглядкой списывая на "несчастный случай".

Переживая за товарища, Виктор сделал еще восемь ходок, почти их не замечая.
- Полную ложи, - рваным дискантом окрикнул новенький надзиратель.

Время до скудного обеда пролетело быстро, но за обедом без неприятного допытывающегося товарища было непривычно спокойно.  Он уже успел свыкнуться с мыслью, что друзей в лагере не выбирают; чего стоило одно только его предложение сортировать уголь на крупный и мелкий, где за первую же ошибку его чуть не затолкали в карцер, заставив повиниться и работать сверхурочно на погрузке-разгрузке.  При этом он успел позабавить его полуторами веселыми историями (первая из них была история его посадки) и полраза морально поддержать советом "жрать, что подают."  Жалко только, что сам так и норовил потребовать добавки, плохо такие запросы кончаются в сомнительных отделениях.

После обеда его подозвал к себе начальник отделения:
- Знал опущенного?
- Да.
- О чем общались?
- О прошедших днях.  Последние дни жаловался на здоровье.
- В следующий раз смотри, с кем заводишь дружбы.  Так и сам опустишься до фитиля.
- Буду осмотрительнее.
- Свободен.

После обеда Мельников и сам два раза упал на ходке, но этого благополучно не заметили.  В этот день он начал невольно подмечать распределение внимания, особенно у конвойных.  Последующие двенадцать лет подтвердили важность этой находке, а по выходе требовалось набраться терпения - реабилитация последовала после семи долгих лет немногим лучших условий.